Летописный рассказ об основании Киева относится к так называемым местным преданиям, которые есть почти у каждого населённого пункта. Их характерная черта - приуроченность к топонимам и микротопонимам; они лишь опосредованно связаны с мифологией и не могут считаться эпическими в полном смысле слова. Поэтому справедливо было бы назвать их краеведческими. С завидным постоянством они рождаются и в наше время.

Некоторые из краеведческих легенд распространились по всему миру и со временем обрасли множеством подробностей. Классический пример - легенда о Ромуле и Реме. Легенда о Кие и его братьях тоже давно перешагнула местечковый уровень и даже сделалась неотъемлемой частью украинской идеологии.

У историков Киевская Легенда всегда вызывала повышенный интерес. В настоящее время более-менее устоявшаяся точка зрения подтверждает правоту летописца, возводящего название Киева к личному имени Кий.

Летописная легенда об основании Киева приобрела свой законченный вид в 'Повести Временных лет' (далее -ПВЛ), написанной иноком Киево-Печёрского монастыря Нестором в начале XI в. Более ранняя версия вошла в состав 'Новгородской первой летописи' (далее - НПЛ), которая в древнейшей своей части воспроизводит Начальный Свод, составленный в стенах всё той же Киево-Печёрской Лавры между 1093 и 1096 гг.

Сопоставление Киевской Легенды в ПВЛ и НПЛ позволяет проследить её развитие. Было высказано мнение, что версия, изложенная в 'начальном Своде' также не является первичной и заимствована из новгородской летописи 1053-1057 гг. [Яйленко, 174]. Эта летопись, по мнению Б. А. Рыбакова [Рыбаков, 142], отразившаяся затем в Начальном Своде, имела антикиевскую направленность и искуственно раздувала роль варягов в отечественной истории. Гипотеза Б. А. Рыбакова, однако, сторонников не нашла. И Начальный Свод, и ПВЛ писались в стенах Киево-Печёрского монастыря, их авторы твёрдо придерживались прокиевских взглядов, что отразилось в самой легенде о киевских князьях.

Вопрос об основании Киева вынесен в первые строки НПЛ: како во имя назвася Кыевъ. [ПСРЛ-3, 103]. Начальный Свод, а за ним и НПЛ, предлагают три версии:

1. Кий был князем.

2. Кий - паромщик на Днепре (его же нарицаютъ тако перевозника бывша).

3. Кий - охотник в киевских лесах (инѣи же ловы деяше около города).

Эта разноголосица позволяет сделать любопытное наблюдение: даже в конце XI века общепринятая Киевская Легенда ещё не сформировалась. Но 'мать городов русских', богоспасённый Киев нуждался в исключительной истории и поэтому возобладала первая версия. Составитель Начального свода (по мнению Д. А. Приселкова - игумен Иоанн) отстаивает княжеское происхождение Кия: тако прозвани быша грады в имена царевъ тѣхъ и князеи тѣхъ: тако жъ и в нашеи странѣ званъ бысть градъ великимъ княземъ во имя Кия. В понимании средневекового человека строительство городов - удел князей, а не простолюдинов. Мало того: Кий ещё и великий князь, то есть князь над князьями. Ставя Кия в один ряд с Ромулом, Антиохом, Селевком и Александром Македонским, летописец обосновывает великодержавную природу его власти. Правда с 'величием' Кия не заладилось: возведение 'градка' на такое не тянет. Вероятно, поэтому в полотне повествования появляется обширное отступление, где основание города освящено 'промыслом божиим', а сам Кий встаёт в один ряд с 'древними кньязями', которые не в пример нынешним, были бескорыстны, мужественны, защищали отечество и искали чужих земель: и росплодили были землю Русьскую. Далее следует сама легенда о Кие, Щеке и Хориве, приуроченная к 6362 году (854 г.), то есть к началу царствования императора Михаила. Поведав об основании Киева, летописец переходит к походу руси на Константинополь в 860 г. Княжение трёх братьев завершается словами: по сихъ лѣтехъ братиа сии изъгибоша.

Итак, Кий - современник императора Михаила. Пусть он не назван руководителем похода, но события выстроены так, чтобы подтолкнуть читателя в нужном направлении и тем самым обосновать великокняжескую сущность киевского князя.

Реконструкция крайне уязвима; видимо, летописец и сам это понимал, иначе бы не преминул связать Кия с походом на Константинополь. Дело в том, что 'в греческихъ летописцехъ' поход совершала русь - а Кий не был русским князем. Вот почему Нестор недрогнувшей рукой отправляет Кия и его братьев в недатированную часть ПВЛ, а честь свершения похода предоставляет Аскольду и Диру.

Однако пошатнувшееся величие требовалось чем-то поддержать. И тогда Нестор вводит сюжет о мирной поездке Кия в Константинополь, в которой он велику честь приѩлъ ѿ ц҃рѧ [ПСРЛ-1, 8], после чего попытался обосноваться на Дунае на месте городища Киевец, но не даша єму то блїзь живущии. Очевидно, что этот мотив был навеян путешествием Ольги и походами Святослава, в величии которых никто не сомневался. Таким образом легализация Кия приобрела окончательный вид, а чтобы у читателя не зародилось сомнение, Нестор ссылается на народное предание. Не ограничиваясь этим, он ввязывается в спор с приверженцами простонародного происхождения Кия, называя их 'несведущими'.

Вообще, великодержавные акценты выражены в ПВЛ более выпукло. Например, Нестор приводит слова Олега о том что Киев - матерь городов русских (т. е. метрополия). Он же повествует о кротости полян, не в пример прочим, живущих 'зверским' образом. С помощью Андрея Первозванного он освящает Киевские горы, и т.д. Новая редакция Киевской легенды хорошо вписывается в эту тенденцию.

Дальнейшее развитие Киевская легенда получила на страницах польских хроник. Ян Длугош, пересказывая ПВЛ, добавляет, что Щек и Хорив также обзавелись собственными городами: Sczyekawycza и Korewycza [Długosz, 51]. Скорее всего, это результатом банальной ошибки при переводе: Длугош, плохо знавший церковнославянский язык, принял 'горы' за 'города' [Наливайко, 82]. Матей Стрыйковский пошёл дальше, отождествив Вышгород с городом Хорива, а Любеч - с Лыбедью [Stryjkowskiy, 112]. Наконец, в 'Синопсисе' Иннокентия Гизеля уточняется, что братья прийшли з Диких Полiв [Синопсис, 22-23].

Позднее на этой почве выросло немало краеведческих легенд и откровенных спекуляций.

Русские летописцы бережнее относились к тексту ПВЛ и в целом сохранили его без изменений. Лишь в XVI веке Никоновский летописец позволил себе разбавить биографию князя Кия вставкой о его походе на Волжскую Булгарию [ПСРЛ-9, 4].

В бунташный XVII век три брата переродились в новгородских разбойников, которые были пойманы и сидели в остроге, а потом высланы князем Олегом на Днепр. История эта записана в неопубликованном до сих пор 'Летописце о царях жидовских, греческих и русских' [Жданов, 605-606].

Киевские обыватели к тому времени совершенно утратили историческую память и рассказывали путешественникам небылицы о начале их города [Белова, Петрухин, 39-40]. Ничего определённого не могли они поведать и о величественных развалинах, неизменно пробуждавших любопытство у Александра Гваньини, Эриха Ляссоты, Рейнлдьда Гейденштейна, В. Боплана. Мифы о таинственных подземельях Киево-Печерской лавры породили целую полемику в польской историографии XVII в. [Каргер, 26].

Русская историческая мысль с самого начала уделила Киевской легенде большое внимание. В. Н. Татищев отстаивал сарматское происхождение киевских князей, впрочем, допуская, что имена князей отъ урочищь или пределъ вымышлены [Татищев, 354-355]. Г. З. Байер отождествил Кия с готским королём Книвой, воевавшим в Болгарии против императора Деция [Bayer, 434], И. М. Болтин - с гуннами или аварами [Болтин , 141], И. Рейнегс - с финикийцами [Reineggs, 200].

При всём разнообразии мнений, историков XVIII в. объединяло одно: неславянское происхождение киевских князей. Против этого решительно выступил Н. М. Карамзин, отстаивавший правдивость ПВЛ [Карамзин, 314]. Но ему, как и его оппонентам недоставало аргументов, что объяснялось скудостью источников с одной стороны и несовершенством методолгии - с другой.

В дореволюционный период в отношении Киевской Легенды возобладал скептический взгляд [Соловьёв, 46; Грушевский; Иловайский, 280; Тиандер, 179]. По этой причине серьёзного внимания историки ей не уделяли.

По мере ввода в оборот неизвестных ранее письменных источников и развитием прикладных дисциплин в палитру Киевской Легенды вливались всё новые краски. В 1886 г. исландский знаток саг Г. Вигфуссон опубликовал статью, в которой доказывал, что Киев и эддический Danparstaрðir -суть одно и то же [Vigfusson, 37-42]. Эта статья была с энтузиазмом принята многими отечественными историками [Дорн, 55; Браун, 8; Петров, 3]. Она в полной мере отвечала главным критериям Киевской Легенды: седой старине и великой судьбе Киева. Предпринимались даже попытки развить её: Ю. Кулаковский предолжил увязать Киев с Метрополем Птолемея [Кулаковский, 274-275], привлекая в качестве аргумента слова князя Олега о 'матери городов русских'.

Несмотря на жёсткую критику [Дашкевич, 288; Каргер, 66-70; Брайчевский, 53-57; Джаксон, 81-82] 'готская теория' оказалась на удивление живучей. Ниже приведён весь корпус источников, на который она опирается и русский перевод к ним:

Atlakviða (Гренландская песнь Атли, 'Старшая Эдда')

Völl lézk ykkr ok mundu gefa

víðrar Gnitaheiðar,

af geiri gjallanda

ok af gylltum stöfnum,

stórar meiðmar

ok staði Danpar,

hrís þat it mæra,

er meðr Myrkvið kalla.

[North, Allard, Gillies,152]

Широкое даст

Гнитахейд поле,

пики звенящие,

челны златоносные.

золота груды,

и Данпа земли,

и лес знаменитый,

что Мюрквид зовется!

[БСЭПН, 312]

Hlöðskviða (Песнь о Хлёде, 'Старшая Эдда')

Hrís þat it mæra,

er Myrkvið heita,

gröf þá ina helgu,

er stendr á Goðþjóðu,

stein þann inn fagra,

er stendr á stöðum Danpar,

halfar herborgir,

þær er Heiðrekr átti,

lönd ok lýða

ok ljósa bauga.

[Svenisson, 410]

...и лес знаменитый,

что Мюрквид зовется,

на готской земле

могилы священные,

камень чудесный

в излучинах Данпа,

кольчуг половину,

у Хейдрека бывших,

земель и людей

и блестящих колец.

