Командир нашей курсантской роты, он же начальник курса - Валерий Сергеич.
Это сейчас мы за глаза называем его "Валера". Хотя и делаем это с нежностью и уважением.
А он, отдав положенное флоту, потом нам - курсантам, а после нас ещё потолкав немножко куда-то науку, так и не достиг высоких чинов и званий и многие из нас уже давно превзошли достижения наставника.
Так вот, командир наш, был очень неординарной личностью. Пришел он в училище из надводного флота СССР, где многообразие юмора, а, главное, искромётности и смекалки, говорят, просто зашкаливает. Да и традиции имеют большущий стаж, с подводным флотом не сравнить.
В те времена, не знаю как сейчас, каждую субботу на каждом курсе училища, проводились подведения итогов за неделю. Надо сказать, что мероприятие крайне гнусное.
Во-первых - разберут по косточкам все огрехи и твои в том числе. А значит - достанется "на орехи".
Во-вторых - долго и нудно будут читать "успехи и достижения за неделю" всего училища, а то и военно-морского флота в целом. А это долго.
В-третьих - само это мероприятие предшествует времени увольнения в город, а к нему ещё надо подготовиться. Да и терпения уже нет
Ну, и в - четвертых - на этом самом подведении итогов можно было очень неожиданно для себя узнать, что тебе, как раз, в город уже можно не собираться, так как "обосрамился" ты на прошлой неделе ровно на одно "неувольнение". И сиди, родимый, в училище. Грызи науку. Или драй палубу. Или снег кубометрами отгребай. Или...много ещё всяких "или" вместо заветного желания погулять "за пределами"...
Вот и плелись унылыми строями курсантские роты в аудитории и залы где эти самые подведения итогов и происходили. Но это все - кроме нашей. Нет, сначала и мы напоминали стадо коров подлежащих заготовке на говядину. Но потом...
Потом мы уже бежали на это мероприятие, как на концерт здравствующего тогда Аркадия Райкина. И причиной всему был Валерий Сергеич - Валера!
Был он маленького росточка, с очень большой головой, размера, видимо, шестьдесят пятого. Волосы кудряшками зачесывались назад, а появившийся уже животик обтягивал не всегда свежий капитан-лейтенантский китель. Курил он модный тогда "Беломор", сминая папиросину как-то по-особенному. Походка у него была стремительной, корпус при ходьбе всегда был устремлён несколько вперёд и влево. Левая рука - прижата к туловищу, а правая размахивала в такт ходьбе. Даже если это была ходьба по подиуму аудитории кафедры высшей математики.
Нет, он не был простым клоуном. Он был строг и суров. Но при этом очень комичен и не стеснялся проявления своей комичности даже при серьёзных разносах своих воспитанников. Так, видимо, должно было доходить быстрее и качественнее.
Это сейчас мы вспоминаем и понимаем. А тогда мы ни черта в педагогике не смыслили, в дисциплине не понимали, да и не осознавали главного - за все наши грехи первые порции гораздо более страшного гнева начальства получал именно Валера. Но отчитывая, громя и разнося нас, он дипломатично ни разу не показал, как много перед всем этим успел получить сам.
Так или иначе, у нас тогда складывалось впечатление, что он всё переносит легко, с юмором и бесшабашностью, как юноша. Хотя, откровенно сказать, было ему тогда лет двадцать семь. И не так уж далек он был от юношества.
Первый курс, это курс, имеющий в курсантской среде название - "без вины виноватые". Второй курс именуется - "приказано выжить"! Вот именно эти два курса нами и командовал Валера.
Муштра и простое переламывание всего "гражданского" в нас - вот в чём была основная цель первого курса. Нам запрещали всё, даже то, что суровостью застенков училища в принципе не запрещено. Для порядка. Для привыкания. Для того чтобы из школяра сделать вояку. На долгие годы.
А нам хотелось шика и лоска пятикурсников. Чтобы - гюйс с белой изнанкой, чтобы голландка - с двумя швами на рукавах и сшитыми в ателье погонами и "курсовками", чтобы бескозырка - не "аэродром заводского изготовления", а маленькая такая, аккуратная шапочка - "беска", чтобы брюки - клёш!
Ну, первые полгода мы обо всём этом, откровенно говоря, не мечтали. Привыкали и обтёсывались. После первого в жизни военного Нового Года головы наши начали, как говорят, "подниматься", характер, спрятанный отцами-командирами в дальние углы курсантского бытия, стал проявляться.
Самые отчаянные из нас стали потихоньку изгаляться над формой одежды. Это теперь называется - "подгонкой формы одежды", а раньше звучало как "изготовление неуставного обмундирования".
Сшить, к примеру, брюки-клёш в те годы стоило не дорого, но гораздо больше курсантского жалования. И тогда самые смелые прибегали к веками проверенному способу растягивания штанов.
Это выглядело так.
Из фанеры выпиливалась трапеция - "торпеда" - шириной в верхнее части с ширину брючины, а в низу - до бесконечности, то есть сантиметров на 50. И намоченные предварительно брюки медленно, со скрипом и треском надевались на это сооружение. Всё ниже и ниже, глубже и глубже. И всё это изделие оставлялось на несколько дней для полного естественного высыхания и фиксации. Потом торпеду вытаскивали, а брюки, слегка подсев, оставались растянутыми на ширину примерно 30-34 сантиметра. То есть - клёш! А что делать?
Ну и щеголяли мы в них по городу. Особенно те, кто был родом из Питера. Потому как нарядиться в такое великолепие в училище было невозможно. Никто тебя дальше кубрика во всём этом не выпустит. Вот и изгалялись, кто как мог.
