Свечкин Вадим Васильевич : другие произведения.

Герой с помойки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Почти реалистическое произведение из жизни героя-разведчика.


   28 апреля 2005
   Произведение Свечкина В.В.
   ГЕРОЙ С ПОМОЙКИ
  
   Совершенно секретно.
   После прочтения сжечь в принудительном порядке. Пепел тщательно растереть в ступке пестиком и развеять над рекой или спустить в унитаз самой совершенной советской системы.
   Тех, кто не сожжёт и не развеет, ожидает суровое наказание в строгом внесудебном порядке.
   Фрагменты из досье генерал-полковника Матвея Ивановича Колотушкина, героя, передовика-разведчика, вездесущего участника.
  
   Подлинные имя, фамилия, отчество неизвестны, используются псевдонимы. Этот псевдоним один из самых первых, условно принимается за настоящие фамилию, имя, отчество.
   Год рождения - сомнителен. Точно неизвестен, ориентировочно 1898-1899. Отдельные данные, в целом поддерживаемые верными фактами, упорно свидетельствуют о более раннем биологическом происхождении описываемого индивида.
   Национальность - точно не выявлена, эпизодически выясняется, временами уточняется и частично проясняется. Сам её не знает, может только догадываться о своём происхождении. Или забыл, но ориентировочно причисляет себя к восточным славянам, периодически колеблясь между русскими и белорусами. В редких случаях представляется украинцем, в особо редких - поляком. Отец и мать - агентурой не установлены, но явно были, умерли во время очередного мора, принесённым в деревню больным китайцем, бывшим на самом деле известным японским шпионом-диверсантом с биологическим образованием.
   Место рождения - Российская империя, Дальний восток, тайга, пожар.
   Языки, которыми как-либо владеет: китайский, японский, корейский - как родными, нормально - английский, французский, кхмерский. На немецком виртуозно ругается, говорит посредственно. Знает русский, отвратительно белорусский и плохо украинский, на польском только бегло читает без словаря.
   Членство в партии.
   Состоял во многих партиях долгое время активным членом.
   В Китае в гоминьдане, членская карточка N 5678 с 1912 года, вручена лично товарищем Сунь-Ят-Сеном, общепризнанным героем китайского народа, одним из лидеров мирового прогрессивного движения человечества.
   Взносы платил до 1978 года включительно, до момента выхода на пенсию, от имени Цзы-Ву. С Сунь-Ят-Сеном был долгое время знаком лично. Имел с ним две непродолжительные беседы, по пять часов каждая, пока нёс его чемоданы от поезда до ресторана и от ресторана до отеля, потом долго и плодотворно переписывался посредством китайской государственной почты. Собственноручно написал десять, из них отправил восемь заказных писем прямо в руки товарищу Сунь-Ят-Сену. В ответ получил только одинокое уведомление о вручении, от некоего Сунь-Яна из Нагасаки, Япония. Наверное, Сунь-Ят-Сен был слишком занят для личного ответа в переписке с членами многомиллионной партии, а потому отвечал Колотушкину, которого продолжал считать философским лидером носильщиков с вокзала, в партийных директивах, рассылаемых официально на всю страну, а в некоторые, оккупированные части страны, подпольно. А ответы на свои вопросы Колотушкин находил, тщательно читая эти директивы особым, специальным чекистским способом, вверх ногами, между строк, учитывая только каждую четвёртую букву, пропуская каждую шестую. В случае с иероглифами использовалась другая, более сложная математическая система, понять которую европейцу просто невозможно.
   В компартии Китая с 1935 года, номер членского билета 3656451. Билет выдан на имя неграмотного безземельного крестьянина Цзы-Му, фактически батрака из провинции Сычуань.
   Взносы платил регулярно, до первого выхода на пенсию.
   С товарищем Мао-дзе-дуном был удостоен лично поговорить по телефону только один раз, в результате случайного соединения коммутатора. Тот выразил ему своё неполное удовлетворение вперемешку с ругательствами и угрозами, потом воспользовался представившимся случаем и припугнул физической расправой на сугубо политической почве. Личной регулярной переписки наладить не удалось, в связи с угрозой расправы после короткого телефонного разговора между уважаемыми респондентами. Да и полноценным разговором это назвать было трудно. Не успел Цзы-Му коротко представиться частичным или полным именем своего очередного псевдонима, как темой разговора целиком овладел великий кормчий китайской революции, не отпуская кормила до самого конца неприятного разговора.
   Делал неуклюжие попытки вступить в японскую партию Сэйюкай - Конституционное общество политических друзей. Но был сразу разоблачён и недопущен так называемыми "друзьями" как социально и национально чуждый местной конституции элемент, никоим образом не попав в "закадычные друзья" к барону генералу Танака Гиити.
   В Германской социал-демократической партии состоял с 1916 года, с момента знаменитой операции "Рекогносцировка". Номер членского билета не установлен. Сам билет был съеден на первое, в момент угрозы задержания в прифронтовой зоне, под угрозой возможной поимки и последующего расстрела, за несанкционированный переход границы с оружием в руках в стан к противнику.
   Взносы платил до 1935 года, нерегулярно. Вначале сильно досаждало то, что почтовые переводы плохо доходили до банка на территории страны воюющего противника. Но со временем эта проблема была успешна решена. После того, как основную массу однопартейцев пересажали в лагеря, мешая свободно передвигаться по миру, лишили жизни и материального состояния, платить взносы стало некому. А посылать деньги просто в Имперский Банк Германии, для улучшения его ликвидности и платёжного баланса, показалось несколько обидным, политически близоруким, материально дальнозорким, временами даже социально опасным. Короче говоря, "жаба" заела во все конторы партвзносы годами платить.
   Лично знаком с товарищем Каутским. Пил с ним пиво после очередного заседания партии, в перерыве, по строгому гамбургскому счёту. Во время пития пытался опровергнуть главный тезис товарища Каутского, уже теоретически категорически отвергнутый Ульяновым-Лениным во время весёлой пирушки в швейцарской пивной. На эту попытку у него ушло целых три кружки пива. Но за это столь короткое время Каутского, этого крупного практика и теоретика, полностью или частично разубедить в обратном не удалось. А после пятой кружки разговор зашёл в опасный политический тупик. После чего Колотушкин ловким манером вывел разговор из политического тупика и смело направил его в новое опасное русло. Он полностью сменил тему разговора и хотел подбить товарища Каутского к резкому изменению мнения по поводу идущей войны, поменять его точку зрения на её роль и цели, на место германского пролетариата в ней. Но тот безапелляционно с оппонентом по стойке бара не согласился, личного мнения после шестой кружки менять не стал. А после попойки попытался злокозненно выдать Колотушкина, которого знал как крепкого китайского социалиста, товарища Цзы-Му, уголовной полиции, для последующей расправы. Как вражеского шпиона, мешающего претворению в жизнь светлых идеалов кайзера Вильгельма, отца-благодетеля германской нации. Едва Колотушкин ноги от криминальной полиции унёс, заодно не заплатив, с явным злорадством, по строгому гамбургскому счёту. Таким хитрым и грубым азиатским деянием сильно досадив германской социал-демократии, сразу на шесть пол-литровых кружек пива. Такого от него даже сам глубокий теоретик социал-демократии Каутский не ожидал, вместе со всеми другими полемистами и философами. Это сильно обидело и полностью разочаровало большую часть всей германской социал-демократии на долгий период. По этому крайне возмутительному поводу была принята особая резолюция, призывающая всех социалистов, независимо от материального положения, расовой принадлежности, вероисповедания, социального и сексуального статуса, не забывать платить за себя в пивных, как то положено законом и крепкой германской традицией.
   В другой специальной резолюции всем приехавшим социалистам особо напомнили, что для выхода из кабинки туалета на пленарное заседание необходимо вовремя произвести спуск воды в унитазе, а то дверь даже самому прогрессивному из них не откроется. Сделать это можно довольно просто, нажатием особой кнопки, специально используемой для этого или же шнура, висящего на самом видном месте кабинки, перед лицом перезаседавшего. А то некоторые партийные товарищи на заседание попасть вовремя не могут, когда там застрянут, да зря кабинки занимают, не впуская всех нуждающихся.
   В последующем непримиримые противники гамбургского счёта снова встретились в пивной, и крепко сдружились на основе любви к пиву, а уголовной полиции друг друга уже не выдавали.
   Каутский великодушно обещал не сдавать нового товарища в полицию по мелким пустякам после попоек, мало ли кто что спьяну скажет, а тот обещал всегда платить за себя в любом трактире по полному гамбургскому счёту без аннексий и контрибуций, даже кратко не упоминая о Дарданеллах. Для большей конспирации Колотушкин вновь представился Каутскому как китайский товарищ Цзы-Ву, якобы постоянно проживающий в другом кантоне Китая. Тем более, что встреча старых друзей произошла в тот момент, когда Первая мировая война официально закончилась подписанием нерушимого мира между вконец побратавшимися народами. Тотчас началась разруха, анархия и восстановление народного хозяйства в особо крупных размерах, во всех странах Европы, как победивших в войне, так и умело проигравших в ней. Однако на качестве пива в Германии это практически не отразилось.
   В Германии Колотушкин впервые услышал о замечательном российском герое суровых заграничных революционных будней - В. И. Ленине, главном закопёрщике конспиративных встреч и попоек в пивных, умело скрывающемся там от нежелательных встреч с местной полицией, которая даже не подозревала, что его там можно найти, встретить или поймать посредством рутинной облавы двух шуцманов с одной дубинкой.
   Отметим, что местная швейцарская полиция вообще не искала его где-либо с какой-либо целью. Услышал Колотушкин о закопёрщике в момент случайной конспиративной встречи с немецким докером в притоне Гамбурга. Разговор с докером был долгим и путанным, так как оба делали вид что "лыка не вяжут". Колотушкин не сказал прямо докеру, кто он такой на самом деле, что ему от докера надо. В свою очередь, пьяный докер не сказал случайному собеседнику, что давно работает на английскую разведку, ибо не стремится сообщать об этом первому встречному в притоне. Так они и расстались, не узнав тревожной, будоражащей истины. Но случайное слово было брошено и Колотушкин узнал об Ильиче. Но будущим закадычным партийным товарищам по переписке встретиться не удалось. На тот момент мировая война ещё не окончилась, поголовное братание не началось, а кайзер упорно грозился отобрать у беспечных россиян Москву вместе с Петербургом и популярными дачными пригородами. Группа Колотушкина закончила разведывательную операцию и в полном составе возвращалась назад не через Швейцарию и её знаменитые пивные, где пиво никогда не кончалось и продавалось без карточек. Напомним, что в тот момент Колотушкин занимался разведывательной работой против Германской императорской армии, а до революционной деятельности только медленно дозревал, в трудном процессе долгих путешествий с оружием в руках.
   В тот раз Колотушкин смог отправить великому закопёрщику только своё первое приветственное письмо из Германии. Домашнего адреса закопёрщика он не знал, тот его тщательно скрывал в целях революционной конспирации. Письмо Колотушкин отправил на адрес пивной в Швейцарии, где постоянно обретался знаменитый фюрер российской социал-демократии, за подписью Цзы-Му, уже в целях своей конспирации. Отправил его прямиком с почтового отделения, рядом с которым любил часами прохаживаться, расхаживая новые сапоги "со скрипом", смазывая их то берёзовым дёгтем, то синтетическим шпигом, за неимением у подлого врага натурального шпига. А почтовое отделение находилось аккурат напротив казарм запасного артиллерийского полка, за которыми ненавязчиво присматривал случайный путешественник из далёкой заречной страны, постепенно расхаживающий новую обувь.
   Расхаживая сапоги, регулярно посещая соседскую пивную, Колотушкин узнал о запасном полку больше, чем знал сам его командир в минуты ревизии комиссии Генерального штаба. Даже через крепкий забор перелезать не пришлось, рискуя разрывом новых штанов по шву и пулей в лоб от бдительного часового из новобранцев. Всё было понятно по коротким репликам и крепким выражениям солдат в пивной, которых подпаивал щедрый заречный путешественник, в воняющих свежим дёгтем сапогах.
   Всё бы хорошо, да письмо, однако, не прошло суровую германскую военную цензуру. У цензуры сразу вызвала подозрение простая короткая и совершенно банальная фраза, из которой, собственно, и состояло отправляемое письмо Ильичу: "Заехать познакомиться и засвидетельствовать своё почтение не смогу, пробираюсь на Родину пешком".
   Для того, чтобы германская цензура не интересовалась письмом, Колотушкин специально придал ему вид некоего неброского любовного послания, для чего написал его на хорошем французском языке, дабы не раздражать цензора лишний раз, во время большого русского наступления, русским языком. За эту, абсолютно безобидную на беглый взгляд фразу, письмо вначале полностью измалевали половой краской вдоль и поперёк. Потом не остановились на этом и вообще выбросили его из конверта, отправив пустой конверт адресату в пивную, на личное ознакомление неизвестному швейцарскому Ильичу.
   Не отправить пустой конверт адресату и выбросить его в мусорную корзину было принципиально нельзя, это претило германскому духу, всей системе немецкого порядка, воспитания, так как за подозрительное письмо было заплачено Императорской почте по полному тарифу звонкой серебряной монетой, о чём свидетельствовала подлинная марка на конверте, подлинность которой выясняли неделю специалисты по фальшивым документам. Самого же отправителя долго разыскивали сразу по нескольким направлениям к неизвестной Родине, чтобы задать некоторые щекотливые вопросы на плохом французском языке.
   Таким образом, пока отправитель целеустремлённо шёл пешком на Родину, мешая грязь новыми сапогами со скрипом, к закопёрщику шёл перепачканный половой краской пустой конверт без подробного обратного адреса.
   Член ВКП (б) с 1922 года. Рекомендован заочно Ульбрихтом и Дзержинским, которых долго знал по личной переписке, сообщениям, донесениям, просто доносам, в том числе на самого себя. Время такое было, решительное, революционное. Доносы полагалось писать в большом количестве и ассортименте, во все вышестоящие инстанции. Кто доносов не пишет, тот явный или притаившийся враг революции и социального прогресса во всём мире. Можно смело утверждать, что это была одна из повседневных форм будничной партийной работы.
   Во время прохождения кандидатского стажа зарекомендовал себя хорошо.
   Яростно, с пеной у рта, поносил недостойного идейного противника в широкой партийной печати гоминьдана, отстаивал чистоту генеральной линии своей партии от примкнувших и налипших к ней в трудную минуту борьбы. Всё это делал под партийным именем Цзы-Ву.
   Под именем Цзы-Му также показал себя достойным состоять в рядах ВКП (б).
   В оппортунистической прессе написал много статей, окончательно сбивающих оппортунистов с толку. Размыл их главный идейный генеральный курс на восемь основных составляющих кривых, прямых и параллельных направлений, некоторые из которых заканчивались кругом или же овалом, а две, с виду параллельные линии, впоследствии пересеклись, нарушив законы Евклидовой геометрии. Что вызвало, в свою очередь, вооружённое противостояние с многочисленными генеральными сражениями, выигранными и проигранными.
   Взносы активно платил до 1988 года, пассивно до 1992 года. Потом их попросту перестали принимать, так как с деньгами было плохо, и он пытался платить взносы натурой, то есть пустыми бутылками от водки и кефира. Привратники перестали пускать активного плательщика партийных взносов в банк с грудой пустых вонючих бутылок с помойки.
   В более спокойные годы партийного строительства коммунизма часто платил взносы через Швейцарский банк, передавал через доверенных товарищей различных национальностей и социальной принадлежности. Иногда просто устраивал, за счёт партийных взносов, различные подрывные акции в тылу врага, с последующей шифрованной запиской в центр, товарищу Юстасу, считать совершенное (содеянное) партийным взносом без сдачи, направленным прямиком в копилку мировой революции.
   Особые приметы.
   В разные годы жизни приобретал и утрачивал различные дополнительные приметы в связи со своей активной партийно-бесхозяйственной разведывательной деятельностью и другой, связанной с этим подспудной работой.
   Ростом особо не высок, в лучшие свои годы достигал ста восьмидесяти пяти сантиметров по системе СИ. К старости сгорбился, согнулся, высох и ссутулился. После продолжительной работы сказался недостаток витаминов, повальные болезни, непрерывные стрессы, допросы, битьё, определяющее сознание и подсознание, частые обыски с отнятием еды, плохая еда в избыточном количестве и её полное или же частичное отсутствие во время странствий на войне, тяжёлые условия быта в джунглях ЮВА. Полностью адаптировался к новому имиджу жизни на помойке, где не выделялся среди других согбённых типов строителей светлого будущего. Рост в этот период стабилизировался на отметке сто шестьдесят пять сантиметров по всё той же системе СИ.
   Волосы курчавые, каштановые, иногда светло русые, таковыми были всегда в неглубоком детстве. В своём дальнейшем последовательном диалектическом развитии дошли до абсолютного выпрямления и полного выпадения, то есть лысины в зрелые разведывательные годы. Любит носить парик любого цвета из любого материала, но соответствующего голове размера.
   Глаза голубые, выцветающие со временем до бесцветных. Иногда носит контактные линзы, изменяющие цвет глаз для обмана преследователей, гонителей, мучителей, прочих врагов и учителей жизни.
   Нос с одной горбинкой и двумя впадинками. Сломан во время партийной драки в пивной кружкой, за принципиальное отстаивание своей твёрдой партийной линии перед опасной массой опившихся озверелых ренегатов, пытавшихся исказить эту светлую линию до форменного политического безобразия, облыжно ошельмовать истинных вождей, смешать зёрна в кучу с плевелами.
   Над бровью шрам. Шрамами покрыто практически всё тело, кроме некоторых, случайно незатронутых ими участков. Это результат падения с гор Большого Хингана, во время великого военного похода 1945 года, прямо на предгорье, в глубокие низины.
   В этот победный год он лично вёл войска наступающей на японцев Советской Армии по отрогам этого самого Хингана, под именем старого китайца Цзы-Му, пока не упал с упрямого осла в горные низины. На этом этот его решительный поход лично для него полностью закончился. Далее верный партийным заветам и идеалам осёл сам вёл советские войска в нужном направлении, выводя их извилистым, окружным путём прямо в тыл к окопавшимся японцам.
   Поднятый из расщелин и вытащенный на поверхность на пятые сутки неизвестно кем, Колотушкин провёл половину года в военном госпитале, приходя в себя от решительного головокружительного падения в неизвестность будущего. Потом он продолжил интенсивное лечение в буддийском монастыре, поправляя пошатнувшееся падением здоровье чтением и выкрикиванием мантр, под удары бубнов, непрерывный бой барабанов, песни и лечебные пляски монахов.
   Зубы вставные, металлокерамические, цепкие.
   Одной ноги давно нет, протез, хорошо имитирующий настоящую ногу нашего славного разведчика.
   По одной из возможных гипотез потерял ногу во время военно-морского сражения с японским императорским флотом в знаменитой битве при Гуадалканале. В тот момент он довольно неудачно подрабатывал лоцманом на австралийском тяжёлом крейсере "Канберра". События развивались так.
   Ночь на 9 августа 1942 выдалась особенно беспокойной.
   Зарплату лоцманам повсеместно задерживали, самолёт с "правильными" деньгами не прилетел, сбитый коварными японскими противниками. Брать же зарплату местной валютой, а тем более японскими военными иенами никто не хотел из принципа. Японцы умело воспользовались этим, временными экономическими трудностями в стане западных союзников, мелкими денежными неурядицами и внезапно навалились сразу большой силой, да прямо в районе острова Саво. Конечно, такой гнусности даже от коварных японцев никто не ожидал, наваливаться всей силой, когда порядочным людям зарплату ещё не выдали!
   Крейсер получил две торпеды в правый борт ещё не разглядев в потёмках, кто там его тайком атаковал в этот тревожный момент полного безденежья, какая такая гадина, а затем ещё и двадцать четыре тяжелых снаряда в надстройки. Страдающего от полного безденежья лоцмана Колотушкина, думающего сразу о пятнадцати проблемах мира и двадцати восьми проблемах социализма, взрывами этих тяжёлых снарядов скинуло с мостика за борт, в воду. Крейсер загорелся в нескольких местах. Думать о многих проблемах Колотушкин прекратил, теперь его главным образом интересовало, в какую сторону плыть, чтобы выплыть, да куда пристать для личной швартовки. А когда Матвей лишился ноги, он и сам не заметил, так увлечённо фиксировал события морского боя в памяти, для отчёта компетентным товарищам из внешней разведки. Может, ногу оторвало взрывом торпеды, разрывом снаряда, или откусила голодная акула, которых в этот момент там водилось множество. Только через пару часов Матвея, перемазанного мазутом, выбросило ласковой волной на берег, прямо в объятия санитарной службы.
   Нет нескольких пальцев на левой руке. Их оторвал осколок вражеской ручной гранаты, во время огневого контакта с вероятным противником.
   Социальное происхождение: из крестьян, повсеместно социально активен, даже в ночные часы и перед рассветом, постоянно верен делу В. И. Ленина, И. В. Сталина, Маленкова, Н. С. Хрущева, Л. И. Брежнева, К. У. Черненко, Ю. В. Андропова, М. С. Горбачёва, Г. А. Зюганова, всех остальных товарищей и некоторых их преданных друзей.
   Привычки и пристрастия. Пьёт умеренно, только по острой партийной необходимости, при создании нужных контактов, часто по поручению вышестоящих органов. Предпочитает саке, когда нет русской водки и хорошего французского коньяка. Не отказывается от холодного кваса, если поднесут в жару.
   В еде бывает привередлив, как и всякий партийный функционер с большим стажем работы на ответственных должностях. Без пайка работать категорически отказывается, в крайнем случае требует компенсации в конвертируемой валюте.
   Для стимулирования активной деятельности Колотушкина, как многочисленного функционера разных прогрессивных партий мира, полагался большой паёк жратвы.
   Паёк привозили спецкурьером со спецохраной и выбрасывали в определённом, специально оговорённом заранее месте, где его можно было легко подобрать без особого труда и сложных предосторожностей, приводящих к напрасным жертвам. Паёк жратвы очень помогал в суровой жизни партийца-разведчика, нелегала. Наевшись до отвала и икоты по ресторанам верблюжьих горбов, ласточкиных гнёзд, промежностей медведей, мозгов лягушки, сушеных пауков в кисло-сладком соусе, закусив это богатейшее разнообразие простой глиной, слегка обжаренной в масле гремучей змеи со специями, так хотелось поесть чего-нибудь обыденного, что исстари полагается обычному ответственному работнику нашей великой партии даже в момент всеобщего голода в стране. Крепко намазать обычную булку из муки высшего сорта хорошим маслом без ограничения веса, удобрить добрым шмотом сала с сыром, на другой кусок булки навернуть подходящий размером кусок колбасы замечательного микояновского завода, приготовленной по спецзаказу из спецпродуктов по спецрецепту для спецлюдей, чудо-человеков далёкого будущего. Чего тут долго об этом писать! Это любому партийцу с начала карьеры известно, чем его кормить будут в спецкормилке в недалёком будущем, стоит только до него добраться. В этом и есть настоящий смысл партийной карьеры, как иначе! Как прожить чудо-человекам без икры красной, черной и бесцветной, без французского или армянского коньяка да красной рыбки? Без всего того многого прочего, без чего чудо-человек начинает терять своё революционное превосходство над остальными гражданами страны и мгновенно превращаться в простого советского человека, беззаветного строителя коммунизма, в грязной телогрейке со ржавой кайлой в руках.
   Награды и поощрения.
   Имеются в большом и даже разнообразном количестве, от разных правительств и партий, стран и народов, социальных движений и национальных меньшинств. Некоторые даны неоднократно, некоторые отобраны или утеряны. В основном получены в разные годы жизни, некоторые вперемешку с суровыми порицаниями.
   В царской России отмечен следующими наградами: два георгиевских солдатских креста, один офицерский георгиевский крест, золотой кортик с надписью "За храбрость".
   Кортиком награждён за помощь союзникам в бою у Доггер банки в январе достопамятного 1915 года. Случайно узнав в портовом кабачке о выходе в море эскадры адмирала Хиппера от знакомого кочегара польской национальности из Силезии, тотчас вышел вслед за ней в море на моторном катере, якобы ловить свежую рыбку к обеду господам германским офицерам. Во время боя немецкого флота с английским флотом пытался корректировать огонь линейных крейсеров адмирала Битти, но ни его самого, ни катер не заметили в сгущающемся тумане.
   Эти награды России были отобраны в нужное время нужными людьми, как недостойные украшать грудь настоящего советского героя-разведчика. Кортик пришлось сдать за бесценок в торгсин, для покупки хлеба, сахара, спичек и малосольной селёдки на завтрак. В тот период особого пайка ещё не получал, просто не успел заслужить.
   В СССР отмечен знаком "Почётный чекист", медалью "ХХ лет РККА", орденом Трудового Красного Знамени, вместо ордена Боевого Красного Знамени для целей маскировки его заслуг на секретном разведывательном поприще.
   Далее ещё три раза отмечался орденом Трудового Красного Знамени с целью маскировки и сокрытия основного вида и рода деятельности. В представлении к наградам обычно писалось - за грандиозный урожай сухофруктов, выращенных вовремя под личным мудрым руководством в Абхазии и потрясающий устои улов рыбы у Доггер банки в достопамятном 1915, рекордные надои молока со сливками от коровы Маньки в колхозе "Светлый путь к Ильичу".
   Орденом Отечественной войны 2 степени награждён целиком ошибочно. Орден вовремя отобран компетентными товарищами вместе с удостоверением к нему, прямо в госпитале, в момент прохождения фигурантом службы и лечения от падения в горы и отроги Хингана.
   Удостоен медалью "За взятие Берлина", а "За победу над Японией"- посмертно. Эту медаль вручили вместо отнятого ордена Отечественной войны 2 степени прямо в госпитале, предварительно разогнав ненужных свидетелей по другим палатам. Всеми остальными юбилейными медалями, значками спортсмена-отличника, 1, 2 и 3 степени, в том числе за самоотверженный прыжок с гор Большого Хингана без парашюта, прямо на спящие вражеские войска, награждался многократно, в особо крупных размерах, то есть россыпью.
   Все отечественные награды вовремя отобраны, собраны и хранятся в особом месте, куда пускают только по специальным пропускам и только нужных людей.
   Имеет несколько почётных грамот от ЦИК некоторых советских республик, в том числе Бухарской. Неоднократно получал крупные суммы наличных денег в качестве премий и поощрений в различной валюте как передовик-ударник разведывательного производства, в том числе и в свободно-конвертируемой валюте.
   За расходование последней нёс суровую персональную партийную ответственность. Регулярно отчитывался перед вышестоящими, рядом стоящими, проходящими и пробегающими мимо ответственными и безответственными товарищами, часто каялся, а временами так просто раскаивался.
   Аккуратно высылал в компетентные органы расписки за содержание любовниц, копии счетов из ресторанов за попойки, как документы строгой партийной отчётности. Скрупулёзно вёл двойную и тройную бухгалтерию на все четыре партии, в которых состоял регулярно, чётко и заранее, перевыполняя план, сводил все балансы, для чего использовал четырёх бухгалтеров, личного нотариуса в Сянгане и адвокатскую контору в Макао.
   В правительстве гоминьдана получал благодарственные адреса, мелкие и крупные премии, просто жалкие подачки на счёт в Чосон-банке в Сеуле, Корея, впоследствии арестованный японской императорской полицией как подозрительный, внушающий сомнения самому божественному императору.
   Однако герой не растерялся. Не на того, гады, напали! Он провёл агентурную работу, два умелых акта саботажа, один разбой с целью политического грабежа. А потом, за крупную взятку, получил около 50% суммы средств со счёта, и благодарность японского оккупационного командования, в виде медали из латуни, за мелкие пожертвования на благие дела империи Восходящего солнца. Больше наград от Японии не получал.
   Правительством Китайской Народной Республики отмечен неоднократно медалью, персональными дадзыбао. Последние по большим и малым праздникам был вынужден носить на спине против своей воли, на радость окружающим трудящимся.
   Поощрён чрезвычайным революционным оружием марки маузер, модель 712, номер 356756, с гравировкой прямо по металлу: "За личную многолетнюю безупречную службу в рядах НОАК", с правом его ношения на официальные приёмы, организованные правительством КНР, для запугивания наглеющих представителей империалистических генеральных консульств и посольств. Были предложения наградить именным ручным пулемётом марки МГ- 34, с гравировкой по стволу и правом обязательного торжественного ношения в Народное Собрание Китая с аналогичной целью.
   Но Колотушкин благоразумно от этого мнения отказался, поменяв эту благодарность на материальную помощь для оплаты алиментов в разные страны региона, на "левые" и подставные счета. Уж очень тяжело ходить в Великое Народное Собрание Китая, на заседания, с пулемётом весом в двенадцать килограммов на плече, да в полной парадной форме с маузером. А если заставят носить с собой ещё и парадную запасную ленту с двести пятьюдесятью начищенных битым кирпичом патронов в парадном ранце?
   О проблеме алиментов, настигающих каждого, даже самого опытного советского разведчика-нелегала, смотри дальше.
   Следует отметить, что долго красоваться с маузером на коне, в машине, в ресторане в Харбине и других романтических местах не пришлось. Маузер тотчас отобрали при одном из многих арестов, которые претерпел в своей жизни профессиональный революционер Колотушкин. Где он теперь, знает только сам маузер. Маузер мог бы рассказать о себе многое, но он презрительно молчит, почему-то не следуя рекомендациям прекрасного поэта-футуриста товарища В. Маяковского, категорически требовавшего в своё время стихами: "...ваше слово, товарищ маузер!". Может быть, он и не молчит вовсе, а до сих пор негромко разговаривает с народом пулями калибра 7, 63 мм по настоятельной рекомендации поэта?
   За крупные инвестиции в экономику Кореи со счёта в Чосон банке, помощь в организации крестьянских отрядов для отпора войскам японских интервентов, личную активную революционную диверсионную работу по разложению японских войск с ручным пулемётом Мадсена, последний корейский император наградил Цзы-Му пятьюстами пачками моршанской махорки, по личной просьбе награждаемого. Предлагали махорку и табак некоторых других, более известных мировых производителей, но молодой патриот остался верен махорке своего розового детства. Также ему было выдано пятьдесят пачек спичек и отара овец в десять голов с породистым бараном во главе. Одномоментно было подано вечное право кушать в Императорской столовой на корейский Новый год бесплатно. Однако последним правом наш герой воспользоваться не успел, политика переменилась, императора сместили.
   Всё это было сделано тайком от оккупационных японских войск, которые аннексировали Корею, несмотря на массовый героизм Цзы-Му с пулемётом Мадсена, и выжидательную, целиком пассивную позицию европейских правительств.
   Правительством Германии не награждался и практически не поощрялся, только многократно разыскивался с целью ареста и прямого препровождения в тюрьму. Вслед за розыском неоднократно наказывался морально, материально, духовно, подвергался обычной физической расправе. Отсидел, по неофициальным данным, в общей сложности, до тридцати пяти лет, в том числе в одиночке - тридцать восемь лет. Подробности смотри ниже.
   Из других наград имеет орден от короля Италии Эммануила 3. В каком году и за что получен - неизвестно. Возможно, за одну из тайных операций на Западном фронте, где воевал под чужой фамилией против австро-венгерских интервентов в составе Неаполитанского королевского полка. Сам орден утерян в разные годы жизни, в процессе героической перманентной борьбы, в огне и пламени кипящих сражений.
   Есть совершенно абсурдная информация, что имел награды других государств. Эта информация случайна, неполна, хаотична и противоречива.
   Так, якобы имеет награду Конгресса США - медаль "Пурпурное сердце". Дана эта медаль за ранения и членовредительство от вражеской акулы, в операции по освобождению Гуадалканала от японских оккупантов, при нахождении в составе союзных британских войск, на австралийском крейсере "Канберра".
   Случайно награждён королём Таиланда орденом со слоном, за весьма сомнительные услуги неизвестного характера. По другой информации, орден нашёл на улице, во время ежедневной утренней прогулки. По третьей версии, отобрал орден у посла, во время внезапной встречи в ресторане, попросив якобы поближе осмотреть и на себя примерить. По четвёртой версии ордена вовсе и не отбирал, а незаметно снял с посла, во время правительственного приёма, находясь в Токио с совершенно секретной миссией советского правительства, проездом. Очень уж ему слон на ордене понравился.
   Выговоры и порицания.
   Имеются разнообразные, в большом количестве.
   По документам Российского генштаба нареканий, выговоров, недоимок не имел, штрафов не платил.
   В СССР неоднократно снимался с занимаемой должности с понижением в высоком звании. В том числе за проявления анархизма, троцкизма, правого и левого, центрального ревизионизма, примыкание к антипартийным шайкам, группировкам и бандам, за неподчинение вышестоящему начальству, нижестоящему руководству. Был неоднократно уличён в создании и руководстве Зиновьевского блока, много раз разгромленного, но постоянно оживающего по приказу свыше. Любил любимца партии товарища "Бухарика", за что также неоднократно преследовался, был судим и осуждён, выгнан из партии с последующим полным разоблачением и возвратом без потери стажа, но с занесением в личное дело и трудовую книжку.
   При тщательном расследовании особоуполномоченным чекистом, товарищем П. Г. Краеугольным, проведённым за три с половиной минуты, были вскрыты преступные связи подозреваемого и обвиняемого Колотушкина с разведками следующих стран: турецкой, нанайской, баскской, движением националистов-сепаратистов в провинции Катанга, Заир, Африка. Найдена и представлена на всеобщее обозрение личная переписка с королём Бельгии на языке суахили, что послужило поводом для длительной работы партийной комиссии из пятнадцати человек, включая переводчика с санскрита и его личного секретаря-индуса, сочувствующего прогрессивному социалистическому движению, захватившего одну шестую часть суши.
   Откуда-то появилось ещё одно подозрительное подмётное письмо, заляпанное жиром от селёдки, на официальном бланке министерства иностранных дел РСФСР, являющееся неоспоримым свидетельством преступной переписки фигуранта настоящего досье с ещё совсем молодым товарищем Моизом Чомбе, живущим в означенном Заире, то есть собственно в страдающей от цепей колониализма Африке.
   В письме настоятельно предлагалось присоединить СССР к целиком независимому и прогрессивному государству Катанга, которое будет скоро выделяться из колониального Заира, принадлежащему буржуазной колониальной державе Бельгии.
   Новому единому пролетарскому государству рабочих и крестьян собирались дать поэтическое название КатангаСССРУМ. Власть собирались поделить честно, поровну между собой. При этом отстранив верховного вождя всех народов, товарища И. В. Сталина, от занимаемой должности, в связи с временным роспуском ВКП (б), за ненадобностью в новом передовом государстве мира, на радость коварному империализму. А самого генсека отправить на почётную пенсию и поменять ему место жительства, переселив прямиком в СЛОН.
   Это место и эту организацию очень любил сам тов. Сталин. Он направил туда много людей, и никого не возвращал обратно. Под этой любопытной африканской аббревиатурой скрывался целиком советский Соловетский Лагерь Особого Назначения.
   Власть собирались поделить честно, но очень странно. Чомбе объявлялся верховным руководителем - президентом КатангаСССРУМа, а Колотушкин являлся его личным представителем в Лиге Наций и первым официальным подручным, о чём должно было свидетельствовать само письмо из МИДа РСФСР, на основании которого честные люди мира, под командой неугомонного тов. П. Г. Краеугольного, вовремя раскрыли этот злодейский заговор оппортунистов, угрожающий социализму во всём мире.
   Неизвестный доброжелатель, крепко закусивший до того селёдкой из пайка заслуженного совслужащего, даже изобразил неумелой корявой рукой, которой ранее продолжительное количество лет махал кувалдой да орудовал финкой, будущий флаг нового пролетарского государства Азии, Африки и Европы. Произведение сие достойно особого отдельного описания, которое будет представлено далее.
   Флаг был красно-зелёного цвета мировой революции на Африканском континенте, что символизировало как саму революцию, так и её зелёный исламский компонент.
   На фоне закатывающегося на восток, прикрытого дымкой пожарищ мелкого солнца, покрытого лунными кратерами и корявыми пятнами неизвестной этиологии, в неизвестном направлении гордо брёл по вспаханной кем-то, с непонятной же целью, Сахаре, молодой красноармеец странного вида.
   Был он в турецких шароварах или же сношенных брюках в заплатах неизвестной национальности и происхождения, стоптанных домашних туфлях с загнутыми носами, на груди носил наколку с красным крестом и синим полумесяцем, с подписью крупной неразборчивой арабской вязью прогрессивного предназначения. Последней порванной исподней рубашкой странный красноармеец братски поделился с местной туземной женщиной, за которой бежали её многочисленные счастливые и голодные кричащие дети.
   Сам красноармеец был уже частично ассимилирован местным населением. Лицо его утратило все черты европейца, а местами он уже сильно почернел от ожидающего его будущего счастья, продолжительное время находясь под воздействием мелкого местного солнца в артиллерийских воронках. Человек, имеющий богатую фантазию, мог предположить, что военные действия в будущем будут перенесены прямо на Солнце, которое подвергнется предварительному яростному артиллерийскому обстрелу с прогрессивной целью мировой революции.
   В левой руке красноармеец крепко сжимал одним пальцем винтовку иностранной системы Лебеля. Только по ней любой опытный чекист, имеющий образование больше трех классов незаконченной приходской школы, сразу определит его потенциальную преступную связь с французским империализмом и колониализмом. На поясном ремне, вместо патронташа, в котором обычно носят патроны к любой винтовке, в том числе и к винтовке буржуазной системы Лебеля, он нёс сразу две сабли, волочащиеся за ним по песку. Опытному исследователю геральдики сразу было ясно, что патроны у него уже кончились и носить с собой, кроме сабель, нечего. Остались только стреляные гильзы, которые носить с собой накладно, а доходу никакого нет. Если только не подрядиться сдавать их старьёвщику как цветной металл для переплавки.
   В правой руке красноармеец сжимал всеми оставшимися пальцами сразу три разноязычных красочных плаката: "Даёшь Сахаре Коминтерн!" на русском, "Бедуин, бегом с верблюда - на колхозный трактор Фордзон-Путиловец!" на французском, "Засеем Сахару масличной культурой досрочно!" на идише.
   На голове красноармейца была будёновка, закрывающая большие уши слоновьего образца от ожогов жаркого солнца Сахары, уже садящегося на востоке.
   Рисунок герба был снабжён пояснительной надписью на русском языке: "Родина - мать зовёт и посылает". Как она, то есть Родина, посылает, на каком языке, какими словами, по какому делу, срочному или не очень, малому или большому, уточнено в приложении не было. Однако за один этот рисунок полагалось сразу два расстрела, со строгим выговором в личном партийном деле и порицанием на партийном собрании соседней ячейки. Не говоря уже о явной связи с разведками империализма, гнуснейшими поползновениями на жизнь, достоинство и свободу отъявленного главаря всех пролетариев мира. Это каралось особо, в особо крупных размерах.
   Сам рисунок, пахнущее уже несколько десятков лет селёдочное письмо с масляным пятном присутствовали в деле, как вещественные доказательства неоспоримого предательства верного коммуниста-гоминьдановца Колотушкина.
   Среди кучки других мятых бумаг также имелись намётки будущей конституции великой страны КатангаСССРУМа. В конституции первая статья сразу же даровала всем гражданам территории полную свободу как и в собственно СССР. Второй статьёй каннибализм и другие проявления людоедства полностью отменялись на всей территории, потеснённые свободой, равенством и братством, оставаясь прерогативой только правительства, как наиболее прогрессивного слоя победившего людей общества.
   В деле лежала ещё одна бумага, в которой был следующий разоблачительный донос, который мы не вправе утаить от читающей общественности мира.
   В доносе указывалось, что изображённый на гербе красноармеец есть не кто иной, как фигурант означенного уголовного ( политического - ненужное зачеркнуть) дела, некий тщательно замаскировавшийся совчеловек Матвей Колотушкин, он же Модест Заплюев, он же Валентин Папашкин, он же граф Обгорелов, барон Смердящий, мсье Ляпсус, синьор Буцефал Птеродактилев. Что он специально замазал лицо дорогой импортной ваксой, приобретённой в своё время в торгсине, в счёт разбазаривания дефицитной импортной валюты, для подрыва могучей экономики родной страны. На счёт чего тщательно и предусмотрительно ответственными людьми одного уважаемого всеми органа собраны компрометирующие документы в полном объёме, с приложением копии квитанции, протоколов опроса случайных свидетелей, личных заявлений участников до факта события и сразу после него. А физиономию он измазал ваксой не по слабоумию, которым якобы страдал с отрочества, не для обычной шутки над товарищами по работе, для срыва суточной нормы выработки всего цеха и даже не для хулиганской выходки на улице родного города для запугивания детей до хронического поноса видом империалистического Карабаса-Барабаса. Сделано это было целенаправленно и продуманно, с далеко идущими политическими целями, дабы полностью походить на местного африканского нацмена.
