Средь бела дня, возле бара с пафосным названием "Солнце", лежал мужчина средних лет. Густая черная бровь над его правым глазом была рассечена при падении, и из нее, тонкой струйкой прямо на асфальт стекала темная кровь. Одетый в серый пиджак и джинсы - вполне прилично, он совсем не походил на простого бомжа или маргинала. Пышная, очень черная шевелюра, сильно разросшаяся на его голове, и не менее черная и густая, только с проседью, борода придавали его распластанному телу оттенок какой-то доброй шаловливости. Важно отметить, что его волосы на голове, борода и усы были помыты и причесаны, и если отвлечься от ситуации, в которой он очутился, то вполне можно было представить этого человека в любой социально уважаемой и почтенной роли, например, университетского профессора, возбужденно рассказывающего своим сонным и безразличным студентам о философских изысканиях Владимира Соловьева или Семена Франка. Бар "Солнце" располагался между магазином, в котором шла бойкая торговля компакт-дисками, и общественным туалетом, почти в самом центре города. Человек провел в горизонтальном положении уже целых полчаса, кровь, вытекавшая из брови, постепенно запеклась, образовав на его лице темное пятно. За все это время мимо него промелькнули несколько прохожих и одна лохматая собака. Случайные прохожие, если и обращали внимание на его тело, то только как на нажравшуюся и малоценную дрянь, а псина даже гавкнула на него как-то хрипло и совсем неодобрительно. В нескольких шагах от него некоторое время маячила продавщица компакт-дисков, аппетитная девица с рубиновыми волосами, она вышла на улицу ненадолго, чтобы покурить. Ее ладно причесанная миловидная головка была до краев забита своими конкретными проблемами, поэтому лежащий на асфальте человек, если и попадал в ее поле зрения, то являлся в нем объектом сугубо отвлеченным, словно какая-то бесполезная платоническая идея.
Не знаю, сколько еще минут или часов пришлось бы человеку с бородой пролежать в таком невыгодном положении, но из бара вышли двое молодых полупьяных парней похожих на студентов. Одного из них звали Федором, а его приятеля Васей. В этом баре они отмечали сессию, заливаясь разбавленным пивом и приторной водкой. Ребята сразу заметили лежащего на земле человека, и Вася вспомнил, как еще совсем недавно тот находился напротив него за соседним столиком, жадно глотал рябиновую настойку, вяло терзал бутерброд своими крупными зубами, а затем, грустными глазами взглянув на часы, быстро расплатился и выскочил прочь.
Обнаружив тело, ребята стали его требушить, но оно оказалось безразличным к их благородным воздействиям.
- Может он уже труп? - спросил Федя, - Смотри, какой волосатый, на попа похож.
- Нет, он дышит. - ответил Вася.
- Че делать с ним будем? - вопрошал Федя. - Лучше оставим его здесь, протрезвеет, уйдет на своих ножках, а то еще менты к нам привяжутся и предъявят, что это мы его рихтанули. Я очень хочу в сортир. Так что давай быстрее определяться.
- Нет, не гоже бросать человека в трудную минуту, - пояснил другу Вася, - а то валяется здесь как дерьмо последнее! Надо помочь. Он приподнял тело и прислонил его к стене, затем пару раз хлестанул его по щекам. В ответ на эти действия бородатый человек начал постанывать, но в полноту чувств не приходил.
- Я пока пошел в сортир, - громко сказал Федя.
- Хорошо, - ответил Василий, - только принеси оттуда воды.
Федя отправился справлять свои физиологические потребности. А Вася остался оказывать бородатому посильную помощь. Юноша неожиданно ощутил в себе особую радость, такая бывает только в тот момент, когда отождествляешь себя с другим. Внезапно в его душе родилась сладостная и приятная жалость к этому неизвестному человеку, ведь он по каким-то своим причинам сильно напился и затем, видимо поскользнувшись, упал, оказавшись в беззащитном положении. Пошарив по карманам его пиджака, Василий обнаружил в одном из них паспорт. Выяснилось, что бородатого зовут Михаилом Петровичем Синеоковым, а проживает он возле Азовского рынка, в доме сталинской застройки вместе с женой и детишками. Вскоре появился облегченный Федя.
