Дом семьи Нора стар, тёмен от времени, неприветлив для любопытных. Никто не помнит, когда именно его выстроили. Людям казалось, дом был таким всегда: старым строением когда-то белого, а ныне грязно-серого кирпича, с двускатной черепичной крышей, с узкими длинными окнами цветного витража, забором из непомерно разросшегося колючего шиповника.
Ныне владеют домом двое - мать и дочь.
Старшая Нора, немолодая, но ладная и симпатичная дама, немного не в себе. Так говорят люди, им виднее. Судите сами, разве может нормальный человек держать в своём доме несметное множество комнатных фиалок? Фиалки везде - в саду, на подоконниках, на лестницах, на столах. Фиалки самые разные: крупные и не очень, одноцветные и двуцветные, старые, молодые и совсем юные. Каждый день госпожа Нора обходит их по порядку. Поливает, подкармливает, удаляет засохшие листья, пересаживает деток с шеек старых растений, любовно выращивает молодняк...
И, между делом, думает о дочери. О позднем ребёнке, весёлой красавице с махровыми кудрями цвета 'фантазии'. О том, что на уме у девчонки одни утехи: скачки, танцы, молодые люди... Некому передать наследный Долг, совсем некому! И виноватых в том легко найти в зеркале.
Младшая Нора своенравна, капризна и взбалмошна. Стесняется выжившей из ума матери. Под грубостью и дерзкими её выходками горит застарелая детская обида: когда-то, давно, мать предпочла растения живой дочери. Пускай теперь сама и возится с ними на доброе здоровье!
Но иногда остатки совести поднимают голову, и тогда надменная Марта помогает матери: поливает, отщипывает увядшие листья, срезает поникшие цветоносы... Девушке нравятся среди прочих две фиалки: одна с крупными звёздчатыми цветками тёмно-фиолетового, почти чёрного колера и другая, сиренево-розовая пышная кудрявушка. Она даже поставила их горшки рядком, бок к боку. И не уставала любоваться симпатичной парой. До того оба растения выглядели нарядно и торжественно, ни дать ни взять, жених и невеста!
Мать увидела перестановку, вздохнула, свела в ниточку тонкие губы и... промолчала.
На самом деле младшую Нора звали не Мартой. Своевольная девчонка не терпела полученное при рождении имя. Но полностью вопреки материнской воле пойти не смогла и потому изменила в имени всего одну букву. Всего одну! Чем была бессовестно довольна. И, кружась перед старинным зеркалом, в упоении выкрикивала:
- Я - Марта, я - Марта, я - Марта, Марта, Марта, Марта!
Зеркало послушно отражало хохочущую красотку, но если бы у зеркала спросили, оно ответило бы, весомо и прямо:
- Не Марта.
Зеркала дома Нора умели видеть суть, их именами ложными провести было нельзя.
Лето выдалось знойным и засушливым. Утро подбрасывало в небо раскалённый добела солнечный диск, и городские улицы оплывали душной патокой сердитого полудня. Вездесущая пыль слоями ложилась на перекрёстки, подоконники, деревья, превращая мир в тусклую, выцветшую от света, фотографию.
Двое у скрученного засухой шиповника, юноша и девушка, словно бы сошли со снимка цвета сепии: неподвижные пыльные фигуры, рука в руке, и рамой им служил оконный проём старого дома. Влюблённые не знали, что за ними пристально наблюдают. Они смотрели друг на друга, только друг на друга, и мир для них умер, раз и навсегда свалившись за горизонт событий.
Настало время в доме Нора появиться третьему.
Только ведь как род продолжается? Всего двумя способами: как у людей или наперекосяк, через позор незаконного рождения...
Старшая Нора не тешила себя иллюзиями. В их семье из поколения в поколение всё происходило по схеме 'или', то есть, не так, как принято у благоразумных людей.
Но наивная Марта со всем размахом бесхитростной юности мечтала о свадьбе. О платье цвета топлёных сливок, о прозрачной кисейной фате, о букете кремовых роз рюмочками, о рысаках, серых в яблоко, уносящих счастливую пару к счастливой радужной жизни... Старшая Нора, слушая дочерины слова-взахлёб, лишь качала головой и плотнее сжимала тонкие губы. А вдруг сбудется, всё-таки сбудется, как девчонке желается? И что тогда? Марта не скрывала своих чаяний: избранник её, перспективный молодой человек, племянник городского врача, сам - столичный студент, будущий доктор, собирался покорять Новый Свет.