   Употребив ваксу не по прямому назначению, он сразу приехал в Африку и тотчас ограбил бегущую за ним на рисунке женщину, отобрав последнее у орущих детей под угрозой применения сабель и винтовки буржуазной системы. И что по всем существующим законам военного времени фигуранта дела надо причислить к бандитам, или же к эсерам, правым или левым, другим категориям оппортунистов, что является одним и тем же, и расстрелять через повешение при большом стечении народа, в революционно-показательных, воспитательных и пропагандистских целях.
   Этот донос был запасным, если не сработает первый вариант. А тов. Краеугольный не сможет доказать сам себе, как дважды два - четыре, что перед ним сидит, затаившись, подлый и чрезвычайно мерзкий гад, ожидающий подходящего момента, чтобы вонзить что-либо острое, типа тупого шила, надвигающейся мировой революции, в любое подходящее мягкое место.
   Нам надо только отметить, что сам уважаемый товарищ Краеугольный был расстрелян, как шпион нарождающейся камбоджийской разведки, через два года, не увидев всей красоты зари зацветшей мировой революции в СССР.
   Перед справедливым возмездием он полностью добровольно раскаялся в этой грязной связи, порочащей любого, хоть бы даже и щенка беспородной дворовой советской собаки, и так переживал внезапно случившееся с ним, убивался и плакал от стыда, что на расстрел его вынесли на носилках товарищи по НКВД. А заработанное им, в тяжких трудах, на благо будущего поколения, было конфисковано в пользу выживания камбоджийского и советского народов. Семья его тоже не ушла от заслуженного возмездия, понеся заслуженное наказание за измену трудовому народу.
   Однако продолжим о взысканиях самого товарища Колотушкина.
   При построении социализма в Китайской Народной Республике также не обошёлся без взысканий и нареканий.
   Были простые выговоры за превышение служебных полномочий, неправильные, целиком оппортунистические советы в штабе триста одиннадцатой дивизии НОАК, когда находился там в должности иностранного советника. Дивизия, вместо планового панического бегства в разные стороны горизонта, была поднята им лично в атаку, разгромила усиленный танковым взводом пехотный батальон японских императорских войск. Все три японских танка были захвачены целыми, после того, как выработали бензин и завалились в заботливо вырытые и замаскированные ямы.
   За эти и другие многочисленные нарушения норм партейной жизни Колотушкин, как и вся страна, нёс строгие взыскания перед требовательными ответственными товарищами.
   Однажды он был лично вызван в Москву, на суровую партийную разборку. Внесудебно досрочно допрошен и осуждён за две минуты принципиального, строгого партийного разбирательства, прямо по существу представленного дела, тройкой отважных уполномоченных. Осуждён сразу на десять лет каторжных работ по построению коммунизма в Сибири, с последующим расстрелом, в момент кульминации самого построения, сразу после праздничного митинга оставшихся в живых строителей. Это было в обычной практике тех лет по строительству светлого будущего. Именно в этот момент на заседании в очередной раз всплыл "селёдочный" донос, сыгравший большую роль в его самоотверженной жизни. Находясь в тюрьме перед транспортировкой в Сибирь, в тяжёлые для себя и радостные для страны дни битвы с народом за социализм, он не унывал и не раскаивался в содеянном ранее. Матвей и в нашей советской тюрьме не прекращал большой просветительной работы, которую вёл по велению сердца и приказу ЦК ВКП (б) практически всегда, без перерыва на обед, выходные и праздники. Неграмотным охранникам рассказывал о преимуществах социализма перед капитализмом, насколько в капиталистическом застенке хуже, чем в передовом социалистическом, где кругом сидят прогрессивные люди, с которыми можно беседовать о коммунистической науке сутками, если только в одиночку не посадят или охрана прикладом винтовки не запретит. "Вот достроим прекрасное общество будущего, социализм называется, так сразу всем станет хорошо. Тем, кто уже в тюрьме сидит, только туда направляется и тем, кто её охраняет! Даже тем, кто ожидает ареста и препровождения в тюрьму, на душе станет радостно и светло, а если запишут под расстрельную статью, так пойдут на казнь счастливыми - они дожили до рая земного, древней мечты человечества - социализма! Они слышали по радио невнятные речи о борьбе с врагами величайшего человека с грузинским акцентом, гения всех времён и народов, самого хитрого и мудрого вождя пролетариев, из числа тех, кто взлезал на трибуну на митингах!"
   Также Матвей советовал охранникам не спать в карауле, непрерывно классово бдить вне караула, не пить водку ящиками после расстрелов, а вступать в пролетарское общество ОСОВИАХИМ, готовиться к химической войне со всеми буржуазными противниками, сдавать нормы Ворошиловского стрелка стрельбой по заключённым, регулярно платить взносы, непрерывно читать Маркса, Энгельса, Ленина, готовиться долго воевать лично за товарища Сталина и ещё более счастливое будущее.
   Однако события развивались не так, как пожелал особоуполномоченный тов. Краеугольный в соответствии с полученной секретной директивой совнархоза. Вместо сознательного построения коммунизма с расстрелом, как полагалось всякому честному коммунисту нашей эпохи, Колотушкин, подло предав свои партийные идеалы и своих старых и новых товарищей по партии, злокозненно бежал, дезертировав от постройки этого передового общества, попутно отказавшись и от справедливо ожидающего его расстрела. Бежал быстро, споро и направился тотчас в любимый Китай, заниматься интернационализмом в массах по призванию.
   Был полностью частично реабилитирован в 1956 году, как иностранный подданный, не подпадающий под осуждение и юрисдикцию тройкой отважных советских коммунистов, не знающих о существовании юриспруденции от узости революционного образования, сотворивших неправедный суд по случайному партийному оговору. Невзирая на свою полную оклеветанность и разыскиваемость некоторыми органами разведки и спецслужбами СССР, свято верил в великое дело Ленина-Сталина-Хрущова-Брежнёва-Андропова-Черненко-Горбачёва-Зюганова, продолжал вести неустанную партийную и разведывательную работу в широких массах китайских трудящихся. Хотя его донесениям, регулярно отправляемым в Центр с риском для жизни никто не верил, не читал их и даже не ждал. А за гнусный побег за границу и саморазоблачение этим своего предательства перед лицом оставшихся в концлагере трудящихся, его заочно приговорили дважды к высшей мере революционной ответственности, за все подлости перед партией, народом и страной.
   Последняя мера, то есть одна высшая мера, с неправомерно осужденного была снята в 1961 году в связи с полётом первого советского космонавта в космос, всеобщим праздником и ликованием масс советского народа.
   Другая высшая мера долго болталась за ним по свету, как дамоклов меч, но с прошествием долгих лет перестала быть актуальной и постепенно всеми забылась, даже самим Матвеем Колотушкиным.
   Впоследствии неоднократно осуждался личным составом органов внутренних и наружных дел на закрытых и открытых заседаниях за многочисленные нарушения норм социалистического общежития, так то: пассивность в чтении материалов съездов ВКП (б) - КПСС, неучастии в активной жизни всего советского народа в построении коммунизма, отгороженности и зашоренности от основных масс советских трудящихся, космополитизм, отказ в проведении ежедневных политинформаций среди подчинённого ему персонала нелегальной группы по утрам, разбросанной по всей огромной стране вероятного противника, отказ в приветственном письме в адрес 16 съезда ВКП (б) и некоторых других съездов, следующих далее по порядку нумерации.
   Особо был раскритикован на партсобрании ячейки и обвинён в связи с Германским фашизмом, итальянским нацизмом, подлый коллаборационизм, глубокое внутреннее и наружное буржуазное перерождение, сотрудничество с буржуазным правительством компрадорского Китая, грязными, немытыми отщепенцами в рядах КПК.
   За это опять осуждён, как иностранный шпион, заочно, очередной тройкой в составе двойки, на десять лет, так как одного из тройки арестовали и расстреляли самого, прямо во время чтения заочного приговора по делу Колотушкину.
   Надо отметить читателям, что всё это время он находился на нелегальной работе за границей, в стране вероятного противника.
   В правительстве гоминьдана также имел взыскания за покидание фронта во время боевых действий в тыл, якобы на заслуженный отдых, поправку здоровья, в гости к семье. В это время он проводил активную работу по передаче связникам отчётов и разведматериалов, инструкций, листовок и боевых листков другим разведывательным группам, отправлял докладные записки, донесения, анонимки в ЦК КПК, другие организации, писал многочисленные научные статьи в журналы разного социального направления, письма, просто доносы, как полагалось партийной инструкцией.
   За эти отлучки его штрафовали, выносили порицание на заседаниях партийной организации гоминьдана в дивизии, отправляли на гауптвахту, после чего сразу переводили под домашний арест в штаб дивизии. Так как сидеть на гауптвахте было совершенно некогда, бои не прекращались ни на день, японские войска не интересовались состоянием гоминдановских войск и их гауптвахтами, лекциями и политинформациями, и упрямо рвались к границе СССР через территорию Китая.
   Правительство КНР неоднократно отмечало его двурушничество, пассивность при наступлении войск гоминьдана, подозрительные знакомства, наводящие на след, непонятный алкоголизм с запоями, любовь к деньгам, в том числе деньгам противника, которые Цзы-Му всячески собирал для себя и своей нелегальной работы, вооружая на них отряды корейских крестьян, которых частично возглавил его старый друг, товарищ Ким-Ир-Сюн.
   Поэтому ему неоднократно ставили на вид, выносили выговор, строгий выговор, временно выгоняли из партии в кандидаты партии, из кандидатов партии постоянно выгоняли просто в народ, часто пинками, а затем принимали назад в кандидаты, а потом и в саму партию, по мере необходимости. Неоднократно арестовывали и часто серьёзно подозревали, совершали простые и подлые провокации. Дважды судили как шпиона гоминьдана и один раз как корейского шпиона, работающего на японских империалистов. Дело удалось замять большими взятками, широко используя вражеские деньги сумками. Несколько раз перед ним даже извинялись, один раз посмертно, два раза переписывали трудовую книжку с чистого листа.
   Разведка Японии разыскивала его под разными именами как пятерых или шестерых разных лиц, работающих на гоминьдан, китайских коммунистов, советских коммунистов, последнего агента корейского императора, английского и американского шпиона, внештатного сотрудника разведки Франции.
   По всем пяти лицам были проведены тщательные оперативные мероприятия, выявлена их вредоносная сущность для интересов японской империи, установлены явные связи с соответствующими вражескими разведками.
   Гуманнейший императорский суд Японии заочно вынес решения по всем пяти отвратительным лицам, нарушающим своей грязной деятельностью священный покой божественного императора Японии. При поимке всех пятерых следовало тотчас расстрелять в присутствии большого скопления народа, неважно, какого. Шестого же следовало отправить этапом в Японию для допроса, с последующим содержанием в тюрьме строгого режима, ориентировочным сроком на тридцать лет, целиком из гуманных соображений для изучения личности, повадок в неволе. Также предписывалось сообщить о его примерном наказании для всей мировой общественности в центральных газетах Японии, газетах других дружественных стран.
   В 1920 году был неожиданно пойман и расстрелян последний агент корейского императора. Однако потом его ловили ещё дважды, в 1925 и 1928 году, вполне успешно. О чём есть соответствующие документы армейской разведки и подписи официальных лиц.
   Шпиона гоминьдана ловили четырежды, в 1925, 1926, 1932, 1938 годах. Дважды успели расстрелять, один раз он убежал, совершив дерзкий побег, зарезав пятерых конвоиров остатками лезвия для бритья, которые у него не нашли, а поэтому не отобрали при аресте. Того, которого поймали в 1938 году, обменяли на пленного японского майора, который не успел сделать харакири, у одного из подразделений гоминьдана. Был ли обменянный тем разыскиваемым по специальному списку, или простым самозванцем с винтовкой арисака, компетентные японские органы установить не успели, так быстро был проведён обмен.
   Работающего на разведку Франции видели в деле только один раз, когда он поджигал в Индокитае склад с соломой для нужд императорского японского кавалерийского полка. Мокрые спички солому не зажгли, а поэтому японский патруль смог отстоять награбленное для японской императорской армии сено ценой долгой перестрелки и упорного преследования агента французского империализма.
   Агент не выдержал долгого боя с патрулём из десяти солдат, выстрелил один раз из пистолета неустановленного образца в неустановленном направлении и панически бежал через речку на сампане с подвесным мотором. Сампан поджёг, уже находясь на противоположном берегу, выстрелом из пистолета в бензобак. Течением реки горящий сампан вернуло на прежний берег, где он благополучно взорвался. Пламя охватило пристань, сухие заросли и кусты, загорелся склад с сеном и ещё два склада, с продовольствием и амуницией.
   За столь важным и наглым агентом Сюрте Женераль выслали большую погоню в составе пехотной роты в сто двенадцать человек, при трёх станковых пулемётах и смелой поисковой собаке. Агента успешно гнали с гиканьем пятьдесят километров по джунглям, не разбирая под собой отсутствующей дороги, распугивая многочисленную живность, встречающуюся на пути, не обращая внимание на насекомых, пока сами не заблудились в ночи, и начали перестрелку между собой, с использованием принесённых в джунгли пулемётов.
   Через три дня к сгоревшей пристани вышло тридцать восемь человек, больных малярией, дизентерией, искусанных до полусмерти комарами, москитами, дикими пчёлами, другими насекомыми неустановленных разведкой семейств. В течение недели вышло ещё семнадцать человек, все без пулемётов, некоторые были ранены, остальные пропали без вести. К глубокому сожалению Императора, пропавшие без вести не смогли написать прощальных писем домой, и дать телеграмму императору о своём бедственном положении, своевременно попросить помощи, раскаяться в собственной немощи, осудить себя за слабость. Больше их никто не видел и в джунглях не встречал.
   Сам агент к пристани не вышел, тем более, что и жечь тут было нечего. Всё сгорело ещё в процессе погони. Хотя его очень долго ждали голодные солдаты специального подразделения, которым не давали продовольствия в качестве наказания за совершённый агентом поджёг.
   Выживший после боя унтер-офицер клялся и божился именем главного японского бога, что коварного агента задрали в джунглях медведи, как раз в момент преследования. Но письменных документов, подтверждающих это, у него с собой на руках не было. Наверное, медведи не согласились описать этот обыденный случай своей серой жизни на плохой рисовой бумаге японского производства и поставить медвежью печать на донесение в штаб полка самому господину полковнику. Поэтому устному донесению унтер-офицера не поверили, а просто занесли в протокол в качестве вероятной рабочей гипотезы.
   Советского разведчика окружили в Монголии, в старом мавзолее в безбрежной степи.
   Надо пояснить современным читателям, что речь не идёт о мавзолее великого товарища Ленина, на время перенесённого в пустыню неусыпными трудами трудящихся мира для агентурной работы, потому как тот находится постоянно не в безбрежных монгольских степях, а в сердце нашей Родины, городе-герое Москве. Не был это и мавзолей, построенный в древности монгольскими трудящимися для увековечивания памяти величественных подвигов Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Льва Троцкого или Зиновьева в пару с Каменевым. Вообще это был какой-то совершенно старинный левый мавзолей, никак не связанный с именами славных героев нашей пролетарской революции.
   По данным японской разведки советский разведчик, совершенно скрываясь под личиной буддийского монаха, долго прятался в развалинах, тщательно пересчитывая проходящие в разные стороны степи японские войска.
   Развалины взяли решительным штурмом, после короткого артиллерийского обстрела. Первые два часа монах ещё отстреливался из винтовки, а потом так ловко спрятался в развалинах, что его не смогли найти с собаками. Оказалось, что под мавзолеем имеются пещеры и другие культовые постройки неизвестного японским войскам стратегического назначения. Они оказались частично засыпаны от старости и в результате решительного артиллерийского обстрела императорскими войсками.
   Три дня солдаты японской императорской армии раскапывали развалины, пытаясь отыскать тело или взять в плен настырного и наглого противника. Поломав лопаты, страшно устав, они, по приказу командира, вовремя переменили тактику и решили закопать все выходы, чтобы коварный противник не смог вылезти из развалин и подло ударить ночью в спину смертельным ударом. На это ушла неделя напряжённых трудов и тонна аммонала. За эти неуёмные труды некий поручик Оси-Яма, командир двести восемьдесят четвёртого отдельного пехотного батальона, получил ценную награду из чьих-то высокопоставленных рук прямиком на грудь. Получил ли награду за это сам прикопанный Матвей Колотушкин, автор не знает. За что он получал свои награды было обрисовано совершенно туманно. Вполне возможно, что очередной орден Трудового Красного Знамени как раз и был той знаменательной наградой за нападение и бой в одиночку против несчастного двести восемьдесят четвёртого отдельного пехотного батальона императорских японских войск. Сколько труда ему пришлось приложить, занимаясь самовыкапыванием из засыпанных подвалов, где монастырская братия раньше, пятьсот лет назад, хранила овощи, фрукты и воду, знает только сам рано поседевший на подпольной работе в развалинах мавзолеев Матвей.
   Агент английского империализма официально погиб при потоплении английского линейного крейсера "Рипалс" десятого декабря 1941 года. Линейный крейсер погиб вместе с линкором "Принс оф Уэльс", после атаки тридцати четырёх горизонтальных бомбардировщиков и пятидесяти одного японского торпедоносца, взлетевших для этого дела прямо из Сайгона. В этот момент путь агента английского империализма оборвался.
   С агентом американского империализма японские представители в последний раз воочию встретились в момент подписания капитуляции, на борту американского линкора "Миссури", второго сентября 1945 года. Агент, как и обычно, злобно скалил зубы вставной челюсти, безнаказно грозил кулаком, карами и скорым судом многим присутствующим, из числа высшей японской администрации. А самое ужасное, - плохо отзывался о священной особе императора, облыжно понося её нецензурными простонародными словами из разных языков мира. Конечно, в таких тяжёлых условиях поймать его и справедливо осудить императорским судом, привести приговор в исполнение, не представлялось возможным даже для гуманного императорского суда.
   Участвовал в огромном количестве всяких секретных, суперсекретных и совершенно секретных операций во всех концах света, куда только сумел проникнуть по приказу свыше. Доподлинно известно об его участии в следующих операциях: "Рекогносцировка", "Верный оппортунист", "Два пучка и три соломинки", "Бурый крест", "Смерть ортодоксам!", "Малиновый закат", "Лазурный восход", "Призма на колёсиках", "Три луны и одна девушка", "Махорка в небе", "Внимание, кактусы!", "Клопиная история". Ряд фактов заставляет подозревать его участие в других сложных предвоенных разведывательных проектах: "Изюминка в подшипнике", "Новый Герострат по прозвищу Хома", "Октябрьская маёвка в сентябре", "Портативный анабиоз", "Шесть ароматов в одном флаконе", "Дисфункция в Сатурне", "Сатурн почти сломался", "Сатурн на гарантии", "Сатурн на капремонте", "Сатурн на повторном ремонте", "Взрыв Сатурна".
  
   ОДНА ИЗ ОПЕРАЦИЙ ГЕНЕРАЛА КОЛОТУШКИНА, РАССМОТРЕННАЯ БОЛЕЕ ТЩАТЕЛЬНО.
  
   Операции были разные, с целями политическими, религиозными, клеветническими, патриотическими, советскими, подрывными, террористическими и просто шпионскими. Например, "Два пучка и три соломинки" была чисто политической, без всякой "мокрухи", или малой доли благородного пролетарского терроризма. Цели были поставлены широкие - выявить вероятных противников и друзей в ближайшей большой войне, которую с нетерпением ожидало руководство. Официально считалось, что у единственного пролетарского государства мира среди буржуазных государств не может быть друзей и союзников, поэтому все они являются его лютыми врагами и со всеми ними надо будет воевать до полной победы или полного поражения. Но воевать со всеми сразу даже и у нашего бодрого руководства вызывало мало энтузиазма. Поэтому стали искать временных друзей, с помощью которых можно было бы разбить кучи явных врагов на первом этапе гигантской битвы народов. Самый главный теоретик страны покурил трубку от души, навонял дымом на целый этаж и точно заявил в кулуаре, что когда Япония, Англия и Америка подло нападут на первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян, то ему на помощь сразу выступят наши старые друзья, надежда и опора - Германия и Италия. Все выслушали это мнение с глубоким благоговением, переходящим в овации, местами просто в бурные овации. Не каждый день такое услышишь!
   Находящийся на политическом отдыхе в деревне Сырогузово Колотушкин получил новое важное задание от партии и правительства через посредство запыхавшегося курьера, въехавшего на запаренной лошади прямо в баню во время купания. Колотушкину, голому и в мыле, вручили секретный пакет, где ему предписывалось срочно покинуть приютившую деревню Сырогузово в короткий срок пять минут и тотчас проникнуть в Японию любым доступным способом, а затем подтвердить глубокие теоретические выкладки задумавшегося руководства после выкуривания очередной утренней трубки.
   Матвей бросил все запланированные дела и проник в Японию без особых проблем, успев стереть по пути с лица мыло, прикинувшись журналистом какой-то бульварной газетки тиражом в десять тысяч экземпляров, издаваемой глубоко во Франции, кажется, в Провансе, там, где хорошо наловчились делать майонез. Целью своего прибытия в страну указал выявление мнения местного японского населения по поводу подписки на свою газету, сбор слухов, сплетен, непроверенных фактов и прочей жареной информации, экспорт всего этого мусора в Европу за наличные деньги. Его не поймали на таможне за ввоз запрещённых товаров в большом количестве, так как у него таковых не было, его не арестовала подозрительная японская контрразведка, портовая полиция не проявила к нему особого интереса, но приставила, на всякий случай, наружное наблюдение из пяти человек.
   Матвей избавлялся от наружного наблюдения своим традиционным способом. Он заходил в питейное заведение и слонялся по нему якобы в поисках самого лучшего места. В этот момент в заведение заходил ничего не подозревающий "хвост", приставленный портовой полицией, присаживался скромно в уголке. Матвей бросался к нему за стол и, делая вид, что знаком с пришельцем давно, заводил разговор на тему взаимного уважения старых друзей. Японцы народ уважительный, Матвей тоже. Пили за священную особу японского императора, министра обороны, морского министра, их первых и вторых заместителей, великую роль Японии в мире. Так они зауважают друг друга, что японец остаётся ночевать пластом прямо в питейном заведении, а крепко согревшийся от избытка уважения Матвей с криком "Банзай" отправлялся на важную работу, порученную ему советским правительством секретным пакетом со следами мыла. Он шлялся по портовым кабакам, городским ресторанам, посещал сомнительные заведения с гейшами, где заводил сомнительные знакомства со случайными людьми по математической системе, гарантирующей высокую репрезентативную выборку и делал статистический анализ по ответам неизвестных.
   Начал он своё путешествие с портового города Йокосука, переправился в Иокогаму, почтил пристальным вниманием Кавасаки, город Итикава, посетил Тибу, а потом и Токио. Японцы всюду уважительно шипели, отрицая свою пламенную любовь к СССР, закатывали глаза, всячески хвалили своего императора. К Англии они относились хорошо, к Америке восторженно, про Италию с Германией ничего не знали.
   Представлялся Матвей для конспирации везде по-разному, то как испанец на французской службе по имени Хосе Антонио Карабузьер, то как француз на португальской службе по имени Алонсо де Васька Альварес Мария Суареш. Оба паспорта были у него положены в разные карманы, их сделали в одном из наших министерств весьма похожими на подлинные.
   Два раза Матвей неудачно пытался проникнуть к заместителю военного министра Тодзио Хидэки, чтобы узнать его авторитетное авторитарное мнение по актуальному вопросу своего руководства, терзающего трубку мира клубами табачного дыма. Оба раза его некультурно выталкивали взашей, не подпустив на аудиенцию к воинственному генералу, герою всего японского императорского народа. После третей попытки был допущен на приём к заместителю морского министра Ямамото Исуроку, участнику русско-японской войны.
   Первые пять минут церемонно представлялись друг другу, показывали визитки, паспорта, раскланивались, выражали одобрение внезапной встрече в кабинете. Потом говорили на английском языке о священной особе японского императора и хорошей погоде в Кюрасао. На этом аудиенция благополучно окончилась. Колотушкин едва успел стащить чернильный прибор со стола свирепого адмирала, напольные часы да ручку, на сувениры, чтобы подтвердить сам факт встречи подозрительному начальству по бдительному чекистскому органу. Кресло, на котором сидел Ямамото, вынести за пределы кабинета не удалось.
   По короткому разговору о священной особе японского императора Матвеем были сделаны далеко идущие выводы, однако идущие вразрез с мнением бесцельно коптящего воздух страны начальства. И не сносить бы ему головы, если бы не чернильница, ручка да замечательные напольные часы, которые он успел прихватить, подтверждающие сам факт встречи двух героев разных политических систем.
   В Москве результатами деятельности Матвея в Японии были недовольны. Это Колотушкин почувствовал сразу, как только ему передали очередную зарплату по месту фиктивного жительства. Зарплата была выдана цинковыми донгами Вьетнама в большом кожаном мешке, который занесли двое согнувшихся уполномоченных Минфином чекистов. Где им удалось набрать столь экзотической валюты, осталось покрыто мраком социалистического строительства. На территории французского Индокитая уже сорок лет ходили индокитайские пиастры 900 пробы серебра, исходя из твердого соотношения: один пиастр равен десяти французским франкам. Для обмена зарплаты на нормальную валюту для своих ежедневных нужд Колотушкин был вынужден покинуть пределы СССР и проделать ряд рискованных финансовых операций, называемых в развитых буржуазных странах мошенничеством и спекуляциями валютой и недвижимостью. Начинать пришлось с поездки в дельту Меконга, в поисках затерянных селений, где жители не знали о прошедшей сорок лет назад денежной реформе в стране. Там он и сбыл сомнительную валюту в обмен на всякие услуги, совершив несколько сделок, связанных с куплей и быстрой последующей перепродажей разного имущества, включая строения, гнилые катамараны, тюки с прелыми товарами для запутывания следов. Так закончилась эта операция нашего славного героя.
   На этом секретное досье замечательного секретного человека Матвея Колотушкина лирически обрывалось по прозаической причине.
   Давно списали легендарного Матвея со счетов всяких секретных органов. Говорили, что ему уже сто лет, а некоторые, что уже и все сто двадцать! Что так долго в наших органах люди не живут, а сам Колотушкин, это страшная легенда, дитё ужасного эксперимента, проведённого в стародавние времена в недрах НКВД по выведению клона человека будущего лично товарищем Лаврентием Берием. Что на самом деле их было трое, агентов под одной фамилией, для подстраховки друг друга. Если одного случайно убьют, то другие как ни в чём не бывало продолжат свою опасную работу по обману вероятного противника.
   Дело на старинного генерала Колотушкина, легенду ЧК-ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ сдали в пыльный архив. А когда наступил в стране энергетический кризис, и за неплатежи архив отключили от тепла, то старыми, ненужными делами архив и рядом стоящие здания отапливали весь холодный период, вплоть до восстановления скупого финансирования со стороны забывшегося государства. Только остатки дела Колотушкина случайно уцелели, и мы смогли представить их на суд нашего читателя. Читатель вправе спросить, что стало дальше с удивительным товарищем Колотушкиным, как он продолжил далее свою героическую жизнь, полную опасностей и лихих приключений во славу родной страны с перманентным кризисом и борьбой?
   Дальнейшая его жизнь протекала тяжело, но привычно.
   По возвращении на историческую Родину его не признали за своего, сразу арестовали и много лет скрупулёзно допрашивали, стараясь получить разнообразнейшую информацию, прежде чем условно-досрочно выпустили на относительную свободу. Постоянную семью он так и не завёл, целиком и полностью полагаясь на разумные инструкции Центра. Внебрачные дети его разбежались по сторонам света и возвращаться в таинственную, неведомую страну СССР не рискнули. Да что там дети, уже его правнуки неопределённой азиатской национальности бойко разбежались по миру, как клопы по матрасу в советской гостинице захудалого уездного городка. Так и остался Матвей Колотушкин совсем один. Точнее, один на один с приютившей его после тюрьмы любимой Родиной.
   После счастливого возвращения на Родину и выхода из тюрьмы на заслуженную пенсию приключения Колотушкина не закончились. Начиналась новая эпоха в его жизни. Первое время он подрабатывал в некоторых малокомпетентных органах как эксперт по Юго-Восточной Азии.
   После повторного выхода на пенсию он устроился для подработки в милицию. Использовался обычно на агентурной работе, выдавая себя в камере за бомжа нужной милиции национальности. Квартиры ему сразу не выделили, логично мотивируя тем, что его возвращения на родину никто никогда не ожидал и квартир заранее ему не готовил. Хозяйство-то у нас плановое, социалистическое, а не хаотическое, как при капитализме! Госплан у нас головастый, о каждом крестьянине загодя думает, сколько ему на пропой-прокорм пойдёт, сколько он по дороге потеряет, сколько Родине в закрома отдаст, если припугнуть как надо уголовной ответственностью, сколько председателю колхоза к влажным рукам прилипнет. Поэтому попросили героя Доггер-банки и Харбина лет пять подождать, пока дом для таких как он внеплановых возвращенцев достроят. Он полностью согласился со столь разумными доводами и тихо молвил на корейском:
   - Подожду Госплана, какие мои годы!
   А тут как раз кирпичи в стране закончились. Ещё вчера вроде были, а сегодня закончились вне плана Госплана. Поэтому сытная спокойная жизнь в камере с интересными людьми на агентурной работе его временно устроила.
   Спрашиваете, зачем он всё время подрабатывал? Сколько можно работать да подрабатывать? Ведь всех денег не заработаешь! Это всякий философ-материалист знает!
   А деньги ему были нужны для оплаты партийных взносов в четырёх партийных организациях мира, в которых он продолжал состоять по старой привычке. Да разбежавшимся по всему миру внучкам и правнучкам на конфетки в обёртке. Но и агентурная работа надоела старому агенту. Не для того он на пенсию во второй раз вышел, чтобы опять агентом подрабатывать. Захотелось ему разнообразия в работе.
   Недолго размышлял Колотушкин над своей дальнейшей судьбой, неделями не горевал, сутками не плакал, а только беззвучно пошамкал некоторое время губами. Был он человек дела, а не гений опоздавшей мысли, он сразу нашёл своё новое поприще, верное призвание, свой новый Клондайк.
   Клондайк располагался недалеко от Москвы и представлял собой обычную городскую свалку широкого профиля. Это только непосвящённому человеку кажется, что на помойке делать нечего. Нет, дорогой товарищ, на помойке есть что делать!
   Действительно, на помойке активная жизнь продолжалась днём и ночью. Непрерывно подъезжали вереницей большегрузные машины и выбрасывали новые порции "добра" прямиком на землю. На привезённое гуртом накидывались бомжи и прочий асоциальный элемент, попавший на торжество жизни. Они целенаправленно искали то, что им было необходимо, вырывая его друг у друга из рук с проклятиями, затрещинами и тумаками. Чуть дальше бульдозеры создавали огромный холм из вновь привозимого, любовно называемый в среде бомжей пиком коммунизма.
   От работы трёх десятков бульдозеров стоял оглушительный грохот, заглушаемый лязгом гусениц, в котором глохли крики дерущихся бомжей. Во многих местах свалка горела едким, вонючим дымом, выбрасывая в воздух десятки и сотни тонн ядовитых веществ ежечасно, разъедающих глаза, лёгкие и кожу работающих, постоянных её обитателей. Низкий дым стлался над поверхностью свалки так, что полностью закрывал горизонт, и самого пика коммунизма не было видно, он только грозно угадывался где-то в туманной вышине. Всё напоминало сцены из Апокалипсиса и какой-то там по счёту и очереди мировой войны за светлое будущее всего мира.
   Эти сцены грели душу озябшего Колотушкина, так привыкшего к перманентной революционной войне, построению коммунизма и жуткой вони, обычно связанной со всем этим. Всё это мило напоминало ему молодость, каторжные стройки пятилетки, только вертухаев с трёхлинейками кругом не было.
   Попав на новое место, Колотушкин быстро освоился, завоевал заслуженный авторитет и стал одним из самых уважаемых обитателей помойки, так как говорил сразу на нескольких языках матом. Кроме разговоров на пяти или семи языках, он прекрасно владел многими приема восточных единоборств, западного бокса и занимательными особенностями русского мордобоя. Его рассказы на китайском языке, сопровождаемые поучительными манипуляциями рук и ног, других частей тела, всегда хорошо понимались сообразительными аборигенами помойки, привыкшими к обращению с милицией, другими представителями властей.
   Колотушкин сразу понял, что жизнь на помойке далеко не соответствует идеалам социализма, требует качественной наладки, подгонки под высокие стандарты, спускаемые сверху для выполнения. Поэтому перво-наперво Матвей создал крепкую коммунистическую ячейку из политически сознательных бомжей. Потом политически активные бомжи вовлекли в ячейку остальных. Тех, кто уклонялся от вступления в ячейку, гоняли по всей территории помойки, с простым и естественным предложением - сдать взносы за пять лет, срочно исправиться, отступиться от оппортунизма и вступить на верный ленинский путь, по которому завещал бежать нам Сталин. Не надо думать, что взносы требовали деньгами. Откуда у бомжей деньги за пять лет? Нет, взносы брали пустыми бутылками, металлом по весу и картоном в упаковках, бумагой в пачках. Всё это сдавалось в соответствующие заготконторы, а деньги переводились банковскими переводами на революционные дела. Например, на помощь Нельсону Манделе в тюрьме ЮАР, голодающим неграм в пустыне Сахара, на построение разрушенных крестьянами колхозов в Анголе, вооружение банд и других формирований повстанцев разных мастей, направлений. Часть взносов шла прямиком в ЦК КПСС, чтобы получатели не умерли от голода.
   А потом пришла осень. Нет, конечно, пришла не совсем осень, а так называемая перестройка.
   В начале партячейка продолжала функционировать в обычном порядке.
   Но постепенно налаженный ритм образцовой бомжовой ячейки общества нарушился. Мусора стало меньше, а сам он стал жиже. Бутылки совсем исчезли из состава вновь поступающих отходов. А чем взносы сдавать? На одном картоне с жестянками повышенного плана не выполнить! Потом стало ещё хуже. Куда-то пропал приёмщик жести. Кто-то, наслушавшись вражьих голосов, подлых подстрекателей, не преминул воспользоваться этим печальным событием в жизни дружного коллектива, временными трудностями и пустил среди обитателей нехороший слушок. Вроде приёмщик этот и не пропал вовсе безвестно, на окраине помойки с пробитой головой, а чудным образом в Израиле металлургический комбинат купил на ворованные деньги. Кто бы подумать только мог?! Кто-то что-то где-то видел, но категорически в этом не признавался, а только частично версии распускал. Поползли всякие ужасные слухи, один другого страшнее и социально опаснее.
   Хотел Колотушкин провести настоящее расследование в коллективе, кто дезу пустил, но потом передумал. А вдруг это не деза, а правда? Как тогда коллективу в подбитый глаз глядеть, какие верные большевистские слова говорить?
   Скупщик картона тоже скоро пропал без следа. Даже за руку ни с одним из бомжей не попрощался перед пропажей, адреса нового не указал, не оставил, чтобы можно было при случае зайти, чайком побаловаться, водки с баранками по чашкам погонять.
   Вот так люди в наше мирное время и пропадают. Всё разрушила проклятая перестройка, весь коммунизм на помойке обрушила, не стало былого счастья и пропала вся гармония!
   Потом наступил следующий этап великого кризиса: бутылки принимать перестали. Совсем стало голодно социально незащищённым представителям советского народа на лучшей свалке столицы, часто занимающей первое место в социалистическом соревновании.
   Пытался Колотушкин с пустыми бутылками в банки ходить, где раньше у него взносы на особые счета принимали. Но начались неприятности со швейцарами. Конечно, Матвей себя в обиду не дал, и перекинул закрывающего путь швейцара через проезжую часть дороги, сам же смело ворвался с мелодично звенящим мешком в операционный зал. Мешок-то у него взяли, после довольно настоятельной просьбы, но потом приехал СОБР в большом автобусе и отряд ОМОНа на грузовиках "Урал". И мешок Колотушкину тотчас назад вернули. А ведь зря они так глупо поступили! Им же дороже стало! Лучше бы мешок по тройной цене безналом купили, всё бы дешевле разгрома банка обошлось.
   Объединёнными усилиями отряды милиции повязали рьяного плательщика, который так и не смог выполнить своей исторической миссии перед разными партиями мира, ожидающими денежных обычных поступлений из Центра.
   В результате неудачной оплаты пострадали практически все участники создавшихся в стране неплатежей, кроме тех, кто успел попрятаться в дальние комнаты конторы банка да вовремя закрыться на броневые засовы. Я не буду говорить о тех организациях и частных лицах, которым не удалось получить деньги на свой счёт для продолжения напряжённой революционной борьбы.
   Колотушкину выбили вставную челюсть, его старую гордость, которой он всегда хвалился перед новыми и старыми друзьями и которую делали три месяца по спецзаказу в поликлинике четвёртого отделения Минздрава СССР, сломали три ребра, оторвали, сгоряча, протез. И собственным же протезом нанесли несколько опасных травм где попало по всему телу, не внимая старым заслугам героя Доггер-банки. У него даже не потребовали личных документов, оправдывающих присутствие в банке с мешком бутылок от разных напитков.
   Не надо думать, что Колотушкин мог спокойно вытерпеть такое незаслуженное хамство при оплате партвзносов своей ячейки, изъятия из жизненно важного цикла жевания челюсти, потерю дорогого протеза, содержащего драгметаллы. В свою очередь он раздал двадцать пять синяков и тридцать шишек приехавшим в банк без цели совершения банковских операций, стараясь оделить всех и каждого, равномерно, как принято при социализме, никого зазря не пропуская, отдельно дав звонкую затрещину администратору операционного зала. Чтобы выступал на производственном собрании короче, а выступив, передавал своё слово другим, не задерживая хода собрания до прихода второго отряда милиции.
   От больших травм приехавших бойцов спасло только их количество, да наличие бронежилета и каски на каждом.
   Операционный зал пострадал мало. После затрещины Колотушкина администратор зала своим телом разрушил хлипкий уголок отдыха в углу, переломив журнальный столик при падении. Один из бойцов, головой в каске, как раз попал на приём к напуганной операционистке, после удара ногой Колотушкина. Голова бойца застряла в окошке, но оплатить своих счетов он не смог, как ни старался. Да и как он заплатить мог, если его голова в окошке застряла, а руки с деньгами остались по другую сторону бронированного барьера? Пока каску с той стороны окна с головы не сняли, он был вынужден развлекать операционистку анекдотами и рассказами из трудной милицейской жизни, подставив заднюю часть тела под случайные удары дерущихся. А в этот момент за его спиной развивалась драма жизни старого человека-легенды.
   Головой другого ОМОНовца Колотушкин успешно пробил вентиляционное отверстие в непробиваемом стекле.
   Из имущества у милиции пострадала каска этого бойца, которую сломал Матвей уже от отчаяния. У банка нарушилась электропроводка, погорели все компьютеры после короткого замыкания в люстре, от которого начался небольшой локальный пожар в операционном зале. Приезд пожарной команды довершил задуманное.
   Понимая, что сегодня взносов заплатить не придётся, а завтра он точно в банк не попадёт, Матвей схватил одну из оставшихся целыми бутылок из мешка и ловким движением запустил её в декоративную люстру стоимостью три тысячи долларов. Движение это было у него чисто рефлекторное, автоматическое, с сорок первого года, когда он лично обучил двадцать тысяч человек ополченцев из числа студентов и преподавателей московских ВУЗов как надо правильно встречать танки Быстрого Гейнца Гудериана.
   Это было последнее, что он успел сделать самостоятельно в тот грустный день повальных неплатежей, общего кризиса банковской системы. Больше платить взносы в этот банк Матвей Иванович не ходил.