Ребята бережно омыли испачканное кровью лицо находившегося не в лучшем виде, Михаила Петровича. Ненадолго очнувшись, Синеоков зашептал: "Бу-бу-бу-бу-ть". Приоткрыв глаза и удивленно взглянув на парней, он начал опять бурчать какие-то нечленораздельные фразы, лишенные явного смысла, с заметной примесью матерных слов. Тогда же Василий, всецело отдавшись альтруистическому порыву, принял решение: во, что бы то ни стало отвести его домой.
- На хуй тебе это нужно?! - вскрикнул Федор, узнав о намерениях Васи. Тащить его через весь город - ведь это сплошной напряг! Кстати, ты смотрел в карманах, у него есть деньги?
- Я считаю, что мы должны помочь человеку, - уверенно сказал Вася. Он поставил шатающегося во все стороны Синеокова на ноги, подставив свое плечо под его расслабленное тело.
- Ну что, ты со мной? - обратился Василий к своему приятелю.
- Ладно, давай поможем этому мужику, - наконец согласился с ним Федя, - раз уж так случилось.
Взвалив бородатого на свои молодецкие плечи, ребята отправились к нему домой. Михаил Петрович вел себя крайне смирно, но от этого его провожатым легче не становилось. Он передвигал свои ноги очень медленно, а то и вовсе отказывался ими двигать. В такие минуты сознание Михаила Петровича почти полностью отключалось, и, переходя в неведомую реальность, оно оставляло его расслабленное тело на откуп внешним обстоятельствам. Благополучно преодолев центральный проспект, не нарвавшись на ментов и не попав под автобус, компания проследовала мимо летнего кафе, возле которого обнаженные по пояс армяне жарили ароматный шашлык. И тут, как назло, с Михаилом Петровичем случился очередной обморок. Мужчина перестал шевелить ногами, а его тело окончательно обмякло, превратившись в тяжеленную глыбу. Вдобавок Михаил Петрович стал закатывать глаза, и омерзительная пенная слюна потекла по его окладистой бороде. Ребятам пришлось практически тащить его на себе. Им обоим было очень тяжело. Федор, не стесняясь в выражениях, громко шептал непристойности в адрес г-на Синеокова. Василий же, помимо физических неудобств, также пережил острое моральное потрясение. Он поймал пронизывающий взгляд шашлычника, и ему показалось, что в этом холодном взгляде осуждение и жгучая ухмылка слились воедино. "Ведь еще нет и часу дня, а мы уже так пьяны, - подумал про себя Василий, - это выглядит не хорошо...". Спустя какое-то время бородатый пришел в себя, и его первой разборчивой фразой было:
- Господа... господа, а вы кто такие?
- Мы добрые самаритяне, - усмехнувшись, ответил Федор.
- А вы кем будете? - спросил Василий. - Наверняка какой-нибудь местный спившийся интеллигент. Я угадал?
- Да он, скорее всего, бывший поп, поп-растрига, - засмеялся Федор, - или не выдержавший устава нерадивый монах, которого выгнали из монастыря. Гляди, бороденку какую отпустил, - это он, сто пудов, под Льва Толстого косит. Богоискатель херов!
Услышав такие речи, Михаил Петрович подумал, что спит и все эти удивительные голоса порождены его собственным воображением. Таким образом, Синеоков впал в банальный солипсизм. С этими, как ему показалась, очень умными мыслями он в очередной раз потерял сознание.
- Вот сука, опять сознание потерял, - буркнул Федя, - и что это он все заладил господа, да господа. Дедушка мой работал вместе с товарищем Думенко, кстати, смотри, Вася, мы зараз идем по улице, названной в честь этого славного командира. Так вот, дедуля мой вместе с товарищем Думенко, - продолжал Федя, - господ этих пачками вешал и кучами их расстреливал, ни капельки не стесняясь!
- Фу, блядь, какой ты красный, - возразил ему Василий, - это же надо, я общаюсь с внучком тех самых бессовестных мерзавцев, которые огнем выжигали некогда цветущие станицы, насиловали наших женщин и забирали последнее зерно, когда мои предки пухли с голодухи!
