«Дневник воспоминаний» // 21-26.07.2024
        Имя моего любимого святого,
        или В храмах Кипрской церкви


        21.07.2024
        Сегодня ночью во время очередного случая бессонницы голова, как это у меня бывает нередко, опять начала думать о чём-то своём, вспоминать что-то своё. Хуже всего, когда это происходит в виде обычной человеческой речи, то есть с полным выстраиванием фраз, следованием определённой интонации и прочему, даром что всё это «рассказывается» лишь мысленно, про себя, — в таких случаях остановить мысль, погасить её, бывает очень трудно, почти невозможно — идёт сама себе как текст, и всё тут. Сегодняшний вариант был чуть мягче — по крайней мере не в виде идущего и звучащего внутри текста, а, кажется, больше в виде всяких полухаотических образов. С такими случаями всё-таки легче, в какой-никакой момент засыпание всё-таки происходит. Но в этот раз обнаружилась новая незадача, подействовавшая на меня, прямо скажем, нехорошо. Попросту — напугала. В том мысленном хаосе, который обычно возникает и движется спонтанно, некоторые мысли, — почему-либо вдруг действительно заинтересовавшие меня, — я моментами всё-таки контролирую, подключаясь к ним с уже относительно управляемым сознанием. Так случилось и сегодняшней ночью, когда хаотические образы полусна-полубодрствования коснулись вдруг зрительного образа одной хорошо знакомой мне иконы. Это икона моего любимого святого. И... и я не смог вспомнить его имя. Совершенно не смог. Перебирал в памяти какие-то возможные варианты, вспоминал хотя бы начальные буквы (их я, кажется, приблизительно угадал), но имя так и не смог вспомнить.

        Может такое встревожить? Может.

        Поэтому я не знаю: может, мне всё-таки заставлять себя больше записывать, несмотря, например, на то, что слова не всегда вяжутся хорошо, что очень часто записанный текст выглядит глупым (и недостойным, так сказать, «профессионального» литератора) то из-за каких-то плохих увязок, то из-за незамечаемых мной (незамечаемых до времени) повторов — слóва ли, мысли ли, неважно, — несмотря на то, что очень долго не приходит решимость тот или иной текст выставить перед другими людьми? Потому что иначе многое рискует уже окончательно забыться.
        Или — и пусть забывается? Всякое живое существо должно когда-то исчезнуть, дабы уступить место другим живым существам. Но так же, наверное, и мысль, так же, наверно, и любые эпизоды из чьей-либо частной жизни? Нельзя бесконечно засорять ноосферу (я с некоторых пор даже перестал любить такое явление как книги — слишком много, чересчур много их стало), надо когда-то давать ей возможность и самоочищаться. Да, например, в виде ухода — и навсегда причём — из любой человеческой памяти. Ведь смысл сохранения чего-то обычно бывает важным (и то не бывает) всего лишь для полутора-двух человек, чем-нибудь близких к этому, и всё. У всех остальных — своя жизнь, другая жизнь, с другими воспоминаниями. И наши им — не нужны. Только лишнее засорение памяти, в данном случае уже «общечеловеческой», которая, увы, всё-таки тоже не безразмерна.

        С другой стороны... Не знаю, как выразить... С другой стороны, если уж некий человек всё равно оставляет после себя что-либо в виде, например, художественных текстов (ну стихотворений, например, в моём случае), то есть текстов, которые и так хоть в каком-то виде, хоть где-то, а всё-таки останутся. Ну хоть, допустим, в каком-нибудь коллективном стихотворном сборнике, выпущенном бог знает сколько лет назад, и который, может, никто никогда даже не откроет, а всё равно уже — останутся, всё-таки продолжат существовать (хотя очищение ноосферы всё равно будет — уже как бы «автоматически», это я имею в виду случаи абсолютно забытых книг).

        Ну ладно, не хочу я сейчас об этом размышлять, иначе как всегда опять уйду далеко в сторону и опять напишу совсем не о том, о чём собирался, о чём много раз собирался и даже не раз начинал, но так и не мог записать в более-менее цельном варианте, потому что всякий раз уходил в какие-то иные области, — и записи в итоге получались совсем о другом....