   Первый этаж у банка обгорел, а второй так вообще обрушился. Да и к партийной работе Матвей Иванович охладел, после удара протезом по голове, несколько раз кряду. Было сильно обидно, что взяли массой в тесном помещении банка, где не было места развернуться как надо, показать класс, а противотанковой гранаты он с собой в тот раз в банк не захватил по старческому склерозу. Шёл же ведь с другой целью, не банк брать, а только взносы платить! Так плохо на душе не было даже в Моабитской тюрьме Берлина и на допросе в японской контрразведке. После такого стоит подумать и переосмыслить свою жизнь и последующую жизнедеятельность, сменить планы на будущее.
   Из КПЗ Колотушкина сразу вызволили старые товарищи по работе как только он смог сказать верный пароль нужным людям, продублировав его условным стуком в стену камеры головой. Это случилось намного позже, чем могло бы.
   Вначале мешало то, что он был без сознания и вообще ни с кем из сокамерников ни на какие темы не разговаривал, никакими мыслями с ними не делился. Даже сообщение, что наши футболисты продули на чемпионате, не вывело его из состояния общей глубокой задумчивости. Хотя некоторые горели желанием поговорить с ним сразу по прибытию в КПЗ, узнать, с какой целью он тут находится, есть ли у него какие явки, заначки по телу, окурки, какие-либо пароли, анаша, водка и тому подобное. Потом он очнулся и стал вяло разговаривать, но его никто не понимал. То ли говорил Матвей на китайском, то ли без вставной челюсти его русский язык присутствующие до конца не понимали. Пришлось вызвать переводчика из одного ответственного органа. Как только обстановка частично прояснилась, друзья прислали машину, оперативно разобрались в случившемся, помогли отвезти тело в военный госпиталь на лечение. Челюсть изъяли из вещественных доказательств дела, вернули владельцу с извинениями сразу после капитального ремонта.
   Ловкий мошенник-адвокат подал ходатайство, что его подзащитный никого в своей долгой жизни ни разу не кусал и кусать в банке не собирался, не за этим делом в банк с мешком пустых бутылок ходят. Он же достал справку с печатью установленного образца, полностью подтверждающую вышесказанное. А в отделении милиции публично заявил, что за членовредительство седого ветерана двумя отрядами милиция на закрытом суде милиция разведке за всё ответит.
   Дело мгновенно прекратили за отсутствием улик, вещественных доказательств и отсутствием постоянного места жительства у потерпевшего ущерб Колотушкина. Каких-либо особых жалоб от ОМОНа с СОБРом на плохое поведение Колотушкина при задержании не обнаружили, банкир от иска благоразумно отказался, справедливо опасаясь за свою жизнь, даже выдал кой-какую компенсацию, которая полностью ушла на оплату мошенника адвоката.
   Отлечившись положенный срок, Матвей Иванович принял делегацию сослуживцев по старой работе в разведке, которые рекомендовали прекратить партийную деятельность, а уж тем более опасный сбор взносов.
   - Не те времена на дворе наступили, - скорбно говаривал седенький генерал-майор, которого благополучно доставили до госпиталя на служебной машине "волга" в сопровождении джипа с охраной и бронетранспортёра, замаскированного под похоронный автобус с оркестром.
   - Нынче партийная коммунистическая работа не в моде. А за взносы лучше вообще не браться! Пока собирать будешь, всякого о себе и партии наслушаешься. Сдавать будешь - опять неприятность! Могут запросто в морду дать, увидев сумму причитающегося для сдачи в партийную кассу. Поэтому лучше лежите в госпитале, товарищ генерал-полковник, поправляйтесь на заслуженном отдыхе, не высовывайтесь, выздоравливайте, - ненавязчиво советовал товарищ по плащу и пистолету маузер с дарственной надписью, почтительно заглядывая в подбитые глаза старшего по званию, незаметно подливая в его капельницу французского конька из заветной литровой бутылки.
   Конечно, Колотушкин внял мудрому совету старого друга, который был моложе его лет на сорок.
   - Помнишь, Жорик, как я тебя, тогда малолетнего сопливого пацана, с грязным пузом и чёрной спиной, из-под японского танка за сапоги вытаскивал? А ты, глупый, отбрыкивался, пока сапоги не потерял! Наверное, думал, что это японцы тебя в плен тащат!? До сих пор не могу понять, что ты там такое ценное искал? Может, потерял что ненароком, комсомольскую путёвку, к примеру? Или заснул от преждевременной усталости, потери революционных сил? Танк же тебя запросто раздавить мог, просто не заметив!
   Немного обиженный неприятным воспоминанием детства, Жорик, в звании генерал-майора засопел и ответил:
   - Забываете Вы, Матвей Иванович, что был я тогда уже не пацаном с грязным пузом и спиной, а лейтенантом советской армии, командированным в НОАК с целью получения и передачи боевого опыта. Пузо испачкал, пока до танка по земле в грязи полз, а потом он на меня грязным днищем наехал, в землю вмял, да маслом с грязью перемазал. И ничего там я под ним не искал ценного. Всё ценное у меня ещё до командировки отобрали. Я хотел его гранатой подорвать, да пока полз, граната в пути потерялась.
   - Вон оно как обернулось, а я всё никак не мог понять, кто это гранаты по дороге к танку разбросал! - Колотушкин опять вернулся к постельной реальности, скрипнул вставными зубами, - было бы это дело в банке лет двадцать назад, я бы от них по потолку убежал и протеза бы не оставил!
   Жорик с ним охотно согласился. Это не был горячечный бред Матвея Ивановича после схватки с ОМОНами, или результатом подлива в капельницу французского коньяка в большом количестве. Бегать по потолку было любимым развлечение Матвея Ивановича в молодости и иногда даже в более зрелые годы. Любил он это дело, по потолку бегать, гекконов ловить.
   Выйдя с неожиданного отдыха, Матвей Иванович партячейку бесповоротно распустил. Думаю, что это было зрелое решение, продиктованное естественной необходимостью. Если при каждой сдаче взносов погром в банке устраивать, с двумя отрядами милиции драться, подставляя, ради далёких неизвестных заморских друзей, своё тело под удары личного протеза, то жизнь в ячейке нормальной не покажется.
   Собрал он товарищей по работе, выпустил надлежащий плакат, наладил предварительную агитацию. Тему собрания до начала самого собрания не раскрывал, боясь опечалить друзей, травмировать душевно, подорвать их хрупкую нервную систему.
   Однако сообщаемая им информация не вызвала шока у партийных товарищей. Никто из них не стал рвать на себе последнюю сопревшую рубаху, стаптывать ботинки в скорбном танце протеста, плакать горькими слезами и требовать возобновления платежей в иной форме, без мордобоя в банке. После знаменательного собрания жизнь настолько упростилась, что некоторые не выдержали восторга и стали окончательно спиваться.
   Но тут на коммунаров, живущих своей спокойной социальной жизнью, нагрянула новая беда.
  
   КРАТКАЯ ПРЕДЫСТОРИЯ НОВОЙ БЕДЫ
  
   Никто из счастливых обитателей Клондайка не знал, что над ними возникла зловещая тень новой беды. Эту беду никто не мог вовремя спрогнозировать из числа обитателей Клондайка, живущих простой, размеренной жизнью советских людей, ожидающих светлого завтра. Однако эта беда скоро стряслась. Это было неспровоцированное нападение банды местного авторитета и отморозка, с медицинской кличкой "Клоп - энцефалит". Первую часть клички обычно опускали, как неэтичную для столь авторитетного товарища, используя только вторую часть, научную. Большинство других авторитетов ясно не представляло, что же это такое - энцефалит, и считало это обычной кличкой ответственного товарища. Мало того, никто не знал историю появления этой клички у простого паренька с рабочей окраины. Так его называли с детства.
   Детство у него было трудное, прогрессивное, но очень тяжёлое.
   Отец строил новое общество и всё время пил, ничего не оставляя горячо любимому сыну, а мать во всю радовалась наступившей счастливой жизни и непрерывно гуляла, ожидая скорого прихода светлого будущего. Поэтому воспитанием любознательного ребёнка некому было заняться, кроме дворовой шпаны. Она-то и научила его пить, курить и громко нецензурно говорить. Но этого пытливому ребятенку показалось мало. Ему хотелось большего, настоящей взрослой жизни, как у папы, мамы и товарищей по дворовым разбоям. Взлом, несанкционированное проникновение в киоск "Союзпечати", ограбление киоска, а затем перепродажа похищенного - первые этапы его славного боевого пути. На перепродаже похищенного в киоске его и взяли с поличным опытные сотрудники милиции. Отпираться было бесполезно. Так у него появился первый в жизни срок. Потом сроки пошли друг за другом, как картинки в популярном мультфильме "Ну, погоди!". Замелькали тюрьмы, зоны, сроки. К моменту описываемых событий "Клоп-энцефалит" сильно возмужал после десятка ходок, заматерел душевно и физически, у него появилась не только парша на теле среди многих наколок, склероз в мозгах, камни в почках и печень, полная огня, но и заслуженный авторитет в криминальных массах зоны.
   На днях он как раз "откинулся" с зоны. Что в переводе на нормальный русский язык означало, что он вернулся из тюрьмы домой, после отбытия очередного заслуженного срока.
  
   КОНЕЦ КРАТКОЙ ПРЕДЫСТОРИИ НОВОЙ БЕДЫ
  
   Встретили его подельники хорошо. От тюрьмы везли с почётом, эскортом, на старом мерседесе, в пяти машинах. Довезли до самого ресторана "Новая жизнь", помогли выйти из машины, и уже в ресторане отметили это знаменательное событие в старом русском стиле, на полную катушку.
   Отмечали три дня и три буйных ночи. Ресторан не закрывался и гудел как улей, в который сунули пук горящей соломы. Пели мурку, непрерывно исполняли собачий вальс, все популярные песни зоны из репертуара Круга, Шуфутинского, а спиртное лилось рекой.
   К третьему дню некоторые отмечающие событие внезапно заметили, что самого виновника торжества давно не видно среди торжествующих. Начались лихорадочные поиски в округе. Несколько часов пьяные мордовороты мотались по окраине на машинах, пока один из оставшихся в ресторане не нашёл обделавшегося виновника торжества под столами.
   Вначале подумали, что кореша порешили конкуренты из соседней банды, воспользовавшись плодами праздничной неразберихи. Собрали децентрализованный народ, пересчитали патроны, стволы и заточки, сделали пару пробных выстрелов в воздух, разогревая стволы перед решительной схваткой. Решили тотчас ехать на разборку с конкурентами. Уже машины завели, подмогу по мобильникам вызвали. Но официант вызвал врача для диагностики состояния виновника. Тот смерть диагностировать отказался, и сослался на сильное алкогольное отравление представленного для осмотра тела.
   Врач предложил поместить виновника торжества в реанимацию, для спасения ценной для общества жизни. С диагнозом большинство братвы согласилось, но в реанимацию отпускать тело отказались.
   - Он и так на зоне без алкоголя настрадался, пускай полностью кайфа вкусит!
   Вонючее тело вкушающего кайф перенесли на свежий воздух, на обочину, заботливо положили головой вниз на скатерти, взятые со столов, чтобы не захлебнулся содержимым желудка. Выставили вокруг круглосуточную охрану и оставили отдыхать на природе. Отдых проходил нормально, только много мух к нему на запах слетелось, пришлось дихлофосом отгонять.
   Проспавшись через сутки, неординарная личность очнулась, употребила стакан водки для опохмелки и, не переодеваясь во фрак, манишку и галстук-бабочку, принялась выяснять подробности дальнейшей работы.
   Оказалось, что у него не только проблемы с одорацией, но и с работой. Все подходящие места братва уже заняла. Для появления новой работы надо было напасть на соседских конкурентов, перестрелять их с десяток, оттеснить в соседнюю область и овладеть их бизнесом. Этот путь не был чем-то необычным или трудновыполнимым. Всё упиралось в то, что оттеснённым в соседнюю область могло прикатить мобильное подкрепление, лишив победителей работы и, попутно, жизни.
   - Ты братан извини, но с работой у нас проблемы. Есть только одно место, на которое пока никто не претендует. Уж больно там воняет сильно. Но ты к этому делу привычный, поэтому если это по тебе, то бери, братан. Нам для такого заслуженного братана этого места не жалко. Получай свалку в своё полноё распоряжение! Мы тебе ещё двух шестёрок дадим. Для трудоустройства, будут помогать бомжами командовать. А если помощь понадобиться, так только звякни! Враз сбежимся!
   Так справедливо решил сходняк. Сходняк всегда решал справедливо. А как иначе? Сходняк, это тот же пленум ЦК в натуре, что решит, то сразу и сделает!
   Энцефалит только поморщился, подозрительно принюхиваясь, но со сходняком согласился. Он ещё не определил, откуда запах появился, голова была занята другими важными мыслями.
   Ладно, пока он на свалке пооботрётся, осмотрится, а потом можно уже и на лучшее место претендовать, в районе садового кольца.
   Сходняк разъехался в разные стороны, а с Энцефалитом остались двое.
   Один мелкий, небритый, чрезвычайно наглый, весь в дешёвых наколках, из шпаны, присланный на обучение, как в своё время командировался сам Энцефалит. Другой мордастый, бритый с головы, из спортсменов, оставленный на радикальное усиление мелкого.
   - Ну чё, - отдал первый приказ Энцефалит, даже не интересуясь именами и кличками впервые увиденных им подчинённых, - бегом на помойку, разберитесь, кто там пахан, что за дела! Почему давно не платят?
   Подчинённые, не стали говорить "есть, яволь", щёлкать каблуками, прикладывать руку к голове для отдания чести качающемуся начальству. Такого устав грабительской армии нашей страны не предусматривал. К пустой голове только у американцев в армии руку подносят, для отдания чести. А у нас только к голове, прикрытой фуражкой стандартного образца или пилоткой да каской. Да и не было у них чести, чего зря рукой по воздуху махать? Они опрометью бросились в машину "шестёрку", которая взревела мотором и, не жалея испускаемой сажи и покрышек, рванулась в сторону городской свалки.
   С этого момента и началась эта история без географии.
   Колотушкин спокойно сидел в своей штаб-квартире, представляющей остаток кузова сгнившего автобуса, марку которого уже не представляется возможность определить. Окна у него были без стёкол, но заботливо забитыми жестью. На это капитальное жилище периодически "наезжали" несознательные элементы из новоприбывших на помойку, пытаясь сдать его на металл. Но Колотушкин держал тут крепкую оборону и успешно отбивал эти дурацкие поползновения.
   В углу штаба и квартиры стоял антикварный диванчик, засиженный людьми до появления пружин. Если бы кто случайно попал в штаб со стороны, он бы мог решить, что место это столь часто посещаемо людьми, что не успевают одни встать с дивана, как им на смену появляются новые, чтобы посидеть, обсудить назревшие проблемы. И от этого диван окончательно стёрся, обнажая многочисленные пружины, крепко цепляющие посетителей за определённое место, так называемую пятую точку. Для того, чтобы люди могли свободно встать с диванчика, после того, как их угораздило на него сесть, без потери штанов, на него положили кусок фанеры.
   Рядом с этим прекрасным предметом антиквариата стояло красное знамя, изготовленное из розового одеяла, неоднократно пробитое молью и засиженное тараканами, кусаное мышами и крысами, насаженное на древко из водопроводной трубы, уверенно отслужившей два гарантийных срока. Отметим попутно, что труба была не прямая, а буквой Г. Знамя было немного измазано бытовой грязью с избытком заполнявшей жилище. Возможно, что кто-то из постоянных обитателей вытер об него руки неоднократно перед едой, с целью личной гигиены, забыв о социальной.
   Над диваном, на поржавевшей стене, красной краской был написан актуальный лозунг современности: "Бомжи всех стран, соединяйтесь!". Этот же лозунг был повторен на китайском, английском, французском, испанском и немецком языках для тех бомжей, что уже полностью одичали и забыли русский язык окончательно. Рядом нарисованы эмблемы: звезда, серп, молоток с укороченной ручкой, гаечный ключ, поварёшка и кастрюля. Это были общеизвестные людям мира символы богатой, зажиточной жизни, процветания, одновременно являющиеся символами объединения прогрессивных людей планеты вокруг бомжей. Совершенно неофициально кто-то из аборигенов пририсовал череп с костями и дополнил композицию коротким, но весьма ёмким нецензурным словом русского языка из своего бытового лексикона.
   Напротив дивана стоял весьма импозантный столик, элегантно подпёртый целым кирпичом. На столике всегда валялся любимый в партячейке томик В.И. Ленина, русского советского писателя-теоретика, крупного основоположника и глубокого практика, видного деятеля своей эпохи, оставившего глубокий след в судьбе всякого.
   Томик был уже без обложки, изрядно зачитан, так сказать, сочувствующими массами "вплоть до дыр". В таком виде его было легче читать и выдирать листы на цитаты и самокрутки. Вместе с томиком основоположника и теоретика лежали некоторые другие труды, достойные прочтения с неменьшей тщательностью, тщением и вниманием.
   Раз в неделю сюда нелегально приезжал секретарь подпольного райкома партии. Первый раз он с удивлением взял обезглавленную книгу, осмотрел её, понял, кто её автор и удовлетворённо улыбнулся. Но потом понюхал свои руки и сказал укоризненно хозяевам, с некоторым удивлением:
   - Надо же, вот чудаки, даже великого Ленина в дерьмо измазали!
   Обычно подпольный секретарь садился под знамя и крепкое нецензурное слово, и начинал говорить долгие, путанные и чрезвычайно проникновенные речи о текучем моменте, описывая его в столь страшных словах, что даже бомжам становилось страшно за судьбу Родины и родной помойки. Потом он также проникновенно просил помощи и личного участия в мировой борьбе за счастье обездоленного народа. Помощь ему всегда оказывали стеклянной натурой, реже политурой, так как сами жили не богато и многого дать братьям в Африке для назревавшей революции не могли. Потом секретарь - подпольщик степенно садился в ожидающий его мерседес и уезжал к новому месту агитации, на соседнюю помойку и дальше, по полностью секретному маршруту, которым ни с кем никогда не делился в целях партийной конспирации.
   Как-то один активист, по имени Зелёная Сопля, из числа деятельно сочувствующих, часто засыпающий под речи пламенного оратора, порекомендовал ему ездить в багажнике автомобиля для большей сохранности от преследователей и гонителей.
   - Товарищ Арсений, Вы бы поосторожнее на машине по дорогам шастали, врагов на дороге много, одной милиции сколько развелось! На каждом перекрёстке стоят, неизвестно что и кого ищут! Не ровён час поймают, да в тюрьму, али сразу на эшафот! Как же мы тогда без вашего правдивого большевицкого слова, да без партейных взносов жить будем? Вы бы хоть от врагов в багажнике спрятались, побереглись. Вон он какой большой, двух боровов сразу отвезти на сдачу в заготконтору можно!
   Товарищ Арсений ласково посмотрел в ответ говорившему, с добрым прищуром глаз навыкате, также мягко улыбнулся и добродушно-доверительно ответил обеспокоенному соратнику:
   - Работа у нас товарищ такая, очень опасная. Мы ради счастья народа на всё пойдём, даже на арест с эшафотом. А в багажнике мне ездить несподручно, воздух там спёртый и пыли много, трясёт в пути сильно, запасное колесо на голову дорогой падает. Читать в пути Маркса не видно, заметки полезные делать, доклады научные обездоленным массам писать. Да и номера на нашей машине правительственные, авось прорвёмся, проскочим! И документики у меня хорошие, настоящие, депутата Госдумы!
   Зелёная Сопля и другие только подивились этому, закивали сочувственно головами и перекрестили украдкой уезжающего частого подпольного гостя.
   Колотушкин сидел на втором диване, качеством не хуже первого, массировал протез и по привычке проверял амуницию. Что-то подсказывало ему, что настоящие неприятности не закончились, они только начинаются.
   В узкую кривую дверь штаб-квартиры просунулась патлатая голова постоянного обитателя помойки по кличке Кочерга. Уж очень он любил этим предметом порошить найденное, брезгуя сразу брать ценную находку обеими руками для детального последовательного осмотра.
   - Начальник, тут к тебе приехали, - сообщил Кочерга и тотчас убрал голову из проёма на всякий пожарный случай. А вдруг это сообщение начальству не понравится? Или гости ко двору мордой не придутся? Как швырнёт тогда начальник какой тяжёлый предмет быта, да прямо в физиономию! Тот же бесценный первоисточник. Не зря он его всегда под рукой держит! От нашего советского начальника всего ожидать можно!
   - Кто, менты? - недовольно поинтересовался новостью Колотушкин, продолжая массировать протез, представляя приезд отряда недовольных ОМОНовцев, пересчитавших свои синяки, суммировавших их с шишками и решивших, что счёт остался не в их пользу после вызова в банк к мешку с бутылками.
   - Нет, это шпана, зону влияния делить будут.
   - Это как? То что ценное, то их, а то что бесценное, это наше? - в свою очередь поинтересовался Колотушкин, прекративший массировать протез от удивления новыми русскими традициями, хищнического дележа явных отходов.
   - Пусть войдут, - царственным жестом пригласил посетителей Матвей, - указывая рукой на продавленный диван для гостей, готовый выпустить свои пружины на любого пришельца. Для этого Колотушкин предусмотрительно убрал фанеру в сторону.
   - Неа, они войти не могут. Большой в дверь не проходит, а маленький без него в душегубку заходить не будет, боится. Они говорят, выходи сам на стрелку у дороги, там чище, светло, там сходняк и устроим.
   Кряхтя и постанывая, но не от скрываемого потенциального удовольствия от общения со шпаной, а от старости, поднимался Колотушкин на так называемую "стрелку".
   - И что этим незаконнорожденным понадобилось, - не спеша размышлял Матвей, выползая задом из штаб-квартиры, разминая затёкшие члены организма.
   - Небось опять палить начнут, а я свой маузер где-то давеча потерял! Постой, когда же это случилось? Уж не 1947 ли году, в Сайгоне? Или его уже тогда Хошимином называли? Нет, тогда он ещё Сайгоном был!
   Он сделал несколько китайских упражнения для восстановления памяти и тотчас отчётливо вспомнил, что маузер забрали ещё при первом аресте в СССР, во время разоблачения очередной большой группы врагов, переполнивших компетентные органы до краёв. Да так, что они прямо посыпались оттуда, через эти самые края, на головы простых граждан, как тараканы из хлебницы. Пришлось ловить их и от простых граждан отделять колючей проволокой.
   - Эх, настоящая была вещь, спецзаказ, хорошей ручной немецкой работы, не дешёвая подделка китайская!
   Колотушкин осуждающе покачал головой, вспоминая зрелые годы, не освобождённые от глупых революционных иллюзий.
   - Дурак, думал вторым маузером наградят, чтобы стрелять врагов по-македонски! Кто же знал, что тот единственный, наградной, отберут прямо на границе! Вот судьба-злодейка! Верно цыганка в Шанхае говорила, надо было вовремя в Бостоне родиться, а не задерживаться беспечно в родовых путях!
   Продолжая кряхтеть, он запустил руку под заднее колесо автобуса, покопался там недолго и вытащил небольшой свёрток неприятного цвета. Про запах мы тут не говорим, щадя чувства читателей. Сверток немного загрязнился от антисанитарных условий хранения.
   Колотушкин прекратил кряхтеть, недовольно крякнул и развернул его.
   У него на руках лежал хорошо смазанный бытовым маслом для швейной машинки экземпляр револьвера Сёмы Кольта типа "Army", образца 1917 года.
   Этот револьвер выпускался до конца Второй мировой войны, но к Колотушкину его экземпляр попал значительно раньше, так как на рукоятке имелась памятная пластинка из белого металла с поясняющим текстом: "Бойцу - интернационалисту Тони Шоймоши за массовый героизм в борьбе с махровой мировой реакцией. Ревком Читы 1922 год".
   Калибр оного револьвера был сорок пятый, а ствол после стрельбы можно было чистить просто пальцем для революционной экономии ветоши. В некоторых случаях этот револьвер прекрасно заменял отобранный ранее друзьями маузер. Это когда надо было поднести его к физиономии оппонента по социальному классу и грозно воскликнуть что-то вроде:
   - Ща мозги вышибу! Показывай, гнида, куда народное золото сховал, гад, сволочь белая, империалист похабный?!
   Далее следовали многочисленные слова русского нелитературного языка, хорошо запоминаемые и часто употребляемые интернационалистами разного рода в процессе будничной повседневной работы.
   Колотушкин удовлетворённо хмыкнул, вспоминая былое и думы, вытер лишнюю оружейную смазку именно так, как то рекомендовали народные традиции, то есть прямо о штаны, проверил наличие патронов, со щёлканьем покрутил барабан в разные стороны, засунул револьвер за брючный ремень. Но не со стороны живота, чтобы одним видом напугать дорогих гостей ещё до начала переговоров, а со стороны спины, чтобы те даже подвоха не заподозрили.
   Теперь можно было смело идти на переговоры, предварительно узнав у приятелей-бомжей, точно ли переговорщиков всего двое. Если их больше, то надо было покопаться у другого колеса автобуса в поисках другого грязного свёртка.
   - Точно их двое, - подтвердил Кочерга, боязливо отходя с пути следования Матвея. - Они всегда парой ходят, дань у магазинов собирают.
   После этих слов Кочерга сразу пропал, растворился среди отходов, замаскировался на местности, дабы не быть лишней мишенью на разборке, при стрельбе на завязавшихся переговорах.
   Возобновив кряхтение, Колотушкин поплёлся к двум маячащим в полукилометре разминающимся фигурам.
   Вот навстречу к нему двинулся мелкий, пританцовывая от лишней наглости да переполнявшей его радости, что ему впервые поручили такое серьёзное дело. Не доходя пятидесяти метров до Колотушкина, он пронзительно закричал, как это повсеместно принято у нашей шпаны при выяснении отношений:
   - Ты тут паханом? Слушай сюда! С сегодняшнего дня пахан у вас Энцефалит, а деньги будете давать лично мне!
   Колотушкин несколько растерялся от такого внезапного начала переговоров. На Востоке было не принято так сразу брать "быка за рога". Там долго интересовались здоровьем семьи, детей, жены, родственников и родителей, каждого из членов ЦК и правительства, кто из них благополучно помер, а кто живой, чем болеет как его лечат. А уж потом переходили собственно к делу.
   - Это у кого энцефалит, у вашего пахана? - удивился Матвей, - он что, прививку вовремя не сделал? А где же он его так неудачно подхватил?
   - Не твоё дело, ханыга, где подхватил! Знал, где хватать надо. На зоне, наверное! Ты это, главное, деньги носи вовремя, а мы с Энцефалитом сами разберёмся, как их тратить, да что где хватать и подхватывать.
   Мелкий довольно переглянулся с мордастым. Мордастый диалога не поддерживал, а пытался оттереть белые кроссовки от какой-то чёрной гадости, на глазах меняющей цвет его чистой обуви. От попыток очистки площадь перекрашиваемого непрерывно увеличивалась.
   - А сколько платить надо, - прямо спросил у успешных дипломатов новой постсоветской формации Колотушкин.
   - Это только сам Энцефалит знает. Вот он придёт в себя после праздника, так и сразу скажет, сколько платить. Мы и сообщим, в пути не задержимся. А ты деньги готовь, в натуре.
   - А если на сумме не сойдёмся?
   - Ты чё, в натуре, Энцефалита не знаешь? Он этого терпеть не будет! Он и так всю прибыль упустил, пока на зоне был, а кореша тут круто зарабатывали. Все хорошие места другие пацаны захвалили, а нам это говно расхлёбывать досталось!
   В этих искренних, душевных словах простого хулигана слышалась вся вселенская скорбь страданий нашего человека. Опять к ним судьба задом повернулась, опять их на говно лицом бросили, забыв дать туалетной бумаги! В этом чувствовался рок, закономерная предопределённость, от которой не уйти ни при каких обстоятельствах!
   Как тут не посочувствовать своим, родным людям, прямым выходцам из народа?!
   - В натуре я энцефалита не знаю, потому как прививку ещё во время войны сделал. Пусть ваш пахан сам для разговора приезжает! А то при таком разговоре цены не видно!
   Хулиган озлился, счёл это явным оскорблением своего непосредственного начальника и, не находя других весомых аргументов в диалоге, подбежал к Матвею, выхватил из кармана пистолет марки ТТ и стал наводить его на Колотушкина прямо в упор.
   Чего-чего, а вот этого Колотушкин чрезвычайно не любил, когда на него в упор пистолет наводят, да ещё люди, за дееспособность которых не может поручиться никто из давно знакомых. Поэтому он сразу выбил пистолет у хулигана из рук ногой.
   Пистолет описал большую дугу в полёте и совершенно скрылся в отбросах человечества.
   - Вот, нельзя так неаккуратно с оружием обращаться, - посочувствовал расстроенному этим событием хулигану Колотушкин, - оно может сильно в г - о испачкаться и испортиться.
   Хулиган, матерясь, бросился в сторону падения пистолета, быстро пробежал десять метров, но провалился в отбросы по пояс.
   - Ты туда не ходи, - добродушно посоветовал ему Колотушкин, - туда недавно двадцать машин нечистот из частных домов завезли, там утонуть можно. Конечно, нет порядка у нас на свалке. Вместо того, чтобы где в углу такое добро свалить, они недалеко от дороги всё вывалили. Бензина на дорогу пожалели. Мы местные, мы это знаем и туда далеко не заходим. А гостей часто доставать приходится.
   В этот момент мордастый сообразил, что с братаном-хулиганом происходит что-то нехорошее и медленно подошёл на помощь, стараясь не испачкаться и не проваливаться до колен.
   Когда он проходил достаточно близко от Матвея, тот обезоружил и его.
   Хулиган кричал дурным голосом в болоте, постепенно погружаясь, мордастый оглядывался по сторонам и искал способ спасения хулигана, а Матвей сосредоточенно рассматривал отобранное.
   Отобранное представляло собой чешский пистолет ЧЗ-75. Колотушкин выщелкнул обойму, пересчитал патроны. Их было как раз пятнадцать, и все калибра 9 мм.
   - Хороший пистолет, правильный выбор, - похвалил Колотушкин мордастого, - почём брал?
   - Штука баксов, - отозвался мордастый, с сожалением и страхом глядя на свой любимый пистолет в руках старого лихоимца-Матвея.
   - Переплатил ты браток, ох переплатил, - сочувственно сказал Матвей, покачивая головой в знак осуждения опрометчивого поступка бандита, рассматривая находку внимательнее, - хочешь, я тебе совсем такой же всего за семьсот долларов устрою?
   - Хочу, - моментально согласился мордастый и полез в карман за наличными деньгами, решив совершить выгодную сделку сейчас, пока другие корешки её не перебили.
   - Погоди браток, не спеши, - остановил его Колотушкин, протягивая ему подозрительную замусоленную бумажку под нос, - вот мой счёт, безналом переведёшь, а то совсем внучатам послать нечего, одно г. тут попадается. А как переведёшь, так я тебе, после проверки счёта, в течение часа покупку передам в чистом пакетике, как полагается.
   - Где полагается? - удивился бандит, которому в чистом пакетике ничего раньше на помойке не давали.
   - У нас на помойке полагается, - уверил его Матвей, пряча "Ческу зброевку" в карман.
   На том новые знакомые благополучно договорились.
   Мордастый достал бревно, подал его товарищу по сбору налогов с трудового населения, помог выползти на твёрдую дорогу, несомненно ведущую к светлому завтра.
   Хулиган всё время ругался. Наверное, остро переживал потерю пистолета со всеми патронами в обойме. Так подло обмануть доверчивого братка, выбить пистолет со всеми патронами сразу? И куда? Прямиком в д-мо! И даже ни одного патрончика не оставить для утешения, на память о дорогом оружии!?
   Среди цветастого набора ругани было трудно определить суть его претензий к участникам стрелки. Может, он завидовал своему мордастому другу? Кто их, хулиганов, разберёт? У них своя, полная героизма и горького лиризма жизнь, непонятная нормальным людям.
   Мордастый-то молчаливый, да успел на покупку нового пистолета договориться, со скидкой, гад, а ему где-то новый пистолет самому искать придётся! А как без пистолета дальше вооружённым разбоем заниматься? Ведь это самый необходимый рабочий инструмент при налёте!
   Ужасно недовольные визитом, стрелкой и вонючим результатом переговоров, они, не откланиваясь, особо не предупреждая о своём скоропалительном уходе через метрдотеля, адъютанта или мажордома, поспешно удалились на автомобиле, разнося вонь всё дальше и дальше от помойки в сторону города.
   Воняло от них сильнее, чем от их счастливого начальника, словившего кайф, сразу за пять прошедших лет, Энцефалита.
   Матвей задумался, как бы он поступил в таком неоднозначном случае. Наверное, разделся, бельё выбросил, и поехал в машине голяком, частично прикрывшись чехлом от сиденья от взглядов вечно завистливых сотрудников ГАИ.
   Колотушкин вернулся в штаб-квартиру и стал думать, как жить счастливо дальше. Надумав, он собрал актив. На пассив он не надеялся. Какой же от него толк на таком решительном собрании?
   Матвей зачитал перед собравшимися бомжами повестку дня, кратко описал политическую обстановку, призвал к терпению и долгой борьбе, которая обязательно закончится решительной победой.
   - Так они это дело не оставят! Такой лакомый кусок у них из - под самого носа уплыл, помойка, полная г-на! Сейчас таким ценным ресурсом просто так не разбрасываются! Это ведь не отходы. Это руда, базис и основа деятельности новых поколений наших людей, наша последняя надежда! Все видели, как этот мелкий недоносок в наше г-но полез, аж по грудь в него от жадности погрузился? Был бы у него экскаватор, так он бы им всю нашу свалку расковырял, всё бы себе вычерпал!
   Все недовольно загалдели. Многие видели события стрелки со стороны, из укромных мест, зная решительный характер своего вождя и боясь беспорядочной стрельбы во все стороны. Все видели, как мелкий бандит подбежал к Колотушкину, размахивая руками, видимо, требуя самый лакомый кусок помойки в личное пользование, а потом стал бегать в сильнейшем возбуждении по наиболее загаженному участку, пока не провалился.
   У всех это вызвало законное возмущение. До чего дошло! Уже и г-но бандиты у честного народа вознамерились отобрать! Что же дальше будет? За спёртый воздух платить заставят!?
   - Будем организовывать самооборону. Нам ОМОН не поможет, не станет он в это дерьмо всем отрядом ради нас мазаться.
   Но никто не одобрил создания отрядов самообороны на помойке силами прогрессивных бомжей.
   - У них оружие, власть, крепкая организация, дисциплина. А у нас что? Шесть десятков не мывшихся три года бомжей, без прописки, пенсии, гарантий и других социальных прав. Если только помощи у мирового революционного движения попросить. Не зря мы столько времени взносы на мировую революцию платим. Пусть негры на помощь приезжают, и теперь помогают нам!
   -- Как же, приедут они, если ты им дорогу в оба конца оплатишь, в валюте! Приедут, а что дальше делать будут, кто их знает? Может, они который год суммой наших взносов на революцию недовольны? Ещё же сами нас набьют, с помойки выгонят и достойно займут наше место!
   - Есть у нас оружие, - заявил Колотушкин, показывая страшных размеров револьвер Сёмы Кольта и отобранный пистолет бандита Ческа Зброевка-75. ТТ достать из человеческой топи не удалось. Этот пистолет, как возможное оружие пролетариата, окончательно и безвозвратно пропал.
   - У тебя револьверы, а у них автоматы и пулемёты, пушки - прошамкал какой-то беззубый ветеран бомжовского движения страны, - лучше мы на соседнюю свалку всем коллективом дружно эмигрируем, авось туда братки не дойдут, на этом мусоре у входа насмерть застрянут. Пусть попробуют без нас в этом сырье разобраться! А ты, Иваныч, нас туда потаённой тропой доведёшь, у тебя опыт какой, ещё китайский!
   Другой весельчак поинтересовался, какая фамилия была у отца Колотушкина, не Сусанин ли? Отчество уж очень подозрительно совпадает.
   Ну что тут сделать? Прикажешь в отряды вступать по мобилизации, так конечно, они вступят. Но при виде наглого противника сразу разбегутся, побросав вверенное им оружие. Много таких отрядов видел в своей жизни Матвей, а некоторыми безуспешно руководил.
   Стал Колотушкин, для поднятия павшего духа, рассказывать как он в 1937 году грудью стоял за свою китайскую Родину, вооруженный маузеровской винтовкой образца тысяча восемьсот девяносто восьмого года.
   - Хорошо, патронов много было. Стащили их где, что ли? Смотрю в монокль, который от бинокля остался, танки на нас пошли, японские, лавиной катят. Хорошо, что загодя окопаться глубоко успели. Опять вражина массой да техникой давит, так их перетак! Прут, аж целых три штуки, сколько пыли подняли да копоти! А у нас и гранат-то на всю дивизию, раз, два и кончились, и пушек нет. Нет, была одна пушка, китайская, периода императрицы Цыси или даже старше. Её нам на вооружение из музея одного городка выдали по прямому приказу революционного правительства, под расписку командира дивизии, что постреляем и снова в музей колониальных войн вернём. Но у нас ещё в прошлом месяце ядра для неё кончились. Пока чёрный порох был, так картечью из стреляных гильз по японцам стреляли. Наберём по траншеям к вечеру, что за день отстреляли, соберём в мешки, а утром уже и из пушки палить можно. Я китайцев этому делу живо научил.
   Убрал я монокль от покрасневших глаз, по сторонам глянул, а наша прославленная триста одиннадцатая дивизия имени тридцати семи китайских эмиссаров Харбина уже руки в ноги взяла, или наоборот, ноги в руки. Одним словом, дивизия уже энергично наступает, да не в сторону противника, в контратаку, а в другую сторону, от японцев подальше.
   Ну, думаю, так дело не пойдёт. Подавят дивизию тремя танками, как пить дать подавят, проклятые японские империалисты, а мне потом лично перед парткомом отвечать! Опять к расстрелу присудят, или к десяти годам каторжных работ усиленного режима, без права переписки с родными и помилования, не говоря уже о полном поражении во всех социалистических правах! Не смогу я больше с каторги за нашего любимого товарища Сталина голосовать, за Молотова да Кагановича, других верных членов сталинского Политбюро! Это для настоящего коммуниста хуже расстрела, хуже потери всех близких и далёких!
   Крикнул я комбату Му-джуну:
   - Куда, сволочь, бежите? Опять в Харбин, к чужим бабам под юбку? На японцев с их несчастным одиноким танком жаловаться? Предаёте заветные идеи марксизма-маоизма, весь пролетарский интернационализм с третьим интернационалом, светлую память Карла Либкнехта с Розой Люксембург? Не бывать такому позору! Японцы вас до Харбина гнать будут и танком всех до одного, мерзавцев, передавят! Лучше умереть сидя, в траншее, как завещал великий Карл Маркс Фридриху Энгельсу, чем перед танком до Харбина зайцем с полной выкладкой бегать!
   А для большей крепости и убедительности обложил его многоэтажным матом. Как в нашей деревне дед Василий ругался, когда у него в разгар запоя самогон кончался.
   Вижу, проняло его. Стал он своих мелких гренадёров в кучки собирать, загоняя пинками обратно в траншею, ротных политответственностью припугнул, перед самим товарищем Мао, а те, в свою очередь, взводных изрядно припугнули. Запугали друг друга крепко, на японские танки уже не смотрим, а на пехоту, идущую жидким цепями, тем более. Оборона окрепла, зацементировалась верным партийным словом, великой военачальницей Кларой Цеткин да грозной Розой Люксембург.
   Стали из винтовок по японцам дружно стрелять, некоторые даже в их сторону винтовки повернули, хоть и стреляют не глядя, не поднимая головы. Последний раз картечью из пушки гильзами шарахнули.
   Я комбату объяснил, что нас атакуют три лёгких танка типа "2595". Есть у них, кроме пушки в тридцать семь мм. и двух пулемётов, ещё и один большой недостаток. Отсутствует защита от свинцовых брызг тех пуль, что попадают рядом со щелями наблюдения экипажа.
   - Стрелять надо по смотровым щелям, так мы из строя экипажи выведем, а танки целыми захватим! Пехоту тоже прижать огоньком надо, чтобы вперёд не рвалась. У нас трёхкратное преимущество, некоторые в одежде и тельняшках, выдержим, выстоим, да и вернёмся в обком с великой победой!