[БСЭПН, 351]

Hervarar saga ok Heiðreks. (Сага о Хервёр и Хейдреке)

Því næst lætr Angantýr gera veizlu mikla á Danparstöðum á þeim bæ, er Árheimar heita, at erfa föður sinn. [Hervarar saga, 52]

Вскоре Ангантюр велел устроить большой пир в Данпарстадире на хуторе, который назывался Археймар, дабы почтить память своего отца. [Ермолаев]

Hrís þat it mæra,

er Myrkviðir heita,

gröf þá ina helgu,

er stendr á götu þjóðar;

stein þann inn mæra,

er stendr á stöðum Danpar,

hálfar herváðir,

þær er Heiðrekr átti,

lönd ok lýða

ok ljósa bauga.

[Hervarar saga, 56]

Знаменитую рощу,


что Мюрквид зовётся,


могилу священную


на дороге народа;


камень прославленный


на береге Данпа,


половину доспехов,


что Хейдрек имел,


земель и людей 


и светлых колец.

[Ермолаев]

Данпарастадир (в форме á Danparstöðum) присутствует только в прозаической части саги о Хервёр. В дошедших до нас висах употребляется множественное число: staði Danpar. Этот устойчивый фразеологический оборот буквально переводится как 'места Данпара'. При желании здесь можно усмотреть что угодно: земли Данпара, излучины Данпара, берег Данпара; однако надо учитывать, что скальды и составители саг, донёсшие до нас эту информацию, вряд ли вкладывали в неё тот же смысл что и мы. Им Danpar ни о чём не говорил; это тёмное слово из ушедшей эпохи, которое никак не увязывалось с рекой, и тем более - с конкретной рекой в Восточной Европе. Именно поэтому стал возможен город Данпарастдир. Здесь мы имеем дело с искуственным конструктом автора саги о Хервёр, Хаука Эрлендсона, заполнявшего лакуну в стихотворном строе точно так же, как это делал Снорри Стурлуссон при составлении 'Старшей Эдды'.

Но самый сокрушительный удар по 'готской теории' нанесла археология. Выяснилось, что черняховская культура, которую отождествляют с готами, достигает Среднего Поднепровья лишь северной своей окраиной. На территории исторического Киева нет следов монументального строительства, богатых захоронений, престижных вещей, ремесленных комплексов - всего того, что должно было сопровождать столицу империи Германариха. Нет здесь и куда более скромных черняховских селищ, а те обломки керамики, костяные гребни и ювелирные изделия, которые приписывают готам, объясняются черняховскими импортами, обычными для лесной зоны Восточной Европы. Городища и селища в Киеве II-V вв., весьма скромные по размерам, принадлежат постзарубинецким группам и киевской археологической культуре. Все они прекращают существование в конце этой эпохи - культурной непрерывности между ними и сменяющими их поселениями лука-райковецкой культуры нет [Каргер, 92; Климовский, 36; Комар, 119-124]. Всё это позволяет надёжно похоронить 'готскую теорию', представляющую в настоящее время лишь историографический интерес.

После Второй мировой войны в советской историографии восторжествовал 'карамзинский взгляд'. Один за другим появляются исторические труды, которые объединяют два посыла:

-Безусловный историзм Киевской Легенды.

-'Местное' происхождение Кия и его братьев.

Это позволило историкам заняться историческим конструированием и созданием 'новой реальности', что к науке, впрочем, имеет лишь отдалённое отношение.

Киевская Легенда активно использовалась одновременно для поддержания Русской национальной идеи и Украинской. Тем удивительней, что обе успешно реализовались под крылом коммунистического интернационализма. Это стало возможным после начала борьбы с космополитизмом и выхода в свет программного труда Б. Д. Грекова 'Киевская Русь' [Греков]. Главная мысль этой книги - утверждение, что своей государственностью Россия обязана внутреннему развитию общества, а не пришлым элементам (варягам). Правда, сам автор признаёт за летописным рассказом легендарную природу, но при этом подчёркивает его антискандинавскую направленность.

В 1958 г. на страницах академического издания 'Очерки истории СССР' Б. А. Рыбаков развернул летописный рассказ в обширное повествование, в котором Кий оказался современником императора Юстиниана I и был отождествлён с антским вождём Хильбудием. Кий-Хильбудий, поселившийся сперва на Дунае как федерат Византийской империи, некоторое время сдерживал натиск славян, но потом был вынужден уйти на Днепр, где и основал Поднепровскую Русь со столицей в Киеве [ОИС, 776-780].

Начало было положено. Б. А. Рыбаков своим авторитетом 'легализовал' Кия и открыл двери для серии публикаций, в которых князь Кий действует как историческое лицо - полководец, дипломат, государственный деятель [Сахаров, 133-141; Килиевич, 24-26; Котляр, 17-25].

Перед сторонниками Б. А. Рыбакова во всей полноте встала проблема датировки жизни легендарного князя. М. Н. Тихомиров, используя ошибку летописца, называвшего матерью императора Михаила Ирину вместо Феодоры, отсылает Кия и его братьев в конец VIII в. [Тихомиров, 46-47]. М. Ю. Брайчевский, привлекая материалы археологических раскопок и данные нумизматики, определил время Кия ещё более ранней датой: конец VI-начало VII вв. [Брайчевский, 82]. Но и теперь требуемой хронологической глубины достигнуто не было. Вопрос 'закрыл' П. П. Толочко, датировав 'град Кия' V-VI вв [Толочко-3, 49-51]. Законченный вид Киевская Легенда в современном издании приобрела, когда на историческую сцену ворвалась 'династия Киевичей', последний представитель которой, Осколдыр, пал от руки Олега [Рыбаков, 6; Толочко-1, 222].

Вдохновлённый достижениями советских историков первый секретарь КП УССР Владимир Щербицкий организовал масштабное действо под названием 1500-летие Киева. К юбилею города были выпущены памятные медали, стотысячными тиражами изданы научные и научно-популярные произведения, поставлен памятник легендарным братьям и их сестре - всё это в мае 1982 г. увенчало грандиозное шоу на Центральном стадионе в Киеве. Киевская Легенда расцвела.

Лишь семь лет спустя наступила реакция. Э. К. Мюле подверг пересмотру датировку и саму методологию П. П. Толочко [Мюле, 118-127]. Позже его поддержал киевский археолог С. И. Климовский, датировавший старокиевское городище так же как М. К. Каргер: VIII в. [Климовский, 27-48; Каргер, 116] и даже IX в. [Комар, 135]. В. П. Яйленко [Яйленко, 168], А. П. Новосельцев [Новосельцев, 25], В. Я. Петрухин [Петрухин, 73-75], И. Н. Данилевский [Данилевский, 65-68] продемонстрировали всю бесперспективность построений Б. А. Рыбакова, не оставив для них места в отечественной историографии.

В российской историографии Киевская Легенда осталась жить только в околонаучной литературе [Асов, 500]. Зато на Украине она сделалась важной частью национального мифа. Киевичи регулярно появляются на страницах научной [Теплицкий, 137] и учебной [Смолий, Степанков, 82] литературы, их печатают на банкнотах и марках, чеканят на юбилейных монетах; в их честь устраивают конференции и культурные мероприятия, устанавливают новые памятники, вводят праздники и т.д. Понятно, что к истории это не имеет никакого отношения.

А. А. Шахматов проявил интерес к летописному преданию ровно в той мере, в какой того требовала его реконструкция древнерусского летописания. Он признаёт, что 'легенда' - киевского происхождения, но в устном предании Олег убивает якобы не Аскольда и Дира, а Кия, Щека и Хорива [Шахматов, 231]. Кроме того А. А. Шахматов пытается доказать, что вариант Яна Длугоша более аутентичен, чем вариант НПЛ, так как опирается на независимый источник - Галицкую (Перемышльскую) летопись [Шахматов, 250].

Г. В. Вернадский отставивает хазаро-мадьярское происхождение основателей Киева [Вернадский, 475]. По его мнению около 830 г. мадьярский 'воевода Олом', будучи вассалом Хазарского каганата, разбил полян и стал править в Киеве от имени хазарского кагана. Позже его поддержал О. Прицак. Он также считал, что Киев был основан одновременно с Саркелом в 30-х годах IX века под именем Самватос [Голб, Прицак, 75]. Своё второе название Куйаба город получил в честь хазарского визиря Куйа, одного из потомков которого Ахмеда ибн Куйа упоминает Масуди. Таким образом славянское Кыевъ - всего лишь адаптация тюркского топонима Куйаба. На это П. П. Толочко разразился язвительной статьёй [Толочко-2]. Оставляя в стороне эмоциональный фон, следует признать справедливость критики П. П. Толочко, главный аргумент которой - отсутствие каких-либо археологических следов пребывания хазар в Киеве. Кроме того, позиция Г. В. Вернадского и О. Прицака идёт вразрез с множеством независимых источников.

И. Н. Данилевский, признавая хазарское происхождение основателя Киева, но имена его братьев выводит из иранских корней. Он считает, что 'иностранцы' Кий, Щек и Хорив так же как Синеус, Рюрик и Трувор были призваны славянами в качестве третейских судей чтобы разрешить их внутренние противоречия [Данилевский, 70].

Новый вектор в изучении Киевской Легенды (далее - КЛ) задал Н. Я. Марр, обнаруживший параллели в ПВЛ и в 'Истории Тарона' Зеноба Глака [Марр, 55]. Комментарии Н. Я. Марра к армянской легенде (далее - АЛ) и 'яфетическая' этимология имён её героев поддержки у историков не нашли, но сама 'История Тарона' заслуживает более пристального внимания.

'История Тарона' была написана в VII в. и повествует о процессе христианизации Великой Армении в IV в. В свою очередь, в X в. она была отредактирована Псевдо-Иоанном Мамиконяном, а нередактированная версия вошла в 'Историю страны Алуанк', написанной примерно в то же время Мовсесом Каланкатваци. Обе редакции дошли до нас во множестве списков XIII-XVII вв.

Вот отрывок из этого сочинения:

Деметр и Гисанэ были князья индов и братья по племени. Они бежали из царства индов и достигли этой страны. Царь Валаршак пожаловал им во владение землю Тарон, где они построили город и назвали его Вишап. Придя затем в Аштишат, они поставили здесь идолов, тех, которых почитали в Индии. Спустя пятнадцать лет [армянский] царь убил их обоих и владения их отдал их сыновьям - Куару, Мелдесу и Хору [Хореану]. И построил Куар аван и назвал его своим именем Куар, и Мелдес построил в поле аван и назвал Мелди, а младший, перейдя в гавар Палуник, построил там аван и назвал Хореан. И по прошествии времени, посоветовавшись меж собой, Куар, Мелдес и Хореан поднялись на гору Каркэ и нашли там такое место, где был простор для охоты и прохлада, а также обилие травы и деревьев. И построили они там дастакерт и поставили там двух идолов: одного по имени Гисанэ и другого по имени Деметр и предоставили им в служение свой род. [Иоанн Мамиконян, 79].

Как мы могли убедиться, между АЛ и КЛ существует определённая связь: Куар соответствет Кию, Хореан - Хориву, гавар (область) Палуник - полянам, и только Щек и Мелди выбиваются из этой стройной картины. Совпадения обнаруживаются даже на стилистическом уровне: с одной стороны лес и бор велик, с другой -обилие травы и деревьев. Характер отношений обеих легенд можно свести к трём логическим формулам:

1. КЛ>АЛ

2. АЛ>КЛ

3. КЛ<общий источник>АЛ

Сам Н. Я. Марр придерживался третьей формулы: общий источник он видел в скифском эпосе [Марр, 64]. В настоящее время ей отдаёт предпочтение А. С. Щавелёв [Щавелёв, 107]. Однако наличие конкретных топонимов на картах Великой Армении и Киевской Руси делает её маловероятной [Яйленко, 169; Еремян, 151].

