ТАЙНЫ ЛЮБВИ. Часть 3. НОВАЯ ЖИЗНЬ

Оглавление: Глава 1. Прощай, Ленинград. Новая жизнь Возвращение в Одессу Как жить дальше? Вперед, на работу! Глава 2. Уроки английского за портрет Глава 3. Египетская принцесса Над обрывом Глава 4. Двойная игра, или За двумя зайцами Дневник Натальи Глава 5. Не могу и не хочу! Благородный рыцарь или подлец? Глава 6. Фиктивный брак Глава 7. Лед и пламень

  

Глава 1. Прощай, Ленинград! Новая жизнь

---

  Наташа точно знала, где искать подругу Валентину – в их любимой Пирожковой у Московского вокзала. Они забегали туда после работы, сразу выйдя из электрички. Молодой организм требовал подкрепления, а в Пирожковой были вкуснейшие пирожки с мясом и кофе. Девчонки наедались так, что можно было обойтись без ужина в общаге.

  Вот туда и спешила Наташа, чтобы сообщить самую важную новость в своей жизни. Валя даже не удивилась, увидев пропавшую подругу. Как будто сразу догадалась – в чем дело.

  – И как я буду без тебя? – сокрушенно воскликнула Валя. – Я же пропаду!

  Вообще-то, она выразилась похлеще, типа загуляет. Потому что на нее парни летели, как мухи на мед – она обладала каким-то непостижимым обаянием, к тому же, блондинка с голубыми глазами. Тоненькая, стройная, как и Наташа, но парни, в первую очередь, «клевали» на Валентину. В чем её секрет – она не делилась. Только однажды проболталась, что обладает каким-то загадочным заговором, доставшимся от бабушки. Не зря же она была деревенской!

  Для Вали выскочить замуж – раз плюнуть. Только она не спешила. А для Наташи даже просто познакомиться с парнем – проблема, какая-то неодолимая стена. Валентина, хотя и порадовалась за подругу (и даже удивилась), но предрекла, что та расстанется с художником через два года.

  Наташа отмахнулась – откуда ты знаешь?.. Она не верила во все эти «деревенские штучки» и прорицателей.

  – С чего это я с ним расстанусь? – она подозрительно воззрела на подругу.

  – Ты сама его бросишь, – пророчила Валя. – Ты с ним жить не будешь!

  Через некоторое время, наевшись пирожков с мясом и капустой, и запив кофе – они пошли к метро. Наташе надо было собирать вещи, а рано утром ехать на работу – увольняться. Она не собиралась задерживаться в Ленинграде, он показался ей каким-то скучным и чужим. Перелистнулась страница её жизни – и дотоле обожаемый город вдруг стал серым и унылым. Здесь больше не хотелось жить: в Одессе её ждет Пьер, творчество и новая жизнь.

  На следующий день, как только они доехали на электричке до места работы, Наташа сразу направилась в вагончик начальника мастерских.

  Конечно, её ждал «нагоняй» – она прогуляла несколько дней. Неделю её не было на рабочем месте. И даже подружка – ничего не могла сказать, где она и что с ней. А теперь вот явилась и хочет уволиться, с какой это стати, кто её отпустит? После училища она должна отработать два года! (Хотя они учились только год.)

  – Тебя зря учили, что ли? Кто отрабатывать будет? Пушкин? Государство зря деньги на тебя потратило? – гремел начальник. – Нет, так дело не пойдет!

  Он решил, что поставил точку в разговоре – Наталья должна идти работать и не терять время.

  Но девушка не собиралась сдаваться.

  – Я уезжаю домой, совсем уезжаю из Ленинграда. Я выхожу замуж, меня в Одессе ждет жених!

  К её удивлению, простая, ничего не значащая фраза произвела на начальника эффект взорвавшейся бомбы.

  – Замуж? – он подозрительно окинул взглядом её хрупкую фигурку, что-то соображая. – Ну, тогда... ладно! Сдашь рабочую форму и пиши заявление. Поедешь в СМУ за расчетом. Раз уж так не терпится замуж! – он кисло улыбнулся.

  Совершенно сбитая с толку неожиданной переменой настроения начальника, Наташа побежала делиться радостной новостью с подругой. Заявление было подписано, и она помчалась к электричке, обратно в Ленинград, в отдел кадров за расчетом.

  Почему вдруг ей не стали препятствовать и не заставили отрабатывать еще две недели – для Наташи было загадкой. Быть может, решили, что такое срочное замужество бывает лишь в случае непредвиденной беременности? Платить ей декретные? Ага, разбежалась. Хочет уволиться – да скатертью дорога!

  

  Но для Наташи их домыслы были как раз на руку – за два дня сделала все дела, получила расчет, попрощалась с любимой Валюшей – и уже летела в Одессу. Навстречу своей новой жизни.

  Хотя там было всё туманно и неопределенно – ведь Пьер будет только учителем, репетитором для поступления в вуз. Будет учить её рисунку и живописи. Мама не дала своего благословения на брак. Так что «замужество» повисло в воздухе – и для Пьера, и для Натальи. Возможно, это было самое мудрое решение – и волки сыты, и овцы целы. Конечно, для Пьера такой вариант был не особо удобен – ведь он должен был теперь застегнуть себя, все свои чувства на все замки и молнии. Не жених, а просто «учитель»!Приходи и учи – под строгим оком тети.

  Для Наташи – это было выгодно. В смысле безопасности её девичьей чести. Пьер не смел на её посягать – потому что брак откладывался на год. Ну, и тетя контролирует каждый шаг Наташи. Как за каменной стеной.

Возвращение в Одессу

  Наконец-то она дома!.. Наташу никто не встречал – она самостоятельно добралась из аэропорта. Может, её вообще здесь не ждут?

  Тетя Лиза, увидев племянницу на пороге квартиры, лишь хмыкнула: какая теперь личная жизнь?

  Наташа была невероятно рада возвращению домой – она любила эту просторную комнату с двумя большими окнами на солнечную сторону, трехметровым потолком, скрипучим паркетом. Любила этот запах чего-то утонченного и изысканного (шоколада и духов). Блеск полированной мебели и сверкание теткиного хрусталя в серванте тоже радовало. (Особенно, после пребывания в шумной общаге, с её мрачно-зелеными стенами!)

  Хмурость тети не обескуражила. Она была счастлива от предвкушения новых уроков художника, а еще – возможности в любой момент поехать к морю и любоваться его изумрудными волнами с белыми льдинками на берегу. Но главное – она дома! Как же хорошо!..

  – И что собираешься делать? – строго воззрела на нее тетя, когда вечером они сидели на диване перед телевизором.

  Наташа пожала плечами. Об этом еще не думала. Только приехала – и уже допрос?

  – Чем будешь заниматься? Надо устроиться на работу. Какие твои планы?

  «Планы? – Наташа в недоумении посмотрела на любимую тетю. – Начинается! Теперь каждый мой шаг будет контролировать? На работу? И какую же?» У нее не было профессии, которая бы её кормила. Для этого надо учиться. Вообще-то, она собирается готовиться поступать в институт. Или это так важно – работать?

  – Будешь тунеядничать, как Пьер? – не удержалась тетя.

  – Он – не тунеядец! – вспыхнула Наталья. – Сто раз говорить? Он художник! И тоже работает – над картинами. Это творчество!.. Он свободный художник, а это разрешено. И хватит его обзывать «тунеядцем»!

  – Ага, – ухмыльнулась тетя. – Как хочу, так и буду называть. Потому что он и есть – лодырь и тунеядец! поняла? И подумай над тем, что я сказала. Если не хочешь потерять стаж – должна устроиться на работу. Я не намерена тебя кормить, у меня зарплата не резиновая! – Она была добрая, но экономная. И не собиралась поощрять эту «парочку тунеядцев» – пусть работают, как все нормальные люди!

  – А как я буду готовиться в вуз? – удивилась Наташа. – Когда буду рисовать и заниматься, если весь день буду на работе?

  – Как и все студенты – работай ночью. Можно сторожем устроиться. Ночью дежуришь, днем рисуешь.

  Наташа задумалась. Логично. Днем будет много свободного времени. Но какой из нее «сторож»? И кто возьмет её на работу?

  У тети всё было продумано. Она нашла объявление – и подсунула его Наташе. Вневедомственная охрана.

  – Завтра пойдешь и узнаешь. Трудовую книжку забрала?

  – Конечно.

  Они носились с трудовой книжкой – как с величайшей ценностью в мире, словно она стоит дороже золота. Без трудовой книжки – никто не возьмет на работу, в отделе кадров даже разговаривать не станут. Это – как второй паспорт. Без трудовой – ты ноль без палочки. Ну, и пенсию, естественно, не получишь.

  Конечно, Наташа с большим удовольствием посидела бы дома, готовясь к экзаменам, (тем более, что они начнутся через пять месяцев) – ведь сдавать надо будет не только рисунок и живопись, но и историю, литературу. Но кто ей позволит сидеть у тетки на шее? Сразу сказали: как приедешь, сразу на работу!

  Как-то всё слишком быстро. Хотя ей показалось, что работа сторожа – не слишком обременительна. Ночью можно и поспать где-то там, в каморке. Пока она представления не имела – как будет работать, но этот вариант понравился больше всего. В отличие, от дворника или уборщицы. Эти специальности она освоила еще в старших классах, когда помогала маме. Хотя мама и была товароведом, но не побрезговала устроиться на пол ставки в ближайшем офисе, в их доме. По сути, работала Наташа – убирая там кабинеты вечером, после рабочего дня. Мама уставала после своей работы, и мыть полы шла Наташа. А потом в 10 часов вечера – за уроки. Когда ей исполнилось 16-ть, она смогла официально устроиться дворником в кинотеатре. Рядом с их пятиэтажкой. Сначала убирала вечером, перед сеансом. А потом решила, что лучше вставать в 5 утра. Людей нет, её никто не видит – да и не мусорит никто. Осенью и зимой – по той же трудовой, она работала (мама помогала) уборщицей кинозала и фойе.

  Так что, она не была белоручкой. И начала работать уже с 14-ти лет. Работник физического труда, со шваброй и ведром. Но сейчас, в Одессе – её такая работа не прельщала. Лучше уж ночью. Зато весь день в твоем распоряжении!

  – Всё-таки зря ты из Ленинграда уехала, – заключила тетя, укладываясь спать. – Зацепилась бы там. Как все. Вышла замуж. А то нашла какого-то Пьера... непонятно что!

Как жить дальше? Дневник

  Наташа не стала слушать её сонное ворчание и, взяв тетрадь в коричневой обложке – ушла на кухню писать дневник. Спать не хотелось, несмотря на усталость после перелета. Хотелось подумать, «разложить всё по полочкам». Всё равно не заснет – будет таращитьсяв темноту и думать о своем. Дома слишком спокойно – как будто плывешь по течению, засыпаешь на ходу. А так ведь нельзя – надо быть активной, энергичной, мечтать, добиваться своей цели!

  А какая у нее цель? Живопись. Она хочет стать художником.

  Но сейчас – напала какая-то лень. Даже устраиваться на работу не хочется. Неужели, она такая ленивая и испорченная? Ей бы только читать, писать и рисовать!.. Поэтому её квартирная хозяйка Галина бесилась – «опять в своей стихии!» Как будто её «стихия» – что-то пустое и ненужное, напрасная трата времени. И надо заниматься делом.

  А ей в этой «стихии» хорошо. Её душа насыщается письмами подругам, книгами, дневником – что здесь плохого?

  Наташа открыла тетрадь в толстой мягкой обложке, которую купила еще в Ленинграде. Половина листов уже исписана: её жизнь и работа в Ленинграде. Теперь – новые страницы, новая жизнь. И какой она будет?.. Тетка, конечно, не сахар – каждый день будет капать на мозги своими нотациями, ворчать и зудеть по каждой мелочи. Брр!..

  Наташа закрыла дверь на кухню, чтобы никто не мешал. Мало ли – тетя выйдет в туалет, или соседи пошлепают на свою кухню среди ночи?

  Кухонька маленькая – но зато отдельная. Со своей газовой плитой, столом, узким высоким шкафом у окна, умывальником и видом во двор. Здесь можно уединиться. Правда, балкон тоже шикарное местом для уединения, но сейчас он закрыт, все-таки зима. Поэтому Наташа выбрала кухню и закрыла дверь на крючок.

  Ей вспомнился отпуск в Одессе, когда они с мамой часто ссорились. Ей казалось, что мама специально находила повод. Тогда же она заглянула в её первый дневник – был целый скандал из-за какой-то невинной фразы о прочитанной повести. Повесть была о любви. Вернее, о войне. На войне люди тоже влюблялись. И вот, Наташа, решив, что дневник личная собственность владельца (даже написала на обложке «Руками не трогать!») – наивно посчитала, что может там писать всё, что думает и чувствует. Ей было четырнадцать, и она ощущала себя вполне свободной и самостоятельной личностью.

  Мама, прочитав, что Наташа мечтает о такой же любви, как в повести – устроила грандиозный скандал, с оскорблениями и обвинениями в распущенности. Прозвучало и такое, что у Наташи просто уши завяли. Как мама могла о ней такое думать?.. «на панель пойдешь» или «в подоле принести хочешь»?! И всё в таком же духе.

  Град оскорблений из-за одной невинной фразы. Правда, мама не посчитала её такой уж невинной и решила опередить события – заранее научить уму-разуму. Ну так, на всякий случай, чтобы знала, на будущее, чем интерес к какой-то там любви – ей грозит.

  И вот, прошло пять лет. Наташа на той же самой кухне – с дневником. Тогда она пряталась от мамы, теперь от тети. Хотя тетя не станет читать. Да и вряд ли его найдет. Впрочем, откровенность с дневником – тоже поубавилась с тех пор.

  Зачем, вообще, ей нужен дневник? Это началось именно в Одессе, когда она вернулась из «Орленка». Пребывание в этом пионерском лагере на Черном море, перевернуло душу, заставило смотреть на мир по-другому, и себя чувствовать по-другому. Она стала сильнее и увереннее в себе. Она стала «орленком» и у нее появились крылья. Уже не могла жить, как раньше – вяло и лениво. «День – как жизнь!» Таков был орлятский девиз. Поэтому каждый день был ценен. И его надо было запечатлеть. Надо было анализировать свои мысли, поступки, чувства. А для этого нужен дневник. Началось с малого, а потом переросло в привычку. Потом словно кто-то толкал – «всё забудется, пройдут годы – а твой дневник останется. И ты будешь помнить – КАКОЙ ты была! И не станешь такой, как эти серые, скучные взрослые – в твоей душе всегда будет гореть факел Юности!»

  Вот этого она хотела. Не стать, как все – которые ходят по кругу и забыли о своих мечтах и юношеском горении. Только бы не стать, как они! Только бы не уснуть и не плыть по течению!..

  И этот поворот на 180 градусов, когда она выбрала Пьера и круто изменила всю свою жизнь – был из той же «оперы». Она не видела в Ленинграде перспективы – она не хотела жить, «как все» в той унылой рабочей общаге. А именно это ей и светило – потому что никакого просвета не было: лимитчики должны работать на самой тяжелой работе, а вход в вузы им закрыт (негласно, конечно). Закончила училище – отрабатывай!.. И потом это затягивается на многие годы. Пока лимитчица не поймет, что «надо делать ноги» и возвращаться домой, если не хочешь пустить свою жизнь насмарку.

  Да, сначала, когда ты не поступил в вуз – тебе говорят, что нужен технический стаж: годик поработать в Питере, а потом заново поступать: на тебя посмотрят уже более благосклонно – у тебя есть стаж по выбранной профессии!

  Но куда ты сунешься без специальности? Там, где интересные места и обучение, прямо с порога – как на фарфоровом заводе, где нужны способности к художеству – иногородних не принимают. Берут в охрану – стоять на проходной. Или на ткацкую фабрику, с окончанием училища. Для всех иногородних приготовлены нужные училища – для не очень популярных специальностей, где питерские не хотят работать.

  Наташа с мамой обошли не одно приглянувшееся им училище и специальность – но, увы, это были места только для ленинградских выпускников. Иногородние должны были получить «стаж по специальности» в ткацком или строительном ПТУ.

  Потом была защита диплома, курсовая. И работа в электромонтажных мастерских в пригороде Ленинграда. Конечно, ни о каком поступлении в вуз не было и речи. Надо «отрабатывать» на производстве данное тебе государством образование. Так они с Валентиной поплелись в эти загадочные «мастерские». Коллектив оказался веселый и дружный. Все женатые мужики и одна девушка. То есть эта девушка была замужем за рабочим из мастерских. Семейная пара. Двух новеньких девчушек приняли радушно. Возможно, всё было бы замечательно – только работа была не для хрупких плеч. Ну, и интересы у них были другие. Обе хотели поступить в вуз – Валя на историка (или актерское, это была ее заветная мечта), Наташа на художника (к тому времени её планы круто изменились).

  Коллектив коллективом – а надо двигаться по жизни дальше. Валя хотя бы к тетке своей бегала – отдыхала от общаги, наедалась супов и домашних котлет. А куда было деться Наташе? Конечно, она держалась стойко, была целеустремленной – нашла изостудию (и не одну), ходила рисовать гипсы, хотела поступить на подготовительные курсы в Мухинку. Но сама атмосфера Ленинграда уже не располагала к безоглядным мечтам и надеждам. Она сама реально видела политику города – иногородние на стройку, питерские в вузы. Сначала она не верила в то, о чем ей вещала день и ночь квартирная хозяйка, но когда пожила в общежитиях – узрела: что, как и почем. Лимитчиков не жаловали.

  Почему же повезло квартирной хозяйке Галине – и почему она все-таки стала археологом? Да потому, что вышла замуж за питерского! Получила прописку. И открылись все двери. А иначе – не пробиться.

  Наташа прозрела. Увидела всё, как есть. Стало грустно и тоскливо. Возможно, и не «одиночество в толпе» выгнало её из Ленинграда, а именно то, что нет возможности двигаться дальше. Может, и курсы не помогли бы. Остался бы один выход – замуж. Но просто так, ради прописки? Брр!.. Вот и сбежала. Потому что открылась другая дверь – возможность следовать своей мечте.

  Наташа задумчиво смотрела на белую чистую страницу. О чем же написать? Столько всего произошло. Она круто повернула свою жизнь. Не только её родственникам – но и ей самой странно и удивительно: она так любила Ленинград, как рвалась туда, так хотела там жить, учиться! И вдруг спокойно всё бросила и уехала?.. Как такое может быть? Терпеть не могла Одессу, наотрез отказалась сюда ехать – поступать в вуз предпочла в Ленинграде. Обидела дедушку и тетю. А что теперь? Прискакала вдруг? И Ленинград стал чужим?.. Что за странности происходят в её жизни?

  Умом всё понимает – рассудила, разложила всё по полочкам, всех убедила. А вот сердце не понимает её «фортылей» – что учудила? почему так резко рванула?.. Ведь обратно возврата в Ленинград не будет – придется начинать всё заново, поступать в Мухинку. Ну, в принципе, она на это, наверное, и надеется? И даже не на Мухинку, а на Репинку уже замахнулась? Потому что верит в талант Пьера, его мастерство – всему её научит: будет щелкать трудные экзамены, как орешки!

  О чем же написать? Об оставленной подруге или своих ощущениях от возвращения домой?.. Будет ли это интересно через много лет? Хотя бы лет через пять? Изменится ли она к тому времени – поймет ли себя сегодняшнюю или повертит пальцем у виска – «Ну, и дурочкой же я была! Что натворила?!»