   Так оно и вышло. Пехоту прижали огнём из винтовок. Она полежала под огнём пару часов, да и назад отошла. Не всем приятно, когда по ним битых два часа кроме винтовок из старинной пушки стреляными гильзами пуляют. А танки мы ослепили метким огнём. Я сам отобрал единственный пулемёт батальона у пулемётчика. Это был чешский ZB-26/30. Вначале по пехоте бил, пока она шевелилась, потом по смотровым щелям у танков. Танки остановились, в свою очередь стреляют. Я переполз и даю верное ленинское указание командиру батальона:
   - Окопать танки противника лопатами!
   Подползли солдаты сапёрной роты, у которых винтовок не было, только лопаты с топорами. Поползли в атаку, стали тихонько танки окапывать, пока мы все стреляем. А те тоже вовсю стреляют, не видят, что их уже окапывать стали. А когда увидели, поздно было. Мы уже вокруг каждого танка противотанковый эскарп вырыли, прямо по социалистической науке побеждать. Им ни назад не уйти, ни вперёд прорваться. Как у них снаряды с патронами кончились, так они и сдались в плен, кроме ихнего командира. Ещё тот коварный самурай был. Увидел, подлец, что нас много вокруг на них поглядеть собралось, да все злые, грязные, с лопатами да топорами, так и повторил слова одной старой русской народной песни:
   ... взял он в руки вострый ножик и зарезал сам себя...
   Только вместо ножика у него меч был, тоже музейный, как у нас пушка. Вот так мы и захватили, вместо панического бегства, три японских танка целыми, остановили продвижение врага и сорвали его наступление на нашем фронте. За это мне и маузер наградной дали! - похвастался Колотушкин.
   За время его рассказа большинство бомжей заснуло, пользуясь благоприятной обстановкой политического отдыха.
   - А где он теперь? - спросил бодрствующий бомж Корыто. Любил он в корыте спать, чтобы крысы в темноте не загрызли, поэтому у него и прозвище такое чудное было.
   - Потерял, я его, - соврал Колотушкин не краснея под загаром и ровным слоем грязи. - Или пропил по случаю в Шанхае, в ресторане "Розовый гусь" или "Пекинская утка", сейчас точно не помню, давно дело было.
   Ему было неприятно рассказывать, как маузер отобрали прямо на границе, не дав покрасоваться, да ещё и шарахнули им пару раз по голове, для пробуждения заснувшей революционной сознательности.
   Однако народ в автобусе ему сразу и бесповоротно поверил. Да и как не поверить, если любой из присутствующих совершил бы аналогичный поступок тотчас, как его только бы наградили маузером! Да маузером для того и награждают, чтобы это дело знаменательно отметить и пропить его с друзьями!
   В этот момент метеорологические условия на помойке несколько изменились. Это почувствовали все и сразу. Ветер переменился, и понёс дымы ближайшего пожарища прямо на штаб-квартиру, в которой укрывались уважаемые заседатели.
   В штаб-квартире появился густой туман, мешающий видеть соседа, дышать, задавать верные вопросы, получать верные и точные ответы, вести протокол заседания. Все закашлялись и беспорядочно толкая друг друга, ломая тщательно подобранный инвентарь, рванулись к узкому выходу.
   - Куда прёшь, сволочи?! - безответно вопросил у них Колотушкин громовым голосом, как в свою очередь много лет назад спрашивал комбата Му-джуна, придавленный к стене штаба, понимая, что только так можно спасти положение, - выходи через запасной выход!
   Именно таким голосом он требовал дисциплины у китайских товарищей во время разгара японского танкового нашествия.
   Кто-то тоже весьма вовремя вспомнил о наличии запасного выхода и вывалил телом всю боковую часть автобуса наружу. Обрадованный народ, не дожидаясь, когда остатки автобуса схлопнутся и накроют их, разбежался по территории, кашляя и чихая.
   Рядом с выбежавшим из автобуса и остановившимся Колотушкиным остался только Зелёная Сопля, любитель историй, чужих приключений и самодеятельный философ зловонных окрестностей. Но и он неудержимо тёр красные, воспалённые глаза, размазывая по лицу слёзы, грязь и сопли.
   Вот так и закончилось это собрание, перед лицом грозного нашествия озверелых братков, потерявших личное оружие. Отрядов самообороны сформировать не удалось, как не удалось отмобилизовать дружину Красной Гвардии из состава старых партейцев и принять верную резолюцию по результату внезапно прерванного дымами собрания.
   Колотушкин отошёл на безопасное расстояние от развалин штаба и молча стоял, глядя на открывшуюся панораму дымов. Ему вспоминались другие дымы.
   - Вот, Сопля, защищал я свою китайскую Родину, не щадя живота своего, защищал до последней капли крови. А потом наш национальный герой Никитка Хрущёв с товарищем Мао напрочь поругался. Власть в мировом революционном движении не поделили, кто там из них главней, в нашей мировой революции. Стал товарищ Никитка товарищу Мао ядерной войной грозить, силу свою неуёмную большевицкую показывать. А тот, дурак, и не испугался. Посмотрел на будущее поле сражения, то есть на глобус, прикинул, как в таком случае марксова наука действовать велит. Решил, что если таковая война и случится, то после неё двести миллионов китайцев живыми останутся, из наличного миллиарда. Что это и можно считать решительной победой над зарвавшимся Никиткой, после которой мировая революция окончательно разольётся по всему миру, решительно затопляя его загаженные остатки.
   И вот представь моё тогдашнее положение. Я уже большие чины в Народно Освободительной Армии Китая занимал, пост высокий. Паёк мне большой полагался, квартира, лошадь, уже велосипед дали и на швейную машинку в особую специальную очередь поставили, жену по разрядке хорошую выделили. И как я против армии СССР воевать буду? Может, мне лучше в составе армии СССР против НОАК воевать?
   Что делать, с кем по принципиальному вопросу посоветоваться? Не с китайскими же друзьями-коммунистами? Как решить сложную диалектическую проблему обычного марксиста-интернационалиста, кого на этот раз бить смертным боем без пощады? А товарищ Мао не ждёт, к ядерной войне вовсю готовится. Вот стою я сейчас рядом с тобой, простым советским человеком, смотрю на дымы, а мне другое вспоминается.
   Что стою я не тут, на земле родной каждому из нас помойки, а в одной из пустынь духовно близкого мне Китая, на взгорке, в толпе ответственных китайских политработников и командиров. А передо мной разворачиваются для учебной атаки эскадроны кавалерийского полка НОАК. Скачут они что есть силы, что есть мочи как в последний решительный бой. Кинооператор камерой за их перемещениями водить не успевает. Да и то, как так шустро не скакать?!
   У каждого кавалериста сабля, каска, советский карабин СКС, полный боекомплект патронов, да противогаз на физиономии. На лошади тоже каска и противогаз, но уже без карабина СКС. На всех лошадей советских карабинов не хватило, велик Китай, велика его армия.
   Попробуйте без толковых объяснений на свою собаку противогаз одеть, да ещё на номер меньше необходимого?! Куда после этого ваша собака побежит? С какой резвостью? А кому жаловаться на размер будет? В райком? Не в ООН же, где империалистические враги подло кучей заседают! Так и эти эскадроны НОАК. Мало того, всё это происходит не просто так, на просторах дикой пустыми. А на фоне ядерного взрыва, этакого аккуратненького грибка, высотой в три километра, который поднимается всё выше и выше, закрывая солнце.
   Зелёная Сопля сочувственно прокашлялся, дорастёр сопли по лицу и участливо спросил соратника по местообитанию:
   - Так за кого вы в тот раз воевали, Матвей Иванович? За свою китайскую Родину, или за нашу, советскую?
   Колотушкин задумался, вспоминая, была ли та война и на чьей стороне он тогда отчаянно воевал, совершая героические подвиги, беспощадно круша и повергая многочисленных врагов наземь, топча ногами, стреляя из всех возможных видов оружия.
   - Нет, в тот раз я вообще не воевал. Да и войны, собственно, не было. Передал я ту киноплёнку Никите Сергеевичу, срочно, курьером, пока она не засветилась от радиации ядерного взрыва. Посмотрел он её вместе с наиболее доверенными членами ЦК КПСС и ужаснулся. Готовились, готовились к мировой войне, кажется, всё предусмотрели! Столько оружия собрали, целые горы, столько патронов скопили, со всем миром воевать собрались, кузькину мать каждому персонально показывать. По ходу дела китайских солдат вооружили автоматами Шпагина и Судаева, самозарядными карабинами Симонова, ядерную бомбу помогли голыми руками создать. Ан нет, так крупно просчитались! Оказывается, мы для лошадей и коров противогазов не додумались сделать, на случай всеобщей ядерной войны! Я уже про овец, собак и кошек не говорю. Только это нас тогда от войны и остановило, весь мир спасло. А то бы шарахнули друг по другу бомбами, да пошли бы выяснять, чья кузькина мать где живёт!
   А я под благовидным предлогом на Формозу уехал, к друзьям, водку пить. Умные люди посоветовали так от проникающей радиации бороться. Вроде как уехал семейные дела устраивать, да печень с почками попутно морской водой лечить. Правда, меня потом из НОАК за это выгнали, с выговором в личное дело. Направили на партийно-хозяйственную работу, китайскую целину кирками подымать. А то пока лошадиные противогазы всем лошадям делали, совсем сельское хозяйство забросили, чуть с голоду не подохли, вместе с лошадьми.
   Колотушкин тяжело вздохнул, заново переживая крушение успешной карьеры в структуре частей НОАК.
   Пока мы оставили подручных Энцефалита без присмотра. А они не стояли на месте, не сидели в грязи в машине, они активно действовали.
   В это время подручные Энцефалита сначала заехали домой, забрали свежую одежду, а потом срочно помчались в баню, прихватив стиральный порошок в магазине целой упаковкой.
   Сразу из бани они поехали на "ковёр" к строгому начальству. Начальство уже забыло, кто они, собственно, такие, и куда оно их направляло, так как продолжало успешно поправлять здоровье после пятилетней отсидки. Подчинённые несколько успокоились отсрочкой неприятного разговора и отправились каждый по своим делам.
   Хулиган побежал по городу искать оружие в среде нелегальных оружейников. Просто ходить с кухонным ножом и заточкой ему претило из особенностей национального хулиганского менталитета. А с учётом того, что все братки ходили с огнестрельным оружием, вызывало целый комплекс неполноценности, подавляло честь и страшно попирало мужское достоинство. Ему надо было срочно купить что-то дешёвое, но очень впечатляющее и грозное, возвышающее его над остальными согражданами, показывающее наглядно приоритет его выдающейся личности.
   Ручное оружие периода Петра 1он отказался даже рассматривать как теоретический вариант, несмотря на то, что среди показанных образцов попадались весьма интересные, впечатляющие экземпляры, с великолепной ручной отделкой. Некоторые были украшены серебром, золотом, драгоценными камнями. Небольшая ручная мортирка смотрелась бы просто великолепно на прогулочной моторной лодке в качестве главного калибра или салютной пушки олигарха. Но веса она была такого...что хулигана перекорёжило, при попытке приподнять её, навести на цель! А если её порохом набить, да ядро туда вкатить, как она весить будет?
   В другом месте тоже было много интересного, в том числе довольно занимательный пулемёт "максим" в приличном состоянии, полностью на фирменном станке, даже уже залитый современным антифризом вместо воды, который используют в автомобилях для охлаждения двигателя. Но запросили за него дорого, да и как хулигану по городу с "максимом" ходить? Впрячься в него и катить на колёсиках впереди себя, как детскую коляску с близнецами? Может, катить позади себя, чтобы вызывать меньше законных подозрений? Так милиция проходу не даст, непрерывно штрафуя, за переход с транспортным средством в неположенном месте, попутно досаждая неприятными вопросами исторического характера! Откуда взялся пулемёт, да есть ли на него нужные бумаги в необходимом количестве?! В карман его уж точно не положишь!
   Пулемёт Дегтярёва со сменным стволом и запасным диском его тоже не обрадовал, как и набор маузеровских винтовок производства Германии, Польши, Бельгии, Чехословакии и других стран. Успокоился он только, купив револьвер системы наган, образца 1895 года, производства панской Польши, завода в городе Радоме, по весьма умеренной цене. На патроны денег уже не хватило. Пришлось бегать и занимать под честное бандитское слово у братков, под льготные проценты.
   Мордастый тоже времени зря не терял. Он сразу поехал в банк, производить оплату нового пистолета, пользуясь низкой ценой продажи.
   В банке наличные деньги приняли сразу, без долгих разговоров, пересчитали, проверили качество на серьёзном аппарате. А к Колотушкину отправили специального нарочного, для подтверждения платежа, как ранее договорились продавец с покупателем.
   Колотушкин всё ещё любовался дымами родного отечества, которые любому аборигену всегда сладки, как в своё время метко отметил классик русской литературы, разъяснив нам суть и назначение этих едких дымов, частенько окутывающих наше отечество. Да идти ему было некуда, остатков автобуса в дымах не было видно. Как вдруг к нему лихо подкатил некто, подслеповато подсвечивая фарой, добавляя к дымам изрядную долю пыли для большего колорита завонявшего отечества.
   Описание подкатившего к Колотушкину в классической русской литературе заняло бы два листа большого формата, со многими дополнительными пояснениями мелким шрифтом. Мы ограничимся лишь пояснением для читателя, что был это обычный рокер нашего времени, в кожаной куртке, кожаных штанах и кожаном шлеме на лысую голову, в огромных очках "консервах" периода Первой Мировой войны. Тогда такие очки носили модники-лётчики. Прикатил он не на мотоцикле "Урал" и даже не на мопеде "Верховина-2" последней модификации, а на обычном мотоцикле "Харлей-Девидсон" рядовой американской постройки, с некоторыми прибабахами и живописными излишествами, коии тут описываться не будут, дабы не отвлекать читателя надолго от главной сюжетной линии повести.
   Отметим попутно, что вид он имел вельми интересный и притягивал к себе взгляды случайных встречных даже в потоке попутных машин.
   В свою очередь живописная группа, представляющая собой старика-мыслителя Колотушкина, дружески обнимающего неизвестного по кличке Зелёная Сопля с томиком почитаемого классика в руках, в момент лирического любования на дымы, с одновременным рассказом о тяжко пережитом душевно и физически, вызвали некоторое любопытство у проезжающего рокера. Тем более, что Зелёная Сопля периодически отделял некоторые листки от оригинала животворящего первоисточника и с их помощью избавлялся от душивших его соплей.
   Автор не знает, видел ли ранее рокер средневекового пирата, или нет. Также у него нет чёткой информации по каждому читателю, встречались ли они в жизни со средневековыми пиратами воочию.
   Если вы никогда не встречали живого пирата, то Зелёная Сопля как раз и представлял образ такового по внешнему виду, будучи давно нестриженым и небритым, обгоревшим на солнце, одетым в оборванную тельняшку и спортивные штаны с дырками на коленках. Ботинки у него были самые прозаические, разного цвета и модели, но оба без шнурков. Только вот сабли у него, конечно, уже не было. Саблю заменяла большая суковатая палка, которой было весьма сподручно отбиваться от бродячих собак и отнимать у них ценную добычу в случае необходимости. На голове он носил носовой платок большого размера, в котором некоторые могли бы признать обычную армейскую портянку стандартного образца. Носил он его для предотвращения солнечного удара, в край же его любил иногда сморкаться, когда не было под рукой животворящих первоисточников марксизма.
   - Эй, бомжи, где обретается пахан помойки? - спросил рокер у застывших в живописной группе местных жителей, явных аутсайдеров закончившейся недавно перестройки жизни.
   Говорить: "где живёт пахан помойки" показалось ему несколько не этичным. Работать пахан может тут, на помойке, а жить в шикарном двухэтажном домишке площадью в гектар или больше.
   Живописная группа прервала любование природой родного края, прекратила воспоминания молодости и ответила фальцетом Зелёной Сопли:
   - А ты кто такой? Чего тебе от нашего пахана надо? Опять крохоборничать будешь, налоги для зоны собирать?
   Рокер ничуть на такой ответ не обиделся. Его не с бомжами на свалку ругаться посылали, а вручить пакет пахану помойки лично, под расписку. О чём он тут же и громогласно заявил, перекрикивая треск мотора своего мотоцикла и рёв недалёкого бульдозера.
   Кукушкин учтиво представился, как временно исполняющий обязанности пахана помойки.
   - А чем докажешь? - спросил недоверчивый рокер, продолжая ритмично стрекотать двигателем мотоцикла, грозившим в любую минуту сорваться с места и уехать в далёкую неизвестность соседней области и даже ещё дальше, если ответ его полностью или частично не удовлетворит.
   Колотушкин достал из кармана ручку "Паркер" и показал её издалека мотоциклисту.
   Тот обрадованно улыбнулся, оживлённо замотал головой и подкатил ближе, однако не глуша мотора из предосторожности.
   Подкатив ближе, рокер попытался снять шлем с очками с головы, в качестве некоей меры приветствия уважаемому пахану помойки.
   - Не надо, молодой человек, вам на лысину грязная пыль осядет, потом не ототрёте тряпкой с керосином, да ещё раздражение кожи вызовет, - предупредил его благородный порыв разумный Колотушкин.
   - Вам пакет, Сэр, распишитесь!
   Колотушкин принял небрежным жестом пакет, расписался в тетради рокера на русском, английском и китайском языках для владельцев банка "Паркером", небрежным жестом отпустил мотоциклиста восвояси.
   - Нет, Вы прочитайте, может, надо будет письменный ответ передать?
   Матвей Иванович осмотрел огромный конверт размерами тридцать на пятьдесят сантиметров.
   На конверте стоял шикарный логотип банка, из которого его недавно выгонял ОМОН при поддержке СОБРа. Адресат был поименован, по просьбе мордастого бандита, просто и конкретно, как и полагается, когда авторитет пишет авторитету официальное письмо для совершения серьёзной сделки:
   "Господину Пахану помойки N 8, по кличке Предок, лично в руки"
   Кукушкин осторожно вскрыл пакет, предварительно прощупав его на наличие бомбы. В таком огромном конверте лежала малюсенькая бумажка, напечатанная на принтере компьютера.
   "Настоящим уведомляем, что на Ваш счёт в нашем банке Вашим Душеприказчиком внесена сумма семьсот долларов США наличными деньгами. Качество денег проверено. Согласно Вашего распоряжения, переданного господином Душеприказчиком, деньги переведены поровну на прилагаемые счета в Сянган (Гонконг) и Аомынь (Макао). Копии патёжек прилагаются. Начальник отдела трансакций господин Сухоозёрский А. Б.". Колотушкин прочитал это, удовлетворённо осмотрел копии платёжек, особое внимание обратил на печати, подписи, потер пальцем бумагу в районе печатей, оставляя следы грязи.
   - Письменного ответа не будет. Передай на словах мордастому душеприказчику, пусть завтра покопает под разбитым трактором у въезда. Его ожидает приятный сюрприз.
   Сэр пахан и рокер учтиво раскланялись друг перед другом. При этом рокер ловко шаркнул по грязи обеими ногами сразу, вытянув длинные ноги, после чего поддал газку, сразу рванул с места, как это принято только у рокеров и мальчишек, за пару секунд набрав скорость шестьдесят миль в час.
   Рокер уехал, оставив Сэра пахана и его товарища с одной стороны тела неравномерно присыпанными отвратительного состава грунтом, состоящим на сто процентов из перегноя мусора, который накопало его заднее колесо. Но ничто не могло поколебать приятного настроения Матвея Ивановича после совершения удачной коммерческой сделки в пользу любимых внучков в далёком зарубежье. Ругался только Сопля, выплёвывая мусор вместе с перегноем изо рта. Сам Колотушкин рот предусмотрительно закрыл и не просто закрыл, а аккуратно прикрыл ладошкой с конвертом, ожидая от окончания визита нечто подобное, бурное, яркое и отчасти феерическое. Однако и ему пришлось отряхнуть мусор с плеч, сбросить с одежды, протереть нос, глаза, высморкаться несколько раз.
   - Этим рокеры хороши, - подчеркнул он Сопле, - пыли и грязи от них много, но и дело делают быстро.
   - Да, Сэр Предок, только луковую шелуху с головы снимите, да яичную скорлупу отряхните с бровей, - сварливо ответил Зелёная Сопля, получивший от замечательной коммерческой сделки Колотушкина только пару кило лишней грязи на одежду да немытое который год подряд тело.
   Рассуждая о пользе рокеров народу, в том числе живущему на помойке, товарищи отправились совершать ежедневный обряд питая.
   Питались они дарами ближайшего магазина, приобретая залежалый товар со скидкой, как постоянные клиенты. Для этого у них были персональные дисконтные карты.
   По дороге домой из магазина они продолжали разговоры и начинали трапезу, вкушая с аппетитом приобретённое со скидкой. Совершать трапезу было лучше около магазина, там не так явственно ощущался "аромат" родного жилища.
   --Вот когда я служив в вермахте....
   --А что, довелось таки в вермахте послужить? - искренне заинтересовался Зелёная Сопля.
   --Где только не служил по заданию нашей славной партии и её прозорливых вождей! Да, тяжелая работа там была, шесть дней почти на службе этой не спал, вредительством занимаясь, совсем замёрз и истощал, да ещё под конец службы бомбой пришибли, контузило так, что родную маму забыл и потерял всякое социальное чутьё на долгое время.
  -- Расскажите, -- попросил Зелёная Сопля, -- об этом прискорбном случае служения в вермахте и потере столь необходимого нашему человеку социального чутья.
   Любил он байки всякие слушать перед сном, после и во время еды, особливо про потерю социального чутья, другие утраты, духовные и материальные.
  -- История эта долгой будет. На тот момент случилось мне в Москву вернуться, исключительно по делам. Не я так решил, а товарищи по революционной борьбе приказали. С такой рискованной для меня инициативой выступил Шанхайский подпольный ревком. Надо было срочно повышать идейную квалификацию, совершенствовать методы борьбы с наступающими со всех сторон врагами, перевести "Краткий курс ВКП (б)" с немецкого на общедоступный массам трудящихся китайский. Вот китайские товарищи и решили, что такое лучше у меня получится, я там знатоком немецкого языка числился. Сделали мне хорошие документы на имя китайского коммуниста Фу-лю-ганя, деньги на дорогу с местных кули по подписке собрали. Приехал я в Москву вовремя, границу удачно перешёл, не подстрелили меня в тот раз. Там как раз на курсы попал, которые вёл красный профессор Фармазон, родственник Льва Захаровича Мехлиса, большой специалист по философиям, подрывному делу и массовой деморализации буржуазного противника. Лекции он на идише читал, чтобы нам всем, приехавшим иностранцам, понятнее было. Много интересного мы узнали, что наши опытные товарищи для борьбы с империализмом приготовили. Товарищ Сталин, наша светоч, успел крепко со всеми врагами в СССР разобраться, открыл новые методы борьбы со скрытыми врагами. За последние несколько лет успел с десяток миллионов врагов в своей стране уничтожить прогрессивным методом. Вначале соблазнил крестьян лозунгом "Землю крестьянам", а как на троне укрепился, землю отобрал, согнал всех в колхоз, новых помещиков приставил, секретарей райкомов, новых управляющих назначил, председателей. А тем, кто не захотел завоёванную землю всяким придуркам в руки бесплатно отдавать, голод разнарядкой устроил. Вымерли они миллионами и наступило в стране коммунистическое счастье. Потом приняли самую свободную и народную конституцию в мире и стали дальше жить счастливо, славить вождя и учителя, укрупнять лагеря, тюрьмы, старые и новые колхозы. А новый советский царь всё не унимается, врагов ищет, и непременно сотнями тысяч находит. Тут ещё со всех стран к нам претензии предъявляют, что мы должны кому-то там деньги, которые царская Россия в долг взяла! Другие недовольны границей, требуют вернуть оттяпанное по результатам революционной борьбы назад. Но мы, коммунисты, никому ничего не должны, кроме помощи пролетариату во всем мире по повсеместной борьбе с угнетателями. Не успели мы и недели проучиться, уточнить всех врагов первого пролетарского государства поимённо, пересчитать их досконально, как очередная война с империализмом началась. Немцы на нас внезапно напали. Вот какая незадача на нашего гения и его партию выпала, а вместе с ними и на наш несчастный народ с его передовой конституцией! Оказывается, одной самой народной конституцией от буржуазного врага не отбиться! Готовились к этому подлому нападению все последние десять лет, безудержно гений товарища Сталина напрягали, эксплуатировали его днём и ночью, а они взяли и внезапно напали! Мы, интернационалисты, немного заволновались, но профессор Фармазон нас быстро успокоил, пояснил, что нам надо не волноваться, а дальше всякую политграмоту изучать, назло врагу, так как политграмота - это наше основное пролетарское оружие, второе, после булыжника. И ведь как он прав был! Как мне потом это в жизни пригодилось! Вот ещё теснее сплотились мы в интернациональную партячейку вокруг профессора Фармазона, с новой силой на знания навалились всем телом. Учимся, а вечерами дежурить на крыше дома стали, ждём налётов буржуазной авиации на пролетарскую столицу мира. Потом стали зажигательные бомбы собирать, а от фугасных увёртываться да прятаться.
   Однажды пришёл к нам на занятия профессор Фармазон сам не свой, видим, волнуется человек, говорит что-то быстро, а понять нельзя. Тут многие закричали, чтобы он противогаз с лица снял и спокойно всё разъяснил, тут все свои, тут за противогазом от народа прятаться не надо, мысли свои сложные зашифровывая. Говорит он нам, противогаз с головы снявши, что занятия отменяются, что немцы в пяти километрах от Москвы и надо что-то делать весьма решительно, а то похватают нас, передовых людей планеты, на радость мирового империализма. Тут мы поднялись, решили, что пора и нам, коммунистам-интернационалистам, в бой с врагом вступить, защитить первую страну рабочих и крестьян, лично товарища Сталина от коварных фашистов, раз он сам своими силами защищаться уже не может. Много политических знаний мы набрали, эквивалентом тонны булыжников для каждого будут. Нас всецело поддержал профессор Фармазон, выронивший свой противогаз от глубокого волнения на пол. Стали мы заявления в горком писать, чтобы нас приняли в народное ополчение местного района.
   Задумался я крепко, на каком языке мне заявление в райком писать. Очень не хотелось писать на немецком. Идём с фашистами воевать, а заявление на немецком писать! Нет, так не пойдёт, дорогой товарищ! На русском языке мне писать нельзя, ещё по приезде я в анкете написал, что знаю три русских слова: "Товалиса, самолёта и коммунизьма". Если сейчас на русском напишу, то мною серьёзно займётся НКВД, недремлющий и непрерывно карающий орган революции. А это мне нельзя было позволить. На меня уже до этого дело завели, что я Кирова, любимца народа Мироныча, подло застрелил, будучи агентом чилийской разведки, несколько раз на самого товарища Сталина гнусно покушался, едва его от меня защитили с помощью многих жертв. Поэтому написал я заявление на китайском языке. Мол, требую впустить меня, сына трудового народа, в тесные ряды борцов с фашизмом, империализмом, троцкизмом, бухаризмом и зиновьевским блоком. Как я есть сын целиком бедняцкого китайского народа, вынужденный уплачивать обременительные налоги в районную казну, областную, кантональную, национальную, временный военный налог и постоянно оборонительный, нещадно угнетаемый местным помещиком Сю-сю-кань, с которым боролся другим методом пролетариата, поджогом и от которого вынужденно бежал в Шанхай, поступать в партячейку, пока моё место в ней не заняли другие, всякие ренегаты, перерожденцы, отщепенцы, сомнительные выходцы из буржуазных классов. Далее всё по анкете, стараясь не пропускать точных фактов вымышленной биографии. Прошу пустить меня бороться с любыми врагами в составе ополчения кремлёвского района пролетарской столицы мира. Умею стрелять из кремневого и фитильного ружья, фузеи, охотничьих ружей двадцати систем, винтовок систем Мосина, Каркано, Ли-Энфильд, Спрингфилд, Арисака, Маузер 98, Манлихер. Знаю внутреннее устройство и метко бросаю гранаты разных систем, которые подвернутся под руку, особенно, если использовать народное механизированное устройство типа "рогатка". Знаком с пулемётами системы Шоша, Льюиса, Максима, ZB-26/30. При заброске в тыл противника тотчас сею панику, страх, неуверенность, уничтожаю продовольствие и механизмы, промышленные и частные строения, оборудование и разнообразный инвентарь, скот крупный, рогатый и мелкий безрогий, включая кур, гусей и уток, кроликов, индюков. Могу расковырять стандартный телеграфный столб перочинным ножом по методике Кулебякина всего за пятнадцать минут, быстро рою ямы на путях возможного перемещения противника большой сапёрной лопатой, малой саперной лопаткой, перочинным ножиком, столовой ложкой, ногтями, страшно кричу по ночам, подражая мифическому несуществующему животному -- упырю, подыму на уши любую "зону" в тылу противника за неполных два часа при наличии приказа партии. Могу делать многое другое, неприятное для противника, только места на бумаге для описания не хватает.
   Отдал я свой листок, иероглифами исписанный, и повели нас в райком, для личного знакомства с анкетируемыми, чтобы глянуть им ( то есть нам ) в лицо или рожу перед ответственным заданием. Вдруг они враги какие, ловко закравшиеся и заползшие. Враги эти специально хотят винтовки с патронами в руки получить, чтобы потом стрелять из них прямо по советской власти из кустов и оврагов, сараев и туалетов типа "М/Ж", выбивая её главную соль, всяких там секретарей, других партийных фикционеров. Нет, такого допускать нельзя, вооружать врагов своими руками, такое просто непозволительно, не говоря, что преступно! У советской власти и так врагов много, кругом все страны так и ждут момента, как бы интервенцию сделать, вцепиться волчьей хваткой в мягкое съедобное место, тут коммунистическое политическое чутьё нужно. Рядом с нами внутренние враги не успокаиваются, копошатся. Поэтому секретарь подолгу говорили с каждым лично, минуты по две-три, с какой такой целью товарищ оружие в руки берёт, нет ли тут подвоха, политической провокации, политической незрелости, минутной слабости, происка империализма? С другими кое-как переговорили с переводчиками, а на мой листок бумаги смотрит третий секретарь райкома, вроде персонажа русской народной сказки на новое явление и не знает что сказать, о чём спросить. Да, тут тебе товарищ не политграмоту работницам трикотажной фабрики читать, кто был товарищ Карл Маркс и как он дружил с Фридрихом Энгельсом! То ли надо спросить, как живут китайские кули в оккупированных японскими милитаристами районах, заботится ли наша партия об их злободневных нуждах, чем помогает, устраивает ли торжественные похороны, рождения, свадьбы? Помогает ли всем голодным, или наоборот, у всех продовольствие для последующей борьбы силой отбирает? А может, у одних отбирает, а другим раздаёт? Может, спросить, платят ли эти кули взносы в партячейку и в каком размере, в какой валюте? Очень это важно ему, без таких вопросов ни один партейный секретарь не обойдётся, он так заботу о народе каждодневно проявляет, ему это в наследство от самого Ильича досталось. Задумался секретарь крепко, третью ночь он не спит, врагов ищет, ополчение собирает, примолк на пять минут. Тут узбек один подошёл, он в буфете райкома постоянно третий месяц работал, большой ответственный пост там занимал, товарищ неоднократно проверенный по всем линиям, надёжный, и как переводчик говорит мне без всяких прикрас:
  -- Гитлер - кирдык?
  -- Цвай кирдык, -- отвечаю.
   Пожал мне руку очнувшийся третий секретарь райкома и кандидатуру мою полностью утвердил величественным росчерком пера. Отправили нас, воинов-интернационалистов, в какой-то угол, где оружие выдавали. Дали мне винтовку Арисака выпуска 1903 года и патроны для маузеровской винтовки, ровно пятьдесят штук, без ошибки, попросили в ведомости расписаться. Я показал на примере, что они, эти патроны, к моей винтовке не подходят. Тогда мне их на пятьдесят патронов к Арисаке поменяли. Я стал знаками просить ещё. Что мне пятьдесят патронов для долгожданного боя с фашизмом? Только пристреляться! Тем более, что последний раз официально такие винтовки и патроны к нам в 1917 году поступали, при закупке царским правительством. Поди патроны отсырели при нашем-то бесхозяйстве, осечки давать будут, знаю, как их при нескольких режимах хранили! А если их после Хасана или Халкин-Гола по окопам японским набрали, не успели ещё от песка оттереть? Пришлось мне тотчас их о штанину от песка вытереть. Кладовщик говорит, что патронов к такой винтовке в достаточном количестве уже нет, до меня разобрали. Где же воин-интернационалист патроны для смертного боя с фашистами достанет, как не на социалистическом складе боепитания? В свободной продаже их нет, ни в скобяных лавках, ни в продуктовых отделах гастрономов. А попробуй на рынке из-под полы горсточку купить, так милиция сразу руки повяжет, обвинят в терроризме против любимого человека страны и советской власти, а это по статье 58 УК РСФСР десять лет без права переписки, то есть расстрел. Я не говорю, во сколько эта покупка в советских деньгах выйдет, откуда у простого интернационалиста деньги на дефицитные японские патроны с чёрного рынка!? После моего объяснения понятно, что патроны в СССР для защиты Родины надо требовать только на складе боеприпасов, официальным путём.
   Я кладовщику показываю: дай какие есть, не жмись, товарищ, выше знамя интернационализма! Он мне десять обойм к трёхлинейке дал, не пожалел. Сердешный человек был, как от себя последнее оторвал. Думаю, в окопах пригодятся, поменяю это шило на нужное мне мыло. Гранат вообще нет, не завезли нонче ночью. Потом выдали ватники, ватные штаны и будёновки, башмаки без обмоток. Всё, получил вооружение, товарищ, иди в бой, за Ленина, за Сталина! Чаще вспоминай Карла Маркса, других пламенных бойцов и великих гениев. Родина снабдила тебя всем необходимым для войны со свирепым врагом, дала тебе самую передовую идеологию, научила лозунгам, показала врагов пальцем. Остаётся только с криком броситься в этот последний и решительный бой. Я нет, требую каску на голову к будёновке. Голова не задница, её беречь надо! Из задницы осколок выковыряют, человек через несколько недель опять готов к труду и обороне марксизма, защите завоеваний трудящихся. А если в голову попадёт, то через недельку можно пирамидку на могилку ставить, если материал у партии для такого дела будет.
   Кладовщик говорит, каски неделю как кончились, а с завода больше не завозили. Возьмите противогазом, можно двумя, у нас остались маленькие размеры. Нет, показываю знаками, у меня рожа большая, мне маленькие не подойдут, вон одна каска лежит, обращаю его внимание на пол. Э, дорогой товарищ, отвечает он, это уже давно не каска. Каской она у кайзера в первую мировую была, потом по ней осколком снаряда ударило и она треснула. Мы её наскоро перевязали в тот решительный и тревожный год и уже вот двадцать лет сторожевых собак кормим. В данный момент это миска нашего боевого товарища, собаки Тузик, породы московская сторожевая. Она по охране райкома среди собак старшая.
   На зов товарища кладовщика вышел Тузик, поковырялся мордой в пустой каске, глянул умным взглядом в лица присутствующих. Военное положение наложило свой отпечаток на качество и объём накладываемого в каску старшей собаки по охране райкома.
   Нет, требую дать мне каску, как положено бойцу РККА. Собаке каска уставом не положена, даже самой передовой, советской собаке. Даже особоуполномоченной, специально проверенной НКВД для охраны райкома. Пришлось даже на русский язык ругательствами перейти. Сейчас мол, секретаря райкома приглашу для политбеседы. Он тебе на примере марксизма объяснит, кому каска на фронте положена, советскому бойцу китайской национальности или собаке Тузик подозрительного социального происхождения. Может, она из немецких собак происходит, а своё социальное происхождение от проверяющих компетентных органов ловко скрыла. Кто точно знает, куда её мать-сука ходила, с какой политической или сексуальной целью? Кто с ней лично разговаривал на эту тему? Протокол разговора есть, подписи компетентных товарищей, печать? Пригласите их ко мне для встречи!
   Видит он такое дело, и отдал каску без долгих разговоров. Я из неё остатки окаменелого корма винтовочным шомполом выковырял, почистил газетой "Правда", на голову одел. Пусть, думаю, бойцы ко мне в каске привыкают, чтобы на фронте лишний раз в меня не стреляли. Действительно, эта старая неказистая каска спасла мне жизнь в самое ближайшее время!
   Вышли мы из райкома, сразу попали на митинг трудящихся. Нас построили толпой и перед нами выступили разные люди с приветствиями и пожеланиями к фронтовикам.
   Первым делом взял себе слово второй секретарь райкома. Он коротко описал звериную сущность фашизма и гуманную сущность коммунизма, цитировал классиков, указывал на великую роль товарища Сталина в борьбе с фашизмом. Стало понятно, что без товарища Сталина никто бы не догадался давать отпор немецким оккупантам, их бы встречали пампушками и ватрушками. Вот только один товарищ Сталин вовремя увидел, узрел и разглядел кровавую сущность фашизма, противопоставил её гуманной сути собственного социализма, собрал секретарей и всё им быстро объяснил, чтобы они внутренних врагов с внешними друзьями не путали. Потом выступали другие: престарелая прессовщица конфетной фабрики, парторг буфета завода шарикоподшипников, представитель детского сада N 345, учащиеся школы N 570, которые просили не пускать фашистов в Москву, так как тогда из Москвы придётся уехать самому товарищу Сталину, а как жить без него, этого великого учёного человека, они совершенно не знают. Поэтому продвижение фашистов нужно сдержать любыми методами, средствами и способами. Потом лектор читал долгую лекцию о международном положении и цитировал огромное письмо трудящихся Эквадора, которые благословили нас на разгром ударного отряда международного империализма прямо с плантаций бананов.
   Я стоял в первом ряду в полной экипировке, а рядом со мной высоко прыгал и громко лаял возмущённый Тузик, который впервые в жизни видел, что миска его перекочевала на голову неизвестного товарища и вынесена за пределы привычного райкома. Вначале я беззлобно отталкивал от себя Тузика ногами и прикладом винтовки, а потом ушёл в задние ряды ополченцев. Но громадный Тузик бегал за мной по пятам, сшибая на священную землю Родины некоторых малорослых ополченцев, не прислушиваясь к сменяющимся ораторам, доставляя искреннюю радость другим бойцам-интернационалистам, наблюдающим нас со стороны.
   В заключение митинга постановили, что через пару-тройку дней мы вернёмся с фронта, где разобьём наголову фашистов и отчитаемся о проделанной работе перед всеми категориями трудящихся, которые выступили перед нами с напутствиями.
   Скомандовали выступать на фронт на разных языках. Охрана райкома отловила вконец озверевшего Тузика и оставила его охранять пролетарскую столицу силой. Вот ведь какой был умный и патриотически настроенный пёс, как он рвался уйти с нами бороться с фашизмом! Еле его оставили! Так он так выл, что некоторые решили, что это сигнал воздушной тревоги и разбежались в поисках бомбоубежища.
   Вначале мы шли неорганизованно, под затихающий вдали собачий вой, временами вспыхивающий с новой силой, а потом я взял дело в свои руки и стал командовать: "Айн, цвай, драй, линкс, линкс". Представьте себе суровую Москву 1941 года и нашу разномастновооружённую колонну, идущую к фронту под немецкую команду. Некоторых неосведомлённых жителей охватила паника, что немцы уже в Москве. Многие совнаркомовцы поспешили покинуть столицу, теряя на ходу членов семей, ценные вещи, дальних родственников. Но всего этого мы не знали, у нас была другая цель. Четыре часа мы шли по Москве, стараясь печатать шаг валенками по снегу. Наконец наступил привал. Видя мою военную подготовку, ко мне подошёл комиссар нашего отряда, назначенный сегодня особым распоряжением из рабочих шарикоподшипникового завода.
  -- Товарищ, мне хотелось с вами серьёзно поговорить, вы знаете языки кроме китайского?
   Вижу, дело серьёзное, военное, надо связь с комиссаром устанавливать для ведения совместной борьбы с фашизмом.
  -- Пшепрашем пана комиссаржа, я мало-мало розумию по польску.
