|
|
||
РОЗЫГРЫШ Решил я по старой памяти проведать Дом офицеров. Хотел было позвать за компанию одного из своих добрых приятелей-холостяков, но тот, сославшись на нездоровье, идти со мной отказался. Дело было зимой. Где-то после Рождества. Шёл в этот день крупный снег. Будь я с приятелем, конечно, поехал бы на машине, а одному ехать на ней не хотелось. Её пришлось бы оставить на улице. Снег был обильный и валил он, почти не переставая, вторые сутки. Не хотелось мне после расчищать лобовое стекло и сгребать снег с крыши. К тому же, пришлось бы загонять машину в гараж. И там, разумеется, довелось бы повозиться, расчищая проезд в ворота. А не хотелось бы. Вот и решил я в центр города добираться троллейбусом. Добрался, захожу в фойе — гляжу, всё там блестит, ярко освещённое люстрами с многоваттными лампами. Раньше в этом доме, говорят, было то ли дворянское собрание, то ли попечительский Совет. А нынче по выходным в этом старинном здании устраивали танцы. Для тех, кому за тридцать. Но собирались там, преимущественно, женщины и не только «за тридцать», но за все сорок-пятьдесят. Танцы были с буфетом, с бильярдной и с туалетами, находящимися внизу и открытыми до полночи. Было даже казино, игровой зал; ставки, впрочем, были небольшие и играли там редко. Я имел в тот вечер твёрдое намерение познакомиться с какой-нибудь интересной, приятной с любой точки зрения женщиной. Мне хотелось бы выбрать среди них такую, которой не было бы ещё тридцати. Симпатичную блондиночку, к примеру. Или же не менее симпатичную брюнеточку. Большой роли цвет волос для меня, прямо скажу, не играл. Главным было подыскать для своего одинокого, безутешного сердца очередную даму, которая понравилась бы мне с первого взгляда. Пусть ей будет чуть за тридцать, но не больше тридцати пяти. Если она окажется старше, вряд ли меня это устроит. Женщины к сорока и чуть за сорок — это, как правило, хорошо сбитые, кряжистые лошадки с бурно седеющими гривами, которые им то и дело приходится подкрашивать, чтобы не выдать себя с головой. А у некоторых из них уже намечаются и двойные, и тройные подбородки. К тому же они ощутимо раздаются в боках и в бёдрах. И эти лошадки так бойко скачут, танцуя там, наверху, что постанывают паркетные полы на втором этаже и, кажется, они чуть смещаются под тяжестью их коротких, мясистых туш. Для многих мужчин — а я не был исключением — такие героини не представляли особенной ценности при выборе подходящей кандидатуры для обычного, ничего не значащего секса. Не говоря уже о более серьёзных, длительных отношениях. Я вошёл внутрь и, купив входной билет, направился в гардероб. Увидев редкие женские одежды, висящие на вешалках, я убедился, что народу на дискотеке, которая уже вовсю грохотала в зале на втором этаже, не густо. Это уменьшало и без того призрачные шансы на удачное знакомство. В довершение прочих неприятных ощущений, едва успел я снять кожаную курточку с шарфиком и кожаную кепочку-жириновку с козырьком, как вдруг обнаружил перед собой весьма ревнивую свою супругу. Её появление, в Доме, где семейным женщинам делать было нечего, для меня оказалось подобно раскату грома среди ясного зимнего неба. В подобные места мы с ней никогда не заглядывали. Да что там танцы, мы и в ресторанах-то не были лет уж десять. К тому же, я всегда тщательно рассчитывал подобные мероприятия, так что нам даже теоретически было невозможно встретиться вот так, с глазу на глаз. Когда я обнаружил её перед собой, бедные мои ноги одеревенели и приросли к скользкому, благодаря втёртой в него мастике, паркету. И не столько поразило меня её появление, сколько то, что она была не одна. Рядом с ней находилось существо неземного происхождения, держащее мою супругу под руку. Выглядело это существо так раскованно, словно они были в самых интимных отношениях. А я-то думал, что жену свою знаю хорошо. Ещё бы, столько лет вместе. Я не в силах был представить, что она способна на подобные сюрпризы. Теперь я мог собственными глазами убедиться, что женщины меж собой бывают более близки, чем с лицами противоположного пола. И это открытие для меня оказалось настолько неожиданным, что я, откровенно говоря, растерялся. Не знал даже, как поступить. Подойти к ним, заговорить, попросить, чтоб супруга нас познакомила? А, может, это будет некстати, и вдруг она смутится при моём появлении? Кто знает, возможно, у них устоявшиеся интимные отношения? В наше время всё так перемешалось, ничего нельзя предсказать более-менее точно или логично объяснить. Неужели моя супруга способна на такое коварство? Или я не устраивал её как партнёр по сексу, вот и результат? Ну, не мог я никак этого ожидать от собственной супруги. Все её школьные и институтские подруги постепенно исчезали из виду оттого, что супруга моя меня очень любила и ревновала к каждому женскому профилю, на котором улавливала мой восхищённый взгляд. И вели мы довольно замкнутый образ жизни. По гостям, особенно в те дома, где я мог бы встретиться с какой-нибудь хорошенькой женщиной, ходили мы редко. Да и нас принимали там неохотно из-за чрезмерной ревности моей супруги. Её подруги настороженность эту чувствовали нутром, и всё реже наведывались к нам, пока совсем не исчезли. Все до одной. А новых подруг супруга так и не заводила. Были среди наших общих знакомых и соседи по дому, и коллеги по работе, но только с теми она общалась, на кого и взглянуть лишний разочек, откровенного говоря, мне было тоскливо. Всего, конечно, можно было ожидать от моей супруги. Известно, что любая женщина — загадка, разгадать которую иной раз и целой жизни не хватит. Но чтобы вот такая милейшая особа объявилась среди её подруг, более того и шла бы с ней под ручку! Просто невероятно! Мне показалось, что это всего лишь сон, и я, больно ущипнув себя за бедро, вскрикнул от боли. Стройная фигура, изящная шейка, распущенные волосы, чуть обозначенные неброской помадой губы. Она смотрела на меня с благосклонной улыбкой, и сердце моё забилось учащённо. Я стоял, не зная, что сказать. Её улыбка особенно меня смущала. С женой под руку, а улыбается мне! Чувствовался во всём этом какой-то подвох. Что-то явно тут не сходилось. Не могло так быть, чтобы она обратила на меня внимание. Это моя ревнивая супруга против меня, наверняка, что-то затеяла! Уверен, что была во всём этом какая-то пока ещё не понятная мне игра. Игра провокационного характера. Неужели возможно, чтобы и такая красивая незнакомка, и жена моя смотрели на меня не с насмешкой, а так благосклонно и доброжелательно? И, что поразительно, обе сразу. Ещё удивительнее были слова, с которыми обратилась ко мне супруга. Я ждал от неё упрёков, ведь то, что я захаживаю в Дом офицеров, для неё являлось тайной за семью печатями. К тому же, я был уверен, что она на даче. Я сам провожал её туда. И я ушам своим не верил, в молчании принимая каждое слово её. — Вот что, милый мой,— начала она ласково, что в таких ситуациях ей было не свойственно,— я убедилась, что ты неисправим,— продолжила она, глядя на меня с любовью и нежностью. Я чуть не расплакался. Как же глубоко тронули меня эти слова! — И не пробуй мне возражать,— спешила высказаться супруга голосом ещё более ласковым. Мне показалось, что и она едва сдерживала слёзы.— Я знаю, всю жизнь на уме у тебя было одно. Я замер, как страстный охотник при виде шумно взлетающих над поверхностью озера уток. Ну, вот сейчас она произнесёт то, чего я от неё ждал. А ждал я от жены упрёков, оскорблений и угроз. И ничего другого. — Я это чувствовала постоянно,— продолжала она совсем в не оскорбительном тоне,— где бы ты ни был и что бы ты ни делал, все мысли твои были об одном. Ну, теперь-то уж точно она выскажется сполна. Выпалит всё, что накипело в душе за многие годы! Вспомнит все мои измены, все тайные свидания и постоянную влюблённость в кого-нибудь на стороне. Дальше — очередное предложение о немедленном разводе, о разделе имущества, и прочее. Как всё это скучно! — Ты мечтал встретить её? — слышу я от жены, удивляясь всё больше, но губу пока не раскатывая. — А что, разве не так? — следует с её стороны ещё один вопрос, поскольку ответа на первый не последовало. — Ту единственную тростиночку серебряную,— продолжает супруга сбивчивую и непонятную речь,— ты искал встречи с ней даже во сне. Думаешь, мне легко было переносить тайные свидания с одной, с другой, с третьей? О, эти бесконечные поиски! Во сне ты сладострастно стонал, получая наслаждение на стороне, общаясь Бог весть с кем, и сердце моё кровью обливалось. Странно мне было слушать этот пространный и взволнованный монолог супруги. Может быть, прочтя один из моих рассказов, она подумала, что он автобиографичен? Но разве не имеет права художник на художественный вымысел? А ведь я всё это придумал, сочинил. Так разве можно было принимать вымысел автора за чистую монету? Ну, прямо нонсенс какой-то! Нельзя же быть такой ревнивой. Неужели я был прав, сочиняя в одном из своих ранних рассказов письмо любовнице с просьбой не сниться мне больше, поскольку у меня ревнивая жена? — В общем, я так устала видеть твои страдания,— говорила она, часто моргая ресницами, похоже, что нервы её были на пределе.