Охотник без собаки - сирота. Но и собака - это ещё половина дела. Нужно же ещё правильное имя ей дать. Вон, мои друзья завели лабрадора с кличкой Элвис. Заводчица окрестила. А владельцы из тщеславия не переименовали. И мучаются теперь с балбесом, у которого на уме только "секс, наркотики и рок-н-ролл", как и положено эстрадной звезде шестидесятых. Ну, с сексом всё понятно: хоть ты как кобеля не назови, а он по природе своей из твоей ноги тренажёр устроит. Наркотики ему жрачка заменила. Придёшь к ним в гости, дадут тебе котлету, повернёшь голову, поблагодаришь, глядь в тарелку, а в ней уже пусто. Только аппетитное чавканье из-под стола. Или, по простоте душевной, положит хозяин очечник на стол, Элвис тут же его хвать и бежать. И вся семья, как катящиеся камни, носится за ним по всей квартире, чтоб отнять, пока очки не угробил. Или приедет к ним в гости на дачу милая дама, решившая щегольнуть на речке новым купальником. Похвалится перед хозяйкой пляжным шедевром, положит рядом на лавочку, чтобы причёску поправить, а Элвис уже в дальнем конце сада с купальным костюмом в зубах стоит. И спортивный рок-н-ролл всем обеспечен. Ещё и меня подключат. Через полчаса совместных усилий зажмём пса в угол и отберём общими усилиями мокрую, грязную тряпку, которая недавно новым купальником была.
Привёз я домой чудесного щенка немецкой легавой. В родословной заводчица написала имя: "Джудит Элеонора Фон Гогенцоллерн". "Ничего себе, - думаю, - имечко! Или идиоткой вырастет, как и положено в вырождающихся аристократических родах, или такая фря, что это я ей буду дупелей искать и к ногам Её Светлости апортировать. Примеров тому масса". Стою посреди комнаты с родословной в руках и чешу затылок. А щенуля сидит на полу напротив, метрах в двух, и разглядывает тапки на моих ногах. Потом подняла мордаху к озабоченному лицу хозяина, разглядела, обрадовалась и, не сходя с места, полезла целоваться: хлопает языком по воздуху и куцим хвостишкой так машет, что прямо всей задницей по полу егозит. "Господи! - говорю. - Точно, глупая, даром, что Гогенцоллерн". Протянул руку, вынул из шкафа томик Ивана Крылова, нашёл нужную страницу и прочитал щенку басню "Лиса и виноград", это где "видит око, да зуб неймёт". При первых звуках художественной декламации собачонок ещё громче захлюпал языком и заелозил по полу ещё бойчее. Так и стала Чучей - простой и свойской псиной. А оставь я всё, как есть, и получился бы слабоумный потомок королевских кровей. Ещё и гемофилия бы замучила. Со временем завелось у неё несколько домашних прозвищ, на которые она тоже охотно отзывалась: Псюша, Хрюша и, даже, Хрюля, поскольку уморительно похрюкивала, когда искала что-нибудь, используя чутьё.
Много потом с ней случилось всякого необычного и интересного, но я хочу рассказать вот что. Все охотники знают, что молодую собаку нельзя натаскивать в связке с рабочей псиной. Наряду с полезными рабочими качествами ваш питомец запросто скопирует и пороки, если они присущи взрослому четвероногому наставнику. Ну, если уж и не пороки, то все те огрехи, от которых не смог избавиться натасчик рабочей собаки. В этом смысле я был застрахован - не было рядом с нами никого, кто мог бы пагубно повлиять на Чучу. Проблем с натаской никаких не возникло. Все необходимые навыки были у неё в крови. Немного пришлось повозиться с отработкой поиска правильным челноком, но, когда купишь электроошейник, собака становится удивительно послушной и разумной. Она начинает, буквально, смотреть тебе в рот и слушаться каждого жеста, даже если ты на неё этот ошейник больше никогда не наденешь. Словом, в семь месяцев она принялась работать и до пяти лет делала это отлично.