   Комиссар обрадовался, на белорусском заговорил. Оказывается, пришёл лейтенант из штаба фронта, ищет добровольцев на особую работу. Я ему сказал, если особая работа это дезертиров или других совграждан расстреливать, то такая особая работа не моя, пускай сам лейтенант с подручными этим занимается. Оказывается, нет, работа другая, в тыл к немцам лететь для усиления борьбы. Я согласился. Нас, добровольцев, собрали, погрузили в полуторку и повезли на аэродром во главе с лейтенантом. Тут нам за пятнадцать минут объяснили устройство парашюта и сбросили всех с учебной вышки, даже тех, кто не хотел или в своём выборе засомневался. Потом внимательно осмотрели оружие. Лейтенант рекомендовал мне заменить винтовку системы Арисака на обычный немецкий карабин и не выпендриваться раритетами. Понятно, что патронов для арисаки в тылу врага не будет. Я охотно согласился, тем более, что дали двести патронов, махорку, гранату, мешок с толом и нож-стропорез. Собрали нас у самолёта Ли-2.
   Тут мне бы хотелось отвлечься и заметить, что в воспоминаниях одного серьёзного ветерана я прочитал, что его отвёз в тыл врага в 1941 году "старенький" Ли-2. Не верь этому товарищ, никак в 1941 году Ли-2 не мог быть стареньким, так как был он только новеньким. Лицензию на производство своего самолёта С-47 американцы передали нам в 1937 году, и за весь 1939 год было выпущено шесть первых самолётов. В 1938 году ни одного самолёта выпустить не удалось. Возможно, что враги помешали, а может, просто не успели производство наладить. Тем более, что пришлось дюймы в чертежах в метрическую систему большому коллективу переводить. За полтора года такие самолёты сильно устареть они никак не могли. Это всё вариации на тему: враг напал, а у нас ничего нет, а что есть, так всё старенькое, поэтому и бежали мы прямиком от границы до Москвы под руководством партии, пока Сталин не одумался и не приказал остановиться.
   Так вот, дали нам ответственное задание перед посадкой в самолёт: летим в тыл врага, ему надо не давать пощады. Стрелять по нему, рвать связь, жечь все строения, чтобы он не смог обогреться или зимовать. Всё было понятно. Одно плохо - погода нелётная. Но с другой стороны это хорошо - фашистские самолёты не летают и зенитные орудия непрерывно не стреляют. Надо воспользоваться моментом, пока метель метёт.
   Нас посадили в самолёт, он разбежался и взлетел. Летим, восемнадцать человек, знакомимся друг с другом, осматриваем снаряжение, некоторые знакомятся с неизвестным оружием - толом и стропорезом, недоверчиво посматривают на парашют. Час летим, другой, некоторые сомлели, заснули прямо на толе, вцепившись в стропорез. Выходит лётчик, или штурман, кто его знает, он нам в полном объёме не представился, и показывает, пора, товарищи, прилетели. Открыли дверь, стали прыгать по команде. Прыгать было не страшно. Темно снизу и снег сыпет, как из мешка, вроде в овражек в метель скатился.
   Приземлился я удачно, руки ноги цели, каска не оторвалась, мешок с толом на плечах, даже нож-стропорез не понадобился. Вот только что дальше делать - не знаю. Хотелось бы с товарищами воевать, но они не идут, а по инструкции надо быстро покинуть место приземления в целях дезорганизации противника. Стал я кукарекать, подавать условный знак своим товарищам по оружию. На кукареканье вышел Лёлек, стали кукарекать в два голоса. Но никто не подходит. Посовещались и решили пройти по округе, поискать наших товарищей. Смотрим, что за чудо? Дерево, а на нём неизвестный висит на парашюте и брыкается как марионетка! Лелёк пригляделся, говорит, что это известный, это Рамирес с нашего самолета. И висит он не ради сомнительного эстетического удовольствия, а просто зацепился и запутался стропами в ветках. Залез я на дерево, тут и пригодился мне нож-стропорез. Сняли мы его с дерева кое-как, парашюты закопали в снежной куче и решили других не ждать, действовать самостоятельно. Хоть и ночь на дворе, а мы сразу на партийную работу. Вначале цепочкой шли по полуметровому снегу, а когда из сил выбились, пошли друг за другом. Видим, темнеет что-то. Подкрались, как полагается опытным диверсантам, осмотрели вражеское строение. На нём висел амбарный замок, а само оно было каменное. Часового у строения не было видно.
  -- Сожжем фашистский бастион, -- предложил импульсивно Рамирес, -- не сидеть тут фашистскому штабу, не греться фашистским солдатам! Смерть врагам мирового социализма!
  -- Погоди, друг, не спеши, как нам его сжечь, если он из камня, а кругом только снег и сухого топлива нет?
   Случайно вспомнили, что у нас полны заплечные мешки толу. Разбросали снег, стали подкапываться под стену, ковырять камни. Долго работали, аж вспотели, сломали два ножа, но своего добились, заложили тол, подпалили фитиль, разбежались. Рвануло, полетели камни, пыль, навоз, ещё что-то вонючее. Довольные и счастливые подошли мы к первому фашистскому блиндажу, у которого развалилась стена. Не пировать немцам в этом спокойном убежище! Не соберётся в этом вонючем сарае филиал германского генерального штаба для продолжения работы по составлению новых планов разбойного нападения на товарища Сталина!
  -- А теперь бежим! - и мы рванули в поле.
   Через час блужданий успокоились, тем более, что погони не наблюдалось. Тут мы вышли на телеграфные столбы. Нас охватил настоящий энтузиазм, свойственный молодым партийным работникам при виде вражеского имущества. Мы быстро распределили обязанности. Я вырезал бороздки на столбах, Лёлек привязывал к ним на всяких верёвочках и тряпочках толовые шашки, Рамирес крепил запалы и поджигал бикфордовы шнуры. Глухо гремели взрывы в метельной ночи, летели в стороны куски дерева. Десять столбов мы подорвали, после чего решили отойти в поля для передышки и временного отдыха. Внезапно увидели копну сена. Не успел я и рта раскрыть, как Рамирес со словами:
  -- Не будет фашистская лошадь жрать этот советский деликатес, тщательно собранный руками наших людей, -- сорвал к плеча карабин и выпустил в копну всю обойму зажигательных пуль.
   Копна запылала, а мы побежали в поле дальше, стараясь не попасть на освещённое копной место. Вот так, я то хотел в этой копне переночевать, осмотреться, а уж потом напасть на другие важные объекты. Ничего страшного с копной бы не случилось, если бы мы в ней переночевали, а утром подожгли спичкой. Также мне казалось разумным дождаться вражеских связистов и перестрелять их во время восстановления линии связи. Но копну сожгли преждевременно, от избытка интернационального энтузиазма. Тогда я решил сходить в разведку, может, где ещё копна есть, или объект для подрыва. Товарищи вырыли удобную берлогу в снегу и обещали меня ждать. Вот бреду я по полю в снегу по колено, устал с непривычки. Опять какое-то строение. Подошёл я к нему, часового опять нет, стал я стену подкапывать для осмотра фундамента, сижу в рукотворной яме и вдруг что-то случилось....
   Очнулся я от холода в сарае. Карабина у меня с патронами нет, полюбившегося ножа-стропореза тоже, рюкзак с толом потерялся, а руки у меня крепко связаны веревкой. Каски на голове тоже нет, голова же сама так болит, вроде недалеко со мной шестидюймовый снаряд упал. Рядом мои товарищи лежат без всякого снаряжения.
   Заходит ефрейтор в ватнике с двумя солдатами и волокут меня в ту избу, около которой я яму копать начал. Втащили в избу, а там стол красной скатертью застелен, на стене фотография Сталина, под ним сидит мужик в форме сержанта государственной безопасности в полной форме, с орденом Красного знамени. Сам плюгавый, а фуражка большая. Обрадовался он, как меня увидел, вроде мы с ним старые друзья, вместе всегда вечерами в преферанс играли, а вот тут оказия выпала и опять встретились. Не успели мы рассмотреть друг друга, как он из-за стола выскочил и ко мне подбежал.
   - Кто такой, куда шёл, почему документов нет, кто твой командир, с какой целью забросили?
   А сам вопрос задаст и кулачками дерётся. Знаю я эту породу, с методикой такой сам знаком. Ведь я всю жизнь в разведке ВЧК, ГПУ, НКВД числился, сам допросов не вел, так как в тылу врага разведкой занимался. А с товарищами своими часто встречался, на допросах присутствовал как свидетель и обвиняемый в разных тёмных и светлых делах. То меня как передовика социалистического соревнования арестуют, то как махрового вредителя. Последний раз такие вот два хмыря требовали от меня особых секретных сведений о Бухарине и Троцком. Вроде я с ними дружбу тесную давно водил и через день на третий встречался с обоими для контрреволюционной цели свержения гениального сталинского режима. Вроде бы это я главный организатор зиновьевского блока нашей страны. А что я им нового скажу, если я с фигурантами лично не знаком, только портреты в газетах видел, да плакаты с их физиономиями по приказу свыше на демонстрации носил? А они каждый день бьют, невесть что от меня требуют! И так у меня зубы в японской контрразведке до них выбиты, чего ещё человека глупыми расспросами мучить? Я обо всём многострадальном организме не напоминаю. Говорю им, товарищи чекисты, следуя законам формальной логики, организатором зиновьевского блока должен быть сам товарищ Зиновьев, в ином случае блок имел бы другое название! А они мне в ответ: ты феодальную схоластику тут не разводи, не то нынче время, пролетариат новой полнокровной жизнью живёт, говори, гад, зачем ты дважды паёк в этом месяце получил, вначале под своей фамилией, а потом под именем неизвестного Навухадоносорова А.Д.? Не было такого, кричу, это клевета на честное имя советского партийца, это ваш начальник пайки разворовал, а водку пропил! Товарищи принципиальные попались, настоящие коммунисты, таких с верного сталинского пути криком не сбить! Понял я, что забьют они меня насмерть, во имя светлого будущего всего прогрессивного человечества, за разворованный ими же паёк. Пришлось мне срочно признаться, что это именно я любимца народа товарища Кирова в Ленинграде убил, по заданию белоэмигрантов из Финляндии и личному указанию президента чилийской разведки. Обрадовались они, сердешные, до непонятного состояния, бить моментально перестали, стали сахарком подкармливать, котлетками на пару, другого я уже и есть не мог, только пиши, дорогой товарищ, всё по порядку, как дело было. Как с президентом чилийской разведки в рабочей столовой номер пять встречался, как интригу плёл, кого вовлекал угрозой, а кого обманом, каким другим коварным способом? Я немного написал, но руки сильно дрожали после встреч с любезными коллегами, пришлось на диктовку увлекательного криминального романа переходить, сочинять его по ходу допроса. Ну я подкормился котлетками, а потом официально потребовал отвезти меня на место злодейского преступления, чтобы наглядно показать, как стрелял, ножом резал, листовки с клеветой разбрасывал, в которых очернял честных советских людей и прочих совпартработников. Повезли меня в воронке, так я с тем воронком и драпанул в сторону финской границы. Конечно, тут такой шухер поднялся, что границу пришлось в Средней Азии переходить. Думаю, что этой сладкой парочке потом не поздоровилось, упустить такого матёрого преступника, убившего в очередной раз товарища Кирова! Не знаю, я с ними после этого случая больше не встречался. Так вот и с этим паразитом осторожнее надо. То ли это фашисты так меня проверяют, то ли чекисты на чистую воду выводят. Дело на мне свежее висит, с этим самым убитым Кировым. А может, кто на меня свежий поклёп накатал? Завистников у меня много, желающих мой паёк получать. Кто их знает, методы работы у них одинаковые. Поэтому надо быть осторожным, нести ахинею, ни в чём не признаваться. Признаешься, тут тебя и расстреляют тотчас. Да и не признаешься, тоже расстреляют. Время суровое, военное, тут не до социалистического гуманизма, который в 1937-38 годах процветал, не до глупых сантиментов. Есть такой приказ, шпионов и диверсантов расстреливать прямо на месте, где их застигла карающая рука советского народа. А место вот оно, рядом, протяни руку, нащупаешь. Да что мне ему сказать, что в тыл к немцам с документами из разведуправления фронта не выбрасывают? А что он, старый чекист, сам этого не знает или не догадывается? Ведь говорят, что старый козёл борозды не испортит! А этот чертёнок на меня кочетком налетает, ручками машет, по физиономии бьёт, дело своё знает. Раз орденок имеет, значит многих под расстрел подвёл, а кого и сам до смерти забил. Как мне ему отвечать? На каком языке? На русском я по анкете не разговариваю, китайский ответственный товарищ не поймёт, стал говорить на польском.
   Начал плести обычную ахинею, что не местный я, иду из города Станислава, от самой границы пешком, а там работал рабочим в ремонтных мастерских. Понимает ли меня пан советский чекист дословно? Думаю, может как рабочий, пригожусь ещё, сразу расстреливать не будут, на лесоповал отправят? А он говорит, ты знаешь, подлец, где ты находишься? Я говорю, что нет, иду четвёртый месяц подряд без остановки, немец бомбит, стреляет, карты у меня нет, в географии не разбираюсь по сущей малограмотности, куда впадает Чёрное море - не знаю, заплутал маненько, опять пурга третий день и людей давно не встречал. А он смеётся, как же ты, подлец, до Липецкой области пешком добрёл? Где линию фронта переходил? Как тебя немцы к нам пропустили? А может тебя самолётом забросили?
   Думаю, специально обманывает, это происки гестапо, какая Липецкая область, если меня глубоко в тыл врага в тульской области забросили? Перед самой посадкой в самолёт лейтенант из разведуправления фронта шепнул нам заветное, потаённое разведчицкое слово. Если будете фронт назад переходить да на наших нарвётесь, попросите командира передать особисту части это словечко. Словечко это было "brecher". Шепнул я ему это слово, незаметно, в разговоре, а он только озлобился.
   - Сам ты брехер, это твой Геббельс брехером работает, ты лучше скажи, карабин где немецкий взял, патроны и мешок с толом?
  -- Карабин я на дороге нашёл. Про тол ничего не знаю, это мешок с мылом, он на грузовике разбитом лежал. Я его решил на базаре на продукты сменять, голодно мне очень, а винтовку с патронами первому встречному командиру передать надобно. Нельзя, чтобы боевое оружие на дороге валялось, вдруг дурной человек им завладеет с нехорошей целью?
   Ну он последний раз мне врезал и спрашивает, кто из нас командир, какое задание у нас, не его ли убить?
   Я, конечно, в полный отказ, у нас за групповуху сразу полную меру воздадут. Это по уголовному кодексу известно, по практике обычной судебной деятельности.
  -- Этих людей вообще никогда не видел.
   Он приказал вернуть меня в сарай, приготовился допрашивать других. Глазёнки радостные, уже мысленно следующую дырку на шевиотовой гимнастёрке проколол, а нас, поди, у околицы пострелял.
   Привели меня в сарай на старое место положили. Лежу я, думаю. Липецк, если это действительно Липецк, находится на другом фронте, и секретное слово тут может быть другим. Не нравится мне эта история, ох не нравится! Дело пахнет керосином! Но тут было одно интересное обстоятельство. Солдаты были не из войск НКВД, наверное, простые связисты. На этом надо было сыграть, пока не поздно. Стал я кричать, пусть меня по нужде выпустят, вроде очень напугал меня старший сержант госбезопасности, до расстройства желудка. Пришёл ефрейтор с солдатом, вывели меня, довели до туалета типа "сортир", я и говорю:
  -- Пшепрашем пана ефрейтора, нужно руки развязать, иначе никак нужду невозможно справить, всё в штаны выпадет!
   Они винтовки с плеча сняли, но затворы не передёрнули. Развязали мне руки, я зашёл в будочку, руки помассировал, да как дал ногой по двери дам! Она с петель и слетела, ефрейтора вынесло вместе с дверью на три метра, после чего сам он упал, и его накрыло дверью нужника. Этот удар я долго отрабатывал, занимаясь японской народной борьбой "конфуз". Вылетел я из туалета как сокол-сапсан, налетел орлом на солдатика, что стоял с открытым ртом, выбил у него из рук винтовку, а его самого в сугроб отбросил, пусть остынет малость от встречи с кондором. Пока ефрейтор дверь с себя снял, я уже стоял с винтовкой наготове, передёрнув затвор, готовый стрелять. Вывели Лёлека из сарая, развязали руки, он связал верёвкой солдата и ефрейтора, отвел их в сарай. Скрутили мы третьего солдата в сенях, что не составило особого труда. Я уже десятую войну к тому времени воевал.
   Забежал я с винтарём в избу и ну гонять сержанта вокруг стола с красным покрывалом, вокруг портрета товарища Сталина. Как догоню, так прикладом и наподдам, а сам внимательно слежу, чтобы он наган не успел с кобуры достать. Догнал его, ударил, как учит другая китайская борьба, он с копыт и свалился. Скрутили мы его, отобрали наган, документы, сняли орденок, я в туалет сходил по нужде, там этот орденок и оставил. Солдат в сарае на время определили, а чекисту на физиономию воды налили и начали допрос.
  -- Где мы находимся? - спрашиваю, а сам по чекистской методе ему оплеуху отвешиваю с одной руки.
   Задумался он, а я другой вопрос задаю и оплеуху с другой руки отвешиваю. Хороший у меня учитель был, и уроки у него запоминающиеся, тем более, что обучение недавно было, глаза у меня заплыли, настоящий китаец. Вижу, молчит он, о своём думает, порвал я его командирское удостоверение личности, а остатки в печку бросил. Понял он, что дело серьёзное, и говорит, в какой деревне находимся. Где это? Рядом с таким-то райцентром. Я его опять с оплеухой спрашиваю, кто там, в райцентре этом, чья власть?
  -- Наши, - говорит.
  -- А кто у тебя, сморчка, "наши"?
  -- Советские.
   Вижу, отвечает с неудовольствием и партбилет его порвал. Остатки опять в печку бросил. Тут он совсем раскис и стал орденок свой искать. Не видели мы его случайно? Я говорю, что он сам его на прошлой неделе потерял, чего же у нас спрашивает? Я у него сегодня орденка не видел!
  -- Лёлек, тебе орденок тут на полу не попадался, сержант госбезопасности вроде обронил случайно?
   Нет, отвечает Лёлек, на полу он мне не попадался.
  -- Никто твоего орденка не видел. Не было его у тебя, дырку ты по пьянке шилом проковырял для значка ГТО третьей степени.
   Не о чем стало говорить с этим серьёзным товарищем.
   Сходил я к колхозному бригадиру, поговорил с ним, взял самогонки. Действительно, мы у себя в тылу всю ночь воевали! Вот тебе и сталинские соколы, соколята, так их и эдак! Попросил бригадира запрячь лошадку в санки, вернул солдатам винтовки, но без затворов, извинился. На всякий случай пусть у них затворы отдельно полежат, а патроны у бригадира в хате. Собрали мы своё имущество, погрузились в санки, взяли верное направление в райцентр. Спрашиваю у нашего пленника, где моя каска? Её не нашли среди нашего имущества. А сержант отвечает, что вышел солдат по нужде из хаты, смотрит, подозрительная личность в немецкой каске подкоп под дом особоуполномоченного НКВД делает. Он, не долго думая, как даст прикладом по каске, она и сломалась на три части, как гнилой печной горшок. Вот так каска спасла мне жизнь. Страшно представить, чтобы было, шарахни меня солдат прикладом по шапке! Напоили мы нашего славного драчуна-сержанта самогонкой до потери чувств и мирно приехали в райцентр. С первым же патрулём направились к военному коменданту, старому лейтенанту из запасных. Я представился, мол, отряд интернационалистов прибыл для заброски в тыл врага по приказу разведуправления соседнего фронта. Говорю ему:
  -- Товалиса коменданта, давай переводчик интернационалиста!
   Привели учителя немецкого языка из местной школы, через него установили контакт с командованием, передали в разведуправление секретное слово для самоидентификации. Подождали полчаса, посидели в тёплом помещении, попили чай, поели каши с мясом. Тут нас соединили с полковником, который провожал нас в полёт. Он нас признал и приказал срочно выехать на ближайший военный аэродром, обещал выслать самолёт. Осталось рассказать о нашем рьяном мучителе. Всё это время он провалялся в мешке пьяным в санках, под охраной трезвой лошади, мерно жующей сено.
  -- Товалиса коменданта, -- говорил я коменданту, -- там, в санках, плохой человек в мешке лежит. Всё время ругается, кулаком дерётся, удостоверения нет, партбилет нет, партвзносы не платит, а со всеми дерётся! Как кого увидит, сразу кричит, что вот орден потерял, только дырка на грудях остался. Опять дерётся, орден требует, сам пьян в дрезину, плохой человек, бандит наверное? Сам орден пропил, а у всех встречных назад требует! Мы у него наган отобрали, чтобы он колхозников не пострелял, лошадь не поранил, вы с ним построже! Посмотрите, какой он пьяный, всю повозку дорогой заблевал! А на морду его посмотрите, на глаза, одни щёлочки остались, вторую неделю пьёт, не меньше! А может, и месяц! Кто ему такое право дал, месяцами водку на посту пить?
   Комендант принял у нас сержанта с наганом и составил передаточную запись, что он, комендант Комаров Сергей Онуфриевич, принял от отряда бойцов-интернационалистов в лице командира Фу-лю-ганя, одного сержанта госбезопасности СССР в полностью пьяном состоянии, без документов, ордена, но с синяками и шишками. Вместе с ним получен наган со всеми семью патронами. С такой бумагой мы были посажены на другие санки и отбыли на аэродром полным составом.
   Встретил нас сам полковник с зашифрованной фамилией КИМ. Выслушал внимательно, бумагу коменданта изучил, отдал на осмотр заместителю. С несколько недовольным видом спросил, нельзя ли было без садизма с сержантом госбезопасности обойтись? Коллеги с соседнего фронта негодуют! Была ли такая политическая необходимость ответственного товарища пьяным в мешке по сёлам возить и этим позорить представителя советской власти перед лицом народа? Я говорю, что необходимость была, сильно представитель советской власти дрался, буянил и своим хулиганством позорил оказанное ему партией высокое доверие.
  -- Ладно, замнём это тёмное дело, -- сказал полковник, -- придётся вас за хулиганство из народного ополчения выгнать. Этими выходками в нашем тылу вы его позорите и дискредитируете перед народом. Я беру вас к себе, в штат разведки. Через два дня заброска, надо серьёзно готовиться. Группа пойдёт в составе тройки, вижу, что вы достигли полного взаимопонимания.
   И через два дня нас снова забросили в тыл врага для продолжения партийной работы. До этого перед нами выступил сам корпусной комиссар, товарищ Печёнкин Иван Иванович. Посмотрел он каждому из нас строго в лицо, прямо в глаза, произнёс серьёзную речь о роли настоящего момента. Мол, всякие враги допустили немцев до Москвы, но тут в боевое действие вступил сам корпусной комиссар Печёнкин, он спуску фашистам не даст, он нас научит воевать, а немцев заставит отступать до канадской границы. Для начала прочитал политинформацию о международном положении трудящихся, потом перешёл к задачам текущего момента. Из ЦК ВКП (б) пришло свежее указание уже месяц или даже больше назад. Светоч и соль земли нашего народа додумались жечь под врагом землю. Так как саму землю они поджечь не смогли, не нашли такого вещества, чтобы землю заставить гореть, то приказали жечь любые строения, пригодные для остановки войск, в первую очередь дома местных жителей. Сурово глядя на нас, несгибаемый большевик Печёнкин приказал жечь все хаты, которые мы встретим в пути следования. Такая вот у нас первейшая задача, партийная. Даже если в этих хатах будет укрываться местное население, то есть простые советские люди, жечь их всенепременно надо, это приказ нашей большевистской партии, её ленинского ЦК. А люди наши нас поймут, если живыми останутся, им потом из ЦК бумагу с печатями пришлют с разъяснениями политики момента, или просто листовку с самолёта сбросят. Нехрена им свои хаты в мороз беречь, нечего приют оккупантам оказывать! Партия всё видит, партия всё знает, она будет продолжать активно бороться до самого своего конца! Это задание даётся не только нам, воинам интернационалистам. С таким заданием в тыл врага заброшено несколько тысяч человек, в том числе и пойманная врагами Зоя Космодемьянская. Особое доверие партия оказывает нам, воинам-интернационалистам, так как у некоторой части наших бойцов рука не подымается палить хаты, в которых укрывается наше мирное население от сорокоградусного мороза с малыми детьми. А для нас эти хаты чужие, мы за чистую коммунистическую идею сражаемся, слюнтяйства у нас быть не должно. Выслушали мы это партейное задание и тотчас ответили - есть, задание сталинского ЦК выполним!
   -- Сейчас главное - поджигать у них хаты! - так в очередной раз подчеркнул представитель ЦК партии в армии товарищ комиссар Печёнкин. Это потом, уже через год, появился второй лозунг момента: "У них надо выбивать танки". Сейчас лозунг был попроще, только выжигать хаты. Хата не танк, из пушки в ответ не выстрелит, только если пулемётом из окна ответит.
   Надо отметить общее положение на советско-германском фронте в тот период. Было это 12 декабря, уже неделю как наши войска перешли в наступление, немцы его не ожидали и стали откатываться, ожесточённо сопротивляясь. Вот и дали нам задание всячески вредить врагу, не давать ему зацепиться ни на одном участке, жечь всё, до чего рука дотянется. Экипировали нас хорошо, одели в ношенную немецкую форму, аккуратно заштопанную на фабрике "Большевичка", видимо, снятую с убитых, а Рамиреса в испанскую. Крепкие документы как всегда сделал известный одесский жулик по кличке "Жорик". Он с удовольствием рисовал червонцы, иностранные банкноты, векселя и всякую прочую муру, а уж документы у него всегда хорошо получались. Поэтому жил он на территории спецтюрьмы НКВД и работал круглые сутки в полную силу.
   Выбросили нас ночью, ближе к рассвету. Мы в кустарнике переночевали, вырыв берлогу на троих, а как совсем светло стало, вышли на большую дорогу, работать. Не успели даже одного телеграфного столба свалить, как катится к нам немецкая разведка, на трёх мотоциклах с колясками, при пулемётах. Бежать поздно, воевать опасно, колонна механизированных войск по дороге показалась, надо вступать в разговор, для этого два дня готовили.
   Из второго мотоцикла выпрыгивает лейтенант, спрашивает нас:
  -- Что за шайка? Кто старший, документы!
   Подаю свои документы, встав во фрунт:
  -- Старший обер-ефрейтор Серко Былко, стрелок-радист бомбардировщика DO-17Z, эскадрилья 10. (Kroat)/KG3, Хорватский воздушный легион, сбит при налёте на Москву, добираюсь до своего аэродрома, а солдат встретил в пути, организовал отделение.
   Лёлек протянул свои документы, отрапортовал:
  -- Рядовой маршевой роты номер двести семьдесят шесть, Винсент ван Гоген, господин лейтенант, направляюсь в панциргренадёрскую дивизию, отстал по дороге во время налёта, контузило меня бомбой.
   У него были хорошие документы чешского фольксдойча из Судет, добровольно направившегося в армию по мобилизации.
   Лейтенант осмотрел его документы, придраться было не к чему.
  -- Ну а ты кто такой?
  -- Рядовой Хуан Карлос Санчес, испанская добровольческая дивизия. Честь имею представиться господину лейтенанту!
  -- Ваша дивизия штурмует Петербург, как вы сюда попали, союзник?
  -- Я денщик его сиятельства, капитана Кастанеды Сантьяго Эстремадурского. Как только он узнал из газет, что господа немецкие офицеры наблюдают в бинокли Красную площадь, Мавзолей и перемещение по ним самого Сталина со знаменем, он одел свою парадную форму, саблю, сел на белую лошадь и поспешил на парад немецких войск. Как верный Санчо Панса, я был с ним до самого конца. Его лошадь не успела на парад, она наступила на противотанковую мину на полном скаку. Теперь господина капитана Эстремадурского с нами нет!
   Лейтенант пожалел непопавшего на парад капитана, вернул документы и сказал:
  -- Связи с корпусом и армией нет, дороги контролируются неизвестно кем, в свои части вы сейчас не попадёте. Мы разведка отступающего пехотного полка. Сейчас пойдёте в первый батальон, третью роту, девятый взвод, к фельдфебелю Рунге, будете пулемётным расчётом.
  -- Есть, -- дружно ответили мы, шаркнули ногами по снегу и дружно вступили в вермахт.
   ПЕРВЫЙ РАЗ В ВЕРМАХТЕ
   Первым делом мы предстали, всей командой пулемётного расчёта, перед самим фельдфебелем Рунге. Это был старый служака, участник польского похода в потёртой каске. Прежде чем доверить нам MG-34, потерявшего хозяев в ходе налёта авиации, он критически осмотрел каждого из нас и просил, что мы знаем об этом пулемёте. Я знал многое, о чём и не преминул тотчас сообщить любопытному фельдфебелю Рунге.
  -- А то тому дереву попасть слабо? - спросил он, указав на крупное дерево в четырехстах метрах от нас.
   Я приладил сошки, установил прицел, дал короткую очередь. У меня практика большая с пулемётами была, я ещё с первым пулемётом Мадсена тренировался. Полетели ветки, воронье гнездо, раздались крики солдат, тревожное карканье птиц, рота развернулась для стрельбы в обе стороны дороги.
  -- Нормально, -- оценил моё усердие фельдфебель, поморщился на карканье, приказал выдать нам завтрак, записал фамилии в блокнот и пошел доложиться ротному лейтенанту о новичках в роте.
   Нам выдали тушенную капусту, по паре консервированных сосисок, горячий кофе и по пачке сигарет. Только мы успели поесть, как поступил приказ построиться и начать движение. Лёлек покатил лыжи с пулемётом, Рамирес взвалил на себя коробки с патронами и лентами, я обвязался лентами как немецкий революционный матрос, подвижник Тельмана и Розы Люксембург, и мы пошли маршем в составе ротной колонны прямо на Запад, почти не сворачивая с главного пути. Прошли час, движение застопорилось.
  -- Что там? - спросили мы у впередиидущих солдат.
  -- Дорога сузилась, всё метелью замело, машина застряла.
   Стоим минут пятнадцать, движения всё нет. Движение немецкой мехколонны регулирует сам генерал Мороз. Грустно стало мне. Неужели никто кроме генерала Мороза немцам помешать не может? А на что мы, наша партия, которая столько труда приложила, отправляя нас в опасный поход на Запад?
   Взвалил я пулемёт Лёлеку на спину и приказал ждать меня. Сам встал на лыжи и тихонько в кустики отошёл, вроде после тушёной капустки кишечник прочистить. А из-за кустиков на лыжах в низинку спустился и по дуге, чтобы не видно было, побежал в голову колонны. Подкрался на карачках, бросил в грузовик две гранаты и не дожидаясь отрицательных или сугубо положительных результатов назад, в ложбинку, а потом в свою часть колонны. Вышел из кустиков, а у нас в роте народ напряжён, карабины сжимают, по сторонам смотрят, некоторые стреляют куда хотят.
  -- Что тут случилось? - спрашиваю.
  -- Да пока вы, господин обер-ефрейтор, в кустиках отдыхали, партизаны гранатами машину закидали в голове колонны!
   А со стороны Запада всё стрельба доносится, то усилится, но затихнет, а потом по новой частить начинает. Из головы колонны вернулся фельдфебель, сказал, что гранаты партизан попали в грузовик с патронами и что это не перестрелка. Это просто в горящем грузовике патроны рвутся, а подойти к нему нельзя, во все стороны пули летят. Скомандовали привал на пятнадцать минут. Потом мы уступили дорогу и мимо нас проехал бронетранспортёр, который замыкал нашу колонну в качестве охранения. Он скинул горящую машину в кювет, перевернул её там, чуть не застрял сам, еле выполз обратно и поехал вперёд, на Запад. А пехота побежали мимо горящего грузовика, постреливающего то трассирующими, то разрывными. Пришлось вызвать бронетранспортёр назад, чтобы он прикрыл колонну от обстрела. Всё равно бежать мимо грузовика было неприятно и чрезвычайно опасно. Но мы пробежали, поглубже натянув на себя каски и прикрываясь бронетранспортёром, в корпус которого с неприятным звуком частенько ударяли пули. Успокоились, построились, вновь пошли в нужном направлении. Теперь мы обстреливали подозрительные места из пулемётов, а особо подозрительные места из миномётов. Наш батальон пошёл последним в полковой колонне, в самом хвосте его шагали мы.
  -- Так, пора тебе, Лёлек, прогуляться к наступающим нам на пятки камрадам из другого полка. Вот тебе граната, а пулемёт я сам понесу.
   Встал Лёлек на лыжи, отбежал в кустики, а потом целиной да полем забежал камрадам во фланг, подполз и бросил гранату. Те стали стрелять по сторонам, даже в нас полетели некоторые пули. Мы все залегли, движение застопорилось. Очень у меня руки чесались по камрадам из пулемёта ответить, но я себя сдержал. Рано ещё, не та обстановка. С трудом Лёлек вернулся в нашу колонну со стороны поля. Больше решили так не рисковать. Тут наступило время обеда и нас накормили гороховым супом с мясом, а на второе был рис с консервированными сосисками. Мы хорошо пообедали и дружно продолжали движение в рядах вермахта ещё два часа.
   Зимний день короток, нас развернули для подготовки к ночёвке в полусожжённую деревеньку. Стали мы распределяться по уцелевшим постройкам, готовиться к сытному ужину. Слышим стрекотание моторов самолётов. Все наши разбежались и ловко попрятались. Тихо стало в разбитой деревне. А самолёты оказались нашими, И-15 бис, с неубирающимися шасси. Я хорошо был знаком с этим истребителем с Испании, потом встречался с ним в Китае. Скорость у него максимальная 379 км/ч, с Мессершмиттом Bf - 109 Е-3 не сравнить, у того все 570 км/ч будут. Зато маневренность у И-15 бис такая, что поймать его с хвоста дорогого стоит. Полный разворот за восемь секунд делает, а мессер за двадцать две секунды. Вот и погоняйся за ним! Есть у него два или четыре пулемёта ПВ1винтовочного калибра, можно подвесить до ста пятидесяти килограмм бомб. Вот такие гости к нам и прилетели двумя парами. Ищут, куда бы что сбросить, да силы свои недюжинные приложить, а у нас все притаились, замерли. Кому охота получить по заслугам? Грузовики и бронетранспортёры белым выкрашены, в сумерках совсем не разглядеть. Принимаю верное решение, надо помочь нашим лётчикам, дать надлежащее целеуказание. Им ещё домой лететь, разыскивать в темноте свой аэродром. Ставлю пулемёт за спину Лёлека и даю неприцельную трассирующую очередь в их сторону. Поняли они правильно, где мы затаились, и налетели воробьиной стаей. Тут все стали стрелять из своего личного оружия, не говоря уже о пулемётах на бронетранспортёрах. Я же воспользовался возникшей суматохой в своих политических целях. Ещё днём заметил я штабные грузовики и автобусы нашего полкового штаба. Вот к ним и направился короткими перебежками, пережидая разрывы бомб, пролёт пуль. Надо полковое знамя спереть, и доставить в штаб фронта для надругательства над фашистской святыней. Подкрался к автобусу с флагом внутри, а часовой стоит у входа, рядом с ним ещё несколько солдат, смотрят в небо, двое стреляют из пулемёта. Я тогда к другой машине, грузовику штабному. У него никого нет, я в кузов. Стал руками шарить, чем тут поживиться советскому разведчику можно, руки наткнулись на сейф. Вот оно, счастье разведчика, не каждый день руки в темноте до сейфа дотянутся! Это даже лучше знамени! Тут всякие документы, планы агрессии, наступления и отступления, карты, схемы и списки личного состава, директивы фюрера, фашистского правительства, планы ограбления и истребления нашего народа. То есть всё то, что так необходимо в штабе фронта, чего там с нетерпением ждут. Сейф для меня не проблема. Я на прошлых курсах повышения квалификации, в 1932 году, с известным медвежатником познакомился, перенимал у него опыт работы. Для такого сейфа трёх минут мне достаточно. Вынул я из него целый пук бумаг. А что в них - в темноте не видно, да и читать некогда. Нашарил рядом портфель, выбросил его содержимое на пол, а в него содержимое сейфа набиваю. Чувствую, на дне другие бумаги пошли, уже в пачках. Да это же деньги! Значит, это полковая касса! Я моментально выбросил содержимое из другого портфеля, набил портфель деньгами. Пока работал, нащупал бутылку со шнапсом. Нет, сейчас пить нельзя и веселиться ещё не время, надо ноги уносить, налёт скоро кончится. Но как пустить фашистских ищеек по ложному следу? Вспомнился профессор Фармазон, рекомендующий ошарашивать врага нестандартными решениями и ненормальными выходками. Вылил я содержимое бутылки на пол грузовика, а саму бутылку спрятал в сейф, захлопнув и закрыв его. Создавалось полное ощущение, что сейф закрывали ключом, а взлома не было. Вот так я и ударил наймитов кровавой мировой буржуазии по самому больному месту, по полковой кассе! Как они теперь без денежек повертятся, ведь у проклятых буржуев всё на деньги повязано!? Это у нас напирают на силу духа да построение коммунизма задаром, у треклятой буржуазии не так, дорогой товарищ Зелёная Сопля.
   Бегом, пригибаясь, бежал я к одному приметному месту. В это место я закопал портфель с бумагами и с деньгами, но предварительно взял четыре пачки денег себе. Не знаю, появилось у меня какое-то наитие, сошедшее ко мне от профессора Фармазона на занятиях по политэкономии капитализма. Мол, деньги всегда в буржуазном обществе пригодиться могут, для развёртывания и продолжения классовой борьбы.
   Налёт благополучно закончился, горело два грузовика, собирали убитых и раненых. Гауптман, командир батальона, бегал по ротам и грозился прибить того подлеца, который указал место расположения батальона нелепой стрельбой. Но стреляли почти все, и кто стал стрелять первым, выяснить было трудно. Поужинали сухим пайком, многие солдаты были недовольны.
   Утром опять тушённая капуста, опять консервированные сосиски, горячий кофе. Построились, двинулись. Так жить хорошо. Помню, в китайской Красной Армии всё какую-то дребедень ели, то ли муравьёв варённых, или же личинок каких, вместо мяса требуху давали, а хлеб только по праздникам, саранчу вместо хлеба сушённую выдавали. Не хотелось бы мне служить рядовым бойцом китайской Красной Армии, в крайнем случае батальонным командиром.
   Идём мы на запад мимо сгоревших деревень. Наши своих диверсантов высылали, чтобы их жечь, не дать немцам обогреваться, а теперь немцы при отступлении жгли, выполняя приказ своего бесноватого фюрера. Вдруг шум, крик и всё это на ровном месте и без стрельбы! Что такое? Спрашиваю фельдфебеля, куда стрелять? Он говорит подожди, сейчас всё узнаю и вперёд побежал. А там разыгралась некрасивая сцена. Стоит наш командир полка, оберст Кляп, и бьёт по сусалам интендантского лейтенанта перчатками, того, который за полковую кассу отвечает.
  -- Ах ты сволочь такая, гнусный слизняк, как же ты так быстро успел пропить пятнадцать тысяч рейхсмарок? Два дня назад всё было в полном порядке! Куда ты деньги наши дел, признавайся, урод?
   Лейтенант слабо защищался и кричал, что бить по лицу честного германского офицера никому не положено, даже оберсту Кляпу.
  -- А куда финансовые документы спрятал, мерзавец, думаешь, я тебя насквозь не вижу? Если документов нет, то и денег не нужно? Если не вернёшь деньги к вечеру, всё. До последнего пфеннига, тебя будет судить военный трибунал! Где такое видано, пропить всю полковую кассу за два дня? Ты что, идиот, купил на эти наши деньги часть Москвы или кусок московской области, мерзавец?
