Цодикова Ада : другие произведения.

Папа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это не рассказ. Это дневниковые записи, которые я вела в последние месяцы жизни моего отца.В декабре исполнится три года, как с нами нет нашего любимого отца и дедушки. Но разве можно сказать, что его нет? Папа всегда со мной. Он в моей душе. В моём сердце. В моих мыслях о нём. И в моей непроходящей боли и горечи от утраты...

   ПАПА
  
   С каждым нашим приездом я замечаю, что папе становится всё хуже и хуже...
   Сегодня он уже не мог без посторонней помощи подняться с постели.
   Вообще не мог подняться. Его с трудом и большими предосторожностями поднимали Иван (home attendant) и Женя. Я вышла в крошечный коридор. Не хотела смотреть на заголившееся тело отца. Почему-то он лежал на влагонепроницаемых пелёнках без трусов на простынке. Папу посадили на кресло и подкатили к ванной комнате. Хотя он и очень похудел, но поднять его, даже двум мужчинам, было непросто. Может оттого, что он, как после сказал мне Женя, сопротивлялся. Вернее, сопротивлялся - не совсем то слово. Просто отец очень боится снова упасть и поэтому старается поддерживать себя. А это только мешало его держать.
   В общем, вымыли они его в ванне. Снова с большим трудом посадили голого в кресло. Вытерли полотенцем. Потом, уже вкатив в спальню, перед тем, как положить на постель (я постелила там свежие пелёнки) одели трусы-памперсы. Боже мой... Видеть отца в таком состоянии... Это ужас...
   Но когда его, чистого и одетого в чистую маечку и памперс уложили на кровати и укрыли цветастой яркой простынкой, он выглядел умиротворённым и довольным. Во всяком случае ни на что не жаловался. Назавтра, в понедельник, ему должны были сделать операцию на простате. Но мы с братом решили отменить её. Во-первых, так и не смогли найти лекарства, который он должен был принять на ночь перед операцией. Во-вторых, ну зачем ему эта операция сейчас, когда он всё равно уже не ходит сам в туалет, а облегчается в памперсы?.. Зачем его мучать операцией?
   Впрочем, завтра брат подъедет к невропатологу и поговорит с ним. Пусть он решит, нужна ему эта операция, или папа может обойтись без неё. Да и лекарства надо пересмотреть. Я увидела на полочке у него на кухне целую выставку лекарств. И это всё он принимает? А легче не становится. Только хуже и хуже. Может, если перестанет принимать столько лекарств, будет легче? Надеюсь...
   Мама моя ушла в пятьдесят два года. Легла спать и не проснулась. Правда, долгое время болела. Высокое давление. Сердце.
   А папа... Ещё год назад, в это самое время, был как молодой. Ходил часами. Ни на что не жаловался. Даже очки перестал носить. Лекарства от давления забыл, когда принимал. И вот сразу. После дня рождения, когда ему исполнилось восемьдесят лет, стал всё хуже и хуже... Я тогда впервые заметила, как странно он ходит. Передвигает ноги утюжками. Будто боится ходить, боится упасть. Так я тогда подумала. И только Роза, вдова папиного близкого друга, обратила моё внимание на его странную ходьбу и посоветовала обратиться к врачу. С этого всё и началось.
   07/17/05
  
