Далин Максим Андреевич : другие произведения.

Мышиная дыра

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Из цикла "Записки Проныры", с забавной историей. Нашел черновичок, набросанный еще в школе, доработал уже сейчас. "Робинзонада")))

  
      Когда мы с Тама-Нго узнали, что Марсэлл пропал без вести, нас это известие здорово расстроило. Да это всю стаю Ирма Счастливого, с которой Марсэлл летал, огорчило до невозможности. Он был забавный парень, Марсэлл, Сын Грома.
      Вообще-то, Дети Грома оказываются на Мейне нечасто. И всегда производят подобающее громоподобное впечатление. Самый тихий Сын Грома создает в любой тусовке больше шума, чем сорок антропоидов из других миров, а выглядит он в толпе, как яркое пятно на сером фоне, даже если это мейнская, то есть очень пестрая толпа.
      О Земле Грома для точности надо сказать несколько слов.
      На Мейне ходит упорный слух, что цивилизация, населяющая Землю Грома, - плод чьего-то безответственного генетического эксперимента. Очень может быть. Эта гипотеза, в смысле - сплетня, по крайней мере, правдоподобно объясняет тамошние чудовищные странности.
      Сына Грома с чертами взрослой личности, по моим данным, никто никогда не видел.
      История Земли Грома звучит, как пародия.
      Начать хоть с того, что с периодичностью лет в семьдесят-сто местных этот чудный мир сотрясают сумасшедшие социальные катаклизмы - оттого, что Детям Грома приходится по душе очередная бредовая идея какого-нибудь местного психа, наделенного богатым воображением. Понятия "неадекватность" Земля Грома не знает - большая часть тамошних авторитетов в других мирах проводила бы время в запертых помещениях, обитых войлоком.
      Между прочим, название "Земля Грома" местные жители придумали себе сами, вскоре после объединения полутора тысяч враждующих местных государств в одно странное целое, во время всеобщей эпидемии пацифизма. Для нормального уха одно это звучит, как выписка из истории болезни. Обалдев от бесконечных войн, Дети Грома вдруг без видимых причин приняли общее решение прекратить играть в войнушку. И прекратили. Вдобавок, заключили бессрочный мирный договор с соседями по планетной системе, которых постоянно долбали ближайшие лет двести. А чтобы те окончательно восхитились, им было объявлено, что с этих пор Дети Грома протягивают всем нуждающимся руку бескорыстной помощи.
      В такие заявления нельзя верить во всех случаях, кроме данного. Дипломатия у Детей Грома никогда не была сильным местом - врать они не умеют, как пятилетки. Собираются навалять - так и говорят, наваляем, мол. А любое вранье у них выглядит шитым белыми нитками - я не ел варенье, оно само куда-то делось. Поэтому умные соседи не нашли ничего лучшего, как восхититься, пока Дети Грома не передумали.
      А на Земле Грома вовсю строили светлое будущее - придумали себе новое экстремальное развлекалово.
      Я, конечно, не большой знаток их истории. Но вроде бы, перед тем они всем миром боролись с рабством. А после того - с расизмом. И эта их борьба граничила с сексуальной революцией, снеся все прежние моральные устои ко всем чертям. Во всяком случае, теперь Земля Грома стопроцентно однородна в расовом отношении. А еще и сотни лет не прошло. Быстренько они это провернули, в своем вкусе...
      А Марсэлл появился на Мейне во время всеобщей борьбы с неравенством. На Земле Грома шла дележка поровну местных материальных ценностей, от энтузиазма все старые устои опять трещали по всем швам - а покойный папуля Марсэлла имел неосторожность быть миллионером. Вот стыдоба-то!
      Марсэлла хотели заставить принять капитал в наследство - кошмар, как подумаешь! А другие ютятся в заброшенных канализационных системах. А еще есть бедные сиротки и неизлечимо больные. Представляете? Такое честная Марсэллова душа пережить не могла. Он был Сын Грома в высшей степени - он отписал папино состояние в благотворительный фонд и сбежал на Мейну от двух своих дядюшек, которые были Дети Грома в чуть меньшей степени и хотели его удушить.
