Когда Эви только родилась, люди в голубых халатах из Министерства контроля демографического роста долго уговаривали мать отдать им ребенка.
- Да поймите вы, ребенок родился с серьезной проблемой...
- Ничего! Это мой ребенок!
- Мы понимаем, что вы чувствуете. Но благоразумнее всего будет...
- Эй, он что вам, щенок бездомный, а? А?!
- Успокойтесь, госпожа Окуэке.
- Я успокоюсь тогда, когда вы отсюда уйдете! Только тогда я буду спокойна!
С каждой минутой она лишь крепче прижимала к груди младенца. Никакие доводы не могли повлиять на упрямую женщину. Ну что с ней делать?
Представительный мужчина лет сорока пяти сделал знак коллегам, прося их удалиться из палаты. У него была смуглая, кофейного цвета кожа. Волосы мелкокурчавые, коротко стриженные, с легким налетом седины. На глазах очки в модной оправе. Светло-серый костюм, поверх которого небрежно накинут небесно-голубой халат.
Он подошел к сидящей на кушетке женщине ближе, подставил стул и сел.
- Госпожа Окуэке, - размеренно начал он, говоря мягким бархатистым голосом. - Я понимаю, как много вам пришлось вынести. Вы уже потеряли двоих детей. Они рано умерли от голода и болезней. Бедные крошки. Уверен, сейчас они на Вторых небесах...
Вторые небеса... так называли в Красной зоне чистое голубое небо. В этой части Земли его никогда не было видно из-за низко висящего плотного ковра грязно-бурых облаков из пыли и едких газов, которые полностью заволакивали небосвод. Но люди знали, что где-то там, за ними, есть ясное синее небо. И они верили, что после смерти души всех невинных детей попадут туда. Только детей, ведь душа взрослого человека не может быть настолько легкой и чистой, чтобы взлететь так высоко.
Когда новорожденных детей умерщвляли - родители часто утешали себя этой мыслью. И люди из Министерства почти всегда напоминали им про Вторые небеса, куда попадут лишь ангельские детские души. Впрочем, немногих родителей приходилось долго уговаривать - авторитет людей из Министерства контроля демографического роста, как, впрочем, и любых грамотных людей из контролирующих бюрократических структур, был очень высок. К тому же, здесь не принято было идти против традиций.
Валери Окуэке покачивала на руках ребенка и крепко прижимала его к груди. У женщины была темная кожа цвета горького шоколада, сваленные в дреды волосы до плеч, открытые и смелые карие глаза.
- Но вы должны понять, - продолжал мужчина, умело подбирая слова, - сохранить жизнь этому ребенку - это значит навредить ему же самому. Да, сейчас, пока он совсем маленький - совершенно неважно, что он не такой, как другие. Но представьте, что будет, когда он подрастет? Как к нему будут относиться другие дети? В какой туалет он пойдет в школе: для мальчиков или для девочек? А что будет, когда он станет совсем большим? Подумайте, как сильно он будет страдать оттого, что отличается от других. Что не может занять в обществе достойную нишу.
Валери Окуэке смотрела на этого человека с нескрываемым презрением. Она не знала, что возразить ему, она была не так умна и не так образована, как он. Она плохо умела читать. Она знала лишь одно: что не отдаст этим страшным людям своего малыша.
Между тем мужчина продолжал гнуть свою линию. Мягко, но неуклонно. Он не готов был отступить так просто.
- Мы предлагаем вам гуманную альтернативу для вашего ребенка, госпожа Окуэке. Эта процедура называется "бережная эвтаназия" и она практикуется во всем мире. Это совершенно безболезненно. Ваш малыш ничего не почувствует. Ему совсем не будет больно. Ни сейчас, ни потом. Он не обвинит вас. Только передайте нам ребенка, о дальнейшем мы похлопочем сами.