Вперед, на работу!

  Утром тетя Лиза предложила другой вариант трудоустройства – няней в детском саду. Чистая, не пыльная работа. Она даже присмотрела какой-то детсад в их районе. Днем они пошли в отдел кадров. Сказали приходить, когда будет прописка (в паспортном столе не особо-то спешили) и пройти медкомиссию, оформив медкарту. И обязательно гинеколог, анализы и прочее (чтобы никаких инфекций). Наташа вздохнула, но что делать? Почему-то визит к этому врачу ей нравился меньше всего. Впрочем, она не знала, что такие визиты недолюбливает большинство женщин. Почему её это пугало – непонятно: девственница, не имела никаких контактов, чего бояться? Но от страха просто сводило живот.

  В самый разгар хлопот по трудоустройству, прохождению медкомиссии, вдруг позвонил Пьер. Как он потом объяснял – просто так, не имея никакой надежды, что она вернулась. Решил испытать судьбу. Какое же он испытал облегчение, счастье и восторг, когда услышал в телефонной трубке её голос, а не голос соседки по коммуналки или, еще хуже, её тети! Уфф! Она вернулась, она приехала! Он был на седьмом небе от счастья. Тут же спросил, когда можно прийти, чтобы продолжить занятия. Но Наташа вздохнула – пока не получится, она устраивается на работу, проходит медкомиссию .

  Он так хотел её увидеть, что попросил выйти вечером и поговорить с ним возле дома. Наташа согласилась. Она тоже не думала, что Пьер появится, и не исчез навсегда.

  Тетя, конечно, узнала о телефонном разговоре от соседок. И ворчала, как всегда – Наташин жених-учитель ей абсолютно не нравился. Ну ладно, Наталья вернулась домой, в Ленинграде делать нечего. Можно и дома готовиться к поступлению. Но что этот квазимода здесь забыл? Опять обхаживает Наталью и пудрит ей мозги?

  Наташа вечером вышла к Пьеру, и они немного прогулялись по улице. Он спрашивал о работе, каких врачей надо проходить. Оказалось, что у него есть знакомый гинеколог, может Наталью посмотреть, если что. На самом деле, он не столько хотел помочь ей преодолеть свои страхи (которыми она с ним поделилась), сколько через знакомого врача узнать действительно ли она девственна. Но Наталья отказалась от такого предложения. Ей вообще уже стало казаться, что эта работа ей не подходит. Куда лучше первый вариант - ночь дежурить и два дня отдыхать, как сначала и предлагала тетя Лиза. Лучше сторожем, чем ходить по гинекологам.

  Так она и решила. Тетя стала возмущаться, что у нее сто пятниц на неделе, и сама не знает, чего хочет! В детском саду можно обедать, а для бюджета это очень важно. А что такое сторож? Началось очередное полоскание мозгов и нервов – ей было не угодить. Как будто ей самой предстояло дежурить по ночам. Не всё ли равно?

  Поругавшись с тетей, Наталья пожалела, что оказалась дома, под давлением родных – шагу не дают ступить: это не делай, туда не ходи! А ничего, что это её жизнь?

  Тетя вскоре остыла и пришла к выводу, что работа сторожем тоже неплохо – будет два дня дома, сможет готовиться в институт. Что и требовалось доказать. И к чему был весь сыр-бор и крики на всю коммуналку?

  На следующий день Наташа, с трудовой книжкой в руках, нарисовалась в отделе кадров ВОХР при УВД. Медкомиссию проходить не понадобилось, она могла работать хоть с завтрашнего дня. Или, вернее, ночи.

  

Глава 2. Уроки английского за портрет

---

  С утра пораньше Пьер бежал к своей ненаглядной, как неожиданно встретил давнего знакомого – тот не принадлежал к богеме и даже не был врачом. Про себя Пьер называл его «англичанином» и даже подозревал, что тот работает на английскую разведку. Во всяком случае, однажды он видел у него что-то наподобие рации, и к антисоветским возгласам художника относился очень благосклонно, даже с какой-то лукавой улыбочкой. «Англичанин» преподавал английский в военно-морском училище и даже имел собственный учебник. В общем, человек уважаемый. Давал он и частные уроки инглиша всем желающим. А от желающих отбоя не было – многие рвались на Запад, ну а там без иностранного, как без рук.

  И вот, этот замаскированный под порядочного советского гражданина английский лорд или шпион (как представлялось Пьеру) вдруг делает заказ на свой портрет с супругой. Оплата гарантируется.

  Художник тут же смекнул, что деньги быстро разлетятся по ветру, а вот знать английский – просто клад в его положении: мало ли, вдруг рванет в Америку? Язык всегда пригодится.

  Пьер предложил бартер – портрет за уроки английского для него и его спутницы. Он решил сделать широкий жест и для Натальи: пусть её родственнички оценят его знакомства, и что для нее делает!

  Англичанин удовлетворенно хмыкнул, заранее потешаясь: он знал вкусы Пьера и думал, что тот притащит на занятия какую-нибудь пышнотелую блондинку с порочными глазами. Для него – тоже развлечение.

  Англичанин был мужчина в соку, лет сорока-сорока пяти, высокий, крупный, величественный (не зря художник назвал его «лордом»), слегка седеющий, с голубыми, почти прозрачными глазами с черными точками зрачков. В общем, большой мужчина – и по размерам, и по положению в обществе. Жена ему под стать – высокая, с синими глазами и волнами каштановых волос. В молодости она была красавицей. Впрочем, и сейчас не потеряла форму. Пьер даже предлагал написать ее портрет.

  В общем, они были великолепной семейной парой, прожив много лет вместе. И вот Англичанин решил увековечить их крепкий союз парадным портретом.

  Они зашли к нему домой, в уютную квартирку в центре Одессы, в одном из зеленых двориков – и он дал художнику кучу фотографий: позировать нет времени.

  Пьер, довольный и счастливый от состоявшейся сделки, помчался к Наталье с радостной вестью: они вместе буду изучать английский! По пути заглянул к одному художнику в мастерскую и выпросил холст на подрамнике – сегодня же начнет рисунок, а завтра на первый урок!

  Наташа его уже ждала – ведь у них намечалось продолжение занятий по рисунку и живописи.

  – Вот, будешь смотреть и учиться! – заявил Пьер, устраивая себе мольберт из обыкновенного стула и водрузив на него холст. – Как раньше у старых мастеров учились: смотрели, наблюдали, копировали!

  Наташа покорно села на диван рядом и молча созерцала, как он чирикает углем по холсту, делая рисунок по фотографии.

  – Завтра идем с тобой на урок английского, я договорился! – не выдержал он и обернулся к Наталье, ожидая кучу восторгов и благодарностей.

  Но она смотрела на него в полном недоумении:

  – Зачем? Мне не нужен английский.

  – Как это не нужен? – возмутился художник. – А если за границу? Может, мы с тобой уедем. Там без языка вообще делать нечего!

  – За границу? – удивилась девушка. – Я никуда не собираюсь. Вы собрались уехать?

  – Ну-у... – растерялся Пьер, – может быть, когда-нибудь. А что мне здесь делать? – встрепенулся он. – Кому я здесь нужен? Жить в нищете? Впрочем, какая тебе разница? Будем вместе ходить, если что мне поможешь, да? Ты в школе как училась, хорошо?

  – Ну да, хорошо, без троек. Английский изучали, пятерка была.

  – Ну вот! – обрадовался художник. – Теперь еще лучше будешь знать, так договорились, да?

  У него было тайное желание похвастаться перед знакомыми своей ученицей (и невестой). Надоело выслушивать, что он кидается на кого попало. Вот придет с такой, и ахнут!

  Наташа пожала плечами – ладно, будем изучать. Хотя ей было абсолютно всё равно. Её больше интересовала живопись – она хотела увидеть, как Пьер будет писать маслом.

  На следующий день они пошли к Англичанину в условленное время. Наташа немного робела и стеснялась и от того казалась еще милее и невиннее – ну просто цветочек! Пьер с удовлетворением заметил, как восторженно вспыхнули глаза 'лорда' при появлении его ученицы.

  Супруга хлопотала на кухне и напоила их чаем. Она тоже оценила спутницу художника и даже шепнула ему – «где ты такую нашел?» Пьер представил Наташу, как ученицу, талантливую и одаренную. Он даже не мог предположить, чем обернется для него это хвастовство и неосторожность назвать ее просто « ученицей ». Художник просто расцвел, под одобрительными взглядами 'англичанина' и его жены: вот не какой-то шалопай, бродяга без имени, пришел с такой принцессой, таким ангелом!

  Урок прошел замечательно – ученица всё схватывала на лету. Англичанин смотрел на Пьера с уважением и даже завистью. Ему явно хотелось что-то спросить у художника, но не решался. После занятия он проводил художника и его ученицу до самых дверей. Его улыбка была приторной и ласковой. Таким внимательным и обходительным Пьер его никогда не видел – столько учтивой галантности, прямо английский джентльмен! Наталье даже ручку поцеловал.

  Всю обратную дорогу к дому Натальи – художник был хмур и неразговорчив. Поведение Англичанина его насторожило. Может, он зря взял за собой Наталью? А она тоже хороша! Небось, глазки ему строила? В сердце разгоралась дикая ревность. И еще страх – что кто-то может его опередить: более богатый и влиятельный, более ловкий и хитрый. И как быть?

  На следующий день, ничего не сказав Наталье, он пошел на занятие один.

  – А где Наташенька? – с порога вопросил «лорд» с высокомерной улыбкой. – Почему ты один?

  Пьер начал выкручиваться, на ходу придумывая несуществующие причины.

  – Знаешь, я сегодня занят, не могу. Ты уж извини, – Англичанин стал закрывать дверь перед носом художника. – Приходи завтра, со своей ученицей.

  От неожиданности Пьер потерял дар речи. Наглый тип! Да как он смеет?.. Но потом пришел в себя и немного успокоился. Ха! Да у него ничего не выйдет! Он её не знает – я сам хожу вокруг неё, как кот вокруг сметаны, и ничего еще не обломилось!

  На следующее занятие он пришел с Натальей. Не мог же он жертвовать английским из-за своей ревности? Ну, хочет Англичанин любоваться на это невинное, смазливое личико, да пожалуйста! А вот в Америку ехать без английского – ну никак нельзя! Пьер готовился ко всему основательно.

  Наталья не замечала никаких интриг за своей спиной, как и не замечала какого-то особенного к ней отношения со стороны преподавателя – строгий и официальный, как и любой педагог. Поэтому ревнивые намеки Пьера, который каждый раз психовал – ей были непонятны. В глазах 'англичанина' она видела только холодную невозмутимость и спокойствие. Да и его жена к ним постоянно заглядывала, приносила чай, спрашивала Пьера о портрете. Наташа не понимала, почему художник так нервничает и сидит как на иголках, зло поглядывая на преподавателя.

  Она сама увлеклась английским, особенно, ей понравился новый шрифт написания английских букв – как сказал «англичанин» это самое настоящее английское письмо. На ночном дежурстве в «будке», охраняя какую-то непонятную стройку – она выводила эти буквы одну за другой (англичанин давал по несколько букв на каждом занятии), получая какое-то эстетическое удовольствие. Брала с собой и книгу Тургенева на английском языке, чтобы переводить со словарем. Всё это её воодушевляло. Уроки живописи не приносили ей такой радости, как написание этой 'истинно правильной' английской прописи. Как будто бы она занималась каллиграфией, выводя буквы с их плавными закорючками – пером ручки с черными чернилами.

  В принципе, английский её интересовал еще со школы (их англичанка была, как родная сестра этого Англичанина – те же, слегка выпуклые прозрачные глаза, высокий рост). В Ленинграде она пыталась самостоятельно изучать, даже покупала газеты на английском – и в электричке, когда ехала с работы, с умным видом пыталась там что-то прочесть и понять. Когда на каникулы приезжала домой в Одессу – включала радиоприемник с английской волной и просто слушала эту речь. На слух она вообще ничего не понимала, ни одного слова – и это её очень удручало.

  И вот она занимается с настоящим английским педагогом, по учебнику которого занимаются в «мореходке», разве не удивительно? Сплошные чудеса!

  Однажды к ней на дежурство (в ту же каморку-будку) – заглянул проверяющий милиционер. Посмотрел на учебники, тетради, словари, хмыкнул удивленно – но ничего не сказал. Покрутился и ушел. Мол, продолжайте дежурство! Зачем приходил, непонятно. И какой из неё сторож? У нее даже ружья нет. Иногда выключала свет и пыталась вздремнуть на кушетке. Правда, это был не сон, а какая-то тревожная полудрема.

  Все её дни были похожи один на другой – дежурство, два дня отдыха – полдня в первый день безрезультатно пыталась выспаться, но приходил Пьер и начинал рисовать маслом. Приходилось сидеть рядом, словно сонная сова, и наблюдать за процессом, в котором она ничего не понимала. Потом шли на английский. Пьер заданий не делал и ничего не писал, за обоих отдувалась Наталья, показывая заданные прописи. Англичанин почему-то считал, что без истинно английской прописи – нет смысла дальше заниматься: в этом вся соль настоящего английского.

  Пьер был слегка разочарован, но надеялся, что дальше пойдет всё по-настоящему. Пока же он корпел над портретом супружеской пары.

  Правда, эти дни не были так уж безоблачны – художник нервничал и пытался поскорее растопить лед, который был между ними. Пытался подобрать ключик к этой неприступной крепости. Он совершенно не мог находиться рядом с ней, а она словно не понимала его состояние, была равнодушна и холодна.

  Плюс ко всему – соперник в виде Англичанина: Пьер не понимал, с какой стороны ждать подвоха и не спускал с Натальи глаз, когда они приходили на занятия.

  И вот однажды... Урок закончился, Наташа вышла на застекленную веранду, ожидая художника и поглядывая в уютный одесский дворик. Пьер замешкался, беседуя с супругой «англичанина», а тот вышел их проводить и оказался наедине с девушкой.

  

  – Какие щечки! – замурлыкал он, вплотную приблизившись к ней, чуть ли не напирая своим круглым животом. – Просто персик! У тебя с ним что-то было? – он наклонился к ней, сверля ее прозрачными серо-голубыми глазами с точками зрачков.

  – Нет, – смутилась девушка. Вопрос показался ей совершенно бестактным и неожиданным.

  – Не верь ему! Он такой... у него столько женщин было! – продолжал Англичанин. – Уходи от него, бросай! Приходи завтра, в десять утра, но без него, хорошо? – и он поцеловал её в щеку, не удержался. – Только ничего Пьеру не говори, что я тебе сказал, ты же умная девочка? – он как-то многозначительно на нее посмотрел.

  Наталья смущенно покраснела, не зная, что сказать. Ей стало неловко.

  В этот момент появился Пьер – улыбаясь, чем-то довольный. Взяв Наталью под руку, раскланялся с Англичанином и вышел во двор.

  Когда они уже шли по улице, по направлению к её дому – Наташа, не видя ничего предосудительного в том, чтобы сказать обо всем художнику, передала слова Англичанина. Хотя он и попросил, ничего не говорить Пьеру, но почему она должна что-то скрывать?

  Пьер тут же остановился, замерев словно в столбняке.

  – Что?! Что он тебе сказал? Приходи одна?.. – казалось, он был потрясен до глубины души, возмущен, разгневан и в то же время, по его лицу блуждала какая-то идиотская улыбка. – И что?.. ты пойдешь? – он воззрел на Наталью, словно желая её испепелить взглядом. – Пойдешь? К нему?!.. – он нервно засмеялся и продолжил путь.

  Наташа шла рядом, не понимая его странной реакции. Он не давал ей и слова сказать, из него лился поток каких-то упреков, чуть ли не оскорблений в её адрес.

  – Да он же тебя раздавит, такая туша! – саркастически смеялся он. – Ты понимаешь?

  – Да я никуда не пойду, – пыталась защитить свою честь Наталья. Но он её словно не слышал.

  – Ну да, ему уже надоела жена, захотелось чего-то новенького, свеженького... увидел цветочек и растаял! Озолотит, в Англию увезет, жену бросит... – бормотал он, всё с той же идиотской улыбкой. – А ты, конечно, согласишься на всё, да? и кто не согласится?!..

  Наташа возмущенно фыркнула и перешла на другую сторону улицы – надоели незаслуженные обвинения. Как будто она виновата, что Англичанин предложил прийти одной на занятие! Пьер опомнился и помчался за ней. Взял за руку и больше не говорил ни слова.

  На следующий день жена Англичанина срочно увезла мужа куда-то отдыхать, по путевке.

  Больше они на английский не ходили. Но художник продолжал корпеть над портретом, а Наташа училась, глядя, как он работает маслом.

  

Глава 3. Египетская принцесса

---

  

  Худ.Виктор Щапов

  Она влюбилась в Нефертити еще в школьные годы. Вернее, в её профиль и лебединую шею – этот царственный, гордый образ. Правда, видела только профиль на репродукциях в журналах и украшениях. Ей всегда хотелось увидеть её лицо – наверное, оно еще прекраснее! Образ египетской царицы завораживал.

  Единственное, она замечала некоторый негатив, который распространяла вокруг себя эта красавица: она разводила супружеские пары. Те, у кого в доме было её изображение – из дерева или металла – разводились даже после двадцати лет совместной жизни. У мамы был кулон с профилем Нефертити, и тоже самое царица совершила в их семье. Случайность или закономерность? Наташа решила, что нет ничего случайного – она разрушает семьи. Но, несмотря на это, она мечтала увидеть лицо прекрасной Нефертити.

  Пьер решил познакомить свою ученицу с Потаповым – египтологом и иконописцем. Хотел услышать, что он скажет о его выборе. Одобрит ли? Кроме того, ему хотелось похвастаться перед ним акварелями, которые она сделала под его руководством – девочка делала поразительные успехи!

  Правда, его затея чуть не сорвалась – Наташа, услышав, что они идут в монастырь, вдруг воспротивилась. Она была атеисткой и очень воинственно настроенной. Начиталась про секты, «попов», весь этот дурман для народа. Религия – только для старушек. И что ей делать в монастыре? Она не верит в бога и не хочет видеть этих фанатиков в рясах.

  С трудом художник убедил её ненадолго зайти в гости – тем более, что Потапов вообще далек от религии – он только живописец. К тому же, дело всей его жизни – Египет. Странно, конечно, что под носом у церковных служителей – он пишет своих фараонов. Но они закрывают на это глаза, потому что он гений иконописи. Пишет в старинном византийском стиле – как никто уже не пишет. У него свои секреты. И еще – Пьер считает его своим учителем и наставником. Вскользь он упомянул и о портрете Нефертити.

  Услышав имя Нефертити – Наташа сразу же согласилась. Они сели в трамвай и поехали на 16-ю станцию Фонтана.

  Потапов, в своей комнате, корпел над очередной большой акварелью.

  Наталья с порога застыла, как завороженная – со стен на нее смотрели живые глаза, смуглые лица египетских царей и цариц. Вот и Нефертити. На фоне голубого неба. Как живая. В своем царском великолепии, с ожерельем на груди и в царском уборе. Такой живописи, граничащей с реальностью – Наташа еще не видела.