      Эта история была в ярких красках рассказана Ирму. Ирм был очарован. Марсэлл моментально приобрел прочную известность, как достопримечательность Ирмовой стаи.
      Когда мы с Тама-Нго впервые его увидели, мы тоже были очарованы. Редкое зрелище.
      Марсэллу тогда едва стукнуло двадцать четыре стандартных года. И внешне он выглядел, как Сын Грома в высшей степени: бледная треугольная физиономия, зеленые глаза, курносый нос, веснушки и ямочка на подбородке. И еще у него были вечно взлохмаченные волосы оттенка апельсина и серьга с громадным тэффским сапфиром в правом ухе. Он носил атласную рубаху кислотно-салатного цвета в алых разводах, черные штаны с дико-желтыми лампасами и серебряный пояс в ладонь шириной с громадной позолоченной пряжкой в виде оскаленного черепа, а помимо того - сапоги из змеиной кожи с острыми носами, окованными сталью, и тесак в золотых ножнах, украшенных рубиновыми звездами. Я это к чему так подробно рассказываю - если бы вы посмотрели на Марсэлла, а потом отвернулись бы в сторону, у вас на сетчатке глаза остался бы отпечаток этого дикого цветового эффекта. Как после взгляда на солнце.
      На посиделках в штабе Ирма между боями Марсэлл выглядел, как попугай в стае стервятников. Его все тискали. Его обожали девочки. Он с наслаждением играл в бандита и таскал с собой тяжелый бластер - но совершенно не умел злиться всерьез и был физически не способен на подлость. На Мейне ему совершенно ничего не угрожало - ни одна живая душа не принимала его всерьез, никто никогда на него не обижался, никто не мог бы его подставить.
      К слегка юродивым на Мейне относятся бережно.
      Зато каждый раз, когда стая улетала на дело, за Марсэлла было страшно. Ну просто как за ребенка на войне бывает страшно. Но он был редкостно везучий, этот охламон - и возвращался без царапины. И охотники его на радостях поили до бесчувствия, а он со всеми обнимался и с горящими глазами хвастал самыми опасными моментами боя. Бояться он тоже не умел и в смерть совершенно не верил.
      Наверное, из-за этих своих ценных качеств через некоторое время Марсэлл стал талисманом стаи Ирма. Поэтому, когда мы опустились на их космодром и не увидали его крыльев - раскрашенной монстрами и девками дивной машины - можно было и не спрашивать, что случилось.
      Траур в стае, вот что. Вы слышали, наш Марсэлл пропал. Из "прыжка" не вышел. Может, релаксометры сбойнули? Нет, не дозваться. Может, некорректно вывалился в физический космос?
      Хоть бы уж не мучился...
      И ни с кем невозможно разговаривать. Любая тема сворачивает на Марсэлла. Лучше б уж в бою погиб - там, хотя бы, понятно, что сразу. А так...
      Полунадежда.
      Но Тама-Нго мне сказал:
      - Знаешь, Проныра, я думаю, он еще появится. Вернее, мои духи так думают.
      - Ирму скажи, - говорю.
      - Ирм - Философ, Верующий В Великого Духа, Не Одобряющего Всех Остальных Духов, - говорит. Сущность монотеизма в изложении Тама-Нго. - Ирм не прислушается к моим словам.
      Так что Ирму мы ничего не сказали. Но меня это утешило.
      И вот, через солидное время после этого бедства, когда стая уже эту рану почти залечила и жизнь в секторе "Счастливый" мало-помалу вошла в обычное русло, сидели мы у Ирма в штабе и слушали свежие новости. И тут свежая новость буквально рухнула на космодром. Да с таким звуком!
      Он не приземлился, нет. Он грохнулся, как сброшенный с самолета страус. Мейна содрогнулась.
      Он выглядел так, будто триста лет лежал на дне огромного мусорного бака: слоя копоти на бортах было не видно из-за дымовой завесы - это у него защитные экраны горели. И заложусь - все, кто это видел, инстинктивно полезли в карманные аптечки за противорадиационными капсулами.
      И, кстати, у всех, кто это видел, физиономии расплылись в улыбочках - разве только чужие не прониклись. А Ирм осклабился и говорит нежно:
      - Марсэлл вернулся, туды-т его матушку...