Конечно, они не говорили бы ей этого, если бы она жила в Зеленой или даже в Желтой зоне. Но, увы, это была Красная зона, самая перенаселенная и неблагополучная. Министерство контроля демографического роста сдерживало здесь прирост населения наиболее рьяно. Право на жизнь даже здорового ребенка нередко приходилось отстаивать, особенно если это был не первый ребенок в семье. Впрочем, здоровые во всех отношениях дети рождались в Красной зоне не так уж часто. Здесь были распространены многие мутации, от совсем мелких и безобидных до таких табуированных и серьезных, как у Эви.
- У вас сейчас послеродовой стресс, госпожа Окуэке. Это нормально. Не вините себя. - Он наполнил стакан водой и протянул его женщине. - Вы не виноваты в том, что произошло, в том, что этот несчастный ребенок появился на свет. Да, это ошибка, но ошибка природы. Скажите, разве мы властны над природой? - он вопросительно посмотрел и выдержал короткую паузу. - Иногда она ставит нас перед очень сложной дилеммой. Но единственный разумный выход...
- Хватит! - резко оборвала его женщина, встав с кровати. - Я довольно вас слушала! Я мало чего знаю, но я вижу вас насквозь! Все вы хотите одного: отнять у меня моего ребенка и усыпить его, как щенка. Пока я жива, я вам этого не позволю. Уходите! - одной рукой продолжая качать ребенка, женщина недвусмысленно указала на дверь. - Я все сказала!
Мужчина медленно встал, поправил халат и молча вышел из палаты.
14 лет прошло с тех пор. Эви стала уже совсем большой. Она была выносливой и крепкой девочкой. Как и большинство ее сверстников в этом штате, Эви работала на фабрике по переработке мусорных отходов в важный и дешевый энергоресурс - полигибрид. Или "бурую плазму", как чаще всего его называли простые люди. А после работы девочка добровольно посещала школу. Мать очень ею гордилась. Многие дети бросали образование в более ранние годы, но не ее Эви. Она такая целеустремленная, такая трудолюбивая. А еще очень умная - разбирается в проблемах экологии, хочет сделать мир вокруг красивее и чище. Из нее обязательно выйдет толк - мать в этом не сомневалась.
Конечно, Эви приходилось нелегко. Полис, в котором они жили, был небольшим. Он представлял собой сплошное нагромождение трущоб, среди лабиринтов которых почти не встречалось действительно высоких каменных домов. Здесь трудно было сохранить в тайне правду о том, что Эви - не такая, как все, что она родилась и не мальчиком, и не девочкой в полной мере. Об этом знали в школе и во всем квартале. Нередко на нее показывали пальцем и перешептывались, а иногда оскорбляли открыто, прямо в лицо. Не раз бывало, что девочку били - она приходила домой в синяках и ссадинах. Однажды хулиганы обрезали почти под корень ее мелкокурчавые волосы. Возможно, они хотели просто поглумиться, а возможно, собирались сбыть трофей колдунам, у которых волосы детей с двойственной природой высоко ценились и использовались в самых сильных и темных ритуалах.
Впрочем, Эви умела постоять за себя и хорошо бегала. И девочка никогда не жаловалась матери - она была вся в себе, ее Эви. Сильная, иногда упрямая и гордая, но такая умная и справедливая. На нее всегда можно было опереться.
Эви очень любила бродячих щенков, вечно кормила и тащила их в дом. Не потому ли, что с ней самой, когда она только родилась, хотели поступить, как с бездомным щенком? Мать не знала ответа на этот вопрос, они никогда не говорили с дочерью об этом. Женщина не рассказывала Эви, как много лет назад в палату приходили люди в голубых халатах, как хотели отнять ее. Она старалась беречь девочку от всего зла, всей несправедливости этого мира. Но дочь наверняка догадывалась обо всем сама. Она была уже достаточно взрослой и не могла не знать, что таких детей, как она, умерщвляют в Красной зоне повсеместно. Ее мать пошла против неписанных правил, но немногие могли на такое отважиться.