— Нет, я уже не ревную тебя ни к кому, для меня это давно потеряло значение. Я понимаю, рано или поздно это должно было случиться. Тут она заплакала. Слёзы из глаз её текли ручьём и мешали ей продолжать. Какое в этот момент я испытывал раскаяние! Не могу передать свои чувства словами. Я готов был упасть перед ней на колени и, прослезившись, просить, вымаливать у своей бедной жены прощения. И за все грехи свои тяжкие перед ней, и за свои пустые бесплодные мечтания. За всё. Да, готов был. Если бы... если бы не милая улыбка на личике этого ангелочка, явившегося перед взором моим не иначе, как с самих небес. Она-то и не позволила мне произнести хоть одно покаянное словечко. Да какое уж там раскаяние? Я ведь просто онемел при виде очаровательных глаз незнакомки. Страстная волна желания обладать ею овладела мной с такой силой, что я потерял голову. Моё приподнятое, романтичное состояние не ускользнуло от глаз моей некогда ревнивой супруги. Представляю, каково было ей наблюдать всё это в непосредственной близости! — И я решила,— взволнованно продолжала она, перестав плакать,— в общем, я так решила, что я должна тебе помочь,— продолжила далее супруга моя, из последних сил пытаясь сберечь самообладание,— и вот, выйдя в город, я долго искала такую женщину, которая бы тебя устроила. Незнакомка молча кивнула, подтверждая её последнюю фразу. — Боже!— едва не вскричал я, ещё не веря словам своей супруги, но доверяясь бессловесному кивку этой прелести. — Мы с ней столкнулись в центре города. На той улице, где ты обычно их преследуешь. Взглянув на неё, я убедилась, что она создана для тебя. Я знаю твой вкус. Как видишь, она очаровательна. Незнакомка ещё раз кивнула. С её лица не сходила благосклонная улыбка, с которой явилась она предо мной в просторном фойе Дома, где, судя по всему, уже происходили танцульки, и с которой внимала каждому слову моей благоверной супруги. — Когда я увидела её, я просто потеряла дар речи,— продолжила супруга,— не правда ли, она прекрасна? — Да,— коротко подтвердил я,— она прекрасна. — Это длилось мгновение, мы двигались в разных направлениях но, придя в себя, я её догнала и, страстно умоляя выслушать меня до конца, всё о тебе рассказала. Всё-всё, представляешь? Я неопределённо повёл плечами, не зная, что такого особенного обо мне можно было рассказать этой богине. — И, представляешь, она со мной согласилась,— вздохнула моя супруга.— Она готова соединить с тобой свою судьбу. Вот это да! Ну и дела! Как я ни старался, не мог поверить своему счастью. Тут чувствовался какой-то подвох. Ну не могла она так поступить! Не могла!! Незнакомка тем временем снова молча кивнула. «Неужели у неё что-то с голосом?— подумал я с тревогой.— А, впрочем, Бог с ним, с голосом! Даже если она немая, неважно. Такая красота хороша и без голоса!» Всё в ней подтверждало слова моей супруги. «Если у тебя возникло желание целовать нас, возможно — это судьба» — обращались ко мне её губы. «Если у тебя возникло желание заглянуть в душу этой богини, мы к твоим услугам, заглядывай в нас скорее,— присоединялись к губам и глаза незнакомки. Бездонные, цвета морской волны глаза, какими и до конца жизни своей не насмотреться мне... Незнакомка продолжала молчать, но каждая частичка тела её присоединялась к губам и глазам, обращаясь ко мне с подобными речами, и возбуждая во мне страсть чрезвычайную, невыразимую никакими, известными мне словами. Всё в ней доводило меня до публичного экстаза, который я больше не мог сдерживать. Я настолько был потрясён происходящим, что моя отвисшая челюсть могла разочаровать прекрасную незнакомку. Никогда ещё не выглядел я так глупо. Поймав своё отражение в зеркале на стенке в фойе Дома офицеров, я сам себя не узнал. После откровений супруги я молчал, не зная, как реагировать на то, что она предстала передо мной в образе свахи. Подобная жертвенность так редка в наше время. Если она вообще возможна. — И я смогла убедить её, что ты без неё погибнешь,— добавила супруга, почти лишаясь чувств. Представляю, чего ей стоило отказаться от своего семейного счастья. Хотя, кто знает, счастлива ли она была со мной? Вполне возможно, что я слегка преувеличивал собственное значение. И вновь благосклонный кивок незнакомки, подтверждающий и эти слова моей по-ангельски доброй супруги. Каким же благородством было её поведение. До глубины души был потрясён я чистотой её замысла и столь удачным выбором. Тут чувствовался безупречный вкус, приобретённый моей супругой за долгие годы, проведённые со мной, полностью совпадающий с моим вкусом. Идя с ней, я вертел головой, не упуская ни одной короткой или же с разрезом юбки, вот у неё и сложилось представление о моих вкусах. Не зря говорят в народе, что муж и жена — одна сатана. Признаться, впервые в нашей совместной жизни жена произвела на меня впечатление настоящего ангела столь душевным и трогательным расположением. Подобного самоотречения со стороны женщин, кроме мамы моей, я в жизни не встречал. Мне казалось, что подобных женщин в природе не существует, что уж было говорить о моей ревнивой супруге. — И, как видишь, она рядом,— всхлипнув, прервала жена мои радостные мысли, едва удерживаясь от потока новых слёз. — Успокойся,— попросил я супругу, желая выслушать её до конца. Её слова целебным бальзамом вливались в моё сердце. — Какое счастье, что она согласилась,— продолжила супруга,— и я устроила вам эту встречу и, наконец, могу расстаться с тобой, мой милый, с лёгким сердцем. Ты уж прости моё волнение. Видишь, я не в себе. А вы, а вы...— произнесла она, почти теряя равновесие,— А вы будьте счастливы. И прощайте. Ну, всё. Больше мне сказать нечего. Я... Мне плохо... Простите... Ой! И супруга моя свалилась на пол без чувств. Я продолжал стоять истуканом, а кто-то из случайных свидетелей этой сценки к ней бросился... Одна из тех женщин, представляющих в своём лице обслуживающий персонал Дома офицеров, которые ничего никогда не упускают. Они, как временные тряпичные затычки для ванной, появляются именно там, где их присутствие меньше всего желательно. Где всё сверкает белым кафелем и полировкой, вдруг объявляются они: несуразные, неуместные и давно отслужившие отведённый им срок. Скорее всего, это была гардеробщица или билетёрша. Я плохо запоминаю их тусклые, схожие меж собой лица, их имена и фамилии. Для меня все они, эти кассирши, гардеробщицы, судомойки и вахтёрши, что-то вроде интерьера помещения, где приходится сталкиваться с их недоброжелательными физиономиями. Лиц их я не запоминаю, потому и путаюсь всякий раз, пытаясь вспомнить, где я их только что видел? Думаю, это была уборщица с первого этажа, или кассирша из вестибюля, сидящая за окошечком, расположенным справа к входной двери. Увлечённый незнакомкой, с которой меня свела супруга, я ничего во всём подлунном мире больше видеть не желал. Я видел её одну и больше никого. Это очаровательное, неземное создание. И хотя это жестоко, неблагородно и безнравственно, отвлекаться на другое было выше моих душевных и особенно физических сил. Даже на лишённую чувств супругу. Каким неописуемым счастьем было, что нас свела судьба! Не без помощи, правда, супруги моей, но ведь это произошло, наконец. И, выходит, что судьба не промахнулась, избрав такой вариант. Неточные выстрелы её случались раньше, когда я действовал самостоятельно и ничего существенного в жизни не добивался. Я понимал, что в глазах редких свидетелей этой сцены выгляжу подонком и мразью, каким-то просто отпетым негодяем. На их взгляд я, возможно, был существом, гораздо худшим, нежели какой-нибудь убогий душой, жалкий сутенёр или альфонс, промышляющий на наивности и самоотверженности представительниц более очаровательной и легкомысленной половины человечества. Если следовать логике, от меня требовалось немедля броситься к ногам лежащей бездыханно супруги моей, а не стоять бесчувственным чурбаном. Я был обязан броситься на колени и слёзно умолять о прощении моей заблудшей, погрязшей в грехах души. Всё это так, и я этого не отрицаю. Я охотно именно так и поступил бы, но... Именно такой результат и можно было предвидеть, немного зная мои давние привычки и нажитые с годами пристрастия. Как ни стыдно признаться, видел я перед собой одну лишь её. Её, мою несравненную мечту! Незнакомку, ставшую для меня воплощением реальности. Ничего больше вокруг себя, ни одного