      Через минуту все на космодроме были - охотники, техники, девочки, медики - и все, стоя на сравнительно безопасном расстоянии, глазели, разиня рот и чуть не со слезами на глазах, на это явление. А Марсэлл со страшным скрежетом, от которого у народа волосы встали дыбом на всем теле, отдраил люк и спрыгнул на покрытие.
      Яркого на нем осталось - зеленые глаза на закопченной роже и грязные рыжие лохмы. Он отощал, как скелет борзой собаки, оброс щетиной, носил промасленные брезентовые штаны, истлевшие лохмотья рубахи и все. Босиком. И лучезарно улыбался, обнаружив выбитый верхний резец.
      Потом Марсэлла тискали минут пять, все, кто мог до него добраться, а он порывался что-то сказать. Но его все равно не выслушали, пока не выразили подобающие эмоции.
      А когда выразили, разобрали, что он хочет. А он говорит:
      - Ребята, мне хавка нужна. Много.
      Эльфа, подружка Ирма, смахнула слезинку и говорит:
      - Бедненький, ты голодный?
      А Марсэлл только рукой махнул.
      - Да я-то, - говорит, - это ерунда. Я успею. У меня там мышки. Мышатки, понимаете? Мне консервы нужны. Лучше мясные. Ящик. И сок какой-нибудь. И сгущенка. И еще что-нибудь сладкое. Потом рассчитаемся.
      И тут народ вспоминает, что это же Марсэлл, а не кто-нибудь. Хотя вся эта тирада про мышек и ящик тушенки - как будто слегка чересчур даже для Марсэлла.
      Беркут его по голове погладил и говорит:
      - Ты, Марсэлл, успокойся, ты уже дома, все - путем. Щас все будет в порядке...
      А Марсэлл:
      - Беркут, да ты не понимаешь! У меня же там мышки, целое гнездо. Сиротки, понимаете? Девять штук. Они же кушать хотят, и потом - им нездоровится и они "прыжок" неважно перенесли.
      Тут все чуток поутихли и вроде бы опечалились. Потому что - дальше-больше. И у всех на памяти Бен Паленый, который застрял в гиперпространстве на полгода, а когда вернулся, разговаривал только с гномиком, а гномик, якобы, сидел у него на левом плече. А у Марсэлла психика вообще никогда, даже в лучшие времена, не была особенно устойчивой.
      А я переглянулся с Тама-Нго. Мы с ним телепаты в разной степени, нам понятно, когда человек бредит, а когда - нет. Марсэлл не бредил. Он был весь в досаде, что его не понимают - просто объяснить путем не умел. Сын Грома...
      Бедолагу уже совсем, было, собрались тащить к медикам тестировать - он же все пытался им донести про мышек - но спасло его одно обстоятельство.
      Из люка его несчастных крыльев высунулась девичья рожица, совершенно прелестная, жутко чумазая и неописуемо злющая. И кричит:
      - Марсэлл, зараза! Где тебя носит, я уже больше не могу тут одна сидеть с твоими погаными крысами!
      Реабилитировала, можно сказать. Ясно же, что с ума на почве мышек толпой не сходят. И в гиперпространстве женщину не раздобудешь - значит, где-нибудь он да приземлялся. И стая успокоилась насчет Марсэллова умственного здоровья и принялась собирать для него провизию - второпях и пока не вдаваясь в подробности.
      А насчет подробностей Марсэлл изложил в штабе. Вечером. Когда все собрались послушать. Он пришел совершенно уже чистенький, бритый, с невероятно огненной челкой, сияющий, с новым зубом, в серебряных штанах и голубой куртке с алым аксельбантом. И народ на него смотрел и душой отдыхал - все в порядке, слава богу.
      Ирм говорит:
      - Ну и где твои пассажиры?
      А Марсэлл:
      - Эдит не хочет общаться. Дуется. А мышки пока стесняются выходить...
     
      - Мышки, я говорю, стесняются. Они, ребята, у меня агорафобы поголовно - боятся открытого пространства. Ничего, они привыкнут. Они ко всему легко привыкают. Вы, на всякий случай, у себя сигнализацию пока проверьте хорошенько и замки. Ну, просто - на всякий случай. Но - как следует, потому что они очень сообразительные насчет открыть то, что заперто.