  Пьер познакомил её с Потаповым. Михаил Михайлович церемонно раскланялся, чуть ли не щелкнув каблуками – вернее, тапочками. Наташа снова обратила свой взор к картинам. В углу была православная икона, с зажженной лампадкой. Но Наташу это не задело – она смотрела только на ожившие лица фараонов – на эти яркие красочные портреты. Она подошла поближе и рассматривала технику живописи – гладкую, почти без мазков. Но в то же время была видна структура материала – на котором писал художник. Это было обычное ДВП. Прочно, дешево, удобно. Не порвется, как холст, при перевозке. А переезжал Потапов часто.

  На стене у входа, прямо возле двери – висела бумажная репродукция с картины Ренуара, портрет рыжеволосой актрисы. Понятно. Ничто человеческое не чуждо. И даже импрессионисты ему интересны? Возможно, что он даже что-то подглядел у Ренуара? Те же ровные длинные брови, что у Жанны Самари?

  

  Огюст Ренуар. Портрет Жанны Самари

  Потапов пригласил к столу – отведать индийского чая. Он очень гордился этой пачкой настоящего индийского чая, который принесла одна знакомая, поклонница его таланта. За чаем – усадив Наталью за стол, напротив себя – он начал рассказывать о своей жизни. Пьер тоже попивал чаек, но все эти рассказы сто раз слышал, вид у него был скучающий. Единственное, что ему нравилось в этой беседе, что Наталья, кажется, пришлась старичку по душе. На Любу, когда они приходили – даже не взглянул. И чаем не угощал. И, тем более, о своей жизни не рассказывал. А тут – просто оратор! Речи так и льются. А Наташа – слушает, слушает... Неужели ей всё это интересно?

  Наташа смотрела на картины – и её не покидало ощущение фантастичности происходящего. С какими людьми она познакомилась! Это же фантастика! А портрет Нефертити и других фараонов? Она удивлялась смелости этого человека – ведь он рисует не иконы, а какой-то языческий мир, который идет вразрез с православием (как уже просветил её Пьер). Не прекращает заниматься любимым делом – прямо в монастыре!.. Он показал ей книги, по которым работает, восстанавливает по фотографиям разрушенных росписей и скульптур – настоящие живые образы: как будто рисовал их с натуры. Почему же такая живопись, этот труд – сокрыты от глаз общества, культуры и народа? Почему этот подвиг души никто не видит и не ценит? Сидит тут в одиночестве, сиротой по жизни, в тисках церкви – и рисует, пишет, творит для себя, для собственного удовольствия. Разве это справедливо, что никто, никто не видит этой красоты?! Даже для ученых, египтологов – это было бы интересно.

  У Натальи переворачивалась душа от жестокой несправедливости жизни и от непомерной кротости этого художника. Он не роптал – был, ка дитя. Ему было хорошо здесь, в четырех стенах. Никто не мешал – и он уже был рад. Что уж говорить о славе и почете? «Мишура всё это, мишура!» Единственное, о чем тосковала его душа – что нет возможности поехать в Египет, дотронуться до пирамид, пройти по Каиру, который знает, как свои пять пальцев!

  – Откуда знаю?.. – тихонько засмеялся Потапов. – Откуда я знаю все его улицы и этот древний город? А я и сам не знаю!.. Тут посещала меня одна делегация из Египта, и я им начертил план города. Они были шокированы! Да-да, очень сильно удивились! А я ведь там никогда не был. Вот так! – он опять засмеялся, солнечно, светло.

  Наталья смотрела на него во все глаза: действительно, откуда у него эти знания? Что-то невероятное!

  Она взглянула на Пьера. Тот только пожал плечами. Он и не такое слышал от Михал Михалыча. И не такие чудеса. Расскажет ли он про свою книгу, которую написал по своим видениям?

  Наташа чувствовала на себе взгляды фараонов. Их блестящие живые глаза следили за ней. Но ничего неприятного не ощущалось. Наоборот, их лики ей очень нравились. (Тем более, что она находилась в самом «логове» религиозного «мракобесия» – то есть в монастыре и духовной семинарии. Что может быть хуже для убежденного атеиста?)

  У Эхнатона было очень утонченное, аристократическое лицо, взгляд гордый, царственный. Нефертити – её не разочаровала: она действительно была бесподобна! На стенах были портреты и других фараонов, о которых девушка ничего не знала. Потапов, видя её интерес к его картинам, начал подробно о них рассказывать. Пьер даже немного заревновал Потапова к Наталье, что так много уделяет ей внимания, а Наташу к художнику – прям глаз с него не сводит. На него бы так смотрела!

  Но с другой стороны – ему даже льстило: Потапов оценил эту девчушку и даже разоткровенничался, стал рассказывать о своей прошлой жизни, то есть о прошлом воплощении. Как ни странно, но Наташа ему верила. Египтолог показал ей свою юношескую фотографию и потом портрет Эхнатона, который он воссоздал. Это было почти одно и то же лицо. Правда, Потапов объяснил, что он не считает себя воплощением этого фараона – скорее всего, что он был одной из принцесс, которая умерла в раннем возрасте. Судя по предметам в её руках – которые обнаружили археологи – она была художницей. Там были кисти и краски. Так вот, он считает, что это и была его прошлая жизнь. А фараоном он не был! Это просто сходство, которое ему бросилось в глаза, и он его воссоздал.

  Потапов хитро улыбался, глядя на Наталью. Было ясно, что он увидел в ней что-то родственное, близкое ему по духу. И быть может... по прошлым жизням на этой планете.

  Поведал он и о своей книге, которая была у него в рукописи. В машинописном виде, в переплете. «Кто её напечатает? Некому!» – сокрушенно вздохнул художник. Книга была написана по видениям, картинам, которые вдруг, средь бела дня, врывались в его жизнь. Реальные, цветные. Они возникали перед его глазами на несколько минут – и потом исчезали. Потапов стал записывать – это были картины из жизни древнего Египта, несколько тысячелетий до нашей эры. Сцены жизни и развлечений фараонов...

  Он показал свою книгу – подшитые, отпечатанные на пишущей машинке, листы, с обложкой. Страниц на четыреста. Попросить читать Наташа не решилась. Да и даст ли он своё сокровище незнакомому человеку? А вдруг потеряется? Потапов был очень осторожен и мнителен.

  Пьер ей потом рассказал, что там описаны очень жестокие сцены и оргии фараонов. Их жестокие забавы, когда они бросали своих рабов в бассейн с крокодилами – ради собственной забавы. Возможно, Потапов бы и дал ей почитать свою удивительную рукопись – но девушка показалась ему совсем уж юной, стоит ли травмировать психику этой девочки?.. Так и не решился.

  Мир открылся для Наташи с новой, неожиданной стороны. Всё было странно и удивительно. Узнала бы она обо всем этом, если бы не пошла на свидание и улетела в Ленинград, так и не встретившись с Пьером и потом – египтологом Потаповым?.. узнала бы столько потрясающе интересного и нового?

  В Ленинграде, в книжных магазинах – она не встречала даже альбомов по живописи своих любимых художников – тех, кого она созерцала в Эрмитаже и Русском музее. На книжных полках красовались только альбомы советской живописи – серой и скучной. Её совершенно не вдохновляла это социалистическое искусство, с прославлением труда шахтеров, доярок, хлебопашцев. Она не была против труда и восхищалась хлеборобами и шахтерами, но душа жаждала книг с красивыми репродукциями Энгра, Делакруа, Ренуара, Рембрандта, Врубеля, Серова, Айвазовского. Не было даже открыток с полотен великих художников. Единственное, что она смогла купить в Ленинграде – знаменитую ленинградскую акварель в белой пластмассовой коробке (в Магадане было невозможно достать, директриса художки заказывала из Ленинграда) и репродукцию Мадонны Литты, Леонардо да Винчи – на холсте. Картина так и осталась на стене в квартире Галины – та попросила не забирать: она ей тоже нравилась (тем более, что за все годы жизни в Питере, ни разу не была в Эрмитаже) и очень украсила их гостиную-детскую.

  

   Мадонна Литта. Леонардо да Винчи

  И вот в Одессе её ждало столько открытий. Потрясающая, изумительная живопись не где-то на репродукциях – а вживую, с настоящими талантливыми художниками. Разве не чудо?

  То, что она искала в книгах и в музеях – нашло её само, здесь. Встреча с Пьером открыла ей двери в этот чудесный мир. Удивительные знания, необычные интересные люди! А она ведь только вошла, только чуть приоткрыла эти таинственные двери! Что еще ожидает её дальше на этом пути? Какие новые открытия?

  Её влечет к чудесному и таинственному. Но наука и общество отрицают такие явления: ни в книжных магазинах, ни в библиотеках – не найти подобной литературы. Только писатели-фантасты, как Иван Ефремов и Александр Казанцев – могут свободно рассуждать на эти темы и давать хоть какие-то крупицы таинственных знаний.

  Но фантастика и есть фантастика! Хочешь верь – хочешь не верь. Это не научные, неопровержимые факты. Догадки и гипотезы. От этого грустно. Душе чего-то не хватает в этой жизни – чего-то самого главного: без чего жить скучно и бессмысленно. Зачем родился – чтобы потом умереть и всё? Зачем это совершенство разума, способности и гениальность в человеке? Насмешка Природы? Для чего она создала такое совершенство, чтобы потом безжалостно отправить на гниение и забвение? Апогей творения обречь на бессмысленный конец? А ведь Природа мудра – это видно по всему мирозданию, гармонии во всей Вселенной и на планете Земля.

  В мудрости Природы – Наталья не сомневалась. И ученые утверждали, что в мире всё устроено целесообразно и разумно – начиная от простейшей клетки, цветка или насекомого, и кончая венцом природы – Человеком. Так почему же, Природа, обрекая человека на смерть, поступает так нелогично и неразумно? Что за парадокс?

  Этот вопрос мучил её еще со школьных лет. Когда она стала осознавать свое «Я» и мир вокруг. Но ответа на эти вопросы – найти так и не смогла. Атеизм утверждал: «да, умрешь и всё! И дальше – пустота, от тебя ничего не останется. Пу-сто-та!» Осознавать это было ужасно. Разум и душа – не хотели с этим мириться. Ведь с такой точки зрения – жизнь, ты сам и весь мир вокруг – не имеют никакого смысла. Всё представлялось каким-то издевательством: живешь ты или нет, совершаешь что-то или нет – тебя не будет. Словно никогда и не было.

  «Зачем тогда я? зачем живу? Зачем родилась? Зачем всё это вокруг?» – допытывалась Наталья, вопрошая пустоту. Но больше всего её удивляло, что эти вопросы никого не волнуют. Только ее одну. Никто в ее окружении над этим не задумывался: у них хватало житейских проблем и забот. Школьных подруг волновало только одно: где достать модные сапоги-чулки. Родные считали, что она «не от мира сего» и вздыхали. Может, поэтому она выбрала профессию астронома, чтобы найти ответы на все «зачем» и «почему» – в глубинах Вселенной? Только Вселенная и могла дать ответ?

  Пьер, наблюдая за Натальей и Потаповым (слушать скучно – сто раз слышал!) – неожиданно заметил, что у Наташи такие же ровные черные брови, как на портретах фараонов, аккуратный прямой носик, и глаза – ну, точно, египетские! Он удивленно взирал на девушку, словно впервые увидел: «Они с Потаповым, как с одной планеты! Может, тоже какая-нибудь воплощенная принцесса?»

  И тут Потапов, словно подслушав мысли Пьера, повернулся к нему и прошептал: «Она похожа на Меритатон!» Пьер непонимающе посмотрел на египтолога – что он имеет в виду? Какая Меритатон? Он не был силен в родословных фараонов. Тогда Потапов разъяснил, что Меритатон – египетская принцесса. И слепок с её головы, без головного убора, ошибочно принимают за юную Нефертити. Но это Меритатон!

  Не доверять Потапову – оснований не было. Во-первых, он ученый, известный даже за рубежом, в самом Египте, а во-вторых – с чего ему льстить? Это не комплимент. Если сравнил, значит, что-то такое увидел. Пьер видел в Наталье француженку или мадонну – но, кажется, Потапов прав: есть в ней что-то восточное, египетское.

  В дверь постучали, прервав их интересную беседу. В комнату вошел молодой монах. Увидев Наталью, тут же отвел глаза, больше ни разу не взглянув в её сторону. Наташа поняла, что является неким искусительным объектом – не место ей здесь. Хотя в столовой работают девушки с Молдавии и Закарпатья (как будущие невесты), но все они верующие. А монахини – пожилые, их всего две или три – помогают по хозяйству и на кухне.

  Монах тоже занимался иконописью. Переговорив с наставником и, получив от него нужные указания, он быстро удалился. Наташа услышала от Пьера необычную историю этого парня. Её всегда удивляло – почему молодые люди уходят с головой в религию, в этот обман? Ведь никакого бога нет!

  Парня звали Алексей. Он когда-то служил в армии, был нормальным советским гражданином. Но девушка не дождалась, ушла к другому. В отчаянии он и ушел в монастырь. Якобы, только это его и спасло от глубокой депрессии и нежелания жить.

  Наталье было непонятно – как мог такой симпатичный, в расцвете лет и сил парень из-за какой-то глупой девчонки – лишить себя семьи, детей, счастья и радости, заточить себя пожизненно в этих стенах. Разве это – единственный выход? Она видела молодых семинаристов и тоже была в шоке: зачем они это делают? кто их опутал, околдовал? Это же сети, ловушка для умов! Но парни в черных рясах выглядели довольными и жизнерадостными, даже счастливыми. И отнюдь не унывали и не печалились по поводу своей «трагической судьбы». Они были довольным своим выбором. На их лицах играл здоровый молодой румянец, они улыбались и радовались жизни. Всё это было странно и непонятно. Ладно, если верят и ходят в церковь старушки «выжившие из ума», а тут молодое поколение! «Что они тут делают? – возмущалась Наташа. – А коммунизм кто будет строить?!»

  Да, она была атеисткой, пионеркой и потом комсомолкой. В школе зачитывалась Лениным – ей нравился язык его статей: четкий, ясный, лаконичный. (Хотя читать В.И.Ленина было обязательно: и на уроках истории, и в комсомоле. Но она нашла удовольствие в таком чтении, Ленин, по ее мнению, писал очень хорошо и даже не скучно.) И, вообще, она была горячей патриоткой. И даже слышать не хотела от некоторых скептически настроенных людей (как мама её школьной подруги, очень хороший врач-педиатр), что «до коммунизма мы никогда не дойдем и никогда его не построим». Несмотря на то, что окружающая действительность казалась ей скучной и унылой – она это приписывала только своему собственному неумению радоваться. И никогда не сомневалась в правильности социалистического строя – она гордилась своей могучей и великой страной – СССР (Советским Союзом). И считала, что только у них самый настоящий гуманный строй. А Запад и США – «прогнивший капитализм», где люди мучаются и страдают от нищеты и безработицы. Там эксплуатация человека человеком – классовый строй, разделение людей на богатых и бедных, всё несправедливо. И как могут некоторые люди восхищаться Западом и желать туда уехать? Что там хорошего?

  Как же могли встретиться такие противоположные мировоззрения, как у Натальи и Пьера-диссидента, противника «режима»? Конечно, их соединяло нечто общее – Искусство. А о настоящих взглядах художника и его истинном мировоззрении – Наташа пока не догадывалась. Для нее всё было «в розовом свете» – как в песне француженки Эдит Пиаф: «Жизнь в розовом цвете»!

  Если б она знала, что за «нутро» у этого гения-художника – бежала бы без оглядки, не оставшись ни минуты рядом. Но откуда она могла знать? Какие-то его резкие реплики и высказывания она пропускала мимо ушей, списывая на эмоциональность и экспрессивность творческой натуры. Мало ли – встал утром не с той ноги, вот что-то и раздражает. Она ведь не знала – что он ненавидит «всю систему» в целом! Что он боготворит тех самых капиталистов и весь развратный Запад – куда рвется его душа и где он мечтает стать миллионером! Пока он был осторожен, чтобы не особо шокировать девушку своими взглядами «антисоветчика», чтобы не спугнуть слишком откровенным высказыванием. Но иногда нервы не выдерживали и что-то прорывалось, помимо его воли.

  Да, те люди, с которыми она познакомилась, которых начала уважать и чуть ли не боготворить – совершенно не уважали настоящий строй, и были его откровенными врагами. Потапов – церковный служить, люто ненавидящий власть «цареубийц» и Пьер – «отщепенец», который нимало не стесняясь, ругал власти даже посреди улицы. Вот такая образовалась у нее компания. Надолго ли?

  Потапов, несмотря на выразительные знаки Пьера, всё же не удержался и показал Наташе фотографию царской семьи. Без комментариев. Та удивленно разглядывала царских дочерей – она и не предполагала, что цари одевались так скромно и изящно. И какие одухотворенные лица у принцесс! Она думала, что художник что-нибудь расскажет, но он хранил величественное молчание. Как и Пьер, он понимал, что еще не время посвящать девочку во все тайны истории, но пусть хотя бы увидит – возможно, что-то тронет её душу. Пусть увидит, что цари не были монстрами и чудовищами, как учат в школе. Пусть задумается.

  А задуматься есть над чем. Это не тети Галины страшилки о злой и беспощадной жизни, это сама жизнь. С реальными судьбами и людьми, мечтами и тайнами. «Перевоплощение!» Цепочка реинкарнаций – много-много жизней. Разве не захватывает дух? Не проясняется что-то в уме? Пока ей сложно всё это переварить, но зерно брошено в благодатную почву.

Над обрывом

  Они шли вдоль крутого обрыва над морем, на 16-й станции Фонтана – и обсуждали услышанное. Но что Пьеру от этих разговоров? Он был там же, где и в начале их встречи. Она разрешала целовать её – и только. Его мужская кровь бурлила вулканом, чуть не разрывая сосуды, а она, словно ничего не замечая, всё также спокойна и холодна. Выдержка или полнейшая бесчувственность? Пьер начинал терять терпение. Уже два месяца они усердно разыгрывают из себя учителя и ученицу. Просто дружат! И эта «дружба» уже осточертела. Он подумывал о том, как бы незаметно и безболезненно завершить этот неудачный роман. Расстаться и всё! Долго она будет морочить ему голову? Он-то считает её своей невестой и свое предложение – в силе. А она ведет себя, как школьница. Даже не верится, что ей девятнадцать (в таком возрасте уже теряют невинность – может, давно потеряла, а его держит за дурачка?) Ночами рвет в клочья подушки от бушующей страсти, а днем должен разыгрывать скромного учителя. Сколько будет продолжаться это издевательство?

  Он перезнакомил её со всеми своими друзьями. Все удивлялись – где он откопал такое сокровище, почему ему так везет? Тихо завидовали. Не смели даже подойти, пофлиртовать – как это делали с Любой. Глянет – мороз по коже. Сразу прикусывали язык. А с виду ангелочек, бери голыми руками. Пьер только посмеивался. Впрочем, лгать не мог – признался, что терпит фиаско – не подпускает к себе. Это как-то утешало их уязвленное самолюбие. Они благосклонно поглядывали на девушку и обращались с ней, как с королевой.

  Один знакомый художник предупредил – «обидишь её, ты мне больше не друг!» Пьер заревновал: «А что между ними?» Но потом успокоился – они не могли быть знакомы: друг видел её впервые, как и она его. Но его немало удивила такая реакция – ведь друг слыл «казановой», а тут даже старался не смотреть в сторону Натальи.