достойного взора объекта не замечал я, кроме этой обворожительной женщины. Я не в силах был оторвать от неё взгляд, голова моя кружилась, сердце билось учащённо. Её красота меня пленила так, что пожар страстей запылал во мне изнутри и снаружи, залив щёки румянцем, а глаза наполнив лихорадочным блеском. Страсти лишили меня не только элементарного чувства долга по отношению к жене, но и возможности поступать здраво. Страстная любовная нега овладела всеми членами моими. Бывало и прежде, что объявившаяся среди толпы со смелым разрезом вечернего платья утончённая леди вынуждала меня преследовать её до театра драмы или ресторана. И у двери, за которой исчезала она, бывало, приходил я в себя, почувствовав одиночество и несостоятельность. Или замечал я кончик маленькой ножки под длинным платьицем, если оно без разреза, и красоту ног не узреть. Иногда того, что удавалось мне заметить, проезжая в троллейбусе или в машине, было достаточно. Многие могут вспомнить, как это было у Пушкина. В одной из маленьких его трагедий. В той именно, где поэт вёл вдохновенную поэтическую речь о герое своём Дон Жуане, упоминая о богатой его фантазии. Стоило Дон Жуану обнаружить лишь кончик женской ступни, как воображение его могло дорисовать и всё остальное. Был бы повод подключить воображение. Пока я об этом размышлял, незнакомые люди привели мою супругу в чувства. Сообщая об этом, испытываю, разумеется, угрызения совести, но, думаю, вряд ли когда-то исправлюсь. Горбатого могила исправит. Благодаря заботливым работникам Дома моя супруга находилась с нами рядом. И не только находилась, но продолжала руководить моими действиями. — Ну, иди к ней, иди...— услышал я за спиной нежный голос супруги.— Что ты стоишь как истукан? Иди, смелее, бери её и наслаждайся близостью с ней. Она твоя, неужели ты не можешь в это поверить? Я прошу тебя, не мешкай,— тут её голос показался мне раздражённым. Её стала выводить из себя моя нерешительность. «О, драгоценная моя! — так и хотелось вскричать мне в ответ моей добродетельной, столь многим жертвующей ради моего блага супруге.— Это лучшее из всего, что между нами было за четверть столетия семейной жизни. О, если бы ты знала, как я благодарен тебе за твою заботу!» Но я промолчал. Мне было понятно, почему я это сделал. Я был всецело поглощён незнакомкой. Глаз с неё не сводил. Забыл не только о собственной жене, но и обо всём на свете! Что мне безликие стены этого дома, что весь город мне, погружённый в сугробы и мрак с выключением осветительных фонарей и ярко мигающих рекламных щитов? Что мне осуждающие взгляды и неодобрительный шепоток за спиной, когда я вижу её, только одну её перед собой? Потому, наверное, я ни слова не мог исторгнуть, пребывая в оцепенении перед этой божественной красотой. Голова кружилась от исходящего от неё неземного запаха. Она вся дышала и другим давала счастье дышать духами и туманами. «Да уж куда там до этой красавицы и самой блоковской незнакомке? — сверкнула в голове моей дерзкая мысль.— Та всего лишь блоковской была, пусть и самой распрекрасной на всём белом свете, зато эта — моя». И этим всё сказано. Своя незнакомка ближе к телу. И вот, очарованный, ослеплённый, потерявший всякий контроль над собой, я оказался рядом. Через мгновение я держал в дрожащей от возбуждения руке её прелестную, приятно пахнущую маленькую ручку. Я коснулся одеревеневшими от неуверенности губами крошечных, тоненьких пальчиков, замирая от неземного восторга, волнами растекающегося по чреслам моим. Какое счастье, что мы с ней, наконец, встретились! То есть, что нас свели. Так ведь получается! И кто свёл? — восклицал с восторгом потрясённый до глубины рассудок мой. Супруга моя! Сама!! Собственными стараниями, жертвенно, от чистого сердца, переступив через себя, отбросив предрассудки и гордыню. В это так трудно было поверить, но приходилось. И, закрыв глаза, забыв обо всём на свете, в неистовом забытьи я принялся страстно её обцеловывать. На виду у всех, кто находился вблизи. Целовал щёки, глаза, волосы, шею. Затем мы слились в долгом и жарком поцелуе, почувствовав сладость от проникающих всё глубже языков своих. По всему телу моему разлилась сладкая волна желания обладать ею. Сейчас же, немедля, прямо здесь, не обращая внимания ни на что. В этом фойе, или чуть дальше, под ступеньками ведущей наверх широкой, крытой истёртыми ковриками лестницы. Да хоть бы и на полу, или на одном из стоящих в углу жёстких, ободранных и расписанных похабщиной кресел. Никого более желанного я в жизни своей не встречал. Я был на седьмом небе удовольствия, под самыми облаками или гораздо выше их. Пожалуй, в стратосфере уже. Сверкающий кафель плыл под ногами, окружающий мир перестал существовать. Вдруг я почувствовал не совсем приятную перемену в затяжном, как у свадебного стола под крики «Горько!», поцелуе. Я ощутил странное, ничем пока необъяснимое чувство отвращения. Словно бы сладкие губы незнакомки кто-то подменил или преобразил их в нечто противоположное тем, к которым я самозабвенно прикоснулся. Словно в моём распоряжении было нечто иное, не столь сладкое и не столь желанное. Очаровавший моё обоняние запах от незнакомки переменился. Словно испарилась сладкая волна тонких французских духов, от которых голова шла кругом. Вот исходящий от незнакомки запах и показался мне специфическим. И всё, что было в ней желанного и прекрасного — и её сладкие губы, и вздёрнутый носик, и волосы, и лицо, и тонкая шейка — не привлекало меня теперь, а напротив, отталкивало. Желая удостоверится, что не ошибся в ощущении странной перемены, я открыл глаза. Не зря я насторожился, почувствовав остро подвох. Открыв глаза, с ужасом обнаружил прелестную, с тонкими чертами и по-своему оригинальную, но всё же, всё же — кошачью морду. Выходит, не с женщиной, а с кошкой так страстно целовался я, забыв обо всём на свете, даже об элементарной предосторожности. Жестокое разочарование! Никогда не бывал я так глубоко разочарован, как в этот момент. С детства, сколько себя помню, старался я избегать проявлений ласки даже к любимым своим животным. Никогда не целовал их в губы или в покрытые шерстью головки. Это касалось и котов, и собак, не говоря уже о свиньях. Проявления ответных чувств посредством лизания лица и прямо в губы их шершавыми язычками я также всячески избегал. В особенности раздражали меня ласки со стороны собак, у которых на языках было слишком много слюны. Так много, что она с их языков капала на пол и на одежду. Бр-бр-бр! От одного её вида меня могло стошнить. Потому и старался я уклоняться от всех этих лизаний и поцелуев с братьями нашими меньшими. А если кому-то из них всё же удавалось прикоснуться кончиком длинного слюнообильного языка к моей щеке и, более того, к губам или глазам, я долго отплёвывался, тщательно промывал губы и полоскал горло. Да что говорить, после простого общения с домашними животными я каждый раз мыл руки с мылом. Брезгливость — качество во мне наследственное. Матушка моя, пока была жива, так поступала с кошками и с собаками, постоянно обитавшими в нашем домашнем хозяйстве. Дом у нас был с двором, с пристройками и собачьей будкой, собаки в которой не переводились. Моя мама с кошками и собаками, насколько помню, особо не церемонилась. Никогда не наклонялась она к ним, боясь, как бы не лизнули они её ненароком в щёку или губы. Вот и я после страстного поцелуя с этой привлекательной особой, оказавшейся долговязой кошкой, принялся тереть губы краем рукава. «Фу, как же всё это противно и мерзко!»,— думал я, с отвращением сплёвывая остатки кошачьей слюны. Представить только, эта слюна, смешавшись с моей, уже достигала, должно быть, желудка. При одной мысли об этом меня едва не стошнило. Не хватало ещё на глазах у супруги и у настырной билетёрши, с любопытством наблюдающих, перепачкать свой почти новенький, весьма респектабельный пиджачок. Хорошо, что во внутреннем кармашке его находился носовой платочек. Я извлёк этот платочек наружу и старательно прошёлся по губам изнутри, щедро смачивая его слюной. Заодно и с лица стирая следы её маленьких, по-кошачьи чуть прохладных губок. Так я принимал первоначальные профилактические меры от возможных результатов тесного контакта с животным. Ещё бы, ведь от поцелуев с кошкой запросто можно заразиться отвратительными кошачьими глистами. Если они у этой столь милой с виду кошечки водились. Я стёр с губ противную кошачью слюну и внимательней оглядел недавний предмет страстного обожания. Скажу честно, не без восхищения отметил про себя: а кошечка-то довольно привлекательная. Ведь и кошки бывают по-своему красивы. Кто из нас не влюблялся в эти дивные создания — разумеется, в чисто эстетическом плане. Воспылав к ним страстной платонической любовью. И я догадался, отчего