|
|
||
В ГОСТЯХ У ГАРИКА Мы все собрались внизу. Было нас человек десять. Нас пригласили к Гарику на день его рождения. И теперь мы стояли во внутреннем дворе трёхэтажного дома, в котором жил наш общий знакомый Гарик. Не знаю, как остальные, а я Гарика почти не знал. Столкнулись мы с ним случайно. Я пришёл к морю и собрался уж было раздеваться, чтобы окунуться в набегающую на берег волну, и тут кто-то позвал меня. — Эй, брат,— услышал я за спиной,— а можно тебя на минутку? Обернулся — стоит у теннисного стола человек, в руках ракетка, а напротив — никого. — Ты не желаешь сыграть со мной в теннис? Вторая ракетка лежит на другой половине стола. — Ну же, смелее,— продолжает соблазнять меня парень,— бери, брат, ракетку! Играй, всё оплачено. Не бойся! Не желая выглядеть трусом, так уж и быть, беру ракетку, и мы играем несколько партий. Почти все я выигрываю. — Ну, что ж, с меня мороженое,— предложил вместо выигрыша Гарик.— Пойдём, что ли? Отказаться опять невозможно. Вышли мы к набережной, заглянули в одну из открытых круглосуточно кафешек. Как и обещал, Гарик угостил меня двумя порциями мороженого. Оно было весьма кстати тотчас после палящих лучей южного солнца. После мороженого последовало вино с шашлыками, затем было пиво с креветками, соки и домашняя чача. Угощались мы чачей во дворе одного из местных жителей. Впоследствии он оказался приятелем Гарика. Расстались мы почти друзьями. Он продолжал называть меня братом, и я уже почти поверил в это. Напоследок Гарик попросил у меня взаймы. — Просто я малость истратился,— объяснил он ситуацию,— мне лишь на мелкие расходы требуется совсем немного. Знаешь, я ведь другой костюм в спешке одел, а тот, в котором были деньги, остался в платяном шкафу. Сумма, которую Гарик с меня запросил, в несколько раз перекрывала расходы Гарика на угощения, которыми он меня удостоил в этот незабываемый день, проведённый в его компании. Ну, что ж: за всё приходится когда-нибудь платить, подумал я; бесплатным сыр бывает только в мышеловке. И дал, сколько он просил. Это были, если так можно сказать, предпоследние деньги мои; я с этого времени обретал статус почти банкрота. Смело можно было уезжать из этого курортного городка раньше задуманного. Хорошо, что деньги на обратный билет я отложил. Заметив моё разочарование, Гарик, как мог, меня утешал. — Да не переживай ты так, брат,— сказал он, дружески хлопая меня по плечу,— сегодня ты меня выручил, а завтра и я тебя выручу, может быть. Мы не должны друг друга оставлять в беде. Ведь ты брат мне теперь? Ну, скажи, ты мне брат? — Брат,— промолвил я сквозь зубы, всё больше чувствуя себя одураченным. О, этот безжалостный проходимец! — Ну, так что ты убиваешься-то так? Неужели из-за денег? Да отдам я тебе всё до копейки. — Когда отдашь?— слегка оживился я, хотя знал, что это так же маловероятно, как и то, что я Гарика хоть когда-нибудь ещё раз встречу. Именно этого Гарика. — Да хоть и через неделю отдам!— Тут Гарик подумал немного и продолжил, уточняя сроки отдачи долга.— Ну да, точно. Именно через неделю. Знаешь что,— вдруг предложил мне Гарик,— а приходи-ка ты ко мне на день рождения! Придёшь? — Пожалуй, приду. — Вот тогда я и рассчитаюсь с тобой. На прощание Гарик сообщил мне свой адрес. — Вот как придёшь ты в Морской переулок, так и спросишь там любого, где, мол, живёт Гарик. Тебе сразу укажут дом, где я живу,— подытожил он,— ты понял, брат? — Да, понял я. — Так ты придёшь? Скажи, придёшь ли ты ко мне на день рождения? — Ну, а куда же мне деваться? Приду, конечно. — Ну, вот и хорошо,— облегчённо вздохнул Гарик,— я жду тебя, брат. Обещаю, ты не пожалеешь об этом! Так я и оказался в числе приглашённых Гариком гостей. Меня заинтриговало это его приглашение. Может быть, он мне и деньги вернёт, понадеялся я в душе. Это было бы для меня приятным сюрпризом! Дом был тесен как изнутри, так и снаружи, и так густонаселён, что, глядя на жильцов его, трудно было понять, сколько их в этом обиталище, больше похожем на разворошённый кем-то сверху муравейник. И ещё возникало впечатление, что муравейник этот некто так и продолжает разворашивать, не позволяя жильцам угомониться и привести в порядок отдельные закутки своих распотрошённых клетушек. Бессчётные соседи Гарика всё время пребывали в хаотичном движении. Одни появлялись, другие с их появлением исчезали, и опять одни появлялись, а другие исчезали. Они были похожи на актёров, играющих второстепенные роли и слишком увлёкшихся мельтешением на сцене. Впечатление складывалось такое, что эти люди никогда не отдыхают, поскольку не устают. А если и отдыхает кто-то из них, так в любую минуту отдыхающий готов вскочить на ноги, чтобы бежать куда-то. И продолжать мельтешить перед глазами с таким видом, словно и не похрапывал он мгновение назад на кушетке, топчане или в кресле, расположенном в маленькой комнатушке, больше похожей на сотовую ячейку пчелиного улья. Настолько энергичны были соседи нашего Гарика, что за передвижениями