        Итак, любимый святой. У меня есть его икона (вот она, надо мной на полке стоит), но она слишком простая, «бумажная» и... слишком невыразительная. По сути, безликая. Изображение на которой не отличается от сотен других с другими святыми. Но я знаю, что у этого святого есть и другие иконописные образы, куда более сильные и харáктерные. Я специально не проверял, но думаю, что просто они написаны не в русской манере, потому что и сам святой был не славянином, а греком.
        Ну вот (кажется, начинаю выходить всё-таки на желанный маршрут по эпизодам памяти) и оказалась однажды у меня возможность приобрести его икону не у нас, а именно в греческой, точнее — кипрской, церкви. Мне очень хотелось приобрести там эту икону и привезти её домой. Мне этого очень хотелось. Но... человек полагает, и полагает иногда чересчур тщательно, чересчур строго и чересчур разборчиво. Поэтому мне совсем не хотелось покупать икону во время какой-либо туристской экскурсии, хотя бы даже и в настоящем монастыре, но всё-таки, получается, в специальной лавке для туристов. Мне хотелось её приобрести пусть в каком-нибудь даже совсем небольшом и незначительном храме лишь «местного значения», но чтоб — перед или после окончания церковной службы, которую я бы всю простоял. Непременно так.

        ...Вдруг успело подуматься: может, это гордыня? Ведь большинство же делает, как проще, — ну раз приехали в монастырь хотя бы и на экскурсию, а там продаются иконы — значит, надо их брать, и всё. Но эту мысль — про возможную «гордыню» — пришлось прогнать как несостоятельную. Наверное, дело всё-таки не в гордыне. Скорее всего, тут всего лишь желание подлинного, а не растиражированного ради туристов, берущих иногда просто «на память о посещении».

        Но первым был всё же монастырь...
        А!.. забыл сказать (я ведь много раз начинал запись об этом, и где-то что-то уже многое в разных черновиках наповторял). До Кипра я в последний раз был на море в 1989 году. После этого, после начала девяностых, такие удовольствия стали мне не карману (да и не по душевному состоянию, признаться). На Кипр же поехать меня уговорила моя хорошая знакомая, радиожурналистка Галина Ведерникова. Она человек очень даже опытный в этом деле, так что многие, кому я потом рассказывал, удивлялись, как это мы смогли съездить на море (да ещё за границей) за такие удивительно небольшие деньги. Ну такие вот она нашла путёвки. Было это в 2017 году (для меня это «почти как вчера», но, о боже, — ведь тоже уже давно, как же всё-таки быстро время летит). То есть до этого я не видел моря целых двадцать восемь лет и, уж понятно, вообще разучился куда-либо ездить (что ж толковать о «ездить», если даже просто из дома-то редко выхожу). Поэтому долго не решался. Потом всё-таки... собрался с духом — поеду. Последней уговорившей меня каплей было то, что планировалось ехать группой из семнадцати человек, из которых (первый плюс) было шестнадцать женщин, и то, что все они (ну кроме одной, правда) абсолютно свободно и хорошо говорили по-коми (второй плюс). За полгода с небольшим до этого (с февраля 2017-го, если уж уточнять) я наконец-то начал интенсивно учиться языку, который должен был быть мне родным прямо с детства, но, к великому моему огорчению, не смог им стать (родители говорили меж собой на коми, а со мной и с моей сестрой Ольгой — практически только на русском). И лишь в возрасте 57 лет мне удалось записаться на специальные курсы коми языка. Так что с нашей комиговорящей группой я поехал в большой надежде получить хоть немного языковой практики.
        Ну а третьим плюсом было то, что Кипрская церковь — православная. Я совершенно не против никаких других христианских церквей и даже других вероисповеданий, но как человек, крещённый в православии, я ведь только в православной церкви могу себя чувствовать, как в своей. Во всех других я был бы просто туристом...

        И, ещё только собираясь в поездку, я уже очень планировал, что привезу оттуда новый — купленный именно там — нательный крестик (с моим крестиком, который до этого был на мне больше двадцати лет, — отдельная история; здесь, может, об этом уже не буду) и — икону этого самого святого, «моего» святого.


        22.07.2024
        Ну ладно. Итак, Кипр. Мы прилетели туда в середине октября 2017 года. Я поразился: там действительно была жара, там действительно весь день хотелось проводить на пляже и купаться в море. И это — в октябре!
        Однако часть «плюсов», которые помогли мне решиться на поездку, сработали потом плоховато. Например, то, что коллектив наш, кроме меня, был почти чисто женский. Оказалось, что женщины иногда слишком много времени могут проводить в магазинах, тогда как, по моим понятиям, ради того чтоб так долго что-то выбирать в магазинах, совсем необязательно было ехать за три моря.
        Ну по-коми-то мы — говорили, но я тогда был ещё «начинающий», и мне было трудновато, не всегда и решался вставить слово, боялся каких-нибудь речевых неправильностей у себя. Остальные же — говорили свободно. Иногда, прямо во время купания, например, или сидя в кафе-ресторанчике, пели коми песни. Тайӧ вӧлi бур (это было хорошо), но в каких-то «больших» разговорах со мной, с моим участием, часто приходилось всё-таки переходить на русский. Это было жаль. Один раз, правда, получилось интересно. Одна из женщин попросила меня подробнее рассказать о себе (мы ведь до поездки не все были знакомы), буквально — о своей личной жизни. Мы были тогда на пляже, то есть в месте относительно многолюдном, и, когда я, не всегда зная, как правильней сказать по-коми, вдруг переходил на русский, быстренько напоминала, чтоб говорил на коми, потому что рядом другие люди, а среди них есть и русские, которые могут услышать какие-либо очень личные подробности. Ну я как мог и пытался вытянуть из себя всё, что мог сказать именно на нашем языке. Это был интересный опыт. По крайней мере, очень даже запоминающийся.

