Ему пора выходить. И он вышиб себя из оливковой, с гнильцой, курослепости подъезда, будто разворотил изнутри и отверг тяжкую сладость материнского чрева, и, сдержанно-алчно ощупывая нервами подошв ботинок ороговения асфальта, кое-где перебиваемые костными заплатами плитки, споро зашагал по троттуарам, прохладным и еще не впавшим в жаркую кому. В ушах пел гонг легкого удара пестика о внутренность чаши, Урсула забавлялась, отмечая этими склянками зарубки на коже времени. Сквозь написанные выпуклой синей тушью стволы пепельнолистых флегреций, насаженных меж шершавых лип - в растительном царстве местообитания Терпандрова юг и север счастливо взаимосцеплялись - ему поблазнился узкий и полупрозрачный, чуть текучий силуэт. Подойдя ближе, он рассмеялся тихо, поняв, с откровенным облегчением, что это одиноко торчащий обрубок дерева. Неверный, призрачный час! Грейпфрутовый мрамор рассвета, пропитанный благородной пыльной крошкой, невостребованный пустым городом, вкупе с нестерпимо-осколочно сверкавшими непотушенными фонарями, рождал избыток люминозности. В окне автобуса слоисто бежал назад ландшафт, и каждая его страта струилась с разной скоростью - от калейдоскопа ближних фасадов, яснооких и пучеглазых, ряби листьев, индустриальных вкраплений с их гладкими животами, зигзагами и зазубринами - до почти застывших коробок и башенок, зубчато тающих по кромке высокого скайлайна. Ему вспомнился отрывок из "Возничего" Фултона: "румяная громада Буколеона в дымке на горизонте, чудовищный керуб на крыше кажется парящим без опоры". Сегодня впервые несколько лет он не упустил между пальцев памяти воду сновидения - и это оказалось продолжением его стержневого сна. Все его знают, вкратце: глаз над морским побережьем, черный кубок на лиловом постаменте, сотканный срезами глазной радужки, нечто в стиле иллюстраций к Дайсоновым Парадигмам. Теперь, обогащенный мудростью любовных утех с нею, он знал, что кубок должен наполниться его мужским эликсиром, изливаемым силой созерцания красоты, глаз же возникнет на поверхности, подобно серебряной рыбе. Дома Терпандров, обнимая Урсулу, хлопнул стопку ликера, а после записал:
"Ему уж время идти. Он выстрелил собой из маслянистой мглы парадного, как если бы взорвал и покинул вязкое злато утробы матери. Со скрытым вожделением пальпируя подошвами башмаков нежный асфальт, перемежающийся панцырем плитки, он быстро пошел по троттуарам, еще хранившим звонкость ночи перед погружением в летаргию зноя. Где-то глубоко в горле, на стыке носоглотки, слуховых лабиринтов, и мысли, мерцал отпечаток щелчка палочкой о тонкую чашу, это Урсула шутя исполняла роль звуковых часов. Иззелена-красные ветви виттенбаховых флегреций, разросшихся промеж старых лип - благо, его географическое обиталище удачно споспешествовало слиянию северных и теплолюбивых видов - не то окутывали, не то раскрывали некий колыхавшийся абрис. С замиранием подходил он к нему, еще не веря, что это лишь остаток спиленного дерева. Фантомная минута! Розовое, прошитое прожилками золы зеркало восхода, ненужное спящему городу, соперничало с дробинками непогашенных фонарей в сотворении чрезмерной светлоты. В окне автобуса скакал назад урбанистичный пейзаж, разделенный, в строгом следовании канонам классической живописи, на передний, средний и дальний планы, разнствующие преобладанием умбры, веронеза или сиены в сочетании тонов. Глядя на зыбкость граненых строений по линии окоема, он мысленно процитировал "Подругу космократора" Фонсеки: "румяная громада Буколеона в дымке на горизонте, чудовищный керуб на крыше кажется парящим без опоры". Тот сон, что он видел утром - и запомнил впервые за много лет! - являл собой толкование его корневого сновидения. Оно общеизвестно. Глаз в пустом фиолетовом небе над морем, кубок, составленный из отслоений глазного ириса, в общем, что-то вроде гравюр к Парадигмам Дайсона. Сейчас, по опыту насладительных игр с нею, он знал, что в этот кубок, поднимаемое, словно из артезианских пучин, лицезрением прекрасного, должно пасть его семя, глаз же, ртутная рыба, проступит на жидкой плоскости. Прийдя домой и выпив из уст Урсулы вина, он набросал следующее: "Пора отчаливать. Он изблевал себя из потемок ротовой полости дома, точно вырвался из густого масла утеруса, и, осязая подошвами туфель упругую корку асфальта, перемежающуюся наростами плитки, двинулся по троттуарам, блаженно отдохнувшим от гипноза пылающего полдня. Змеевидные всполохи flegretia vulgaris, оттенявшие шероховатость бархатно-серых лип - к радости, провинция его жительства благоприятствовала бракосочетанию южной и северной флоры, о чем упоминал еще средневековый землеописатель Мизан ан-Набим - беременны были..."