Аннотация: Почему интеллигентные и утонченные девы несчастны, а базарные бабы, закончившие разве что ПТУ - умеют получать от жизни удовольствие? Глубоко несчастная Мария находит наставницу - великолепную Изольду и учится любить себя и окружающую действительность - простую, жирную, вкусную как беляш.
Нина Цюрупа
Способы жизни, способы смерти
Его последние слова, брошенные за капрезе и молодым вином, вошли в меня пулей со смещенным центром тяжести, разворотили нутро, раздробили кости и в клочки разорвали сердце. Я носила пулю в себе, и не родился еще, не выучился хирург, способный извлечь ядовитый свинец, остановить кровотечение и залатать раны. Тошнило сгустками эго, похожими на менструальные выделения, и справиться с этим я не могла.
"Будь проще, Маленькая, - сказал мой Лорд, - и люди к тебе потянутся. И научись, наконец, готовить! Запомни: мужик силос и вот это, - он с брезгливостью ткнул в антипасто, - не ест. Мужик хочет мяса. Моя жена - и то это знает, а ты, Маша, все время забываешь".
Вульгарность заявления и его несправедливость... Впрочем, обиды не было. Я оцепенела. Чувствовала, как внутри мечется боль, слезы текли из неподвижных глаз, когда мой Лорд поднялся и ушел. Навсегда.
Я умела терпеть физическую боль, умела любить ее, но против этих страданий оказалась бессильна.
Еще день, и два, и три, еще неделя. Капель входила в силу, чирикали воробьи, празднуя ликующий март, а я взращивала боль, подобно тому, как носят в чреве дитя. И только десять суток спустя осознала, что ребенок этот не только умер - он гниет внутри, убивая меня. Убивая? О!
Я поняла это, когда рыдала в туалете. Все эти дни плакала, пыталась слезами смыть вонь разложения моей души. Вышла из кабинета, добрела до дамской комнаты, включила воду и, склонившись над раковиной, дала волю эмоциям. Я устала. Безумно хотела умереть. Это же просто - шаг в пустоту, нож, но я не имела права так поступать с мамой. Никого не хотела тянуть с собой на дно.
Если бы я могла просто перестать быть, а тело ходило бы на работу, возвращалось домой, звонило близким... Если бы!
Тут в мою жизнь, распахнув дверь туалета, ворвалась Изольда.
***
- Манюня! - Изольда стоит за моей спиной, монументально отражаясь в зеркале. - В чем дело, детка? Кто тебя обидел?!
На ее фоне я, и правда, - "детка", худая, щеки - под цвет белой водолазки, губы бескровны, черные волосы прилипли к щекам. Изольда лучится самодовольством и жизнелюбием, на ней вулканически-яркая блуза мятого хлопка, глаза жирно подведены голубым, в выжженных пергидролем волосах - шиньон и заколка со стразами. Изольде под пятьдесят, у нее бюст седьмого размера, намечающиеся брылы и хорошие фарфоровые зубы. Изольда трудится в административно-хозяйственном управлении, но ее все знают и она знает всех.
- По кому плачешь? Тю! Знаешь, сколько их еще у тебя будет? Сколько захочешь, столько и будет! И нечего убиваться, поняла, детка?
Я смотрю на нее, не оборачиваясь. Мне хочется неинтеллигентно послать Изольду, используя все богатство русского языка, изученное в университете, но она наклоняется, обнимает меня за плечи, разворачивает к себе и прижимает к мягкой груди. Что за отвратительные, сладкие духи она использует?
- Ну-у, нашла, о чем реветь! Плюнь и разотри, поняла? Он тебя недостоин!
Откуда она узнала о моей драме? Могу предположишь лишь одно: Изольда почувствовала, женским мудрым сердцем почувствовала, что так плачут только по любви. И за это я ей благодарна.
- Успокоилась? Ну-ка вытри слезы! - Изольда отстраняется и протягивает мне бумажное полотенце. - Вытри слезы, накрасься, улыбнись себе и пошли все на фиг. Уяснила?