      Что ты говоришь?! Да нет, что ты! Они же безопасные совершенно. Просто они жили в вечном экстриме, понимаешь? У них же инстинкт, они все тащат в норку. С этим ничего поделать нельзя. Так что - если вдруг, я говорю, если вдруг у кого-то что-то пропадет, вы сразу говорите мне. Я у них в гнезде поищу. И если найду - отдам. Они не обидятся.
      И нечего прикалываться. Сонни, помнишь тот анекдотец про крысу, которая украла кусок НЗ у каторжника? И как они решили, что если крысе не западло посидеть с братвой, то она наш товарищ? Ну вот. Моему другу Старшему Мышу совершенно точно будет не западло. Он только чуточку освоится. Он очень славный. Он со мной прилетел по делу.
      Ну, я вижу, надо обо всем рассказывать по порядку, иначе непонятно. Только не перебивайте вы меня, я вас прошу, я и сам собьюсь. И не теребите вы меня все время - вообще, положите руки на колени, как послушные детки... Нет, Айра, к тебе это не относится.
      Эдит? Не знаю, может, и обидится. Но мне уже все равно. Теперь уже она в безопасности, если даже совсем обидится и уйдет - с ней ничего непоправимо страшного не случится.
      Я?! А я-то тут при чем?! Нет, я к ней хорошо отношусь, правда, но если она захочет уйти - она свободный человек, а я не стану биться головой об стенку и приковывать ее на цепь.
      Вы не понимаете, потому что не знаете наших обстоятельств. На самом деле, ведь с Эдит все и началось. Я просто чуть-чуть за вами в "прыжок" опоздал. И поэтому я поймал "караул", а вы - нет. Ну, просто минуты на полторы разминулись. И я принял. И все.
      Я сразу понял, что разоряется лицо гражданское. Передатчик был такой, гражданский - маломощный и в одном только диапазоне. А вы уже ушли в гиперпространство, и я, понятное дело, никого уже не мог предупредить - но ведь бросить "караул" без ответа я тоже не мог.
      А вдруг - что-то серьезное? Вдруг у кого-то кислорода на час осталось, правда?
      Ну вот. И я, значит, поменял направление "прыжка". То есть, "прыгнул" туда, к этому бедолаге, попавшему в историю. Совсем оказалось недалеко.
      Выпадаю в нормальное пространство и вижу: дрейфует вокруг желтого карлика шикарнейшая спасательная капсула. Ну просто вы не поверите, какая роскошная штуковина. И бестолковая. То есть, если бы они ее, например, снаружи позолотили и сделали вокруг иллюминаторов барельефы в виде, скажем, цветочков - то даже и тогда она не выглядела бы дороже и глупее.
      Это, в общем, я увидел, как выглядят на практике выброшенные деньги.
      И у меня тут же врубается ближняя связь. И эфир забивают наглухо - женский голосок и изображение хорошенького личика. Такая пышечка в ямочках. И вовсе не перепуганная, как я ждал, а ужасно сердитая.
      Я потом уже узнал, что у Эдит это нормальное эмоциональное состояние.
      - Ну наконец-то! - выдает эта дивная особа. - Ну и где вас носило, молодой человек?! Я, - говорит, возмущенно так говорит, представьте, - уже сорок минут тут торчу! Как это, по-вашему?!
      Ну, я подобрал челюсть с пола и говорю:
      - А что случилось?
      А барышня воздевает руки и закатывает глазки и продолжает в той же манере:
      - Он еще спрашивает! Возьмите меня на борт немедленно! Сколько можно тут болтаться! Что за безобразие!
      И я уже тем временем настолько пришел в себя от шока, что понял - она дура. И мне стало ее ужасно жаль. Потому что жизнь дурака в космосе коротка и печальна.
      Я стал готовить маневр. А она занимала эфир потоком сообщений на тему "Безрукий, безмозглый, медлительный, непонятно откуда взявшийся олух никак не может справиться с пустяковым делом". А я очень торопился, потому что боялся, что она нажмет что-нибудь на пульте жизнеобеспечения.