        Хуже оказалось с общением вообще, то есть с общением как таковым. Я, странным образом, опять бóльшую часть времени оказывался довольно одиноким. Женщины нашей группы приходились друг другу давно знакомыми, причём были из немного разных компаний, так они потом, как кумушки, своими кучками как-то и организовывались да где-то бродили или что там ещё. Один раз нескольких человек из них мне пришлось даже искать. Ночь-полночь, а их в гостинице всё нет и нет. Видимо, кто-то из группы стал беспокоиться (привычной теперь многим постоянной телефонной связи ведь там, за границей, не было), ну я и отправился этих пропавших искать.
        Нашёл довольно быстро, увидев их в небольшом уличном ресторанчике. Кроме них, там почти никого из посетителей уже не было. Ресторан уже закрывался, то есть собственно уже и был закрыт, но их — наших женщин — не отпускали хозяева, уговаривали ещё посидеть. Так что я и застал там только своих компаньонок да ресторанных музыкантов. Оказалось, что местным работникам ресторана, — надо думать, грекам — очень понравились коми песни, которые пели там за своим столом наши женщины. Я сел рядом с ними и ещё какое-то время слушал, как то наши женщины негромко поют, то ресторанные музыканты благодарно что-то наигрывают. Хорошие были минуты.
        Или когда они на пляже, прямо в воде встав в круг, взявшись за руки и подпрыгивая на волнах, жизнерадостно пели «Паськыд гажа улича, улича...» Тогда я тоже смотрел на них с берега и улыбался. Сейчас вот думаю, мог ли умерший в двадцать два года бедный сын бедного сельского дьячка, коми поэт Пётр Клочков (не глядите, что на некоторых сайтах стоит «его портрет», где он выглядит очень-преочень обеспеченным юношей прямо-таки из дворянской семьи, чуть что гувернёры из-за спины не выглядывают; чтó люди думают, когда принимают этот рисунок за портрет юноши из бедной коми деревни начала XIX века, — я не очень представляю), мог ли он, больше чем полтора столетия назад написавший эту песню (или просто записавший её как народную), мог ли он хоть на секунду представить, что она будет весело распеваться аж где-то на Средиземном море (сам он никакого моря, конечно, никогда не видел).

        Но тем не менее, хоть насчёт коми языка у меня в той поездке приятные (и полезные для меня обучающегося) минутки были, но вот что до самого «женского общества» — это у меня там было похуже. И, как я уже сказал, вольно или невольно я часто бывал один, просто один. Если бы я знал всё заранее, если бы мог предвидеть поведение и привычки своих землячек, то изначально не стал бы стараться быть именно «со своими». Именно — изначально стал бы идти туда и заниматься тем, где именно мне хочется быть, а не просто держаться «нашей компании», иногда рассыпающейся на более маленькие группки. Тем более что я ведь человек очень общительный, так что у меня и там успели появиться полтора-два интересных знакомства, и, думается, в компании (очень доброжелательной ко мне компании) одной довольно молодой женщины и её ещё более молодой и очень скромной дочери (внешне очень напоминавшей дочку моего друга Коли Торопова Асю) мне было бы много комфортнее душевно. Но — жаль — было, как уж было, а переиграть всё заново уже невозможно.

        Итак, поскольку мои компаньонки нередко без предупреждения (да мы и жили ведь в нескольких разных комнатах, которые не всегда были рядом, да и компания слишком большая — всего со всеми не согласуешь) уныривали куда-нибудь, я достаточно много часов проводил один. Хотя я не скажу, что это было скучновато. (Скучновато было, только когда я почему-либо заставлял себя ждать их или искать). Иногда это было и хорошо. У меня ведь в той поездке тоже были свои сугубо частные цели и места, в которые именно мне нужно было попасть, и вещи, которые мне хотелось увидеть. И как раз одиночество очень этому помогало. А хотелось мне увидеть там — три вещи: тамошний детский сад с детьми, тамошнюю школу с учениками и их местные храмы.
        Ни детей в детском саду, ни школьников мне увидеть не удалось. По-моему, там, где мы проживали, их просто не было, — это ведь был не какой-то населённый пункт в обычном смысле этого слова, а некая специальная территория для туристских комплексов. Конечно, проживали там и местные жители, работники этих гостиниц и прочего, но их количество, видимо, было не настолько велико, чтоб заводить там отдельные детские сады и школы.
        В самом городке-посёлке (а мы жили примерно минутах в тридцати-сорока ходьбы от него) мне удалось увидеть только церковь. Но она оказалась для меня какой-то «невнятной», я так и не понял было, когда она бывает открыта. (Сейчас я даже думаю, что это была и не церковь, а что-то вроде наших воскресных школ).
        Ещё один небольшой храм был совсем недалеко от нашей гостиницы, немного в стороне от коротенькой дороги к морю. И в какой-то день мне довелось увидеть возле него большое скопление машин и нарядно одетых людей — судя по всему, тогда там проходило венчание. Но вообще — я ходил и узнавал — тот храм оказался ещё неработающим, то ли из-за ремонта, то ли был ещё не до конца достроен. То есть обычных регулярных церковных служб там при нас ещё не велось.