некоторых из них, находясь во внутреннем дворике и наблюдая снизу, невозможно было уследить. Перемещались они в пространстве подобно юрким капелькам разлитой ртути, попавшей на поверхность, испещрённую неровностями, которую к тому же ещё и неведомая сила периодически встряхивает. И оттого ртутным капелькам, соседям Гарика, весьма затруднительно задержаться где-нибудь хотя бы на некоторое время. Несколько тонких, пошатывающихся под ногами стальных лестниц с чугунными перилами позволяли жильцам дома перемещаться с одного этажа на другой: вниз и вверх. И на каждом этаже были устроены площадки — кажется, тоже стальные,— которые можно было назвать своеобразной балконной сетью, расположенной так удобно, что в дневное время суток она всегда бывала донельзя загружена жильцами и гостями их. Иногда, когда события внутри двора вызывали всеобщий интерес, на перилах балконов, подобно тяжёлым виноградным гроздьям, свисали вниз люди, активно вмешиваясь бессчётными репликами и пространными монологами во все происходящие внизу мелодрамы и трагедии. Здесь же, во дворе, праздники всякие проводились и отмечались события, как радостные, так и печальные. Всё здесь было, и все здесь были. Люди спускались вниз, как муравьи, и тащили с собой, кто что горазд был притащить. Столы во дворе возникали из ничего в считанные минуты. Разнокалиберные части их старательно сносили по шатким леенкам во двор и составляли кое-как меж собой в одно П-образное целое, а после всё это шустро накрывалось скатертями и обставлялось всякими блюдами. И всё усаживалось по собственному желанию, кто где желал. У каждого уважаемого жильца было за столом своё исконное местечко. В праздничные дни в этом дворе, как и во многих других дворах, устраивали фейерверки; одну за другой взрывали петарды и жгли в неимоверных количествах бенгальские и всякие другие огни. Это делала молодёжь, а старики переживали, как бы милые шалопуты не устроили ненароком пожар в одной из ближайших квартир. Ведь запросто могло бы вспыхнуть что-нибудь от залетевшей в раскрытое окно случайной искры. Равно, как и угодившая на одну из гардин искра могла бы превратить в сноп огня пыльную тюлевую занавеску. Пищей пламени могли стать и подходящие для таких незапланированных несчастий платяные шкафы, тесно обставленные дорогими вещами из столичных бутиков и с местных вещевых рынков. Готовые загореться вещи громоздились также на окнах, закрывая и без того мрачную, с блуждающими внутри тенями, комнату от редких солнечных лучей, пробивающихся иногда сквозь густую виноградную лозу и хитросплетённые ветки деревьев. И на вывешенное наружу для просушки бельё могла угодить искра. Ведь бельё, висящее на верёвках, протянутых от одной жилой стороны к другой, поперёк всего двора, давно уже пересохло. Так, что и глажке не подлежало. Верёвку с бельём крутили специальной лебёдкой. Милые чьему-то сердцу вещицы незатейливого женского гардероба двигались вместе с наматываемой на барабан верёвкой и следовали прямиком к перилам площадки второго или третьего этажа. А там уж благополучно отцеплялись ловкими руками от прищепок, зажимов, подвешенных сверху крючков. А после все они аккуратно, вещь за вещью, складывались в большой эмалированный таз. В этом крошечном дворике, земля которого была устлана блестящей, отполированной множеством подошв и босых ног брусчаткой, росло с десяток фруктовых деревьев. Там были груши, яблони, айва и, кажется, инжир. И стояла в ту пору как раз середина лета, и на деревьях тяжело провисли давно поспевшие плоды. Кое-где они свисали почти до самой брусчатки. И ветки трещали, и от ветра ломались они под их тяжким грузом. А переспевшие плоды падали на камни, обрызгивая всё вокруг сладким, липким соком. И на этот сок слетались местные осы, они долго и настырно кружились, жужжа, над его клейкими лужицами, не давая покоя жильцам, привыкшим пить чай с мёдом или с конфетами на открытой площадке, расположенной напротив собственных окон. Устойчивый, дурманящий запах переспелых фруктов приятно щекотал ноздри. Но мы не смели прикоснуться к перегруженной плодами ветке одного из деревьев, поскольку нас могли сверху тотчас разоблачить, а это не входило в наши планы. Как-никак, мы были гостями Гарика и не имели права его подводить перед лицом соседей. Не хотелось омрачать замечательный для нашего приятеля день скандалом с жильцами, один из которых, наверняка, всё это время следил за нами особенно бдительно, поскольку одно или несколько деревьев были его собственностью. Мы продолжали разглядывать площадки вдоль стен и окна второго и третьего этажей, рассчитывая, что Гарик с самого начала устроит нам какой-нибудь приятный сюрприз, как только узнает, что мы на месте. Но, похоже, Гарика действительно не было дома, иначе он нас давно бы заметил, если квартира его не внизу, а там, куда мы с надеждой поглядывали. Мы стояли минут десять, но Гарик не появлялся. — А, может быть, Гарик ещё спит?— осторожно предположила миловидная девушка.