Где он, тот Новый Свет? Что он для дома Нора, век за веком сокрывавшего в себе сердце мира? Но нет, не удержит мальчишку постаревшая мать красивой девушки. Он не станет слушать её. А дочь... что с неё, с неблагодарной, взять. Влюблена...
Судьбы детей плетутся взрослыми. Иной раз вкривь да вкось, уж как получается. Но есть Долг, от него не откажешься, ему не позволишь повиснуть неисполненным. Нельзя, ни в коем случае нельзя отпускать из дома единственную дочь, последнюю надежду семьи!
В один из выжженных засухой дней Марта вернулась домой в отчаянии. Лицо - застывшая маска белого камня, в зелёных глазах чернота. И вот что теперь, всё? Старые стены, старые лестницы, фиалки, фиалки, фиалки, влажные запахи затхлой земли, мутные от времени окна, мать в старомодном платье с неизменной лейкой в сухих руках... Азарт ипподрома и быстроногие скакуны - для разлучницы. Новый Свет, солёные запахи морских пляжей, столичный блёск и шарм, - для серой крыски Амалии, откуда она взялась только, невзрачная, в платье дешёвого шику, падчерица булочника!
'По крайней мере, в её доме вкусно кормят. И не пахнет червями!'- ответ со смешком на вопрос, что в этой девице есть такого, чего нет у первой красавицы города Марты Нора, вскрыл сердце крест-накрест без наркоза.
- Из-за тебя всё!- не владея собою, закричала Марта матери, невозмутимо взиравшей на дочку поверх ряда любимых фиалок.- Из-за твоих... проклятых... проклятых...
Горло схватило спазмом. А на глаза вдруг попались цветы, те самые. Сиренево-розовая кудрявая и тёмно-фиолетовая звёздчатая. Только стояли они порознь почему-то и фиолетовые цветоносы сплетались косичкой с мелкими беленькими пупырышами невзрачной соседки. Соседки, так напомнившей Марте чёртову Амалию.
Не владея собой, Марта схватила фиолетовую и ахнула её об пол; брызнули во все стороны черепки. Девушка увидела, как страшно исказилось лицо матери... словно от боли? Но ей не было дела. Цок-цок-цок каблучками по лестнице, в свою комнату. Упала на постель, не снимая дорожного платья, и зарыдала в голос, стискивая кулачками тяжёлый бархат покрывала.
Она не чувствовала, как мать гладит маленькой ладошкой по спутавшимся розовым кудрям и шепчет негромко что-то своё... Тихие слова падали в отчаяние и умаляли его, разбавляя боль целительным сном.
Теперь пойдёт всё, как надо, как должно идти. Единственная дочь останется рядом. Род Нора не прервётся. ...
Главный врач города был уже немолод. Невысокий седоватый мужчина, с обширной лысиной под котелком, видел, наверное, столько же вёсен, что и старшая Нора. Он был сух, неразговорчив и нелюдим, но дело своё знал хорошо и город гордился его клиникой; слухи о чудо-докторе достигали дальних стран, откуда не раз наезжали жаждущие исцеления. Доктор Эван не отказывал никому. И умирали у него очень немногие.
В городе вообще последние лет двадцать умирали в основном лишь от старости.
Ныне доктор пил чай на веранде в компании с хозяйкой Нора. Невесёлый это был чай, полный горестной тоски. Эван-младший, племянник, перспективный молодой человек, подающий надежды студент и счастливый жених, упал вчера с яблони. Понравились ему яблоки, выспевшие на высоте, решил нарвать для невесты, скромной Амалии. Подломилась сухая ветка, сбросила вниз, на выложенную камнем дорожку, на один из наземных фонарей, освещавших сад в ночное время...
Вот он, рок. И великое искусство дяди не спасло.
Старшая Нора молчала. Что тут ещё скажешь... Судьба.
За ошибки молодости приходит расплата. Рано или поздно, но она приходит всегда.
Старшая Нора отставила чашечку и положила ладонь на руку доктору Эвану, утешая... хотя как тут утешишь? Время не пощадило кисть, когда-то белую, с ровными ухоженными ноготками, а ныне - обтянутую пергаментом сухой кожи, увитую тёмными венами, со старческими узлами на некогда тоненьких пальчиках... Доктор вздрогнул от прикосновения, поднял голову. И в безмолвии взглядов вновь натянулась, зазвенела упругой струной давняя горькая связь, одарившая когда-то обоих терпким вкусом запретных плодов.
