Вторую мировую войну я по возрасту помнить никак не могу. Но почему же я рассказываю о ней дочери, как будто сама там была и пережила ужасы военного лихолетья? Откуда эта уверенность, что я знаю, как там было? Откуда этот панический страх, когда вижу по ТВ военные действия в Ираке или Афганистане? Почему я вжимаю голову в плечи и борюсь с желанием спрятаться куда-нибудь при очень громком грохоте около строек, словно боюсь бомбежки или артобстрела? Не понимаю себя... Поначалу думалось, что все эти псевдовоспоминания сложились в сознании, когда я была ребенком. Воспоминания бабушки-медсестры о сороковых годах прошлого уже столетия, выступления ветеранов на школьной линейке, многочисленные фильмы и книги, передачи по телевидению и радио о войне, конечно же, отложились в памяти, но как они, вдруг, превратились в мои воспоминания? Говорить с кем-либо на эту тему не хотелось, чтобы не выглядеть неадекватно, поэтому я многие годы молчала о моих "воспоминаниях". И только недавно, записывая по просьбе писателя и краеведа из Витебска Константина Корнелюка некоторые истории из моих путешествий по Белоруссии для готовящейся его книги "Моя Беларусь", пришла к выводу, что я помню войну на генетическом уровне. Такая вот догадка. Научно, естественно, доказать не смогу мою гипотезу, однако чувствую свою правоту.
Давайте, расскажу по порядку, как родилась моя бредовая гипотеза. Итак, недавно Константин обратился с просьбой к белорусам Узбекистана описать свои впечатления от визитов на историческую родину. Я одна из немногих, кто откликнулся, потому как бывала в Минске, Гомеле, Витебске и многих других городах Белоруссии в разное время по работе и с визитами к родственникам. Есть много фотографий, воспоминаний, так почему же не помочь хорошему человеку? Поставила целью описать виденное глазами азиатки: богатые хвойные и лиственные леса, добрые и простые люди, голубые красивые озера, европейского вида столица и многое другое, что поразило меня в стране. Только из под пера вышли почему-то воспоминания о войне. Всё, что я написала о Белоруссии, так или иначе было связано с Великой Отечественной. Вот так. Никаких вам очерков о белорусских традициях, одежде или кухне. Прочитайте короткие зарисовки ниже и вы поймете о чем я говорю.
Белоруссия, Гомельская область, Кормянский район, деревня Дубовицы. Лето 1984 года.
Моя тетя Таня вышла замуж за настоящего, не азиатского белоруса, и они решили вернуться на родину, в Белоруссию. Нукус они покинули в 1981 или 1982 годах, я точно не помню. И вот поехали с бабушкой под Гомель навестить их. Не буду рассказывать о поездах и долгой дороге, скажу только, что нам понадобилось три ночи и четыре дня, чтобы из нашей пустыни оказаться в белорусских лесах. Все здесь было ново и удивительно для меня, десятилетней девчушки, выросшей у берегов Амударьи среди серебристых барханов и саксаула. Березы вызвали восторг, помешанный на тоске по чему-то утерянному. Тогда я не понимала еще, что меня так волнует, позже до меня дошло, что это на генетическом уровне тоска по родине, о которой я ничего не знала раньше.
Когда началась война, мой дед Алейников Анатолий Иванович был в Бресте, где в армии служил фельдшером. Взяли его в плен в первые же дни войны. Все пять лет он выживал в разных концлагерях, а под конец войны оказался в Западной Германии, у какого-то высокопоставленного офицера в садовниках. Как только стало возможным, пришел к своим в восточную часть Германии. По словам бабушки, на теле деда не было живого места - он весь был в шрамах от укусов немецких овчарок. Плата за попытки убежать из концлагеря. В Белоруссии, куда он вскоре вернулся, его ожидало пепелище вместо родной деревни. Все в округе было сожжено немцами, и все родные погибли во время оккупации. В придачу к этому горю, его ссылают в далекую и неизвестную Каракалпакию работать в лепрозории, где он, как награду за все несчастья встречает свою любовь Закирову Разию Рахимовну. Вскоре молодые женятся вопреки протестам матери моей будущей бабушки, которая не хотела отдавать единственную дочку замуж за иноверца. После смерти Сталина никуда наш дед не уехал из Каракалпакии, так как вся жизнь была связана с этим суровым краем. Подрастали дети, была уважаемая работа, коллеги и друзья окружали семью Алейниковых. Умер Анатолий Иванович очень рано от кровоизлияния в мозг.