  Когда с ним рядом была Люба – они могли думать об их отношениях, что им заблагорассудится, он даже не пытался развеять их похотливые домыслы. Ему льстило, что все считают натурщицу его любовницей. Это его мужской престиж. Но сейчас язык не повернется что-то сказать на Наташу. Учитель и ученица. Так и представлял – как свою талантливую ученицу, и очень ею гордился. А чтобы подразнить друзей – честно говорил, что между ними ничего нет. Испытывал и Наталью – как она себя поведет, будет ли преданной? Не свернет ли налево – столько симпатичных экземпляров и все художники, почему бы и нет? Но ей даже в голову не приходило с кем-то кокетничать. Простодушна, спокойна и неприступна, как скала. Пьер улыбнулся – совсем как по Пушкину:

  Наташа шла рядом. Последнее время они везде ходят вместе. Ни дня без нее. Ему нужно её присутствие, голос, взгляд. Она стала воздухом, без которого он не может дышать. Но между тем подумывает о разрыве: «Нервы не выдержат: я мужчина, а не деревяшка!» Боится, что скоро возненавидит её за эти муки. Хотя – чем она виновата? Бережет свою честь. Как он теперь понимает Любу – её страдание и отчаяние! Все её безрассудные выходки стали для него понятны: сам оказался в той же шкуре. Это ужасно! Он так долго не вытерпит. Или... убьет её!

  Он взглянул на её нежную шейку и содрогнулся. Что за мысли приходят? Нет, до такого не дойдет. Просто нервы разыгрались.

  Наташа шла по самому краю обрыва – там петляла протоптанная тропинка. Берег постоянно осыпался, уменьшая расстояние до пешеходной тропы. Пьер вспомнил, как недавно одна курортница сорвалась с обрыва и разбилась. Нечаянное движение руки и его «мучительница» полетит вниз!.. Просто дьявольское наваждение. Откуда эти жуткие мысли? Это она довела его! Пьер, схватив её за руку, оттащил от опасного края. Пробурчал недовольно:

  – Здесь же опасно, жизнь надоела?.. – покосился вниз на летящие вниз камешки и поспешил увести её подальше. Они пошли по другой дороге.

  

  Пьер обдумывал – как сказать, что они больше не будет встречаться? Он уже боялся за себя: страсть граничит с безумием. Не хочет быть с ним – её выбор. Но он не в силах терпеть эту пытку.

  Они подошли к её дому. Фонарь тускло светил сквозь листву акаций, слабо освещая серое трехэтажное здание. Пьер проводил девушку до подъезда, держа ее хрупкую ладонь в своей руке. »Надо ей сказать, надо... – всю дорогу твердил он себе, не чувствуя никакой уверенности, что сделает это: всё равно, что резать по живому. – Если я этого не сделаю, то просто сойду с ума или... придушу её!»

  – Завтра я... не смогу прийти, – выдавил он из себя, пряча глаза. – Уезжаю, подвернулся заказ, в области. Надо зарабатывать... Я позвоню.

  Он повернулся и пошел прочь. Потом побежал, чтобы не захотелось вернуться и всё исправить. Хотя, что он сказал?.. Может, передумает и вернется через пару дней. Она ничего не поняла, и он ничем её не обидел. И вообще – к чему эти игры? Надо найти себя нормальную женщину – зрелую, понимающую. Как хозяйка того домика, который он снимает. Или Белла – до сих пор надеется и ждет. Пусть и фиктивный брак, но зато в тепле и сытости – уедет из этих «тисков системы», начнет жить и творить! А что здесь? ходить тенью за этой девчонкой?.. Вытянет из него все жилы, выпьет все соки – и бросит, найдет другого, молодого, разве не так? Узнает все секреты мастерства, научится всему – и уйдет, зачем он ей? Так чего жалеть, надо рвать, пока не привязался всей душой. Потом будет поздно, когда завязнет по уши.

  Он шел, гордый своей силой воли: как всё легко и просто, больше никаких проблем! Сейчас пойдет к Белле – она давно ждет. Надо что-то решать, хватит вязнуть в этом советском болоте! И он пошел. К Белле. Женщина была умна и красива – богатая вдовушка, с кучей антиквариата, который она собиралась вывезти за границу.

  

  Art Frahm

  Белла обрадовалась, и даже не упрекнула в долгом отсутствии. Вот, что значит зрелая женщина – понимает с полуслова, улыбнулся Пьер. Живая, веселая, с роскошной фигурой. Он смотрел на нее жадными глазами – уже не как художник, и женщине очень нравился хищный блеск его глаз.

  После обильного ужина и томных взглядов – они удалились в будуар. Раздались звуки жадных поцелуев, и погас свет.

  Египетская принцесса была забыта.

  

Глава 4. Двойная игра, или За двумя зайцами

---

  Пьер вышел от Беллы утром. Довольный и сытый, как мартовский кот. Чуть не мурлыкал. Во всяком случае, не пел, как раньше «О, где же сердце, что полюбит меня?» (с трагической ноткой в голосе), а напевал что-то веселенькое и бравурное. Да, ему нравилась эта пышная белотелая красавица. Ничуть не раскаивался. Он мужчина, и этим всё сказано. Организм требует своего. Ну, и кроме того, у него большие планы – связать свою жизнь с Беллой, уехать в Израиль, а потом в Америку. Блестящий план и блестящее будущее. Всё разыгрывается, как по нотам!

  Можно сказать, что он был счастлив – как Остап Бендер, перед которым засияла перспектива получить пожизненное безбедное существование, благодаря мебельному гарнитуру.

  Любовь ни при чем. Инстинкт выживания вёл его в нужном направлении. Белла была не только «тихой гаванью», но и каравеллой, которая на всех парусах домчит его до золотого дождя. Что может быть лучше? Пьер потирал руки, очень довольный собой – всё идет как по маслу! Фортуна ослепительно улыбается сверкающей американской улыбкой.

  ***

  В Одессе начиналась весна. Воздух был теплый и прозрачный. Одесситы стали добродушнее и улыбчивее. Небо было ясное. Улицы утопали в легкой туманной дымке.

   Наташа увлеченно работала над акварелями. Рисовала портреты по фотографиям – осваивала новую технику живописи. Порой её захлестывала тоска – Пьер не приходил, не звонил. Она понимала, что это из-за её отказа отдаться. Любой не выдержит. А чего она хотела? Что он будет бесконечно ждать?

  Наверное, у него много знакомых женщин. Какая-нибудь и пригрела. Хотя о такой измене думать не хотелось: расценила бы, как предательство. Нет, он не может так поступить, ведь она чиста перед ним. И она ему верит. Может, просто разочаровался? Она не та, в которую он влюбился – богиня рухнула с пьедестала?.. Не захотел идти в загс: «А, может, ты меня обмануть хочешь, прикрыть свой позор? Может, ты уже не девочка!» Это звучало оскорбительно. И вся эта тема казалась циничной - девочка-не девочка. Как грубо! Но почему она должна доказывать, что нет никакого «позора»? Ответить не смогла. Просто лила слезы. И вот вообще исчез. Увидел, что облом – и смылся. Возможно, если бы горела от страсти – у него что-то получилось. Но любви нет: ни с первого взгляда, ни с десятого. Сердце молчит. Тетя Галя говорила: лучше, если тебя любят и по тебе страдают, чем сама будешь любить и страдать. Вот такая жизненная аксиома. Наверное, запала в душу, если согласилась стать женой человека, которого не любит, но который без ума от нее. Но стало ли лучше? Кто кому мотает нервы? Она ему или он ей? Страдать от любви не хочется. А вот погреться в лучах чужой любви, чтобы её боготворили, лелеяли, обожали – почему бы и нет? Именно этого тепла и не хватает – чужого обожания. Наверное, его любовь прошла – не получил, что хотел и потерял всякий интерес!

  Настоящая любовь не причиняет страданий. Она и есть само счастье. Надо просто не торопиться и подождать это счастье. Чтобы это было твое и только твое. А оно ведь у каждого человека - его половинка. Пьер тоже говорил, что она – его «половинка». Но тогда почему так упорно добивался близости? Да, это хорошо, что не появляется. Есть время остудить голову и всё обдумать: стоит ли выходить замуж, если не любишь? Выходить замуж только потому, что он выбрал её – и это какой-то там «шанс»? Но стоит ли? Сама осуждала браки без любви, от корысти. А что теперь?.. Да и её расчёт смешон – за мольберт выйдет замуж, за холсты и краски?.. Наташа окончательно успокоилась. Возможно, это и к лучшему – что он её оставил. «Если даже позвонит – никаких свиданий!»

  А он и не собирался звонить. Не то, что он забыл о своей ученице... просто решил вырвать её из сердца. Пока получалось – Белла была превосходной любовницей, пылкой, горячей. Она отвлекла его от мрачных мыслей. Жизнерадостная болтушка. С ней было легко. Даже решил, что она подходит ему, как жена. Изумительная женщина – с прекрасным бюстом, крутыми бедрами – вполне может позировать для его картин. Она исполняла все его прихоти, капризы и желания. Вторую неделю жил у нее, и на днях они собирались расписаться – уже прошел положенный срок в 3 месяца. А потом подать документы на выезд за границу, ждать разрешение и оформлять визу. Предстояли приятные хлопоты. Художник уже видел себя в самолете, летящем в Штаты. Беллочка порхала от счастья, как весенняя бабочка.

  

  Runci

  Гром грянул неожиданно. Был теплый, душистый вечер. Настроение у обоих было прекрасное. Белла предложила прогуляться к морю. Они шли, обнявшись, по набережной и тихо разговаривали. Вдруг Пьер занервничал, напрягся. Но кого он увидел у моря, и кто ему испортил настроение, женщина так и не поняла. Она пыталась его расшевелить, рассмешить, но он всю дорогу молчал, погруженный в свои мысли.

  На ночь не остался, сославшись на дела в мастерской и что надо собрать кое-какие работы. Холодно чмокнул её в щеку и скрылся. Она еще надеялась, что придет провести ночь – ведь им так хорошо вместе... Надела свой лучший пеньюар, облилась духами, допоздна не гасила свет в спальне. Ждала. Не пришел. Глубокой ночью, встревоженная женщина разложила карты.

  Между «червовой дамой» и «крестовым королем» – легла карта «бубновой дамы». «Молоденькая перешла дорогу?» – закусила губу Белла. Ярости её не было предела. Карты её никогда не обманывали. Она решила, что он где–то на набережной увидел эту вертихвостку, заскучал и удрал!

  Через некоторое время, она всё же успокоилась. Им же хорошо вместе, и ему светит свобода – заграница. Разве откажется от такого шанса? Он же не дурак!.. Она была мудра и решила простить эту маленькую измену. Что эти молоденькие? Совсем зеленые и пресные. А мужчины любят женщин «в соку», зрелых, спелых.

  Она разложила карты еще раз. Не выдержала соблазна испытать судьбу. Будет ли он с ней?.. Но карты еще больше озадачили: на пути «крестового короля» встали еще две дамы – «крестовая» и «пиковая». Ну, и везет же ему с бабами! Белла сокрушенно вздохнула. «Крестовая» была с дальней дорогой. Может, это она и есть, а взяла себя «червовой»? А «пиковая» что делает? Она угрожала Пьеру смертью или очень тяжелой болезнью. Ну и дела! Больше ничего не узнав, Белла легла спать.

  Не может он так легко её бросить – у них планы, большое дело. Новая жизнь. Счастливая, богатая. Если улизнет – будет последний дурак! Такой шанс бывает только раз в жизни. Кто он здесь? Червяк, ничтожество. Его все за психа считают. Никогда и ничего здесь не добьется.

  Но между тем она понимала – что раз Пьер слинял, надо срочно искать замену. У нее столько добра и золота – а на одного человека определенная сумма. Для того «муж» и нужен. Богатые евреи так и уезжают – фиктивно женятся, выходят замуж. За границей разводятся и разбегаются. (Если их больше ничего не связывает.)

  Она решила подождать Пьера еще пару дней. Если не придет на регистрацию, будет искать другого. Кандидатов куча!

  А Пьер не слинял. И никакие молоденькие девицы – не попались ему на глаза. Дело было намного сложнее. То, чего Белла даже предположить не могла, даже с помощью карт. Карты сказали только часть правды.

  Пьер никогда не употреблял алкоголя. Во время прогулки с Беллой – он увидел на набережной пьяницу, который валялся прямо на асфальте. Этот опустившийся человек привел его в содрогание. Он вдруг понял, что сам не лучше. На кого он похож? Фанат, творец? Да он в самом настоящем загуле! Пустился во все тяжкие. Можно сказать, что эта дамочка – его запой. Его водка, вино, самогонка, всё подряд! И он – горький пьяница. Глушит свое страдание в «вине страсти». Морочит себе голову. Окунулся в пышные перины и это белое тело, чтобы забыть глаза и голос другой. Он злился на Наталью, ненавидел её – вот и побежал «утолять печаль». А потом, за границей – жить с нелюбимой и знать, что здесь твоя любовь, твое самое дорогое?.. что она достанется кому-то, но не тебе? Нет, надо всё обдумать. Что-то он быстро сдался. Пьер рванул в домик у моря. Хозяйка пока еще не выгнала, он был ей симпатичен. Решил собраться с мыслями и увидеть Наталью. Эта девочка остается для него загадкой. Может, в ней что-то пробуждается, а он был слишком напорист и груб?

   Запоздалое раскаяние обрушилось на него, как лавина. Но всё же он искал лазейку, пытаясь найти плюсы в ситуации – ведь он дал раскрыться её таланту, осознать таившиеся в ней возможности. Неужели она этого не оценит и будет настолько бессердечна? Неужели он ей глубоко безразличен?.. Почему другие женщины ценят его, как мужчину – а она как ледышка?

  Впрочем, он не собирался отказываться от Беллы и своей затеи. Но хотел добиться Натальи, убрать это занозу из сердца. Ему казалось, что он быстрее разлюбит и с легким сердцем уедет за границу, если добьется своего. Это была его фикс-идея. Вот получит и потеряет к ней всякий интерес. Ну что может быть интересного в неопытной девственнице? То ли дело - знойная Белла! Ему даже многие завидуют, что женится на такой, пусть и фиктивно, но зато в постели они совсем не фиктивно, там бушуют нешуточные страсти до самого утра. Белла - мечта любого мужчины. А он, как последний дурак, зацепился за эту ледышку Наталью? Ну чем она его зацепила? Да и зачем она ему, спрашивается! Ведь всё пустое. И всё это басни, что если ты первый, то идеально подойдете друг другу. У него и с Беллой всё идеально! От добра добро не ищут. Известная народная мудрость. А он глупит, влюбился в недотрогу. А может, она вообще глупа? Что-то не слышал от нее ни одного умного слова. Молчунья и скромница. Его это и заводит, что ли? Ну вот, переспать хотя бы разок (может, вообще, не девочка!) - и всё пройдет, вся эта блажь.

  Хотя он долго не приходил и даже не звонил, но все-таки решил, что с Натальей надо поговорить. Может, даже раскрыть все карты - что у него есть шанс уехать за границу. Конечно, 'фиктивный брак' звучит не очень убедительно для ушей юной девушки, но что делать? Это суровая правда жизни, и он должен быть учителем даже в этом - открыть ей глаза на некоторые вещи. И она должна с этим смириться, понять его и поддержать. Да, воодушевился Пьер, даже поддержать! Если она собралась быть его спутницей по жизни - то должна принять и это. Конечно, он не скажет, что Белла давняя любовница, что давно знают друг друга - это вообще ни к чему. Бабы все такие ревнивые. Нет, надо быть хитрым и осторожным. Просто еврейка, которой надо вывезти свое добро за границу (а на двоих и сумма больше), ну а ему - обрести долгожданную свободу и признание. Он приготовил целую речь, чтобы донести до Натальи весь грандиозный смысл этого проекта - его там оценят и признают, больше не будет влачить жалкое существование, его таланты расцветут! И главное - сможет записать свою музыку, станет настоящим композитором. Там таких на руках носят!

  Он надеялся, что Наталья его поймет. Ну и, конечно, докажет на деле, что она действительно хочет стать его женой. Это будет первый шаг.

Дневник Натальи

  Пьер давно не приходил. Где сейчас – понятия не имею. И чем занимается?

  Может, решил, что я ему не подхожу? Ну да, мне многое непонятно – почему он так ненавидит 'власть' и страну, которая самая лучшая в мире, почему хочет уехать на Запад. Да, мне не всё понятно – он слишком злится, как будто ему всю жизнь сломали. Но кто сломал и почему? Рассказывал, как приехал в Москву с гимном Советского Союза – в Союз композиторов, был конкурс на новый гимн. Его там приняли – увидели талантливого молодого композитора, пусть и самоучку. Ну и что дальше? Ему дали педагога, чтобы занимался музыкальной грамотой и поступил в Консерваторию. Но он был молодой, хотелось гулять! И жениться на дочке важного человека – отказался. Не хотел, потому что мечтал о настоящей любви. Вот так и не вошел в 'золотые врата', как ему гадалка предсказала. Потому что слишком принципиальный. А после Москвы всё полетело кувырком. То есть, не сначала – сначала еще не понял, чем обернется его легкомыслие (что не был корыстным, вызывает уважение). Это потом, когда пытался устроиться на работу – и с него требовали 'корочки', которых у него нет – стал психовать. О музыке и говорить нечего –боится кому-то доверять и записывать, чтобы не украли. Так и носит в себе и не знает, что с этим делать. Везде тупик. Поэтому считает, что его оценят только на Западе.

  С одной стороны я его понимаю – что он страдает от того, что не признают его таланты, по сути, он изгой и никому не нужен. С другой... там капиталистический Запад – что там может быть хорошего? Но Пьер утверждает, что станет миллионером.

  Мне кажется, что даже если он там станет богачом, всё равно будет тосковать по родине. И эти деньги будут ему не в радость. Правда, я ему этого не говорила – станет злиться, что я его не поддерживаю и не понимаю.

  Впрочем, какая разница – понимаю или нет: он больше не приходит, исчез. У него какие-то важные дела. А может... просто ушел и больше не вернется.

  Почему не признают его таланты, почему не может нигде пробиться, потому что гений-самоучка – непонятно и странно. Ведь у нас самая справедливая страна и море возможностей – к нам приезжают учиться иностранцы, у нас самое лучшее образование (и бесплатное).

  Конечно, в Ленинграде я кое-что заметила – ну хотя бы то, что талантливые девчонки из провинции не могут поступить и работают на специальностях, которые питерцы избегают. Такое впечатление, что питерским – свободная дорога даже в выборе престижных профессий. У них прописка. А лимитчикам – только черная, тяжелая работа. Вот и всё. (Когда я поступала в университет, слышала, что мальчикам отдают предпочтение – они идут чуть ли вне конкурса. И так везде в институтах. Если равные баллы, то прежде всего выберут юношу, чем девушку. Почему так, спрашивается?)

  А еще... у нас в стране много дефицитов. Есть дефициты в одежде и обуви (красивой и удобной) – и, особенно, в книгах. В книжных магазинах ничего нет! Одни Материалы съездов и сборники патриотических стихов. Ничего для души! Классика – русская и зарубежная – только по подписке или в библиотеках. И это грустно. Это даже не грустно, а просто удручает. Книги – самое главное сокровище, а их не достать. Конечно, есть подписки – в организациях дают. Галина (квартирная хозяйка) получила подписку на работе в университете. У них дома есть тома Библиотеки Всемирной Литературы (БВЛ). Это просто шикарно.