Первая формула, несмотря на то, что ПВЛ моложе 'Истории Тарона' на 500-600 лет, получила у историков распространение благодаря Б. А. Рыбакову. Её недостатки Б. А. Рыбаков превратил в 'достоинства': так, в 'Истории Тарона' он видит 'отзвук славянской легенды', что должно доказывать её глубокую древность [ОИС, 779-780]. Здесь, однако, мы видим подмену понятий: прежде надо убедительно ответить на вопрос, как КЛ могла транслироваться в Малую Азию, а также установить причину и характер влияния КЛ на АЛ.

Д. С. Лихачёв считает, что славянская легенда была занесена на Кавказ славянскими отрядами в составе хазарского войска в VII в. [Лихачёв, 11, 220]. Б. А. Рыбаков указывает на возможный информационный канал через славян, поселившихся в Кахетии в VIII в. [ОИС, 780]. По мнению М. Ю. Брайчевского армяне узнали о КЛ от славянских дезертиров из византийской армии, которые были поселены арабами в Сирии в VII в. [Брайчевский, 98].

Все эти версии, которые можно принять только с большой натяжкой, дают дату не ранее VII в., тогда как страна Палуни входила в состав Хеттского царства [Хачатрян, 124], нахарский род Палуник известен с IV в., а поселение Куарк под названием Куэр - со времён Урарту [Арутюнян, 124]. С другой стороны самые ранние датировки для Киевского городища - VIII в. Всё это не оставляет места для приоритета КЛ относительно АЛ.

Таким образом, у нас остаётся вторая формула: АЛ>КЛ. Наиболее развёрнуто она представлена В. П. Яйленко, который продемонстрировал возможность трансляции АЛ в древнерусскую историографию через армянскую общину в Киеве [Яйленко, 179]. После чего к Кию и Щеку, имена которых произошли из местных названий, добавился третий брат: Хорив. В таком виде киевские братья противоспоставлены Рюрику, Синеусу и Трувору с целью оспорить у новгородцев право на колыбель русской государственности.

Нельзя сбрасывать со счетов и то, что совпадения в АЛ и КЛ могут быть случайны. Но даже если В. П. Яйленко прав, не Армянская Легенда была причиной появления Киевской. Истоки КЛ надо искать в отечественной истории.

В связи с тем, что попытки исторической интерпретации КЛ провалились, в последнее время обозначилась тенеденция привлекать к её изучению фольклор. Любопытную подборку народных преданий составили О. В. Белова и В. Я. Петрухин [Белова, Петрухин, 39-40]. По одному из них Киев был построен восставшим людом из дубинок-киев после изгнания жадного пана. В другом уже польский король прогоняет турок из Украины, а на месте турецкого города Арахтель закладывает Киев. В третьей легенде рассказывается, что Киев назван в честь дубин-киев, которыми Бог наградил работящих людей, чтобы они побивали ими лень. В отношении летописной версии О. В. Белова и В. Я. Петрухин соглашаются с А. А. Шахматовым, который признавал её топонимическую природу. Правда, на КЛ повлияла хазарская традиция, в которой Кий был 'перевозником' на переправе в хазарский Самватас 'высокий замок' или 'верхнее укрепление', тюрк. [Константин Багрянородный, 315]. Князем Кия сделал летописец [Белова, Петрухин , 42-43].

А. С. Щавелёв разбил летописный рассказ на две части: основную и даилогическую, представленную только в ПВЛ. Законченная концепция первой части свидетельствует о её цельности; функция братьев исчерпывается основанием Киева. Летописец перечисляет мотивы, не разворачивая их в сюжеты. У второй части две функции: уничтожить альтернативные версии о Кие и обосновать его княжеское происхождение. Она носит ярко выраженный авторский характер [Щавелёв, 112-114]. В своём первоначальном виде, считает А. С. Щавелёв, в КЛ действовали только кузнец Кий и нимфа Лыбедь, чьи отношения носили романтический характер. Щек и Хорив добавились к ним позднее, когда понадобился мотив трёх братьев-основателей. Миф о кузнеце переплетается с мифом о хтоническом перевозчике, 'славянским Хароном' на Дунае, разделяющем мир мёртвых и мир живых. Летописец 'историзировал' славянскую мифологию, ставя перед собой совершенно другие цели: ответить на вопрос 'кто в Киеве нача первее княжити' [Щавелёв, 119]. А. С. Щавелёв находит в КЛ сразу несколько пластов: мифопоэтический, племенные сказания, раннегосударственный и литературный в обработке летописца.

Примерно в том же ключе мифологизации КЛ действуют В. Н. Топоров и В. В. Иванов. Но они рассматривают КЛ в ракурсе мифа о змееборчестве, где кузнец-Кий отождествляется с самим Перуном, а в роли змея выступает Щек [Иванов, Топоров, 123].

Итак, мы можем видеть, что за 250 лет научного изучения КЛ историки так и не смогли сформировать общепринятого мнения. Тем не менее, начиная с В. Н. Татищева, постоянно звучит мысль, что КЛ относится к числу местных легенд, а имена братьев выведены из топонимов. К сожалению, этой мысли недостаёт глубины, хотя казалось бы, нет ничего проще, чем проанализировать вышеуказанные топонимы и подтвердить или опровергнуть их отимённое происхождение. Этим мы и займёмся.

Лыбѣдь - вар. Лыбядь, Лебеда, Лыбидь, Лыбедка, Жлыбедь, Колыбедь, Гнибель. Также Лыбедь - приток р. Трубеж в Рязани, Лыбедь - приток Клязьмы во Владимире. Одноимённые гидронимы в Рязани и Владимире, безусловно - перенесённые, имеющие целью воплотить в удельных городах идеальную модель столицы, образцом которой в Древней Руси был Киев. Попытку И. М. Железняк увеличить номенклатуру 'лыбедских' гидронимов [Железняк-1, 80] следует считать неудачной: вместо оз. Лыбень в Белоруссии следует читать Любань; вместо р. Лыбанка в Костромской обл. - р. Лубянка.

Самое широкое хождение получила 'народная' этимология от женского имени Лебедь. Этому способствовала не только КЛ, но также и поэтическое сравнение девушки с белой лебедью, и Девич-гора в месте впадения Лыбеди в Днепр. Как ни странно, её разделяют и некоторые историки [Щавелёв; Марр, 55]. Н. Я. Марр даже проводит параллель между Лыбедью и св. Карапетом из АЛ, чьё имя с армянского переводится как 'Лебедь'. Как ни заманчиво выглядит эта версия, она маловероятна, так как антропонимы (кроме названий родников, исскуственных водоёмов и мелких ручьёв) непродуктивны при образовании гидронимов. Можно было бы предположить, что Лыбедь происходит от всем известной птицы, тем более что зооморфизм гидронимов - вещь обычная. Именно так думает А. А. Потебня, усматривая в появлении -ы диалектизм [Потебня-1, 3]. Но и это не объясняет смещение корневой гласной из среднего ряда в задний с одновременной утратой мягкости препозиционным согласным [Преображенский, 441; ЭСРЯ-2, 539].

М. Фасмер некритически отнёсся к КЛ, предположив, что гидроним произошёл от скандинавского женского имени Ulfheiðr. [ЭСРЯ-2, 539]. Этимологию, предложенную М. Фасмером, следует отвергнуть, во-первых, потому, что гидронимы крайне редко происходят от имён собственных; во-вторых, потому, что Лыбедь оформлена славянским гидронимическим суффиксом -ědь; ср. Убедь, Вытебедь, Беседь.

По мнению Д. К. Зеленина Лыбедь восходит к *lūbh; ср. рус. лыва - болотина, лужа, болотная растительность, лес на болоте. Соответственно Лыбедь - травянистая, богатая водорослями [Зеленин, 260]. Д. К. Зеленина поддержала И. М. Железняк, указав на прасл. *lub - вода; отсюда *lubědь - топкое место, синоним слова 'мокредь' [ЕСЛГ, 84; Железняк-1, 77]. Но и существование прасл. *lub/*lūbh сомнительно, так как слово лыва распространено только на Русском Севере (выше Вологды и Костромы); в других славянских языках оно не встречается. М. Фасмер предложил карело-финнскую пралексему liiva 'ил, тина' [ЭСРЯ-2, 539].

Таким образом схема Зеленина-Железняк может быть справедлива только при условии первоначального финно-угорского гидронима, адаптированного славянской детерминантой -

-ědь. А это трудно представить, поскоьку финно-угорская гидронимия так далеко на юг не заходит.

Попытку реанимировать славянскую этимологию Лыбеди предприняли В. Н. Топоров и В. В. Иванов: из прасл. *lūb 'лоб, череп'; взлобок 'пологий холм'; указывается на Девич-гору в устье Лыбеди [Иванов, Топоров, 123]. Эту мысль развил О. Н. Трубачёв, увидев в гидрониме женское имя (У)лыба [ЭССЯ-17, 12-13]. К сожалению, обе интерпретации уникальны - у них нет семантических или морфологических 'родственников'.

Итак, мы вынуждены констатировать, что все славянские этимологии Лыбеди были неудачными. Нет причин выводить из диалектизмов праславянскую лексему. Если бы такое слово действительно существовало, оно было бы обязано отразиться и в общеславянском тезаурусе, и в общеславянской топоними - но этого нет. Лыбедь - изолированный гидроним, оформленный восточнославянским суффиксом. Скорее всего, он относится к дославянской топонимии. На такую мысль наталкивает группа гидронимов в центре Германии: р. Ульфе (Ulfe) приток Фульды; р. Ульфе (Ulfe) приток Зонтры, р. Ульфа (Ulfa) приток Нидды. Они относятся к малым рекам: их длина не превышает 20 км. Автор васконской гипотезы Т. Феннеманн предположил, что эти названия оставлены васконской языковой семьёй [Vennemann, 216].

Также привлекает внимание группа гидронимов на русском севере: ручей Выбута (Лыбута) у одноимённого погоста в Псковской области, приток р. Великой; р. Выбовка (Лыбовка) в Эстонии ( Voo Jõgi), р. Выбья (Виоя, 1571 г.) в Ленинградской области, рукав р. Луги. Все они восходят к эстонско-водскому слову voo 'поток', 'струя'. Появление взрывного лабиального на месте гласного лабиального объясняется нетерпимостью в славянском языке к трём и более подряд идущим гласным слогам. Варианты Лыбовка и Лыбута получены диссимиляцией лабиальных v-b>l-b (ср. свобода>слобода). Правда, южнее Смоленска финно-угорская гидронимия не заходила, однако мы знаем два близких названия: Убеть, один из притоков Десны, и Убедь, река в Закарпатье. Вариант *ūbědь близок к *wubědь, из которой могла развиться и Лыбедь. География этих гидронимов не позволяет говорить об их исключительно балтском происхождении; возможно, они сформировались ещё в эпоху балто-германского единства.