Приехали мы с ней в Кировскую область на охоту. Там у меня приятель живёт - Рашид. Он всю жизнь егерем проработал. Поначалу, когда я с ним познакомился, Рашид, думаю, посматривал на меня несколько свысока. Что такое для егеря все эти утки, тетерева и зайцы? А, тем более, перепела, коростели и бекасы? Пустой звук. Егеря интересуют только лоси, кабаны и медведи, а всё остальное, что добывается не пулей, а дробью, - баловство, не достойное потраченного на него времени и сил. А когда я, дней через десять, стал собираться домой и загрузил в багажник автомобиля два мешка дичи, вынутой из морозильных камер, стоявших у него в предбаннике, у Рашида округлились глаза. Не склонный к праздному любопытству, он и не думал совать нос в холодильники, справедливо полагая, что все те утки и тетерева, что мы ели каждый день, и есть вся моя дневная добыча. Я же, не желая слушать не злые насмешки, которыми он наградил меня в первый день, когда я быстренько пробежался с Чучей по полю возле деревни и высыпал из ягдташа пару бекасов, дупеля, коростеля и перепёлку, стал сразу складировать их в морозильные камеры, занося в дом только пару уток или пару тетеревов.
Рашид с удивлением взял в руки мешок. Потом взвесил руками второй: "Слушай, тут же целый кабан!" "Ну, - говорю, - кабан не кабан, а до Нового года с мясом дожить можно. Ещё и в Новогоднюю ночь гостей дичью угощу". Рашида так удивило и умилило то, что мужик-охотник добыл столько мяса и ни разу не выгнал его самого в лес делать загоны, что у него слёзы выступили из глаз. Мой приятель пережил настоящий катарсис. И он вызвал в нём чувство глубокой вины и запоздалого раскаяния. "Давай, - говорит, - сейчас поедем на бобровую плотину. Ты где-нибудь у запруды встанешь, а я на тебя уток загоню. Уедешь на час позже". И, не слушая моих возражений, выгнал свой мотоцикл с коляской, в которую тут же посадил Чучу, проникшись к ней внезапной симпатией, и отвязал двух своих лаек, предоставив им возможность бежать за нами следом. К Чуче моей он проникся таким уважением, что стал после этого пускать её в дом. А до этого бедная псина вынуждена была ночевать в сенях под дверью и бегать за мотоциклом, когда мы с ним ездили в магазин по служебной надобности.
Через двадцать минут мы уже были на месте. Представьте себе большое ополье, окружённое дремучими лесами, по которому течёт небольшой ручей, поросший ивой, ольхой и осиной. На ровной, как стол, местности, подпруженный бобрами ручей разлился здоровенной мелкой лужей, метров двести шириной и длиной больше километра. Идеальное место для уток. Открыто стоять на плотине глупо, и мы с Чучей залезли в кусты ниже плотины, найдя небольшую плешину среди ракит. А Рашид со своими лайками ушёл в начало пруда. Через некоторое время вдали прозвучал выстрел, оповещая начало загона. Ещё через какое-то время гораздо ближе прозвучал второй, явно по утке. Первую появившуюся в воздухе птицу я едва не прозевал. Стрелять пришлось прямо в зенит. Утка начала падать куда-то в заросли ольхи позади меня, и Чуча кинулась её подбирать. Вторая утка, встреченная "на штык", свалилась прямо мне в ноги. Третья, выскочившая слева из-за макушек осин, упала в заросли справа от меня, и я успел разглядеть мелькнувшую в ту же сторону средь кустов Айду - Рашидовскую лайку, когда четвёртым выстрелом свалил следующую утку куда-то в осины слева от себя. Чуча вернулась к четвёртому выстрелу, бросила около меня принесённую утку и кинулась за последней сбитой птицей, падение которой хорошо рассмотрела. И тут меня накрыла стая из кряковых и чирков голов в двадцать, а мне и стрелять нечем. Не успел я перезарядить свой четырёхзарядный "Бекас". Проводил взглядом птиц, повесил на плечо ружьё и вдруг услышал истошный Чучин всхлип, словно её прутом по спине огрели. И тут же второй. Не налетела ли вгорячах на обгрызенный бобрами куст? В зарослях то и дело попадались острые, как гвозди, срезанные бобровыми зубами побеги ивы. Схватил битых уток и полез в заросли выручать свою помощницу. Пока продирался сквозь кусты, Чуча взвизгнула ещё два раза. Наконец увидел белеющего среди зарослей Окуня - вторую лайку Рашида. Он сидел около сбитой кряквы и время от времени цапал за морду мою псину, которая пыталась схватить утку у него из-под носа. Хватал он её по-настоящему. Вся морда у моей Чучи была в крови. При моём приближении Чуча отошла в сторонку, присела и злорадно уставилась на кобеля, предвкушая выволочку, которую я ему устрою. Я протянул руку, чтобы забрать "яблоко раздора", и кобель так же молча цапнул и меня. От ранения меня спас рукав куртки, но на запястье остались лиловые синяки. Я подобрал обглоданную бобрами палку и попытался достать ею утку. В горле у кобеля глухо зарокотало, и он мгновенно вырвал у меня из рук сук, моментально перекусил его надвое и улёгся, прижав лапами птицу. Давным-давно я уже сталкивался с подобным поведением у собак. Была у меня одна знакомая выжловка, которая ни за что не желала отдавать зайцев никому, кроме своего хозяина, бросаясь на любого, кто приближался к добыче. Ну, что делать? Нужно дожидаться Рашида. "Пойду, - думаю, - подберу утку, за которой вторая лайка Рашида кинулась. Если, конечно, и она не придумает её от меня охранять". Полез обратно сквозь заросли на плешину, с которой стрелял птиц, чтобы сориентироваться и не топтаться долго по кустам. Чуча осталась с кобелём, ревниво посматривая на прижатую к земле добычу.