   Сегодня рано утром, в девять, позвонила к папе. Вышла погулять пораньше. Жуткая жара. Шагала и вспоминала, как папа по этим самым дорожкам ходил часами и даже дальше, далеко-далеко, так что мы уже начинали волноваться, если это было вечером.
   В трубке еле слышен его слабый голос.
  -- Я хочу сказать тебе...
  -- Что, папа?
  -- Я люблю тебя.
  -- Я тоже люблю тебя, папа!
  -- И я хочу... чтобы ты запомнила меня... таким, как я есть...
   У меня и сейчас, когда я печатаю эти строчки, мороз бежит по ногам... А час назад, когда состоялся этот разговор, мне стало просто жутко... Неужели он прощается со мной?...
   Почему-то я всё надеялась, что он не понимает, что происходит. Глупо, конечно, с моей стороны. Он в полном сознании. Правда, иногда галлюцинирует. Так, в субботу, он позвонил к нам (я была на работе) и сказал Жене, что у него есть для него предложение. Но что - Женя так и не смог разобрать. Папа говорит очень невнятно и очень тихо.
   Женю, почему-то, очень заинтересовало то, что сказал ему папа. Он перезвонил ко мне и всё пытался допытаться, что бы это значило. Что я могла ему сказать? Я сама понятия не имела. Позвонила к Пете. Рассказала ему, надеясь что может он знает, что это папа имел в виду. "Он галлюцинирует" - сказал брат. "Это ещё ничего. Он иногда такие вещи говорит, я даже рассказывать не хочу." Я не стала у него допытываться, что именно... Мне он как-то сказал, когда я была на телефоне с ним, что сейчас он у Гриши. Не у себя дома. "Как ты попал к нему?" спрашиваю. "Не знаю. Но вот сейчас я снова дома."
   Вот такие разговоры...
   На следующий день, в воскресенье, мы поехали к папе.
  -- Папа, что ты хотел сказать Жене? Какое у тебя к нему предложение?
  -- Я хотел сказать, чтобы вы приехали ко мне.
   Немного подумав ответил отец.
   Возможно он уже забыл, что хотел сказать. А может, именно это и имел в виду. Кто знает... Во всяком случае, он помнит, что звонил и говорил. Не стал возражать.
   Я привезла ему карточку, где я сижу с тремя внуками. Микас с пухлыми щёчками у меня на коленях, я обхватила его двумя руками. Он крупненький в свои два с половиной месяца мальчик. Рядом сидит Матвейка (два с половиной года) и держит у себя на коленях месячную Катечку, как куклу. Мы все (кроме Микаса) смотрим в объектив. Даже Катечка. А Матвейка такой серьёзный, повзрослевший.
   Папа попросил меня назвать по именам каждого. Я сказала. Через минуту он снова стал меня спрашивать, как кого зовут. Впрочем, эти имена новые для него, трудно удержать в памяти. А на всё остальное у него память хорошая. И он почти не заговаривается.
   Всё равно, тяжко... Больно смотреть, как уходит родной человек...
   Он так исхудал. Кожа да кости. "Папа, - спрашиваю его. - Ты хорошо кушаешь?" "Да."
   Он давно худеет. Очень давно. Наверно с тех пор, как заболел, а мы ещё об этой его болезни и не догадывались. Она незаметно и коварно подкралась к нему.
  -- Почему этот Паркинсон свалился на меня? - спрашивает сегодня меня.
   Что я могу ему ответить? Я сама бесчисленное множество раз задавала себя этот вопрос. Ему, именно ему, кто всегда так заботился о своём здоровье, не пил, не курил, проделывал километры пешком на работу и с работы, когда мы ещё жили на Восьмом километре в Баку. И теперь, здесь уже, часами ходил по утрам и вечерам. Натренированное тело и ноги. И именно ноги поразила эта ужасная болезнь. А за ними и всё остальное постепенно деградирует... У меня сердце переворачивается смотреть, как у него дрожит рука, когда он пытается поднести ложку ко рту, или кусочек яблочка или пирожного. Лицо туго обтянуто кожей. Высохло, как и тело. И он уже почти не владеет им. Приходится на руках поднимать с кровати и с величайшими предосторожностями и усилиями усаживать в специальное медицинское кресло на колёсах. Папа уже не ходит...
   07/19/05. 10.14 утра.
  