— Пригласил нас к себе в гости, а сам проспал всё на свете! И как ему не стыдно? — Что вы, этого не может быть! Просто Гарик приготовил нам сюрприз. Он ведь так непредсказуем, наш дорогой именинник. — А давайте все вместе позовём его,— предложил долговязый юноша в строгих роговых очках и первый крикнул, сложив из ладошек подобье рупора: — Гарик! Нам не оставалось ничего другого, как долговязого очкарика поддержать. — Гарик! Гарик! Гарик!— заорали мы так, что на крик сбежались все соседи.— Мы тебя ждём, Гарик! Один из соседей нас поддержал. — Гарик, тут к тебе пришли, выходи к ним, Гарик! Не заставляй гостей нервничать!— крикнул он вглубь разворошённого муравейника. Прошло несколько секунд, и Гарик, наконец, вышел к нам. Он был в шортах, без рубахи и босой. Рубаху Гарик натягивал на ходу. Было видно, что он элементарно проспал; его лучезарная улыбка, подобная взошедшему солнышку, осветила нас сверху. Что и говорить, мы так обрадовались появлению Гарика, что никто не высказал и слова упрёка. Ведь Гарик обещал нам приятную, запоминающуюся встречу. Мы рассчитывали на это, а иначе бы не пришли к Гарику на день его ангела. Мы надеялись, что, выйдя к нам и принеся каждому тысячу извинений, Гарик наверстает упущенное за обильным, щедрым по-восточному столом, где мы уж и отведём душу. Но не тут-то было. Гарик не чувствовал себя виноватым. Он сказал так много слов, что в них всё утонуло и потеряло смысл, обесценилось до уровня детских побрякушек. Выяснилось, что никто из нас не знает о Гарике ровным счётом ничего. Никто не ведает, чем он занят, на какие средства живёт, где в этом доме его квартира. Если она у него вообще есть. Отвратительное состояние, когда, будучи в гостях, обнаруживаешь вдруг себя в подвешенном состоянии. Ни присесть некуда, ни перекусить нечем, хотя бы червячка заморить — ничего похожего! Вместо обещанного добродушного приёма, вместо угощений и приятных сюрпризов — лишь обещания и слова, слова, слова. В своей жизни я часто встречал похожих на Гарика молодых людей, внезапно объявляющихся, к примеру, в местах, где я собирался припарковать машину. Это бывало и в Одессе, и в Киеве, и ещё где-то на юге. Может быть, в Херсоне, в Ялте, в Туапсе или в Сухуми. Да, Гариков можно встретить в любом из этих городов. Везде они там в изобилии. Именно в южных городах их больше всего. В северных районах и на востоке такие люди встречаются значительно реже. Во всяком случае, они там не выделяются так ярко, как здесь, в общепринятых местах отдыха и оздоровления. Я бы так и назвал их — Гарики. На собственном жизненном опыте я убедился, как Гарики вырастают перед вами, подобно грибам после дождя. Стоит только остановить машину на одной из одесских улиц или переулочков, как Гарик тут как тут. Это — молодой человек со строгой повязкой на рукаве, с неопределённого вида жетоном, наверняка, не имеющим никакого отношения к муниципальным городским властям. В какой закоулочек ни заедешь, в каком тихом одесском дворике ни заглушишь мотор машины своей, предполагая, что удалось всех их объегорить, не тут-то было. Не успеешь и ногу с подножки опустить, а он уж тут как тут. Опять этот Гарик. Никуда от него не спрячешься, всюду он тебя найдёт. Безмолвной тенью перед тобой возникнет. Лицо у него загорелое, глаза бегают; ничего Гарику прозевать нельзя. А в руке — листик бумаги. Квитанция, очевидно. Хотя на квитанцию она похожа так же, как любая бумага, подобранная на улице или на пляже. Таких бумажек, имея сегодняшнюю множительную технику, можно наксероксить целые пуды. Каждая из них гарантирует доход, так что это — выгодное вложение бумаги. Бумаги, оказавшейся золотой. Бессмысленно, находясь в курортной зоне, пытаться избежать подобных расчётов. Гарики множатся в доходных местах в геометрической прогрессии. День ото дня Гариков всё больше. И что интересно, пока машина двигается по тесным, плотно забитым транспортом улочкам в поисках места для остановки, Гариков не видно. Они то ли где-то прячутся, подстерегая жертву подобно пауку, зависшему чуть повыше собственной паутины. То ли они ловко сливаются с остальными гражданами, не имеющими никакого отношения ни к расплате за парковку, ни к какому-то иного рода жульничеству, а просто прогуливающимися, как все нормальные жители и гости всякого курортного города. Вот и наш Гарик был, очевидно, из числа именно таких молодых и шустрых парней, всегда готовых на какую-нибудь изощрённую афёру. Для этого достаточно лишь проявить желание, а всего остального у таких, как он, всегда в избытке. Однако в нашем конкретном случае Гарик, при всём его умении проделывать какие-то свои делишки, не мог так расчётливо с нами поступить. Каким изощрённым коварством это было бы с его стороны: вот так вдруг пригласить нас к себе на день рождения и обмануть всех до одного! Мы верили, что Гарик не зря собрал всех нас в своём доме, и даже встретил, наконец, хотя и не совсем так, как мы ожидали, но всё же, похоже, был искренне рад