        Потом я нашёл один храм прямо в городке, но... он стоял на довольно высокой, примерно с десятиэтажный дом, одиноко возвышавшейся горе (где и места было — как раз только для маленького храма и небольшой площадки вокруг него), по краю которой к нему вели ступени. И я по ним — поднялся. Смог подняться. Чего, признаться, сам от себя никак не ожидал. И дело не в том, что это могло быть физически тяжело. Дело в том, что у меня с какого-то времени — и очень давно уже (о возможных причинах появления её я сейчас не буду, убрал, как лишнее здесь) — явная и очень сильная акрофобия, то есть боязнь высоты.
        Если кому-то не очень представляется, как она действует, эта боязнь высоты, то вот для сравнения один случай, произошедший со мной всего за несколько месяцев до этой поездки. Мы как раз тогда готовились к ней, и мне надо было зайти к Галине Ведерниковой на работу, чтобы передать ей деньги на билеты и на путёвку. Кабинет, где она работает, — на третьем этаже здания. По лестницам, в обычных подъездах, например, я обычно подниматься могу, но тут была лестница такая, что она не была соединена со стеной. То есть ты поднимаешься, а этот провал вниз виден с обеих сторон от тебя. Слегка покрываясь холодным потом, я поднялся до второго этажа (в том здании расстояние между этажами больше, чем бывает обычно, поэтому между ними как бы два лестничных перегона). И... стою. Пройти ещё на один этаж выше — не могу. Тут мимо проходит какая-то девушка и, видимо, заметив моё странное замешательство, спрашивает. Я, вздохнув, прямо отвечаю, что вот, дескать, незадача какая — не могу подняться ещё на один этаж. Тогда она говорит: «А давайте попробуем вместе», протягивает мне руку, и мы делаем шаг на одну ступеньку, другую... И — всё. Я совершенно цепенею и останавливаюсь: «Нет, не могу...» Пришлось извиниться перед ней и возвращаться вниз, на первый этаж. А уже внизу, у выхода, я потом просто обратился к охраннику и оставил деньги у него, сказав, кому их надо передать, чтó он потом и сделал. Теперь, может быть, и другим людям понятно, что это такое — страх высоты. Да, это когда рядом с тобой идёт, притом взяв тебя за руку, молодая красивая женщина, а ты себя чувствуешь, словно вот-вот провалишься в Мордор...

        Но, что меня тогда совершенно удивило, в том кипрском городке я поднялся на эту гору почти спокойно. Во всяком случае никакого тревожного, а тем более панического, страха в себе не помню. И поднимался тогда — совершенно один. Не знаю, почему там этой боязни не было. Думается, могли быть две причины. Одна — психологическая. Ведь там, на Кипре, я не чувствовал себя совершенно отторгнутым, морально изолированным от внешнего мира, как это обычно чувствую дома, в родном городе. Вторая — возможно, сенсорная. Ведь, поднимаясь по той лестнице, я мог и не смотреть вниз, потому что спокойно видел окружающую меня даль — сам город, синеющие вдали горы, зеленеющее вокруг море. Вероятно, обе причины помогли, но к тому маленькому храму я поднялся ничуть не хуже всех остальных людей. А люди там были. Я уже не могу точно вспомнить сейчас, кому же был посвящён этот храм, — то мне представляется, что св. Спиридону Тримифунтскому, то — какому-то другому святому, но видно было, что это уже не столько храм для обычных церковных служб, сколько явно туристский объект. Я видел, как люди, бывшие там и фотографировавшиеся, покупали и иконы, но было похоже, что покупали более как бы на память о поездке, чем как именно важную для них лично икону.
        Это было ещё в первые дни нашей двухнедельной поездки, и я, надеясь, что ещё попаду в «настоящую» церковь и приобрету икону там, особенно бы хорошо, чтоб во время богослужения, — в этом историческом храме-памятнике брать икону «своего» святого не стал.