Хоревица - самый неуловимый топоним в КЛ. Нигде, кроме как в летописи он не встречается. У некоторых историков даже появились сомнения в её реальности. В. П. Яйленко считает, что Хоревица была вымышлена летописцем с целью 'уравновесить' киевскую и варяжскую легенды о начале Русской Земли: прототипом стал Хореанк в гаваре Палуник из 'Истории Тарона' [Яйленко, 171-172]. С этим трудно согласиться. Летописец обращается не к потомкам, а к современникам - таким же киевлянам как он сам. Они мгновенно раскусили бы фальшивку. Было допустимо 'домыслить' легендарного героя, но не топоним. К тому же Хоревица оформлена традиционным для Киева суффиксом -иц(а). Обращает на себя внимание и то, что название горы, на которой сидел Кий, летописец не знает и не пытается позаимствовать его из АЛ.

В том, что летописный микротопоним был забыт, нет ничего удивительного: подобное случилось с многими горами, оврагами и ручьями в Киеве и его окрестностях. Неизвестны древние названия Замковой и Батыевой гор, Юрковицы, Уздыхальницы, Крещатицкого ручья. Напротив, единичные упоминания в летописях Сетомля или Серьховицы не дают никаких оснований считать их выдумкой.

Другая крайность - исскуственное раздувание номенклатуры источников. Вопиющая ситуация сложилась вокруг Хоревой улицы в Киеве: с её помощью некоторые исследователи пытаются отождествить Хоревицу с современной Юрковицей [Сементовский, 20; Ляскорный, 9]. В действительности улицы Хоревая и Лыбедская появились в Киеве после страшного пожара 1811 г. и последующей перепланировки всего Подола как дань памяти легендарным основателям. На это указывал ещё Н. Закревский [Закревский, 8], но и в наше время Хоревая улица продолжает смущать умы краеведов и историков [Колоколова, 9].

Хареван Ибн-Рустэ также стал объектом для спекуляций. Но Вышгород ли это или гора Хоревица (Юрковица) в Киеве остаётся неясным. - замечает Б. А. Рыбаков [Рыбаков, 101], попутно превращая Хареван в Хореван. При этом он ссылается на Д. А. Хвольсона. Но Хвольсон перевёл этот название как Хазеран! Они производят набеги на славян; подъезжают к ним на кораблях, выходят на берег и полоняют народ, который отправляют потом в Хазеран и к Болгарам и продают там. [Хвольсон, 35] И пояснил в комментариях: Имя города, куда руссы обыкновенно отводили пленников, пишется в рукописи 'Хареван'. Такой город неизвестен; но зато мы знаем из Ибн-Хаукаля, что восточная часть города Итиля называлась Хазераном, и что руссы состояли в торговой связи особенно с этим городом. Форма 'Хареван' явилась из формы 'Хазеран' вследствии опущения одной точки и незначительного изменения одной только буквы. [Хвольсон, 151]. Что тут неясно Б. А. Рыбакову? Иначе, как намеренным искажением слов корреспондента это не назовёшь. Б. Н. Заходер солидарен с Хвольсоном и переводит название рынка рабов так же: Хазеран. [Заходер, 81].

Часть историков вcлед за летописцем выводят название Хоревица из антропонима Хорив. И. М. Болтин видит здесь венгерское имя Горог (кривой) [Болтин, 141], а Г. В. Вернадский - библейское Хореб [Вернадский]. Эти версии распространения не получили.

Н. Я. Марр в духе своей 'яфетической' теории считает название летописной горы очень древним, восходящим к единому яфетическому корню 'хормы', то есть армяне [Марр, 61].

Иранскую этимологию отставивают, главным образом, лингвисты. А. И. Соболевский и М. Фасмер указывают на типологически близкое название гор Haraiva в Персии, которые появляются ещё в 'Авесте' [Соболевский, 41; ЭСРЯ-4, 263]. Согласно В. Н. Топорову и В. В. Иванову название восходит к авест. harā, hara(i)ti 'гора' [Иванов, Топоров, 121]. В таком случае микротопоним должен быть очень древним и относиться либо к скифо-сарматскому, либо к гуннскому времени. По мнению С. А. Щавелёва название Хоревица может восходить к перс. *huare 'солнце' [Щавелёв, 109].

Историзировать топоним пытался П. П. Толочко: Серьховица = Се Хоревица [Толочко-1, 48]. Однако эта этимология - 'народного' уровня; автор, видимо, и сам понял её слабые стороны и в дальнейшем развивать не стал.

Библейское происхождение для Хоревицы предложил Г. М. Барац [Барац, 482]. По его мнению это перенесённый топоним 'горы Закона' на Синае Хорив (гр. Χωρήβ). В настоящее время его разделяет большинство историков. Но в вопросе о корнях 'горы Хорив' их взгляды расходятся.

Сам Г. М. Барац, а также Н. Голб, О. Прицак, О. В. Белова, В. Я. Петрухин [Прицак, Голб, 211; Белова, Петрухин, 42] считают Хоревицу хазаро-еврейским наследием. Этот топоним мог появиться благодаря еврейско-хазарской диаспоре, существование которой в Киеве уже в середине X века можно считать доказанным. Согласно О. В. Беловой и В. Я. Петрухину Днепр воспринимался хазарами как край Ойкумены, и ассоциировался с легендарной рекой Самбатас-Самбатион, за которую ушли потерянные колена Израилевы. В этой связи в Днепровском Правобережье реализовалась мифологическая география, в которую были включены и некоторые библейские мотивы.

Версия при всём остроумии не объясняет причину, по которой славянское население восприняло чужеродную традицию. Исторический опыт подсказывает, что местные топонимы всегда имеют преимущество над иноэтничными в тех случаях, когда смены населения или языка не происходит.

Другая группа исследователей относит появление Хоревицы к христианскому времени [Щавелёв, 109; ЕСЛГ, 170]. Действительно, ряд христианских микротопонимов в Киеве (Андреевская гора, Крещатик, Иордановы высоты) вытеснил более древние языческие названия. О. С. Стрижак приводит любопытные параллели из киевской топонимики XIX в. В Районе скита Феофания зафиксирован ряд микротопонимов: Елеонская гора, долина Иасафова, потоки Кедрьский и Силуанский, горы Синай, Фавор, Хорив. Все они обязаны своим возникновением подвижнику Иннокентию Херсонскому, который именовал Феофанию не иначе как 'киевским Иерусалимом' [ЕСЛГ, 170]. Т. о. Хоревица может быть 'монашеским' названием.

Здесь более всего смущает малая хронологическая глубина между крещением Руси и самой поздней датой записи Киевской легенды: 1096 г. За вековой период должно было произойти множество событий: утвердиться христианство среди, появиться церковные деятели вроде Феодосия Печерского, которые своим авторитетом могли бы 'продавить' в массовом сознании новые названия. Мало того: библейская этимология должна была забыться, а на месте этого вакуума появиться 'народная' этимология - и сам эпоним Хорив. Очевидно, что это небыстрый процесс: для него куда больше подходит срок в двести, а то и в триста лет.

Таким образом, 'иностранные' этимологии вряд ли могут считаться удовлетворительными. Микротопонимы чаще возникают на местной почве, и это надо учитывать.

Прежде всего, стоит определиться с формой летописного топонима. Традиционная транскрипция Хоревица есть только в Лаврентьевском списке ПВЛ; в остальных списках, равно как и в списках НПЛ - Хоривица. Вот почему эпоним - Хорив, а не Хорев.

Гора Хоривица как природный объект имеет лишь одну близкую аналогию - Сhorowa góra в окрестности Варшавы. Более распространены названия деревень Хорево, Хориво, Хорьково. Одна из них, в Тульской области, родилась буквально на наших глазах; её основатель - знаменитый Хорь, герой тургеневского рассказа 'Хорь и Калиныч' [Успенский Л., 38]. И. Г. Добродомов также предлагает для этимологии Хоривицы прозвище Хорь [Добродомов, 567]. Суффикс -ев указывает на антропоморфное происхождение топонима. Первоначально должна была быть форма Хорева гора, затем оформилась в Хоревицу. Под влиянием древнерусского икавизма, которому в равной мере были подвержены автор ПВЛ и его предшественники, она стала Хоривицей. Похожую эволюцию пережил другой киевский топоним - Юрковица. Надо думать, некий Юрко когда-то перегородил один из ручьёв, устроив в нём водопой для скота. Появились Юрков ставок, Юрков пруд, и вытекавший из него Юрков поток, а со временем - и Юрковица.

Относительно локализации Хоривицы существуют разные точки зрения. В равной степени это может быть Замковая (Киселёвка, Фролова) и Лысая (Иорданская, Юрковица) горы. Все топонимы относительно поздние, не ранее XVI века; древнерусские названия неизвестны.

До последнего времени местоположение Щековицы споров не вызывало. Ещё со времён первого киевского краеведа М. Ф. Берлинского она прочно отождествлялась с киевской горой Скавика [Берлинский-1, 112]. Однако в конце XX в. это утверждение было поколеблено. О. П. Толочко предположил единовременное существование Щековицы и Скавики: первая находилась на Кудрявце, вторая - на Подоле [Толочко О. П., 152-161]. Его поддержал С. Климовский [Климовский, 20, 46]. Главный аргумент киевских археологов состоит в том, что на Скавике культурные слои ранее XI века не обнаружены. А раз слоёв нет, то и 'град Щека' следует искать в другом месте.

Такой вывод был бы справедлив, если относиться к КЛ как к историческому источнику. Пожалуй, наиболее полно эту позицию выразил ещё М. К. Каргер: 'Можно считать бесспорным, что легенда о трёх братьях - основателях города отражает реальный исторический факт существования на территории Киева нескольких самостоятельных поселений, лишь позже слившихся в один большой город' [Каргер, 115]. Однако, фольклор - источник ненадёжный.

Этимология Щековицы сводится к пяти гипотезам.

1. Из имени Щек. Этот подход, по сути, повторяет КЛ. Ввиду того, что Щек в славянском антропонимиконе не встречается, его приходится искать у соседних народов: сарматов, гуннов, авар, венгров, хазар и т. д. Недостатки этого метода очевидны: таким образом натурализовать Щека можно где угодно. Главное, чтобы нашлось подходящее имя, а если имени нет - его можно выдумать, сославшись на пробелы в наших знаниях. Например, так поступает Г. В. Вернадский: венгерское имя Шоок (Saac), либо булгарский бойл Чок [Вернадский].

2. Змеиная. Её автор - академик Н. Я. Марр, увидевший в Щеке шtē, восходящее к типу шtēr, а это народ с тотемом змеи [Марр, 62]. Всерьёз относиться к выводам Н. Я. Марра нельзя просто из-за антинаучности его методологии. Тем не менее, 'яфетический' шлейф протянулся в наше время [Данилевский, 68; Щавелёв, 109; Иванов, Топоров, 123], что позволяет отнести 'змеиную' этимологию к категории стойких историографических мифов.