Затем между парнями вспыхнул долгий и неприятный спор. Неизвестно, чем бы он закончился, может быть, даже перешел в легкое рукоприкладство. Но тут прямо перед ними возник светло-серый четырехэтажный дом - шедевр сталинской архитектуры. Между парнями пролегло внезапное умиротворение, оно было вызвано тем, что цель их долгих странствий оказалась совсем близко. Оставалось лишь затащить эту пьяную тушу на четвертый этаж и незамедлительно позвонить в дверь.
- А если никого не будет дома? - спросил Федя, настроенный как всегда скептически.
- Тогда отдадим его соседям", - тихо пояснил ему Вася.
Дверь им открыла полная женщина в зеленом халате, она испуганно посмотрела на парней, а затем начала громко вскрикивать:
- Боже мой, Михал Петровича привели! Привели ребятки, родненького! Ну, спасибо вам, дорогие мои, что же вы стоите, заводите его скорей. Я ведь вся изнервничалась. Боже, как же он пьян, вы не подумайте, с ним раньше такого никогда не случалось, - тараторила его жена, - и вообще Михал Петрович не пьет. Ведь он у нас известный писатель - краевед, автор нескольких книг, множества брошюр и бесчисленного ряда газетных публикаций. Она называла мужа Михал Петровичем, и в этом чувствовалось ее особое уважение к нему. Мужа своего эта женщина просто боготворила. Ребята аккуратно положили Михал Петровича на широкую кровать.
- А меня зовут Людмила Васильевна, - представилась женщина, - спасибо вам, ребята! У меня заварен превосходный чай с мяткой, пойдемте, я вас угощу.
- Да не за что, - скромно ответил Василий, - а вот от чайку не откажемся.
Пацаны с удовольствием направились в кухню, сели за стол, где и приступили к размеренному чаепитию. Василий отхлебывал из стакана мелкими глотками, а Федя все налегал на шоколадные конфеты. Людмила Васильевна была женщиной очень разговорчивой. Она сразу предложила свою версию столь чрезмерного опьянения Михал Петровича. По ее словам, писатель Синеоков вот уже целый год трудился над новым историческим романом, действия которого происходили на нижнем Дону в самый разгар гражданской войны. Сначала Михал Петрович писал очень легко, он был бодр и уже предвкушал успех, который мог принести ему будущий шедевр. Но затем в творчестве писателя произошел сбой. Муза - женщина, склонная к внезапным переменам в один миг его покинула.
- Он тогда так сильно загрустил, - вздыхая, рассказывала Людмила Васильевна, - бедненький! Но оторваться от написания этого произведения, будь оно неладно, Михал Петрович никак не мог. Я ему прямо говорила: "Друг мой, бросай ты этот роман, лучше напиши какую-нибудь статейку для местной газеты". А один раз я зашла к нему в комнату, а он, родненький, сидит перед компьютером и плачет. И говорит мне:
- Мать, если бы ты знала, как достали меня все эти хорунжие, есаулы, атаманы, красные командиры, батальные сцены, кони и шашки, хутора и станицы, объятый пламенем Новочеркасск, Донская Республика, обагренная казачьей кровью, - просто житья от всего этого нет, хоть в петлю лезь! Мне хочется бросить обо всем этом писать, но я не могу! Персонажи этого незаконченного романа стали для меня совсем как живые. Отделившись от моего воображения, эти лихие существа зажили своей собственной неподконтрольной жизнью. Они постоянно преследуют меня, не дают покоя! Скачут и скачут надо мной, скачут и скачут...
- Да, от такого легко можно свихнуться, - понимающе сказал Василий, - теперь понятно отчего он так запил.
- Теперь все ясно, - согласился совсем протрезвевший Федор, - жалко интеллигента.
Вскоре из комнаты, в которой лежал Синеоков, донеслись вполне осмысленные звуки. Михал Петрович пришел в себя, и первое, что он ощутил, было чувством страшной жажды.
- Воды, воды..., - застонал Михал Петрович, - скорее воды!
- Ладно, мы, наверное, пойдем, - сказал Василий, - приятно было с вами познакомиться. Парни дружно встали из-за стола и направились к выходу. Людмила Васильевна никак не могла распрощаться с ребятами. Стоя в коридоре, она не переставала их благодарить:
- Еще раз огромное вам спасибо, - шептала она в дверях, - вы всегда можете на меня рассчитывать.
- Воды, воды..., - хрипел Синеоков из комнаты, - Людочка, воды!