   Сегодня рано утром, ещё не было и половины восьмого, меня разбудил Женя. В его руках была телефонная трубка. "Папа тебя хочет!" - сказал он мне.
   В трубке я услышала тихий голос отца. "Я прощаюсь с тобой. Знай, что я тебя всегда любил." Он сказал кое-что ещё, но я не хочу даже вспоминать об этом.
   Мне стало страшно. Голос со сна у меня хрипел, как у старухи. Что я могла ему сказать? "Не выдумывай, папа! Не говори так! Всё будет хорошо!"
   Заснуть я уже больше не могла. Оделась в майку и шорты и вышла на улицу походить. Ярко светило солнце. Звонко пели птицы. Всё вокруг было зелено от листвы деревьев и кустов. А на душе было скверно. Я шла и думала. Ну зачем это всё? Наша жизнь? Зачем она? Чтобы потом всё равно кончиться? Конечно, мы все об этом знаем заранее. Но когда такое происходит с твоим отцом и ты знаешь, что бессильна что-либо сделать...
   Я себя чувствую последней сволочью. Потому что не рядом. Потому что не там, не с отцом. Всё было бы иначе, если бы он жил не в Бруклине, а здесь, неподалёку от меня. Я знала, я предчувствовала, что именно так и будет. Я долго сопротивлялась, не хотела, чтобы отец переехал жить в Бруклин. А потом дала себя уговорить. Так сложились семейные обстоятельства, что нам нельзя было, просто невозможно продолжать жить вместе.
   Но не в моих силах было устроить отца так, как я этого хочу. У меня просто не было на это денег. Деньги были у брата. И он устроил его так, как считал нужным. "Потом об этом будем думать" - на мой вопрос, что же будет, когда отец станет немощным, ответил брат.
   А теперь, что же думать... Уже всё сделано. И я не в силах ничего изменить.
   Я знаю, моё место там, рядом с отцом.
   07.21.05. 1.29 ночи.
  
   Вчера брат сказал мне, что отец - по словам медсестры - в забытьи, и вряд ли узнаёт и понимает, что происходит.
   И я не поехала сегодня в госпиталь. Пете надо было поговорить с врачами, а я пообещала, что буду всё время на телефоне (я и не расстаюсь с ним ни на минуту) и помогу, если он что-то не поймёт в разговоре.
   Я бы обязательно поехала. Но Феликс сказал, что сегодня, в четверг, он не в Бруклине, как обычно, а в Манхэттене. Вначале я договаривалась с Петей, что поеду с ним. А потом подумала: ну что же я буду целый день тратить на несколько минут разговора с врачами, раз папа не в состоянии меня увидеть и узнать. А у Тани так много дел в связи с предстоящим переездом в новый дом. Надо же и ей помочь.
   Утром звонит П и говорит: "Я на 280-ой. Ну что, я один поеду?"
   А я уже была в машине за Матькой ехала. На секунда только приостановила машину и сказала, что уже еду за Матвейкой.
   Как же я потом ругала себя за это... Нужно было, нужно было поехать с братом. Может, скорее всего так и есть, он нуждается в моём присутствии. Чтобы был рядом близкий человек... А я...
   Днём я позвонила ещё раз узнать, как дела у папы.
   Петя ответил, что папе гораздо лучше (слава Б-гу!).
   Похоже, что инфекция отступает под воздействием антибиотиков.
   Папа крепко держал его за руку.
   Крепко держал!....
   Значит, он всё понимает! Всё чувствует! И мы необходимы ему!...
   А меня там не было... Кошмар...
   Прошлый раз, в четверг, когда мы с Петей были у него в госпитале, папа неотрываясь смотрел на меня. В глаза. Я чувствовала, что он хочет запомнить меня, удержать мой образ навсегда. Навсегда...
   09.15.05. 3.38дня.
  