3. Из тюрк. *cheka/chekan, боевой топор [Былинин, 18]. Недостаток этой этимологии тот же, что и в первом случае. Можно подбирать любые подходящие слова в любых языках и смело назначать их в протолексемы - результат всегда будет сомнителен. Топонимы не создаются по созвучию. Кроме того, чекан не объясняет параллельного хождения формы Скавика.

4. из щека, диалект. - крутой берег реки, скальный утёс [Даль, 596]. Эту этимологию как один из вариантов впервые озвучили В. В. Иванов и В. Н. Топоров [Иванов, Топоров, 120]. Позднее её поддержал О. С. Стрижак [ЕСЛГ, 176], предложив в качестве промежуточного названия Щекова гора то есть 'крутая'. Однако это слово с географической семантикой употреблялось только в Сибири и на Русском Севере [Мурзаев, 633]. Ни украинский, ни белорусский языки её не знают.

5. Наиболее развёрнутую этимологию представила И. М. Железняк [Железняк-1, 172-178]. Вслед за О. П. Толочко она решительно выступила против идентичности Скавики и Щековицы. Эти топонимы появились независимо друг от друга и отосятся к разным объектам. Скавика обязана своим рождением слову *kavyka 'кавычка', 'закорючка' с протезой на s- (труп-струп, крыж-скрыж и т.д.). В свою очередь, *kavyka восходит к праславянскому корню kōṷ. Щековица (И. М. Железняк предпочитает форму Щекавица) произошла из того же корня kōṷ c префиксом šče-. Для обоснования этого И. М. Железняк приводит множество примеров с параллельными топонимами, таких как сёла Щадерцы в Могилёвской облассти и Дзерцы в Минской области. Однако эти примеры не убеждают: префикса šče- в славянских языках нет.

'Никто из исследователей не показал путь полного превращения названия Щекавица в Скавику', - замечает И. М. Железняк [Железняк-1, 175]. Действительно, если так ставить вопрос, проблема становится неразрешимой, но у обеих форм может быть общий 'родитель'. Постараемся его найти.

Как известно, древнейшее упоминание Щековицы содержит 'Начальный свод', отразившийся позже в ПВЛ и НПЛ. Кроме того, её знает составитель 'Киево-Печёрского патерика' под 1182 г. поместивший запись: ...послемся к Василию попу на Щековицю... [БЛДР-4, 486]. Снова Щиковиця появляется в описи Киевского замка в 1552 г. [АЮЗР, 107], а потом и в других документах: Szszykawica, Щекавица, Шковица [ЕСЛГ, 176].

Всё это позволило И. М. Железняк говорить о первичности Щековицы по отношению к Скавике. Последняя неявно проступает лишь на страницах 'Черниговской летописи' в 1658 г. во время русско-польской войны. Бои в Киеве по месту действия получили у обывателей название Скавичщина [ЮЛ, 26]. А форму Скавика впервые употребляет М. Ф. Берлинский [Берлинский-1, 112].

Из многочисленных документов XIX в. мы знаем, что легендарная гора в простонародье именовалась Скавикой. Напротив, среди местной интеллигенции утвердилось летописное название Щекавица: звук [а] в корне, скорее всего, обязан 'аканью'. Между тем, сам Нестор произносил это название несколько иначе: [щ'ч'ековиц'а]. Дело в том, что в Древней Руси буква 'щ' передавала сложный звук [šč']. Это были палатализированные консонаты *st, *sk. Суффикс -ic' также является палатализированной формой суффикса -ik. Правда, здесь палатализация происходила уже по третьему регрессивному закону, нерегулярность которого отмечают все лингвисты; ср.: черница 'монахиня' и черника 'ягода'. Сохранение обоих суффиксов в литературной традиции (-ic') и в киевском койнэ (-ik) видимо, и отражает эту нерегулярность.

Итак, исходной формой для Щековицы должна быть *skekovika.

Эволюция Скавики была несколько другой. Она потеряла один из подобных слогов - эффект так называемой гаплологии; ср. куковать рус. - кувать укр. (зозуля кувала). Исходной формой для неё была *skokоvika.

Природа нерегулярного корневого чередования *sko/*ske до конца не ясна. На него обратил внимание ещё М. Фасмер на примере слов скокот/щекот [ЭСРЯ-4, 500]. К этому можно добавить скора/щерь/щериться, скула/щелеп, скопить/скепить/щепить, скол/щель, скомить/щемить.

В своё время В. Н. Топоров и В. В. Иванов отметили этот переход: 'Имя Щек можно возвести к одному из корней *skek/*skok со значением 'водопад', 'водный уступ'. [Иванов, Топоров, 120]. С этим можно согласиться, но с оговоркой: *skek/*skok - не имя, а широко распространённый географический термин, употребляемый либо к водопаду, либо к реке с быстрым, порожистым течением [МДАБЯ, 55]. Ср.: водопад Скоковак в Боснии, Каменичка Скакавица в Болгарии и Польска Скакавица в Польше. Известны и более близкие формы - горные реки в Польше Skawica и Skawa.

В Киеве Скоковицей мог называться один из двух ручьёв, омывающих гору - Кудрявец (Глубочица) или Юрковица. Оба имели большие перепады высот и действительно, буквально 'скакали' в своём русле. Позднее это название перекочевало на прилегающую высоту.

Этимология столицы Древней Руси имеет обширнейшую историографию, что неудивительно. Удивительно другое: сейчас, по происшествии стольких лет, мы не только не приблизились к разрешению загадки происхождения имени Киева, но как будто, даже отдалились. Очевидно, что в рамках статьи нет возможности осветить все труды по этой теме. Поэтому было бы правильно и разумно идти по пути исключения, постепенно сужая круг поисков.

Ещё Нестор в диалогическом отступлении заметил, что у русской столицы есть побратим - Киевец на Дунае. Сейчас мы знаем, что пласт 'киевской' топонимики гораздо шире - многие сотни названий городов, сёл, рек, озёр, лесов, урочищ, гор, холмов. Их ареал полностью покрывает территорию, занятую славянами в Раннем Средневековье. Из чего О. Н. Трубачёв делает вывод: этимологию Киева следует ограничить славянским языком и славянской историей [Трубачёв-1, 44]. Объяснить всё это множество внешним влиянием просто нереально.

В своё время между О. Н. Трубачёвым и польским филологом С. Роспндом произошла продолжительная и довольно плодотворная полемика, суть которой сводилась к следующему: к какому пласту лексики следует отнести название Киева - ономастическому или апеллятивному? Иными словами - стоит ли нам признавать легендарного Кия, или искать иное объяснение? Очевидно, что правильный ответ на этот вопрос отсеет множество альтернативных гипотез.

Главный аргумент О. Н. Трубачёва в пользу историчности Кия - в поссесивном (притяжательном) суффиксе -ov, -ev, которыми образовано множество отимееных топонимов (типичные - Василёв и Юрьев) [ЭССЯ-13, 257]. На это С. Роспонд предложил свою версию: поссесивным суффиксам предшествовали топографические 'форманты', в которых отразились такие названия, как Псков, Гдов, Могилёв, Ростов и др. [Роспонд-1, 14]. Некоторые из этих примеров неудачны: например, Псков и Гдов образованы от одноимённых гидронимов Пьсква, Гдова. Этимология других (Витичев, Чернигов) вызывает жаркие споры. Но некоторые, такие как Могилёв [Роспонд-2, 104] объяснить за счёт посессивных суффиксов, действительно, не получается. К Могилёву следует добавить древнерусские города Римов [ЕСЛН, 115], Жедьчевьев [ЕСЛН, 59] и в особенности - киевское урочище Клов.

Весьма ценно наблюдение С. Роспонда о совпадении хронологии топонимов на -ov, -ev с эпохой феодализма [Роспонд-1, 37]. Дело в том, что посессивные суффиксы в топонимике отражают право собственности на землю. В догосударственную эпоху такого права не существовало - а значит, не могли формироваться и посесcивные топонимы.

С. Роспонд предлагает в качестве исходной формы Kujava - название исторической области в сердце Польши, которую поляки называют не иначе как 'колыбелью польского народа' [Роспонд-2, 104]. Он апеллирует к иностранным названиям Киева - арабскому Kūyāba, греческому Κιόβα, немецкому Cuieva [Роспонд-2, 106]. Правда, С. Роспонд так и не захотел объяснить причину метаморфозы Kujava в Кыевъ. Не знал он и того, что древнейшая из засвидетельствованных форм Kiyyōḇ в еврейском письме из Каирской генизы [Голб, Прицак, 26] идёт вразрез с этой тенденцией.

По мнению С. Роспонда этимология Киева восходит к польскому kujawa 'песчанный холм' [Роспонд-2, 107]. Из-за повышенного внимания польских, украинских и русских филологов к этому слову его семантика оказалась в значительной степени разрушена. Б. Гринченко даёт для него значение 'крутой холм' [Гринченко, 336]. С ним солидарен В. Шухевич: куєви - вершки гiр [Шухевич-5, 287]. Но Е. Желеховский, на котрого ссылается Б. Гринченко, переводит это слово несколько иначе: steiler hugel, abgrund [Желеховский, 394]. И если steiler hugel может означать и 'кручу', и 'крутой склон', то abgrund однозначно - 'пропасть', 'ущелье'.

По-своему отличились и польские филолги. К. Мощинский пришёл к выводу, что первичное значение этого слова - 'место, поросшее травой, камышом' [Moszyński, 14]. При этом он аппелирует к тюркскому названию камыша - 'куга'. Справедливости ради, К. Мощинский приводит и другое значение: 'голый бугор', 'песчанный холм'. Это толкование восходит к О. Кольбергу, Ю. Кржижановскому и Ж. Буржте, которые отмечали, что люди в Мазовии называют куявой и голый бугор, и заболоченную лесную впадину [Kolberg, Krzyźanowski, Burszta].

Первоначальное значение для столь, казалось бы, разных географических объектов: 'пустошь', 'бесплодная земля' [SGKP, 850], 'чужая земля', 'terra incognta' [Желеховский, 394]. Вообще, это слово должно было означать любую землю, непригодную к хозяйственному использованию. Оно относилось к экспрессивной лексике, что отчасти и объясняет сложность его этимологии. Такую же маргинальную окраску несут и другие значения куявы: 'растяпа, неряха, ведьма', 'заброшенное жильё, лачуга'. Слово оформлено типичным для географических терминов суффиксом -v(a); ср. жулява, буява, дубрава, клева.

Попытки раздвинуть границы 'киевской' этимологии привели к парадоксальным результатам. Так, Т. А. Марусенко, ссылаясь на словарь Д. И. Яворницкого утверждает, что в украинском языке есть слово куяльник 'ручей' [Марусенко, 234]. Однако по указанной ссылке [Яворницкий] мы ничего не находим! Также как и ссылка Б. Гринченко [Гринченко, 319] на В. Шухевича [Шухевич-1, 80] относительно слова куєв 'быстрый каменистый поток в лесу' - никуда не ведёт. Остаётся только надеяться, что всё это результат банальной небрежности. Тем не менее зло свершилось, и теперь 'куяльники' и 'куевы потоки' кочуют из одной статьи в другую [Юрковский, 196; Мурзаев, 326; КП, 39; ЭСУЯ, 171; Нерознак, с. 87]. Вероятно, причина появления этой ошибки в том, что в 'Словнике географичных названий' куява и Куяльник стоят по соседству [SGKP, 850], причём для последнего дано совершенно чёткое определение: так называются три реки, впадающие в одноимённый лиман в Одесской области. Не вызывает сомнения, что это тюркский гидроним, восходящий к тюркскому же названию камыша, ср.: р. Кагальник, она же Каяла в Ростовской области.