нам. Полусонный, он шёл впереди нас и говорил, говорил, то и дело оборачиваясь всем корпусом, тормозя неожиданно, так что находящиеся позади натыкались на гостей, идущих впереди. И при этом Гарик так отчаянно жестикулировал, разводил руками, повышал тон голоса и то и дело вставлял в горячую речь сочные армянские словечки, что это завораживало. Как же это было колоритно и свойственно именно Гарику. Вот таким темпераментным армянским парнем мы как раз и представляли его. Но не похоже было, что мы, наконец, где-то остановимся, чтобы хотя бы перевести дух. Не все из нас были молоды, некоторые уже устали. Неужели Гарик решил нас сначала хорошенько поморить голодом, а уж после как следует покормить? Иначе, зачем бы стал водить он своих гостей с этажа на этаж, по дороге тарахтя без устали, ничего конкретного вот уж с добрых полчаса так и не предлагая. Возможно, в планы Гарика входило перво-наперво доказать нам, что и он чего-то стоит, несмотря на то, что живёт вот в таком муравейнике, где особо-то и не разгуляешься при любом желании. Не дадут, стучать станут, кричать через стенку, лёжа у себя на диване и прекрасно всё слыша. Если Гарика это так волнует, если собственный престиж для него и вправду не пустой звук, что ж, в таком случае мы готовы и потерпеть некоторое время, следуя за нашим именинником подобно послушной королевской свите. Безропотно сопровождающей своего эксцентричного и подвижного короля, куда бы ни направил он неугомонные стопы свои. И мы старались не отставать от Гарика, ловко увёртываясь от висящего на верёвках белья, передвигались вслед за ним по витым лестницам, по шатким стальным площадкам, несносно липким от разлитого по их ребристой поверхности слегка уже забродившего виноградного сока. Мы никак не могли взять в толк, в какой же из комнат живёт наш Гарик. И прописан ли он здесь вообще? В том, что Гарика здесь все знают, никаких сомнений ни у кого из нас не оставалось. С ним так часто перекликались невидимые нам люди, что это стало даже раздражать. Напоминало дешёвый провинциальный спектакль. Непонятно, как они угадывали его присутствие, находясь где-то внутри дома, но до наших ушей то и дело долетало: — Эй, Гарик, у тебя что, гости? — Да,— охотно откликался на обращённый к нему голос Гарик,— я пригласил их к себе на день рождения. — Ну, что ж, поздравляем тебя, Гарик. Ты же знаешь, что мы тебя искренно любим. — Знаю,— тоже коротко отвечал Гарик,— и вы как-нибудь приходите ко мне. — Хорошо, Гарик, как-нибудь и мы придём. Обязательно, можешь в этом не сомневаться. Похоже, не все нашего Гарика любили. В одном месте мы услышали в адрес именинника довольно критические замечания. Говорили меж собой две женщины: — Сначала он им всем мозги запудрит,— сообщила одна, неприятно хихикая,— а после наш Гарик ещё и возьмёт у каждого из них в долг по червонцу! — До завтрашнего дня или чуть позже,— поддержала вторая, тоже часто похихикивая. Завернув за очередной угол, я увидел, что это была безобразная толстушка с чёрными как смоль усиками, бурно растущими под ноздрями крючковатого, как у всякой некрасивой гречанки, носа. Она смеялась, а жир под кожей толстого тела её мелко-мелко подрагивал. Как не застывший холодец. Подобные ей женщины словно бы и не смеются, а слегка захлёбываются, то и дело отдуваясь, как после выпитых подряд нескольких кружек чая. Неожиданно мне в голову пришла следующая занятная мысль: а, может быть, он всего лишь чей-то близкий или дальний родственник? Племянник, скорее всего, или внучатый племянник; вечно я в этих определениях путаюсь. А поэтому и существует здесь Гарик на птичьих правах, не имея никакой личной собственности, кроме разве лишь двухразовой смены белья да потёртого кожаного чемодана с оторвавшейся деревянной ручкой. Впрочем, если Гарика в этом доме все, от мала до велика, знают, может быть я не прав, считая, что Гарик живёт здесь без прописки? Ведь он и появился перед нами, объявился на свет Божий, из какой-то комнаты, где, по всей видимости, крепко спал. Забыл и о том, что к нему должны прибыть гости, и что для них следовало бы заранее накрыть столы, стулья расставить, посуду. А, кроме посуды, на этот стол кое-что поставить и из еды тоже было бы неплохо. Если Гарик и вправду радушен и хлебосолен, то об этом и напоминать не стоило. Вино, фрукты, закуски и всенепременный лаваш — обязательный атрибут на всяком дне рождения. И Гарик в таком случае никак не может быть исключением из этого простого, но непререкаемого даже в мыслях житейского правила. Ну, нельзя же встречать гостей вот так, водя их бесконечно долго с лестницы на лестницу, с этажа на этаж! И трещать, трещать без умолку о своих финансовых и любовных успехах. Тех самых, которые уж скоро, возможно, превратят его в очень обеспеченного человека. Нет, это недопустимо! Да разве же это по кавказским обычаям? Пусть он и вправду чего-то в этой жизни добьётся, и пусть сто самых красивых женщин за год перебывают в его смятой, месяцами не стиранной