У Эви было мало друзей. Сверстники сторонились ее. Пожалуй, единственным по-настоящему преданным и близким другом для нее стал Лим: щенок, которого Эви подобрала на помойке два года тому назад. Это был белый щенок с черными пятнами, совсем тощий, грязный, больной, с порванным левым ухом и перебитой лапой. "Он не жилец, милая", - сказала ей тогда мать. Но Эви выходила его. Теперь он резвился и вилял хвостом каждый раз, когда Эви возвращалась домой.
Им жилось нелегко: в Красной зоне никто не знал о том, что такое легкая жизнь. Приходилось много работать, люди часто и тяжело болели. Мало кому удавалось избежать астмы и других заболеваний дыхательной системы, ведь воздух здесь не фильтровался и был отравлен ядовитыми отходами, выбрасываемыми в огромных количествах. Людей мучил кровавый кашель. Многие умирали раньше, чем у них появлялись первые седые волосы.
Но все-таки жизнь бежала, шла своим чередом до того злополучного дня, когда на двери Эвиного дома появилась Красная метка.
Все знали о том, что значат эти две широкие и короткие красные черты, пересекающиеся крест на крест. Это было предупреждение. Люди, жившие в меченом доме, должны были уехать в течение пяти дней. Уехать куда угодно. Пусть даже уйти, куда глаза глядят. Если они игнорировали предупреждение - их ждала страшная участь...
- Мама, нам нужно уйти подальше отсюда! - напирала Эви. - Ты ведь знаешь, что эти люди не шутят.
Мало кто говорил об этом прямо, но все знали, что за метками стоит тайное общество людей-гиен. В народе их еще называли "оборотнями" - за то, что они совершали свои вылазки, скрывая лица. У них на вооружении были маски-хамелеоны - универсальное, распространенное по всему миру средство сохранения анонимности. Маски-хамелеоны использовали все тайные общества, криминальные группировки, даже преступники-одиночки, если у них, конечно, хватало на это средств. Использовали их и в Службе охраны правопорядка, и в других охранных правительственных структурах.
- Эви, детка, но куда мы пойдем? Куда нам податься, милая? - мать посмотрела на нее вопросительно, а потом похлопала рукой по плетеной софе, приглашая дочь сесть рядом с собой.
Но Эви не унималась.
- Ты думаешь, они оставят нас в покое?
Лим беспокойно вертелся у Эви под ногами, словно предчувствуя надвигающуюся опасность. Он переводил взгляд то на хозяйку, то на ее мать.
- Родная моя, ты так много злого уже повидала, - женщина смотрела на дочь с безграничной заботой и добротой. - Но я все же повидала поболе тебя. Когда ты только вышла из моего живота - дурные люди хотели забрать тебя. Но я не позволила им. Добрые люди говорили мне, что я должна взять тебя на руки, сняться с места и идти на границу штата. Но если бы я послушала их - разве могла бы ты ходить в школу? Разве было бы нам, где жить? Ты у меня уже совсем большая стала. Ты ведь знаешь, как живут люди, которые снялись с места...
- Я не смогу тебя защитить, когда они придут. Нас некому здесь защитить!
Мать ненадолго задумалась.
- Ты помнишь господина Огонкво? Он часто бывал у нас, когда ты была еще крошкой. Я схожу в Службу охраны правопорядка и поговорю с ним. Он хороший человек.
На следующее утро мать Эви слегла с болезнью. У нее начался кровавый кашель. Идти в Службу охраны правопорядка не было никаких сил.
- Ничего, моя детка, - говорила она Эви. - Это скоро пройдет. Со всеми это бывает время от времени. Иди, не опоздай в школу.
Она лежала на плетеной софе и смотрела на Эви, улыбаясь. Лицо ее будто осунулось, стало восковым и прозрачным, на лбу проступила испарина.
Эви не хотела оставлять мать. Она твердо решила остаться дома. Присев на край софы, она долго сидела и смотрела на лицо матери, пока та не уснула. Она и сама почти задремала - голова опустилась на грудь, словно увядший бутон.