всё это произошло со мной. Её вполне можно было принять за женщину, если не слишком приглядываться к чертам лица. Размеры её значительно превышали предельно допустимые для всякой нормальной домашней кошки. Она больше походила на рысь или пантеру. Хотя пантеры, насколько я помню, все, как одна, чёрного цвета. Можно вспомнить Багиру, верную подругу Маугли. А эта кошка была непонятного оттенка. Но, поскольку держалась она на задних лапах и одета была как современная женщина, легко можно было ошибиться. На ней были модные иноземные тряпки. И не дешёвые, рыночные, а из шикарного столичного бутика. Не ширпотреб. Когда-то я торговал на рынке, поэтому и знаю, что почём. Мне ли не отличить дешёвые китайские тряпки от дорогих итальянских. На кошечке была короткая, тонкого покроя кожаная курточка ядовито-красного цвета, вся в лже-кармашках и прочих женских украшениях. Щиколотки её туго облегали низенькие кожаные сапожки на тонких шпильках и с длинными, чуть вздёрнутыми кверху носиками. Такие сказочного покроя туфельки и сапоги теперь стали модными. Выглядят они смешно. Раньше в такой обуви ходили султаны и евнухи в фильмах-сказках для детей. Киношный реквизит оказался востребованным, и лёгкая промышленность была вынуждена, подчинившись извращённому веянию моды, наладить их производство во всём подлунном мире и в нашей стране — с некоторым, правда, опозданием. Когда-то нелепо было бы представить, что подобная обувка может украсить не только тонкоголосых полноватых попискивающих что-то себе под нос евнухов и их жестокосердых хозяев, но и трепетные пальчики городских красавиц. Всё-таки мода — вещь нелепая. И тот, кто следует ей слепо и непреклонно, рискует выглядеть так же нелепо. На ногах, то есть, на лапах у кошки чуть повыше модных сапожек я ещё раз не без удовольствия рассмотрел облегающие кошачьи лапки чулки. Вот что никогда симпатичных женщин не портит! Даже если они похожи на кошек, и невозможно представить, как им удалось натянуть на свои обросшие шерстью лапы ажурные чулки? Неужели натуральные кошки, вытянувшиеся в полный рост, не меньше человеческого роста, обряженные в модные сапожки и чулки, если не смотреть на их мордочки, а только на одежду, способны возбуждать, как женщины? Благодаря хотя бы туго натянутым на лапы чулкам. Или подобная мысль пришла мне в голову потому, что чулки скрывали мохнатость её лап или ног? Не знаю, как описать их подробнее, и вообще, что можно сказать об этих кошечках, разглядывая их лапы, похожие на стройные женские ножки, когда они скрыты от глаз под соблазняющими чулками? Если бы я не видел её кошачьей мордочки, а только нижнюю часть тела, не поднимая головы любуясь её стройными ножками, то есть, лапами? Уверяю вас, я бы никогда в жизни и мысли не допустил, что она, эта несравненная прелесть, могла оказаться обычной, хотя и в шикарном наряде, кошкой. Это было бы выше моих сил, и я не осмелился бы допустить в мыслях такого поворота, и тем не менее... Как же я сразу не заметил, когда супруга мне её представляла? Как мог я просмотреть эти кошачьи приметы, подтверждающие, что она хоть и женского пола, но не человек? Никаких сомнений, эти кошачьи черты лица невозможно скрыть косметикой или экономным освещением в фойе Дома офицеров. Треугольные ушки возвышались над очаровательным личиком кошечки. А ведь женские ушки, как известно, почти незаметны, если есть повод не выставлять их наружу. Они бывают удачно спрятаны под причёсками, если женщины несколько лопоухи и хотят скрыть этот недостаток хотя бы до удачного замужества. То-то жена моя расщедрилась, подведя меня к ней и предоставив нам полный карт-бланш и в беседе светской, и во всяческих лизаниях с поцелуями, со стоянием перед ней на коленях. На глазах у многочисленных свидетелей такой откровенной зоофилии. Не удивлюсь, если супруга всё основательно продумала, и где-нибудь рядом стрекотала скрытая камера, запечатлевающая мой позор в мельчайших подробностях. Как неоспоримое свидетельство полного моего конфуза и окончательного морального разложения. Это подошло бы в качестве причины для расторжения нашего законного брака. Как же я так опростоволосился-то? Как же я позволил ей так ловко провести себя? Ведь при желании я мог бы чуть присесть, заглянуть под юбку незнакомке, чтобы разглядеть, что там у неё под чулками, пощупать, предположим, ладошкой? Как бы лаская ноги поверх чулок, но не для флирта, а для выяснения, что же там находится чуть повыше чулка, в том месте, где соединяются бёдра? Не имеется ли там шерстистости? Меня никогда не увлекали женщины с волосатыми ногами, даже если они и выглядели симпатичными. Хотя, что я горожу? Какой мужчина позволил бы себе быть столь подозрительным и придирчивым, не доверять своим глазам и чувствам, влюбившись без ума в поразившую воображение красавицу с первого взгляда? Какому мужчине, пребывающему в расцвете сил и сексуальных желаний, могло прийти в голову залезть женщине под юбку с целью проверить, а нет ли на участке кожи повыше чулка чего-то похожего на кошачью шерсть? Нелепа сама постановка вопроса, не правда ли? Да и какой кошке взбрело бы в голову воспользоваться гелями или кремами для выведения волос на мохнатых, одетых в кружевные чулки, лапах? Лишь самые легкомысленные девицы могут пользоваться всевозможными, навязчивыми до противности рекламными советами. И, навсегда избавившись от поднадоевших, всё быстрее и быстрее с годами их производства тупеющих лезвий фирмы «Жилетт», подсесть на столь же неэффектные гели и кремы, которые, к тому же, и обходиться им будут гораздо дороже. От волос они им тоже не помогут избавиться. Ясное дело, все эти новые средства, как и давно прекрасной половиной человечества используемые, никого не избавят от повседневных мучений. В том случае, если волос на их ногах слишком много, и если растут они так быстро, что невозможно с ними бороться без вмешательства современной хирургии. На плечиках у очаровательной кошечки висела сумочка. Вероятней всего, была эта сумочка с непременной косметичкой, в которой хранились обычные для всякой современной стильной женщины комплекты всевозможных кремов, французской или польской парфюмерии, губная помада и прочие средства личной гигиены. Наличие косметички, кстати, как раз и подкупило меня, когда я не только приглядывался к кошке, но и пытался к ней принюхаться. Я решил разобраться в том, как ей удалось так ловко меня одурачить. Вынужден признаться, я неравнодушен к запахам, исходящим от красивых женщин. Если не тянется за ними наряду с запахом духов едва уловимый шлейф винного перегара. А вот тонкие духи считаю я средством обольщения, способным вознести меня до самых небес. Особенно, если запах этот слегка подкреплён едва улавливаемым терпким запахом женского пота. Именно так пахло от незнакомки, пока я не уличил её в мошенничестве. То есть не в мошенничестве, а в трюкачестве. Как ещё назвать эту авантюру с переодеванием кошки в женскую одежду и с гениальным вживанием её в образ женщины? Она и вправду пахла смесью духов с едва уловимым запахом пота. Будто это и не кошка вовсе. Кто же она, кто? Неужели нечто среднее между кошкой и женщиной, или всё-таки женщина? Если рассудить здраво, какая кошка стала бы таскать с собой косметичку? Разве кошки ими могут пользоваться? Что-то совсем запутался я в своих умозаключениях. Пожалуй, так можно и договориться до чего-нибудь. Только этого мне не хватало. «Ну, надо же,— подумал я раздражённо,— с виду настоящая кошка, а с другой стороны — привлекательная женщина. Посмотришь сзади — ни за что не догадаешься, что она обычное домашнее животное. И рост вполне соответствует женскому. Чуть ниже меня, тоньше в талии, гибче и пластичней. Боже мой, какая же эта кошечка прелесть, если смотреть со спины! Да и спереди она — тоже прелесть. Ну, просто пальчики оближешь, если не брать в расчёт, что это не человек, а животное». Как ни крути, а кошечка — само очарование. Нет, Мисс-очарование. Если бы среди кошек проводились подобные конкурсы, ей по силам было бы стать призёром. Вот и я обманулся, увлёкшись этой кошачьей, по-своему привлекательной красотой. Немудрено, что такую красивую кошечку, да ещё и ростом с нормальную женщину, расхаживающую на задних лапах, на шпильках модных сапожек, можно при плохом освещении принять за красивую, обворожительно красивую, просто бесподобную женщину. Да ведь она, возможно, и есть та самая божественно прекрасная незнакомка, которую искал я всю жизнь! Подумав так, я просто опешил. «Вот и дождался,— думаю,— явилась она предо мной... только почему-то в образе прелестной кошки. Не злая ли ирония судьбы моей? Уж не влюбился ли я в кошку? Или это игра воображения? А может быть, я сплю? Чтобы проверить это предположение, я ущипнул себя за