Я улыбаюсь. Не потому, что так приказала Изольда. Потому что вижу выход.
***
- Не бери в голову, - поучает Изольда, - бери в рот.
Мы сидим за столиком в вульгарнейшем суши-баре, где не умеют даже правильно сварить рис. Изольда наворачивает "запеченные суши" (липкая каша, расползшиеся нори, чилийские мидии, майонез с кетчупом, чеддер), подхватывая их вилкой. Изольда не желает или не умеет пользоваться палочками. Я хочу апельсиновый сок, но Изольда требует к нему водки.
- Чем меньше мы мужчину любим, тем легче нравимся ему, еще Некрасов сказал. Уяснила? Что этот твой, самый лучший был? Да брось, обычный мудак, небось. Еще и женатый. Угадала?
Официант приносит водку в пузатом графинчике, и желудок у меня болезненно сжимается. Изольда наливает, не переставая жевать и увещевать.
- Бросил потому, что готовить не умеешь? Вранье! Любая может готовить, только фантазьку растрепушить и включить руки. Тут даже талант особый не нужен, это от рождения каждой бабе дано, как детей рожать. Бросил потому, что ты для него слишком хороша!
- Да как же я могу быть слишком хороша, Изольда? Ну посмотрите на меня...
- Сопли подбери! Ну-ка, на-ка, вздрогнем. Чтобы сдохли наши враги!
Изольда опрокидывает водку в рот, запивает соком, закуривает и, прищурившись на меня сквозь дым, продолжает:
- Ты красивая же девка, только, извини, одеваешься как моль бледная. Но это поправимо. А вот что себя не любишь - это главная проблема и есть. Это, Манюня, корень всех твоих бед. Ты у себя одна. Себя любить надо в первую очередь.
Водка дерет горло. Тянусь к мерзким суши и закусываю, внимая Изольде. Она права. Я не люблю себя. Я не хочу жить - устала бороться за свою жизнь, за свою личность и счастье. Я сдаюсь.
И поэтому буду делать то, что скажет мне Изольда.
***
Изольда звонит ранним утром субботы. За окном сумрачно, идет первый в этом году дождь. Прижимая трубку плечом, босиком шлепаю к балкону и открываю дверь. Туман висит над снегом, прекрасный теплый туман, в котором творится невидимое глазу чудо весны и возрождения к жизни. Окна однокомнатной квартирки выходят на реку, детскую площадку, пустырь и далекий, сейчас скрытый испарениями, лес. Я думаю, не прогуляться ли в ту сторону - природа действует благотворно на израненную душу.
Но Изольда, мой наставник в мире любящих себя женщин, считает иначе.
- Какой лес? - возмущается она, и в тоне ее слышится мама. - Вымокнешь! Ты мне это брось, Манюня, детка. Ты свою печаль и английский сплин, хандру, как это еще Тютчев написал, холишь и лелеешь, а с ней надо бороться. Сейчас же выезжаю, через час буду у тебя, и поедем на рынок.
Теряю дар речи, трубка чуть не падает на пол. Изольда восхитительна в жизнерадостном, нахрапистом невежестве, в животной жажде к сытому и радостному существованию, и следует слушаться ее, довериться учителю. Я доверяюсь.
- За продуктами? - уточняю на всякий случай.
На Дорогомиловском фермерском рынке неплохой выбор, можно купить натуральные яйца, молоко, можно взять неплохое мясо, свежую зелень. Представляю салат с рукколой, пармской ветчиной и инжиром и облизываюсь. Я еще не завтракала. Надо же, вернулся утраченный после разрыва с моим Лордом аппетит.
- Захрена? За продуктами, если тебе нужно, в Ашан заедем. Там не дорого. Поедем менять тебе имидж.
Трубка второй раз чуть не падает на пол.