и не глаженой постели, а нам какое до всего этого дело? Неужели Гарик не понимает, что с гостями так поступать нельзя, что категорически не рекомендуется их мурыжить на лестничной площадке, не приглашая в жилище? Туда, где всё должно быть давно уж накрыто и, где нам, наверняка, станет так уютно и весело, что мы обо всём на свете тотчас забудем, предавшись безудержно веселью и всяким прочим утехам, включая употребление множества горячительных напитков и вкусных кавказских блюд. Если Гарик приложит к этому определённые усилия, разумеется... Не все жильцы были к Гарику так добры, как тот человек, голос которого мы слышали в самом начале. Находясь на втором, кажется, этаже, седовласая старуха (а в этом можно было даже не сомневаться, судя по её скрипучему голосу), обратившись точно к такой же, как и сама она, седовласой подруге, спросила: — А кто это с ним? Ты не знаешь его, Рита? — Это мои гости, тётушка Гюзель,— тотчас ответил ей Гарик вместо собеседницы по имени Рита, так и не успевшей обдумать заданный ей тётушкой Гюзелью вопрос. Ведь Гарик прекрасно слышал весь разговор меж старухами, саму суть которого уловить было трудно, пожалуй, если бы пришлось после весь его детально проанализировать. Разговор этот был так себе, ну ни о чём, собственно. О каких-то болячках и лекарственных средствах, о молодом вине из свежесобранного винограда, которое неожиданно для хозяев прокисло. И причиной тому явилась обычная человеческая жадность, проявленная ими в целях жесточайшей экономии, связанной с потерей очередного кормильца. Сахара не надо было жалеть, чтобы прекрасную, наполненную солнцем и дарами самих небес Изабеллу не превращать в обычный винный уксус, сделали для себя вывод обе старухи, стараясь не задевать главного: трагедии в семье незадачливых виноделов. И о многом другом ещё болтали неизвестная нам тётушка Гюзель и её подруга тётушка Рита. Иногда переходя то на армянский, то на французский, который в их исполнении трудно было отличить от того же, армянского, они всё никак не могли всласть наговориться. Так, словно не виделись они сто лет, вот теперь и захлёбывались наперебой каждая от собственных впечатлений. — Так что ж ты водишь их за нос, Гарик? — обратилась к Гарику одна из старух, как мы догадались по её голосу: Гюзель. — Эх, сумасброд ты этакий, Гарик, — слегка и как-то по-отечески мягко пожурила его и вторая старуха, следовательно, это была Рита. На этот упрёк Гарик ответил страшенциям-подругам что-то по-армянски. И, судя по смеху случайных свидетелей их короткой беседы, ответил Гарик старухам весьма удачно и остроумно. Мы об этом могли только догадываться, поскольку в армянском никто из нас был несведущ. Не хватало нам ещё только собственным переводчиком обзавестись ради нескольких вот таких реплик, выдаваемых иногда самим Гариком или некоторыми соседями его против всяких правил гостеприимства. Ведь он знал о том, что мы в его языке ни бельмеса не смыслим. Так зачем в таком случае все эти остроумные реплики, шутки, какие-то фразы? Ну, кто из нас способен оценить их по достоинству? Если уж пригласил нас к себе, так и будь добр, говори с нами на нашем же языке. Разве это так трудно: выдержать каких-нибудь пару часов нашего присутствия? Эта же старуха, кстати, а именно тётушка Гюзель, как раз и предложила Гарику выпить с ней чашечку хорошего кофе, заваренного каким-то, дескать, особым дедовским способом, а не по-турецки, как это обычно было принято во многих армянских семьях. Но одна лишь чашка кофе, выпитого в гостях у тётушки Гюзели Гарика, как видно, не устраивала. Другое дело, если бы кофе своё усатая тётушка Гюзель, объединясь с толстушкой Ритой, предложила также и всем гостям Гарика. Вот тогда бы уж точно не отказался он от предлагаемого старухами угощения. Но в планы старух-подружек коллективное распитие кофе, похоже, вовсе не входило, поэтому повторного предложения пить его от них так и не последовало. Хотя мы и надеялись где-то в глубине души именно на этих женщин. Что поделаешь, ведь на самого Гарика надежды у нас не оставалось. А пить нам очень хотелось всё же. Как-никак мы были в гостях, некоторые специально с самого утра ничего не кушали. Некоторые даже кофе не выпили, надеясь на то, что у Гарика оно будет вкуснее. Может быть, именно поэтому Гарик и отказался от кофе, сославшись на присутствие с ним рядом гостей. А вскоре, как раз после отказа от кофе, Гарик совершил ещё одну непростительную оплошность. Он покусился в планах своих, высказанных вслух специально для нас, очевидно, всего лишь от желания удивить нас своей предприимчивостью. Так вот, Гарик покусился на самое святое, что только было в этом доме — на дворик, принадлежащий всем жильцам. — Вот в этом дворе,— произнёс вдруг Гарик с уставшим видом,— я собираюсь устроить летнее кафе. — То есть как это «здесь»? Прямо во дворе? — Да, прямо здесь. И никакой лишней мебели, интерьера: только столики и стулья. Ничего такого, что загромождало бы проходы. И всё