  Так завидую тем, у кого такие библиотеки! Дома в Магадане было всё скромно. Кое-какие книги по школьной программе, 'Что делать?' Чернышевского (в тринадцать прочитала), учебники по английскому, какие-то детские книги, журналы. В принципе, ничего особенного. Можно сказать, вообще ничего! Потому спасением была школьная и городская библиотеки – приносила домой целую гору книг и взахлеб читала. И это было счастье.

  Возможно, у нас тоже были бы собрания сочинений и такие библиотеки, от которых у меня захватывало дух – папа работал в милиции, мама в торговле, могли спокойно получить подписки. Но... видимо, не хотели. Не считали нужным. Копили на машину, ну и мама считала, что главное – еда. На еде нельзя экономить, как она любила говорить. В общем, они не видели особой ценности в книгах. Мама мне однажды высказала, когда мы были в отпуске в Одессе – 'хватит забивать себе голову книгами!' Хотя тогда и читать было нечего. Не знаю, почему она так сказала (мне было четырнадцать) – ведь сама когда-то прочла всё собрание сочинений Тургенева.

  

  Когда приходили к маминым знакомым – и видела шикарные библиотеки, конечно, пыталась выпросить что-нибудь почитать. Так прочитала 'Лезвие бритвы' Ефремова и 'Гости из Космоса' Казанцева. Это было нечто – казалось, что передо мной открылся огромный, удивительный мир. Ефремов поразил своей философией о красоте и самосовершенствовании. А Казанцев дал надежду – что к нам прилетали внеземные цивилизации и оставили свой след. Это так захватывающе!..

  В общем, я жадная до книг, если честно. У меня постоянный книжный голод. Читаю, читаю и всё мало!.. Правда, это в прошлом. Сейчас я даже не знаю, где находится городская библиотека – ни разу туда не ходила. Дома читать нечего, кроме журналов Роман-газеты. Ну, или у соседа дяди Миши попросить еще раз перечитать Майн Рида?

  Сейчас я работаю, устаю и мне, наверное, не до книг. Вообще ни до чего. Порой даже тоскливо и скучно. Нарисовала портрет тети Лизы по фотографии – ей очень понравился, сказала, что похожа. Да, осваиваю новую технику акварели, которую мне Пьер показал. Но буду ли поступать? И куда? В училище – на театрального художника? Да уж... Декорации, что ли, расписывать? Костюмы рисовать? Я мечтала о большем – о Репинке или Мухинке в Ленинграде. Но как теперь? Вряд ли я вернусь обратно – начинать с нуля? Тогда я жила в общежитии, была работа.

  Ну да, еще мечтала выйти замуж. За художника. Ага, вышла. Сижу и не знаю, что будет дальше.

   Сижу в какой-то неопределенности. Может, он меня бросил. Хотя есть один плюс – тетя Лиза перестала промывать мозги, что я не того выбрала и зачем он мне нужен. Молчит и вроде довольна. В общем, дома тишина и покой. Только как-то скучно и грустно. Да, из-за дежурств по ночам, что я не отдыхаю нормально (днем вообще не могу спать, только немного утром), начало болеть сердце Меня это насторожило, и я решила уволиться. Когда – пока не знаю, потому что тетя Лиза будет ругаться и называться тунеядкой, что я иду по стопам Пьера. Но если болит сердце, махнуть рукой? Найду другую работу. Думали, что ночью буду дежурить, а днем рисовать –очень удобно. Но это не для меня. Два месяца такой работы –и я уже никакая, ничего не хочется. А какая работа для меня? (Скажет тетя Лиза.) Может, возьмут художником-оформителем в кинотеатр? Афиши писать? Пьер говорил, что он как-то работал. Так что поможет, если что. Хотя... он же не приходит. Чего это я размечталась? Придется рассчитывать только на себя.

  ***

  Пьер решил прийти без звонка. Что скажешь по телефону?. А вдруг она уехала, вернулась в Ленинград? Всё может быть! Он бежал, надеясь застать её дома.

  Наташа отдыхала после дежурства, когда звонок пропел свою резкую трель. Она вздрогнула, выплывая из сумбурного сна. Пьер? Опять начнет приставать и домогаться? Но звонок настойчиво дребезжал по нервам. Нехотя встала и пошла открывать дверь. Пьер. Собственной персоной. Смотрит виновато и растерянно. Словно просит прощения – одними глазами, молча. Пропустила его в квартиру, всем видом демонстрируя полное равнодушие. Столько дней пропадал - ни слуху, ни духу. Даже позвонить не мог?

  – Ну, что вы хотели?

  Он растерялся. Ее глаза смотрели холодно и отчужденно. Она никуда не уехала, но была бесконечно далека. Заметил много новых акварелей – время не теряла, творила. Пьер молчал, не зная с чего начать. И как объяснить, где пропадал столько дней? Где болтался?.. Да и почему он должен что-то объяснять, вдруг подумалось ему. Ну, кто она ему? Просто какая-то ученица! А он просто учитель - когда смог, тогда и пришел, научил (за бесплатно, между прочим) и ушел. Почему он должен отчитываться? И перед кем? Может, и перед теткой тоже? Он же для них - отброс общества, никто и ничто! Тунеядец злостный. А он с чего-то вдруг должен оправдываться, почему не приходил, где-то исчез? Он что, им так нужен? Пьер гордо расправил плечи.

   Разговор не клеился. Язык не поворачивался сказать то, ради чего пришел. (Мог вообще не приходить – уехал бы спокойно в Америку и всё, финита ля комедия!) Ну, а если узнает, пошлет его на все четыре стороны! И будет права: за двумя зайцами не бегают. Но... почему он должен сдаваться? Решил идти напролом – никаких оправданий и объяснений - мало ли, где он был! Дела. Болел. Да что угодно. Или она не рада, что он пришел? Уж нее хочет учиться живописи?

   – Извини, был занят, много дел. Скучала? А я пришел закончить портрет, холст ведь у тебя? – он тараторил без умолку, сбивая ее с толку. Мол, разве что-то произошло? Ну не приходил неделю или две, подумаешь! И она должна принять условия его игры - всё нормально, всё как раньше, ничего не изменилось: он учитель, она любимая ученица.

  Он передумал говорить про фиктивный брак и бегство за границу – вряд ли поймет. А может, вообще НЕ ТАК поймет, решит, что он ее бросает. Или изменил. Ну и всё – финита ля комедия, можно больше не обивать этот порог, ничего не получится. Скажет, когда всё свершится. Тогда ей просто некуда деваться - будет ждать. А пока... лучше сохранить свою маленькую тайну.

  Попытка - не пытка

   Она еще не выспалась, вид у нее был усталый. Снова легла в постель, накрывшись одеялом. К тому же ее знобило. Возможно, температура.

   Пьер, не замечая ее состояния, и что вообще, явился не вовремя – нагло водрузил холст на стул, разложил краски и принялся за работу. Заказ Англичанина остался в силе, портрет надо закончить. Ну и к тому же – повод прийти к Наталье, изображая учителя. Других уроков она от него больше не видела, типа дал всё, что нужно, а теперь просто смотри и учись, как писать маслом.

  Наташа смотрела сонными глазами, как он размешивает краски, наносит мазки, но плохо понимала сам процесс – ей невыносимо хотелось спать и сжимало сердце. Ночные дежурства просто изматывали. Даже если дремала ночью два-три часа, это не давало никакого отдыха.

  Пьер не замечал ее болезненного вида и решил снова напомнить о том, что она согласилась стать его женой. Но прежде, чем они пойдут в загс, она должна доказать свою невинность – вдруг она его обманывает? Он полез к ней с поцелуями и начал раздевать. Но девушка в ужасе оттолкнула его от себя, всё замерло в груди – «опять?!» Для нее «это» просто пытка. Страшно. Нет, нет, ни за что! Только не сейчас.

   – Может, в другой раз? Я плохо себя чувствую. – пролепетала она слабым голосом.

  Пьер нахмурился. Сколько же она будет издеваться? Чего тянет резину?

   – Может, ты и не девочка вовсе? – процедил он сквозь зубы. – Водишь меня за нос? Хотите с тетей прикрыть твой позор? нагулялась в Питере, а меня за дурака держишь? – он гневно вскочил и начал собирать тюбики в сумку и убирать холст. – Ладно, как хочешь. Оставайся одна. А с меня хватит!

  Он заметил, как вспыхнули ее щеки, а на глазах выступили слезы .

  Наташа промолчала. Ну и что она может сказать Пьеру –что просто панически боится этого 'первого раза', боится боли? Что ужас переполняет ее сердце? Но разве он ее слышит, разве поймет? Только и жалуется почти три месяца, что у него раскалывается голова, и как она его доводит до белого каления своим упрямством. Ну, а сегодня появился новый аргумент – она лгунья, где-то нагулялась, а ему пудрит мозги. Как обидно это слышать, как всё горько и несправедливо! И что она должна сказать? Оправдываться? Если он так убежден, ему всё равно, что она скажет. Да и не умеет она оправдываться. Всё будет похоже на жалкий лепет.

  Она встала с дивана и пошла на кухню умыться. Но больше всего ей хотелось плакать. Почему Пьер стал таким злым и жестоким? Говорит, что любит, без ума от нее? Но разве любовь такой бывает - жестокой и немилосердной? Горько, горько на душе. И слезы сами льются по щекам.

  Она не хотела, чтобы он видел ее слезы, это унизительно. Значит, нашел ее слабое место и будет теперь этим пользоваться. Будет давить. И она, в конце концов, уступит.

  Он не ушел, ждал в комнате. Хотел продолжить свои нотации. Должна ведь она сдаться под его напором! Может, уговорит даже сегодня. (У него мурашки побежали по спине.) Надо поскорее закрепить их узы – тогда никуда не денется: даже если он уедет – будет ждать. Кому нужна «испорченная»? Будет у него на крючке. А ему надо обязательно уехать. Потом вернется. Обязательно вернется!

  Он заметил, что она плакала, значит, проняло? Его слова достигли цели? Вот-вот и она сдастся? Как же уломать? Замуж звал, согласилась стать женой. Пока не стала. Но ведь целовать себя разрешает. Может, нравятся его поцелуи? Вот на этом и надо сыграть, он довольно ухмыльнулся. Особо подстегивало, что сегодня уже может получить драгоценную награду.

   – Я больше не могу ждать, – напустил он на себя мрачный вид. – Я мужчина, у меня внутри всё кипит, это вредно для здоровья. Ты слишком молодая, ничего в этом не понимаешь, а меня разрывает на части, голова раскалывается, вот-вот лопнет. Как ты не понимаешь? – воскликнул он, как будто в отчаянии. – Мне что, идти к шлюхе?

  Повисла зловещая пауза. Но Наталья не отвечала на его драматические реплики. Просто молчала, отвернувшись к окну. Словно какая-то бесчувственная кукла. Пьера уже переполнял гнев, настолько вошел в роль отвергнутого и обиженного.

   – Ну хорошо... – зловеще произнес он. – Как знаешь! Больше не буду за тобой бегать, как собачонка. И быть учителем тоже не буду! И никаких поцелуев! – напоследок припечатал он самую весомую угрозу, наивно посчитав, что без его поцелуев Наташа просто зачахнет.

  Девушка пожала плечами. И что, это ее ответ?

   – Я сейчас уйду и больше не вернусь! – гневно заключил он. – Ты этого хочешь? Мы с тобой расстаемся? – говорил, сам не веря в свои слова. – Так что, расстанемся навсегда? – пошел к двери, ожидая, что она сейчас кинется за ним и будет умолять остаться.

  Но Наташа даже не шелохнулась. Типа, уходя, уходи. Или – иди, Пьер, на все четыре стороны!

  Ну и ладно, скрипнул он зубами, пусть будет так. Хотя... а что если по-другому? Шантаж не действует. Значит, надо лаской.

  Он подошел к ней и крепко обнял.

   – Я ведь тебя люблю, ты сама знаешь, – прошептал он завораживающим голосом. – Я по тебе с ума схожу, и никто мне, кроме тебя не нужен! Будь моей!

   Наташа вздохнула. Кажется, она боролась сама с собой. И обижать Пьера не хотелось. Он действительно, ее любит. Кому еще она нужна? Опять будет одна? Может, надо преодолеть свой страх? Все равно это должно случиться. Она ведь согласилась выйти за него замуж. Так что ее держит? Чего она его мучит? У него голова болит, он испытывает к ней страсть и не может ее удовлетворить. Она слишком неопытна, ничего в этом не понимает. Может, уступить? Он ее любит, а потом будет любить еще больше.

   – Да, сейчас? – он словно почувствовал ее состояние и нерешительность. – Ну давай, девочка, давай... – он повернул ее к себе. – Давай, прямо сейчас, да? – по ее глазам он видел, что она колеблется, лед тронулся. Он поспешно начал расстегивать ремень на брюках. – Раздевайся, ложись! – подтолкнул ее к дивану, на котором уже была расстелена простынь, так как Наташа спала после дежурства. Она, как под гипнозом, стала снимать с себя халат. Глаза Пьера загорелись.

  – Сними с себя всё, пройдись по комнате!

  Наташа удивленно на него посмотрела. Ей было неловко раздеться перед мужчиной. Хотя он и художник, но быть совсем уж голой... Она ведь не натурщица Люба, на что там вообще смотреть, у нее не такое красивое тело, самое обыкновенное. Но Пьер ее торопил, и она разделась под его нетерпеливым, возбужденным взглядом. Преодолевая природную и вполне естественную застенчивость целомудренной девушки, сняла и последнюю деталь одежды. Стояла перед ним – смущенная и подавленная. А он просто пожирал ее глазами. Если он до сих пор еще мог сдерживаться, то теперь в нем, действительно, всё разрывалось и кипело, как горячий вулкан.

  – Ну давай, давай, ложись поскорее, я уже не могу... – простонал он.

  Покорно легла на диван, вытянув ноги и глядя куда-то вверх, в потолок. Ему не особо нравилось, что она так равнодушна и безучастна, но не всё ли равно – потом распробует, понравится, и сама будет просить. Главное, что она уже в его власти.

  Он взглянул на обнаженку, которая красовалась на стене. Люба хищно улыбалась – вперед, мачо! Сделай это!

  Под его напором Наташа вскрикнула и, оттолкнув руками, села.

   – Нет-нет, не могу. Больно.

   – Ну так это всегда... потерпи немного, потом будет хорошо, сама просить будешь... – Пьер попытался ее снова уложить, но она оказалась сильной и упорной.

   – Ты знаешь, я ничего не сделаю против твоей воли, – завел он прежнюю шарманку. – Потерпи, тебе понравится... – он уже терял терпение, в нем всё бурлило от близости обнаженного тела, но еще пытался совладать с собой и как-то ее уговорить.

   – Нет, – она покачала головой и стала одеваться.

   Пьер начал натягивать брюки. Он должен был разозлиться, но почему-то даже не расстроился. Она ведь ему почти отдалась! Значит, он близок к цели. В следующий раз получится. Главное, не спугнуть, иметь терпение. Может, этот неудачный раз в ней что-то разожжет, она сама захочет, чтобы всё свершилось. Как говорится – капля долбит камень? Мысленно он уже потирал руки от предстоящей вожделенной победы. Ну а разрядку получит у Беллы. Вот прямо сейчас к ней и побежит – и она будет очень рада!

  – Ладно, я пошел. Извини, много дел! – уже в дверях, обернулся: – Как ты захочешь, так и будет! – улыбнулся на прощание. Теперь он был уверен на все сто, что завтра она будет его ждать. И возможно, будет думать о нем ночью, вспоминая его прикосновения.

  Пьер не ожидал столь быстрого результата. Шел к ней, не зная, что будет – может, и на порог не пустит. Она уже почти готова: без загса, свадьбы – всей этой дорогостоящей мишуры. Теперь он для нее – «свет в окошке». Кому она нужна, кроме него? А когда потеряет невинность – вообще прилипнет, будет не оторвать.

  Он уже знал, как с ней обращаться: робкая и неуверенная в себе, это её слабое место. Он – ее самая большая удача в жизни. Так надо внушить. Не он будет её рабом, а она – благодарной за всё рабыней.

  «Да! – вдруг спохватился размечтавшийся Пьер. – Надо бежать к Белле. А-то быстро найдет другого. И тогда... прощай, Париж, прощай, Америка!.. А эта девочка никуда не денется: ей полезно остаться одной и обдумать мои доводы!»

  

Глава 5. Не могу не хочу!

---

  

  Rob Hefferan

  Наташа осталась наедине со своими мыслями. К Пьеру она уже привязалась: когда не приходит – скучает. Может, всё не так страшно? Всё равно «это» когда-нибудь случится, рано или поздно. Страшно, потому что так воспитали – «это» что-то непозволительное, стыдное, а еще говорят, первый раз больно. Пьер даже не представляет, через что ей надо переступить. Страшно и неприятно. Наташа села на диван и зажмурилась: «Не хочу, не хочу и всё! Не могу, не могу, не могу! Зачем это? Хочет доказательства, что у меня никого не было? Не верит?.. Ах, если обойтись без «этого», что за испытание! Но Пьер настаивает, выдвинул ультиматум: решай сейчас и немедленно. Я и так долго вожу его за нос, как он говорит. Когда он сделал предложение? Тридцать первого декабря. И первого января. И второго. Январь, февраль, март... Он с ума сходит. Это я его довела... Выбора нет. Или лучше остаться «в гордом одиночестве» А так оба художники! Это ведь замечательно, лучше не придумаешь. Я ведь хочу замуж за художника. Так чего сомневаюсь?.. Да потому, что... не люблю. Я его не люблю. Разве не знаю, что такое влюбиться? Сколько раз влюблялась – это чувство мне хорошо знакомо. А здесь ничего нет. Просто нет. Восхищаюсь им, как художником, как удивительным, одаренным человеком, но... не тянет, не влюблена. Все его поцелуи – как слону дробина. И к «этому» нет желания. Оно мне вообще не нужно. Ничего не хочу. Вроде молодая, должна чего-то хотеть. А я бесчувственная какая-то. И надо через себя перешагнуть. Ну да, кого еще встречу? Какого-нибудь проходимца, как говорила тетя Галя?.. Пьер – художник, гений. Я ведь хочу идти с ним по жизни, рука об руку, что может быть лучше? И что меня держит от этого шага? Что за стена, которую не перешагнуть? Чего я боюсь?»

  Решить трудно. И совета ждать неоткуда. Мама далеко, и в письме всего не скажешь. Да у нее язык не повернется спросить об «этом»! Мама не ханжа, но они никогда не говорили на такую тему. Только однажды, когда ей стукнуло шестнадцать, мама дала читать тоненькую книжечку – «Девочка. Девушка. Женщина». О женском организме. Ну и про «это» тоже. Вроде понятно и... ничего непонятно, одна физиология. Медицинские термины довели ее до нервной дрожи. Брр!.. Наверное, мама стеснялась поговорить – вот и подсунула книжку: «читай!» Может, в её юные годы с ней тоже не говорили? Поэтому и не знала, как подступиться к дочери-подростку. Не могла найти нужных слов.

   Да... но зато не постеснялась облить её, юную и наивную, грязью и оскорблениями, когда заглянула в её первый дневник и прочла фразу: «А полюбит ли кто-нибудь меня? Будет ли у меня такая любовь?» Фраза была о недавно прочитанной военной повести в литературном журнале. Молодая женщина влюбилась, пришла в землянку к любимому. Ничего «такого» – только разговоры, чувства, любовь. Ну и что бы она домыслила в свои четырнадцать? Увидела только настоящие чувства, и всё. Но мама увидела другое, заподозрив дочь в чем-то аморальном – о какой-такой «любви» она вдруг размечталась? Все эти подозрения лишний раз доказывали, что взрослые смотрят на мир иначе: со своим жизненным багажом и извращенным воображением. Каждый судит по себе.