        ...Сейчас не удержался, набрал название этого города в интернете и тот мне напомнил, что храм на горе — церковь Айос-Илиас, или, по-нашему, Святого Илии Пророка. (Дá вот... Ничего-то уже голова не удерживает). И гора та оказалась вовсе не с девятиэтажный дом, а целых сто метров, то есть почти в три раза выше. Как я на неё поднялся? Но вот что точно — совсем не помню, чтобы устал. Нет, этого совсем не было.

        Ну ладно, поехали дальше. Потом нам были предложены разные экскурсионные поездки по острову с посещением значимых мест. На две из них записался и я. Первая была — в большой знаменитый монастырь, расположенный далеко и высоко в горах. Монастырь знаменитый, а как он назывался — я уже вспомнить не могу. Помню только икону Божьей Матери, которой был посвящён главный алтарь монастырского храма, но как именно она называлась и даже чем она знаменита, — не помню тоже. Ничего голова не держит...
        Службы в том храме велись постоянно, наш приезд не пришёлся на время утреннего или вечернего богослужения, но к иконам мы все прикладывались, как и в нашей обычной церкви. А на улице было много лавок с обычными церковными предметами, в том числе и с иконами. Конечно, видел я там и икону «своего» святого, но там тоже брать не стал. Опять же потому, что чувствовал себя частью потока туристов. Одна из моих спутниц, тоже ездившая на ту экскурсию в монастырь, икону именно с этим святым (может, как раз после того, как я обратил её внимание на этот образ, потому что вообще этого святого у нас не многие знают) взяла, а я нет. Ещё надеялся на другие случаи...