   Я давно здесь не писала. Не могла заставить себя. Слишком больно. Слишком.
   Папа уже два месяца, как не в Бруклине, не в госпитале. Петя перевёл его в наш штат. В нёрсинг хоум. Просто не было другого выхода. Дома папа уже не может находиться. Его всего скрючило. (Вот оно - болезнь скрутила. Да, скрутила, ещё как!...) Папа лежит закованный в собственное тело. Как мумия. Живут ещё только глаза. Да и они - видят ли нас? Понимают ли, что это мы? Я, Петя...
   Мы ничего не знаем. Папа больше не говорит.
   Когда я спрашиваю его, рад ли он меня видеть, папа отрицательно кивает головой. Вначале это меня страшно мучило. Я боялась, что папа злится на меня за то, что мы разъехались, и он не может мне этого простить.
   Потом я поняла. Папе тяжко, что я вижу его в таком состоянии...
   Папа больше не ест пищу. Ещё в больнице ему вставили трубку в живот и через неё папа получает питание. Питание висит в большом пакете на стальной вешалке. Капельница, называется. К носу папе подвели трубочки и он через них вдыхает кислород. Не потому, что он не может дышать - объяснили нам - а для того, чтобы обогощать его кровь и весь организм кислородом. Само оно не в состоянии переработать получаемую пищу и извлечь достаточно кислорода.
   Папу, как маленького, переворачивают каждые два часа (во всяком случае, говорят нам, что переворачивают), меняют памперсы (папа не владеет своими отправлениями), моют прямо в постели, иногда высаживают в кресло на некоторое время, но при мне никогда этого не делали. Только однажды, ещё было не совсем холодно и день стоял солнечный, я упросила доктора дать разрешение, чтобы я могла вывести его на воздух. Вначале она не соглашалась. У папы был небольшая температура и врач боялась, что это ухудшит его состояние, может даже снова вызвать пневмонию, с которой он поступил из госпиталя сюда. Но я настояла на своём. Мне не в чего было даже одеть отца. Ничего из его вещей не было. Всё осталось у него дома. Я выпросила ещё одну простынку и укутала его, как младенца. Кепки тоже не было, и я на свой страх и риск вывезла папу в кресле на колёсах на открытую веранду. Попросила у санитара, чтобы он принёс мне хоть какую-нибудь шапку для папы. Минут через десять он принёс соломенную шляпу с твёрдыми полями. Было не холодно, но припекало солнце и я водрузила эту неуместную шляпу на папину бедную лысину. Тебе хорошо? - спрашивала я его. - Ты рад, что я взяла тебя на солнышко? - Папа кивал. Но понимал ли он, о чём я его спрашиваю? Понимал ли, что с ним делают? Я никогда не узнаю ответов на вопросы.
   Больше я его не брала на воздух. Погода испортилась. Наступила холодная осень. Слишком рано в этом году. Обычно, погода портилась после папиного дня рождения, после 24 ноября. А на этот раз произошло всё иначе. Пошли холодные дожди и казалось, что уже наступила зима. Это неспроста, - думала я. - Природа протестует против того, что сделалось с моим бедным отцом. И льёт горькие слёзы.
   Я сама плакала. Потом слёзы высохли. И только в горле перехватывало каждый раз, когда я, заходя в палату, видела вместо отца куклу с изменившемся лицом. Лицо не было похоже на папино лицо. Это было лицо другого, чужого человека. И только пока папа ещё мог смотреть на меня и я видела, что он узнаёт меня, я сама узнавала в нём моего несчастного отца.
   Папа страшно похудел. Остался один остов от когда-то неполного, но вполне нормального человека. Лицо, как в таких случаях говорят, заострилось. Теперь я понимаю это выражение. Заострилось всё. Подбородок. Скулы. Нос. Нос вообще не узнать. Кончик носа, почему-то, свернулся на сторону. Весь нос ещё больше вытянулся на исхудавшем лице, зловеще навис над впалым ртом. Губы, всегда прекрасные, чуть ли не самая красивая черта на папином лице, втянулись во впавшие щёки. Папа больше не размыкает их. К чему? Говорить он не может. Пить и есть - тоже. Когда мы что-то спрашиваем его, самые простые вопросы, типа: тебе не холодно? Включить/выключить музыку? И ещё что-то в этом роде, папа слабым кивком головы отвечает на наш вопрос.
   А в этот четверг, вчера, папа не проснулся при моём появлении. Медсестра Хосписа осторожно прикоснулась к нему, позвала. И папа медленно, словно нехотя, приоткрыл глаза. Я позвала его. Папочка! Здравствуй! Ты видишь меня?
   Папа смотрел, скосив глаза к переносице, и мне казалось, что он смотрит сквозь меня и не видит. Потом глаза у папы медленно закатились и он снова уснул.
   Папе дают обезболивающие медикаменты. И, возможно от этого, или от самой болезни, которая медленно, но верно пожирает его, пожирает нервные клетки головного мозга (как объяснила нам ещё в госпитале врач), пожирает его мускулы, кислород в крови, полностью сожрала жир, осталась лишь тонкая кожа на костях, от всего от этого папа находится в полубредовом состоянии. Как под наркотиками. Впрочем, это и есть наркотики.
   Папе не больно. У него спокойное выражение лица. Он не стонет. Не кряхтит. Вообще, не издаёт ни единого звука. Папа и раньше никогда ни на что не жаловался. А теперь и подавно.
   Медсестра объясняет мне, что когда они ему меняют рубашонку, простыни, смазывают ранки - пролежни - папа меняется в лице. Значит, он чувствует боль. Но в остальное время папа лежит спокойно.
   Только это одно и утешает, что папе не больно. И так хочется надеяться, что папа не понимает, не сознаёт, что с ним случилось, в каком он состоянии...
   Петя принёс ему в палату радио из квартиры. Диски с оперными ариями, его любимыми. Недавно принес плазменный телевизор. Он, одновременно, и сидиплейер. Петя принёс русские фильмы, ставит их папе. Папа, вначале, посматривал на экран. А теперь и на экран не смотрит.
   Папа всё дальше и дальше уходит от нас...
   Сердце разрывается. Голова тупеет и наливается свинцовой тяжестью.
   Как всё это пережить?
   Надо пережить.
   12.09.05
  