  Маме даже в голову не пришло, что она всё увидела (эпизод в повести) глазами зрелой женщины, за плечами которой два замужества и свой жизненный опыт. А у дочери мысли витают совершенно в других сферах и абсолютно чисты. Ни минуты не подумав, не рассудив, мама сразу накинулась на дочь с ужасными обвинениями: опозорит семью, пойдет на панель, станет гулящей! А всё из-за одной, совершенно невинной, фразы!.. Наташа была в шоке. Мало того, что залезла в дневник, копалась там, так еще и оскорбляет? Мама, действительно, так думает? видит её порочной, развратной и «гулящей»?

  Скандал возник на ровном месте, из ничего. Наташа ощущала всё происходящее, как кошмарный сон. Наверное, и соседи по коммуналке слышали, как мать орет не своим голосом, называя дочь, чуть ли не «проституткой», и предрекая ей «панель». На Наташу обрушился град нелепых обвинений, оскорблений, которые могли бы привести к тому, что она убежала бы из дома от такой матери-мегеры. Но куда бежать? Да и какой смысл? Она слушала мать с сухими глазами и раскрасневшимся лицом, чувствуя горькую обиду из-за несправедливых упреков. Но в то же время готова была протестовать, защищая себя от ярлыков, которые на нее так щедро навешивали. Но стоило ей возразить, мать тут же влепила звонкую пощечину – да уж, лучше молчать!

  Виноватой себя не ощущала и не понимала, с чего вдруг мама завелась. Ведь только недавно, в задушевном разговоре – рассказывала, как вышла замуж: хотела сбежать от тетки, которая житья не давала своими попреками: «в подоле хочешь принести?!» И вот, говорит те же слова, те же дурацкие обвинения в её адрес, копируя свою тетку?.. Разве не странно? И почему мама так плохо о ней думает? Никуда не выходит, ни с кем не общается, сидит дома, книжки читает. В общем, это был ураган, шквал, который обрушился на нее среди ясного неба. Мама даже не извинилась, считая, что провела профилактическую беседу и во всем права.

  Конечно, после истеричных воплей мамы, Наташа поняла, что именно неприличного она увидела в той повести, чего она просто не заметила, в силу своего юного возраста. Ну что ж, мама открыла ей глаза! Как и открыла глаза на то, что надо сто раз подумать, прежде чем что-то записывать в дневник – кто-то прочитает, не так поймет, да еще и использует против тебя!

  Выводы она сделала, но скандал и оскорбления, очевидно, ушли куда-то вглубь подсознания, совершив там свою разрушительную работу – взгляд на некоторые стороны жизни, на саму себя, как женщину и процесс «совокупления» (выражаясь языком научно-популярной книжки). Мама ясно дала понять: никакой любви в постели нет и быть не может – то, что там происходит, приводит к разврату и проституции. Любовь только духовная, душевная, а вот, под покровом ночи, между мужчиной и женщиной – не любовь, а стыд и позор. Может, мама хотела, как лучше, чтобы дочь не совратилась (в четырнадцать?) и не задумывалась, что происходит между полами – рано еще! – но своим беспокойством и истерикой, возможно, убила в ней ростки просыпающейся женственности. (Не потому ли и шарахается от парней?)

  И вот, всё аукнулось, когда она собралась замуж – где-то в подсознании возник барьер, стена: нельзя! Тем более, что всё происходит в той же квартире, той же комнате – с теми же, темно-вишневыми обоями, на фоне которых мама когда-то обвиняла свою юную дочь во всех немыслимых пороках. Та же самая обстановка, даже на стенах те же репродукции картин в рамах: «Неравный брак» – с прекрасной невестой в свадебном платье и венком из белых цветов на голове, и мерзким старикашкой возле неё; и «Шоколадница» – девушка в чепчике и старинном длинном платье, несущая на подносе чашку с шоколадом и стакан с прозрачной водой. Шоколадница очень похожа на маму. Ничего не изменилось. Только прошло пять лет, и она снова слышит упреки и обвинения. И снова кто-то сомневается в её чистоте. И она снова должна защищаться и защищать свою честь.

  В школьные годы, да и после - она увлекалась психологией, прочитала много книг, даже хотела стать психологом (квартирная хозяйка Галина отговорила: «Психологов –как кур нерезаных! » ) Знала о таинственном Подсознании – оно коварно и невидимо. Человек ходит со своей внутренней загадочной вселенной. На поверхности только сознание, а вот глубины Подсознания узнать невозможно. И что там прячется? Ее это пугало – какие там чудовища и минотавры таятся? Об этом намекала квартирная хозяйка: «в тихом омуте черти водятся!». Об этом читала у Стивенсона, о раздвоении личности – «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Поэтому могла предположить, что в её проблемах с Пьером – виновато и воспитание, нотации мамы и тети, которые вдалбливались с детства, внушая определенное поведение и ощущение себя. Даже тот скандал из-за невинной записи в дневнике. Что там с её подсознанием? Оно же не дремлет, не спит – собирает слова, жесты, эмоции, копит в себе что-то, а потом – бац! – и выдает. И не знаешь, почему так поступил, что тобою двигало. А двигало Подсознание!

  Она прекрасно знала, что её подсознание ведет свою игру, поэтому она сейчас ничего не понимает ни в себе, ни в том, что происходит у нее с художником. Мотивы Пьера ей уже непонятны, но она цепляется за мысль, что всё-таки он её любит, что всё искренне. Хочется с кем-нибудь посоветоваться, но с кем? Тете Лизе, может, и не всё равно – переживает. Но думает, что нотации не нужны – у нее своя голова на плечах: ничего не позволит до свадьбы. Умная девочка, не даст себя охмурить, не кинется в омут с головой!

  Да, не кинется. Если Пьер не будет давить и ставить ультиматумы. Не хочется, но другого пути нет. Либо одиночество (как у тети) – либо художник. К тому же она всему научится, даже без института. Пьер говорит, институт ей не нужен – всё даст и даже больше. А в институте сломают, она потеряет свой дар: то, как видит и чувствует краски сейчас. Начнет творить серо и скучно, как все. Зачем ей такой путь?

   И вообще, разве её вина, что кроме Пьера, никого не встретила? А, может, никого больше и не будет – шарахается от парней, как от чумы! Подойти боятся, обходят десятой дорогой, как заговорённую. Конечно, хочется, чтобы всё произошло не под психологическим давлением, чтобы самой захотелось, чтобы всё было красиво и... само собой. Пьер слишком торопит, а она не готова.

  

  «Будет так, как ты захочешь!» Предоставил свободу действий – якобы, последнее слово за ней. А сам выдвинул ультиматум – откажешься, расстанемся. Если ставит условия – значит, не так уж и любит?.. Разве от любимой требуют доказательств невинности? Тетя Галя говорила: «Если любит, будет ждать столько, сколько ты захочешь – не будет настаивать на своем!» Может, она права. Но сейчас всё по-другому.

  Когда-то в юности (пять лет назад), она читала роман Гончарова «Обрыв» – героиня, умная, образованная девушка в пылу страсти отдается мужчине. В то дореволюционное время это считалось величайшим грехом – без венца, без благословения! Но все-таки, там были чувства, любовь: молодую женщину охватило непреодолимое влечение.

  А что у нее? Какое влечение или «пыл страсти»? Пыл у Пьера – это он с ума сходит. И все-таки... как-то непорядочно отдаваться без любви. Непорядочно по отношению к себе.

  Тетя Лиза, вернувшись с работы, застала племянницу в кресле, у телевизора. Лицо её пылало, щеки горели. Тетя потрогала лоб губами: «Температура!» – и пошла готовить ужин. Наташа улыбнулась. Она любила свою тетю, хотя порой ссорились так, что стены дрожали. Два «Скорпиона», что поделаешь?

  Тетя красивая и статная, даже в свои пятьдесят. Каштановые волосы, черные ресницы и зеленые глаза. Следит за собой, по утрам делает гимнастику – гордится своей фигурой. Лицо белое, ухоженное, ровный прямой нос, выразительные губы. Чем-то напоминает царицу-мачеху с иллюстрации к «Спящей царевне». Хищная роковая красота. В молодости она пела, обладая красивым, сильным голосом, играла на гитаре. Но характер жесткий, волевой. Общаться с ней трудно – что думает, то и говорит. Может, поэтому одинока? Замуж не вышла, несмотря на кучу поклонников. Детей нет. Не родись красивой, а родись счастливой. А она была очень красивой, гордой и знала себе цену.

  Пьера сразу приняла в штыки – не понравился с первого взгляда, даже назвала «квазимодой». С выбором племянницы почти смирилась, мечтая, чтобы тунеядец из их жизни поскорее исчез. Неделю не появлялся – так она уже обрадовалась, что «молодые» поссорились и разбежались. Только Наташа что-то загрустила – неужели девочка влюбилась в этого бездельника? Милиции на него нет!.. Только ради Наташи и терпит эту бородатую, наглую физиономию, а то сидел бы уже за решеткой! Чем занимается, на что живет – непонятно. Разве можно не работать? Стыдно, и статья есть за тунеядство, все работают. Своим проницательным умом она догадывалась, что свободный художник скорее всего сидит на шее у какой-нибудь одинокой дамы – та его поит-кормит и содержит. Но разве скажешь об этом Наталье? Снова будет защищать своего тунеядца и обижаться. Да и без толку – вдолбила себе в голову, что он непризнанный гений, вот и носится с этим гением, как курица с яйцом! Зачем этот старый, бородатый мужик ей сдался? Хорошенькая, ладненькая – нашла бы достойного парня. Нет, вцепилась в этого лоботряса! Лучше нет, что ли?

  Тетя искренне негодовала и переживала за любимую племянницу, не зная, по какому краю та сейчас ходит. А если бы знала – заперла на ключ и спустила «квазимоду» с лестницы?.. Наташа не позволяла вмешиваться в её жизнь. Упрямая, как осел, всё равно сделает по-своему. Хотя мама строго воспитывала – ремнем лупила за разные провинности, но характер сломить, так и не смогла. Как была упрямой, такой и осталась.

  Наташа размышляла. Искала выход. Но все пути сходились к одному – Пьера терять нельзя. Он её судьба. Какая ни есть – но судьба. Она ДОЛЖНА выйти за него замуж. Порой в нем проглядывает что-то привлекательное – особенно, когда перестал красить черным карандашом брови: на человека стал похож. И темно-зеленая куртка военного образца ему очень идет – похож на Фиделя Кастро, когда одевает зеленый берет. Может, бороду сбреет, станет симпатичнее, и тогда она сможет влюбиться?.. Главное, «когда тебя любят и по тебе страдают». Уроки тети Гали не прошли даром. Он любит и страдает. Значит, надо выбрать именно его. А не самой влюбиться и мучиться от неразделенной, безответной любви.

  Она хочет быть любимой и купаться в лучах преданной любви и страсти. Ей тепло от любви Пьера. И она надеется, что сделала верный выбор. Но как быть с тем, на чем он настаивает?.. Это посложнее – переступить это неприятие и нежелание. Что делать с этими «супружескими обязанностями»? Брр!.. Как на это согласиться? Если бы можно было выйти замуж без этого!

  Она думала о том, чему противилась её душа и тело. Это был внутренний протест. Но она не задумывалась над тем, чего лишает себя и чего лишает её Пьер, предлагая совершить всё до свадьбы и даже... вместо нее!.. Она и сама не хотела свадьбы – ей не хотелось целоваться прилюдно, её это шокировало. Потому она была заодно с Пьером – свадьба не нужна. Но как же красивое белое платье, фата, цветы? Первая (романтичная) брачная ночь? Об этом она не задумывалась. Был наглядный пример мамы, что свадьба – не гарантия будущей счастливой жизни: белое платье и фата, всё после свадьбы, и чем всё закончилось?

  Но всё-таки, несмотря на эту общность интересов – относительно свадебного обряда (всей этой суеты) – она не понимала самого главного, и даже не задумывалась, что он поступает с ней не по-джентельменски. Он лишает её праздника – красивого платья, музыки, поздравлений, шампанского и романтики.

  Он хочет «это» превратить в обычную физиологию – в нечто скучное и обыденное. Обкрадывает, лишая того, что она заслуживает.

  

  Она не понимала, что его жалобы и упреки – чудовищно несправедливы и даже подлы. Для нее это была просто неприятная «операция». Как вырвать зуб. Неприятно, но необходимо. Конечно, она не видела в этом ничего отвратительного или стыдного – она ведь «выходит замуж», значит, всё вполне прилично. Хотя душа почему-то бунтует и протестует – не хочется, вообще не хочется!.. Непреодолимая стена.

Благородный рыцарь или подлец?

  Пьера мучил только один вопрос: разве можно быть благородным и гадким одновременно? Почему с Любой вел себя, как джентльмен, был безупречным благородным рыцарем, даже не прикоснулся – и что с ним сейчас? Почему сам себе противен? Разве всё это может быть – в одном человеке? Как гордился тем, что Потапов сказал: если бы вы были с ней, то не создали бы ЭТО! Как упивался словами учителя и наставника, как гордился собой – вот, какой я аскет, какая у меня сила воли, несмотря на то, что прошел через невероятные мучения и страдания плоти. А что теперь? Опустился на самое дно?

  Он шел от Натальи, ощущая себя подлецом и «последней сволочью». Неужели любовь так «облагораживает», что вылезает всё самое темное и гнусное? То чуть не скинул её с обрыва, то хотел задушить!.. А сейчас спокойненько обманывает и хочет уехать с Беллой?

  Даже не подозревал, что в нем такое существует – такие разные личности, такие неожиданные темные всплески. Это было похоже на качели – чем больше уносились качели в светлую сторону, тем больше потом отлетали к темной личности. Любовь уносила его в эмоции невиданной силы и мощи, но с той же амплитудой маятник души уносило в другую область: взлет к солнечным высотам и бросок в самую глубокую бездну. Он не мог всё это осознать, так как никогда не увлекался психологией – просто был в ужасе от самого себя. «Раздвоение личности? Мое место точно в психушке!» Он всегда считал забавной фантастикой «Историю доктора Джекила и мистера Хайда» Стивенсона. Такого просто не может быть, бред какой-то. Но, кажется, не всё у Стивенсона лишь вымысел автора. Пьер содрогался от самого себя: как же вернуть себя прежнего – как быть единым, чтобы уважать себя и не делать подлости, от которых переворачивается всё внутри? Ведь он, без зазрения совести, толкает эту девчушку отдаться ему, не беря на себя никаких обязательств! Разве он её не любит? Так что за темная страсть овладела им и куда тащит? Если Наталья назовет его подонком, будет совершенно права – заслужил. Что же он творит, куда его несет!

  Он шел к Белле. И несло его – к Белле. Чтобы успеть: чтобы место не занял кто-нибудь другой! Осознавал себя подлецом, но всё равно шел. Чтобы как-то сохранить уважение к себе, надо отказаться от Натальи. А он не может и не хочет отказываться. И это ужаснее всего: не может отказаться ни от Беллы, которая дает ему шанс покинуть страну, ни от Натальи. Быть благородным и честным – выше его сил. На равных чашах весов лежит и его Настоящее и Будущее.

  Он ненавидел себя, презирал, но шел к Белле. Он должен уехать отсюда, просто должен! Даже ради Натальи. Потом она поймет. Здесь – ему нет жизни, нет дороги: кто его признает? кто оценит? Если у человека несколько талантов – шизофреник. Гений? Тем более, по тебе психушка плачет! Как жить в такой стране и не быть идиотом? «И подлецом!» – заключил Пьер, нажимая на кнопку звонка у двери Беллы.

  

Глава 6. Фиктивный брак

---

  Белла встретила его холодно – она ждала разъяснений. В глазах стояли одни вопросительные знаки и ни тени дружелюбия. Он для нее только «кандидат»! Пьер почувствовал озноб в спине, ясно осознав, что его ждет впереди: он не еврей, и близко не стоял – щадить не будут. И цацкаться тоже. Чуть что – пинок под зад, и проваливай, выкарабкивайся сам!.. А как? Не зная языка, никого и ничего? Это не здесь, где тебя каждая собака знает. Где столько верных друзей!

  Он внимательно смотрел в ледяные глаза любовницы и не спешил отчитываться. Как страшно окунаться во всё это – без уверенности, что тебя не выкинут как щенка, на улицу, не предадут! Он хотя и талантлив, и уверен в себе (даже слишком), но что там, в чужой стране? Они там с жиру бесятся. У них вообще другая логика, другие понятия, другая жизнь!.. Кое-что он уже слышал – ребята оттуда писали, рассказывали. Пьер не был идеалистом и знал, что ТАМ может повернуться по-всякому – как Судьба захочет. Либо взлетишь – либо будешь посудомойкой, за жалкие доллары. Да еще за счастье будешь считать, что работу нашел. В какую петлю он сует свою голову?

  – Ну? – не выдержала Белла.

  Это молчание начало её раздражать: пришел – пусть говорит и объясняется, а не молчит, как истукан! Зачем тогда пришел? На нее поглядеть? Так ей некогда играть в гляделки – прежде всего, дело! А он, как видно, партнер ненадежный.

  – Пьер! – она попыталась вывести его из столбняка. – Что-то случилось? Где ты пропал?

  – Извини, Беллочка, – художник вернулся к реальности. – А что уже сегодня в загс?

  – О, боже! Как вы, мужики, боитесь потерять свою дурацкую свободу! Что она значит? Ходить голодным, грязным и оборванным? Неухоженным, одиноким и неприкаянным?!.. Чего вы за нее так цепляетесь – словно вам, в самом деле, хомут на шею оденут?.. Сколько хороших женщин ты в своей жизни пропустил, Пьер?.. Много? И почему? ЧТО тебе дала эта мнимая «свобода»? Нищенское существование?

  Пьер опустил голову. Она права. Умная женщина, ничего не скажешь. Беллу трудно было остановить – решила не церемониться и всё высказать – чего в себе держать?

  Она продолжала, закатывая красивые черные глаза в изогнутых ресницах и театрально жестикулируя пухлыми ручками:

  – Да ты, если такой умный, давно бы уже сделал карьеру! Что помешало? Сам во всем виноват – упускал свои шансы! Как ты рассказывал – в Москве ухаживал за дочкой знаменитого композитора, чуть его зятем не стал! Уже был бы в Союзе композиторов, в золоте купался. Чего сбежал? испугался за свою «свободу»? жениться не хотел?.. Вот так и идет у тебя по жизни!.. И я тебя давно знаю, не один год – долго будешь мыкаться? Что ты всё ищешь, какой золотой клад? Принцесса тебе нужна?.. Тебе жизнь столько шансов дала, а ты профукал, игнорировал по своей дурости! Всё мимо проходишь. Что тебе нагадала бабка в детстве: темноволосую женщину должен слушать – и тогда в твоей жизни всё будет хорошо, и еще длинная дорога!.. Ты же мне сто раз про это рассказывал. Даже я поверила!

  Она усмехнулась. Они уже сидели за столом, и Белла разливала в чашки чай, угощала художника печеньем и вареньем. Пьер согласно кивал на пылкую тираду любовницы. Что он мог возразить? Да, в Москве мог устроиться, сделать карьеру. Но, с какой стати, жениться на той страшиле? Всю жизнь быть рядом, спать с ней? Ради её папочки, который «шишка»? Да, сбежал. Пожалел свою молодость – не нагулялся, мир еще не видел: жить хотелось полной грудью, а не прозябать. Не знал, что потом всё будет так сложно.