это, представьте себе, в тени от деревьев. Нет, я обязательно займусь устройством именно такого кафе. Похоже, Гарик уже и сам верил собственным словам. Его несло всё дальше в этих грандиозных планах, высосанных в буквальном смысле слова из собственного пальца. Ведь эта была чистой воды импровизация. Разве неясно было, что ему только сейчас и пришла в голову эта странная идея? — А назову я это кафе... ну, скажем: «В нашем дворе» или «У айвы» Да, в принципе, всё равно как. — Гарик, а как же соседи твои? Они-то согласятся с твоим проектом? — А кто их будет спрашивать? — похоже, вскипел весь от негодования Гарик. — Да и куда они денутся? В этом кафе для них будут бесплатные обеды. Да, точно. Я это устрою. Их будут бесплатно кормить. Раз в сутки их будут угощать жирным кюфта-бозбашем или долмой. А по праздникам так и пловом с севрюгой, щедро украшенным гранатовыми зёрнами. И я, думаю, что они обязательно согласятся! Да я почти уверен в этом. За стенкой после его слов деликатно кашлянул кто-то. — Гарик, ты, что же: собираешься устраивать здесь общепит? — раздался из-за тонкой перегородки скрипучий голос того мужчины, который, как мы уже догадались, как раз и кашлянул, очевидно, прочистив предварительно горло. — Но запомни, Гарик своим жирным кюфта-бозбашем вот меня лично ты не купишь ни за что. Это тебе старый Аран говорит. Ты понял меня, Гарик? — А ты у нас об этом спросил, Гарик? — добавил ещё кто-то вслед за Араном. — Может быть, нас не устраивает твой плов с севрюгой. Хотя против долмы не имеем ничего против. А этот тонкий, почти визгливый голосок уже принадлежал, несомненно, женщине. Выходит так, что каждое слово, произносимое нами извне, было слышно им так же хорошо, как и нам? И всё они фиксировали, живо реагируя на любую несуразность, произнесённую Гариком, который по-прежнему пытался нас чем-то удивить? Но это, похоже, было всё-таки бессмысленным занятием. Во все попытки его развить очередную коммерческую идею, кто-нибудь из жильцов дома обязательно вмешивался вдруг и без промедленья вступал с Гариком в ненужную ему полемику, внося существенные коррективы в любое из высказанных им предложений. Вот как сейчас. — Гарик, и не думай даже об этом! Никакого кафе, слышишь? — предупредили Гарика уже с другого конца дома. — Ишь, чего удумал: долмой нас удивить! Неужели и там расслышали его слова? — Мы не позволим тебе здесь хозяйничать! — категорично заявили из боковой какой-то комнатушки. — Ты понял нас Гарик? — подтвердили совсем уж рядом. Не знаю, как Гарик, но мы всё уже поняли. Что ж, с такими активными соседями вряд ли Гарику удастся осуществить хоть что-нибудь из задуманного, без согласования со всеми, кто живёт в этом доме и кто, несомненно, знает толк в хорошей еде. О, надо было видеть в это время глаза Гарика! Мне, к примеру, показалось, что в них воцарилось отчаянье. И мне стало жалко его. Я готов был хотя бы частично простить Гарику его долг. Нет, совсем простить, пожалуй, этот долг я не смог бы, а вот отсрочить слегка сроки выплаты долга непременно бы согласился. Печальное это зрелище: индивидуум, не отвечающий за собственные, только что произнесённые им слова. На наших глазах рушились все надежды Гарика выглядеть основательным, умеющим крепко стоять на собственных ногах человеком. Меж тем, дело близилось к ночи, а мы продолжали бродить вслед за нашим именинником, тщетно пытаясь догадаться, что же он затеял. Не знаю, как другие, а я всё ещё надеялся, что Гарик ко мне подойдёт и, поблагодарив за оказанную ему услугу, вернёт взятые в долг деньги. Сам я стараюсь в долг никогда не брать, а если и беру иногда, так возвращаю свои долги даже несколько раньше, чем обещал их вернуть. Таков уж я, и тут ничего не попишешь. Это в крови. Другое дело — Гарик. Он совсем другой человек. Сказать честно: я таких людей не очень уважаю. И, может быть, по делу. Ну, если у Гарика и вправду сегодня день рождения, так почему же он до сих пор не пригласил нас к себе в квартиру или в комнату? Почему? Неужели даже по чашечке кофе или чая, на худой конец, мы не заслужили? А если он пытался нам что-то рассказать о себе, об успехах в делах, то где же доказательства его достижений? Ну, хотя бы в чём-нибудь одном! Разочарование в Гарике медленно созревало в моей душе. Зря я пожалел его тогда, на пляже, зря и пришёл сюда, непонятно на что надеясь. Точно так же, очевидно, думали и другие гости Гарика. Не одного меня Гарику удалось провести сквозь пальцы. Впрочем, понимал я и то, что жульничает Гарик так, по мелочам, что аферист он малого пошиба. Его действия всё равно что стрельба из пушки по воробьям — все эти пляжные и прочие афёры. Ну, какой от них толк самому Гарику? Себе только дороже, ведь сейчас он почти разоблачён нами. Лично я, к примеру, вижу этого не унывающего именинника насквозь. Как сквозь стеклянную колбу. И я понимаю теперь, что плакали мои денежки, что вряд ли Гарик когда-либо вернёт мне их. И зря я сюда пришёл, и зря согласился тогда