***
- Человек - сам писец своему счастью, - Изольда едет лихо, ругаясь, подрезая, ее древний "Фиат-уно" мечется по трассе, и вслед нам несутся проклятья. - Хочешь быть счастливым - просто будь им. Вот ты нацепила это, - она отпускает руль, поворачивается и хватает меня за рукав черного плаща, - и все, ты в трауре и депрессии. А стоит одеться ярко - и по-другому себя чувствуешь. Ты уж поверь. Сейчас узнаешь.
Я кошусь на малиновую курточку Изольды, подчеркивающую синеву подводки для глаз, и вздыхаю, прикидывая финансы. Изольда верно истолковывает мое замешательство:
- Покупать в бутиках - дурь. Ну будет у тебя фирма, - она делает ударение на последнем слоге, - прикури-ка мне сигарету.
Пока вожусь с зажигалкой и с отвращением затягиваюсь ароматизированным табаком (сигареты - мерзость, никогда не пробовала курить), борясь с приступом кашля и тошноты, Изольда подрезает автобус, оборачивается, показывает водителю средний палец.
- Понаехали. Водить не умеют, только с гор спустились. Ну будет у тебя фирма - и что? Думаешь, ее в Лондоне шьют? Тот же Китай! А на рынке - в разы дешевле, а качество часто даже лучше. И выбор больше. Я всегда на рынке одеваюсь.
Раздавленная логикой этого рассуждения, молчу. Всю контрабанду делают в Одессе, это мы знаем, но рынок все равно страшит - в последний раз я была на вещевом с мамой в конце девяностых, и теперь представляю себе бесконечные ряды "Черкизона".
Я оказываюсь почти права. Изольда вывозит меня далеко за черту города, и мы топчемся на типичном подмосковном базаре, среди мокрых от тумана и дождя, забрызганных весенней грязью вещей. Мне зябко в плаще, я тащусь за Изольдой, борясь с желанием схватить ее за руку. А Изольда выбирает, Изольда вступает с продавщицами в диалоги, от которых у меня морщится нос и свербит в ухе, Изольда выхватывает заходящиеся воплем дешевого пафоса шмотки и прикладывает ко мне, с присущей ей бесцеремонностью требует:
- Расстегни плащ, я лифчик приложу. Вот, смотри, твой размерчик. И расцветка что надо! Уж вкус у меня есть. Мы из тебя сделаем красавицу!
Замерзнув, ошалев от толчеи, не сопротивляюсь. Мечтаю о чашке американо с молоком и покое теплой квартиры.
Покончив с покупками, Изольда едет ко мне и заставляет все перемерить. Смотрю на себя в зеркало, и хочется спросить, откуда же такая приехала, из какой деревни? И сколько стоит час моей ночной работы... Изольда сидит на диване, наслаждаясь импровизированным показом уличной моды, хлопает себя по толстым ляжкам и приговаривает:
- Еще реснички нарастить и ноготки, прическу изменить на креативную и краситься начать - от мужиков отбоя не будет! Ну, детка, на необмытые вещи гарантия не распространяется.
И она вытаскивает из огромной матерчатой сумки с логотипом "D&G" литровую бутыль "Бейлиз".
***
У меня и раньше особо не было подруг, только приятельницы, а с появлением Изольды и они исчезли. Я иду новым духовным путем, и окружающие встречают это без понимания, даже мама. Впрочем, это скоро перестает меня волновать.
В начале июня похолодало. В короткой юбке бегу через двор к машине - теперь у меня есть взятый в кредит вишневый "Шевроле" - и обтянутая джинсой слегка располневшая задница мерзнет. На лавочке дымят парни, провожают меня алчными взглядами. Мне хочется сигарету, но закуриваю я только в автомобиле. Спасибо Изольде - помогла купить права, оформить кредит, нашла инструктора, выучившего вождению, не такое это хитрое занятие.
Уроки, первые поездки хорошо развлекли, заняли свободное время.