И я поняла: гены деда-белоруса, страдавшего всю Великую Отечественную в плену у фашистов и, наверное, мечтавшему оказаться дома, в родных лесах, бродили в моей крови...
Итак, я наслаждалась прохладными тенистыми лесами Гомельщины, каждый день бегала с детьми в ближайший березняк собирать грибы, ела ароматную антоновку килограммами и планировала даже остаться в деревне. Охота на грибы мне так понравилась, что, несмотря на сладкий утренний сон, я вставала спозаранку с дядькой и, взяв обычное оцинкованное ведерко и надев резиновые сапоги, топала в тот же березняк по грибы. Сыроежки мне не очень нравились из-за своей склизкости, а вот белые грибы, подберезовики, маслята заставляли чуть ли не вопить от восторга, если попадались мне на пути. Именно там я впервые собирала грибы и пристрастилась к этому так, что даже в Кении, в Африке, где мы сейчас живем, с удовольствием хожу по грибы. Здесь только один вид, но все равно я люблю их искать в зарослях банановых деревьев и кактусов.
Белоруссия, Гомельская область, Кормянский район, деревня Дубовицы. Лето 1984 года.
О Великой Отечественной войне в Узбекистане мы знали по книгам и рассказам ветеранов. Она казалась мне такой далекой и непонятной, страшной что ли... Короче, я не могла себе ее представить.
И вот в деревне в первый же день я увидела бабку, одетую как партизанская подруга из фильмов про Ковпака, - выгоревшая до белесого цвета фуфайка с дырками тут и там, из которых торчали грязные комья ваты, серый шерстяной платок, намотанный на голове так, что не видно половину лица старухи, черная плотная, мешковатая юбка до половины икры, а дальше шли настоящие портянки. Самое интересное для меня представляли ее ботинки, старые, стоптанные, видимо, солдатские мужские черные ботинки на шнуровке, а вместо носков портянки, верхняя часть которых обхватывала ноги почти до самых колен. Я никогда не видела женщин, одетых так, словно они собираются сниматься в кино про войну. Вид старухи ошеломил меня, я не могла поверить своим глазам, однако бабка браво шла по середине улицы, размахивая нитяной плетеной сеткой, в которой бились друг о дружку две буханки ржаного хлеба. Эта картинка перед моими глазами по сей день.
Белоруссия. Минск. Лето 1989 года.
Столица есть столица. Красивая, величавая, гордая... Иду по берегу Свислочи. На другой стороне так называемый в народе "Купеческий городок" или Троицкое предместье отличается красными черепичными крышами, невиданными мной доселе. Огромная новая гостиница "Юбилейная" со стоящими у главного входа путанами. Они тоже были в диковинку. Яркие, в мини-юбочках, сетчатых колготках на длинных ногах, в туфлях на высоченных каблуках, они вызывали во мне страх и нездоровый интерес подростка, вместе взятые.
Дедушка по отчиму, Ягдаров Владимир Владимирович, ветеран войны, минчанин, спешит увести меня оттуда, показывая в сторону обелиска "Минск - город-герой". Памятник городу не запомнился так хорошо, как мемориал "Яма". Потрясена я была так глубоко, как может быть потрясена впечатлительная шестнадцатилетняя девушка. Это огромный котлован, заросший травой, в котором фашисты застрелили в 1942 году более 5 тысяч евреев.
Я плакала, стоя у пологого края ямы, хотя и не имею отношения к древнему народу Иудеи. И сейчас слезы на глазах, когда пишу эти строки. В 2012 году была в Будапеште и решила сходить на экскурсию в синагогу в центре города. Плакала с почти первой мемориальной доски до "металлической ивы", на каждом листике которой выбиты имена погибших евреев Венгрии. Огромная ива, плачущая по свои сынам и дочерям...