  Белла прекрасна во всех отношениях. Можно сказать, что они в гражданском браке. Это может быть и не фиктивный брак – а самый настоящий. Она ему нравится, с ней хорошо. Чего же сомневаться? Если бы не Наталья... Что за рок толкнул его пойти по той улице? Сверни в другую сторону, да просто пройди мимо – ничего бы не случилось. Не влюбился бы, как пацан, не потерял бы голову!.. А теперь сиди и думай – как осел перед двумя охапками сена. Так ведь сдох тот осел – так и не выбрал, с какой кучи начать жрать!.. Вот и он – может потерять всё: и Беллу, и Наталью. Надо решать и немедленно. Быть или не быть. А БЫТЬ – можно только за границей. Это и дураку понятно. Его все поддерживают: «Пьер, не будь идиотом – уноси отсюда ноги, пока совсем не сгнил, пока в психушку не посадили на всю жизнь!» Белла красавица, умница, богачка. Любит его (или почти любит), переживает за него. Что же делать?..

  Белла не сводила с него своих черных, проницательных глаз. Она видела его насквозь. Что же так тревожит Пьера?.. Какая-то девчонка вертлявая перешла ей дорогу? Так она его и не держит. У нее очередь из желающих свалить из Союза – пол Одессы, она же не старуха какая-то, с ней не стыдно идти в ЗАГС. Не хочет, не надо – уговаривать не собирается!

  Пьер пил чай, закусывая хрустящим печеньем (почему бы не поесть на халяву) – а в голове вертелись одни мысли, о Наташе. Покрутить с наивной девочкой и бросить – не получится: её мамочка ему голову оторвет. Так и сказала – «Если с Наташей что-то случится, я тебя утоплю!» Прямым текстом. Сказала, что думала. Он плавает, как дельфин, но от её слов – мурашки по спине побежали, не по себе стало. Так что, не стоит шутить с огнем – мама доченьку в обиду не даст!

   Не поверила ни одному его слову. Что она сказала дочери, что посоветовала – он не узнал: Наташа не поделилась. Потом уехала обратно, в Магадан. Пьер вздохнул с облегчением – но осталась тетя, которая не сводила глаз с Наташи. И слов матери Пьер забыть не мог, словно вбила в мозг железными гвоздями. Обезвредила и спокойно укатила. Вот такая материнская любовь. Он чувствовал её строгий взгляд – даже на расстоянии, за семь тысяч километров от Одессы.

  Проще всего плюнуть, забыть, уйти в сторону. Есть Белла – умная, зрелая. Понимающая и заботливая. Ценит его, как творца, даже заработать на нем хочет за границей (почему бы и нет? Он не против.) Но он не может просто так уйти – словно приворожили, привязали цепями. Как хочется убежать, но ноги сами несут к её дому – тянет неодолимо, наваждение какое-то! Кто бы вылечил? Будь Люба рядом – не раздумывая, бросился бы этот омут с головой – лишь бы снова стать свободным. О какой «свободе» вещает Беллочка? Он уже давно не свободен, давно потерял себя!

  Да, когда-то умел прекращать отношения, как только начинал чувствовать, что привязывается. Умел сказать «нет», когда появлялась угроза творчеству и свободе. Но почему раскис сейчас, погряз по самые уши?

  Беллочка, колыхая пышной грудью, сидела напротив и уже целый час прочищала ему мозги. Ей нравилась живопись Пьера – она считала его одаренным, талантливым художником. Во всех отношениях – он ценное приобретение: прославится за границей и отблагодарит. Как мужчина – тоже в её вкусе: горячий, напористый. Не хотелось его терять. Ну, найдет она какого-нибудь пройдоху, безмозглого и наглого, и что дальше? Зачем ей кто-то, если она может быть с Пьером? Если у него и есть какие-то «завихрения» – не так страшно, можно исправить: умная женщина творит чудеса!

  Пьер смотрел в бархатные очи любовницы, сжимая в руках ее теплые мягкие ладони, а сам думал о своем: дождется ли его Наталья? Может, в Питере она и была одна, а здесь, в родном городе – быстро заприметят, какой-нибудь морячок вскружит ей голову. Что он думал про её неуверенность в себе? Она нисколько не робеет – всех его друзей очаровала. Останется одна, на воле – расцветет, отбоя от женихов не будет. (Вот тётя-то обрадуется!) А ему потом локти кусать? Она на него и не взглянет!

  Богатое воображение тут же нарисовало такие картины, что стало трудно дышать, на лбу выступил холодный пот. Конечно, она с виду скромница, а что внутри? В тихом омуте черти водятся? Темные воды глубоки (где-то слышал)? Всё сходится к тому, что этот цветочек, эта скромная девчушка, которая бережет свою честь, и неприступна как скала – может, расцвести настолько, что заткнет за пояс его несравненную натурщицу!

  

  Billy Devorss

  Перед ним стали проплывать картины её «расцвета», но уже без него – вот она на пляже, в бикини – смеется и кокетничает с симпатичным, голубоглазым ловеласом. У нее накрашены губы и ресницы, и она такая красотка!.. Пьер чуть не застонал от нахлынувшей боли.

   Всплыла другая картина – расцветшая Наталья, с соблазнительными формами (став еще и блондинкой, негодница!) – в полупрозрачном пеньюаре принимает у себя молодого брутального красавца, обнимает его, целует... Художник чуть не заорал во весь голос: «Бесстыжая! Прекрати сейчас же!»

  Но все эти картины возникали только в его воображении – на самом деле, он сидел бледный, с остановившимся взглядом, созерцая какую-то точку на стене. Белла, увлеченная своими нотациями, ничего не замечала, пока случайно не бросила взгляд на застывшего любовника:

  – Пьер! Ты меня слышишь? Ну, кому я всё говорю?! Стенке?.. О чем ты всё время думаешь? О той девушке?

   Пьер очнулся и тряхнул головой, освобождаясь от мучительных видений.

  – А? какая девушка? Ты о чем, дорогая? Видела меня с какой-то... девушкой? – он усмехнулся, собрав всю волю в кулак, чтобы ни тени растерянности не промелькнуло в лице.

  Белла ждала ответа, пронизывая любовника рентгеновскими лучами прекрасных глаз.

  – А-а... так это... – с трудом соображал художник. – Моя ученица? Я же тебе рассказывал: подрабатываю, готовлю к экзаменам. Кстати, талантливая девочка.

  – И сколько лет твоей ученице? – Белла подозрительно следила за выражением его лица. – Она совершеннолетняя?

  – Ревнуешь, что ли? – хмыкнул Пьер и лукаво улыбнулся. – Да она вчерашняя школьница. Я на таких и не смотрю!

  – Точно? Ты уверен?

  – В чем? – удивился Пьер.

  – Что она тебе не нравится? Может, из-за «ученицы и не можешь ничего решить, я права?

  Художник не был в настроении раскрываться перед любовницей: к чему лишние нервы? Женские истерики до добра не доведут. Он обнял Беллу и прижал к себе. Жесты были красноречивее любых слов.

  – Так что, сегодня? – он посмотрел в её затуманенные глаза.

  Белла уже забыла о «деле», настроившись совсем на другую волну – жаркий поцелуй изменил направление её мыслей. Захотелось срочно уединиться с ним в будуар. Она уже забыла о «девчонке». Да, надо идти в загс. Какой бы там ни был брак – фиктивный-не фиктивный, какая разница? Все равно брак. Может, потом и сладится?

  – Сейчас, соберу документы! У тебя паспорт с собой?

  Он похлопал себя по карману куртки:

  – Да!

  – Если передумал, скажи сразу!.. Я не обижусь.

  – Не переживай. Я всё решил! – чмокнул её в румяную щеку. – Все мосты сожжены! Я готов.

  Загс находился рядом с Оперным театром. Как раз там, где у Натальи и Пьера было первое свидание, под часами. Невольно вспомнил об этом. Процедура была проста – расписались в какой-то книге и в их паспорта поставили штамп о браке. Ну и вручили брачное свидетельство, не забыв поздравить новую семейную пару. Белла улыбалась, а Пьер всё делал машинально и словно где-то витал.

  Потом они прогулялись по Дерибасовской – зашли в кафе, выпили кофе-глясе. Белла заказала себе мороженое. Пьер чувствовал себя заведенной куклой – ничего не чувствовал, ни радости, ни тоски. В душе была скука и ноющая пустота.

  Он еще не уехал, а словно уже резал по-живому. «Что резать-то? Что?! О чем жалеть? ЧТО здесь терять? Всё равно ничего нет. Ни бабули, ни мамы давно нет в живых. Что может меня здесь держать? – спорил с собой Пьер. – Захочу – вернусь. Как турист. Как богатый иностранец! А сейчас кто? Кому нужен? Никому! Моя музыка, живопись, мои гениальные идеи – НИКОМУ не нужны. Сгнию где-нибудь под забором, как бездомная собака. О чем вообще думать?»

  Он благодарно взглянул на Беллу, изящно поедающую разноцветные шарики мороженого.

  – Спасибо тебе. За всё! Ты такая замечательная!

  – Как твоя Люба? – она хитро прищурилась. Про Любу она знала всё.

  – Лучше! Люба меня бросила. А ты вытаскиваешь из этой ямы. Я тебе так благодарен! – он выразительно окинул взглядом её грудь, как обещание благодарности не только на словах.

  Белла польщенно зарделась. В глазах блеснул чувственный огонек. Но она была очень ревнива, хотя сдерживала свои порывы. Картам она верила. И у нее есть соперницы – как быть с этим?

  – Пойдем ко мне? Или у тебя еще дела? – она старалась не быть напряженной. Почему-то ей казалось, что Пьер ускользает, как уж. Неуловимо. Хотя она ощущала тепло его ладони, но он был где-то далеко. Она это чувствовала. Женское сердце зорко – его не проведешь. Но больше всего ее раздражало, что её это задевает. «Ну и черт с ним! Чего это я? Влюбилась, что ли?»

  В этом они были похожи – оба не хотели привязываться. Избегали этого и боялись. «Любовь – это катастрофа!» – думала Белла. То, что она получала от Пьера, как любовника – вполне устраивало. Пьер был сильным, здоровым мужчиной. С потенцией всё в порядке, даже сверх меры. Но её и это устраивало. «Для здоровья» как раз хватало. Детей иметь не собиралась. Достаточно многочисленных племянников, которым надо будет давать визу и вытаскивать из Союза.

  Белла была очень практичной и рационально мыслящей женщиной. Не зря она работала бухгалтером. Всё у нее было разложено по полочкам – как в голове, так и в жизни. Пьер был «для здоровья» и кандидатом для вывоза всего её имущества за кордон. Плюсов множество. Но чтобы влюбиться... не дай бог! Только не это. Даже Пьер не должен владеть её душой. Никто.

  Не дождавшись ответа, Белла поднялась из-за столика. «Уйду – и даже не заметит!» Пьер рассеянно отпустил её руку. Стал допивать кофе. Потом, спохватившись, рванул следом – Белла уже вышла на улицу. Он догнал её, и они пошли под руку – по, залитой горячим солнцем, Одессе. Пьер решил свою судьбу. Другого выхода нет. Его сочтут за идиота, если он этого не сделает. Друзья-художники изнывали под бременем госзаказов, воспевающих партию и грядущий коммунизм. «Ты здесь не выдержишь! – говорили они ему. – Либо сам, от отчаяния, наложишь на себя руки, либо сгниешь в психушке. Беги отсюда, пока не поздно, пока есть шанс!»

  И это говорили члены Союза художников, имеющие мастерские и признание. А для таких «отщепенцев», как Пьер – «места под солнцем» в Советском Союзе вообще не было! Трудно было даже тем, кто заканчивал институты и имел дипломы. Что же говорить о дилетантах-неудачниках?.. Это когда-то Ломоносов пришел из деревни и стал академиком. А тут – хоть сто раз будь гением, нет «бумажки» – и ты никто. И ничего ни для кого не значишь!

  Сколько лет бился с этой системой, обивая пороги разных «союзов». Даже слушать не хотели, сразу указывали на дверь. «А что вы от нас хотите? Где ваш диплом, какое образование? Выставки?» Уходил, как оплеванный. Откуда только брались силы жить и творить дальше? На что надеялся? Он не хотел уезжать в чужую страну. Но там он будет Человеком. Там есть права, там оценят. А здесь – просто насекомое, которое все топчут ногами, стремятся прихлопнуть, задавить, уничтожить. Здесь он – тунеядец, вредитель, лодырь, антисоветский элемент!

  Друзья были рады, узнав про фиктивный брак. Никто не сказал «останься!» Здесь – пути нет, счастья нет. Рано или поздно – власти придерутся к чему-нибудь и посадят. Либо за тунеядство («кто не работает, тот не ест!»), либо за антисоветизм – он никогда не скрывал, что думает об этой «прогнившей системе» и её античеловеческих порядках. Беллу сам Бог послал – это его лучик света. Она его просто спасает! Растроганный от этих мыслей, Пьер чмокнул Беллу в щеку. Та, довольная, рассмеялась. «Ну, наконец-то, ожил!.. А то идет и молчит!»

  На пути встретилась подруга – и Белла остановилась с ней поболтать. Пьер воспользовался моментом – и, шепнув, что вечером заглянет, пошел к морю. Захотелось побыть одному. Через месяц-другой он уже помашет рукой этому городу и всей великой необъятной родине, где для него не нашлось места.

  Он шел по берегу пустынного пляжа и смотрел в синюю даль, за горизонт – там его новая жизнь. Его будущая счастливая жизнь. Вдохнул полной грудью соленый морской воздух. Сел на влажный, еще не прогретый солнцем, песок. Ветер с моря обвевал его лицо, трепал волосы, приносил острые запахи водорослей и рыбы. Было тихо, спокойно и хорошо на душе. Тревога и беспокойство покинули его измученное сердце. Впервые он наслаждался таким полным и безмятежным покоем.

  Все его муки позади – скитания, борьба за выживание, стремления и страсти. Всё кончилось. Впереди – только свет и новая жизнь. Всё залито солнечным светом – и это его будущее. Там нет темных пятен и страданий. Только одно бесконечное счастье!

   Одесса никуда не денется – будет посещать её, как турист. Это даже интереснее – везде тебе почет и уважение: иностранец!.. Надо выучить английский. Язык дается ему с трудом. Но говорят, что сразу направляют на курсы. Проблем не будет.

   Пьер встал с песка, стал натягивать одежду. Босиком пошел вдоль прибоя. Прохладная вода мягко шелестела под ногами. Сверкало весеннее солнце. Свежий морской воздух щекотал ноздри. Пьер ощутил легкость и свободу. Казалось, за спиной появились крылья - он может воспарить как птица и умчаться в неведомые дали...

  

Глава 7. Лед и пламень

---

  Музыка для души

  Наташа поставила на проигрыватель любимую пластинку – органная музыка Иоганна Себастьяна Баха. Первой были Токката и фуга ре минор. Раздались торжественные звуки органа. Сразу переместила иглу на Прелюдию фа минор – хотелось услышать не эту космическую музыку, а эпизод в Прелюдии, который говорил о чистом голубом небе, в котором утопали синие горы, а в долину бежали прозрачные ручьи... Каждый раз, когда она слышала эту мелодию, представлялась одна и та же картина: неземная долина с синими горами и скалами вдали, а над всем этим – удивительного цвета, бирюзовый купол небес.

  

  Худ.Александр Рекуненко

  Эта мелодия и эти картины – уносили от скучного, суетного мира, проблем и забот. Словно на другой планете – где всё удивительно, прекрасно и гармонично. Там царит красота и справедливость. Наташа закрывала глаза и с первыми звуками уносилась в тот чудесный мир. Почему виделась именно эта картина – она не могла объяснить.

  Звуки – нежные и прекрасные – были, как мазки красок. Они создавали ТУ действительность. Она была даже более реальная и живая, чем на полотне, на холсте художника. Наташа уже давно поняла, что музыка может рассказать обо всем – о любом явлении природы, любом движении человеческой души.

  Наташа ставила эту пластинку тогда, когда что-то угнетало, и на сердце была тоска. С тех пор, как она познакомилась с художником, она перестала слушать классику – словно музыка что-то обостряла в душе, не утешала, а наоборот...

  Сейчас на душе было тихо и светло. И Наталья решилась включить проигрыватель, послушать свою любимую мелодию. Её всегда удивляло, что орган – громогласный, трубный – звучит здесь нежно и проникновенно. Словно тонкая, душевная скрипка. Если есть вечность, Будущее – то там именно так: гармония, покой, звон голубых прозрачных ручьев и ослепительно синее глубокое небо над головой.

  В Вечность она верила только с космической точки зрения. Такое понятие, как «бессмертие души» – она относила к религиозным воззрениями, (которые не понимала и не хотела понимать). Она была пропитана – материализмом и атеизмом. По линии отца у нее была верующая бабушка. По рассказам мамы, она её окрестила. Но Наташа эту бабушку не помнила – родители развелись, когда ей был год. Веру в Бога – Наташа считала невежеством, мраком и отсталостью.

  Однажды в Одессе, мама попыталась зайти с ней в церковь на Пушкинской. Оттуда доносилось церковное пение, светили зажженные лампады, в полумраке мерцали лики святых. На нее напал какой-то мистический ужас, она уперлась ногами и руками, и не сдвинулась с места, как ни уговаривала её мать. «Просто посмотрим», ѓ шептала ей мама. «Нет! ни за что!» Возле дверей сидел страшный нищий и тянул к ней руку, чтобы схватить. Наташа пулей вылетела на улицу и еще долго сердилась на мать: «И чего ей взбрело в церковь меня тащить? Мрак – он и есть мрак. Одурманивание умов! Как это терпит государство? Почему не закроют?!» Всё это её возмущало, а тут еще родная мать тянет на порог к этим мракобесам! Словно это музей.

  Наташа признавала только вечность и могущество Вселенной. Перед ней она трепетала и наполнялась благоговением. В её уме это были разные понятия – Бог и Космос. Религия не говорила о космическом, она это отвергала – им было не по пути.

  Музыка уносила её в заоблачные высоты – там она парила, как птица, как свободный дух. В душе было чисто и светло.

  Пьер опять исчез с горизонта, больше не приходил и ни разу не позвонил. Наташа не знала, где он и что происходит. Возможно, обиделся.

  Она по-прежнему работала в ВОХРе. Ночные дежурства так изматывали, что она спала целыми днями. А если не спала, ходила вялая и полусонная. Заниматься не могла – даже рисовать не хотелось. Работа выкачивала все жизненные силы. Но тетя Лиза была довольна – девочка при деле, зарабатывает, не тунеядка какая-то. Для нее, как и для всех советских граждан, высшей и главной ценностью в жизни была работа и будущая пенсия: все жили и работали ради спокойной, обеспеченной старости.

  Наташа любила свою тетю, но порой они ссорились и ругались так, что казалось, воздух в комнате воспламенится. У них были разные взгляды на жизнь. Наташа уступала, но потом всё равно делала по-своему – как подсказывало сердце. Сейчас ей хотелось послать «ко всем чертям» эту работу сторожа. Какой в ней смысл? Что она там охраняет, такой ценный работник? Закроется в каморке и дремлет всю ночь на кушетке. «Охранница» называется! У нее даже ружья нет.