   Вчера мы хоронили папу...
  
   Слова не связываются с их содержанием... Не укладываются в голове... в сердце... Больно отдаются сердцебиением... Я насильно заставляю себя писать эти строки...
  
   Папа ушёл одиннадцатого декабря, в шесть сорок пять вечера, в воскресенье...
  
   В субботу медбрат Майкл сказал нам, что это можно ожидать через сутки, или два дня... Но не больше, чем несколько дней... В зависимости от того, как долго папа выберет бороться за жизнь...
  
   Уже в предыдущий четверг, когда я приехала навестить папу, он не откликался...
   Медсестра из Хосписа легонько потормошила его: смотри, к тебе дочь пришла!
   Папа приоткрыл глаза. Она повернула его голову, чтобы он мог увидеть меня.
   Я не знаю, увидел ли меня папа, узнал ли... Один глаз его, левый, скосило к носу, второй смотрел так, будто сквозь меня... вдаль...
   Через несколько секунд папа вновь закрыл глаза и унёсся в свой сон, в свою дрёму... в свой новый мир...
   Был ли это его последний взгляд на меня? Тогда я ещё этого не знала...
  
   Папе давали морфий каждые четыре часа, чтобы облегчить, избавить от боли. Лицо его было спокойно. Дышал ровно. Кислород поступал из тихо жужжащего аппарата через тонкую трубочку в ноздри. Питание, уже несколько месяцев, шло из другой трубочки прямо в живот... ноги были согнуты в коленях и поджаты ближе к лицу, бубликом... руки безвольно лежали под тонкой простынкой...
  
   Папа исхудал до крайности... больно было смотреть на него... на его страдания...
  
   В субботу Женя позвонил ко мне на работу. (Я только что закончила работу со своим последним клиентом.) Он сказал, что звонила Света. Ей позвонила из нёрсинг хома медсестра и сказала, что ей не нравится папа... Что именно - она не сказала. Не нравится, и всё. Я тут же помчалась домой. Из машины позвонила в Н.Х. пытаясь выяснить, что происходит. Мне ответили, что всё, как всегда. Без изменений. Я немного успокоилась. Решила, что фальшивая тревога.
   Но когда зашла в палату к папе увидала, что тревога была не фальшивая.
   Папа часто и трудно дышал... Такого у него я ещё не видела. Грудь высоко вздымалась при вдохе. Ненадолго. После этого следовал долгий тихий выдох. Слышно было, как при вдохе трудно, со свистом, поступал кислород в измученные папины лёгкие...
   Подошёл медбрат. Выпрастал папину руку из-под простыни. Я с ужасом увидела, как безвольно лежала папина рука в сильной руке медбрата. Вспомнилось, как смотрел Пьер из "Войны и Мира" на руку умирающего отца... И тогда я поняла, что ... нет, даже сейчас я не могу вымолвить это слово, так же как и в тот момент не могла, не хотела впустить его в свой мозг...
  
   Позвонить детям? - Спросила я у Жени.
   Не надо. - Ответил он.
   Женя тоже не понимал, не хотел допускать, что надо нам делать...
  
   Петя оставался в тот день у постели папы до часу ночи. Мы уехали домой.
  