   Лейтенанту нечего было сказать озверелому оберсту, бегающему вдоль дороги как дикий вепрь степей в шлейфе снега. Оберст лично вырвал из кобуры лейтенанта "вальтер" и теперь махал им, ожидая прибытия фельджандармов. На мотоциклах подъехали фельджандармы. Лейтенанта с красной мордой посадили в коляску и стремглав помчались в дивизию выяснять подробности прискорбного полкового инцидента. Как в таком случае мог лейтенант, даже теоретически, вернуть деньги к вечеру, все, до последнего пфеннига, было непонятно самому оберсту. Дело было неимоверно запутанное и загадочное. Два дня назад деньги были в полном порядке. При лейтенанте денег не нашли. Перевести в Швейцарию переводом он их тоже не мог, ни в одной из деревень телетайпа не было, как и иной связи со Швейцарией. Почтовый или иной самолёт в расположении полка не садился. Может, он их в карты проиграл? Пусть этим фельджандармерия в штабе дивизии занимается! В такой трудный момент, когда армия фюрера впервые отступает, всплывает всякое дерьмо! А бутылка от шнапса? С какой целью этот гад стал хранить в сейфе пустую бутылку? Это что, вызов офицерскому корпусу дивизии, всей солдатской массе полка? Сосите пустую бутылку, камрады, плакали ваши денежки? Если бы она хоть полная была, в этом можно было видеть хоть какой-то смысл! Вот как отступление действует на психику слабых лиц из интендантов! Когда наступали, такого случая ни в одном полку их армии не было! И надо же такому именно у них случиться! Теперь всегда будут говорить: а, это тот полк, где кассу при отступлении пропили! Какой неслыханный позор, какое издевательство над славной многолетней историей полка! А какое надругательство над германским уставом? Где это в уставе написано, что около пустой бутылки от шнапса надо выставлять круглосуточную охрану с регулярной сменой часовых через два часа!? А ведь получается, что почти двое суток часовые охраняли пустую бутылку! А от кого они её охраняли?
   От всего этого физиономия оберста приобрела лиловый оттенок. Глядя на своего беснующегося полковника, бегающего по дороге с пистолетом увезённого лейтенанта, испуганные солдаты проходили мимо него сомкнув ряды, в ротных колоннах во главе с ротными командирами. Также прошли и мы, стараясь не выделяться из безликой солдатской массы. Только видим, вернулся фельдфебель и на лице его такое разочарование написано, какое могло появиться у советского человека после сообщения в газете, что у нашего главного руководителя расстройство желудка и потому он сегодня на слёт ударников социалистического труда не приедет.
   Всё больше стало попадаться машин и другой техники, у которой кончилось горючее или которая не завелась от неисправности и мороза. Кто сможет на двадцатиградусном морозе долго в моторе ковыряться? Если такая машина останавливалась, её сбрасывали в кювет, чтобы не тормозила и не закупоривала дорогу войскам. Рота тяжёлого оружия нашего батальона ехала на новой трёхосной машине. Сидят в ней солдаты, морды довольные, на нас с презрением смотрят, окурки в нашу сторону бросают, шутят, типа: не пыли пехота, дай проехать механизированным войскам батальона. И такая зависть меня взяла, глядя на их сытые и довольные рожи! Где тут социальная справедливость, о которой нам так долго говорили большевики? Ведь в одном батальоне служим, одному фюреру поклоняемся, одни деньги получаем. Но одни пешком бредут, ногами снега разгребая, а другие на "Бюссингах" раскатывают, бычками в них бросаются! Решил я в самое ближайшее время восстановить попранную социальную справедливость, навести должные порядки в батальоне. Именно для этого меня сюда наша партия командировала, а не для регулярного пожирания вражеских сосисок с капустой, хотя и это мероприятие нельзя сбрасывать со счетов как положительное. То, что съем я с товарищами, врагу уже не достанется! А пока я заглядывал во все брошенные грузовики, что встретил на пути. Чего там только не было: всякие бумаги, каски, противогазы, патроны, пишущие машинки, кресла, стулья и кровати, ящики с запчастями неизвестно к чему, мотки колючей проволоки, лопаты и ломы, попадались снаряды, оборудование для солдатских кухонь, а также то, что уворовали у населения, но не довезли до любимого Фатерлянда. Вот так повезло колхозникам окрестных деревень, что ещё живы остались! Как схлынет основная орава бегущих немецких войск, они станут обладателями разнообразнейшей коллекции иностранных и отечественных предметов быта и войны! Тут главное успеть до трофейщиков нашей армии поработать. Набрал я гранат десятка два, очень ценное имущество для разведчика, наконец нашлось то, что меня интересовало в первую очередь. Пулемёт с лыж сняли, а на них погрузили ящик противопехотных мин. Тут подвезли обед и наступил в нашей войне перерыв. Супчик, пожиже, чем вчера, рис с мясом, горячий кофе с галетами и по пачке сигарет. Настроение повысилось. Теперь как только отстали за поворотом какие-то другие части от нашей колонны, я тут же под колею пару мин сунул, пока никто не видит. Рамирес их снегом закидал. И пошли мы за батальоном ветром гонимые, снегом заметаемые. А минут через пятнадцать там, на повороте, взрыв, стрельба. Подбегает ротный лейтенант, с ним фельдфебель с автоматами в руках:
  -- Что тут у вас происходит?
   Я, как и положено старшему в наряде, докладываю:
  -- Герр лейтенант, партизаны бросают гранаты и обстреливают дорогу, нажимают на наши тылы!
   Лейтенант говорит, что нужно теперь и в конце колонны иметь заставу, если всё время на тылы нападают:
  -- Обер-ефрейтор, вместе с расчётом будете идти замыкающими в ста метрах от колонны и внимательно наблюдать по сторонам и с тыла. Фельдфебель, сменить их через два километра другим расчётом!
  -- Яволь, герр лейтенант, -- ответили мы хором с фельдфебелем и отстали от колонны сразу на двести метров, чтобы нас меньше видно было и работать легче.
   Таким образом мы установили все мины из ящика по всей дороге, в хаотическом порядке, совершенно не используя привязку к местности, не составляя план минирования, как то положено советским уставом. После этого дорога стала совершенно непригодна для передвижения, для её расчистки необходимы сапёры в количестве до взвода и долгое время на работу. Через два километра нас сменил другой пулемётный расчёт, а мы доложили лейтенанту, что со стороны противника всё время доносятся взрывы и стрельба. Лейтенант прислушался. Действительно, стрельба доносилась вместе со взрывами. Озабоченный лейтенант побежал докладывать гауптману, что нас преследует противник, и сзади наших войск видимо нет. Тот доложил оберсту и получил вполне разумный приказ: отправить назад разведку на мотоциклах, а там действовать по обстоятельствам. Скоро мимо нас промчались три мотоцикла, потом раздался взрыв и к нам вернулись два мотоцикла, они промчались в голову колонны и сообщили оберсту, что за нами дорога минирована партизанами. Оберст выругался так, что услышали в конце длинной колонны и приказал, в свою очередь, заминировать дорогу после прохождения нашей колонны, и держать взвод в качестве арьергарда, а партизанам и прочей сволочи спуску не давать. Появились сапёры, которые установили ещё пару ящиков мин. Нам стало ясно, что по этой дороге противник в ближайшие сутки не пройдёт.
   Стало смеркаться. Подошли к населённому пункту, название которого фельдфебель нам сказал, но мы его не поняли. Видимо, это был поселок.
   Стали располагаться на ночлег в школе, выдали ужин сухим пайком. Тут я увидел наших пленных, которых загоняли в здание сельскохозяйственной мастерской. Вид у них был непрезентабельный, недостойный передового советского человека. Полуразутые, частично одетые, избитые и небритые, они не производили хорошего впечатления. Надо отметить современному читателю, что фашистский фюрер хотел как можно больше перебить и переморить голодом наших людей, а освободившееся жизненное пространство сплошь заселить всякими фашистами. В этом ему всячески помогал наш местный фюрер и великий вождь. Всех попавших в плен он сразу определил как предателей родины и врагов, отщепенцев и вредителей. До войны он не подписал ни одной конвенции по военнопленным и отказывался сотрудничать с Красным Крестом во время войны. Военнопленные стран Запада получали немецкую баланду намного лучшего качества, чем наши пленные и посылки через международный Красный Крест. Они могли переписываться со своими родными через нейтральные страны. За время нахождения во вражеском плену они получали следующие воинские звания за выслугу, ордена за проведённые ранее бои, всё это доставлялось им прямо в лагеря военнопленных. Наш любимый фюрер, отец и учитель прислал своим пленным проклятья и пожелание, чтобы они сами застрелились перед пленом из гуманных соображений, чтобы не терпеть над собой зверства фашистских палачей. Таково было его приказание всем партейцам, для которых он был генеральным секретарём, и всем остальным беспартийным пленным, для которых он тоже числился вождём, то есть в переводе на немецкий попросту фюрером. Таким образом все живые, попавшие в плен, являются личными врагами нашего фюрера, цинично поправшие его выдающийся гениальный указ. Также он относился ко всем мирным гражданам, попавшим в оккупацию после претворения в жизнь его же выдающихся стратегических планов. Ещё через сорок лет после войны эти, уже немолодые люди, в случае необходимости были вынуждены писать в анкетах, были ли они на оккупированной территории, чем там занимались, как помогали подпольщикам восстанавливать разрушенные колхозы, каким образом воевали с врагом в пятилетнем возрасте. А решительные товарищи из одного компетентного органа на полном серьёзе проверяли, не сотрудничали ли они в шестилетнем возрасте с коварным врагом, не выдали ему какую страшную большевистскую тайну!? С другой стороны, если есть проверяющие такое дело серьёзные товарищи, то появляются другие товарищи, имеющие серьёзные документы той суровой эпохи. Автор данной повести имеет на лестничной клетке своего подъезда одного компетентного товарища, который двадцать лет подряд успешно производит и сбывает самогон, у которого на руках есть удостоверение, что он является участником партизанского движения на временно оккупированной врагом территории. Всё бы хорошо, но участник партизанского движения 1936 года рождения. Мог ли он в 1942 году оказывать достойное вооружённое сопротивление врагу в партизанском отряде, если ему было шесть лет? Различал ли он в таком возрасте своих от чужих? Не стрелял ли, в таком случае, по своим? Не нуждается ли он в дополнительной проверке по этому поводу? А мог ли он поднимать, нет, не винтовку со штыком, а незаряженный карабин в сторону врага? Или он лихо рубил врага шашкой, так как стрелковое оружие поднимать не мог по малолетству и дистрофии? Всё это вызывает много вопросов о дееспособности владельцев таких документов и тех компетентных товарищей, кто им верит.
   Поэтому настоящему большевику надо было, проходя мимо этой кучки грязных предателей, с презрением плюнуть в ряды отщепенцев, пусть ощутят на себе справедливый гнев всего советского и фашистского народов! Им сам товарищ Сталин застрелиться приказал, а они не выполнили наказ всей нашей славной партии и её великого генерального секретаря!
   Однако я был не такого десятка. Меня самого часто ловила и допрашивала партия и её передовой боевой отряд с горячей головой, холодным сердцем и длинными волосатыми руками, поэтому я всяким подобным диалектическим софизмом не занимался и гениальности самого гениального полностью не доверял. Поэтому я дождался часа ночи, вышел на улицу, и посмотрел, как обстоит дело со сменой часовых. Как только часового сменили, я подошёл к нему и совершенно без разговора о политике и гуманном отношении к пленным просто полоснул его ножом-стропорезом по неприкрытому месту. Ключ от замка был у разводящего караула, поэтому мне пришлось поработать с замком минуту-другую. Но тот, кто за три минуты вскрывает сейф полковой кассы, перед амбарным замком не остановится, не оробеет. Открыл я его и говорю в темноту:
  -- Товарищи, я ваш друг, старый социал-демократ, вместе с Тельманом вагоны разгружал, пиво пил, в спорах о лучшей жизни участвовал. Бегите дорогие товарищи отсюда куда глаза глядят, в сторону фронта. Не то фашист вас всё равно постреляет или голодом уморит. А так может кто из вас и до линии фронта дойдёт!
   Дал я им карабин часового, пять своих гранат, а сам к себе назад вернулся. Не прошло и пятнадцати минут, как кто-то из них наткнулся на патруль, вначале началась суматоха, потом стрельба. Я набрал новых гранат, и первым выбежал из школы, побежал в центр посёлка, стреляя на ходу из карабина и крича со всей мощи легких: "Партизанен, партизанен!". Там, в центре, стояла машина роты тяжёлого оружия нашего батальона. Долго я на неё зубы точил. Бежал я не просто так, а выполняя троякую задачу: поднимая панику в войсках противника, стреляя по всем встречным, в первую очередь в немецкой форме, а также для наведения социальной справедливости в батальоне. В машине тяжелого оружия уже установили пулемёт и лупили в неизвестном направлении. Достал я одну гранату и ловким движением подбросил её под грузовик. Тут надо отметить, что экономный советский человек может сделать одной гранатой многое, сразу несколько полезных дел. Подброшенная под грузовик граната выведет его из строя навсегда или вообще подожжёт. Если при этом пулемётчик останется жив, и его не забросит взрывной волной на соседнюю улицу, то он будет стрелять до тех пор, пока патроны у него не кончатся. Это называется шоком. Так оно и получилось. Пригибаясь, аккуратно разбрасывая кругом гранаты, истошно крича, возвращался я в школу. Солдаты нашего взвода давно проснулись и залегли у выхода, боязливо выглядывая в темноту улицы, по которой стаями летали трассирующие пули. Я объяснил ситуацию взводу и унтер-офицеру Брему. Противник занял центр и юг посёлка, он стремится нас сбросить на восточную сторону, в поля, где на глубоком снегу посечёт пулемётами как мух в паутине. Наша задача - удержаться в занимаемом районе школы и ни в коем случае не отступать, иначе смерть всем.
   Взвод занял позицию и открыл дружный огонь по центру посёлка, я сам наводил свой пулемёт и старался подавить пулемётчика с подбитой машины роты тяжелого оружия. Тот лупил во все стороны и по нему стреляли со всех сторон. Наконец несчастная разбитая машина под ним вспыхнула от массы трассирующих и зажигательных пуль. Горели и другие машины. По нам стреляли с южной части, мы отвечали, периодически я бил по юго-западу. Бой продолжался четыре часа. Я несколько раз посылал Рамиреса за патронами, а в конце боя бросил последнюю гранату под машину с боеприпасами. Она добавила шумихи уже затихающему эпохальному ночному сражению. Сам я израсходовал двадцать лент по пятьдесят патронов и одну сочленённую ленту на двести пятьдесят патронов, четыре раза был вынужден поменять перегретый ствол.
   В ночном бою с партизанами полк потерял разбитыми и сожжёнными пятнадцать грузовиков, не считая другого военного имущества. Потери в личном составе были неожиданно большими. Часть солдат просто разбежалась по соседним полям и их собирали весь световой день. Завтрака, обеда не было. Настроение было подавленным. Многих мы недосчитались в своих рядах в этот обычный пасмурный зимний день. Убитых искали по всему посёлку, перевязывали и отправляли в госпиталь раненых. Если бы нас разбили в обычном бою регулярные части, настроение было бы не таким тяжёлым. Война есть война, всякое бывает, военное счастье переменчиво. Но тут нас разбили партизаны, которых практически никто и не видел. В начале отступления они просто гранаты в машины кидали, а тут вдруг обнаглели и устроили настоящее ночное генеральное сражение. А нам ведь опять по той же дороге отступать, что дальше будет? Вдруг им опять захочется генеральное сражение устраивать? Надолго ли нас в таком случае хватит?
   Задержка с питанием была вызвана тем, что все двенадцать полковых ротных кухонь были сосредоточены в центре посёлка, на них и был нанесён главный удар коварных партизан. Три кухни превратилось в фирменные дуршлаги, четыре в простые дуршлаги, четыре повара были убиты и двое ранены в перестрелке. А остальные разбежались зайцами по полям нашей великой родины. Поэтому обильная пища появилась к концу дня, сразу за завтрак, обед и ужин. К тому времени часть оставшихся в живых поваров поймали и вернули в полк. Также каждому солдату была выдана лопнувшая бутылка с красным французским вином. Вино это загодя приготовили немецкие интенданты для празднования оккупации Москвы, полной победы фашистских войск. Но празднования оккупации не получилось, наступили морозы и бутылки полопались прямо в эшелонах. Что делать, не посылать же эшелоны с лопнувшими бутылками назад, в Германию? Всё по дороге из таких бутылок вытечет. И бутылки раздали фронтовикам. Тот, кто воюет в России, такому подарку не удивится. Впрочем, ничего страшного. Вино в бутылках застыло и приняло форму разорванной бутылки. Солдаты разводили костры, добивали бутылки, а застывшее вино складывали в котелки. После нагревания получался глинтвейн. Солдаты пили горячий глинтвейн, горланили народные песни, вспоминали друзей, с которыми ещё вчера спокойно шли по дороге, ругали партизан. Мы тоже приготовили свой глинтвейн и пели "Катюшу". Но на этом мой рабочий день не закончился. Я напряжённо думал, всё ли я сделал для дезорганизации противника, для любимой партии, её народа, нашего замечательного вождя, ожидающего с нетерпением результата нашей деятельности в Кремле. Что я скажу в политотделе, вернувшись на нашу сторону фронта? Как я отчитаюсь перед пионерами школы номер 570, дошкольниками детского сада номер 345, удовлетворит ли их моё объяснение происходящего, моя борьба? Может, парторг бани смог бы сделать на моём месте в два, три раза больше? А пламенный второй секретарь райкома, с сорванным от негодования и долгими речами голосом в десять раз больше? Нет, не всё ещё сделано ради великой цели! Спать нельзя!
   Когда солдаты заснули, я подложил четырём из них по пачке денег в ранцы. Это были солдаты не моей роты. А сам я отправился к любимому штабному автобусу оберста. В этом автобусе он путешествовал по полям нашей родины, возил в нём полковое знамя, а теперь и пустую полковую кассу. Надо было мне передать господину оберсту привет от наших пионеров, очень они просили подпустить врагу "шкоду".
   У автобуса оберста ходил часовой. Я подполз в маскхалате под сам автобус, определил, где у него находится горловина бензобака. Когда часовой отошёл на другую сторону автобуса, я попытался открыть горловину. Но она пронзительно скрипнула. Часовой встрепенулся и перестал скакать с ноги на ногу, снял карабин с плеча и насторожился. Так, просто открыть горловину не получится, надо придумать отвлекающий маневр. Я выполз из-под автобуса и поспешил к месту временной ночёвки. Рамирес стоял на посту, я не стал отвлекать его, разбудил Лёлека. Говорю, вставай Лёлек, нас ждёт пионерская работа, "шкоду" подпускать нашему оберсту. Тот спросонья никак понять не может, что я от него хочу и говорит, что ни одной "шкоды" в нашем полку нет, все "шкоды" давно сломались от мороза. Пришлось мне ему сказать, что сейчас мы последнюю "шкоду" доломаем и на покой пойдём.
   Значит так, я подползу под автобус оберста, а ты ходи метрах в двадцати и играй на губной гармонике. А он так со сна в себя прийти не может, и только спрашивает, что играть надо? Даже не поинтересовался, как это я из "Мана" без всякого спецоборудования и ещё ночью "шкоду" делать буду. Я говорю, играй что хочешь, кроме Марсельезы, Интернационала и "Янки дудль". Затянул он что-то заунывное, а временами пронзительное, "Сказки Судетского леса" называется. Я от этого воя сразу под автобус нырнул и ну горловину крутить. Скрутил, высыпал в бензобак сахар-песок, что нам на ужин необдуманно дали и сразу закрутил крышку. Не успел из-под автобуса вылезти, а оберст как заорёт в окошко:
  -- Что за вой? Воздушная тревога? Если нет, то немедленно прекратить!
   Лёлек сразу выть прекратил и метнулся к грузовикам, вроде его и нет тут. К месту ночёвки возвращались по одному. Уже стало проясняться, только после этого я отправился на покой. Сыграли подъём, меня еле подняли, фельдфебель укоризненно смотрел на меня и говорил, что пить надо меньше, а то разжаловать могут. Один из солдат полез в ранец, вытащил пачку денег, остолбенело уставился на неё. Сбежались другие солдаты, фельдфебель сообщил офицерам. Прибежал трясущийся от негодования оберст. Проверили ранцы солдат всего полка, нашли ещё три пачки денег. Оберст созвал общее построение. Выстроили нас, а оберст обратился с проникновенной речью о боевом товариществе и долге перед фашистской родиной.
  -- Солдаты, -- кричал оберст, -- ограбление полковой кассы является тяжким военным преступлением, а виновные понесут заслуженное наказание в трибунале. Всякое подобное воинское преступление будет расследовано в полной мере, никто не уйдёт от заслуженного наказания, поэтому грабить полковую кассу категорически нельзя. Это не вяжется с историей германского боевого товарищества. Господа солдаты и офицеры полка! Этот проступок ложится тяжёлым пятном на честь нашего полка, его надо смыть боевыми успехами. Грабьте русские банки, пленных и местное население, сдирайте позолоту с церквей, но на казённое немецкое имущество руку не подымайте! Ещё раз напоминаю, что все случаи такого покушения будут тщательно рассмотрены трибуналом. Грабителей кассы я арестую и отправлю в трибунал прямо сейчас! Деньги, найденные у грабителей, в кассу внесём, и выдадим по списку кому положено. Так как на всех не хватит, будет брошен жребий! А сейчас выступаем поротно на место новой дислокации.
   Мы двинулись поротно, а оберст остался разбираться с устройством мотора своего любимого автобуса. Конечно, сам оберст мотор не разбирал, внутрь не заглядывал, и не залезал в моторный отсек с ногами, это делали шесть человек шофёров нашего полка. Консилиум не помог замечательному образцу германской техники. Оберст принял мудрое решение опытного военноначальника. Он приказал расчёту противотанковой пушки бросить орудие и тянуть автобус тягачом. Все согласились со столь мудрым решением, вот потеплеет, и мотор сам заведётся. А к пушке всё равно снарядов не было, пожгли партизаны вместе с грузовиком ночью. Смотрим, обгоняет нас тягач со штабным автобусом на прицепе. Тут Лёлек и понял, как из "Мана" "шкода" получилась без инструментов.
  -- Это я для пионеров школы номер 570 сделал, очень они просили меня не только крепко бить врага, но и делать ему всякие крупные и мелкие пионерские пакости от имени их пионерской организации.
  -- О, пионеры! Das ist Meine liber Pioniren Divizion! ( Это мой любимый сапёрный батальон, -- искажённый немецкий) ответил Лёлек.
   Лёлек был гражданином другой страны и под пионерами понимал сапёров, которых так и называются во всех армиях мира. Видимо он решил, что надругавшись непонятным способом над автобусом оберста, я выполнил персональный заказ какого-то 570 саперного батальона Красной Армии, который имел личные обиды на оберста Кляпа по прошлым боям. Объяснять ему, кто такие пионеры у нас в действительности, было долго и муторно. Случайно оказалось, что митинг перед отправкой на фронт он воспринял как разговор между поставщиками оружия, боеприпасов, продовольствия и руководством нашего отряда. Поставщики торжественно обещали не забывать направлять всё это нам на фронт, в нашу народную часть Кремлёвского района. Мужик в кожанке, ( это был второй секретарь райкома ), по его мнению, весь митинг ругал поставщиков, что дали мало патронов, нет гранат, пулемётов, а про орудия даже и не говорили, про табак забыли.
   Мне не хотелось разочаровывать своего наивного боевого товарища. Мужик в кожанке больше говорил о международном положении трудящихся и коварстве фашистов, подло напавших на занимающихся мирным строительством советских людей. Ему из винтовки без патронов во врага не стрелять, не кидать в вражеский танк булыжником вместо гранаты, у него свои проблемы в жизни, то одних на фронт отправить без патронов, то других без гранат и командиров. Главное, прочитать политинформацию и отчитаться в вышестоящий орган вовремя.
   Потом Лёлек внезапно спросил у меня, в чём была роль огромной собаки на нашем митинге? Почему и кто натравил её на меня? Не было ли тут расовой дискриминации ко мне как к китайцу?
   Нет, говорю, дискриминации не было, это я ради великого революционного дела у собаки Тузика последнее отобрал, во благо светлого будущего. И вообще я собак люблю, за время службы в китайской Красной Армии съел штук двадцать или даже больше, считать некогда было, шла непрерывная борьба. От моих рассказов Лёлека вырвало прямо на дорогу, а фельдфебель настоятельно порекомендовал сходить к батальонному врачу за таблетками.
   Так и шли мы, спотыкаясь, по дороге, думая каждый о своём. Три ночи боёв и сражений наложили отпечаток на всех нас, даже на старых солдат батальона, бывавших во Франции и Норвегии. Все были злые, многие голодные. С продовольствием стало намного хуже, семь ротных кухонь бросили, а поваров нашли только частично. На завтрак дали сухим пайком по банке сардинок, буханке старинного хлеба в целлофане да по пачке галет. Хлеб был интересный, выпуска 1938 года, а на вкус вроде как вчера испекли. Вот этого нашей армии не хватало, надо было срочно внедрять производство такого хлеба для партизан, разведчиков, диверсантов, перенимать опыт врага.
   Рота тяжёлого оружия нашего батальона шла вместе с нами, неся на себе миномёты. Я специально пересчитал их, они несли три миномета калибра 81 мм. вместо положенных шести. Вот так сказался подрыв прекрасной трёхосной машины, гордости немецкого автопрома! А ведь сколько картошки можно было вывезти ею с полей, сколько навоза внести в поля, сколько транспарантов прокатить перед трудящимися, собранными твёрдой рукой на светлый праздник первого мая! Сколько девок прокатить ранней весной или поздней осенью туда и обратно! А пришлось вот так, шмякнуть её гранатой, да ёще выпустить четыре ленты по пятьдесят патронов в прячущегося в ней пулемётчика! Нет, не поедет теперь на ней довольный председатель колхоза, не скажет с её кузова пламенную поджигательную речь секретарь райкома, так как кузов её сгорел к чертям собачьим. Шёл я и думал, что не так сделал, может, машину эту надо было сохранить для нашего мирного сельского хозяйства каким мудрёным способом? Что после войны делать будем? Всех лошадей враг побил, за каждым нашим грузовиком парой самолётов гоняется! Шел, и думал тяжкую думу советского крестьянина. А кто за меня думать будет, как не я сам? Не будешь сам думать, всякие партейные быстро тебя оприходуют, да на братской могилке забудут имя написать и звёздочку деревянную прилепить, потому, как у них всего на всех постоянно не хватает. Что-то я о себе да о колхозах думаю, а надо о врагах, так нас партия учит! Надо как-то воздействовать на нашего оберста Кляпа, вроде как он успокоился после нахождения части денег и без всяких эксцессов едет в любимом автобусе на прицепе у тягача. А партия нам всё время твердит, не давай врагу передышки, не давай, пусть у него земля горит под ногами! Жги что можно и нельзя!
   Надумал я, как досадить оберсту Кляпу. Вспомнил, как сидел в одиночной камере вместе с Семёном Семёновичем Кривоплясом. Не удивляйтесь, дорогие товарищи, это при треклятом царизме камера была одиночная. Тогда всякой смуты мало было, к заключённым с уважением относились, каждому хоромы полагались, койка персональная. А в наше передовое социалистическое время столько врагов развелось, что в эту камеру троих определили и всё время грозили подселить пятого, если на допросах отвечать как положено не будем. Мы устроились с комфортом по сравнению с другими камерами и чувствовали себя на привилегированном положении. Семён Семёнович был парторгом крупного полувоенного предприятия, о котором любил частенько рассказывать. Но что они производили, никогда не говорил. Вполне возможно, что и сам не знал. Третьим в нашей одиночке сидел крайне сомнительный тип, который о себе никогда ничего определённого не говорил, а только слушал наш трёп и писал "воспоминания" шифром. Спрашивал я Семён Семёныча, за что его тут в нашей компании держат. Мы, мол люди одного ведомства с молчаливым, нас в который раз партия проверяет, перепроверяет и на чистую воду выводит, а он человек гражданский, занят только производством неизвестно чего. Не говорит Семён Семёнович, не открывает свою полувоенную тайну. Рукой махнёт, мол, разберутся, тут люди умные, в своём деле компетентные! Ну и разобрались они с ним по полной программе. Вряд ли он сейчас на своём заводе народ к перевыполнению плана призывает. Так вот он рассказывал, какое огромное воздействие на простого советского человека оказывает наша коммунистическая агитация и пропаганда. Вот повесят они на проходной карикатуру на Керзона, перепрыгивающего через нашу границу с метровой сигарой в зубах, и сразу производительность труда рабочих вырастает. Привыкнут рабочие к Керзону, начинает производительность труда падать, так на его место вешают ещё какого толстенного буржуина и подписывают это: "Позор Мюнхенским соглашателям!". Народ опять отвечает повышением производительности труда, бьёт рекорды, ломает мускулатуру, станки от энтузиазма. Только он притомится, а ему партком новый лозунг вывешивает: "Позор политике невмешательства буржуазных стран в гражданскую войну в Испании!". Рабочие опять напрягаются со всех сил, у станков с ног валятся. Партком дальше работу совершенствует. Вывешивает два плаката и смотрит, что теперь с производительностью у рабочих будет? Ну а те станки до конца доламывают. Видимо, за такое отношение к станкам и арестовали нашего наивного Семёна Семёновича. Перестарался он с пропагандой и агитацией. Вот так и развивали рефлексы у рабочих, проверяя действие системы академика Павлова с его собаками.
   Такое же вбивал в наши головы и профессор Фармазон на политзанятиях. Враг должен быть ошарашен и полностью деморализован. Вот тут у меня созрела одна интересная мысль и я стал разыскивать по брошенным грузовика краску. Заодно сорвал с одного ещё "свежего" грузовика брезент, он нам пригодится для ночёвки, вместо палатки. А долгое пребывание на морозе давало свои результаты. Многие простудились, некоторые обморозились. Тут бы хорошо в деревеньке к тёплой печке прислониться, полежать сутки-другие в тепле, однако все деревни предусмотрительно пожгли добрые люди. Краску мы нашли, только она застыла сильно, превратилась в монолит. Я специально обменял у одного шофёра немного бензина для разведения костра. Но вместо разведения костра развёл краску.
   Ночь застала нас в поле, дали команду ночевать прямо в поле. Многие были недовольны, но приказ есть приказ. Я вырыл в снегу яму, раскатал брезент, придавил один угол пулемётом, другой угол ящиком с гранатами, на третий угол патроны в ящике бросил. Не успел оглянуться, как к нам столько гостей набилось! А ведь я планировал ещё ночью крепко поработать. Ну ничего, в такой куче-мале никто не поймёт, кто и где ночевал, а кто всю ночь плодотворно работал во имя всяких целей. Отдал я приказы своим помощникам. В грузовиках мы также нашли некоторое количество тряпок, нам крайне необходимых. Ночью по моему приказу Лёлек и Рамирес позабивали в выхлопные трубы шести машин ветошь, а чтобы не догадались, в чём тут дело, протолкнули шомполами карабинов подальше, почти в сам резонатор. Сам же я, стараясь не попасться на глаза часовому, подполз к автобусу и написал на нём крупными буквами:
   "Досрочно ограбим полковую кассу повторно!". Написано было от души, в лучших традициях советской пропаганды, но на немецком языке.
   Краску я не стал носить с собой, бросил недалеко, около тягача противотанковой батареи, предварительно нарисовав пару символов, изобличающих заговор мирового сионизма, пусть утром у них спрашивают, кто лозунг и символы писал. Мне же пришлось тщательнейшим образом отмыть руки остатками бензина, чтобы не выдать себя таким элементарным образом.
   Утром раздали остатки продовольствия сухим пайком, ни горячего, ни холодного кофе не было. Некоторые солдаты замерзли насмерть безо всякого боя с партизанами, другие были крепко поморожены. Полк стремительно терял боеспособность. От мороза вышли из строя и многие другие машины. Вполне возможно, что их можно было завезти, но для этого понадобилось на морозе ковыряться в моторах, выискивая места повреждений, меняя лопнувшие радиаторы. У автобуса бушевал оберст. Вначале долго разговаривали с командиром противотанковой батареи о чём-то личном, потом стирали возмутительные знаки. Оберст подозревал, что солдаты были недовольны тем, что он приказал бросить их любимое противотанковое орудие и возить тягачом свой автобус. Также они могли быть озлобленны на партизан, которые во вчерашнем бою подожгли грузовик с сигаретами и они все потлели, пока шёл тяжёлый ночной бой. Но виновных обнаружить не удалось, сам никто не признался, а руки у всех батарейцев были без следов краски. Тогда оберст приказал сыграть общее построение. Мы построились и увидели, как мало нас стало в полку. Перед нами выступил обескураженный оберст:
  -- Господа солдаты и офицеры моего доблестного полка! Мы победоносно воевали в разных странах, в Бельгии, Франции, бывали в Норвегии! Везде мы показали превосходство своего оружия и своего духа над врагом! Товарищи по оружию, друзья, что случилось? Я понимаю, что трудно воевать, не видя противника, который коварно нападает по ночам. Трудно воевать, когда нас окружил Генерал Мороз, а у нас нет тёплой одежды в достаточном количестве! Да, у нас кончается продовольствие, выходят из строя машины и боевая техника, погорело всё курево! Нас самих осталось мало. Но я не могу понять, какой смысл грабить пустую полковую кассу, когда известно, что денег в ней нет и в ближайшее время не будет? Кто сможет объяснить это требование солдат мне, вашему старому полковнику? Почему пустую кассу надо грабить досрочно? А от какого срока надо считать, позвольте вас спросить? Я так понимаю, что это требование всех солдат полка? Если вы сможете мне объяснить смысл этих непонятных, бредовых требований к полковой кассе, я останусь воевать вместе с вами. Если нет, то в такой обстановке я вынужден покинуть полк и отправиться на лечение после контузии. Как я теперь могу вами командовать, если противника не видно, а солдаты задают мне идиотские вопросы письменно, которые я не могу понять и ответить устно? Видно, я не до конца оправился от контузии при налёте.
   После столь долгой речи оберста наступила тишина. Между рядами солдат вьюга наметала свежий снег. Никто не мог объяснить оберсту смысл лозунга и справедливые требования солдат.
   Оберст попрощался с солдатами, назначил своим заместителем начальника штаба полка оберст-лейтенанта Кранка и уехал в метель на мотоцикле с одним солдатом и денщиком, лечиться в Карлсбаде. Последним его приказом по полку было выставить двойной караул у полковой кассы.
   Оберст-лейтенант скомандовал выходить на дорогу и двигаться в ротных колоннах. Этот день был особенно вьюжный, никто не смотрел в воздух, при такой погоде авиация не летела. Машин осталось совсем мало, имущество из них выбрасывали и размещали овшивевших помороженных солдат. Рота тяжелого оружия шла уже без миномётов, только с пулемётами, да и то не всеми. Настроение было мрачное и все страшно хотели курить. Кроме курения хотелось и пить, но скоро на оставшихся ротных кухнях согрели воду и повзводно приглашали напиться. Солдаты в открытую ругались и говорили, что следующую ночь не перенесут. А я думал, что велика наша земля и ходить нам так долго, как Моисееву племени по Синайской пустыне, а в поводыри лучше назначить меня, я тут одну хорошую круговую дорогу знаю.
   Весь день прошёл как в тумане. Вечером выдали кое-какой еды, тёплой воды. Оберст-лейтенант передал через офицеров, что это последняя ночь в чистом поле, к вечеру завтрашнего дня мы подойдём к позиции, которую надо будет оборудовать и защищать до весны. Солдаты приветствовали эту добрую весть криками радости, многие стреляли в воздух, я бросил в поле гранату. Быстренько развернулись, обстреляли лесок. Не дождались ответного огня и стали шутить по поводу полковника и его проблем с кассой, особенно по поводу последнего приказа: охранять пустую кассу двойным караулом.
   На ночь опять вырыли берлогу, развернули брезент. Опять появились многочисленные гости в прямом и переносном смысле. В переносном, при такой скученности грязных и немытых людей на нас набросились вши и блохи. Опять мы хотели заткнуть выхлопные трубы машин, но в эту ночь под ними лежало много народа, многие не спали, боясь заснуть и не проснуться от холода. Как мы можем нагадить противнику? Ведь в обороне такие операции затруднены? Осталось последнее средство. По моей команде в середине ночи мы бросили по гранате в разные стороны. Взрывы, крики, стрельба. Больше до утра никто не спал, все ползали по полу, снегу, кузовам машин, боясь замерзнуть или поймать гранату, часто стреляли. Утром умерших и убитых бросили, выпили тёплой воды, наскоро перекусили консервированным хлебом и побрели по дороге, не строясь в ротные или взводные колонны. Все машины остались в поле без всякого вредительства, топливо закончилось, а оба бензозаправщика мы ещё в прошлые ночи подожгли. Днём ещё дали тёплой воды, консервированного хлеба, а к вечеру довели до окраин разбитой деревни и приказали строить оборону. Как тут строить, если кишка кишке марш играет, ноги от драп-марша гудят и не сгибаются, пальцы холодом крутило, лопат не осталось, ломов нет? Только мы и сделали, что вырыли траншеи в глубоком снегу руками и касками, у кого каски остались. А как мёрзлую землю копать, если оборудования нет? Её толом рвать надо, не каской ковырять! Ночью прояснилось, а мороз усилился. Мы лежали в снежных траншеях, прикрывшись, кто чем мог. У меня к тому времени кроме лётного комбинезона давно была шинель, снятая с убитого, кроме того, я кутался в брезент. И вот послышался какой-то подозрительный гул в ночи. Что это такое? Наши танки, или нам везут горячую пищу по приказу полковника, чтобы мы не покушались на полковую кассу? Но нет, это летят самолёты. Чьи это были самолёты, для меня навечно осталось загадкой. Но летели на них крупные мастера своего дела, по повадкам стало видно. Не успел я несколько раз подмигнуть им карманным фонариком из глубины снежной траншеи, как с высоты посыпались бомбы. Я всегда думал, что диверсанты легко наводят самолёты на объекты противника, подсвечивая и подавая сигналы фонариками и пуская сигнальные ракеты. Но чтобы вот так, по этому подмаргивающему тебе фонариком, да крупной фугасной бомбой! Да не одной, а целой серией! Про такое я не знал, в руководстве по диверсионной деятельности о таком подвохе не упоминалось, об этом всезнающий коммунист Фармазон не упоминал! Бросили, сволочи, пароля не спросивши! Больше я никогда не рисковал светить бомбардировщикам фонариком. Кто их знает, что они там подумают? Последнее, что помню, это свист бомбы и взрыв со вспышкой.
   Очнулся неизвестно где. Кто я такой не знаю, как сюда попал, не ведаю. С какой целью лежу, тоже никому не скажу. Не поверите, совершенно забыл про нашу замечательную партию и её гениального вождя, даже про партвзносы не помню! Лежу, тепло мне, кто-то что-то в рот сует чем-то. Благодать! Я полностью отдыхаю от всяких видов политической борьбы, как классовых, так и социальных, никуда не хожу по партнеобходимости, политинформаций перед случайными людьми не делаю! Временами, по физиологической необходимости, хожу, но только под себя, не затрудняясь проблемой и поиском её решения. Одним словом курорт, полное блалепие! Так со всяким при коммунизме будет! Как потом оказалось, такое блалепие продолжалось целых три дня подряд, без перерыва на приём пищи. К четвертому дню блалепия ночью налетели наши самолёты и всё испортили.
   Лежал я тихо, улыбаясь внезапно наступившему счастью, на белый потолок глядя, ни о чём не думал, ни в ком не нуждался, даже в парторге. Вдруг шум, треск, взрыв, потолок на меня упал и открылась первозданная красота ночной природы через проломленный чердак и разбитую крышу. Я получил потолочной балкой по голове и сразу обо всём вспомнил. Моментально появилась тревожная мысль, и не одна, откуда они только взялись? Что недоплатил я за ноябрь месяц текущего года пятнадцать копеек партвзносов, замешкался на учёбе, лекции профессора Фармазона тщательно записывая. И сразу повалили другие мысли, как будет жить наша партийная организация с такой недоплатой во взносах? Не вынесут ли мне партвзыскание по этому поводу товарищи, перенесёт ли такой финансовый удар наша советская промышленность, целиком опирающаяся на взносы трудящихся? Все эти мысли вихрем пролетели в моей опухшей голове, я моментально разбросал брёвна и шифер голыми руками, лопаты мне никто не догадался дать, но вот белилку не стал с лица снимать. Не до этого было, да и не подумал я, что на мне не только брёвна и шифер, но и белилка лежит. Весь я перевязанный, в шерстяной пижаме, поэтому сразу понял, что в немецком госпитале лежу, а тут ещё крики на немецком, призывы о помощи, приказы. Смотрю, крыша загорелась, пора бежать, добром это дело не кончится. Ноги меня сами понесли, я даже и не думаю, куда бегу. Автоматизм программы классовой борьбы привел меня к кабинету начальника госпиталя, я вскрыл дверь и ввалился туда. Первым делом надо одеться. Схватил парадную форму немецкого майора, что висела на вешалке и стал шариться в поисках оружия. Оружия не нашёл, схватил фуражку, а она мне на голову перевязанную не лезет! Я её на шнуре через подбородок, затянул, чтобы не свалилась и с криком: "Пожар, пожар" побежал по коридорам, а там и без меня паники хватает. На крыльце стоит карабин часового, его самого не видно, я карабин схватил, затвор передёрнул, пять патронов у меня есть и бегу по улице посёлка, пока не определился, в какую сторону. Навстречу мотоцикл с двумя фельджандармами. Я к ним с карабином наперевес:
  -- Стой сволочь, куда катитесь, мне на фронт срочно надо!