Как-то прочитала в Интернете, что около "Ямы" в Минске заложена аллея Праведников народов мира. Пока она насчитывает только около десятка деревьев. Говорится в публикации, что скоро здесь будут увековечены имена всех белорусов, которые под страхом смерти спасали людей "не той" национальности...
Бабушка по отчиму, Ягдарова Надежда Иосифовна, однажды вечером рассказала свою историю спасения от фашистского трудового лагеря. Их уже везли в вагонах для скота по территории Польши, когда на какой-то остановке солдат-охранник вагона сделал вид, что не заметил, как две худенькие девушки-подростка, вылезли из дырки в полу вагона, служившей туалетом для закрытых в скотовозке людей, и поползли по пластунски с насыпи в лес, чтобы спрятаться там. Они пробирались целый месяц домой, в родную деревню, прося милостыньку у таких же страдальцев, как и сами. Надежда Иосифовна и ее старшая сестра выжили, вышли замуж, вырастили и детей, и внуков.
Кстати, мой отчим, Ягдаров Леонид, родом из Минска. Прожил половину своей бедовой жизни в Нукусе с нами, и здесь же похоронен на берегу Амударьи рядом с дедом нашим. Так вот двух белорусов смерть соединила на каракалпакской земле.
Каракалпакия. Нукус. Декабрь 1990 года. Редакция газеты "Советская Каракалпакия".
Поздний вечер. Работаю на полставки спецкорреспондентом. Первое дежурство в качестве выпускающего. Внимательно читаю сырые полосы, отмечая непонятные места. Работа идет медленно, все же впервые выполняю такое ответственное задание. Входит корректор Данцевич Валентина Павловна и спрашивает, сколько еще я буду вычитывать, недовольно глядя на меня из-под толстых стекол очков. Я краснею и обещаю закончить поскорее. Она недоверчиво качает головой и добавляет, что де только белорусы могут так долго копаться на одной полосе газеты. "А как вы узнали, что я белоруска?" - удивляюсь я, привыкшая, что меня называют и татаркой, и казашкой, и каракалпачкой, но только не белоруской. "По фамилии", - просто отвечает корректор и уплывает в свой кабинет.
Позже я узнала, что она тоже была белоруской и также медленно читала полосы, как я во время моего дебюта. Так в редакции родилось неформальное объединение белорусов. Несмотря на сложный характер Валентины Павловны, мы сблизились. Не сразу. Постепенно, с годами. Уже работая в Академии наук, я часто забегала в корректорскую поболтать с Валей, как позже я ее стала называть. Умерла наша Валя от рака груди. Ушла из газеты ее белорусская душа.
Белоруссия. Озеро Нарочь. Лето 2006 года.
Я приехала в лагерь волонтеров-экологов, чтобы помогать коллегам из Академии наук Белоруссии проводить ежегодные исследования в болотах. Жили на границе с заповедником "Нарочанский" на берегу одноименного озера.
...И вот наступает ночь на Ивана Купалу. Наши организаторы объявляют конкурс на лучший венок, которые мы ночью идем отпускать в воду озера. Несмотря на все запугивания церкариями, которые водятся в Нарочи, ходим каждый день купаться, иногда даже ночами как русалки пугаем прохожих отдыхающих, утробными голосами зазывая из в озеро...
Я навсегда влюбилась в лазурные озера Белоруссии, покорившие мня чистотой воды, тишиной и покоем. Наверное, именно в таком месте я бы хотела провести отпуск. Есть мечта когда-нибудь съездить туда с детьми, ведь и в них течет крупица белорусской крови деда нашего Анатолия Ивановича, родные которого были все подчистую истреблены фашистскими оккупантами. Никогда и ничего наша семья, живя в Узбекистане, не знала и не слышала ни о ком из родных деда. Осталась только в семье песня деда "Перепёлочка". Я не знаю её полностью, только слышала, как бабушка напевала много-много лет назад: "Ты ж моя, ты ж моя, перепелочка. Ты ж моя, ты ж моя, сизокрылая". Я же пою иногда, взгрустнув, песню ВИА "Сябры": "Вы шумите, шумите надо мною березы. Колыхайтесь, ведите свой мотив вековой. А я лягу-прилягу возле старой дороги..."
|