   На следующий день, в воскресенье, я долго не могла сообразить, принять решение, что мне надо делать. Идти на работу, или ехать к папе.
   От Пети не поступало никаких известий. Значит, папе не хуже.
   Я решила отправиться на работу, чтобы потом приехать и подменить брата.
   На сердце было беспокойно, и я из машины позвонила к нему на мобильный.
   Из его слов я поняла, что положение очень тяжёлое.
   Приехав на работу, я первым делом отменила следующую клиентку, решив, что быстренько покрашу волосы дожидавшейся меня беременной женщине и сразу же уеду к папе. Клиентка собиралась рожать через день или два и у меня не хватало духу оставить её без сёрвиса.
   Снова позвонила Пете, спросила, не против ли он, чтобы я осталась у него ночевать на эти дни. Дорога к папе занимает полтора часа, а я хотела быть с ним без задержек и проволочек. Конечно же, брат не возражал.
   Я отменила работу на три дня, до четверга, моих выходных.
   Дома быстренько собрала все необходимые вещи, что могли понадобиться мне на эти дни, и мы с Женей помчались к папе.
   Тогда же, утром, я позвонила Грише и сказала, что положение тяжёлое и медбрат даёт не больше одного-двух дней. Поручила ему предупредить Феликса.
  
   Странно... Прошло всего несколько дней, три дня, а я уже с трудом вспоминаю, что и когда произошло, в какой последовательности...
  
   Когда мы с Женей приехали к папе, Петя сидел один у кровати. Папа по-прежнему тяжело и шумно дышал. Только вдохи были намного короче выдохов. Казалось, папа отдыхает немного на выдохе, собирается с силами для следующего вдоха. Глаза его были слегка полуоткрыты. Но правый глаз уже незряче закатился вверх, а левый, казалось, смотрел на нас, но понятно было, что он уже ничего не видит...
  
   Я посоветовала брату пойти покушать, немного отдохнуть. Ведь он здесь с самого утра. Брат немного постоял с нами у кровати папы, потом повернулся и ушёл. Видно было, что ему трудно расстаться с отцом...
  
   Где-то, примерно через час, у дверей палаты я увидела Свету с... Микасом на руках! Я поняла, что приехали Феликс с Расой.
   Где Гриша? - спросила я у него. Едет, - ответил он.
   Феликс зашёл в палату. Раса с Микасом остались у дверей.
   Через несколько минут в палату зашёл Гриша. Дети с Таней в холле, - сказал он мне. - Там же и Раса кормит Микаса.
   Жизнь продолжается...
   Ребята вместе с нами стояли у кровати деда - так всю жизнь они называли своего дедушку - и смотрели на него, не отрываясь. Я видела, что Гриша с трудом сдерживает слёзы.
   Мне захотелось увидеть внуков и я прошла через коридор, отделённый запертыми на условный шифр дверями, в просторный холл, где полукругом стояли мягкие диваны и кресла, обращённые к огромному телевизору и ещё более огромному аквариуму. Там плавали большие красивые золотые рыбки.
   Матька смотрел на них не отрываясь и моё появление его ничуть не заинтересовало. Катюша мирно спала в колясочке. Микас был на руках у Расы и все присутствующие оглядывались на этого семимесячного щекастого бутуза.
  
   Потом все уехали и Женя тоже. Я прошла в палату к отцу. Мне показалось, что дыхание у него стало легче. Хотя, мне не понравилось, что при выдохе оно у него как будто задерживалось на мгновение дольше, чем казалось нормальным...
  
   Смотри, - сказала я подошедшему Пете, - папа, кажется, дышит легче...
   Я почувствовала, что не очень обрадовала брата. Я и сама начала догадываться, что облегчённое дыхание отца не признак выздоровления... Да и как это могло быть? Ведь я заметила появившиеся синеватые пятна на лысине отца...
  
   Я встала в ногах кровати и стала тихо, про себя, молиться...
   Я просила у Господа Б-га, чтобы Он облегчил переход отца в мир иной...
  
   Всё-таки, хорошо верующим людям. - Сказала я брату. - Они зовут в такой момент священника, или раввина, чтобы они читали молитвы.
  
   Папа дышал всё тише и тише... Грудь у него уже не вздымалась в усердных потугах вдохнуть воздуха. Но я заметила, что у него всё чаще и чаще стали появляться остановки дыхания... Всего на какой-то миг, словно он устал дышать и хочет немного передохнуть от этой тяжёлой работы...
  
   Папа! Я здесь! Мы здесь, папа! - негромко говорила я. Поглаживала его исхудавшую грудь, ставшую маленькой, как у цыплёнка... и такой же костлявой... Ни жиринки не осталось на теле у моего бедного папы... Кожа да кости... Вот когда я увидела, что это означает...
  