локоть. Но больно же, чёрт возьми! Значит, не сон. Ну, час от часу не легче! Будь у меня достаточно времени и желания, я был бы счастлив подобной встрече. Если бы не был человеком, а каким-то сказочным образом я превратился в кота. Таких же размеров и роста, которые имел я, пребывая в образе человека. И, сравнявшись с этой кошкой, став котом, я был бы безмерно рад жить с такой красоткой-кошкой долго и счастливо. И умереть в один день, ибо какая нам жизнь была бы друг без друга? Говорю об этом без преувеличений и не со свойственной мне иногда самоиронией. Я, как её увидел, совершенно потерял голову. Так и пребывал в полной растерянности от множества неразрешимых загадок. Но каково мне, человеку, а не воображаемому коту, почувствовать себя так ловко одураченным собственной женой? К такому выводу пришёл я, едва закончив отплёвываться и протирать губы после поцелуя с кошкой. Я пришёл в себя, очнулся от охватившего меня с ног до головы наваждения. И вся её прелесть испарилась, улетучилась, когда, придя в себя, я стал думать о возможных последствиях моего конфуза. Может быть, расчётливая супруга моя ждала именно этого окончательного отрезвления, чтобы надо мной посмеяться? Какое с её стороны беспардонное коварство, какая подлость — так жестоко со мной поступать! Ведь я, как бы там ни было, законный супруг её. Причём прилично зарабатывающий, малопьющий и, в довершение к остальным достоинствам, умеющий очень вкусно готовить. Что в наше время так важно. Да что там говорить, теперь такого, как я, мужчины днём с огнём не найдёшь. Нельзя же так цинично играть лучшими чувствами моими для того лишь, чтобы обратить их в глупую шутку, неуместную в общественном месте, где всё так публично и уязвимо для чужих взглядов! — Ты с кем это меня свела? — заорал я, потеряв над собой контроль, будучи несправедливым к милой и, безусловно, что ни в чём не повинной кошке. — Ты что же, не заметила, что это — самая настоящая, облезлая кошка? Тут хватил я через край; когда я в гневе, слова не контролирую. Могу всяких гадостей наговорить, обо всём хорошем забуду, а вот о дурном обязательно напомню. Слушая меня, супруга молчала, только смотрела на меня во все глаза и была в полном недоумении. Вот уж никогда не замечал я за ней актёрских дарований! Но не зря говорят, что в каждом человеке скрыта тайна, о которой он и сам не подозревает. Иногда так и уносит эту тайну с собой в могилу. Если она знала, что это кошка, то её растерянное лицо — свидетельство гениальной актёрской игры. Должен признаться, что, видя её полные смущения и стыда глаза, я пришёл в равнозначное её недоумению собственное недоумение. Ещё бы, ведь я ожидал иной реакции на полное фиаско, которое с таким позором испытал на развернувшемся буквально из ничего любовном фронте. На всю эту возмутительную, пошлую, коварную измену, произошедшую на её же глазах. Хотя я бы всё это не осмелился назвать это изменой. Ведь она сама её спровоцировала. И, тем не менее, странным показалось мне то, что она не насмехалась вовсе, куда там. Нет, она выглядела откровенно расстроенной и даже обескураженной. Мы немного помолчали. Это молчание перебивалось пошлой песенкой, долетающей до наших ушей из танцевального зала. Там вовсю грохотали уже эти танцы-шманцы. В песенке, которая глушила всё живое вокруг, были слова: «Я на тебе никогда не женюсь...» Их извергал один из популярных композиторов-песенников. Меня от подобных образчиков попсы, признаться, тошнит. Я их стараюсь пропускать мимо ушей. Если, пока мы с кошкой страстно целовались взасос, моя жена была рядом и всё видела, то мне было от чего прийти в ярость. Она, разумеется, давно распознала в незнакомке кошку. Но почему она мне этого не сказала? Выходит так, что в её планах и было это пошлое представление? Этот спектакль, в котором мне отвели самую жалкую роль. Будь я осмотрительней, эту кошку ни за что, разумеется, не назвал бы шикарной женщиной. Разве не ясно? И как только умудрился я клюнуть на её чары! Разгневавшись, обошёлся я с женой грубо и нетактично. Увы, такое за мной иногда водится. Что поделаешь, я видел недоумение жены после разоблачения кошки, которую я страстно целовал, приняв за прекрасную незнакомку, женщину своей мечты. Но зря супруга на меня обижалась. Да и какой иной реакции она могла ждать от меня, как не брезгливости к кошке, которую я целовал у неё на глазах? И если она всё это подстроила нарочно, так можно было считать её розыгрыш блестящим. Вынужден признать, что никому до сих пор не удавалось разыгрывать меня столь комичным образом. И главное, осуществлено всё было легко, изящно. Удивительно, как я умудрился не заметить, что целую не трепетную женскую ручку, а лапищу огромной, почти с меня ростом, кошки? Неужели я, умудрённый жизненным опытом мужчина, не смог отличить острые кошачьи коготки от тонких женских пальчиков? А, может быть, она была в перчатках, что и сбило меня с толку? Нет, я бы заметил, что на её руках, то есть, на лапах её, натянутые поверх шерсти перчатки. Впрочем, возможно я бы и не заметил, что целую её пальчики, то есть коготки, сквозь узорчатые перчатки. Невозможно, чтобы я так опростоволосился на глазах у свидетелей, включая замечательную по простоте душевной своей мою терпеливую супругу! Что общего могло быть меж этой кошкой и прекрасной незнакомкой, за которую я принял её при беглом знакомстве? Общего, или хотя бы отдалённо похожего на несомненные женские прелести? Не мог же я не заметить на её лапах шерсти и острых кошачьих коготков, будь я чуть внимательнее и разборчивей в интимных связях! Я отлично помню, что намеревался целовать хрупкие женские пальчики, а не мохнатые кошачьи лапы. От них так приятно пахло, что я в этом дивном запахе растворился целиком, потерял голову и ощущение реальности происходящего со мной в этот странный зимний вечер. Что и говорить, я забыл про несчастную, убитую ревностью супругу, которая была всё время рядом. И каково же было ей следить за выраженьем моего лица, когда я потерял контроль над собой при виде этой неземной, явившейся с небес красоты. От наслаждения я томно прикрыл веки. Потеряв чувство меры, я так и впился губами в её сладкие губки, принадлежащие не женщине, а полутораметровой кошке. Вот и было от чего придти в ярость. Выходит, всё это устроено было супругой моей с той целью, чтобы до конца меня разоблачить? Какой цинизм, если это так! Кто дал ей право вероломно вершить надо мной неправедный, женский, но не Божий суд? Не было пределов возмущению моему. Я весь его сполна и обрушил, но не на кошку: она-то как раз ни в чём не была виновата. Кошка не просила меня о каких-либо знаках внимания. Она мне мило улыбалась и смотрела достаточно откровенно, с любовью в глазах, но это не значило, что улыбка её была типичной улыбкой уличной кокетки и что она пыталась меня соблазнить своими женскими прелестями. Она ведь ни слова не произнесла при встрече со мной в фойе Дома офицеров. И я подумал, что она совсем безголоса. Даже не промурлыкала мне что-то своё, кошачье, ведь ей приятно, должно быть, было общаться с человеком на равных. Если она и в самом деле была кошкой. К своему стыду, я сам вдруг полез к ней с этими дурацкими поцелуями. Со всеми этими «сю-сю, му-сю», на глазах у многих свидетелей. Представляю, какие легенды пойдут теперь гулять по нашему маленькому провинциальному городу! Да эти билетёрши и гардеробщицы ещё и наврут, поди, с три короба, с них станется. И чего только не расскажут сплетники городские. И о ней, разумеется, приплетут всякого заодно. Просто ужас берёт, как представлю себе эти кухонные и салонные новости, подобно снежному кому распространяющиеся от улицы к улице, от дома к дому! Нет уж, дудки! Им не удастся меня опорочить грязными намёками и беспардонными подозрениями! Уж я-то как-нибудь сумею постоять за себя. И ничего у них не выйдет! Недолго думая, всю накопившуюся злость от неудачи — как всегда, впрочем — обернул я в адрес своей бедной супруги. На кошку я смотреть не хотел. Ведь она не имела к этому никакого отношения. Какой спрос с домашнего животного? Я в супруге нашёл причину всех своих бед и будущих неприятностей. — Ты что мне тут устроила? — заорал я, нисколько беднягу не жалея и не боясь, что посторонние меня могут услышать.