   Вижу, ошалели они немного, я того, что в коляске сидел, прикладом дружески огрел:
   - Вылазь, теперь я на фронт поеду. Видишь, госпиталь горит, всех контуженных досрочно на фронт воевать выписали!
   И вышвырнул его из коляски, откуда сила у контуженного взялась! Сам в коляску вскочил и карабином по почкам ефрейтора:
  -- Поехали, уважаемый, кого ждём!? Или хочешь ещё троих попутно до фронта подбросить?
   Стремглав промчались через всю деревню, некоторые дома горят, народ и солдаты бегают, на нас никто внимания не обращает. Летим, только снег в разные стороны разлетается. Спрашиваю, где линия фронта и где мой батальон. Оказалось, фронт в двадцати километрах, а мой батальон от трассы налево. Вот и жми туда, господин ефрейтор! Думаю, что пора мне назад, в разведуправление фронта возвращаться, взносы доплачивать, а то парторганизация совсем развалится, а за ней вся наша промышленность рухнет! У нас ведь всё производство на парторганизациях держится, развалятся они и рухнет всё производство. А после этого рухнет весь наш фронт и наступит победа поганых фашистов! Тут не до долгих раздумий, куда ехать! Надо Родину спасать! Сведений я много набрал, аж портфель раздуло, некоторые лишние сведения выпадают на мёрзлую землю по мере движения мотоцикла, деньги есть, устно могу про нашего фельдфебеля и лейтенанта начальству рассказать, только попросите. Про страдания молодого унтер-офицера Вертера говорить не имеет смысла. Так как они уже полностью закончились, а сам он умер. Да и взносы партейные не доплатил, спешить надо, выдержит ли такое наша промышленность? Так и мчались мы по дороге на фронт. На первых постах ефрейтора в лицо знали, а перед линией фронта у него документы проверяют, а по мне и так видно, что человек контуженный из госпиталя на фронт возвращается, белилку с лица не убрал, так спешит, останови такого для изучения личности, он из карабина много дырок сделает. На последнем посту предупредили, что через восемьсот метров линия соприкосновения с противником. Я говорю ефрейтору, мне на ту сторону надо, там у меня ценные документы и деньги спрятаны, вот контузило меня, в госпиталь увезли, всё добро по ту сторону линии фронта осталось. Он побледнел, выскочил с мотоцикла и дал стрекача в кусты. Жалко, такого ловкого водителя потерял, хорошо он мотоцикл водил, да и в качестве языка бы политотдельцам пригодился. Сел я на водительское место, газу дал и вылетел на линию фронта. Ночь, тишина, на фронте все добрые люди спят. Вылетаю я на мотоцикле, контуженный, жму на газ, включил фару и мимо немцев. Те только успели честь отдать и потом руками помахать. Наши тоже моё появление проспали. Выстрелили несколько раз из винтовки, потом кто-то из ППШ короткую очередь дал. Куда там, я на мотоцикле лечу по укатанной дороге, в полном противозенитном маневре, снегом разбрасываюсь, песни революционные пою о борьбе китайского народа. Хорошо, что не успели мин выставить, так и проскочил в наш тыл с песнями, только пляску организовать не успел, спешил очень. Это уже потом на фронте стрельба поднялась. А я карту в голове мысленно представил и несусь на полном ходу, останавливаться нельзя, застрянет мотоцикл, кто вытаскивать будет? Вначале подстрелят меня, контуженного, а потом и выяснять не будут, кого подстрелили. Вот так и примчался в нужную мне деревеньку. Там никого не было. В условленном месте выкопал документы и деньги, немного успокоился, перекусил тем, что от жандармов в мотоцикле осталось. Думаю, где бы переночевать, утро вечера мудренее! Нашёл силосную яму, выкинул часть силоса, на дно попону с мотоцикла бросил, завернулся в неё, а сверху кое-как сам себя силосом забросал. Ночь прошла спокойно. А вот утром меня нашли. Да, глупость совершил, мотоцикл рядом с кучей бросил. Кроме того, ночью нового снега не выпало и меня нашли по следам, которые оставил мотоцикл. Что с меня спрашивать, так бомбой шарахнуло, что долго вообще не знал, кто я таков есть и за что доблестно воюю, за Александра Македонского, Тамерлана, монголо-татар или китайского богдыхана!? Какая тут маскировка или светомаскировка?!
   Чувствую, тащат меня лиходеи куда-то, схвативши руками за туловище и ноги. Плохо тащут, какой-то лихоимец моё мужское достоинство рукой прищемил впопыхах. Никак не могу понять, кто меня тащит и куда, нужно ли мне такое перетаскивание тела с ущемлением или нет? Последствия от контузии дают о себе знать, всё представляется как бы со стороны, доходит не сразу. Вроде и не меня тащат неизвестно куда, а неизвестного по фамилии Х. Однако боль в причинном месте своё дело делает! Не выдержал я такого надругательства над телом контуженного советского разведчика, китайца-интернационалиста Фу-лю-ганя, одной рукой одного схватил, другой другого и лбами их три раза меж собой стукнул, они и сомлели от учинённых над ними бесчинств. Потом за двух других взялся. Вначале заревел, как главный мастер по борьбе учил, подражая лосю во время гона, а потом кулаками их, кулаками да ногами. Пришёл в себя, смотрю, кто это мне на пути в разведуправление фронта попался? Одеты в форму НКВД, морды подозрительные, заплывшие, обмундирование порвано и в силос измазано. Неужели на меня напала передвижная шайка дезертиров из НКВД? Смотрю, один из шайки глаза открыл, может говорить. Я его и спросил, кто он такой и почему у него морда опухшая? Оказалось, не дезертиры они, это заградотряд НКВД в тылу РККА, а морда опухла только от моих ударов. Построил я их, предварительно отобрав автоматы ППД, сел на мотоцикл и повели они меня к штабу, показывать начальству. Сдал я их начальству по описи, с оружием, а потом свои документы, что в одном портфеле были. Начальство ко мне с претензией, по какому такому праву я на бойцах новые полушубки порвал и неспровоцированно избил на работе? Кто я сам таков, почему в немецкой офицерской форме и так сильно воняю? А что с меня взять, с контуженного бомбой неизвестной национальности? Пользуясь незнанием русского языка я на такие вопросы старался не отвечать. Когда же меня стали опрашивать на немецком, я сказал начальнику штаба, что если ему ущемят мужское достоинство со сна, сразу после контузии, то неизвестно, что ещё сам он выкинет. Сменить же новые полушубки у бойцов на старые перед ущемлением я не смог, за неимением таковых в наличии в силосной яме. Деньги сначала сдавать не стал, не внушили загрядотрядцы мне полного доверия, чтобы им такую кучу иностранных денег давать. Мне партия всю валюту под расписку всегда давала, с точным указанием куда и сколько тратить, на что расходовать народные накопления. Вначале надо было определиться, что с этими деньгами можно сделать у нас в тылу. Картина получилась неприглядная. Поговорили мы с начальником отряда, латышом, на немецком языке о роли фашистских денег в советском тылу. Пришли к единому выводу, что на базар с ними идти бессмысленно, ничего проклятые колхозники на них не продадут, а милиции тотчас заложат. Мол, ходит тут вражеский диверсант или шпион, и пытается купить солёные огурцы, самогон и ворованную водку на немецкие рейхсмарки в подрывных целях. В ресторане, в Москве, ими тоже не расплатиться, только если ещё на официанта пистолет наставить, тогда он и сдачу советскими рублями даст. Но уж это моветон, друзья, явный моветон! Так нельзя расплачиваться, деньги для другого служат, как добровольный эквивалент труда! Деньгами не для того пользуются, чтобы ещё и пистолет наводить. Да и рестораны в этом суровом году советская власть в Москве поприкрыла, чтобы всякий воровской элемент не процветал. Поэтому деньги за ненадобностью их в советской жизни я полностью сдал под расписку старшему лейтенанту. Составили акт. Его я могу привести почти дословно.
   Акт. Составлен настоящий в том, что товарищ Фу-лю-гань сдал, а командир воинской части 78467 старший лейтенант Берлинт Отто Янович принял денежные средства в сумме 13563 рейхсмарки и тридцать пять пфеннигов в счёт постройки танковой колонны "Школьник Удмуртии". Деньги добыты честным путём нелегальной борьбы, при помощи грабежа немецкой полковой кассы, без нарушения УК СССР или РСФСР. Число, месяц, год.
   После составления акта и собственно передачи денег состоялся большой, плодотворный разговор, можно ли сдавать фашистские деньги на постройку советских танков для борьбы с врагом? Мнения сторон разошлись в самом начале разговора и больше не сходились. Однако к концу большого разговора наш интернационалист резонно отметил, что советских денег на постройку советских танков у него нет, а ограбить для этого кассу воинской части 78467 не получится, за неимением таковой в части. Поэтому он сдаёт партии и её боевому отряду то, что имеет, что добыл по результатам классовой борьбы. На этом стороны и договорились. Старший лейтенант тщательно интересовался, кто такой товарищ Фу-лю-гань, немецкий дезертир или советский? Чей же он разведчик? Во время разговора, несмотря на то, что я назвал потаённое, секретное слово, он тайно наводил на меня пистолет системы ТТ под столом, из которого я уже успел вытащить обойму, заодно снявши со старшего лейтенанта все кубики с петлиц на память.
   -- Мы - славный китайский разведчик, -- внятно заявил Фу-лю-гань, окончательно сбив с толку товарища советского командира. Тот решил что фашисты, за неимением надлежащих людских ресурсов, стали нанимать в свои ряды многочисленных китайцев, выплачивая им бешеные деньги рейхсмарками за грязную работу типа переработки силоса в полевых боевых условиях. Ну а наши компетентные органы стали внедрять в ряды наймитов буржуазии своих людей, с целью сбора денег, информации и всего прочего, что попадётся во время работы в руки. Во взлом полковой кассы он не поверил, поэтому с подозрением смотрел на интернационалиста, пока за ним не приехали из разведуправления фронта на попутной подводе.
   Полковник Ким попросил описать всё происшедшее со мной и моими товарищами подробно, включая каждую фразу, сказанную фельдфебелем Рунге или ротным лейтенантом, не говоря уже о речах оберста Кляпа. Писать пришлось долго, сколько дней в тылу у немцев был, столько же дней и описывать получилось. Писал на немецком, а рядом сидел следователь военной прокуратуры вместе с двумя переводчиками и тщательно, кропотливо переводили, стараясь не упустить главного. Потом смыли у меня с лица извёстку, сняли немецкую шинель с налипшим силосом, ополоснули в бане, перевязали и положили в тыловой госпиталь. Отдыхал я там месяц, лечился, думал о смысле жизни. Один раз уже стал на порог комнаты выползать, в самоволку, в туалет, а тут меня посетители навестили, настигли прямо у порога в маскхалате. Приехал сам член военного совета фронта, корпусной комиссар Печёнкин Иван Иванович, старый большевик, участник гражданской войны, бывший рабочий-печник, человек чрезвычайно заслуженный, не по годам мудрый во всех делах, партийных и хозяйственных. Партейный стаж у него был аховский, ещё с дореволюционных времён. Как он уцелел в период "оздоровления" советского общества, неизвестно. Наверное, скрывался по примеру Ильича в "Разливе" лет десять подряд, питаясь морошкой, сыроежками, дарами болота. С ним приехало множество попутного простого народа, привычно ошивающегося во фронтовом тылу: водитель, ординарец, адъютант, денщик, переводчик, взвод автоматчиков охраны на двух грузовиках, и сразу все ко мне ломятся, как старые друзья детства, отрочества, юношества.
   Иван Иванович обцеловал меня взасос, как среди старых партийцев положено, три раза, чуть усами глаза не выколол и не откладывая дел в долгий ящик, стал интересоваться моей общественной жизнью, бытом, как то и полагалось старому большевику, комиссару крупного ранга на фронте. Не мерзну ли я тут, как у меня голова, руки, ноги, кишечник, как меня кормят, дают ли махорку в полном объёме, а каково моё денежное содержание? Не сгнили ли портянки? Пишут ли мне с далёкой китайской родины близкие и родные о своих делах и успехах? Как там урожай сельхозкультур задался, на прокорм семье хватит? Дают ли мне исправно газеты в потребном количестве, читают ли политинформацию каждое утро на родном корейском языке? Обстоятельно так спрашивает, душевно, с глубокой отеческой заботой, не как комендантский патрульный у пойманного в самоволке солдата. Работа у него на фронте такая комиссарская, ответственная, о бойцах заботится, чтобы им хоть иногда еду давали, махорку, боеприпасы, благодарности зачитывали, снабжали листовками, газетами, устраивали регулярную читку для неграмотных, помогали бороться со вшами и блохами.
   Отвечаю ему в полном объёме. Денежного содержания я не имею, как полный иностранец-интернационалист китайской национальности, паёк получаю, махорку задерживают, руки-ноги двигаются, кишечник вначале меня бойкотировал, а теперь заработал в полную силу, едва до заветного судна дотянуться успеваю. Газету получаю в достаточном количестве, использую как полагается, а прочесть не могу, русского языка всё ещё не знаю. Политинформации мне часто читают на русском, казахском и узбекском, как только я в сознание приду, бредить перестану, глаза открою, кричать на разных языках закончу, сразу опытного чтеца подсаживают, лектора госпиталя в звании батальонного комиссара, с ним бойцов разных национальностей для углубления картины. Письма с китайской родины до меня не доходят, перехватывают проклятые японцы в пути, да и писать их некому, всех давно голодом уморили.
   Обрадовался Печёнкин, что меня тут не забывают, ещё раз расцеловал так крепко, что у меня левое веко закрываться перестало и торжественно заявляет, что меня, пламенного интернационалиста Фу-лю-гана, наше командование награждает орденом Боевого Красного Знамени, и попутно присваивает звание младшего лейтенанта Рабоче-Крестьянской Красной Армии СССР. Не знал он, что по другим отделам я уже числился разжалованным врагом народа в звании майора и с тремя орденами Трудового Красного Знамени для конспирации.
   Встал я тут у кровати без носок и портянок, в пижаме и маскхалате, а адъютант мне к маскхалату орден пришпилил, ординарец две петлички с кубиком малиновым на каждой на мятую кровать у изголовья бросил. Все растрогались, мне на судно и утку захотелось. Служу мировой пролетарской революции, говорю, а сам от контузии плачу горькими слезами на одежду. Иван Иванович ещё раз меня расцеловал, порвав маскхалат ненароком, оторвал пару пуговиц, смял у прочной немецкой пижамы синтетический ворот и тотчас откланялся в соседнюю палату, не попив чаю, а я воспользовался уткой в полном объёме.
   Только с утки встал, немного посидел на подкладном судне от глубокого волнения, переживания встречи со старым большевиком, который самого Ленина в Петрограде живьём видел, от очередной награды Родины, газетой ещё культурно не воспользовался, а он назад возвращается, всей компанией, разговор полезный продолжать. Стал интересоваться, не обижали ли меня старослужащие немецкой армии случаем, не отымали паёк, сигареты, газеты, противогаз, котелок, патроны и прочее, что положено гитлеровскому солдату по ихнему фашистскому уставу?
   Не отымали, отвечаю, а сам думаю, можно газетой воспользоваться, или ещё нет? Как на это наш советский устав смотрит? Там ничего подобного не описывают. Может, пока на судне посидеть, ещё потужиться, во время серьёзного разговора? А серьёзный разговор продолжается, не останавливаясь ни на минуту. Иван Иванович интересуется, не голодал ли я в рядах вермахта, какой ихний паёк, сколько раз дают горячее, насколько оно горячо? Может, мне какой дополнительный паёк давали за какие особые дела? И пристально так в лицо всматривается, с ленинским прищуром. Вижу, что не просто от праздного любопытства корпусной комиссар вопросы задаёт, дело серьёзное, партейное. Изучает он заботу фашистского фюрера о своём солдате. До войны этот вопрос в ЦК ВКП (б) никого не интересовал, не до него тогда было, так все были увлечены борьбой с внутренними врагами, что до внешних просто руки не доходили. Возможно, от моих ответов с судна зависят жизни миллионов наших солдат, будущее прогрессивного человечества! А донесение об этой приватной туалетной беседе достигнет ушей самого гениального Сталина?! Поэтому отвечаю подробно, стараясь не упускать малейших деталей, нюансов, подробностей.
   Адъютант вопросы Ивана Ивановича и мои ответы в записную книжку записывает, по два раза переводчика переспрашивает, процесс идёт своим ходом. Я всё подробно описал, не вставая с одного места, теребя свежую прессу перед употреблением. Пришлось рассказать товарищу корпусному комиссару, что всяческие доппайки и прочие пайки получают только советские командиры и комиссары. В немецкой армии никаких особых пайков нет, всех, от рядового до генерала включительно, кормят одинаково, но сытно, поэтому и доппайков не требуется. В каждой дивизии есть рота мясников, которая даром хлеб не ест, а из захваченного и реквизированного скота свежее мясо непрерывно производит в достаточном для фашистов количестве. Услышал он такое непонятное и только руками замахал, не поверил мне. Как это так, без дополнительного пайка в голодной стране жить? Дикость какая, рядовой и генерал одинаковую пишу получают! Быть этого не может! Оценил это моё сообщение как буржуазную пропаганду. Этого даже адъютант записывать не стал в блокнот. Удивился консервированному хлебу, тоже не поверил и адъютанту такую чепуху записывать в блокнот запретил.
   А вот не говорят ли немецкие солдаты о товарище Тельмане, немецкой компартии? Что слышно от них о мировой пролетарской революции, когда начнут переходить на нашу сторону массами? Пришлось, подтеревшись от неожиданности газетой, ответить, что про Тельмана никто не говорил, мировую пролетарскую революцию никто не ждёт, и перебегать к нам не собирается. Посерьёзнел корпусной комиссар, тяжкая тень раздумий легла на его убелённое сединами чело. Я стою по стойке "смирно" рядом с судном и уткой, с тревогой наблюдаю за поведением высокого начальства, раздумывающего о судьбах всех революций, товарище Тельмане, не знаю, куда прочитанную газету отбросить.
   Тут комиссар опять спрашивает, что если с немецкими солдатами поговорить на эту злободневную тему? Я опять взял под козырёк, взмахнул использованной бумажкой. Нет, не надо такого говорить, этот разговор для славного советского разведчика станет последним. Сразу сдадут фашисты куда надо, то есть в гестапо. Ещё сильнее хмурится комиссар, наблюдая за эволюциями моей грязной газетки. А если им листовки набросать, будут читать про Тельмана и приближающуюся революцию? Так точно, отвечаю, будут, на закрутку их не пустят, у них махорки нет, только сигареты! Вижу, потеплело лицо у комиссара, некоторые морщины совсем разгладились. Вот, говорит он, тут и надо действовать, как Ленин в период мировой войны. Хотел я ему напомнить, что Ленин такие листовки своим солдатам подбрасывал, а не чужим, но быстро передумал. Что может знать простой китайский кули о листовках самого товарища Ленина? Да и какая разница, кому листовки бросать, главное, чтобы работа кипела, спорилась, отчёты вовремя писались!
   Тут комиссар ближе ко мне наклонился. Вот мне очень понравилось как ты, Фулюган, лозунги наши писал. Орден тебе как раз за агитацию и пропаганду среди фашистских войск дали. Ловко ты ихнего полковника поддел, он аж с фронта дезертировал!
   По глубокому незнанию фашистской реальности добровольный отъезд полковника в госпиталь на лечение наш наивный комиссар воспринял как дезертирство. Так что подрыв и выведение из строя огромного количества грузовиков, непрерывные ночные бои, освобождение пленных и прочую деятельность сочли менее эффективной, чем грубое издевательство над одиноким старым полковником. Удивительные люди наши комиссары, никому их не понять, никаким фашистам или какому отряду буржуазии!
   Дальше разговор пошёл о том, что надо писать в листовках для фашистских солдат. Комиссар решил, что кроме сообщения о существовании героя-коммуниста Тельмана и призывов к социалистической революции в Германии, надо обязательно рекомендовать солдатам прекратить грабежи советского населения и полностью переключиться на полковые и дивизионные кассы. Тем более, что прецедент был, и весьма успешный. Я с ним полностью согласился, что такую листовку немецкие солдаты воспримут как прямое руководство к действию, как наши трудящиеся откликаются на регулярный призыв компартии повысить производительность труда к очередному празднику. Что после получения таких листовок грабежи советского населения повсеместно прекратятся, а полковые кассы повсеместно ограбят, что внесёт огромную дисфункцию в финансировании фашистской агрессии против СССР. Комиссар совсем повеселел, расчувствовался, и достал из папки порученца похвальную грамоту ВЦСПС ( профорганизации СССР) за деньги на танковую колонну от лица школьников, облобызал меня в последний раз, окончательно порвал пижаму и покинул госпиталь, отправившись давать личные указания по написанию листовок своим подчинённым. По дороге он заехал в гаубичный полк, взлез на буржуазную машину виллис, полученную пока в малом количестве по ленд-лизу и произнёс пламенную речь о близком конце германского фашизма. Он указал верную дорогу бойцам на запад, чтобы они, без компасов и карт не пошли другой дорогой и объяснил, что зимнее наступление Красной Армии продолжается, фашисты панически бегут на всех фронтах. Некоторых панически бегущих фашистов наша разведка видела в районе Варшавы. Но не все фашисты бегут, некоторые сдаются всей массой в плен. Вот недавно в плен сдался фашистский майор с ценными документами и деньгами, огромную кучу принёс, теперь целый курс пединститута безуспешно переводит, не может разобраться в подписях немецких солдат на разных документах по выдаче денег, сапог, носков, сигарет, касок и подшлемников, малоценного имущества и бесценного инвентаря.
   Только я пришёл в себя после краткого визита корпусного комиссара, как меня через пару дней сочли выздоровевшим и опять в тыл к противнику забросили, для выполнения очередного особого задания.
   -- А что случилось с вашими товарищами-интернационалистами, с этим самым Болеком и его другом Лёлеком?
   -- Судьба их осталась неизвестна. Я так думаю, что нас одной бомбой накрыло. Меня откопали, я с краю лежал, и в госпиталь, а их нет.
   А товарищ Зелёная Сопля не унимается, новый вопрос задаёт:
   -- Были ли вы, уважаемый товарищ Заплюёв, в Испании, боролись ли с тамошними фашистами и их приспешниками?
   -- Был я в этой самой Испании, боролся со всех сил, но не с фашистами, а с их приспешниками, троцкистами.
   Зелёная Сопля рот широко открыл и показал его содержимое от удивления:
   -- Как, ведь всем известно, что против фашистов боролась широкая гамма партий и движений, так называемый Народный фронт. В него входили социалисты всех мастей, кроме фашистской масти, анархисты разных направлений, некоторые правые, много марксистов, в том числе и троцкисты. Значит, вы воевали против Народного фронта испанских трудящихся и тружеников всего мира?
   -- Нет, таким вопросом ты показываешь свою политическую близорукость. Так вопрос ставить нельзя, это не по-нашему, не по-большевистски. Учил нас товарищ Сталин правде жизни, учил бороться со всякими перерожденцами, ренегатами, изменниками всех мастей? Учил, каждодневно учил, на каждом пленуме выступал, открывал перед нами новых замаскированных врагов. А эти ренегаты сами первейшие, ишь, что надумали, поменять у нас в стране любимого товарища Сталина на ренегата товарища Троцкого! Не бывать такого, дорогой товарищ, никогда не бывать! Страна всеми силами и средствами будет бороться с этой подлой кучкой отщепенцев, врагов!
   А дело с помощью Испанской республике было так. Сижу я в мелкой траншее со своим батальоном, прямо у неизвестного посёлка, на неизвестной высоте. Ну это для меня высота неизвестная, только номер на карте имеет по количеству метров от уровня моря, а где-то в штабе это называется укреплённая полоса "Золотой тигр", позиция 512, обороняемая полнокровным батальоном в пятьсот человек с приданной пулемётной ротой. А у нас уже сто восемьдесят человек осталось при трёх лёгких пулемётах, с ограниченным количеством патронов. Сидим, японцы по нам из гранатомётов и пулемётов стреляют, а у нас на обед есть нечего, думаем, что на ужин есть будем, есть ли альтернатива этому процессу. Тут ко мне связной из полка подполз, сообщает на пекинском диалекте, что меня в штаб дивизии вызывают по срочному делу государственной важности. Выстрелил я для острастки по японцам разок из винтовки, передал командование командиру первой роты и отправился в штаб дивизии. Вначале пешком шли, а потом на повозке с ранеными устроился. Прибыли в штаб, я представился. Подходит ко мне ответственный товарищ Ля-Син-Тао в кепочке, как у товарища Ленина, но с красной звездой. С ним другой ответственный товарищ, имени которого мне не сообщили, но с физиономией члена ЦК нашей ленинско-сталинской партии. Неизвестный на русском говорит, Ля-Син-Тао на китайский для меня переводит. Оказывается, Коминтерн решил оказать помощь Испанской республике. Помощь идёт со всех сторон, дружно. С нашей стороны в качестве помощи пострадавшей республике решили послать меня, как знающего многие языки и военное дело. Со мной поедут добровольцы в количестве пятьсот человек, мобилизованные из местных крестьян. Моя задача во время долгого пути научить их основам марксизма с помощью ещё одного ответственного товарища, которого скоро к нам прикомандируют. А пока предложили снять и сдать оружие на длительное хранение. Стал я возмущаться, что этот маузер мне революция для борьбы дала, а не для сдачи неизвестно кому, но ответственный товарищ объяснил, что мы поедем без оружия, под видом сельскохозяйственных рабочих на сбор овощей во Францию. Тут Ля-Син-Тао достал довольно большую бумажку и прочитал, что по согласованию с фирмой ..... в Марсель срочно выезжает небольшая группа китайских сельскохозяйственных рабочих в составе пятисот человек во главе с инженером Фу-И для уборки урожая овощей. Там даже конкретно название овощей было указано, только товарищ Ля-Син-Тао не мог его правильно прочитать. Я подумал и сказал, что называть виноград овощем следует с большой политической осторожностью и многими потенциальными оговорками. Возможно, что тут неточность перевода или бумага неверно партийными товарищами составлена. Товарищ Ля-Син-Тао на это ответил, что партии и её руководителям виднее, кого и что как называть, если назвали виноград овощем, значит так оно есть и будет в свете текущего момента. А сам он этого буржуазного овоща не видел и судить его не будет, пока его не осудит партия во главе ЦК. Второй товарищ на наш спор внимания не обратил, только присматривался к моему маузеру, видно, положил на него глаз. Снял я его, отдал на ответственное хранение Ля-Син-Тао. А тот говорит, не волнуйтесь, товарищ Фу-И, вам на месте новой борьбы новое оружие выдадут, а этот маузер пока тут по врагам постреляет, вас дожидаясь. Мало того, он ещё и второй пистолет забрал, который я незаметно в кобуре под левой подмышкой носил, "Намбу" последней модели, 1934 года. Я его недавно с японского офицера снял, два часа чистил, маслом протирал, тряпкой полировал. Всё забрали, и четыре французские гранаты. Товарищи, говорю, оставьте хоть штык-нож! А они говорят, что со штык-ножами инженеры не ходят, не положено им по званию. Мало ли чего не положено! Может, это французским инженерам ходить по дорогам со штык-ножами не положено по званию. А видел ли кто их них китайского инженера? Вот ему как раз и положено, да ещё и с ручным пулемётом, если денег на него хватит. Они говорят не ерепенься, снимай его немедленно, на таможне с таким ножом таможенники такой галдёж подымут, что весь сельхозотряд назад повернут! Мало ли у нас, коммунистов, проблем, нечего их увеличивать, подчиняйся строгой партийной дисциплине! С кепки я сам звёздочку снял, решил было, что таким способом, тихо, меня решили арестовать и передать сотруднику НКВД, на справедливый суд и скорую советскую расправу. Но нет, рядом уже появилась толпа сельхозрабочих в одинаковых черных рубашках и чёрных штанах, мне предложили аналогичную экипировку и огромную соломенную шляпу. Выдали крепкие американские армейские ботинки, дали возможность подобрать пару по размеру, потом рабочих быстренько разбили на бригады-роты и назначили бригадиров из политически грамотных. Затем раздавали мешки-рюкзаки из холщовой ткани и выдавали продукты в дальнюю дорогу. Собрали митинг, на котором коротко объяснили суть экспедиции, её цели и задачи. Ля-Син-Тао выступил с небольшой речью, провожая добровольцев в дальний путь. Так многие из добровольцев узнали, что путь дальний, поэтому им выдали импортные американские ботинки, разъяснили, как правильно пользоваться шнурками. Многие пользовались ботинками впервые и одели их на босу ногу, что было тактически безграмотно. Поэтому выдали новые холщовые портянки, объяснили правила пользования ими. Нельзя, чтобы отряд рабоче-крестьянской армии Китая пришёл в Европу босой, голодный и оборванный! Партия сделает всё, чтобы достойно представить отряд! Ведь он олицетворяет самые прогрессивные силы народа Китая, её авангард, коммунистическую партию!
   Когда митинг закончился, товарищ Ля-Син-Тао предложил добровольцев задавать вопросы по существу революционного дела. Один товарищ спросил, что такое Испанская республика, это не город в провинции Гуанджоу, который узурпировали кровавые японские милитаристы? Другой спросил, вернёмся ли мы к посевной? Некоторые предлагали перенести поход на осень, после уборки урожая, тогда точно продовольствия в дорогу хватит всему отряду. Конечно, товарищ Ля-Син-Тао рассеял подозрения малограмотных крестьян, указал верный путь в Европу, обещал не допустить крайних проявлений голода на марше. К этому моменту подъехало несколько повозок, в которые были запряжены волы. В них было несколько котлов для приготовления пищи в пути, запасы риса. Мы построились и немедленно выступили на помощь братьям по классу, запевая "Интернационал". Пело нас человек семь, остальные только слушали, так как слов этой популярной песни не знали. Да, после митинга, ещё до прибытия волов, ответственный товарищ Ля-Син-Тао отозвал меня в сторону, в кусты, где выдал секретный документ, подтверждающий мои широкие полномочия для организации отряда китайских добровольцев в Испании. Документ представлял собой кусок парашютного шёлка, на котором умелой рукой мастера были вышиты иероглифы в виде причудливого рисунка, который любой европеец воспринял бы как орнамент. Ответственный товарищ Ля-Син-Тао рекомендовал тщательно хранить этот бесценный документ от происков врагов, а при переходе через границы наматывать в качестве портянки на ногу, в целях маскировки. Я принял совет ответственного товарища к сведению, и отойдя в другие кусты, тут же намотал на левую ногу этот ценный документ, шедевр искусства партии. Также мне были выданы пятьсот загранпаспортов идущих на помощь испанской республике. Чтобы сэкономить партийные деньги, сфотографировали только одного человека, а затем изготовили пятьсот фотографий с этого негатива. Документы выглядели хорошо и вселяли всяческую уверенность. Для переноски такого количества документов мне выделили в помощь ещё одного ответственного и крайне молчаливого товарища, который всю дорогу молчал и подчинялся только языку жестов. Только перед погрузкой на пароход я понял, что этот ответственный товарищ немой. Он носил документы отряда в мешке-рюкзаке.
   Первые три дня мы шли, разучивая "Интернационал", потом я перешёл к чтению материалов партийных съездов. Дело продвигалось медленно, так как большинство товарищей было безграмотно и не понимало сути простых партийных слов, не говоря уже о предложениях и положениях. Никто не знал, кто такой пролетариат, чем он занимается повседневно, почему он столь прогрессивен и кто дал ему металлические цепи бесплатно. Последнее крайне изумляло присутствующих в колонне, так как они твёрдо знали, что бесплатно ничего не дают и всё надо отрабатывать, даже холщовые штаны, не говоря уже об американских ботинках. Вот они получили форму и ботинки и идут их отрабатывать в Испанскую республику, даже не будучи прогрессивным пролетариатом с цепью. В Чунцине сели на поезд. Многие впервые увидели не только паровоз, но и грузовые вагоны, в которых пришлось совершить длительное путешествие на свежем воздухе, который постоянно портил паровоз. С углём было плохо и паровоз топили всякой дрянью, вроде кизяка, с целью уменьшить себестоимость поездки. Часть оборудования, в том числе и котлы, везли на открытой платформе. На железной пластине разводили костёр и варили рис прямо во время поездки. Конечно, много было всяких приключений, нас обстреливали местные хунхузы, кто-то два раза разбирал путь с непонятной целью. Ехавший с нами до границы ответственный товарищ Ля-Син-Тао утверждал, что это происки международного империализма, пытающего не допустить отряда славных китайских добровольцев в героически борющуюся Испанию. Несмотря на регулярные происки империализма, через Луджоу и Куньмин мы упорно ехали к границе с Бирмой, сокращая расстояние до Испании.
   В этот тревожный год происходило административное переустройство этой части Британской империи и колония Бирма выделялась из состава Британской Индии, где находилась в качестве обычной провинции. Это обстоятельство усилило национальное движение за освобождение бирманских трудящихся от гнёта британского капитала и процедуру проверки на границе. На станции Манши я предупредил волонтёров, что великий Китай кончается, следующая остановка Лашо, это уже провинция Бирма великой британской империи. Наши добровольцы дружно высыпали из вагона и каждый набрал себе горсточку любимой китайской земли на память о Родине. Железнодорожный путь после этого ремонтировали четыре часа, а с нас потребовали оплатить ремонтные работы, и что самое обидное, в индийских рупиях! Пришлось потратить часть выданных мне под расписку британских фунтов стерлингов. Пограничный контроль при пересечении границы прошли успешно. Мой немой помощник вывалил пятьсот паспортов из мешка перед несчастным таможенником, а я построил развёрнутым строем волонтёров в одинаковой одежде. Вэй-Лю-Хань, выкрикивал таможенник, взяв первый паспорт из кучи. В ответ из тесных рядов выходил Вэй-Лю-Хань, с которым продолжались недолгие переговоры о том, куда едет мистер Вэй-Лю-Хань, с какой целью. Нет ли у него нехорошей мысли пополнить собой плотную толпу безработных в королевской индийской провинции Бирма, занять уже занятое место докера в Рангуне? Узнав из моей бумаги и услышав личный ответ мистера Вэй-Лю-Хань, что тот не будет работать на верфях Рангуна в какой-либо должности или заниматься разбоем на дорогах в тёмное время дня, таможенник просил расписаться в какой-то бумаге о том, что мистер Вэй-Лю-Хань знаком с транзитным законом Британской Индии и следует прямиком в город Марсель, Франция, без долгих остановок в британских колониях. Один за одним проходили добровольцы мимо британского таможенника в пробковом шлеме, которому помогали трое местных жителей бирманской национальности. Пока шла эта процедура, наши кашевары сварили рис, пересечение границы отметили выдачей небольшого кусочка мяса сдохшего от долгого пути вола и хлебной лепёшки. Через город Мандалай мы вышли на финишную прямую и через трое суток простились с нашим поездом и его паровозной командой. В Рангуне нам следовало зафрахтовать грузовое судно для каботажной перевозки и незаметно отправиться в Марсель, стараясь не привлекать в пути внимания империалистов. Как раз на Цейлон шло судно за чаем и мы погрузились на него в качестве попутного груза. Намучились, конечно, пока доплелись до Коломбо. Прошли 2300 километров со скоростью хода в семь узлов! Это 230 часов в Индийском океане, в Бенгальском заливе. Десять дней нас, никогда ранее не видевших море, болтало и качало без перерыва на обед, ужин или завтрак. Самое печальное, что кончились сушеные кизяки, наше стратегическое сырьё на все случае жизни. Многие отказались есть в пользу мировой революции, другие просили выдать сухим пайком в счёт будущих лишений. Все эти дни я вёл напряженную политработу в массах, лежащих в трюмах, выполняя заветы Сунь-Ят-Сена, стараясь скрасить безрадостное путешествие яркими рассказами о буднях жизни Карла Маркса, Фридриха Энгельса, о том, как они мечтали сделать бедных людей счастливыми. Эти замечательные рассказы производили сильное, неизгладимое впечатление на наших добровольцев. Из глубины трюма раздавались тяжёлые утробные вздохи, плачь, некоторые звуки напоминали позывы на рвоту. Но политработа не прекращалась ни на минуту, стихая только на ночь.
   Когда вышли в Коломбо, многие бойцы не держались на ногах, наряд портовой полиции вынес первый десяток бойцов на причал, а остальных достали из трюма местные докеры из политической солидарности трудящихся, взяв за каждого вытащенного сущую малость, всего по одному индийскому пайсу за каждого спасённого. Таким образом, за всех спасённых потребовалось заплатить 4,9 индийской рупии, исходя из обычного расчёта, что в рупии сто пайс. Пришлось мне идти в управление порта и разбираться с местными властями. Власти потребовали немедленной оплаты инцидента. Я бегом в колониальный банк, менять однофунтовую британскую бумажку на 13.33 индийской рупии, которые тогда ходили на Цейлоне, который теперь называется Шри-Ланки.
   -- А какие деньги там теперь ходят, американские доллары, поди? - переспросил Зелёная Сопля, шмыгнул носом и смачно плюнул, попав себе на ногу.