   Вдруг, папина грудь остановилась без дыхания... долго... дольше, чем в прежние промежутки между вдохом и выдохом...
   Мы с братом замерли, не в силах оторвать глаза от папиной груди и тайно молясь, чтобы она вновь колыхнулась...
   И будто повинуясь нашему желанию, папина грудь снова задышала...
   Мы на короткое время немного успокоились.
   Ведь я принесла свой ночной саквояж, чтобы остаться на ночь у Пети. Ведь не сегодня же ЭТО должно произойти... Не может быть...
  
   Но через какое-то непродолжительное время грудь снова застыла на выдохе...
  
   Всё. - Сказал брат. - Это всё...
  
   Мы стояли по обе стороны кровати, неотрывно глядя на грудь отца.
   Но чуда не произошло.
   Отец не дышал...
  
   Я побежала за врачом.
   Пришёл Майкл с медсестрой.
   Он приложил стетоскоп к сердцу отца.
   Нет, - сказал он. - Отец здесь. Сердце бьётся.
  
   Потом он приподнимал веки и заглядывал в каждый глаз отца. Потом снова прикладывал стетоскоп к груди.
  
   Шесть сорок пять. - Сказал он. - Запомните это время. Ваш отец ушёл...
  
   Это случилось через пятнадцать минут. Ещё пятнадцать минут после того, как остановилось дыхание, билось крепкое сердце нашего отца.
  
   Петя отвернулся к окну и зарыдал. Я подошла к нему. Гладила по спине, утешала. У меня не было слёз. Я их выплакала чуть раньше. Когда в первый раз остановилось дыхание отца. А сейчас я должна была утешать брата. Моего младшего брата.
  
   На кладбище ребе Богомильский спросил меня, в какое время скончался отец и сказал, что по еврейскому календарю это считается не одиннадцатого декабря, а двенадцатого. Потому что, после захода солнца? - Догадалась я. Да, - ответил ребе.
  
   Похороны состоялись тринадцатого. Утром мы все, родные, близкие, дети, внуки, а также друзья моего брата, собрались в похоронном доме попрощаться с отцом.
  
   Папа родился 24 ноября 1921 года в Баку, Азербайджане.
   В августе 1989 он вместе с моей семьёй покинул город, в котором он родился и вырос.
   В ноябре 27-го 1989 года прибыл с нами в Соединённые Штаты.
   В апреле 2001 переехал жить в Бруклин.
  
   Четыре короткие строчки? А за ними долгая трудовая жизнь. Жизнь честного человека. Доброго человека. Любящего и любимого. Уважающего и уважаемого.
   Моего папы.
  
   12.14.05.
  
   Папа болел так тяжело, так больно было смотреть на него, что сейчас, через какое-то время после его ухода, я только рада за него, что он больше не страдает... Больно, что его с нами больше нет и не будет... Но в то же время, он всегда со мной. Я думаю о нём, говорю с ним, вспоминаю золотые дни...
  
   Папа видел счастье своих детей и разделял его с нами. Танцевал на свадьбах внуков. Держал на руках правнуков. Он мог бы жить ещё дольше и в полном здравии. Тело и сердце у него были хорошо натренированы долгими прогулками в любую погоду, в любое время.
  
   Но гневить Б-га тоже не буду. Он прожил довольно долгую жизнь. Ушёл в 84 года... Для меня это долгая жизнь. А ему, я уверена, хотелось жить ещё. И он мог бы, если бы не эта ужасная, так и не определённая полностью врачами болезнь.
   Паркинсон? Никто в этом не
   уверен...
  
   Жизнь - подарок.
   Жизнь - жестокая штука...
  