Из дремы девочку вырвал беспокойный шум за окном. Может быть, ей послышалось? Может, это тревожный сон начал играть с ней? Она и раньше, бывало, беспокойно спала, вздрагивая во сне, просыпаясь внезапно. Что уж говорить о последних двух днях. Теперь она практически совсем не могла спать.
Когда Эви поднялась на ноги, шум стих. Он казался теперь таким невнятным и далеким, словно доносился из другого мира. Вскоре, напротив, воцарилась какая-то неестественная, мертвая тишина. Мать спала очень тихо. Лим не лаял, не крутился под ногами.
Где же он?
Эви выглянула во двор. В воздухе взвесью стояла красноватая пыль. Она была похожа на пелену тумана, но не молочно-белого, а какого-то зловещего, ржавого. Люди не сновали по узкой улице - в трущобах словно не осталось ни единой живой души. У Эви ком подступил к горлу, ее начинало мутить.
Кровавая дорожка начиналась почти у самого крыльца. Эви сделала шаг, потом другой, третий... Она оцепенела и какое-то время не могла пошевелиться.
В нескольких метрах от нее на земле лежал Лим. Его горло было глубоко перерезано. Лапы содрогались в слабой агонии, язык был высунут, из раны едва заметными толчками все еще выходила кровь. Он не скулил.
Рядом с псом был брошен окровавленный мачете.
Кажется, Лима, истерзанного, несколько метров проволокли по земле перед тем, как бросить подальше от дома. Рытвины на пыльной дороге говорили о том, что он боролся и из последних сил тщетно цеплялся лапами за землю.
- Лим! - закричала Эви, и бросилась к истекающему кровью псу. - Лим! Лим!
Пес не мог повернуть голову и посмотреть на нее, но, кажется, кожей чувствовал, что она рядом. Даже хвост его слегка приподнялся, словно он хотел вильнуть им в последний раз, да не мог. Глаза были влажными и медленно закрывались.
Слезы заволокли Эви глаза, красная пыль безжалостно въедалась в них.
- Лим, - повторяла она тихо, гладя мертвого пса по спине. - Лим... Лим... Лим...
Глаза очень сильно щипало. Желудок выворачивало. Вся одежда и руки были выпачканы в крови...
Когда она нашла в себе силы встать - она не пошла к дому. Она поняла, что должна отыскать тех, кто сделал это с Лимом, даже если это будет стоить ей жизни.
Подобрав брошенный мачете, Эви побежала. Она бежала, что есть мочи, и кричала до хрипоты, не помня себя:
- Вам нужен не Лим! Вам нужна я! Вы, трусливые подонки... вам нужна я! Так возьмите же меня! Где же Вы?! Чертовы ублюдки! Я здесь! Слышите?! Вы слышите?! Вам нужен я! Я, мать вашу! Вы должны были убить меня! Вы должны были у...
Ноги подкосились, и Эви рухнул на землю, задыхаясь, давясь слезами и пылью.
Мать сильно беспокоилась за Эви. Когда пыльная буря утихла и добрые люди принесли ее домой - она была совсем слаба, ее малышка. Когда же Эви пришла в себя - она была так угрюма и молчалива, словно мертвец, только что восставший из могилы. Мать позволила ей побыть одной.
Когда же женщина вернулась в комнату, то, оторопев, выронила из рук поднос с едой.
- Эви, девочка моя, зачем ты обрила голову?
Эви стояла лицом к зеркалу. В руке у нее был острый мачете, испачканный кровью. На голове почти не осталось волос, порезы кровоточили. Комья угольно-черных мелкокурчавых волос, словно рыхлая пушистая вата, лежали на полу у ног.
Она обернулась к матери и посмотрела на нее. Было что-то совсем незнакомое, совсем чужое в этом взгляде.
- Я отомщу им, мам, - сказала она, и голос ее был надтреснутым и холодным. Лицо насуплено и угрюмо. Разве это она, ее Эви?