Некоторые попадались на глаза кому-нибудь из начальников и тогда на подведении итогов звучало:
- Цветков! Ну, чьи это портки? Твои? И что это за портки? Ай-яй, какие они широкие у нас! Расклешённые!
При этом брюки Цветкова демонстративно вытряхивались перед всей аудиторией. Их ширина измерялась подсобными средствами - треугольниками, транспортирами, линейками и циркулями огромных размеров - которых было предостаточно в любой аудитории для черчения и измерения всяких изображений на доске.
- Что молчишь, голуба? Ничегошеньки сказать не хочем? Нет, ты не молчи! Ты вот мне скажи, радость моя, ты кого хотел удивить этими штанами? Ленинград? Город трёх революций?! Да он не такие портки видел!!!
Брюки с хлопком падали на пол. Одна нога Валеры опускалась где-то возле промежности повергнутых "порток", вторая хваталась за штанину и - рывком вверх. Треск разрываемого сукна наполнял тишину аудитории, и брюки превращались в два изделия. Иногда - в три. Но это был ещё не конец.
- Теперь, Цветков, бери эти текстильные изделия и беги в кубрик. А на следующее увольнение чтобы стоял в этих самых портках! Но приведённых в военно-морское соответствие! Швы я лично проверю! И померяю даже! Ленинград он хотел удивить... Нет, братец, форма создана, чтобы человека украшать! Помнишь классика? Нет? Так я тебе напомню. Классик сказал, что в "человеке всё должно быть прекрасным! Даже ж...а! Запомни! Любить надо классику...
Так, или примерно так, бывало часто. Потом мы подросли, и нам стало позволяться всё больше и больше. Штаны шириной с полтора ботинка уже никого так не разъяряли. Хотя и официально не поощрялись.
А иногда бывало так, что опростоволосившегося курсанта вызывали перед всеми в этой самой аудитории и начинался концерт. Вернее - СОЛО!
- Прихожай (это фамилия такая у одного из нас)! Ну, что скажешь? Из Сочи ты у нас? Ах из Сочи... А где там проживаешь? На Чапаевской? Это далеко от водички-то? Нет? Ну и как там, в Сочи, с гребным спортом? Гребут, болезные? А ты? Нет? А знаешь, Гена, почему тебя не взяли в эти... каноисты - гребунцы? Не знаешь? Так я тебе скажу! Тебя не взяли потому, что там, все гребу-у-ут! Понял? Не понял? Там гребут, а ты сейчас огребё-ё-ё-ёшь! Вот какая разница получилась. Теперь-то понял? Опять не понял...
Валера делал круг вокруг почти поверженного Гены, сверля его глазами. Глаза блестели потому как "Остапа несло". Валера поймал кураж, вошел в роль. В нём проснулись великий Щепкин, Бондарчук и Бельмондо одновременно. Он был в "полёте", уже не имела значения публика и аплодисменты. Он - творил!!!
- Ну, Гена, теперь, когда в твои воспалённые мозги попала мудрая командирская мысль, покажи-ка нам свои руки. Нет, ты не мне, ты - нам покажи! Всем! С заднего ряда видно? - руки отупевшего в конец курсанта понимались к небу, почти в мольбе.
- Так видно всем? Всем.... Ну и что видим мы на этих руках? На этих облагороженных великим трудом орудиях производства? А, Гена? Как ничего не видим? А это что? А это? Не видишь? А это, голуба, на твоих ручонках м-о-з-о-л-и! Мозоли у него, товарищи курсанты! А отчего? Кто знает? Нет, не от трудовых подвигов! Это у тебя, родное сердце, мозоли от лопаты!!! Какой лопаты? Да от той, которой ты говно на всю нашу роту бросаешь!!! Теперь понял? ... Нет у него мозолей... Мозолей нет, а вся рота в говне! И всё из-за твоих, любезный мой, подвигов!
Любил Валера красное словцо. Да и оно его, как видно, любило. Взаимная у них любовь была. Обычные вещи в его устах превращались в афоризмы и скётчи. Чуть ли не в интермедии.
Была ещё у него хорошая фраза, которую я понял только спустя много лет.
Было так заведено в начале нашей учёбы, что те, кто в течение суток сильно "отличался" и попадал "на карандаш" старшине роты, после отбоя, когда все благополучно измаявшись за день, падали на койки и начинали обниматься с Морфеем, отличившиеся организованным строем следовали в туалет-умывальник (гальюн - по-флотски). Там они получали в руки орудия труда, а в уши - персональное задание и срок исполнения. И начинали мыть-чистить-драить.
А остальные - спали. Сон был самым нужным для нас поощрением. Даже пища не так много значила для юных гардемаринов, как сон. А тут - будь любезен. Получи - и исполняй. Сначала это очень напрягало, потом стали привыкать и даже напевать, работая в гальюне, насвистывать или отпускать шуточки, и шёпотом над ними смеяться. Такое получалось веселье.
Однажды, дежуря по факультету, Валера вошел в расположение родной роты. Заглянув в гальюн, он увидел своих воспитанников, весело драивших унитазы, которые при этом ещё что-то в полголоса друг другу вещали и смеялись. Он вошёл уверенной походкой бывалого "моремана", все вытянулись, кто в чём был. А он изрек ту самую фразу.
- Хоро-ш-ш-ш-о смеётся тот, кто смеётся после отбоя!
Так что, учитесь жить так, чтобы могли смеяться "после отбоя"! Когда всем уже невмоготу и сил хватает только на придавливание своего бренного тела к койке - улыбайтесь. Если вам это удаётся, значит у вас ещё много чего хорошего впереди. А как же?