Долгий отчаянный крик вспорол тишину. Это Марта встала на пороге, Марта, узнавшая страшную весть, Марта, переставшая быть Мартой навсегда. Она кричала и кричала, а затем, в безумии своём, бросилась к стенам и стеллажам. Фиалки полетели на пол, с хрупаньем раскалывались керамические горшки. Еле удалось утихомирить сумасшедшую, водворить в комнату, привязать к кровати. А она всё хохотала, хохотала, хохотала, не умея остановиться. И кричала, кричала, кричала:
Старшая Нора долго собирала разбитые цветы. Пересаживала, пыталась выходить. Получалось у неё не очень хорошо. Фиалки на веранде слабели, цветоносы покрывались ржавыми пятнами, облетали, а за ними загнивали и отмирали корни. Смерть неотвратимо распространялась по дому, захватывая всё новые и новые жертвы. Словно вспышка дочернего безумия не исчезла бесследно, но тяжелыми волнами расходилась теперь от эпицентра по всему дому, накрывая всё живое удушливой агонией.
В город пришёл мор.
Какое-то новое поветрие, не знакомое науке старого Эвана. Умирали мужчины, умирали женщины, умирали дети. Наконец установлена была причина: болезнетворный яд несли подземные воды, питавшие колодцы и главную реку города. Обезвредить яд не удавалось, хотя поиски противоядия велись и днём и ночью. По указанию врачей горожане искали новые источники, свободные от яда. Находили, но мало и далеко. А отравленные засыпали алхимическими препаратами и забрасывали землёй.
Город погибал, задыхаясь в лихорадочном жару.
И тогда доктор Эван вспомнил о виденном когда-то в далёкой юности: о саде дома Нора, огромном саде, заполненном фиалками и с единственным старым деревом в глубине. Корявый ствол, свидетельствовавший о нелёгкой жизни, встал перед глазами ясно и чётко, как на мгновенной фотографии. И там, возле ствола, среди вылезших наружу громадных корней...
... Родниковая вода была чиста и хрустальна. В тишине, стоявшей над садом и деревом, она струилась совершенно бесшумно. Три истока питали родник, три говорливых водопадика, сбегающие по могучим корням. Доктор Эван педантично исследовал каждый, методом, изобретённым когда-то им же самим.
Старшая Нора безмолвно стояла рядом. Она держала на руках крошку Десиму, плоть от плоти своей, дочку обезумевшей Марты и похороненного год назад Эвана-младшего. Год прошёл в жарком сумасшествии, целый год мелькнул как единый выдох. Оглянись, и ужаснёшься ненасытной быстротечности времени. Если ещё не утрачена способность оглядываться, конечно...
Доктор Эван не замечал малышку и, по правде говоря, не видел хозяйку. Он обнаружил яд! Один из маленьких истоков нёс в себе хорошо знакомую взвесь, и взвесь эта, вливаясь в общее русло, уходила под землю, к городу, .
Надо перекрыть смертоносный ключ! Уничтожить его, извести, засыпать. Доктор Эван торопился в клинику, - поделиться открытием с коллегами, организовать спасение. Он не видел, не мог видеть, как старшая Нора аккуратно перенесла несколько горшков с фиалками в комнату утратившей разум дочери. Туда, где сошедшая с ума Морта легко разобьёт их...
Мягонькие пальчики гладили листья, и лепестки цветоносов тянулись за ними, не желая расставаться. Маленькая Деси охотно возилась с бабушкиными цветами. В её по-детски пухлых ладошках словно бы светилось жаркое солнышко, питавшее растения не хуже живой воды из хрустального источника. А старшая Нора спешила передать наследное мастерство.
Отравленный ключ окружили фиалки, крепкие и мощные. Не многие из них могли похвастаться долговечностью. Как один из учеников Эвана, прививший себе смертельную болезнь, чтобы испытать спасительное лекарство. Мор отступил, но он будет возвращаться раз за разом, меняя обличия. Война, наводнение, эпидемия... Год за годом будут откупаться от бедствий люди. Кто чужими жизнями, а кто и своей. Пока не исцелена причина...
Каждый новый день неумолимо вёл старшую Нора к финальной черте. Подрастёт Деси, и подарит жизнь собственной крошке. Вместе они уж как-нибудь присмотрят за скорбящей разумом Мортой.
И за городом.
И за миром.
Придёт срок и Деси сама станет бабушкой.
Время вернётся на круги своя с рождением новой Морты.
А пока...
Пока неплохо бы им обеим испить чаю на открытой всем ветрам веранде...