— Как можно быть такой циничной? Чтобы меня, своего мужа, с которым ты прожила столько лет, не зная ни в чём себе отказа, вдруг знакомить с какой-то облезлой уличной кошкой? Да ещё и нарядив её в какое-то тряпьё так натурально, словно она и не кошка вовсе! Я-то откуда знал, что это домашнее животное? Тут я снова взглянул на кошку и несколько растерялся. Боже, а ведь она была прекрасна. Да, — это не женщина, но в образе кошки ей, пожалуй, не было бы равных! — В общем, она довольно мила,— смягчил я свой обличительный тон, смутившись под взглядом очаровательных, светящихся зелёным блеском глаз,— но ведь ты её представила мне, как единственную, самую желанную, о которой я... Я не успел закончить. Взволнованная речь моя оборвалась на полуслове. Взглянув на супругу, которая, пока я на неё орал, и рта не раскрыла, чтобы сдержать ярость мою, а только слушала меня, я оторопел. Вместо насмешки я заметил в её блестящих слёзной влагой глазах горькое разочарование. «Неужели страстное обличение глупого розыгрыша лишено какой-либо логической цепочки?» — успел я подумать, остывая в гневе и сменяя гнев на обескураженность и тревожные предчувствия очередной своей непростительной и непоправимой ошибки. — Милый, ты что? — смогла, наконец, произнести супруга, глядя мне в глаза так нежно, что, клянусь, я мог окончательно потерять рассудок, настолько она была искренней.— Я отказываюсь тебя понимать,— растерянно, убитая моими обвинениями, произнесла она и спросила: — Да ты ли это? — Так разве я не прав? — спросил я уже помягче, не зная, чем объяснить внезапный гнев, которого она, может быть, и не заслуживала. Если только не подстроила всё это специально. Я кожей продолжал чувствовать хитроумно спланированный подвох. Щёки мои горели, но не счастливым румянцем, а от стыда. Что-то явно не сходилось. Не сходилось — и все тут. На кошку я старался не смотреть. И всё же она была очаровательна. В своём роде прекрасная незнакомка. Явившаяся предо мной в образе киски, одетой по последней моде. Киске огромных размеров. — Вы уж простите, сударыня, его чрезмерную горячность — произнесла супруга изменившимся от волнения голосом. Я сообразил, что эти слова были обращены не мне и не случайным свидетелям возникшей на глазах у них ссоры. На сударыню никто из них, пожалуй, и не тянул. Да и с какой стати моей супруге метать перед присутствующими весь этот старомодный, неуместный в современных условиях бисер? Как ни крути, выходило так, что заговорила она именно с кошкой. Судя хотя бы по столь выспреннему обращению. — Да ничего,— услышал я нежно и музыкально прозвучавший ответ с едва заметным примурлыкиванием или примяукиванием,— я не сержусь. «Если кошки могут о чём-то своём, кошачьем, мяукать и выводить рулады из этих мурлыканий, когда их поласкаешь, так отчего бы ни произносить им отдельные фразы и на человеческом языке?» — невольно подумал я, услышав этот приятный голосок. — Наверное, это от счастья. Он совсем потерял голову,— объясняла обладательнице этого милого голоска жена,— отсюда и эта дикая необъяснимая выходка. «Ишь, как старается»,— подумал я, недобро ухмыляясь и отгоняя от себя как нереальную мысль о том, что голосок принадлежит и вправду кошке. — Хотя нет,— продолжила жена,— скорее, с ним произошло временное сумасшествие. Вы его простите, пожалуйста, сударыня. Он очень ждал такой встречи, но оказался к ней не готов. Увы. Я не видел пока ещё, с кем она там беседует. Ведь особа эта находилась за моей спиной. И я боялся, как бы мне не разочароваться, обнаружив вместо произнёсшей несколько слов женщины уже знакомую мне кошку, с которой имел неосторожность так оконфузиться. Я полагал, что кто-то с усердием, достойным наилучшего применения, так и продолжает меня хладнокровно разыгрывать. Может быть, какая-то милая, судя по голосу, особа из обслуживающего персонала столь эффектно подыгрывает моей супруге? Не кошка же, в самом деле, вдруг так нежно заговорила. Или это кошка? Ну, совсем я запутался. Но какой-то приятный дух всё же витал в воздухе, ароматными волнами обволакивая мои чуткие к подобным запахам ноздри. Сознаюсь, я весь уже был в плену этого духа. Тут жена устремилась мимо меня к обладательнице голоса. Я не решался резко обернуться, хотя очень хотелось. Но я боялся разочароваться. Вдруг там опять окажется кошка. Та самая кошка, с которой я недавно, как самый последний идиот, публично и самозабвенно целовался взасос. Язык её... бр-р! Выходит, жена направилась к этой кошке, чтобы её утешить, ещё раз вдоволь насладиться моим унижением. Они, наверное, шагнули навстречу друг дружке, чтоб утонуть в жарких объятиях, дав волю слезам. Тут я, наконец, оглянулся. О, чёрт меня возьми! Пусть она самая настоящая... Нет, я не верю собственным глазам! Вот не верю — и всё! Отказываюсь им верить. Да что же это такое? От волнения у меня перехватило дыхание, и впору было свалиться в обморок. Просто какое-то наваждение, чуть было не произнёс я вслух в дополнение к совершённым ранее глупостям. Какая же она кошка?! Ну, как я мог ошибиться? Да, это была не кошка. Да и какая, к чёрту, кошка, если из всего кошачьего в ней была только присущая кошкам грация, плавность линий и мягкость движений? Какой другой идиот, кроме меня, умудрился бы назвать эту красивую женщину облезлой уличной кошкой? Уму непостижимо! Боже, да что же я наделал? Как я мог столь жестоко и необдуманно поступить с незнакомкой неземной красоты? Неужели я не смог отличить её милое, прелестное личико от покрытой густой шерстью кошачьей морды? Да разве бывают на свете кошки таких огромных размеров? И возможно ли, чтобы они были такими огромными, и к тому же так долго держались на задних лапах? Нет, это невозможно! Вот и в фильме по Булгаковскому роману играющий роль кота артист меня, признаться, больше разочаровал, чем убедил. Невозможно правдоподобно сыграть огромного, в человеческий рост, кота. Так неужели ей это удалось бы? Ну, что со мной случилось? Какая муха могла меня укусить, чтобы я стал таким легковерным и опрометчивым? И какой дьявол надоумил меня оскорбить это милое, очаровательное создание? В её глазах я заметил слёзы, а дивные плечики очаровательной бедняжки подрагивали от безутешных рыданий. Похоже, вслед за женой и незнакомка дала волю оскорблённым чувствам, испытав нервный шок, в который я её поверг, неся весь этот немыслимый бред. Не зная, с чего начать оправдания, я просто рухнул перед ней на колени. Так прямо и бухнулся к её ногам без всяких раздумий. И стал страстно целовать эти соблазнительные ноги сквозь сапоги, а потом и выше сапог. Всё выше и выше... Сквозь тонкую ткань чёрных ажурных чулок. — Ах, милая моя! — шептал я, выпуская всё больше и больше слюней и соплей, щедро орошая ими кожу сапог и ткань тонких чулок.— Ах, несравненная богиня! Очаровательная, божественная, простите меня! — продолжал я, задыхаясь и не стыдясь слов. — Умоляю, простите меня... Я — дурак! Я — полный кретин! Я — идиот! Я — ничтожество, не достойное одного лишь только пальчика на вашей маленькой, дивной ножке! Да, я вновь пал перед ней на колени и трясущимися от нетерпения руками суетливо стащил с соблазнительной ножки её остроносый сапожок. И, оголив маленькую ножку незнакомки, я принялся с наслаждением обцеловывать кончики тонких, слегка пахнущих потом пальчиков. И плевать мне было на то, что подумают обо мне свидетели унижений моих. — О, если можно, пощадите меня! — поднявшись с колен, шептал я страстно, жадно пытаясь слиться с ней в таком же сладком поцелуе, который мне уже выпало счастье испытать. Но её плотно сжатые губы от моих горячих губ неумолимо ускользали. Она не желала того, чего так страстно желал я. Какое это было для меня ужасное открытие. Ведь я уже был на седьмом небе от счастья — и вот с самых небес в такую безысходную бездну! Боже, за что? Я готов был рыдать от отчаянья. И тогда, вновь бухнувшись на колени и с мольбой глядя снизу вверх, я умолял её о снисхождении: — Милая, несравненная, божественная! Пожалуйста, не отвергайте меня. Запомните, без вас я умру. Но надменная недосягаемая красотка стояла предо мной, нисколько не тронутая ни горячими мольбами, ни страстными самозабвенными поцелуями. О, как бесчувственны были её сладкие уста! Дивные, но чужие глаза её были наполнены откровенным презреньем. Какими драгоценными, недоступными бриллиантами блеснули эти глаза над простёртым у ног её телом моим! Они будто с небес на миг меня озарили, но отнюдь уже не любовью. Скорее испепеляющим моё сердце презрением. О, Боже, какое унижение испытал я, поймав этот уничтожающий меня взгляд! Какой несмываемый позор пережила, уязвлённая до самых глубин своих, моя осиротевшая отныне душа! И лишь её дивная, туго обтянутая чулком ножка в заострённом сапожке на тонкой шпильке была всё так же близка мне. К ней и припал я, жадно вдыхая дурманящий, возбуждающий, терпкий и сладкий одновременно, едва уловимый запах женского пота. И ничего другого, чем наслаждения от запаха тела её, я не был уже достоин, казалось мне. Её ножка, упрятанная за плотной чулочной тканью, манила меня — стройная, открытая взору ножка неземной этой богини. Уже стало возбуждаться при виде её и богатое воображение. И я принялся, было, фантазировать. И настолько всё в фантазиях моих было зримо