- Моя детка, - сказала женщина с жалостью, подошла к дочери и обняла ее. - Моя бедная девочка. Я так глупа. Я должна была послушать тебя, когда ты говорила, что нам надо уйти. Этого бы не было, если бы я тогда послушала тебя.
Дочь молчала. Через несколько мгновений она отстранилась, посмотрела матери в глаза своими бездонными, но такими чужими теперь глазами, и сказала:
- Не вини себя, мам. Это моя вина. Только моя. Нужно было лучше смотреть за псом.
Женщина еще никогда не видела дочь такой серьезной. Такой взрослой. В ее глазах не было слез. Кажется, она больше не способна была плакать. Осталась только страшная, бездонная пустота, и она была гораздо страшнее слез. Валери не знала, что может сделать для нее, как утешить. Раньше она всегда могла достучатся до сердца дочери, смягчить его. Но только не теперь. Не теперь...
На другой день женщина пошла в Службу охраны правопорядка.
- Эти изверги оставили нам метку на двери. А потом они убили нашего Лима. Ох, бедный Лим. Какие же нелюди...
Женщина говорила, часто вздыхая. Она была совсем потеряна.
- Они и нас ведь убьют скоро. Изверги...
Женщина чувствовала себя получше, но ее еще продолжал мучить кровавый кашель. Она тяжело дышала. Верно, это все из-за вчерашней песчаной бури. Это пройдет, пройдет, ничего страшного. Главное сейчас не это.
Она заглядывала в глаза трем офицерам Службы охраны правопорядка, пытаясь поймать их взгляд.
- Мы сочувствуем вам, госпожа Окуэке, - начал старший офицер. - Но рисовать краской на двери - это не преступление. Это очень некрасивый поступок, то, что сделали эти... - офицер прокашлялся, - но не преступление. К тому же, мы не можем точно знать, кто это сделал, ведь свидетелей нет. Никто ничего не видел.
- Но как же так! - беспомощно всплеснула руками женщина. - Ведь это же оборотни, люди-гиены, ведь всем это известно! Да разве мало бед они натворили?
- Мы не можем выдвигать бездоказательных обвинений. Давайте просто успокоимся и подождем.
- Но вы ведь знаете, что это они. Ведь они нас убьют. Вы ведь знаете, что они нас убьют.
- Почему они должны вас убить?
- Вы знаете, какая у меня дочь. Моя бедная Эви. Бедная, бедная. Вы ведь все знаете!
- А почему вы не переехали в другой штат, когда она родилась? - вмешался другой офицер, который мгновение назад перекладывал какие-то бумаги. - Разве вас не предупреждали, что могут быть неприятности?
- Да куда же нам было ехать? Это, по-вашему, так просто - сняться с места и уйти?
- Но вас ведь предупреждали, - заметил первый офицер. - А вы не послушали. Вам некого винить, кроме себя, госпожа Окуэке.
- Ох, в чем же моя вина, что же вы говорите? Может, вы думаете, я должна была дать усыпить свою девочку, свою Эви? Эти ужасные люди из Министерства долго не оставляли нас в покое...
- Вас никто к этому не принуждал, - снова начал офицер со стопкой бумаг. - Но если бы вы сделали все тихо, переехали в другой штат...
- Да не обязательно в другой штат, Тим, - возразил ему старший офицер. - Достаточно было переехать в другой полис, желательно покрупнее, и затеряться там, где никто ничего не знает. Где никто бы не смог ничего разболтать. Тогда ничего страшного бы не случилось.
Он снова повернулся к женщине.
- Мы сочувствуем вам, госпожа Окуэке. Но не стоит искать теперь крайних. Вам стоило с самого начала быть благоразумнее.
В разговор вмешался третий офицер, хранивший до этого молчание и лишь изредка поглядывавший на пришедшую женщину.