Таким образом, этимология С. Роспонда испытывает определённые трудности и не может претендовать на исключительность без их разрешения. Если бы нам не было известно ничего, кроме названия Кыевъ, ономастическая гипотеза выглядела бы предпочтительнее, поскольку имена на *kuj/*kij весьма распространены [Морошкин, 99, 108]. Так, родоначальник дворянской фамилии Киёвых в Чехии Ян Кей также наградил своим именем село Киёво около Альбрехтице (pan Jan Key z Kejova) [Bílek, 190].

Но с Киевом не всё так просто. В летописях его жителей постоянно именуют кыянами. Очевидно что кыяне не могут непосредственно восходить к Кыеву: в таком случае мы вправе ожидать кыевляне (р. п. - кыевлехъ). О. Н. Трубачёв объясняет это тем, что кыяне буквально - 'люди Кия' [Трубачёв-1, 47; ЭССЯ-13, 257]. Но этнонимы практически не рождаются непосредственно из личных имён; исключения (корлязи, берендичи, ногаи) лишь подтверждают правило. Даже если представить, что такое возможно, сам суффикс -ян не оставляет места для 'людей Кия' в истории. Такие люди по всем законам словообразования должны были называться киевичи - и никак иначе [Хабургаев, 188].

Между прочим, отечественная история знает и другие подобные аномалии. Так, в 'Слове о полку Игореве' жители Курска носят имя куряне, хотя должно быть *курчане/куричане (ср. дрючане, минчане, пинчане). Вероятно это дериват, но только не города Курск, а реки Кур, на берегах которой он стоит.

Итак, мы пришли к противоречивым и неожиданным выводам: название города Кыевъ требует признать Кия, а кыяне его существование отвергают. Ни Кыевъ, ни кыяне не могут быть дериватами друг друга.

Ещё сильнее картину запутывает ручей Киянка, бравший начало из родников под Старокиевской горой, и затем впадавший в ручей Глубочицу (также Кудрявец, Канава) в районе Житного рынка. Сейчас Киянка так же как и Глубочица заключена в подземный коллектор. Этот ручей обозначен ещё на карте 1695 г., его знает и М. Ф. Берлинский, но, к сожалению, как безымянный [Берлинский-2, 244]. Лишь в 1864 г. с выходом краеведческой монографии Н. Семетовского Киянка обретает имя [Сементовский, 17]. Через четыре года её описал Н. Закревский [Закревский, 383]. Столь поздняя фиксация названия даже вызвала среди краеведов недоверие, но, пожалуй, это было бы чересчур. Вероятно, публикация киевских архивов за XVIII-XIX вв., где фигурирует Киянка или Кияновский переулок, помогла бы развеять сомнения.

Гидронимы Киянка, Kijanka, Kujanka распространены на большой территории между Одером и Днепром. Для их этимологии вряд ли стоит обращаться к тюркскому материалу, как это делает И. М. Желзняк: *kui - 'пещера', 'колодец', 'шахта' [Железняк-2, 138]. Если Западная Украина могла ещё испытать тюркское влияние, то к 'Киянкам' в бассейне Одера (приток Барича, приток Пшиховского Рва) это точно не относится. Обращает на себя внимание, что так называются ручьи и мелкие речки, чья длина не превышает 20 км. То есть их смело можно отнести к категории микротопонимов, которые не так устойчивы во времени, как названия крупных рек. Суффикс -k стал продуктивен в славянской топонимии лишь в XVI в.; самое раннее упоминание реки Kiyanka, по руслу которой проходила граница Вилейской и Черняховской волостей - 1610 г. [АЮЗР, 273]. До этого времени должна была господствовать форма *kijanь/*kujanь.

В отечественной историографии с лёгкой руки А. А. Потебни утвердилось мнение, что упоминание киевской Кияни содержится в 'Слове о полку Игоревом': дебрькисаню он перевёл как дебрь Кияню и перенёс её в Киев [Потебня-2]. Вообще, А. А. Потебню не раз - и справедливо, - упрекали в вольном обращении с источниками. Но именно это его допущение прижилось, поскольку на нём можно было строить самые смелые конструкции [Шарлемань, 36]. Тем не менее, факт остаётся фактом: никакой 'Кияни' в 'Слове о полку Игореве' нет.

Пытались привлекать к этимологии Киева и его скандинавское название - Kœnugarđr/ Kiænugarđur/ Kiænugarđar. Было предложено несколько версий. В. Томсен исходит из о.-сканд. kœna 'лодка', опираясь на свидетельство Константина Багрянородного, что именно в Киеве, 'лодочном городе' находился пункт сбора русских однодревок перед их путешествием в Константинополь [Томсен, 189].

И. Миккола для своей этимологии использовал былинный Киянов город. [Mikkola, 280]. Однако З. К. Тарланов убедительно продемонстрировал, что Киянов город - всего лишь дериват Окиянова города, обозначающего мифо-поэтическую границу севера [Тарланов, 85]: ср. редукцию алатырь>латырь.

Шведская исследовательница Э. Мелин доказывает, что в основе скандинавского названия Киева лежит о.-сканд. kinn 'скула', 'высокий берег реки' [Melin, 57]. Её мысль подхватил и развил Ф. Б. Успенкий. В его варианте 'щека' относится не к Старокиевской горе, а к Щекавице [Успенский Ф., 77]. Как можно было догадаться, он аппелирует к упомянутой выше работе В. В. Иванова и В. Н. Топорова. О недостатках этой этимологии уже говорилось. Но Э. Мелин к тому же сделала ещё два допущения. Во-первых, из всех возможных прочтений она выбрала лишь одно, более всего отвечающее её замыслу. Во-вторых, фонетический переход kinn>kønu- обставлен множеством условий, что делает его маловероятным. Поэтому, следуя принципу Оккама, мы ограничимся этимологией, Т. Н. Джаксон, провлёкшей 'Сагу о Гаутреке', в которой Кэнугард населяют kænir, 'кэны'. В этой транскрипции это не более чем 'город кэнов', то есть кыян. [Джаксон, 64-68]. Интересно, что детерминанта -gard в отношении города в скандинавской традиции необычна: так обозначают лишь объекты в Гардарики. Из этого можно заключить, что какое-то время название *kyjangardъ конкурировало с названием *kyjevъ. В Польском топографическом словаре XIX в. упомянут единственный в своём роде аналог Кыянгарда - городище Kijan-horod, Kijany в Слуцкой волости у села Некрасова. [SGKP, 201].

Концентрация 'киевской' топонимики в одном месте показательна: в этот список следует занести ойконим Киевские горы, на который почему-то никто не обратил внимание. Далеко не обязательно считать его дериватом Киева, так же как холм Кийовец около Чипровци, Болгария, гору Кийовац около Владишки хан, Сербия, гору Кийевац около Царев дел, Сербия [Войников]. Недалеко от села Тышица в Львовской области есть морена с отметкой 220.3, которая на австро-венгерской топокарте от 1855 г. носит название Kyowska gora. 'Географический словарь королевства Польского' знает его как Kijowska gora [SGKP, 95]. У подножия морены пробегает ручей Киевский поток, впадающий в р. Холоювку, приток Зап. Буга. А напротив киевской горы лежит урочище Кие, на месте которого когда-то стоял хутор Kije [SGKP, 60], он же Kye на карте 1855 г.

Итак, перед нами ещё одно скопление, среди которых присутствует протолексема Кие, - то самое недостающее звено, которого нет в Киеве. Известны по крайней мере с десяток близких топонимов - восемь в Польше и два в Чехии. Замечательно, что некоторые из них имеют глубокую хронологию. Польское село Kije в гмине Клишов упоминается впервые в 1140 г. [], пражский пригород Kije известен с 1289 г. [Zoubek, 51] (dvoře Kyiskйy), а tvrz Keysz на р. Билине - c 1383 г. [AK, 15]. Оба чешских названия связаны с крепостями, вокруг которых потом сформировались поселения. Это обстоятельство побудило Х. Трунте истолковать топонимы kije/kyje как фортификационные сооружения - частокол или палисад [Trunte]. Для обоснования своего тезиса он привлёк словарь нижне-лужицкого языка, составленный А. Мука [Мука, 655]. Но в словаре А. Мука рядом с palisade стоит die planke и доски. Скорее всего, лужицкие сербы называли так маленькие заборчики около своих домов, но не крепостные стены. Выводы Х. Трунте слишком смелы и вряд ли могут быть приняты на веру, тем более, что ни в одном из славянских языков *kyje с такой семантикой не встречается. Kije в современном польском языке - всего лишь собирательное название палок, досок, плашек; ср рус. кольё, дубьё, дреколье. В то же время на карте России и Белоруссии известны деревни Палки, Дубьё, и даже одно Дреколье. Скорее всего, они отражают некоторые природные черты той местности, в которой находятся. Столь же прозрачная семантика может быть и у западнославянских топонимов.

В отношении Киева эта этимология подкреплена другим микротопонимом - Клъвъ, в основе которго, скорее всего, лежит синоним 'кия' - *kъlъ [ЕСЛН, 68]. Урочище Кловъ начиналось сразу за Хрещатиком и состояло из Кловской височины и Кловского яра, по дну которого бежал Кловский ручай, приток Лыбеди. Замечательно, что этот топоним оформлен тем же 'посессивным' суффиксом, что и Кыевъ. Следуя логике О. Н. Трубачёва и самой КЛ у Кия должен быть ещё один брат - Кол. Но правильнее было бы считать, что *kyje и *kъlje - две стороны одной медали. Вряд ли такое соседство случайно. Две горы, разделённые Хрещатицким оврагом, видимо, выражают определённую закономерность, о природе которой мы можем только догадываться. Также остаётся загадкой 'перевод' этих названий из среднего рода в мужской. В истории примеры такого рода имеются: Берестье/Бересть, Дубно/Дубен, Ковно/Ковен. Видимо, такое происходило на стыке двух традиций - западнославянской и восточнославянской.

Корень *kyj был очень продуктивен не только при образовании населённых пунктов, но и в гидронимии. Кроме Киянки в самом Киеве, в окрестностях есть урочище Киянка Козинская [Похилевич, 96], в которой находится исток р. Рокач, в Винницкой области Киянка - приток Гуйвы; какой-то приток р. Свинолужки (Житомирская область), или же сама эта река в XVII в. называлась Kiyanka [АЮЗР, 273]. Одна из стариц р. Сейм также носит имя Киянки [Швец, 61]. Озеро Kujan Maly - в гмине Закшево, рядом - с. Kujan и Kujanki [WNWP].