        ...В один из дней, ближе к вечеру, я, не помню зачем, шёл один от нашей гостиницы в сторону городка — там очень хорошая и приятная дорога (кстати, почти без машин). Вдруг обращаю внимание: на одном из поворотов в сторону гор — вывеска-указатель, на котором разобрал слово «Church» (так, кажется, пишется?) и вспомнил, что именно это слово часто попадалось мне в названиях дисков с церковными кантатами Баха и Букстехуде. То есть, понял я, где-то там есть церковь (судя по вывеске — до неё километра два-три). А обычно у нас как раз в это время и шли вечерние богослужения. Поэтому я тут же свернул и пошёл вверх по этой дороге. И был очень доволен, потому что уже сама эта дорога была явно не «туристской» — так, обычная сельская дорога, какие бывают и в наших местах. Уже немного смеркалось, когда дошёл до церкви. Она была небольшая, одноэтажная, — примерно как у нас церковь Покрова на Орбите (если что, для жителей иных краёв напомню: Орбита — это район такой у нас в Сыктывкаре).
        Зашёл. И сразу почувствовал себя не как в туристском общественном месте, а именно как в церкви. Ну практически как в нашей. Иконы были такие же, как у нас. Только службы в тот момент не было. Внутри увидел двух человек — мужчину и женщину, которые ходили там и прикладывались к иконам и с которыми я поздоровался по-гречески, они со мной тоже. Через какое-то время женщина подходит ко мне и спрашивает по-русски: «Вы русский?» Отвечаю: «Да» и интересуюсь, как она об этом узнала. Она говорит: «Я сама русская, но давно живу здесь. А это мой муж-грек заметил, что вы креститесь тремя пальцами, поэтому и догадался».
        (Поясню для тех, кто в таких деталях разбирается несильно. Греки крестятся двумя пальцами, как и у нас было до Никонианского раскола. А потом у нас тех, кто продолжал креститься двуперстием, стали называть старообрядцами. Таких старообрядцев, или староверов, много у нас в Коми — в Усть-Цилемском районе, они, русские, уходили туда от церковных, а на ту пору значит — и государственных, притеснений несколько столетий назад. Есть такие и среди моих знакомых. В частности та женщина, с которой я ездил в монастырь, — хотя сама и коми, но как раз из старообрядцев. У них как бы немножко своя церковь, даже в Сыктывкаре свой молельный дом (интересно, что он как раз в том районе, где я жил в детстве). А вот в Греции — именно в канонической церкви, как и тысячу лет назад, крестятся двумя перстами).
        Я спросил у неё, у этой женщины, когда здесь бывают богослужения. Оказалось, очень рано — чуть ли не часов с шести, а то и с пяти утра (видимо, потом сильно мешает жара или ещё почему-то). Ещё сказала, что с этим у них порядок какой-то странный: точного времени начала обычно нет, и порой час, а то и чуть ли не два-три, приходится ждать, когда же прибудет священник. Как-то у них так почему-то.
        Перед уходом она сказала, что они с мужем уже собираются, а вы, говорит, потом выключите свет, это вот здесь, и, когда будете тоже выходить, прикройте дверь. Я удивился: а на ключ запирать никто не будет? Она говорит: нет, просто свет выключите и дверь оставьте закрытой. Потом мы попрощались, и они ушли.
        Я оказался в храме один. Больше никого не было. Ни работников храма, ни каких-нибудь сторожей, никого. (У нас такое представить сложно — чтоб ты во всём храме был один). Мне было немного жаль: значит, опять я не смогу икону (и крестик ещё!) купить — раз церковная лавка не работает. Но зато впервые в жизни был в храме совсем один, наедине только с образами Господа, Богоматери и святых. Вот уж там-то я к ним наобращался. Вот своих молитвенных прошений-то да всяких покаянных слов наговорил...
        Долго там был, на улице стало уж темно. В какой-то момент вдруг зашли две совсем молоденькие девушки. Также поздоровались со мной по-гречески (я думаю, что они приняли меня за церковного работника, если у них таковые вообще бывают), я также ответил им по-гречески же, благо слова эти очень простые в произношении и акцент там почувствовать практически невозможно. Они так же прошли вдоль иконостаса, прикладываясь к каждой иконе, наверно, зажгли несколько свечек. (Чтоб взять свечки — церковная лавка на Кипре не нужна, они лежат там свободно, можно свободно взять их и свободно оставить несколько монеток. Года два назад я увидел такое же и в одном из наших сыктывкарских храмов в Давпоне. Теперь, может, уже и везде так, не знаю). Иногда они взглядывали на меня всё-таки с любопытством: кто, дескать, такой? Потому что, как я понял, у них там обычно заходят, быстренько прикладываются к иконам, но специально там не стоят, не задерживаются. Уходя, девушки так же сказали мне: «До свидания» по-гречески, я так же им ответил. Я опять остался один. Торопиться уходить оттуда мне не хотелось.
        Вдруг слышу — рядом на улице шум мотоцикла. Кто-то подъезжает и останавливается как раз возле церкви. Дверь открывается пошире и входит крепкий мужчина средних лет, заехавший сюда явно после работы. Так же поздоровавшись со мной, так же идёт вдоль икон. Потом подходит ко мне и что-то спрашивает. Греческий я знал всего лишь на уровне самоучителя, который начал штудировать только за несколько недель до этого, но сами церковные слова — они ведь общие, поэтому я легко понял его. Он спрашивал, когда здесь (то есть именно в этом храме) будет архиерейская служба. Я честно ответил, что не знаю когда. Но тут, видимо, акцент уже сказался, и он спросил (довольно изменившимся тоном, замечу): «Турист?» Я, разведя руками, ответил, что, выходит, — да, вроде бы турист. Он тут же отвернулся от меня и, ни слова больше не сказав, вышел, на улице вновь затарахтел мотоцикл, и он уехал. Честно скажу, мне тогда стало очень обидно. (Я ведь видел, как сразу изменилось его выражение лица. Из своего я для него мгновенно стал никаким). Нет, я не на него обиделся, не на этого мужчину, — как раз его-то я хорошо понимаю, а — на то, что так вот получилось, что в его глазах я действительно и был именно что «туристом».
        Потом, опечаленный этим, ещё побыл немного в этой церкви среди этих икон (и ведь как же знакомых мне! — ровно будто наши же), ещё с чем-то обращаясь к ним или даже просто размышляя о своём (очень не хотелось уходить), потом выключил свет, притворил дверь и из этого сельского местечка с церковью пошёл назад в гостиницу, к своим туристам...

        Но странно, — уже видя полосу своих небольших неудач, я так и не успел просто решить, что надо просто купить икону и крестик, где бы они ни попались, — просто купить не думая, и всё тут. Нет, я продолжал на что-то надеяться, хоть дней было и совсем мало...