- Видите ли, вы решили сохранить жизнь ребенку. Вы в своем праве, это ваш выбор. Но не нужно... не нужно выпячивать свой выбор, госпожа Окуэке. Не нужно подавать пример другим. Вы ведь знаете, что это не приветствуются. Если вы живете здесь, в этом штате, вы должны уважать его традиции. А у нас не принято оставлять детей с такими... кхм, неоднозначными мутациями. Нет, мы ничего не имеем против таких людей, - он обвел глазами коллег, словно ища поддержки, - мы все здесь просвещенные люди. Если бы вы перебрались в другой полис, вы бы могли скрыть правду от соседей. Никто бы, может быть, о ней и не узнал. Но вы предпочли жить открыто. И теперь платите за последствия такого опрометчивого шага. Да, эти последствия горьки. Но расхлебывать их только вам.
Чуть подумав, он продолжил:
- Если вы хотите жить там, где все позволено, госпожа Окуэке, вам нужно в Зеленую зону. Там царит свобода нравов. Но в любом штате Красной зоны, слава богу, все еще чтут Табу и уважают священные законы наших предков. И я считаю, что это очень правильно, госпожа Окуэке. Лучше гуманно умертвить отдельных несчастных, таких, как ваша дочь, пожертвовать отдельными мелкими жизнями, чем отрывать все общество от его истории, его ценностей, его религии, его корней. Оглянитесь вокруг, и вы увидите пусть хрупкий, пусть несовершенный, но все же всем нам родной и поистине прекрасный мир. - Он снова переглянулся с другими офицерами, и они молча одобрительно закивали. - Не нужно пытаться его менять.
Женщина пристально смотрела на говоривших, переводя взгляд с одного на другого. Она только молча вздыхала. Что-то изменилось, прояснилось в ее лице. Она больше не ждала от них помощи. Наконец, она произнесла:
- Мне нужен Лаула Огонкво. Дайте мне с ним поговорить. Он ведь еще работает здесь?
Валери Окуэке души не чает в своем Эви. Он теперь уже совсем взрослый, рослый и красивый парень. Говорят, когда он закончит учиться, то станет экологом. Из него определенно выйдет толк, мать всегда это знала. Она очень гордится своим сыном, своим милым мальчиком.
Они теперь живут в Зеленой зоне и у них все хорошо. Лаула Огонкво достал им универсальные визы беженцев и зеленые паспорта. Это было очень непросто, но господин Огонкво - влиятельный человек, и он очень похлопотал. Оказалось, что такие люди, как Эви, необычайно умные и способные. Так профессор Фаричелли говорит, а он - добрый человек, это видно по его глазам.
Способных людей в Зеленой зоне высоко ценят. Теперь Эви не узнать: он носит очки и строгий костюм. Ему больше не нужно работать на фабрике по переработке отходов. Мать знает - у него большое будущее, и он сможет занять в обществе достойную нишу. Люди обязательно полюбят его и оценят. Уж она-то, Валери Окуэке, всегда знала это в своем сердце. Знала еще тогда, когда люди в небесно-голубых халатах из Министерства контроля демографического роста приходили к ней и уговаривали усыпить ее славного мальчика, как бездомного щенка.
Эви говорит, что когда закончит учиться - вернется в Красную зону. Там очень нужны такие люди, как он: умные, толковые, смелые, люди с образованием и чистой совестью. Кто-то же должен положить конец производству высокотоксичной "бурой плазмы" и очистить небо от грязно-бурых облаков, чтобы все смогли снова видеть Вторые небеса. Ведь там, где есть голубое небо над головой - есть и надежда. Надежда, что придет новый день, а с ним, даст бог, жизнь станет не такой невыносимой. Что однажды людей перестанет мучить кровавый кашель. Что когда-то исчезнут Табу, и больше ни на чьих дверях не появятся Красные метки. Что никто больше не будет умерщвлен лишь за то, что он не такой, как другие. Ведь ни один человек не повинен в том, что он тот, кто он есть.
Эви Окуэке стоял, глядя на лазурно-голубое небо у себя над головой, полной грудью вдыхал свежий ветер, и думал о Красной зоне. Он твердо решил, что вернется туда. Но он больше не хочет мстить. Он хочет помочь.