  А после такой работы – ползает по квартире, как привидение - то ли спит, то ли бодрствует. Непонятное глупое существование! Ей хотелось уволиться. Но стоило заикнуться об этом – тетка подняла скандал, заявив, что этот тунеядец-художник научил «ничего не делать» и всё в таком духе. Хоть уши затыкай!

  Пьер не появлялся. Наташа потеряла счет дням. Где-то в глубине души шкрябало уязвленное самолюбие. Любил-любил и разлюбил? Она вспомнила сон перед первым своим свиданием. Снилось море, солнце. Море было спокойным и тихим. Они с подругой плыли на большом белом лайнере. И вдруг он начал тонуть. Наташа спаслась на каком-то обломке, а её подруга из Питера – утонула вместе с пароходом. Она так и не поняла значение сна. Хотя была уверена, что там есть для нее какая-то ценная информация. Может, не надо было идти на свидание? Белый пароход – это, наверное, жизнь? Вот она теперь на каких-то обломках и плавает. Или еще не сбылось? Может, сон о будущем?

  Раньше у нее была цель, движение вперед, стремление к мечте. А теперь что? куда её несет? Она тихо и бессмысленно плывет по течению и не знает, к какому берегу её прибьет, куда принесет её маленький плотик. Под теплым крылышком тети Лизы – она совсем расслабилась, расквасилась – стала как студень, как кисель, ни то ни се!.. Даже перестала мечтать. Никаких бурь, никаких страстей, никаких волнений. Тихо и спокойно – до тошноты!

  

  Наташа поставила другую пластинку – Бетховена. Кроме «Лунной сонаты» ей больше ничего не нравилось. Хотя и пыталась понять, слушая пластинку за пластинкой – Бетховен остался непостижим.

  Однажды Пьер познакомил её с одним пианистом. Ему было за шестьдесят или больше. Лицо было изуродовано во время войны. Пьер сказал, что «дядя Миша» играет гениальнее Самуила Гилельса (тоже одессита, знаменитого на весь мир пианиста), но его не взяли на сцену из-за лица. Для сцены важно и лицо. А у дяди Миши – его почти нет из-за осколков снаряда. Жил он в маленькой квартирке на Молдаванке, в одной из комнат стояло черное фортепиано. Пьер нарисовал его портрет по фото в молодости – и принес показать. Музыкант был смущен, но очень рад художнику и его спутнице – видимо, гости захаживали редко. Пьер попросил его сыграть «Лунную сонату» Бетховена и сделал Наташе знак: «Сейчас всё поймешь! Это – гениально!»

  Наташа не ожидала ничего особенного – разве может кто-то сыграть лучше профессионалов как Гилельс или Рихтер?.. Пьер из-за своей природной восторженности – любит всё преувеличивать. И этого старика жалеет, обхаживает, льстит ему напропалую. Дядя Миша сел за фортепиано и коснулся клавиш. С первых же звуков – Наташа поняла, что такой игры она не слышала никогда!.. Эта «Лунная» переворачивала душу. Казалось, что звучит не фортепиано, а целый оркестр. У нее навернулись слезы на глазах. Это не были четко отбарабаненные ноты, это была Душа, что-то невероятное и необъяснимое.

  Тогда она поняла разницу между блестящим исполнением и гениальным. Те же ноты, те же клавиши...а звучит по-разному! У профессионала с пластинки – виртуозная техника и бам–бам! – а здесь и техника, и ДУША. Какая-то необъяснимая глубина. Если бы Гилельс услышал, заплакал бы – от восторга и зависти.

  

  Наташа с трудом скрывала непрошенные, заполнившие глаза, слезы. Пьер торжествующе улыбался. «Лунная», в исполнении дяди Маши, неизвестного одесского пианиста – её потрясла. И сейчас, слушая на пластинке признанного, знаменитого пианиста, она ощущала эту огромную разницу – просто стуканье пальцев по черно-белым клавишам, нота в ноту: идеально, уверенно, но – увы! – до дяди Миши далеко! Наташа в досаде выключила проигрыватель.

  Стены давили – стало скучно и тошно взаперти. Никаких событий, ничего – жизнь замерла, остановилась. Должно же что-то происходить! С Пьером и то интереснее – она столько узнала от него, столько услышала!.. Столько интересных друзей – музыканты, певцы, художники, врачи. Пол Одессы его знает! И сам он – удивительный, гениальный человек. Как тетя не видит этого? Для нее важнее – работает или не работает, и всё. Как можно так жить? Как слепые кроты – роют, роют землю, а солнца и неба не видят!

  Она вдруг вспомнила, что в Художественном музее проходит выставка – Николай и Святослав Рерихи. Отец и сын. Она ходила на эту выставку в Ленинграде. Но почему бы не сходить еще раз?

  Тогда, увидев эти яркие, экзотические краски Индии на полотнах Святослава Рериха – ей стало не по себе. Она даже досадовала, что увидела всё это. Эти кричащие цвета выбили её из колеи. В тот период она была увлечена прозой Чехова – не по школьной программе, а настоящим Чеховым, который писал о жизни и о любви. И вот, у нее стали открываться глаза на обыкновенного «серенького» человека, на простую «серенькую» жизнь, которая оказалась удивительно глубокой и интересной, и вовсе не скучной и серой, как ей раньше казалось. Благодаря Чехову и русским художникам Серову, Левитану, Шишкину – она увидела мир, с другой стороны, где в сером – была масса глубоких оттенков, истина и смысл. Она стала понимать, что за «серой» оболочкой может скрываться чуткая и ранимая душа, а в сером небе – есть тончайшие оттенки голубого, розового, фиолетового. Надо только видеть!

  И она училась этому новому видению действительности - стала находить наслаждение в этом сером и невзрачном. Да и не было ничего «невзрачного»! Она была близка к чему-то новому и грандиозному, открывающемуся перед ней. Еще один шаг, еще немного, и она поймет самое главное!

  И вдруг эта выставка – как лавина, как грохот средь ясного неба, этот водопад кричащих ярких красок – эти Рерихи!..

  

  

  Худ.Святослав Рерих

  Она вышла с выставки оглушенная. Мир снова стал серым и унылым. И она больше не видела красоты и глубины Серого цвета. Мир ушел на задний план, со своей нераскрытой тайной. В глазах стояли полотна Святослава Рериха – его яркая Индия. В ушах уже звучала иная музыка. Наташа понимала, что так неправильно: эта живопись – лишь яркая иллюзия, декорация на сцене, это не реальная жизнь. И совсем не то мировоззрение, к которому она почти приблизилась, почти поняла... ей почти открылось! Истина отшатнулась от нее, так и не показав свое настоящее лицо. Она снова оказалась в пустоте. И теперь эти «роковые » полотна в Одессе – словно преследуют её.

  Что ж, она пойдет полюбуется! Всё равно они уже сделали свое дело. Тот восторг перед Жизнью, серой будничной действительностью – больше не повторился. Она «оглохла» и «ослепла» от ярких рериховских красок. И то чеховское восприятие жизни, к которому она почти приблизилась – к ней больше не вернулось. И собрание сочинений Чехова, которым она упивалась в библиотеке квартирной хозяйки, стало недоступно. В библиотеках она находила только потрепанные сборники чеховских «Рассказов» по школьной программе.

  Одесса была покрыта нежно-зеленой дымкой. Улицы были окутаны серебристо-голубым туманом. В вышине сияло солнце. Воздух был пропитан запахом моря. «Скоро лето!» – мечтала Наташа, спеша к Художественному музею.

  Выставку разместили в небольших залах, оббитых серым холстом. В помещении не было окон – замкнутое пространство, похожее на коробочки. Наташа прошла по каким-то узким коридорам, прежде чем попала на выставку. Ей нравился запах красок и лака в художественных музеях – это напоминало о творчестве и вдохновляло. Она стала ходить по залу, разглядывая картины Николая Рериха. У него были более приглушенные краски, чем на полотнах сына. Таинственные пейзажи Тибета привлекли её внимание, и она почти уткнулась носом в одну из картин, пока ей не сделала замечание строгая смотрительница зала.

  С невозмутимым, гордым видом Наташа отошла от картины, и тут её взгляд упал на вошедшую пару: Пьер шел под руку с красивой черноволосой женщиной (типаж, с которым Наташа не могла соперничать – ни по зрелой женственности фигуры, ни величиной пушистых ресниц вокруг больших миндалевидных глаз). Художник, улыбаясь, что-то рассказывал надменной красавице. Наталья перешла на другую сторону зала, стараясь остаться незамеченной. Ей почему-то стало неловко, словно она подглядывает за кем-то в замочную скважину.

   Но с какой стати она должна прятаться? Она просто перешла в другой зал к работам Святослава Рериха. Портреты смуглых индианок в ярких одеждах – завораживали: они были как живые, настолько реалистично были прописаны тела, лица и глаза. Но фон – просто невообразимое буйство сияющих красок: ткани, драпировки, цветы, одежда, какая-то дикая оргия цвета! Казалось, что краски фосфоресцируют, светятся, бьют по глазам, как мощные прожектора. Ярко-лимонный, ярко-зеленый, ярко-голубой, пурпурный, фиолетовый. Дело было не только в цвете – всё, кроме лиц и тел, было набросано широкими, смелыми мазками, цветными пятнами, как в аппликации. Живым был только человек, а всё вокруг – нереальное, фантастическое! Странное сочетание в картине. Но если исходить из буддистского учения, что весь мир Иллюзия – вполне логично. Мир, в котором живет человек – иллюзия и мираж, яркий хаос, на который не стоит обращать внимание.

  Наташа вышла из музея на улицу, на яркий дневной свет, а в глазах всё еще рябило от рериховских красок. По сравнению с ними жизнь вокруг – невзрачная серость. Скрежеща на повороте железными колесами, протащился красный трамвай. В воздухе стояла желтая пыль. Шумели кроны акаций, шелестя мелкими зелеными листочками. Домой идти не хотелось. Занозой в сердце сидела эта нечаянная встреча на выставке.

  Но она не падала духом. Порадовалась, что захватила с собой папку с бумагой и карандаш. Найдет, чем заняться!.. Уверенным шагом направилась в музей на Пушкинской: «Порисую античные скульптуры!» Зачем терять время на бесплодные переживания? Ревности она не чувствовала, только легкий неприятный осадок в душе. «Я ведь его не люблю, – рассуждала она. – Он может встречаться, с кем хочет – ведь я ему отказала!»

  Несмотря на любовь к Ленинграду и Эрмитажу, она не раскаивалась, что познакомилась с Пьером и уехала из Питера, что всё так завертелось. Одесса уже не отталкивает, как раньше – все-таки родной город, здесь хорошо и спокойно. Хочется что-то делать, двигаться, добиваться цели – душа требует полета. Но сейчас в её жизни - полный штиль и её это слегка нервирует.

  Она уверенно прошла мимо вахтерши, показав ученический билет (еще с училища) – прямо в скульптурный зал. Там стояли мраморные и гипсовые Венеры, Аполлоны и Дионисы, которых она упорно игнорировала в Эрмитаже. А теперь снизошла и собирается рисовать! Выбрав безрукую Венеру Милосскую, пристроилась на табуреточке, оставленной каким-то рассеянным студентом – и принялась за работу. В зале было прохладно, по мраморному полу гулял сквозняк. Под прицелом мраморных сердитых глаз – она стала водить карандашом по бумаге, делая набросок. Через полчаса ей стало холодно и не по себе среди этого археологического склада. «Ладно, в другой раз», – и она выскочила под укоризненные взгляды в спину. Вахтерша с уважением взглянула на её папочку с рисунками, кивнув на прощание. Наташа в ответ улыбнулась. «Как приятно живое человеческое лицо!»

  Полчаса наедине с мраморными изваяниями хватило ей на то, чтобы оценить живую реальность – она с симпатией посмотрела на румяное доброе лицо вахтерши. Ей всегда хотелось рисовать людей – это было заветной мечтой, еще со времен учебы в художественной школе. Но пока не знала, сможет ли: не каждый художник способен нарисовать портрет. Мало передать сходство – нужно что-то еще... Это ведь не фотография. Нужно выявить характер, показать душу. Как это сложно!.. Наташа вздохнула. У нее не было полной уверенности, что у нее получится – этому учат в институте, и не один год. Пьер не учился, но он – гений-самородок. Талант.

  Она рисовала автопортреты в зеркале, подругу в Питере, карандашом и акварелью. Но не хватало практики и уверенности в себе – написание портрета с натуры казалось слишком сложным процессом. По фотографии рисовать? Но как там увидишь человека таким, какой он есть!

  Валентин Серов писал портрет в течение 70 сеансов – пока человек перестанет из себя что-то изображать и станет самим собой.

  Фотографии она не доверяла. Прежде чем рисовать портрет – надо увидеть человека в жизни. И самым главным на портрете были глаза. В глазах – вся сущность человека, его душа!

  Над ее письменным столом в Магадане была прикреплена репродукция из журнала – портрет, который потряс ее до глубины души.«Оля» Александра Шилова.

  

  Портрет Оли. Александр Шилов, 1974 г.

  Она не знала, в какой технике и чем был написан портрет, но он покорил ее сердце. Не смогла бы объяснить, даже самой себе, что же её восхищает в этом лице и глазах, но знала точно – она хочет рисовать портреты именно так, как этот художник. Это стало самым заветным желанием – несмотря на то, что в то время она мечтала о звездах, телескопах и профессии астронома.

  Человек казался ей великой загадкой: его чувства, мысли... Её интересовали дневники великих людей. Ей казалось, что именно в дневнике – человек открывается весь, полностью. Там можно узнать о нем всё! Но кто пишет откровенные дневники? Чтение дневников (в собрании сочинений) Льва Толстого и Блока – её разочаровало. Она не нашла в них того, чего ждала больше всего – искренности и честности перед самим собой. Общие фразы, общие мысли. Какие-то телеграфные фразы ежедневника, перечень встреч. Кому это интересно?

  В четырнадцать лет она начала вести дневник (в Одессе, во время летних каникул) – и столкнулась со странным ощущением: а вдруг кто-нибудь прочтет? Это отбило всякую охоту быть откровенной с самой собой. (К тому же мама решила проверить, что там дочь всё время строчит. Был великий скандал на ровном месте: мама поняла превратно какую-то фразу (о любви, кстати) – и понеслась!) Но велико было искушение прочитать свои записи много лет спустя: ведь потом всё забудется, а как интересно открыть свой дневник через десять лет, например, или даже через два-три года! Она записывала мысли, чувства, события.

  Порой ей казалось, что какая-то невидимая сила просто заставляет, толкает её записывать свои мысли и ощущения – просто требует: «Пиши, пиши!» Хотя казалось, что она пишет нескладно и глупо – на бумаге всё выходило совсем не так, как было в уме и душе, когда она садилась за дневник. Ей казалось, что она не передала и малой части того, что ей хотелось сказать, чем была полна душа! Это раздражало – бессилие собственных слов. Позже она научилась просто не перечитывать написанное, чтобы лишний раз не огорчаться. Закрыла тетрадь – и всё! Через месяц (или год) – прочту.

  После окончания школы, перед выпускным – она дала маме почитать свои заветные тетради (их накопилось уже четыре!) Но, к её удивлению, мама отнеслась к этому жесту доверия – безразлично. Чужой внутренний мир её не особо интересовал (чего не скажешь о первом дневнике, когда Наташе было четырнадцать – и маме был важен каждый её шаг и мысль!)

  Когда же она нашла время полистать тетради, то изрекла: «Много тоски и плохого настроения!» Ну, вообще-то дневник и предназначен только для себя. А чего она ждала – что мама её поймет? Её метания, поиски смысла жизни, что для нее мучительно жить в этом мире, как она страдает и даже не знает, почему и от чего? Порой возникало ощущение, что этот мир – вообще, не её, чужой: а она, словно какое-то растение, которое случайно занесли на эту планету – её родина где-то на другой планете, в далеком Космосе! Правда, серьезно она об этом не думала – казалось слишком фантастичным, из области невероятного. Тем более, ученые утверждали, что земляне – единственные разумные существа во Вселенной: Космос пуст и безжизненен. Сообщения про «тарелки», НЛО и инопланетян – осмеивались. Все было объяснимо: блики, взлеты ракет и метеозондов. Нет других внеземных цивилизаций – это просто невозможно.

  Любые смелые гипотезы подавлялись научными фактами и физическими законами материи. Наташа ощущала себя в этом мире – словно в западне, в серой, глухой ловушке. Только небо над головой оставили – смотри, любуйся, дыши! Нигде не было ни одной подсказки – зачем она здесь, для чего? Зачем появилась, для чего живет, кто она такая, вообще?

  

  Худ.Лаури Бланк

  Никого не мучили эти вопросы. Все жили спокойно, весело, радостно. В её окружении таких «ненормальных», как она, не было – никого Космос не звал, никто не спрашивал себя «кто я?», «зачем я?» Особенно тоскливо становилось от чтения статей, опровергающих существование «братьев по разуму». В это не хотелось верить. Книги фантастов были для нее реальнее, чем надуманные земные повести и романы. Там была правда, здесь была... ложь.

  Наташа возвращалась домой. В папке лежали карандашные наброски с Венеры Милосской. День прошел не зря. «Надо постоянно рисовать – тогда будет толк. Расслабляться нельзя. Я не хочу пройти по жизни пустоцветом!» – говорила она себе, глядя на золотые лучи солнца, заходящего за крыши домов.

  Вдруг она услышала за спиной торопливые шаги. Это был Пьер. Догнал её почти у самого дома. «Запыхался, бедный», – язвительно подумала она. О чем говорить? И что он может ей сказать?

  – Обиделась? Это так, знакомая, жена друга. Попросила сводить на выставку...

  – Меня это не касается.

  – Ты меня уже... не любишь? – выдавил он из себя.

  Наташа промолчала, созерцая солнечные лучи, запутавшиеся в ветках акации. Увидел и вспомнил? А до этого вылетела из головы - даже не позвонил ни разу? Думай, что хочешь.

  Он не мог сдвинуться с места. Ноги словно приклеились к асфальту. Он не мог от нее уйти! Очаровала? Околдовала? Он хотел разозлиться, и не смог. Стоял и улыбался, как идиот. А она – холодная, неприступная. Как он мог её оставить? Разве она не хороша? Разве не стоит того, чтобы её завоевывать и положить к её ногам весь мир?.. Что же он за дурак!

  – Скажи что-нибудь... – попросил он.

  Она пожала плечами и отвернулась:

  – Я пойду. Мне некогда.

  – А можно...я к вам зайду? Что ты там нарисовала, можно посмотреть? – протянул руку к папке с рисунками. – Может, подскажу что...

   Рассматривая её работы, Пьер удовлетворенно кивал. Предложил снова заниматься – ему надо написать маслом портрет, она будет смотреть, учиться. По ее лицу так и не понял - согласна или нет.

   Как она быстро заморозилась! Всё его обхаживания «коту под хвост» – теперь надо начинать сначала. Досада царапнула по душе. А если бы уехал в Америку? О, тогда всё – безвозвратно! Ходит по музеям, рисует – думать о нем забыла, живет своей жизнью, а его словно нет, и не вспоминает!

  Смотрел вслед – как она уходит, зашла в подъезд. В душе клокотала целая буря, его разрывало на части, хотелось её задушить и в то же время... Вдруг понял ясно и четко – никому ее не отдаст. Она будет только его, и ничьей больше. Возьмет эту крепость осадой, измором, но добьется своего!

  

  

   Продолжение–Часть 4. ИСКУССТВО ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