        В один из них я вдруг обнаружил, что почти никого из нашей группы ни в гостинице, ни на нашем обычном месте на берегу моря — нет. Оказалось, что мои тётеньки подались в соседний город — Айя-Напу. Что ж, решил съездить туда, думал, что отыщу их на тамошнем пляже (кто-то мне сказал, что они собирались именно на пляж — дескать, там он очень хороший). Сразу скажу, что пляж оказался длинный, в несколько километров, брести по нему (и это по жаре!) мне пришлось очень долго, что своих спутниц я там не нашёл, и что они, кажется, на пляж там вообще не ходили, а ходили, вероятно, только по магазинам. Получается, зря я туда ездил. То есть если ради них, то — зря. Потому что лучше бы я на тот день отыскал своих знакомых маму с дочкой (мама, признаться, мне не так нравилась, а вот дочка — очень), которые жили в одном из корпусов нашей же гостиницы и с которыми мы виделись в столовой. Но если считать, что съездил туда не только ради них, не только ради женщин нашей группы, то, может, и не совсем зря. Потому что, бродя по этой Айя-Напе (получается, бесцельно бродя, вместо того чтоб хотя бы просто залезть в море), на одной из маленьких площадей, обрамлённой грудами полуразрушенных каменных утёсов, я вдруг увидел одно интересное место...
        Это был склон горы с остатками каких-то старинных каменных строений и со входом будто в пещеру, также обрамлённым в виде каменных ворот или какой-то арки, точно уже не помню. Главное, вход был широкий, метра два или три шириной, а в глубине той небольшой тёмной пещеры были видны огоньки свечей. Подошёл ко входу, всматриваюсь, а там, внутри, — ещё и иконы стоят. Зашёл (двери не было, просто проём в скале), здороваться ни с кем не стал, потому что «все были заняты». «Все» — это один мужчина и одна женщина. Мужчина стоял перед иконами спиной к ним, лицом к людям, то есть к выходу (как обычно стоит священник), и по какой-то книге вслух читал тексты молитв. Он не был в церковном обличье, по виду — просто мужчина лет пятидесяти-шестидесяти. А напротив него, лицом к нему и к иконам, стояла женщина лет сорока пяти-пятидесяти и в соответствующих местах читаемой молитвы крестилась и делала поклоны. Ну точь-в-точь как это бывает у нас. Я подошёл, спокойно встал рядом с женщиной, также в нужные моменты делая поклоны и крестясь перед иконами. Молитвы читались не на церковнославянском языке, а на греческом, но понимать их, узнавая особо значимые места, было не сложно. Так мы сколько-то времени и пробыли там в молитвах. Может, около получаса, сейчас точно не помню. Потом, видимо, все молитвы были прочитаны, чтец закрыл книгу, и всё как будто закончилось. После этого, когда мы стояли уже свободно, мужчина подошёл ко мне и спросил что-то вроде: «Швеция? Дания?» (точно не помню, что-то из северных стран). Я говорю: «Нет, Россия. Русский, — и добавил (хотя он вряд ли о таком народе и слышал), — коми». И он, почему-то обрадовавшись, тут же пожал мне руку. Это, скажу вам, было всё-таки много приятнее, чем когда, узнав, что ты всего лишь турист, от тебя тут же, уже не добавляя ни одного слова, как от пустого места отворачиваются...
        Вот только иконочки там, понятно, не продавались. Свои местные (так сказать, храмовые) иконы там стояли и специальное место для зажжённых свечей было (на Кипре это простые ящики с песком, горящие свечки просто втыкаются в песок), а вот церковной лавки там, понятно, не было. Ну что ж, зато поучаствовать в общей молитве с христианами Кипрской церкви — мне всё-таки довелось, даже если нас и было всего трое. Этим и счастлив в каком-то смысле. При каждом воспоминании о том случае на душе сразу теплеет, очень хорошо на душе становится...

        ---------

        26.07.2024
        Потом я ещё раз поднимался на ту скалу с уже описанным мной храмом св. Илии. Просто встретился в городке с двумя из наших женщин, рассказал о нём, об этом интересном храме, и те захотели тоже подняться посмотреть. Вот с ними и сходил ещё раз. Только ни икону, ни крестик опять (ну дурак же!) не стал там покупать (теперь сильно жалею; видимо, всё ещё наделся на другой случай, но более такового уже не представилось).

        Вообще, эта моя запись затягиваться. Надо заканчивать, хоть и о многом из той поездки ещё хотелось упомянуть. Ладно, остановимся, всё равно всего не напишешь.
        В заключение лишь скажу, почему же мне хотелось купить и икону «моего» святого и крестик — именно там, на Кипре. С крестиком отдельная история, точнее — предыстория, довольно большая, затянутая, притом о ней у меня уже давно написано (только до нужной формы довести пока не удаётся — как всегда у меня, слишком длинно всё получается). С иконой — объяснение проще. Там, в Греции, этот святой очень даже почитаем, а у нас его вряд ли многие и знают. Ту бумажную икону, которая вон стоит у меня уже давно (она, конечно, тоже освящённая, но очень бледная, «неинтересная») я купил в одном из храмов в Сыктывкаре — кажется, в Рождественской храме при нашем епархиальном управлении (давно это было, за много лет до Кипра). Я тогда, увидев эту икону, даже сильно удивился и сразу говорю: «О!.. Святой Стилианос! Мне, пожалуйста, вот эту икону. И откуда только она у вас?!» Продавщица берёт иконочку, подаёт мне и снисходительно поправляет: «Это святой Симеон Богоприимец». Я отвечаю: «Да нет. Посмотрите — младенец здесь без нимба, простой человеческий ребёнок. Это икона Святого Стилианоса». Не помню, смутилась она или нет, но согласиться со мной ей пришлось. Тем более что даже на самой иконе написано греческими (или церковнославянскими? или на каком-то их смешении? — не пойму сейчас точно): «Аiос Стyлiаnó...» (последняя буква там не влезла, ну икона-то — просто бумажная; отпечатана в типографии да наклеена на картон) — на имя Симеона Богоприимца мало похоже.