      Передатчик давал прекрасную картинку. И я рассмотрел, что, кроме прочего, грудь у нее тоже очень красивая. На ней был не скафандр, а какой-то пеньюарчик с большим вырезом. И я боялся, что из-за какого-нибудь пустяка это все может ей больше не понадобиться.
      Ребята, я закончил маневр за семнадцать минут! Мой учитель навигации мог бы мной гордиться. И за эти семнадцать минут я узнал о себе столько, что если бы раньше не догадался, что она дура, впал бы в депрессию по поводу собственной неописуемой убогости.
      Ирм, я очень хотел с тобой связаться, честное слово. Но мне было некуда вклиниться. И потом - я боялся ее выключить. У меня было такое чувство, что она может не вспомнить, как принимается связь. И потом я узнал, что это чувство меня не обмануло.
      Я поставил ее капсулу в трюм и сказал ей, что теперь она может отдраить люк. А она говорит в ответ:
      - А что, я знаю, как он отдраивается?
      Я про себя помянул Господа всуе и говорю:
      - Я вам сейчас буду объяснять, что делать, ладно? А вы делайте.
      А она говорит:
      - Вы что, люк открыть не можете?! Я что, должна во всей этой технике разбираться, по-вашему? У меня, чтоб вы знали, гуманитарное образование!
      Я говорю:
      - Это очень просто. Вы не волнуйтесь. Посмотрите на панель, пожалуйста. Там справа есть такой красный рычажок. Потяните его на себя.
      Проходит минута. И через минуту она кричит:
      - Из-за вашего рычажка теперь тут что-то шипит! И пахнет химией!
      Я стукнулся лбом об обшивку.
      - Это, - говорю, - вы включили систему пожаротушения. Она слева. А рычажок - справа. Попробуйте еще разок.
      А она как завизжит!
      - Вы хотите меня убить, да?!
      Я подумал - да. Очень.
      - Отойдите от люка, - говорю. - Я сейчас его разрежу.
      А она:
      - Если вы можете его разрезать, то какого дьявола вы этого раньше не сделали?!
      Вот так мы с Эдит и познакомились.
     
      Она была очень хорошенькая, Эдит. Беленькая. И очень такая ухоженная. У нее от волос пахло персиками, а от всего остального - яблоками и свежей травой. И она была похожа на сдобную булочку, а капсула изнутри была похожа на такую подарочную коробку в шелку, и фольге, и гофрированной бумаге, в которой булочка хранится.
      Эдит, сразу, как вышла из капсулы, меня окинула скептическим взглядом и выдает:
      - А что это у вас за вид?
      - Мне так нравится, - говорю.
      А она фыркнула и говорит жутко недовольно:
      - Куда только ваше начальство смотрит!
      Я подумал, интересно, Ирм мне считается начальством или нет. И куда-то он сейчас смотрит. А она изрекает, раздраженно так:
      - Вы так и будете стоять столбом? Мне нужно в душ. И сварите мне кофе.
      Но мне это уже начало слегка надоедать.
      - Вы, может быть, решили, что у меня тут летающий ресторан? - говорю. - Или салон красоты? Так вот, совершенно напрасно вы это думаете. Вы лучше расскажите, как вас занесло в эту капсулу. А я поразмыслю, стоит ли мне за кофе бежать.
      - Не смейте мне хамить, - говорит. - Это вам даром не пройдет.
      Тогда я говорю:
      - Я не стюард. Я пират. И если я спрашиваю, вам лучше ответить. А то я разозлюсь.
      Она напыжилась и говорит:
      - Как вам не стыдно!
      Тогда я говорю:
      - Считаю до трех. Или вы начинаете отвечать, или я начинаю вас убивать и насиловать. В конце концов, вы сами ко мне напросились.
      И тут она на меня посмотрела, внимательно-внимательно. И в первый раз за все это время меня увидела. А я засунул за ремень большие пальцы, прищурился и соорудил кривую ухмылку.
      И тогда она пришла в ужас, и стала отступать назад, и уперлась попой в обшивку капсулы. И начала горько плакать. А мне стало ее жалко.
      В конце концов, она же не виновата, что она дура.