В Словении есть река Kijski Studenec [Bezlaj, 256], в Болгарии - родник Киевска Чешма около села Лясково [Войников]. Ручей под названием Kujava впадал в Одру (Kujavski potok на австро-венгерской карте 1898 г.), рядом - с. Kujavy [Орлов, 274]. Kujawsky potok - приток р. Каменички в гмине Бжостек, Польша; рядом - село Kujawy. Kujawka - приток р. Двернца в гмине Голюб-Добжинь, рядом с. Kujawa. Kujawka - приток р. Копрживянка, Сандомирское воеводство, рядом - с. Kujawy. Kijow Potok - приток Дзяниского потока около Закопане, Силезия. Ров Kijowec - приток р. Зебины в повете Венглинец [WNWP]. Ещё один ручей Kujawa пробивается на поверхность из родников на северо-восточном склоне хребта Карматури (Прикарпатье). Ручей Куява, впадающий в Болву, дал имя селу и ж/д станции в Калужской области. Около села Черепин (Киевская область) есть родник Куявця [ОКИМ]. Наконец, Куй - одно из названий р. Дегтярка всё в той же Киевской области [Железняк-2, 138].

Это массовый материал, и его, конечно, нельзя игнорировать.

О. Н. Трубачёв, исследовавший гидронимию Поднепровья, в своё время обратил внимание на то, что некоторые реки оформлены сразу двумя детерминантами: Брусна/Брусавец, Березна/Березовка, Холостень/Холостовка, Глуботынь/Глубовка, Дрягиня/Дрозива, Дедень/Дедва [Трубачёв-2, 165]. Это означает, что в праславянской гидронимике детерминанты на -va и -janь могли успешно подменять друг друга и даже сосуществовать. Гидронимы *kyjanь и *kyjava, возможно, были взаимозаменяемыми: первый закрепился за всем известным ручьём в Киеве; второй дал название городу, выросшему на его берегах. Оно отразилось в неизменном виде в арабских, западноевропейских и византийских источниках, а в древнерусском языке пережило такую же трансформацию, как Псков и Гдов.

Таким образом, все герои КЛ - вымышленные фигуры, за исключением, может быть, Хоря. Интересно, что один из братьев (Щек) буквально возродился из пепла, но уже в XIX веке. Фольклорист И. Трусевич записал рассказ киевского кобзаря Кирилла Старого о распре трёх князей - Лукьяна, Чикирды и Скавика. В память о них якобы были названы Чикирдин спуск, район Лукьяновка и гора Скавика [Курицкий, 419]. Это ещё раз подтверждает, что фольклорные сюжеты создаются по сходным лекалам. Судьбе было угодно, что один из них лёг в основу национального мифа; тысячи других преданы забвению.

Как уже говорилось, в восточнославянской традиции города (вообще, любые укрепления) носили названия мужского рода. Эта традиция поддерживалась довольно прочно. Так, Белоозеро, даже превратившись в крупный торгово-ремесленный центр, всё же не получило статус 'города', поскольку в нём отсутствовали крепостные стены. Поэтому мы можем со всеми основаниями говорить, что Киев появился одновременно с возведением крепости.

Вообще, массовое строительство мысовых укреплений в лука-райковецкой культуре началось в VIII в.; в IX-X вв. их стало ещё больше. Каждому сопутствовало неукреплённое селище (иногда даже два или три), гораздо большее по площади [Кучера]. Как правило, вся хозяйственная жизнь сосредотачивалась в селище; городища имели тонкий культурный слой, либо вовсе его не имели, там могли находиться капища или несколько землянок, в том числе нежилых. В этом нет ничего удивительного: люди стремились поближе к воде. Киевская Легенда противоречит этому естественному ходу вещей, а вместе с нею и те историки, которые принимают её за чистую монету. Да и нет в этом ничего необычного: в Восточной Европе городищ были сотни, если не тысячи; вот почему скандинавы, живущие в хуторах, называли Русь Гардами. Современная наука давно преодолела парадигму, связывающую цивилизацию с обилием укреплённых мест. Напротив, типичной чертой древнерусских протогородов было отсутствие укреплений; не зря их стали называть ОТРП - открытые торгово-ремесленные поселения. Настоящее рождение Киева следует связывать не с крепостными стенами, а с торгово-ремесленным посадом, расположенным поближе к воде - на Подоле.

ОТРП в Киеве не могло возникнуть раньше начала функционирования пути из варяг в греки, то есть раньше конца IX в. 887 г. - самая ранняя дендрохронологическая дата, полученная М. Л. Сагайдаком при раскопках на Подоле [Сагайдак, 15]. Собственно, эту дату и можно считать началом Киева. Если она и будет пересмотрена в сторону понижения, то незначительно.

Остановимся на некоторых аспектах ранней истории Киева. 60-е гг. IX в. в Восточной Европе были отмечены вспышкой викингской активности. Крайние реперы этого прилива - нападения на Константинополь и Амастриду. Примерно в то же время погибают ОТРП на севере Руси - Ладога, Сясьское и Псковское поселения. Поток восточного серебра на Балтику резко сокращается. Только через два десятилетия последствия катастрофы удалось преодолеть. Это было связано не только с восстановлением торговли по Волге, но и с открытием Днепровского пути, ознаменованного появлением Гнёздова и Киева.

Гнёздовское ОТРП обеспечивало перевалку грузов и проход судов через систему волоков на водоразделе из Ловати в Западную Двину, а оттуда - на Днепр. Киевское же поселение являлось пунктом сбора и формирования охраняемых караванов, которые ежегодно отправлялись в Константинополь.

Выбор этого места обусловлен двумя причинами. Во-первых, именно здесь Днепр отступает от высокого правого берега, позволяя людям расположиться вблизи воды. Местные жители назывались куянами - то ли из-за господствующей высоты, то ли от источника, около которого располагалось их поселение. Таких мест на коренном берегу Днепра не так много, и все они были освоены задолго до появления русских купцов. Впрочем, за удобство приходилось платить - примерно раз в десятилетие случались катастрофические разливы, и весь Подол оказывался под водой. Об этом свидетельствуют стерильные прослойки в стратиграфии древнего Киева [Сагайдак, 9]. Тем не менее, город быстро рос, и к середине X в. его площадь достигала 100 гектаров с населением не менее 10 тысяч человек. Этому способствовало и то, что Днепр выше по течению принимает два крупных притока - Десну и Припять. Особенно важна Десна, связывавшая Киев с Черниговым, который был крупным и развитым региональным центром. Это второй фактор, обеспечивший Киеву преимущество перед другими поселениями на пути из варяг в греки.

С появлением русской дружины в полянской земле, очевидно, связаны и укрепления на Старокиевской горе и приуроченный к нему курганный некрополь. Тогда-то название Куевъ должно было вытеснить более древнее - Куява. Произошло это на рубеже IX-X вв. Фольклорное предание о родоначальнике Кие появилось ещё позже, когда первичная семантика была утрачена. Русские летописцы, возможно, под влиянием Армянской Легенды сделали Кия великим князем, а последующие века отполировали его до сусального блеска.

ЛИТЕРАТУРА

Арутюнян - Арутюнян Н. С. Некоторые вопросы топонимики Урарту // Историко-философский журнал (Ереван). 1965, ? 1.

Асов А. И. Славянские боги и рождение Руси. М., 1999.

АЮЗР - Архив Юго-Западной России. Ч. VII, Т. I, Киев, 1886.

Барац - Барац Г. М. Собрание трудов о еврейском элементе в памятниках древнерусской письменности. Т. I, Берлин, 1924.

Белова, Петрухин - Белова О. В., Петрухин В. Я. Фольклор и книжность. Миф и исторические реалии. М., 2008.

Берлинский-1 - Берлиньский М. Ф. Краткое описание Киева. СПб., 1820.

Берлинский-2 - Берлиньский М. Ф. Iсторiя мiста Києва. Киев, 1991.

БЛДР - Библиотека литературы Древней Руси. Т. IV, М., 1997.

Болтин - Болтин И. М. Критические примечания на первый том Истории кн. Щербатова. СПб., 1793.

Брайчевский - Брайчевский М. Ю. Когда и как возник Киев. Киев, 1964.

Браун - Браун Ф. Разыскания в области гото-славянских отношений. СПб., 1899.

БСЭПН - Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о нибелунгах. М., 1975.

Былинин - Былинин В. К. К вопросу о генезисе и историческом монтексте летописного 'Скaзaния об основaнии Киевa' // Герменевтикa древнерусской литерaтуры X-XVI вв. М., 1992. Сб. 3.

Вернадский - Вернадский Г. В. Древняя Русь. М., 1999.

Войников - Войников Ж. Етимология на някои топонимии от Кавказ, Северното Черноморие и Земите на Хазарския Каганат и Волжска България // http://www.bulgari-istoria-2010.com/booksBG/CHAZAR_VOLG_BG_TOPONIMI.pdf по сост. на 04.01.2016.

Голб, Прицак - Голб. Н., Прицак О. Хазаро-еврейские документы X века. М., 1997.

Гринченко - Грiнченко Б. Словник українскої мови. Т. II, Кiевъ, 1908.

Греков - Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953.

Грушевский - Грушевський М. С. Исторiя України-Руси. Т. 1., Київ, 1913.

Даль - Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. IV, М., 1866.

Данилевский - Данилевский И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков. М., 1998.

Дашкевич - Дашкевич Н. П. Приднепровье и Киев по некоторым памятникам древнесеверной литературы // Университетские известия. 1886 ? 11.

Джаксон - Джаксон Т. Н. Austr ì Görđum: древнерусские топонимы в древнескандинавских источниках. М., 2001.

Добродомов - Добродомов И. Г. Кий, Хорив, Щек. // Отечественная история. Энциклопедия. Т. II, М., 1996.

Дорн - Дорн Б. Каспий. О походах древних русских в Табаристан. СПб., 1875.

Еремян - Еремян С. Т. О некоторых историко-географических параллелях в 'Повести временных лет' и 'Истории Тарона' Иоанна Мамиконяна // Исторические связи и дружба украинского и армянского народов. Киев, 1965.

Ермолаев - Сага о Хервёр и Хейдреке. Пер. Т. Ермолаева // http://norse.ulver.com/src/forn/hervor/ru.html по сост. на 04.01.2016.

ЕСЛГ - Етимологичнiй словнiк лiтописних географичнiх названiï Пiвденноï Русi. Киïв, 1985.

Жданов - Жданов И. Русский былевой эпос. СПб., 1895.

Железняк-1 - Железняк I. М. Київський топонiмiкон. Київ, 2014.

Железняк-2 - Железняк И. М. Етнонiмiя Київского полiсся: вiд неврiв до плищукiв // Київске полiсся. Київ, 1989.

Желеховский - Желеховский Е. Малорусско-нiмецкий словар. Т. I, Львiв, 1886.

Закревский - Закревский Н. Описание Киева. Т. I, Киев, 1868.

Заходер - Заходер Б. Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. Т. II, М., 1967.

Зеленин - Зеленин Д. К. Этимологические заметки. Воронекж, 1903.

Иванов, Топоров - Иванов В. В., Топоров В. Н. Мифологические географические названия как источник для реконструкции этногенеза и древнейшей истории славян // Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. М., 1976.

Иловайский - Иловайский Д. И. Разыскания о начале Руси. М., 1882.