        Ещё мне почему-то не нравится, что у нас его вообще называют на русский манер: Святой Стилиан. Просто, когда я первый раз узнал о нём — прочитал в статье Михаила Сизова в газете «Эскӧм-Вера», — а это было в 1997 году, то есть двадцать семь лет назад, там он ещё назывался на греческий лад: Святой Стилианос. С тех пор я именно к такому привык, и мне вообще не всегда нравится этакое «одомашнивание», словно какое-то приближение к себе, к своему привычному звучанию...
        Ещё об одной маленькой детали всё-таки напишу. В той статье (которую я сам же тогда и верстал, работая в этой же газете техническим редактором) была и иллюстрация — греческая икона Святого Стилианоса (наших икон, кажется, тогда ещё и не было). Миша говорил, что скачивал файл с изображением этой иконы с какого-то греческого сайта почти неделю, он весил 16 МБ. Скорость интернета ведь тогда, в девяностые, была очень маленькая — где-нибудь 1-2 КБ в секунду. Так вот именно то изображение Святого Стилианоса с греческой иконы и закрепилось в моей памяти. А особенно понравился тогда этот святой тем, что его обращённый вдаль и в сторону взгляд (в сторону — для глядящего на икону, он там изображён полубоком) был довольно строг и решителен. Он там выглядел не столько как благодушный старец (каким он изображён на моей теперешней бумажной иконке), сколько, скорее, как сурово глядящий исподлобья воин, держащий на руках оберегаемого им ребёнка. Это мне тоже очень нравилось в нём...

        Но и посейчас маленькой иконы с изображением этого очень дорогого мне святого, на которой была бы надпись «Άγιος Στυλιανός», — у меня так и нет. Потому что иногда я чересчур долго думаю и чересчур много взвешиваю, и в итоге оказываюсь очень глуп. А время — с его теми, «тогдашними», возможностями — не вернёшь...

        21-26 июля 2024




        ________________________________
        Два постскриптума от 30 июля 2024
        1. Что до той забывчивости, с которой я здесь начал и которая меня так было огорчила и напугала, позднее я всё-таки немного успокоился. Имя святого я в ту ночь действительно не смог вспомнить, но думается, что причина здесь всё-таки в той беспомощности, в которой оказываешься при состоянии полусна, когда голова работает, включая её обращение к памяти, очень интенсивно, но практически неуправляемо (не знаю, у всех ли так). Так что ты буквально не в состоянии отогнать ненужные или даже вредные для тебя мысли. Днём — в состоянии обычного бодрствования — дело другое (кроме случаев, когда явно не выспался, — тогда у меня по всем статьям беда). Уже на следующий день, когда мне случайно припомнились мытарства того ночного полусонного состояния, в котором я не смог назвать себе имя святого, всё тут же выправилось. К памяти даже не пришлось обращаться — имя прозвучало во мне тут же, сразу. Так что насчёт этого пока могу успокоиться.
        2. Что же до первого зрительного образа самой иконы, то мне всегда было жаль, что я не смог сохранить для себя именно то первое изображение, с которым сам же ещё работал, верстая тот номер газеты. Но тогда мне и сохранять его было негде, собственного домашнего компьютера у меня в те годы ещё не было, а с той работы я был уволен неожиданно и не очень красиво, даже без предупреждения (просто, придя однажды на работу, вдруг увидел, что на моём рабочем месте уже сидит другой человек и — за «моим» компьютером — занимается именно тем, чем до этого занимался я), так что и перенести оттуда что-либо на дискеты уже не мог. Потом периодически искал изображения той иконы в интернете. Точно такой, какой я её увидел в первый раз, уже не попадалось. Были лишь более-менее приближённые к тому образу, некоторые из которых я всё-таки сохранял на жёстком диске домашнего компьютера, так что порой они, в зависимости от настроения того или иного периода, ежедневно были перед моими глазами хотя бы в качестве заставок экрана Виндоуза.
        Когда вновь стал искать уже в последние дни, то более-менее близким к тому первому образу святого Стилианоса показалось мне вот это изображение (хотя той суровости и даже воинственности, которые увиделись мной тогда, двадцать семь лет назад, здесь всё же чуточку поменьше, здесь он скорее тихо смотрит вниз, а не в даль, и больше грустноватый, чем смело и решительно глядящий в пространство): Εικόνα-Άγιος-Στυλιανός.
        30.07.2024