Выйдя на свою полянку, я прикинул траекторию падения сбитой утки и полез в кусты. Вышел на место падения птицы, как по струне. Посреди ивовых кустов была небольшая плешинка с высохшей лужей, от которой осталась чёрная грязь. В этой грязи чётко отпечатался контур упавшей птицы и следы Айды. Ни собаки, ни утки не было. Но самое поразительное, что в отпечатке утиной тушки лежал птичий желудок. Рашидовская лайка как-то искусно препарировала крякву, не обронив ни пёрышка. Случаются, иногда, на охоте какие-то мистические дела. И это было именно такое. Айда слопала крякву, не обронив ни пёрышка, но птичий желудок выплюнула или оставила, с ювелирной точностью объев всё вокруг него вместе с пером. Даже уж и не знаю, какую версию произошедшего ещё вам предложить? Сам до сих пор пребываю в недоумении. Разумеется, следственный эксперимент пришёл мне на ум, но Айда пропала. "Наверно, - подумал я, - побежала к Рашиду. Может и утку к нему утащила? Но как тогда объяснить этот желудок и полное отсутствие перьев?"
Вскоре пришёл Рашид. Окунь без разговоров отдал ему крякву, но, когда Чуча подошла к егерю, чтобы понюхать добычу в его руках, кинулся на неё и цапнул за бок. Рашид не зло пнул кобеля сапогом, и пёс успокоился. Но Чуча уже боялась подходить к ним и прилипла к моей ноге. Я рассказал Рашиду про утиный желудок на месте падения кряквы, про отсутствие перьев и следы Айды. "Сожрала", - сказал Рашид. "И ни пёрышка не обронила?", - возразил я. "Она как-то раз сорвалась с цепи и на глазах моей супруги задавила курицу, - пожаловался Рашид. - Пока жена подбежала, Айда бросила курицу на землю спиной вниз, наступила передними лапами ей на крылья, в один хапок выдрала куриную грудь и сглотнула не жуя вместе с пером. Ленке только хребет достался с головой, крыльями и ногами". Рашид отдал мне крякву, и мы пошли к мотоциклу. "Такая жадная, сволочь, словно её не кормят, - продолжал Рашид нахваливать Айду. - Умудряется, пока стрелок с номера идёт к добытому зверю, обглодать пятачок кабану или оторвать губы лосю. А если получится, то ещё и уши оттяпает. Некоторые ругаются, мол, хотели голову в виде трофея на стену повесить, а что это за трофей без пятака и ушей? Или рогач с оторванными губами? Люди же подумают, что их гранатой убило".
На обратном пути мы нагнали Айду, сыто трусящую по дороге к дому. Заслышав сзади родной мотоцикл, она благоразумно свернула в бурьян. Проезжая мимо неё, Рашид смачно матюкнулся и погрозил ей кулаком. Она выбралась из травы, приветливо помахивая своим бубликом нам вслед, но за Окунем не побежала, а всё также, не торопясь, потрусила домой.
После этой охоты Чуча моя испортилась. Она перестала интересоваться сбитыми птицами и приносить их мне. До выстрела она делала всё в точности, как раньше: искала, вставала, поднимала на крыло. А после выстрела шла искать следующую птицу. А ту, что я сбил, игнорировала. Я думаю, что она твёрдо усвоила - это добыча Рашида. Не то, что трогать, ею даже интересоваться нельзя! И пришлось мне самому разыскивать свою дичину. Хорошо, если происходило это в чистом поле, а в кустах или в лесу иногда долго приходилось топтаться. А ведь иногда случаются и подранки, которых я без неё не в состоянии был найти. Но, радовало, тем не менее, то, что она нарвалась на Окуня, а не помчалась вслед Айде. А то охотился бы я с ней не на птиц, а на их желудки.