      Минут через пятнадцать я ее утешил. Я ей все-таки сделал кофе и плеснул туда ложечку успокоительного. И принес водички. И дал чистый платочек - еле нашел. И она потихоньку начала меня слушать. И я попытался еще раз.
      - Я, - говорю, - не буду вас обижать. Честное слово. Просто попробуйте понять обстановку. Я не из вашего мира. Я не служу в вашем гражданском флоте. И мне будет очень тяжело доставить вас домой, даже если вы мне каким-нибудь чудом точно расскажете, где живете. А вы пытаетесь командовать вместо того, чтобы объяснить толком, где вы свой экипаж потеряли.
      Тогда она говорит:
      - У меня тушь не потекла?
      - Не знаю, - говорю. - Кажется, нет.
      Она сходила в капсулу, принесла оттуда такую, знаете, сумочку для всякого женского барахла, достала зеркальце и стала что-то там поправлять у себя на лице. И говорит между делом:
      - Я понятия не имею, что у них там произошло. Они просто ошалели, вот и все. Я терпеть не могу этот космос, эти ваши "прыжки" - меня от них тошнит, но мне очень советовали тот курорт, там совершенно особые условия, климат, сила тяжести - а поскольку он на другой планете, туда просто невозможно было попасть нормальным транспортом. Но мой папочка - а мой папочка президент корпорации...
      - Какой, - говорю, - корпорации?
      Меня уже слегка укачало к тому моменту, но я еще надеялся добраться до сути.
      - Обыкновенной корпорации, - говорит. - Президент корпорации, которая производит что-то такое, связанное, вроде бы, с компьютерами, какие-то там процессоры или что-то в этом роде, но у меня гуманитарное образование...
      - Так, - говорю. - Стоп. Вы начали про экипаж.
      Она смотрит на меня. Я - на нее. И она говорит:
      - Я же сказала - я понятия не имею, какой белены они все объелись. Папочка заказал мне персональный рейс в лучшей транскосмической компании, у экипажа были прекрасные рекомендации, но оказалось, что они просто невменяемые. Этот тип - капитан корабля - мне сказал, что по техническим причинам мне нужно на минуточку пройти в эту капсулу - или как ее там? - а когда я прошла, они ее, я так думаю, просто выбросили за борт. Как вам это понравится? Они же мне даже переодеться не дали!
      Мне это понравилось. Я подумал - если рейс долгий, то я понимаю капитана. Но все-таки не стал делать поспешные выводы.
      Я пошел в капсулу и поискал дубликат бортжурнала. Эдит ходила за мной и давала советы, где искать. Но я эту запись все-таки нашел, несмотря на те советы, и стал ее просматривать, а Эдит комментировала.
      Запись кончалась сообщением информационного центра звездолета о пожаре в реакторе с критическим подъемом температуры. Мне стало ужасно грустно.
      Я понял, что у них там вышло. Они ушли в "прыжок", чтобы взрыв не уничтожил капсулу. Их вышвырнуло в физический космос далеко отсюда, там, где реактор рванул... ну да. Люди чести.
      - Ваш экипаж погиб, скорее всего, - говорю. - Спасая вашу жизнь.
      Эдит на меня посмотрела рассеянно и вздохнула.
      - Да? - говорит. - Ужас. Как вы думаете, эти жулики в транскосмической компании оплатят страховку?
      - Наверно, - говорю. - Куда они денутся.
      - Мое вечернее платье, - говорит, - стоило восемьдесят пять тысяч. Эксклюзив. Тканое серебро и бриллианты. А еще было...
      Тогда я говорю:
      - Я лечу домой.
      - Вы уже выяснили, где Строн? - говорит.
      - Я, - говорю, - лечу на Мейну.
      И пошел в рубку. А она - за мной.
      - Как это - на Мейну?! - говорит. - Где это вообще?! У меня билет пропадет! Мне надо связаться со своим секретарем! Папочка будет волноваться!
      А я уже устал и злился, и думал - пусть говорит, что хочет. Я сел в кресло пилота и стал готовиться в "прыжок", а Эдит остановилась рядом и говорила все громче и громче, про билет, про папочку, про закон и порядок, про бессердечие и беспринципность, про то, что по мне каторга плачет, и про то, что я мог бы заработать хорошие деньги, если бы не был таким упрямым идиотом.