   12.26.05. 3.53 AM
  
   Час ночи. Не спится...
   Открыла фотографии в Документе. Нашла папину карточку. Это последняя, снятая при жизни. Смотрю на дату. (хорошо, что фотоаппарат фиксирует даты).
   Июнь, одиннадцатое, 2005 года.
   На ней папа бреется электрической бритвой. Сам. Сидит у стола в белой маечке с короткими рукавами. На плечи наброшено цветастое махровое полотенце.
   Значит, ещё в июне он мог сидеть и даже самостоятельно бриться. Помню, что я предложила помочь ему, но он отказался. Папа всегда был очень самостоятельный. До последнего. Пока уже не мог обходиться без посторонней помощи...
   А ещё, более ранняя, снята у меня дома, 8 ноября, 2004 года.
   Там он сидит у нас на диване с Матюшкой на руках. Мате полтора года.
   Мне надо собрать все папины фотографии в один альбом. Особенно самые поздние. Когда я навещала его в нёрсинг хоум у меня рука не поднималась сфотографировать его. Может, напрасно?.. Но я хорошо помню, как в один из его самых последних звонков ко мне, перед тем, как он уже больше не мог разговаривать, папа сказал мне: - Я хочу, чтобы ты запомнила меня таким, каким я был всегда.
   Значит, я правильно сделала, что не фотографировала его в последние месяцы жизни.
   Зачем я это всё пишу? Наверно, только для себя самой. Такое чувство, что я разговариваю с кем-то. Хотя, только сама с собой.
   И ещё. Память очень короткая вещь. Особенно у меня. Всё так быстро стирается из памяти... И если бы не эти фото, я бы не смогла вспомнить, когда, в какие числа, в каком месяце, папа мог ещё сидеть у стола. Потому что потом, папа уже был прикован к постели.
   Петя долго сопротивлялся. Не хотел покупать медицинскую кровать. Он не встанет с неё! - Говорил, будто хотел отодвинуть неминуемое. Впрочем, мне кажется, до последнего дня Петя не верил, что папе уже не подняться. Не выздороветь... И консилиум, который мы созвали по моему предложению в нёрсинг хоум, не помог Пете свыкнуться с этим. С неминуемым.
  
   Ещё одно фото. Там папа снят вместе с мамой Расы и со мной. 17 июня 2004 год. День рождения Петра. Его 50-летие.
  
   Не могу лечь спать... Вспоминаю папу... Смотрю на его фото и не верится... Там он такой живой...
  
   02.18.2006. 1.36 утра
  
   Сегодня исполняется три года Матвею. Вечером, после моей работы, мы все соберёмся у них дома и поздравим именинника.
  
   "Смерть - неожиданное и драматическое событие; "Я", которое при жизни принадлежало и телу, и душе, перестает соединять и объединять их и переходит в совершенно иную форму существования. Этот переход вызывает паническую боязнь смерти, ибо человеку не дано принять такие болезненные изменения без внутреннего сопротивления.
   Ученые нашли каменную табличку с изображением, которую большинство из них датирует четвертым тысячелетием до нашей эры и относит к Минойской культуре (остров Крит). На одной стороне таблички нарисован идущий человек, потом лежащий, по-видимому, мертвый, и рядом с ним маленькая фигурка, похожая на птицу, которая, возможно, символизирует душу умершего. На другой стороне изображены гусеница, куколка и бабочка.
   Подлинное назначение этой скрижали неизвестно, однако мне кажется, что художник запечатлел на ней именно драматический момент смерти. Для гусеницы превращение в бабочку - то же самое, что смерть для человека. Другими словами, гусеница не может представить себя бабочкой. Превращаясь в куколку, она умирает, то есть ее существование как гусеницы завершилось. Когда она рождается вновь в качестве бабочки, это вроде бы та же самая гусеница, но не совсем. Она полностью изменилась, у нее теперь другая жизнь и иное существование. Гусеница не знает о бабочке, а бабочка - о гусенице. Гусеница не может вообразить себя бабочкой, и наоборот, несмотря на то, что бабочка - это бывшая гусеница.
   Эта табличка, подразумевал ли это минойский художник или это мой домысел, не что иное, как схематическое изображение происходящего с нами после смерти. Когда мы умираем, все, что имело отношение к предшествующей жизни, перестает существовать. Мы переходим в иную форму бытия, осознать которую в нынешней его фазе не способны. Сформированные нашим воспитанием и образом жизни, мы ощущаем душу не так явно, как тело. Да, мы знаем о том, что при жизни у человека есть душа, но она всего лишь часть его сущности, его "Я", и вне тела воспринимает себя совершенно иначе."
   А. Штейнзальц "Простые слова".
   http://www.judaicaru.org/steinsalz/words_death.html
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"