Подкрашиваю губы перед зеркалом заднего вида, проверяю, ровно ли лежат тени и румяна. По утрам я не узнаю себя, чужая девушка (приехала из провинции, выучилась, обустроилась, держится за жизнь руками и зубами) едет на мою работу. Кстати, меня повысили. С секретаря до замначальника отдела продаж. За это тоже спасибо Изольде - и чужой девушке, улыбающейся из зеркала розовым блестящим ртом.
В отличие от ленивых москвичей, у которых тут и родственники и жилье, приезжие умеют драться за место под солнцем - одна из мудростей Изольды.
Трогаюсь. Хотелось бы плавно, но получается рывком.
Телефон начинает звонить уже через несколько минут: рабочий день начинается задолго до девяти часов утра. Ответив на самые важные вызовы, врубаю магнитолу. Едва приобретя ее, накачала аудиокниг, чтобы не скучать в пути, однако Изольда сказала, что это - скучища, а в дороге нужно слушать радио. Нет, не рок. Да, вот это. "Популярное радио".
Я рулю, ругаю других водителей, курю, и однообразные ритмы простых песенок вливаются в мой мозг, разглаживая извилины - ощущаю это физически.
***
Он звонит под вечер и удивляется, услышав вместо привычного: "да, мой Лорд" повседневное: "здравствуй, Паша".
- Ну, здравствуй, Маша. Давно не виделись. Как ты?
- Хорошо, спасибо.
Я выхожу из кабинета и прислоняюсь спиной к стене. Спешащие домой сотрудники оглядываются с удивлением. Мне уютнее среди людей, оставшись наедине с его голосом в телефоне, я начала бы плакать. Снова.
- Я хочу тебя увидеть, Маленькая. Я всё понял. Я не хочу тебя терять.
Привычка оказывается сильнее наставлений Изольды. Не решаюсь ослушаться и приглашаю его к себе. У меня совершенно нечего есть, и я не успеваю заскочить в "Ашан" за продуктами, поэтому по дороге заказываю пиццу.
Мы оказываемся у дома одновременно: он паркует мотоцикл, когда я въезжаю во двор. Выхожу, не без злорадства отмечая, что ноги не дрожат и почти не потеют ладони. Паша разочаровывает меня - он обыкновенный. В мечтах, в ночных неудовлетворенных снах, он совсем другой, оказывается, я забыла, что он уже начал полнеть, что ноги у него коротковаты... Паша снимает шлем и я натыкаюсь на обнаженный меч его взгляда.
Серого, как холодное небо над нами, отражающее мокрый асфальт.
- Здравствуй, - говорю и проглатываю обращение.
- Маша?..
Роюсь в сумке, отыскиваю сигарету, закуриваю.
- Маша?! Ты очень изменилась.
- Сейчас пиццу привезут, - затягиваясь, - надеюсь, пиццу с салями мужчины едят? И пиво пьют? Пойдем в дом.
Никогда раньше я не говорила с ним в подобном тоне.
***
Он спит. Смотрю на его лицо. Передо мной не мужчина - распутье. Можно остаться с ним, шаг за шагом возвращаясь к прошлой, сложной, ранимой и зависимой себе. Можно пойти дальше с Изольдой к самодостаточности и жизнелюбию.
Я могу ненавидеть себя, истязать своими и его руками, а могу полюбить и холить.
Я могу встречать мужчину с работы, обращаясь к нему "мой Лорд" (Паша считает, что это звучит лучше, чем Повелитель, Господин или Хозяин), подстроиться под его требования; а могу следовать заветам духовного учителя - Изольды - и обрести земное подобие нирваны еще при жизни, точнее, физическом существовании, и мужчины будут называть меня "солнышко", "милая" и "дорогая".
Он спит, уверенный, что я не могу выбирать.
Выбираюсь на кухню, притворяю за собой дверь, в баре - бутылка водки, наливаю рюмку, закуриваю, включаю почти без звука телевизор - идет реалити-шоу, и на некоторое время проблемы героев отвлекают от настоящего.