и возбуждающе, что, в очередной раз забывшись и потеряв над собой контроль, я впился в её трепетную коленку, пульсирующую кровеносными жилками под тонкой ажурной тканью чулка. Боже, ведь я опять забыл, что рядом находится супруга моя и, может быть, ещё кто-то... И всё это, что коротко можно назвать скандальным развратом, со мной повторилось точно так же, как и ранее. И опять весь мир перестал для меня существовать. Да что он значил для меня в такой-то миг? Я весь его променял бы на одну только ночь с ней! Теперь я понимаю поклонников знаменитой царицы Тамары, согласных быть сброшенными со скалы в глубокое ущелье за право провести ночь на её ложе. Единственным человеком, о котором я мог подумать тогда, была моя супруга. Вот о ней-то с благодарностью и вспомнил я, но с благодарностью только за то, что так удачно она нас свела. Ведь это она дала нам возможность так раскрепоститься, с такой откровенностью почувствовать вкус собственного счастья. И лишь с тем, чтобы мы могли испытать то неземное блаженство, которого никогда ранее я ещё не испытывал... «О, добрейшая моя... о, домохозяйственная... о щедрая по-царски, и великодушная... столь усердно обо мне денно и нощно радеющая...» — так подумал я о ней в те прекрасные мгновения с переполняющим душу мою умилением... «Когда-нибудь тебе посвящу я непременно какую-нибудь очередную поэму свою. И я ещё восполню недостаток внимания к тебе своей горячей любовью и безмерной лаской своей. Пока же, прости, не могу я сдерживать себя более...» И тут опять забыл я, что нас, особенно меня, стоящего перед ней на коленях прямо в фойе Дома офицеров, могут видеть посторонние. И обслуживающий персонал Дома, и те лица, которые там скапливаются по самым разным причинам. Я с такой страстью занялся обцеловыванием и обслюнявливанием тела незнакомки, что совершенно потерял голову и счёт времени. Я делал это открыто, на глазах у тех, кто, решив чуть освежиться, спускался в буфет за шампанским. А я, не замечая их, продолжал ласкать её, то и дело перемещаясь с одной части её тела к другой. И те, кто, спускался в туалеты по малой или большой нужде, вызванной и самими танцами, и чрезмерным увлечением тонизирующими напитками, могли эти мои похотливые действия лицезреть. И тот, разумеется, кто уже уводил прочь чуть захмелевшую девицу с жирными бутылкообразными ляжками и мясистым, лишённым подбородка лицом. Итак, я потерял совершенно голову и, как маньяк, опустившись на колени, жадно целовал стройную ножку, всё выше и выше скользя по шелковистой тонкой ткани чулка. Подобно альпинисту, штурмующему очередную вставшую на его пути заснеженную вершину. И вот я уже взмыл вверх, оказавшись на оголённой равнине, берущей начало над окончаньем чулка на... нет... не может этого быть. Ну, не может — и все тут! Да Бог же ты мой! Ну что же это такое? Ах, чёрт меня возьми! Ну и вечерок выдался! Прямо какое-то наваждение! Не иначе, как сам дьявол бесцеремонно подшучивал и подшучивал надо мной в этот день. Я губам бы собственным не поверил, если бы... Если бы, такой же внезапной молнией, как и в прошлый раз, блеснувшей вдруг как будто над селеньями с высоты небесной, моё сознанье вновь не пронизало до самой глубины уже знакомое разочарование... Едва успел я оправиться от шока, как ещё один, ничуть не слабее первого. Видно, рано понадеялся я, что неприятности позади. Нельзя делать столь поспешные выводы! Сколько раз убеждался я в этом простом житейском правиле, да видно, не впрок были мне бесхитростные житейские уроки. «Вот теперь и наступит в моей жизни одно лишь наслаждение и восторг от каждого прожитого мгновения»,— самонадеянно подумал я, увлёкшись расположенной ко мне прелестью. Но нет! Я ошибся опять, я жестоко просчитался. Тотчас после чулка я вновь почувствовал на своих губах... я почувствовал там... От волнения не могу передать дословно, что я почувствовал... И всё же попытаюсь... Словом, я там почувствовал неприятные для губ ворсинки... шерсть... такую же кошачью шерсть, какую обнаружил на личике, пардон, на морде её каких-нибудь полчаса назад. Вот и теперь на ножке или на лапке... не знаю, как это и назвать... Да, на её страстно покрытой моими поцелуями морде. Не на личике... Нет. Так, выходит, что это была всё-таки кошка? Не женщина, к которой воспылал я неземной страстью? И это значило, что я не ошибся и целовал вовсе не прекрасную незнакомку, а самую обычную, может быть, даже бездомную, уличную кошку. «Какая подлость со стороны жены,— подумал я, дивясь своей неосмотрительности, свойственной неопытным прыщавым юнцам,— взять и преднамеренно, цинично подставить меня! Дважды вынудить меня наступить на одни грабли! И откровенно наслаждаться позором моим, наблюдая, как я перед жалкой кошкой унижаюсь и ползаю у лап её на коленях. Неистово слюнявя кошачьи конечности». Я опять вскочил на ноги и, заметив супругу у окрашенной унылой зелёной краской стены, громко заорал на неё, не выбирая слова для выражения своих возмущённых чувств: — Ты что же это, дура такая, мне подсунула? Какое право имела ты так надо мной потешаться? Это же кошка! Ты что, не знала об этом? Или специально напялила на неё все эти грёбаные шмотки, и губы ей подкрасила помадой, и свои чулки на лапы ей натянула. А ведь под чулками-то — шерсть! Да-да, именно шерсть. Чего ты смотришь на меня с таким изумлением, как будто для тебя это неслыханная новость? Так ведь и на морде её — тоже шерсть. Да и воняет от неё, как от драной уличной кошки. Надо было видеть, как изменилась в лице супруга, слушая брань в свой адрес. Ещё никогда я не видел такой обескураживающей растерянности в её облике. Я-то думал, что она хохотать станет над моей оплошностью, которую спровоцировала. Ведь это так смешно было: наблюдать, как я целую лапы огромной человекообразной кошки! Но к удивлению моему вместо смеха обнаружил я слёзы, блестящими бусинками при свете люстр, стекающие по её покрасневшим от волнения щекам. Да, жена моя опять плакала. О нет, хуже, она рыдала самым натуральным образом. Как все они обычно и дают волю слезам, запершись для этого в ванной, чтобы всласть отдаться своим расстроенным чувствам. И бессмысленно в этот момент взывать к их благоразумию, просить их успокоиться, нервы свои немного поберечь, прекратить несносный для всякого мужчины слёзный поток. Но тщетны все доводы и увещевания. Там, где проявляются безутешные, неудержимые бабьи слёзы, благоразумием не пахнет. Эмоции, одни лишь эмоции руководят женскими чувствами в этот тягостный для мужчин момент. И я тотчас прекратил орать на неё, сбитый с толку неожиданной реакцией жены. Никогда бы не взялся утешать я любую из проливающих слёзы женщин, а супругу свою так и подавно, хорошо зная её твёрдый характер, если бы не жестокое разочарование, которое испытал я дважды за этот зимний вечер. Но главное всё же разочарование испытал я, взглянув опять на... кошку... Или же нет...Тьфу ты, чёрт... да не на кошку, разумеется, а на женщину, которая показалась мне почему-то вдруг кошкой. Нет, ну просто наваждение какое-то... Я весь был в липком поту, хотя в помещении не ощущалось особой жары. Это и вправду была не кошка, а, натурально, настоящая очень даже привлекательная женщина... Боже праведный, и она тоже плакала. Прямо, как и моя тонкослёзая супруга. О, как же она рыдала! И как больно мне было видеть эти рыдания. Идиот, что же я наделал? Ведь, судя по всему, она могла решить, что я хамелеон какой-то! Только подумать, заладил как попугай одно и тоже: женщина — кошка, кошка — женщина! Опять кошка! Опять женщина! Да разве так важно, кто она, женщина, кошка или что-то среднее между ними? Главное, что я успел полюбить её всем своим любвеобильным сердцем, горячо и темпераментно. Полюбить-то я и вправду полюбил; в этом можно не сомневаться, а вот сохранить эту любовь я оказался не в состоянии. Ужасно, нет мне никакого оправдания! И прощения нет! За что мне все эти муки? Я собрался, было, вновь бухнуться на колени перед оскорблённой незнакомкой, но она мне не позволила этого. Опередив страстное моё желание прикоснуться к её телу, она, глядя на меня сквозь щёлки век, отступила от меня. В прекрасных холодных глазах незнакомки я уловил презрение, глядя на неё сквозь тонкую пелену безутешных слёз моих, вызванных невыразимым отчаяньем! Но я не мог упрекнуть её в бессердечии или в чёрствости. Разве она не вправе была так поступать со мной, убедившись в моей беспросветной глупости? Ещё бы, какая женщина способна перенести подобные незаслуженные оскорбления? Голова моя от всех этих мыслей шла кругом. Я готов был на любые жертвы и унижения. Только бы добиться прощения. Но поздно я прозрел. Всё было кончено для меня. Я убедился в этом, поймав взгляд жены. В нём было такое же презрение. Уж ей-то с