Иоанн Мамиконян - Иоанн Мамиконян. История Тарона. Ереван, 1941.

Карамзин - История государства Российского // Полное собрание сочинений. Т. I, М., 1998.

Каргер - Каргер М. К. Древний Киев. Т. I, М.-Л., 1958.

Килиевич - Килиевич С. Р. Детинец Киева IX-первой половины XIII вв. Киев, 1982.

Климовский - Климовский С. И. Замковая гора в Киеве: пять тысяч лет в истории. Киев, 2005.

Колоколова - Колоколова Л. И. Древний ономастический слой в урбанонимии современного Киева // Русское языкознание. Киев, 1982.

Комар - Комар А. К дискуссии о происхождении и ранних фазах истории Киева //

Константин Багрянородный - Комментарии // Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991.

Котляр - Котляр Н. Ф. Древняя Русь и Киев в преданиях и летописных легендах. Киев, 1986.

Кулаковский - Кулаковский Ю. А. Избранные труды по истории аланов и Сарматии. СПб., 2000.

Курицкий - Курицкий А. В. Киев: энциклопедический справочник. Киев, 1986.

Кучера - Кучера М. П. Слов`яно-руськi городища VIII-XIII ст. мiж Саном и Сiверським Дiньцем. Київ, 1999.

Лихачёв - Комментарии // Повесть временных лет, Т. II, М.-Л., 1950.

Ляскорный - Ляскорный В. Г. Киевский Вышгород в удельно-вечевое время. Киев, 1913.

Марр - Марр Н. Я. Книжные легенды об основании Куара в Армении и Киева на Руси // Избранные работы. Т. V, М.-Л., 1935.

Марусенко - Марусенко Т. А. Материалы к словарю украинских географических апеллятивов // Полесье. М., 1968.

МДАБЯ - Малый диалектологический атлас балканских языков. М., 2003.

Морошкин - Морошкин М. Славянский именослов. СПб., 1867.

Мука - Мука А. Словарь нижне-лужицкаго языка и его наречий. Т. I, Петроград, 1921.

Мурзаев - Мурзаев Э. М. Словарь народных географических терминов. М., 1984.

Мюле - Мюле Э. К. К вопросу о начале Киева // Вопросы истории. 1989, ? 4.

Наливайко - Наливайко Р.А. Древняя Русь и Великое княжество Литовское в 'Annales Poloniae' Яна Длугоша // Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Специальность: 07.00.02. - Отечественная история. - СПб., 2007.

Нерознак - Нерознак В. П. Названия древнерусских городов. М., 1983.

Новосельцев - Новосельцев А. П. 'Миф истории' или мир истории? // Вопросы истории, 1993, ? 1.

ОИС - Очерки истории СССР. III-IX вв. М., 1958.

ОКИМ - Ономастична картотека Iнституту мовознавства им. О. О. Потебнi АН УССР.

Орлов - Орлов А. Ф. Происхождение названия русских и некоторых западно-европейских рек, городов, племён и местностей. Вельск, 1907.

Петров - Петров Н. И. Историко-топографические очерки древнего Киева. Киев, 1897.

Петрухин - Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории Руси IX-XI вв. Смоленск, 1995.

Потебня-1 - Потебня А. А. К истории звуков русского языка. Т. II, Варшава, 1880.

Потебня-2 - Потебня А. А. Слово о полку Игореве. Воронеж, 1878.

Похилевич - Похилевич Л. Сказания о населённых местностях Киевской губернии. Киев, 1864.

Преображенский - Преображенский А. Этимологический словарь русского языка. , Т. I, М., 1910.

ПСРЛ-1 - Полное собрание русских летописей, T. I, Л., 1926.

ПСРЛ-3 - Полное собрание русских летописей. Т. III, М.-Л., 1950.

ПСРЛ-9 - Полное собрание русских летописей. Т. IX, СПб., 1862.

Рыбаков - Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества в XII-XIII вв. М., 1982.

Роспонд-1 - Роспонд С. Структура и стратиграфия древнерусских топонимов. // Восточно-славянская ономастика. М., 1972.

Роспонд-2 - Роспонд С. Значение древнерусской ономастики для истории // Вопросы языкознания. 1968, ? 1.

Сагайдак - Сагайдак М. Л. Актуальнi питання зарождення та формування раннього Киева // Магiстерiум. Вып. VI. Київ, 2001.

Сахаров - Сахаров А. Н. Кий: легенда и реальность // Вопросы истории. 1975, ? 10.

Сементовский - Сементовский Н. Киев, его святыни, древности, достапамятности. Киев, 1864.

Синопсис - Синопсис Иннокентия Гизеля. СПб., 1785.

Смолий, Степанков - Смолий В. А., Степанков В. С. Iстрорiя України. Давнi часи та сереньовiчча. Проб. пiдруч. для 7 кл. Київ, 2000.

Соболевский - Соболевский А. И. Русско-скифские этюды. Л., 1924.

Соловьёв - Соловьёв С. М. История России с древнейших времён. Т. I, М., 1851.

Тарланов - Тарланов З. К. Герои и эпическая география былин и 'Калевалы'. Петрозаводск, 2002.

Татищев - Татищев В. Н. История Российская. Т. II, М., 1773.

Теплицкий - Теплицький Ю. М. Откуда пошла земля славянская и какого мы роду-племени. Киев, 2004.

Тиандер - Тиандер К. Датско-русские исследования. Вып. 3. Петроград, 1915.

Тихомиров - Тихомиров М. Н. Начало русской историографии // Вопросы истории. 1960, ? 2.

Толочко-1 - Толочко П. П. Древний Киев. Киев, 1983.

Толочко-2 - Толочко П. П. Миф о хазаро-иудейском основании Киева // Российская археология. 2001, ? 1.

Толочко-3 - Толочко П. П. Iсторична топографiя стародавнього Києва. Київ, 1971.

Толочко О. П. - Толочко О. П. Замiтки з iсторичної топографiї домонгольського Києва // Київська старовина. 1997, ? 5.

Томсен - Томсен В. Начало русского государства // Из истории русской культуры. Т. II. М., 2002.

Трубачёв-1 - Трубачёв О. Н. В поисках единства. М., 2005.

Трубачёв-2 - Трубачёв О. Н. Труды по этимологии. Т. IV, М., 2009.

Успенский Л. - Успенский Л. В. Загадки топонимики. М., 1969.

Успенский Ф. - Успенский Ф. Б. Новый взгляд на этимологию древнескандинавского названия Киева Kønugarår // Вопросы языкознания, 2008, ? 2.

Хабургаев - Хабургаев Г. А. Этнонимия 'Повести временных лет'. М., 1979.

Хачатрян - Хачатрян В. Н. Восточные провинции хеттской империи: вопросы топонимики. Ереван, 1971.

Хвольсон - Хвольсон Д. А. Известия о славянах и русах Ибн-Даста. СПб., 1869.

Шарлемань - Шарлемань Н. В. Природа и люди Киевской Руси. Киев, 1997.

Шахматов - Шахматов А. А. Разыскания о русских летописях. М., 2001.

Швец - Швець Г. I. Голубi перлини Украiни. Киев, 1969.

Шухевич-1 - Шухевич В. Гуцульщина. Т. I, Львiв, 1908.

Шухевич-5 - Шухевич В. Гуцульщина. Т. V, Львiв, 1908.

Щавелёв - Щавелёв С. А. Славянские легенды о первых князьях. М., 2007.

ЭССЯ-13 - Этимологический словарь славянских языков. Т. XIII, М., 1987.

ЭССЯ-17 - Этимологический словарь славянских языков. Т. XVII. М., 1990.

ЭСРЯ-2 - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. II, М., 1986.

ЭСРЯ-4 - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. IV, М., 1987.

ЮЛ - Южнорусские летописи. Т. I, Киев, 1856.

Юрковкий -Юрковский М. Термины, обозначающие вершину в украинском языке // Восточно-славянская ономастика. М., 1979.

Яворницкий - Яворницький Д. I. Словник українскої мови. Т. I., Катеринослав, 1920.

Яйленко - Яйленко В. П. Киевская легенда о Кие, Щеке и Хориве как результат полемики летописания Киева и Новгорода и влияния на нее Таронского предания о Куаре, Мелтее и Хореане // Историко-филологический журнал (Ереван). 1988, ? 4.

AK - Archiv Koruny české, Т. V, Praha, 1947.

Bayer - Bayer G. Hronologia Scithica // Commentarii Academiae Scientiarum Imperialis Petropolitanae. T. III, СПб., 1732.

Bezlaj - Bezlaj J. Slovenska vodna imena. T. II, Ljubljana, 1956.

Bílek - Bílek T. V. Dějiny konfiskací v Čechách po r. 1618. Т. I, Praha, 1892.

Długosz - Jana Długosza Dziejоw Polskich. T. I., Krakow, 1867.

Hervarar saga - Hervarar saga ok Heiðreks. London, 1956.

Kolberg, Krzyźanowski, Burszta - Oskar Kolberg, Julian Krzyźanowski, Józef Burszta. Dzieła wszystkie: W. Ks. Poznańskie Polskie Tow. Ludoznawcze, 1877.

Melin - Melin Elsa. Kønugarår, the Name given to Kiev in the Icelandic Sagas // Beiträge zur Namenforschung. T. 40, 2005.

Mikkola - I. Mikkola. Om några ortnamn I Gardarike //Arkiv för nordisk filologi. Lund, 1907.

Moszyński - Moszyński K. Uwagi o słowiańskiej terminologji topograficznej i fiziograficznej. Lwów-Warszawa, 1921.

North, Allard, Gillies - Richard North, Joe Allard, Patricia Gillies. The longman anthology of Old English, Old Icelandic, and Anglo-Norman literatures. London-New-York, 2011.

Reineggs - Reineggs J. Allgemeine historich-topographische Beschreibung des Kaukasus. T. II, СПб., 1797.

SGKP - Słowniki Geograficznym Królestwa Polskiego i innych krajów słowiańskich. Т. IV, Warszawa, 1883.

Stryjkowskiy - Kronika polska, litewska, zmodzka i wszystkiej Rusi Macieja Stryjkowskiego. T. I, Warszawa, 1846.

Svenisson - Einar Ól. Sveinsson. Íslenzkar bókmenntir í fornöld. Т. I, Reykjavik, 1962.

Trunte - H. Trunte. Kyj - ein altrussischer Städtegründer? Zur Entmythologisierung der slavi- schen Frühgeschichte // Die Welt der Slaven T. XXXIII, 1988.

Vennemann - Theo Vennemann. Europa Vasconica- Europa Semitica. Berlin 2003.

Vigfusson - Vigfusson G. Sigfrid-Arminius and other papers. Oxford-London, 1886.

WNWP - Wykaz nazw wód płynacych http:/ /ksng.gugik.gov.pl/pliki/hydronimy1.pdf по сост. на 04.01.2016.

Zoubek - Zoubek F. J. Památky archeologické a místopisne. Praga, 1866.

---

Комментарии: 2, последний от 15/03/2016. © Copyright Овчарёв В. Н. (vytali2@rambler.ru) Размещен: 15/03/2016, изменен: 22/06/2017. 114k. Статистика. Статья: История

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"