Потом я вспоминаю, что Паша спит на моем диване. Слезы начинают литься сами по себе.
Я так устала - еще весной. Так устала от всего этого... От ненависти к себе. От сомнений в себе. От собственной слабости и его силы, от своей терпеливости и его нерешительности. И вот он вернулся, и мне надо выбирать.
Не хочу выбирать! Не хочу возвращаться! Не хочу быть!
Звоню Изольде, и плевать, что глухая ночь. Изольда берет трубку, слышу ее голос, потом - щелчок зажигалки, чуть погодя - журчание и шипение воды в унитазе, и все это время говорю и говорю, выворачиваясь наизнанку, посвящая Изольду в такие детали, о которых молчат даже наедине с собой.
Заканчивая монолог, замечаю отражение в кухонном окне.
Паша стоит в дверях, прислонившись плечом к косяку, скрестив на груди руки, и слушает с насмешливым вниманием. Опередив на миг совет Изольды, я кричу ему:
- Уходи! Уходи-уходи-уходи! Понял? Уходи!
Лицо его мертвеет, руки виснут плетями, он хочет что-то сказать, но не может - впервые он слабее меня.
Шаркая, Паша выходит из кухни, слышно: он бродит, собирая одежду, шепчу Изольде: погоди, не отключайся, сейчас я его провожу, побудь со мной... не выпуская трубку, иду в спальню.
- Ты так изменилась, Маша, - говорит он на прощанье, касаясь кончиками пальцев моей щеки - не перед ударом, а последней лаской. - Ты так изменилась, что кажется - на твоем месте другая. А моей Маши уже нет.
И он уходит.
А я разговариваю с Изольдой до рассвета, одна в пустой квартире, под бормотание телевизора, водку и бутерброды с колбасой и майонезом. Кажется, что отражение Паши навсегда впечаталось в кухонное окно. Когда я иду спать, голова кружится.
***
Середина августа - "высокий" сезон в Крыму.
Мы с Изольдой отдыхаем в Оленевке, под Евпаторией. Песчаный пляж забит, но мы пришли пораньше, и сейчас, в полдень, уже накупались и нажарились. Я стою на линии прибоя, лицом к солнцу, подняв руки, чтобы подмышки тоже загорели и расправились складочки на боках. А то останутся белыми полосками - некрасиво.
Изольда выходит из моря, выжимает леопардовый купальник на бюсте.
- Уф. Жара. А кушать-то хочется, а, Маня?
Кушать, и правда, хочется. Озираюсь, прислушиваюсь: по пляжу то и дело носят самсу и сладкую кукурузу.
- Надо покурить, - Изольда роется в вещах, - и идти. Пивка дернем.
Холодное пиво мы выпьем, пока будем идти к дому. Близко снять ничего не получилось, топать нам по жаре минут десять, семь потов сойдет. Ну да ничего. Мужчины любят, когда женщина потная, жаркая.
Главное, чтобы веселая. А по нам видно, мы - что надо.
- Самса! Горячая самса! Самса горячая, с бараниной!
Я кидаюсь к вещам, вытаскиваю из сумки денюжку, подзываю мальчика.
Обед еще не так скоро - через полчаса. Хозяйка обещала мясо по-французски, мы под него красного крепленого купили заранее. И помидорок. И лавашика. Как раз сериал хороший идти будет, пообедаем, выпьем, потреплемся. А сейчас - самсы с пивком холодным.
Чтобы не было скучно.
Пляж восхитительно пахнет кремом от солнца, солью и нагретым песком. Мальчишка протягивает мне два треугольных пирожка. Ловлю презрительный взгляд девчонки - моей ровесницы, тощей, злобной, желчной. Улыбаюсь ей.
Девочка себя не любит, девочка себя ненавидит. Девочка не хочет быть. Об этом мне говорят шрамы на ее руках.
- Пошли, - говорит Изольда, - пока дойдем, пока душ примем - не дай бог, обед остынет.