играть с Гариком в настольный теннис. Это был очень хитроумный ход с его стороны — втянуть меня в свою мелочную афёру. Да, ему удалось меня очаровать с первой же попытки. Как же дёшево я был куплен Гариком! Но что он ещё способен придумать? Неужели настал бесславный конец организованному Гариком недоразумению? Что ж, очень хорошо. Скорее бы всё это закончилось! Мы преодолели ещё один пролёт круто уходящей вверх витой лестницы и оказались этажом выше. Только что все были внизу, на брусчатке — и вот мы уже на площадке второго этажа. Под ногами у нас скрипели шаткие листы металлического настила, но мы уже привыкли к этому и не боялись, что он вдруг под нами рухнет. Всё здесь было сработано прочно и на совесть. Весь двор с деревьями и рассыпанными на камнях разбившимися, перезревшими плодами от деревьев был весь внизу под нами, как на ладони. На какое-то мгновение Гарик обернулся к нам. Как мы успели заметить, лицо его опять было таким же вдохновенным, каким мы обнаружили его вначале, когда заспанный Гарик вышел к нам. — Да если я только захочу,— произнёс Гарик с оптимизмом (похоже, он успел забыть о проваленной с треском идее с устройством кафе во дворе дома),— так я могу вот прямо сейчас подогнать сюда машину. Большую машину, рефрижератор, и она спокойно пройдёт под аркой, я это уже делал однажды... — А зачем? — Ну, как это, зачем? — повторил заданный ему вопрос Гарик и объяснил, — пожалуй, полкузова этого рефрижератора как раз и удастся подогнать под ствол айвы. Он сильно ударит своим задним бортом в дерево, вот плоды с айвы в кузов и посыпятся. — Ну, и? — Что «ну, и»? Неужели так трудно догадаться? Ведь айву эту можно свезти на рынок и всю её до последнего фрукта продать. И если собрать все плоды хотя бы с одного дерева, так это же целое состояние! Вы представляете себе, сколько стоит айва где-то в Сибири или на Колыме? И в подтверждение своего проекта Гарик слегка наклонился над перилами площадки на втором этаже, где мы находились, и потянул к себе одну из густо усеянных сочными плодами веток айвы. Он резко дёрнул её. С грузной ветки щедро посыпались на брусчатку большие, уже поспевшие плоды. Они разбивались о камни и, разлетаясь на мелкие куски, лежали там, как кровью, истекая сладким, тягучим соком. Представить мы так ничего и не успели. На шум падающих фруктов, на голос Гарика вдруг с треском раскрылось окно в одной из квартир, находящихся внизу. — Паслюшай мэня Гарик, — неожиданно обратился к нашему имениннику чей-то слегка визгливый голос, — ну, что ты дэлаишь? Как ты смеишь трогать мой личный айва? Скажи мнэ, ты его паливал хатя бы адын раз? Ты его садыл, наконэц? Нэгадяй! Я буду на тэбя жаловаться! Нам всем стало неловко. Мы понимали, что Гарик всё это собирался устроить ради нас, своих гостей. И в то же время мы думали о нём: бедный Гарик! Ему так и не удалось удивить нас хоть чем-нибудь. Все попытки его произвести на нас впечатление, заканчивались разоблачением. И полным конфузом. Представляю его состояние. Ясно было, что и затея его с плодами айвы была чистой воды вымыслом. Никаких фруктов, оказывается, реализовывать он не имел права. И не только айвового дерева это касалось. То же можно было сказать и о сливе, и о грушевом деревце, и об инжировом. Ведь всё это были не его деревья. Гарик не имел к ним никакого отношения. Любой другой житель дома, в котором жил наш Гарик, на эти деревья прав имел куда больше нашего Гарика уже хотя бы потому, что никогда не заявлял о своих притязаниях на плоды с этих деревьев вот так громогласно, при своих гостях. Некоторое время мы вели себя тихо, боясь шевельнуться. Знали: за нами наблюдают. Этот невидимый нам человек, наверняка, ждал каких-то наших дальнейших действий. Ведь это было так уже ясно, что каждый наш шаг хоть кем-нибудь обязательно в этом доме контролируется. Наверняка и для Гарика это было неприятным сюрпризом. Впрочем, таким ли уж сюрпризом? Неужели Гарик не мог догадаться об этом? Что ж он так вот и жил в полном неведении о том, что здесь ему ничего не принадлежит и что он не имеет никакого права бесконтрольно завладеть хоть чем-нибудь у себя во дворе. На площадке, куда мы поднялись, были лавочки. Мы уселись на них, стараясь не разговаривать, а если и произносили меж собой пару словечек, то шёпотом, украдкой, боясь выдать своё присутствие. Гарик, глядя на нас, тоже перешёл вдруг на шёпот. — Знаете, что я вам скажу сейчас, друзья мои, — прошептал он, наклоняясь к нам. — Ну, и что ты нам, Гарик, скажешь? — промолвил кто-то из нас ироничным тоном. Гарик вынужден был наклониться ниже, поскольку ему сидячего места на лавочке не хватило. — У меня за городом есть своё собственное дело,— сообщил он, взглянув на нас сверху вниз всё так же победоносно, как он умел. Видимо, эта идея только что влетела в его взбалмошную голову. — Ну, и какое же это дело, Гарик? — произнёс тот же голос. Что ж, Гарик вполне заслуживал подобного отношения к себе. На его месте куда тактичней было бы