   -- Нет, с 1874 по 1941годы денежной единицей на Цейлоне была индийская серебряная рупия, которая обращалась наряду с билетами в рупиях управления денежного обращения Цейлона в Лондоне, которое осуществляло эмиссию. До августа 1950 года цейлонские рупии беспрепятственно обменивались на индийские рупии. Таким образом, сейчас там официально ходят исключительно рупии Шри-Ланки. Попросил я выдать мне пять рупий мелкими центовыми монетами, для расчёта с докерами. Пришёл с мешком расплачиваться, а у нас баланс не сходится. Кричат они мне на разных языках, руками размахивают, некоторые на месте прыгают, показывают, как нас спасали. Так по их требованиям получается, что мы им больше десяти рупий должны! Пришлось собрание в конце рабочего дня собирать. Наши в большинстве прямо на пирсе отдыхать остались, только попросили воды побольше давать. Те, кто ходить мог, сразу цистерну воды приобрели и осушили её. А на собрании первым выступил я и на сносном английском языке попросил избрать президиум, посадить в него людей, умеющих считать до тысячи. Когда президиум занял места, я выступил с гневной речью. Товарищи докеры, побойтесь Карла Маркса, вы спасли четыреста девяносто человек, если правильно считать по центу за каждого, то получается четыре рупии девяносто центов. Почему вы требуете десять рупий? Тут от них выступил самый уважаемый, в лохмотьях. Оказывается, у них, настоящих цейлонцев, одна рупия исстари делится на 16 анна, 64 пайса и 192 пая. Так если считать за каждого спасённого по пайсе, то получается 490 пайс, если это переводить в рупии, то это семь рупий и сорок две пасы. Я говорю, дорогие товарищи, семь рупий и сорок две пайсы это вам не десять рупий! Это одно от другого отличать надо! А они отвечают, что некоторые в счёте ошибаются, счёт у них трудный, а грамотных мало, господа норовят обсчитать. Тут один из них стал требовать пересчёта в паях, а другой в аннах, думают, что так им больше достанется в рупиях. Нет, дорогие товарищи, ничего у вас не получится! Я президиум разогнал, а на его месте, на бетоне, кусочком угля сделал расчёты в аннах и паях. Получилось одинаково, что многих озадачило. Поступило даже предложение остаться у них за бухгалтера в порту, в профсоюзной организации. Но я это предложение отклонил, сообщив, что товарищей своих, лежащих на пирсе не брошу за лишнюю анну. Выдал я ихнему профсоюзу деньги, до последней пасы и мирно разошёлся. У меня ещё много дел было. Надо было наших с места погрузки-разгрузки оттащить, пристроить на ночь. Пока я эти денежные дела улаживал, многие красноармейцы пришли в себя и уползли в портовый кабак. Не успел я навести порядок, к утру часть моих бойцов осталась без ботинок. Оказывается, ботинки эти имеют хорошую популярность на местном рынке, за них много дают в пайсах и рупиях, а бойцам захотелось отдохнуть от путешествия культурно. Одним словом к утру четвёртая часть волонтёров осталась без ботинок, но появилась с пьяной рожей. Я принял жесткие меры: приказал объявить им наряды вне очереди и уменьшил порцию риса в воспитательных целях. Пока то да сё, стал транспорт дальше искать. Зашёл в управление порта, поговорил со знающими людьми, где, что и как тут делается, нашёл одного капитана, который в Аден порожняком идёт. Стал я с ним договариваться, а он на меня хитро так смотрит и только смеётся. Я ему говорю, что ты смеёшься, сам на себя посмотри, ещё дольше хохотать будешь. А он говорит, ты знаешь, что у меня за судно? У меня танкер, уважаемый господин инженер Фу-И. А на танкере только нефтепродукты возят! И опять смеётся, каналья! Ну я ему и сказал, что нет таких трудностей, которые бы не преодолели большевики ради всяких высоких идеалов. Последнего слова он не понял, решил, что я по-китайски ругаюсь. Я, говорит, никогда людей на танкере не возил, а я уже пятнадцать лет на танкерах капитаном хожу. В танках вас мазут разъест за милую душу, а уж от паров вы сразу перемрёте, противогазы не помогут. Нет, отвечаю, если не плавали раньше пассажиры на танкерах, то теперь, после Великой Октябрьской социалистической революции, многое изменилось, начнут плавать! Надо только обмозговать это дело лучше, чтобы в пути не передохнуть и волнами не смыло. А он всё стоит, усмехается. Я спрашиваю, большой у него танкер и так, каботажка мелкая, корытце ржавое? Обиделся он, говорит, танкер большой, 10000 тонн водоизмещения, а возить людей он на нём права не имеет. А я его на спор: давай поспорим, капитан, что мы на твоём танкере до самого Адена за милую душу доплывём, только бы шторма по пути не было! Вот эти рыжие ирландцы, дай только им поспорить для спортивного интереса на деньги! Так и договорились. Если шторма не будет, то мы восьмиузловым ходом за две недели до Адена на верхней палубе доплывём за милую душу. Нам надо только пресной воды для питья и для полива, чтобы солнечным ударом из строя не вывело. У нас на судне опреснитель есть, за этим проблемы не станет! А вот в порту я на танкер вас сажать не могу, запрещено это. Вот как только на рейд выйду, так вы и подваливайте. Кстати, сколько вас? Услышав, что нас пятьсот, он изменился в лице, ужаснулся и перекрестился. Но было уже поздно. К тому времени наш спор зафиксировал старший помощник. Если мы доплываем удачно, то провоз бесплатно, и ещё он платит нам сто фунтов стерлингов. Теперь надо было договориться о шторме, чтобы его не было. Наше войско и так бы шторма не выдержало, а уж на танкере тем более. Гидрометеослужба могла гарантировать отсутствие шторма на два дня вперёд, но этого мне было мало. Я навёл соответствующие справки и направился в один местный храм, где вел приём благочинный брахман. За десять индийских рупий он гарантировал нам, что шторма на три недели вперёд не будет, а если мы заплатим ещё три рупии в пользу храма, то и ветер для судна будет попутным. Хорошенько подумав, я заплатил требуемые деньги.
   Услышав о планируемом далее путешествии, добровольцы сделали попытку разбежаться по порту и попрятаться в подступающих к нему джунглях. Пришлось установить тройные патрули и объяснить народу, что они находятся на острове, кругом море, в котором водятся акулы, а на судне мы быстро доплывём до материка, где жить будет интересней и веселей. Это отрезвило горячие головы, желающие вернуться в Китай после такого трудного похода пешком. Тем более, что пешком идти было трудно, у половины бойцов уже не было ботинок. Эту закономерность я приметил давно. Когда у солдат нет карманных денег, у них хронически пропадают ценные вещи и особенно ботинки. Так вот, через два дня обитатели трущоб, расположенных рядом с рыбным портом, увидели занимательную картину. На всевозможные мелкие суда спешно грузились люди в черной одежде без ботинок. Шаланды немедленно снимались с якоря и выходили на внешний рейд, где на короткое время в дрейф лёг огромный танкер. Погрузка на танкер шла по штормовому трапу, что было трудно даже бывалым мареманам. Некоторые наши бойцы срывались с трапа и падали в зелёные воды спокойного океана. Их, не умеющих плавать, тут же ловили в сеть рыбаки и опять заставляли лезть по штормтрапу на танкер. Опустевшие шаланды отваливали и возвращались в порт, а к трапу подваливали всё новые и новые. Скоро всю поверхность танкера усеяли чёрные точки фигурок. Танкер дал прощальный гудок обитателям рыбного порта и отправился в Аден. На прощание мы обещали вернуться назад и переименовать рыбный порт Коломбо в рыбный порт имени пламенных героев пролетариата К. Маркса и Ф. Энгельса, поставить памятную статую в честь этого события в виде композиции: "Славные идеологи К. Маркс и Ф. Энгельс указывают местным рыбакам, как надо правильно ловить рыбу марксистским способом на живца".
   Первые дни мы обвязывались верёвками и прочими тросами, чтобы не быть случайно смытыми волнами в океан, но потом освоились и обнаглели. Некоторые даже стали ловить летучих рыб голыми руками, когда те отваживались на полёт рядом с нашей палубой. Пойманных рыб ели живыми или вялили прямо на перемазанной мазутом палубе, внимательно наблюдая, чтобы соседи не съели случайно чужую рыбку. Когда наступала жара, нас по несколько раз в день обливали забортной водой для охлаждения. На четвертый день нас опять укачало всей бригадой, мы прекратили есть, ловить рыбу и только дружно блевались. Многие просили капитана прекратить путешествие и вернуться в Китай, так как дальнейшие мучения от дороги казались непреодолимыми от качки и жары. Некоторые считали, что всё невозможное выполнено и перевыполнено, все героические поступки совершены и не стоит совершать невозможного. Я прерывал такие жалкие изъявления. Я снова начал рассказывать о житье легендарных людей, поклявшихся освободить всё человечество от рабства и угнетения. Долгие рассказы об этих мудрых людах отвлекали от качки и позывов на рвоту. Появились даже вопросы, в каком таком государстве жил товарищ легендарный Карл Маркс и за чей счёт, как ему разрешили написать своё эпохальное произведение, не посадив предварительно в тюрьму, чем конкретно помогал товарищ Энгельс кроме денег товарищу Марксу и многие другие. Разбираясь в столь сложных вопросах бытия, легче преодолевались временные трудности в виде океана. К седьмому дню плаванья мы лежали на палубе, как выброшенные на сушу дельфины, нас периодически поливали забортной водой, а мы не чесались и не двигались. Только к девятому дню к некоторым из нас вернулся аппетит, других мы кормили насильно, методом революционного принуждения. Спокойно расслабляться на палубе было нельзя. Любая волна могла смыть ослабевшего соратника за борт, мы опять обвязались верёвками и продолжали насильственное кормление. Я всё время думал, как мы будем покидать гостеприимный танкер? Ведь перевозка людей на танкере запрещена, поэтому надо высаживаться в порту нелегально. Рыжий ирландец помог мне в этом деле. У него были знакомые в рыбном порту и он дал радиограмму, чтобы нас встретили шаланды рыбаков недалеко от порта. После двенадцатого дня разговоры были только о том, как хорошо жить на твёрдой земле, а многие вообще прекратили говорить и перестали отвечать на вопросы. Кое-кто божился, что больше никогда не сядет ни на одну лодку, даже прогулочную. Опять вспоминали Родину, она казалась настолько милой, что японцы не представлялись врагами. Не знаю, чтобы было на пятнадцатые сутки, но на четырнадцатые мы пришли в Аден. Капитан поздравил нас с прибытием, дал бутылку виски и сто фунтов стерлингов и с уважением сказал, что китайские сельскохозяйственные рабочие - самый отчаянный народ, который он встречал в жизни. С такими лестными отзывами тела наших рабочих принимали на шаланды рыбаки местного порта. Как рассказывают в таком случае опытные путешественники, три тысячи девятьсот километров прошли почти незаметно, в борьбе за существование. Как и в первый раз, первые сутки провели на причале, как и первую ночь. Начиная со второго дня люди стали приходить в себя, просить еды и воды. Верблюжьи кизяки были куплены и вовсю заработала кухня, готовя вкусный, рассыпчатый рис. На сто фунтов рыжего капитана было куплено несколько поросят, которых не ели арабы из религиозных соображений и которые стоили чрезвычайно дешёво. Пир шёл горой три дня. На четвёртый день мы пересчитали бойцов и выяснили, что имеем дело со случаями дезертирства. Около тридцати человек разбежалось по окрестностям Адена, даже не зная местного туземного языка. Пустыня после путешествия по океану показалась им раем земным и они решили остаться тут жить навсегда, не рискуя возвращаться обратно, а тем более продолжать бесконечное движение вперёд. После недельного отдыха я сообщил, что мы плыли собственно не сюда, а поэтому нам надо продолжать движение к Испанской республике, в которой продолжались ужасные бои. Сообщение о новом путешествии не вызвало энтузиазма, мы понесли ещё некоторое количество потерь. Говорят, что ещё тридцать человек бежало ночью в город Таиз, а кое-кто переплыл в Джибути своим ходом, не думая о кровожадных акулах. Теперь от батальона осталось четыреста двадцать человек. Я прочитал политинформацию, сообщил о текущем моменте. Франкисты в Испании начали наступление на Мадридском фронте. Им оказали посильную помощь немцы и итальянцы. А вот наша помощь задержалась в пути. Поэтому нам надо сделать очередное героическое усилие и Красным морем доплыть до Порт-Саида. Товарищи, не бойтесь Красного моря! Вдумайтесь внимательно в это название! Ведь это наше, пролетарское море! Чего же нам в нём бояться? Проплыть нам всего-то тысячу двести километров, да по тихому пролетарскому морю, которое, можно сказать, является внутренним и узким, как чулок. Товарищи, в этом тихом море не бывает штормов, а расстояние от одного берега до другого в некоторых местах составляет всего восемьдесят - сто километров. А это много или мало, стали спрашивать из рядов добровольцев. Пришлось приводить примеры из географии, убеждая, что это скорее мало, чем много. На каботажном судне мы шли по Красному морю восемь суток, на ночь приставая к берегу для ночёвки. В темноте потерялось пятнадцать человек, а в Порт-Саиде сошло на берег четыреста двое, все без ботинок, но в красных фесках и порядком порванной чёрной форме. В Порт-Саиде мы отдыхали четыре дня, приходили в себя, купались в море, которое стало уже привычным жителям континентального Китая. На нелегальной квартире какой-то секции Коминтерна в старых кварталах города я встретился с неизвестными товарищами, которые приветствовали меня как старого знакомого и что-то горячо говорили на местном диалекте арабского. Их рассказы длились долго, но вот пришёл угрюмый гражданин и на скверном французском языке осведомился о пароле. Не долго думая, я снял ботинки, размотал портянки и торжественно вручил мрачному товарищу одну из них, с красивым рисунком. Пока шло путешествие, портянка изменила цвет и стала, как бы это культурно сказать, излишне дезодорировать помещение благородного собрания потомственных пролетариев. Если бы я знал о необходимости предъявления его в Адене, то хотя бы простирнул в морской воде за пару дней до встречи. Но аромат не смутил мрачного товарища, он деловито осмотрел документ, совершенно к нему не принюхиваясь, слабо улыбнулся и сухо промолвил, мол, как доплыли, товарищ? Я вытянулся и отрапортовал, что потери составляют на сегодняшний день девяносто восемь человек разбежавшихся. Заканчиваются деньги и продовольствие, нет билетов и инструкций, как действовать дальше. Не волнуйтесь, сказал мрачный товарищ, потери бывают у всех. Где корабль потонет, где холера прицепится, где народ сам от тягот борьбы по тёмным углам разбежится. Наше партийное дело новые массы на борьбу организовывать, не боясь предстоящих трудностей. Потом он выдал деньги на продолжение пути французскими франками и потребовал вернуть назад девяносто восемь паспортов пропавших без вести товарищей. По этим паспортам поплывут новые товарищи. Я немедленно обулся, вернулся к добровольцам, устроил перекличку и отобрал лишние паспорта. Вечером произошла новая встреча новых друзей, при которой я вернул лишние паспорта. Но второй раз мрачный товарищ не просил предъявлять пароля. Поступили новые инструкции из Коминтерна, а также свежая сводка с фронта. Итальянцы вовсю помогали франкистам, но сами вели себя довольно рассеянно для участников войны и спокойно пропускали всяких подозрительных товарищей через свою территорию, а особенно во Францию. Поэтому нам надлежало купить билеты третьего класса на пароход линии Неаполь--Порт-Саид на ближайший рейс. Расстояние в две тысячи сто километров планировалось преодолеть пассажирским судном с более высокой скоростью в пятнадцать узлов. Рейс должен был занять четверо суток, по пути планировался заход в Мессину на одни сутки для осмотра тамошних достопримечательностей. Новое морское путешествие вызвало уныние в рядах терпеливых добровольцев. Сколько можно плыть, мы хотим идти в Испанию пешком кричали подверженные морской болезни. Едва я им объяснил, что пешком никак не получится, можно только судном, уже вот и билеты куплены. В ночь на посадку пешком в Испанию ушло сразу сорок два человека. На борт "итальянца" поднялось триста шестьдесят измученных человек, некоторые из которых шатались, других волокли под руки товарищи. У многих лица в предчувствии качки стали зелёными. Итальянцы участливо спрашивали у нас, кто мы такие, негры или арабы? Какая такая нелёгкая сила несёт нас оборванных и грязных, без обуви и имущества в Европу? Мы гордо отвечали сквозь зубы, что мы есть сельскохозяйственные рабочие широкого профиля, едем на заработки во Францию, собирать овощ виноград. Правду нашим классовым врагам мы сказать не могли. Что нас, зелёных и качающихся, несут вперёд идеи коммунизма, прямо на борьбу с экспедиционным итальянским корпусом. В первый день мы ещё держались. Видели торжественное шествие судов британского королевского флота, приписанных к Средиземноморской эскадре. Потом началось волнение, перешедшее в трёхбальный шторм. Мы слегли в трюме все как один и больше не поднимались до прихода в Мессину, даже не вышли посмотреть на сложные манёвры итальянского флота вокруг нашего судна. Тут у нас выявили шестьдесят три случая желтухи, то есть вирусного гепатита. Вот так попили водички в Адене от души, а она оказалась с заразой! Заболевших сняли и отправили на лечение в католический госпиталь, к монахам, а остальных в карантин. Красот Мессины нам посмотреть не удалось. Только через две недели здоровых погрузили на другое судно, но не всех. При погрузке часть народа разбежалась от ужаса дальнейшей транспортировки морем. Теперь нас осталось двести тридцать пять человек при трёх больших котлах для варки риса. При короткой остановке на острове Корсике три десятка добровольцев выпало из иллюминаторов кто в море, кто на пирс. Мы звали их назад, но они отдались в руки французской жандармерии и не пытались вернуться к отряду. В Марселе французские власти были предупреждены командой итальянского судна, что среди нас были выявлены больные гепатитом. Поэтому нас, несмотря на протесты, выгрузили из трюма, где мы лежали пластом, и отправили в карантин на три недели. Уже через три дня мы пришли в себя и заявили дружный сельскохозяйственный протест, требуя немедленно прекратить расовую дискриминацию и тотчас отпустить нас в местные поля для работы с овощами. Французские власти официально заявили в местной газете, что отряд сельскохозяйственных рабочих, прибывший на днях в Марсель из Китая, поголовно болен желтухой особого тропического вида, глаза и лица пострадавших не только жёлтые, но даже и зелёные. Сами же больные объявляют себя здоровыми, но самостоятельно ходить не могут и их вынимали из трюма портовыми кранами. К месту госпитализации выехал особый отряд врачей из института Пастера. Начались склоки, формализм, в полной мере показала себя буржуазная бюрократия. Даже по прошествии трёх недель нас не хотели выпускать на улицу, мотивируя тем, что среди коллектива действительно случайно закрались восемь человек больных гепатитом. Но остальные были совершенно здоровы и рвались выполнять решения ЦК! С помощью местных сочувствующих товарищей мы выломали форточку в туалете и рассеялись по благодатной французской земле. К границе с Испанией в Пиренеях вышла жалкая кучка из десяти наиболее преданных революции товарищей. Остальные, узнав, сколько платят местные латифундисты подёнщикам, забыли учение Карла Маркса, призывы Мао-дзе-дуна к бедноте, потеряли тягу к революционной деятельности. Так закончился первый поход китайских добровольцев на помощь Испанской республике. А я остался выполнять в Испании очередное задание Коминтерна. Мне приказали срочно объявить себя анархистом, собрать отряд и начать борьбу с троцкистами по всему фронту.
   Выслушал Зелёная Сопля эти истории своего старого товарища и решительно сказал:
   - Нет, воевать мы не будем, это дело не для нас. Нам, бомжам, всё равно, кто нами руководить будет, под кем нам "ходить" придётся. Какая нам разница, платить ли партийные взносы или дань бандитам?
  -- Но взносы вы даёте на дело мирового революционного движения, помогаете всем униженным и оскорблённым во всём мире!
  -- Да какая нам разница, на мировое революционное движение, или на мировое бандитское движение? Главное, чтобы милиция ежедневно не хватала, да кусок хлеба был, теплоцентраль под боком к зиме.
   - Значит, помогать в борьбе с бандитами не будете?
   - Помогать будем, а воевать - нет!
   - Поясни, отчего да почему так сложно?
   - У бандитов дань поболе твоих партвзносов будет. Кроме того, уж больно резки они к тем, кто эту дань вовремя выплатить не может. Поэтому чем сможем, тем поможем, а воевать не будем. Не бойцы мы по сути и социальному статусу. Ещё Карл Маркс в своём священном трактате писал, что деклассированные элементы, люмпены да бомжи, прочие пролетарии, родины не имеют, имущества у них нет, кроме своих наличных нательных цепей, а поэтому и воевать им не за что, кроме как за общее счастье. А у нас уже общее счастье есть, нам худшего счастья не надо, от добра добра не ищут!
   Перед Колотушкиным понуро стоял крепко избитый жизнью человек, энергично жующий купленное со скидкой беззубым ртом. Человек, которого Карл Маркс огульно лишил родины ещё сто пятьдесят лет назад, задолго до рождения его предков. Маркс даже не задумался, а будет ли согласен на это Зелёная Сопля или он имеет некоторые сомнение в этой гладкой марксовой теории. Ведь лишили родины не только его одного, но и всех его несчастных сотоварищей по жизни в передовом обществе. Оказывается, самодеятельный философ Зелёная Сопля имел что сказать Карлу Марксу по поводу модернизации его теории. Очень жаль, что тот не дожил до столь авторитетного оппонента и не смог его посетить по месту жительства для проведения философского диспута о проблемах Родины, находок и потерь.
   Колотушкин понял, что бомжи полны своей, сермяжной правды жизни, которую ему без пары бутылок водки не понять. Что Маркс этой сермяжной правды жизни не знал, или знать не хотел, так как жил в другую эпоху и в другой стране, являясь сугубым теоретиком, паразитом Фридриха Энгельса, а поэтому он авторитетом для бомжей нашей помойки не является. Из всего этого опять получалось, что воевать придётся ему одному. "Неужели мне больше других надо? Сколько же можно, уже сто лет воюю, когда же остановка?" - тоскливо думал он, тяжело переставляя ноги в необходимой последовательности для перемещения тела в нужном направлении.
   -- Ты вот лучше скажи, если ты такой умный, у меня давно народ про это спрашивает, наступит ли когда у собак коммунизм?
   Трудные вопросы задавали бывшие простые советские люди своему вожаку. Ох трудные! Ну какой деятель-теоретик из ЦК КПСС смог бы правильно ответить на такой сложный бытовой вопрос? Смог бы на него ответить какой Сталин, Хрущ или Брежнев, не говоря уже о Черненко перед смертью? Можно с ответственностью заявить что нет, не дождались бы мы от них внятного ответа на такой вопрос и десятки подобных. Единственно, что после такого вопроса они могли посадить вопрошающего в тюрьму на долгие годы за лишнюю любознательность о коммунизме. А вот Колотушкин сразу ответил, совсем не задумываясь, так глубоко сидела в нём теория марксизма, въевшаяся в поры, как уголь у шахтера:
   -- Как среди людей коммунизм наступит, так сразу и у собак будет, куда же они от него денутся! Некуда им сбежать.
   Вот так, коротко и ясно, привык отвечать своим партийным товарищам наш герой.
   После выяснения диспозиции, выявления истинного мнения новых товарищей о роли бандитов в нашем обществе, Колотушкин надолго задумался и перестал отвечать на другие многочисленные философские вопросы своего товарища Зелёной Сопли. Он уже вовсю продумывал планы отражения бандитской агрессии на мирный быт своих новых друзей.
   Вернувшись к развалинам автобуса, товарищи застали ветер несколько переменившимся. Сопля ушёл по своим срочным делам, которых накопилось к вечеру много, а Колотушкин занялся своими неотложными делами.
   Он достал бандитский пистолет, выщелкнул обойму, ловко вынул челюсть и, используя свои синтетические зубы вместо плоскогубцев, стал обрабатывать патроны потенциального противника. Не хотел он возвращать бандитам пистолет с полной обоймой патронов, что-то подсказывало ему, что это чревато. Видимо, это был хорошо развитый с годами инстинкт разведчика крупного масштаба.
   Ловко пользуясь челюстью, он выковырял из четырнадцати патронов пули, высыпал порох на землю. А вместо пороха щедро насыпал в гильзы местной грязи, потом аккуратно вставил пули в гильзы. Приготовленные таким образом "патроны" он вставил в обойму, а пятнадцатый патрон, в котором не ковырялся челюстью, вставил в обойму последним. Пистолет был практически готов к употреблению.
   Колотушкин любовно осмотрел его, тщательно упаковал в тряпицу, а тряпицу завернул в газету "Правда", которую оставлял секретарь-подпольщик для изучения.
   После приёма пищи полагалось совершить вечерний моцион, осмотреть окрестности, которые регулярно меняли очертания. Колотушкин его и совершил, прогуливаясь с пакетом в нужном направлении.
   Он не спеша подошёл к инвалиду-трактору, осмотрел его мотор, а вернее то, что от него осталось после демонтажа, покачал головой, но пакет закопал под ведущим колесом.
   День заканчивался. Дневная смена рабочих покидали свои бульдозеры. Стихал рёв дизелей. Поток машин в сторону свалки постепенно уменьшался. Потянуло вечерней прохладой. Каждый из постоянных жителей свалки готовился ко сну.
   Колотушкин вернулся к автобусу, поставил выбитую в минуту паники народом стенку на место, подманил свистом мелкую собачку Жучку, подкормил отходами трапезы. На ночь ближняя охрана территории штаб-квартиры поручалась именно ей.
   Жучка повиляла хвостом, съела принесённое и всем своим видом показала, что оказанному доверию рада и полностью его оправдает, даже с процентами. Матвей почесал Жучку за ухом, пообещал вылечить стригущий лишай в этой пятилетке и собачка послушно встала на свой ночной пост N1.
   Следующий день принёс много событий и тревог нашим героям.
   Рано утром практически безоружный Мордастый в сопровождении вооружённого наганом Хулигана посетил благословенные окраины помойки, подкатив туда на служебной машине.
   Мордастый временно был вооружён только штыковой лопатой садового образца, каковую стащил на даче у зазевавшихся в ночи пенсионеров. Бандиты вместе осмотрели окрестности, стараясь хорошенько всё запомнить, одновременно внимательно глядя под ноги, чтобы не вляпаться, а уж тем более не провалиться по пояс в стратегическое сырьё.
   Через некоторое время они нашли полуразобранный трактор, осторожно подошли к нему оглядываясь, стали его опасливо окапывать со всех сторон, боясь наткнуться на возможно выставленные мины. Конечно, они накопали многое, но для вооружения авторитетного товарища всё это не подходило. Наконец была найдена верная газета "Правда", а в ней тряпица и сам пистолет. Мордастый товарищ прямо на месте разобрал пистолет, осмотрел его, проверил действие спускового механизма, наличие боевой пружины. Всё исправно действовало, даже боёк спилен не был. Но Мордастый решил проверить его действие на практике, помня из курса марксизма, что "Практика есть критерий истины". Он прицелился в ворону, плавно нажал на спуск. Прогремел выстрел, ворона взлетела вместе с другими птицами в воздух, испуганно оглядываясь на стрелков. Хулиган погрозил вороне наганом, но стрелять не стал, пожалел патроны, а потом предложил наведаться в гости к пахану помойки прямо сейчас, сразу решить возникшие вопросы, пока тот окончательно не проснулся.
   - Нет, так дело не пойдёт. Тебе Энцефалит приказал только узнать, почему не платят, да передать сообщение, что пришла пора платить. Тут тебе не дворовая шпана, а солидная организация, - сказал Мордастый бандит, выражая гордость своей организацией, в коей имел честь состоять почётным членом без выдачи членского билета, но с уплатой взносов. Поэтому вновь вооружённые бандиты вернулись к своему пахану, проведшему приятную ночь на клумбе около ресторана.
   К утру Энцефалит пришёл в себя, вспомнил обрывки происходившего с ним ранее, вызвал подручных по мобильнику. Подручные явились с полным вооружением, не исключая лопату, и устным отчётом о проделанной работе.
   Конечно, ответ не смог удовлетворить амбициозного Энцефалита. Не того он ожидал от своей организации, в которую его недавно направили ответственным руководителем, от лица уважаемой вышестоящей организации.
   Хулиган услужливо рассказал, что пахан помойки человек крайне наглый, циничный, изъясняется непонятно, авторитетов не признаёт, платить не собирается, потому что грозится не сойтись в цене, а вид имеет подозрительный. Одним словом, не авторитетная личность, а отморозок какой-то.
   Сыграли общий сбор, собрали дружину, организовали планёрку перед выездом на разборку, то есть перед работой.
   На планёрке конкретно выступил Энцефалит. Долго он не рассусоливал, про тяжёлое международное положение трудящихся или бандитов не говорил, о внутреннем положении не упоминал вовсе, а о том, что его самого недавно неоднократно вывернуло наизнанку, даже случайно не обмолвился.
   - Братва, нам отморозки с помойки платить отказываются! Говорят, мы ценой с ними не сошлись! Типа: гусь свиньям не товарищ! Это как понимать надо? Мы и цены ещё не выставляли настоящей, не торговались, а на нас пургу гонят! Надо поехать и решить вопрос конкретно, прямо сейчас, без проволочек и переноса решения на следующую пятилетку! Какие-то ..... живут на нашей территории и не платят! Да ещё грозятся!
   Понятно, что братва сразу и полностью поддержала Энцефалита. Ему торжественно вручили так называемое помповое пятизарядное ружьё ИЖ-8, уже предусмотрительно заряженное. Однако, не объяснив, как им пользоваться в случае возникновения критической ситуации в разговоре. Затем помогли сесть в машину и кавалькада торжественно отъехала от клумбы, под заунывные песни какого-то воровского авторитета, рвущего душу на зоне какое десятилетие подряд. Авторитет безудержно выл, что он сходил на неудачный гоп-стоп, ему опять набили морду, а получил он фуфло и большой срок для встречи с дядей Ваней далеко, в районе солнечного Магадана.
   Утренний визит бандитов на помойку не прошёл незамеченным. Хотя помойка и продолжала тлеть, окутываясь таинственными утренними дымами, Колотушкин проследил появление братков у разбитого трактора. Судя по их мимике, ужимкам Хулигана, настроены они были решительно, а контрольный выстрел, произведённый Мордастым в улетевшую птицу, убедил Колотушкина, что перед ним люди серьёзные, квалифицированные.
   Колотушкин вернулся к автобусу, стал ковыряться у его колёс, целиком вросших в землю. К приезду братвы у него всё было готово.
   Но не только Колотушкин приметил раннее появление бандитов у скелета трактора. Негромкий выстрел чешского пистолета разбудил некоторых бомжей, чутко спящих в потаённых углах родной помойки. Слухи о приезде бандитов поползли по помойке быстрее дымов, скорее правительственных сообщений. Даже приехавшие на работу рабочие не спешили залезать в бульдозеры, и разгребать привезённое ранее самосвалами. Кажется, даже приезжающих из города машин с мусором стало меньше. Все прекрасно понимали, что скоро грянут решающие события, которые заденут всех, связанных с родной помойкой. Лучше всего занять такую позицию во время решения этих событий, чтобы случайная пуля или осколок не попали в организм, вызывая нежелательные последствия для его жизни в целом и частном.
   Вот показалась колонна легковых машин, повернувшая к свалке. Вот они благополучно съехали с шоссе и запылили по грунтовке.
   Колотушкин одел очки, поднёс к ним бинокль фирмы Карла Цейса. Машин было пять штук.
   - Ничего, - успокоил сам себя Матвей, - в 1937 году на меня три японских танка шло, а в 1940 году, во Франции, три немецких Pz 1, всё выдюжил, всё ради светлого будущего вынес! Только спина пострадала, когда один из танков близко взорвался. То ли камнем, то ли куском земли так стукнуло, что пришлось в дугу от боли согнуться. А тут и танков-то нет, одна рухлядь жестяная. Конечно, мерседес машина серьёзная, да BMW тоже, но это же не бронетранспортёры! Справимся, только бы зрение не подвело, близорукость с дальнозоркостью не помешали!
   Колотушкин дождался, когда первая машина подъехала на тридцать метров к неприметной пустой коробке от торта. Напротив коробки в землю была закопана толовая шашка весом в двести грамм.
   Колотушкин нажал на кнопку пульта ДУ, шашка исправно взорвалась, выбросив фонтан отходов высоко в воздух, разбросав мелкий мусор. На месте взрыва образовалась воронка. В разные стороны полетели перепуганные представители пернатых, побежали рабочие, гружённые грузовики стали разворачиваться и уезжать с отходами назад, в город. Только бомжей нигде не было видно.
   Машины воровской бригады сразу остановились, из первой выбежал осоловевший Хулиган, на пару со своим Мордастым собратом. Они почему-то решили, что именно на них совершено злодейское покушение, целью которого было лишить их драгоценной жизни и разбросать по углам помойки колёса их автомобиля, для последующей сдачи в утиль с корыстной коммерческой целью. Но кто на них покусился, понять они не могли. Поэтому они орали и вопили на разные лады и бегали вокруг автомобиля, не зная, что делать дальше. Мордастый догадался выхватить пистолет и теперь целился по окружающим кучам мусора, силясь произвести ответный выстрел. Но пистолет подозрительно молчал. Стрелок передёргивал затвор, загоняя в патронник патрон за патроном, пыжась произвести хоть один ответный выстрел по врагу в белый свет. Систематические осечки следовали одна за другой. Мордастый виртуозно ругался и потребовал поддержать его огоньком у Хулигана. Хулиган достал зажигалку и поднёс её Мордастому к самому лицу, опалив короткие волосы у уха. Тому ничего не оставалось, как вырвать зажигалку и спрятать в кармане, поливая товарища бранью. Потом Хулиган нашёл наган в машине и стал стрелять по ближайшим кочкам, стараясь не промахнуться, вложиться в жёсткие нормы ГТО 1938 года. Из других машин высыпали остальные бандиты и открыли беглый огонь по тем целям, которые им наиболее понравились. Делового разговора не получилось.
   Через пятнадцать минут перестрелки у бандитов стали подходить к концу патроны. Поэтому перестрелку с противником пришлось прекратить. Противник не ответил на стрельбу ни одним метким выстрелом, а терпеливо выжидал, когда у противной стороны закончатся боеприпасы для продолжения разговора.
   Пока бандиты стреляли, Колотушкин отполз, от греха подальше, в сторону, постепенно погружаясь в родную землю. Чего зря на дурную пулю от пьяного бандита нарываться!
   Настрелявшись, бандиты собрали планёрку, то есть очередной сходняк. Тема была одна: "Что делать дальше?" Попутно решалась сопутствующая проблема: "Кто виноват, скажи-ка брат?"
   Ехать по дороге дальше никто не хотел. Даже бандитам было понятно, что дорога кем-то заминирована к их неожиданному приезду. Однако цель "наезда" не была выполнена, поэтому решили подъехать к нужному месту с другой стороны помойки. Авось там дорогу ещё не заминировали, не успели! Но уехать не удалось. Колотушкин опять сделал попытку начать мирные переговоры по разделу сфер влияния, и для начала крикнул в мегафон вполне добродушно:
   -- Сдавайтесь, вы окружены! Выходить по одному, оружие бросать, руки за голову!
   -- Менты, засада! - закричали на разные голоса бандиты и стали делать попытки выехать на грунтовку, форсируя моторы, одновременно возобновив бестолковую стрельбу во все стороны.
   Колотушкин выругался глупости партнёров по переговорам и сам себе сказал, что он не хотел, но идиоты напросились. Он аккуратно отложил мегафон, направил в сторону противника протез, прицелился, не снимая ботинка, так как снимать его было некогда. На сегодняшний день он сменил обычный протез на специальный, в который был вмонтирован обрез пятизарядного противотанкового ружья системы Симонова, образца 1941 года. После выстрела к врагу улетела не только бронебойная пуля с вольфрамовым сердечником особой прочности, но и каблук с подошвой, обнажив ствол в 14,5 мм. В полёте каблук страшно верещал, ему помогала завываниями подошва, нанося противнику страшную душевную травму. Самого Колотушкина нескомпенсированной дульным тормозом отдачей развернуло на сто восемьдесят градусов на пятой точке тела, подняв кучу демаскирующей пыли, несмотря на то, что он со всех сил упирался локтями в мягкую землю помойки. Однако противник был уже полностью морально подавлен, деморализован и не смог оказать никакого дополнительного сопротивления. Это не бизнесменов грабить безоружных, тут из какой-то пушки прямо по голому телу стреляют! Одной бронебойной пули хватило, чтобы пробить насквозь два автомобиля вместе с моторами, после чего пуля улетела дальше, в голубые дали, практически не повредившись. В это время в первую пострадавшую машину залетел каблук с частью подошвы, попав по затылку одному братку. Браток отключился от переговоров сразу, без лишних слов и деловых предложений. Другая машина вспыхнула и загорелась бесцветным пламенем, как не раз вспыхивали и горели от таких ружей легкие и средние немецкие танки. Колотушкин прокрутился на пятой точке тела ещё на сто восемьдесят градусов, занял исходную позицию, осмотрел поле боя. В бинокль было хорошо видно, что запоздавшая ввиду большой парусности подошва всё же настигал противника и выбила у машины лобовое стекло. Разгром был полный. Колотушкин удовлетворённо хмыкнул, взял мегафон и пригрозил переговорщикам вторым выстрелом. После этого братки окончательно присмирели и вышли все, кроме одного, с поднятыми руками, выбрасывая оружие и боеприпасы в разные стороны. Последний из братков, с которым в полёте встретился каблук, ходить, курить, говорить, есть и мыслить, совершать другие жизненно важные функции временно не мог, но не его в этом вина. Колотушкин по мегафону навёл в рядах порядок, оружие и боеприпасы сложили аккуратной кучкой, на одежду одного из приехавших, составили опись сдаваемого. После этого добровольно сдали в фонд борьбы за мир всё лишнее ценное имущество, так то: деньги в валюте и рублями, кольца, брелки, перстни и печатки, часы, мобильные телефоны. Автомобилями, а тем более разбитыми автомобилями, Колотушкин брать контрибуцию отказался. Вместо этого обобранные до нитки братки сели в свои авто и погнали их на продажу в однодневный срок, оставив в качестве залога своего авторитета, Энцефалита. Разбитые машины они взяли на буксир, обещая отремонтировать их за сутки и продать для выплаты полной суммы контрибуции. Колотушкин терпеливо им разъяснил, что пусть они суммой контрибуции не удивляются, борьба за мир дело чрезвычайно дорогое, сколько ни дай, всё мало будет! Вот СССР все свои деньги, полученные от экспорта нефти, на дело мира направлял, да ещё половину всего национального бюджета, и всё равно этих денег не хватило! Могут ли они, несчастные слюнявые бандюганы, сопоставить свою жалкую добровольную подачку с половиной бюджета Советского Союза? Конечно нет! Так пусть радуются, что живы остались! Если же они через сутки не внесут сумму контрибуции на объявленный им счёт, то пахан Энцефалит к ним никогда не вернётся, а их самих настигнет суровая и справедливая кара борцов за мир и социальный прогресс.
   Как только бандиты удалились выполнять ответственное поручение партии, место событий запоздало заволокли клубы зловонного дыма. Из мусора показался бомж в изолирующем противогазе, показывая условными знаками, что приказ выполнен Матвей натянул свой противогаз, погружаясь в клочья гари. Сквозь противогаз нельзя было крепко выругаться, отругать соратника за несвоевременно поставленную дымовую завесу. Однако она своё дело сделала. Американский спутник не смог толком рассмотреть происходящее. Так как проснувшийся с таким опозданием бомж успел включить приборы радиоэлектронной борьбы, вот только с дымком немного запоздал. Сдерживая в противогазе ругательства, Матвей характерными жестами поздравил товарища с победой. Предложить противогаз Энцефалиту они не догадались, да и не было у них лишнего противогаза на такой случай. Несчастный корчился на земле, обливаясь слезами. Через пять часов на дороге показался бронетранспортёр с разведкой СОБРа, в перелеска затаилась колонна грузовиков ОМОНа, привлечённого долгой стрельбой. Но это уже другая история.
   Нам остаётся сказать, что деньги были внесены в срок и в полном объёме. Через несколько часов прошли переводы через филиал разгромленного банка. И сразу оживилась спокойная международная жизнь. В провинции Кандагар неизвестные завязали упорные бои с другими малоизвестными с применением бронетехники и систем залпового огня типа "Катюша". В Италии Красные бригады похитили министра сельского хозяйства, главаря местной мафии и запросили за них чудовищный выкуп в пользу голодающего населения Эритреи. В Германии местная Красная Армия обстреляла стратегически важный вокзал, подорвала почту и демонстративно, ровно три минуты, удерживала телеграф, рассылая бесплатно сообщения возмутительного, подрывного содержания по всему миру. В Перу повстанцы "Сентьеро Луминозо" разгромили полицейский участок и освободили подельников, наркоторговцев и сочувствующих революции. В Боливии недовольные стали резать скот и жечь сельву, категорически отказываясь сотрудничать с властями по всем вопросам. В спокойной Дании ранее неизвестная группа радикалов объявила о своём существовании в один прекрасный момент и попыталась свергнуть короля, попутно ограбив монетный двор. Путч случайно провалился, когда радикалы неожиданно натолкнулись на полицейский патруль, после чего с криками рассеялись, успев разбросать листовки. Назревала новая революционная ситуация по всему миру. Даже в США среди негров появился новый Христос - супер звезда и призвал к беспорядку, демонстрируя оригинальные фокусы. Смута грозила выплеснуться за пределы негритянских кварталов, но ФБР препроводила смутьяна в психлечебницу.
   Таким образом мы видим, что классовая борьба не закончилась, она продолжает тлеть, вонять и грозит вспыхнуть большим пожаром.
   Люди, будьте бдительны, не поддавайтесь на провокации левых и ультраправых! Имущество и жизнь потерять легко! А жизнь даётся один раз, и употреблять её на сомнительные эксперименты гениального Карла Маркса крайне неразумно. Тем более, что сам гениальный не спешил на баррикады, в ссылки, тюрьмы, на эшафоты, а разумно ограничивался революционной писаниной и пивом с бургунским вином в кругу многочисленной семьи.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   59
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"