какой стати было меня так открыто презирать? Разве её не устраивало, что отныне я буду принадлежать только ей? Разве не любила она меня больше, чем себя? Неужели её так могло расстроить фиаско моё? Да, похоже, так оно и было. Представляю, каково ей было видеть всё собственными глазами! По её реакции выходило так, что метаниями из одной крайности в другую я разочаровал не только это очаровательное создание, но и супругу свою. Кретин! Ну что ж, так мне, дураку, и надо! За что боролся, на то и напоролся! Давно всем известно: что посеешь, то и пожнёшь. Я посеял сомнения, и результат их — выжженное поле в моей душе. Я чувствовал, как земля горит и плавится подо мной, уплывает из-под моих ног, словно палуба корабля под ногами застигнутого девятибальным штормом матроса. Ещё какое-то мгновение и морская пучина поглотит его, как ничтожную ореховую скорлупу. Вот так и я остался на самом краю развёрзшейся вдруг предо мной житейской бездны, хотя и не было никакого шторма, грозящего гибельной, накатывающей на меня сверху волной. Но даже её отсутствие меня не успокаивало. Ведь я остался теперь один на всём белом свете. И ничего нельзя было исправить. Я потерял не только женщину своей мечты, но, похоже, лишился заодно и верной спутницы размеренной, уже мне привычной семейной жизни. Моя ревнивая супруга ушла вместе с незнакомкой. Но куда? И зачем? Неужели они отправились в нашу квартиру? Или на квартиру незнакомки? Неужели между ними могли возникнуть какие-то интимные чувства? Я об этом часто слышу теперь. По ночам подобные картины теперь так часто показывают, что это стало просто обыденностью. Подобные случаи в наше время, увы, не редкость. Одиноким, не привлекательным внешне мужчинам подобные сцены часто стали заменять общение с женщинами. Страстная и привлекательная — в кино, разумеется — любовь женщин друг к другу, конечно, зрелище ещё то. Как и в противоположном случае, разумеется, когда подобные связи могут быть и между нами, мужчинами... Но это уж на любителя. О нет, я этого не переживу! Никогда не смирюсь с потерей жены своей, я обязательно найду её... Я их обеих найду, и жену, и незнакомку. Я готов принять их такими, какие они есть. Да, я так, пожалуй, и поступлю. И меня это, признаться, даже соблазняет уже. Как же я об этом не подумал сразу? Пока ещё не поздно, мне надо догнать их и сказать, что я готов на любые условия, которые они мне могут предложить. Или это может обидеть мою супругу? Ох, даже не знаю... Впрочем, всё это выяснится, когда я с ними встречусь. И если моя супруга окажется готовой выслушать меня, тогда можно будет ей во всём и признаться. А если она решила меня оставить? Может быть, я разочаровал её? Ради справедливости стоит подумать: а зачем я нужен ей? После того, что здесь произошло? Так размышлял я о своей супруге, забыв на время о незнакомке. Тут бы со своей женой разобраться. Если она меня проверяла,— а, похоже, что так и было — то она меня, пожалуй, и уважать перестанет! Осознав это, я сильно растерялся и не знал, куда девать руки и что делать, чтобы быть прощённым. Я молча наблюдал, как обе с гордо поднятыми головами покидали меня. Томно склонилась незнакомка своей прелестной головкой на плечо моей супруги. А супруга трогательно держала её за руку и нежно что-то нашёптывала ей на ушко. Та же в ответ смеялась так безудержно весело, что сердце кровью обливалось. И вот они уже у двери, ведущей на улицу. Теперь незнакомка склонилась к лицу супруги моей и что-то ей страстно и вульгарно тоже стала нашёптывать. А супруга моя, как и незнакомка, принялась пошловато похохатывать. Возможно, речь шла обо мне. А даже если и не обо мне, всё равно этот смех просто убивал меня. Признаться, для меня было новым, ещё более ощутимым ударом то, что я стал объектом таких насмешек. Все самые лучшие, самые романтичные чувства мои на глазах превращались в ничто. Не отрываясь, смотрел я им вслед с надеждой, что хотя бы супруга моя обернётся. Что прекратит этот циничный, безнравственный смех. Меня не оставляла мысль, что всё это — лишь не совсем удачный розыгрыш. Бог с ней, с очаровательной незнакомкой, я сам виноват, собственными руками разрушил своё счастье. Забубнил одно и то же. Как попугай. Не смог проявить выдержку, вот и пожинай плоды своей неуместной нетерпеливости. Женщины иногда по душевной доброте своей жалеют мужчин-неудачников. Дают им вторую, третью и даже четвёртую попытку. С тем, чтобы они имели возможность исправиться, доказать, что всё же не лыком шиты. Неужели благоверная моя, в душевности которой я был уверен стопроцентно, как в себе самом, не даст мне шанс на исправление? Пускай не удалось мне поймать журавля в небе, так пусть оставалась хотя бы надёжная синица в руке. Та синица, коей после всего случившегося я теперь назвал бы, пожалуй, супругу свою. Я наблюдал, как обе они, взявшись за руки, направились к выходу из Дома офицеров. И мне показалось, что им глубоко наплевать на мои разбитые чувства. «Странно,— подумал я,— неужели между ними появились не только телесные, но и более сложные, душевные отношения?» Значит, я не ошибся, когда об этом подумал. Выходит, что меня и вправду разыгрывали. Стоило мне убедиться в этом, как дала о себе знать спрятанная во мне глубоко ревность. Я не знал, как отнестись к подозрительной близости их. Неужели она более чем интимна? Сказать по правде, меня всего передёрнуло при одной лишь мысли об этом. Неужели они встречались и раньше? Неужели в моё отсутствие они ласкали друг дружку в нашей супружеской постели? Какая гадость, сказал бы я, если бы сам не занимался на этом ложе любовью с подвернувшимися случайно женщинами. Но не так волновали меня отношения двух женщин, как собственное почти разобранное состояние. Главным было то, что ни прекрасная незнакомка, ни жена не оставили надежды на прощение совершённых мной глупостей. А не хотелось бы мне остаться в их памяти полным кретином. Вероятно, поэтому я так растерялся, что некоторое время не мог сдвинуться с места. Наконец, опомнившись, я бросился вслед за ними за массивную с литыми из бронзы ручками дверь. И заметался среди нескольких жёлтых колонн и на трёх ступеньках, ведущих к заснеженному, скользкому от множества оставленных на нём накануне следов тротуару, но их там, увы, не оказалось. Как же они могли столь быстро раствориться среди редких в это время прохожих? На улице уже было темно и малолюдно. Дело-то близилось к полночи. Ярко горели фонари у обоих соборов, освещая их со всех сторон так, что они казались спустившимися на землю с бездонных небес и устремлёнными обратно облачками. А город всё глубже и с каждым часом безнадёжнее утопал в снегу. Снегоуборочные машины одна за другой, гремя массивными цепями на колёсах и движущимися спиралеобразно маховиками лопастей, катились по центральной улице, обильно осыпая обочины беспрерывными снежными струями. Эти струи образовывали непроходимые сугробы вдоль проезжей части и тротуаров. «Где же они? — едва не вслух восклицал я, в отчаянии пытаясь хоть что-нибудь разглядеть среди кружащихся в свете редких фонарей снежинок. Почему они так быстро исчезли? Куда направились? И в какую из четырёх городских сторон бежать мне теперь, преследуя их?» Ни машин, ни троллейбусов, ни пятидесятирублёвых, миниатюрных коробочек такси поблизости я не обнаружил. Всё вокруг замерло в томительном ожидании каких-либо дальнейших событий. Но какие могли ещё быть события после всего уже случившегося? Безнадёжно искал я глазами склонённые любовно друг к дружке фигурки и не мог отыскать. Мне показалось, что изредка попадающиеся на глаза женщины похожи на мою незнакомку. Я не мог сообразить, что в них могло быть общего, и почему меня не покидало ощущение, что любую из них можно сравнить с прекрасной незнакомкой, так и не ставшей моей любовницей. И лишь пройдя добрую треть пути, я понял, в чём причина их внешнего и внутреннего сходства. Они все — кошки. Красиво, по последней моде одетые, приятно пахнущие соблазняющими всё вокруг парфюмами. Все они — очаровательные, что-то мурлыкающие в ответ на мужское внимание к ним кошки. Я шёл по городу, не разбирая дороги и не приглядываясь к встречным женщинам с тем любопытством, как это бывало со мной обычно. Вскоре ноги мои насквозь промокли, увязая по щиколотки в рыхлом сыром снегу, волосы тоже намокли от растаявшего и продолжающего падать с небес снега. Но я не замечал этих мелких природных неурядиц. Душа моя успокоилась, наконец. Я уже не искал глазами в толпе ту единственную и неповторимую, которая не раз мне являлась во сне. Сталкиваясь то и дело с множеством привлекательных существ, я никак не реагировал. У них у всех были роскошные усы и обросшие густой разномастной шерстью продолговатые или приплюснутые кошачьи мордочки. |
|