просто молчать после всего того, что было им произведено и проговорено впустую. Сопел бы он себе в две дырочки да ждал бы терпеливо, когда все гости разойдутся, так и не получив от именинника ничего. Даже мало-мальски сносного угощения! Неужели он так ничего до сих пор и не понял? — Я подключился к местному нефтепроводу,— наклоняясь к нашим лицам, таинственно сообщил Гарик и добавил совсем уж тихо; так, что некоторые этого не расслышали,— только пообещайте, что вы об этом никому ни слова не скажете. Ну что, договорились? — То есть, как это подключился? — громко переспросила Гарика женщина с ярко накрашенными губами. — Воруешь ты эту нефть, что ли? — Ну, я же просил вас, мадам, говорить шёпотом,— мгновенно поднеся палец к губам, умоляюще произнёс Гарик, — а если даже и так, что же в этом зазорного? Все у нас так поступают, не могу же я быть исключением из общих правил? Скажите, могу? — Ох, не знаем, Гарик, — сухо ответил за всех полноватый мужчина. — Вот именно,— вздохнул наш именинник,— что не знаете, а говорите. Тогда нечего и перебивать меня, если не знаете! О, эти до боли знакомые многим из нас нотки в голосе нашего именинника! Ну, что ж, Гарик как всегда был в своём репертуаре. Тем временем ночь почти заканчивалась. А вскоре во дворе и вокруг двора и совсем посветлело. Упрямые солнечные лучи пробивались сверху, запутываясь в густых кронах плодовых деревьев и виноградной лозы. Многие в доме уже просыпались. Слышался шум воды, гудели краны, доносился едва уловимый шум включаемых газовых конфорок и ленивая перебранка каких-то полусонных супругов. Доносилась также и гортанная женская речь, изредка перебиваемая хрипловатой мужской. Кто-то из них, как видно, проснулся чуть раньше другого, и началось, как обычно и начиналось всё в этом доме. Они пытались разобраться, где его носки: в шкафу, под кроватью или в ванной. Выяснилось, что носки лежат на кухне, под обеденным столом. Тогда они стали выяснять, как эти грязные противные носки могли попасть в святая святых — на то место, где люди всё же кушают еду, а не нюхают всякую разбросанную где попало гадость. И всё это в мельчайших подробностях мы вынуждены были слушать, как и вкрадчивый теперь шёпот нашего неутомимого на фантазии друга, Гарика. — А зачем тебе нефть, Гарик? — Как это, зачем? — повторил он удивлённо и тут же ответил, загадочно округлив глаза,— да чтобы бензин из неё делать. Неужели это вам непонятно? Дальше нам было уже не так интересно, как вначале, когда мы к нему только пришли и были полны ожиданий. Мы знали, чем всё это может закончиться. Очередным блефом — вот чем. А мы и так уже досыта были накормлены нашим неутомимым Гариком. И обещаниями его всё тотчас устроить как в лучших домах Парижа, и попытками Гарика доказать нам свою состоятельность, свойственную лишь наиболее ярким личностям. И мы уже убедились воочию в том, что Гарик таковой личностью быть не может. Гарик пал в наших глазах так низко, что уже ничто не могло спасти его подмоченную репутацию. Нам уже ничего не хотелось: ни видеть, ни слышать, ни, запасаясь терпением, ждать. Всё! С нас достаточно! Хватит! Мы и так уже досыта нахлебались всего этого. И мы собрались уходить; для чего только и требовалось от нас, не раздумывая больше ни секунды, спуститься вниз по кривой стальной лестнице. Внизу к этому времени образовалась толпа новых людей. При виде Гарика они заметно оживились. — А вот и Гарик наш! — радостно воскликнул один из них, молодой человек с причёской под панка. На нём выделялся старательно раскрашенный тремя цветами куриный гребешок, выпестованный посреди гладко выбритого черепа. Голос его был весёлым и оптимистичным: — Вау, Гарик. А вот и мы пришли! — неистовствовал размалёванный петушок.— Привет, кореш! Ты нас заждался, небось? И все остальные, которые были с ним рядом, словно по команде тоже стали кричать; как и мы кричали недавно: — Гарик! Гарик! Гарик! — Поздравляем тебя, Гарик,— подлил масла в разгорающийся огонь всеобщего ликованья визгливый женский голосок,— выходи встречать гостей, Гарик! Ну же! Мы ждём тебя. И кто-то лишённый напрочь слуха надрывно этак запел известное всем поздравление на ломаном английском языке. Его поддержали остальные. И счастливый, вновь наполненный неиссякаемым оптимизмом Гарик шагнул к перилам внутреннего балкона, лучезарно улыбаясь сверху гостям, стоящим внизу. О нас Гарик забыл напрочь. Мы для него стали отработанным материалом. Мы догадались тотчас, что и эти люди пришли к Гарику на день рождения. Только нас Гарик пригласил чуть раньше, а этих людей он пригласил на более позднее время. Очевидно, он так рассчитал, что явятся новые гости как раз тогда, когда наше терпение уже иссякнет. И как же удачно у него это получилось! Просто блестяще. Единственное, что у Гарика получилось в этот день на все сто. У нас, действительно, не оставалось больше никаких сил. Даже на то, чтобы предупредить их. Бедные, они не представляли себе, что ждёт их в гостях у Гарика! |
|