      Но я просто готовил маневр и не слушал. Я ее сильно недооценил. Потому что, когда гипердвигатели уже пошли, Эдит вдруг выдает:
      - Не смейте меня игнорировать, я с вами разговариваю! - и ударяет кулачком по преобразователю.
      И наступает шиздец. Потому что от удара его замыкает.
     
      Мы в "прыжок" провалились на секундочку - нескоординировано и непонятно, куда - а потом нас вышвырнуло в физический мир. Кувырком.
      А рядом оказалась серьезная масса. Планета. И мы прямо из "прыжка" попали в ее атмосферу, а атмосфера оказалась плотная.
      Что тут скажешь... Эдит перестала кричать минуты за три до того, как я отключился. Но я успел затормозить, уже ничего не соображал, но затормозил, а то мы бы, ребята, сейчас уже не разговаривали.
      А момент прикосновения к грунту я не помню. Было очень плохо.
      Первое, что я помню в том мире, это - как все болит. Больше всего болела грудь, но голова тоже болела основательно. А живот и поясница - уже гораздо меньше. Так, на утешительный приз. Но когда я осознал, что у меня все болит, я, точно помню, ужасно обрадовался.
      Я подумал, раз я это чувствую, значит, жив еще. Что, припоминая детали, весьма и весьма большое везение.
      И вот, припоминая эти самые детали, я вспомнил про Эдит. И ужаснулся. И открыл глаза. И увидел, что все намного лучше, чем я думал.
      С одной стороны, она оказалась жива. Что для нее тоже - большое везение, потому что она стояла, когда это все началось. Я боялся, что ее переломало, как соломинку, но она упала между приборными панелями, и ее прижало к полу - а это в подобной ситуации самое лучшее, что вообще могло случиться. А с другой стороны, она была до сих пор без сознания. И это огромная удача, что сперва я очухался, потому что, очнись Эдит первая, она могла бы от ужаса начать что-нибудь трогать или даже - о чем просто думать страшно - попыталась бы оказать мне первую помощь.
      А так - господь явно был на нашей стороне. Так что я спокойно, не торопясь, отскреб себя от кресла, выплюнул кровь изо рта, активизировал аптечку и включил анализаторы внешней среды. И никто мне не мешал.
      У Эдит оказались только множественные ушибы. Даже без сотрясения мозга обошлось. И я подумал, что хорошо иметь такой мозг. Безопасно. Почитал хорошенько диагноз, потом Эдит наколол стимуляторами и переложил в кресло: развернул его поудобнее, чтоб она не свалилась. В стимуляторы добавил капельку снотворного на всякий случай. А потом стал изучать местность, куда меня судьба забросила.
      Что? Почему - злился? На Эдит?! За что? Нет, ребята, тут был мой личный недосмотр. Женщина с таким характером на звездолете - это же опасное стечение обстоятельств. Форс-мажор. Стихия. Я ведь это знал, просто некстати ослабил бдительность. Вот и поплатился. В экстремальной ситуации пилот должен быть очень внимательным - а у меня на борту, когда я подобрал Эдит, образовалась именно такая ситуация.
      А злиться на стихию глупо. К чему? На метеоритный поток, к примеру, или там, на скачки силового поля никто же не злится. Природа - она и есть природа. Она не виновата.
      Ну, так вот. Теперь у меня было время с вами связаться. Просто сколько угодно времени. Но, когда я включил передатчик, оказалось, что нет, к сожалению, такой возможности. И понял я это так, что передающая антенна приказала долго жить. И подумал, что вас, ребята, такое дело огорчит: пропал без сигналов - значит, быстрее всего, мертвый. Но ничего нельзя было сделать. Разве что постараться поскорее вернуться.
      Кресло занимала Эдит; я сел на край приборной панели и стал смотреть. Жутко неудобно, потому что машина стояла криво, но я приноровился.
      В оптике все было темно, и я решил, что в нашем новом мире сейчас ночь, и включать свет отложил до утра. Анализаторы выжили и очень меня порадовали: здешняя атмосфера оказалась кислородно-водородно-азотная со слабой примесью инертных газов. Прелесть, в сущности. Ведь мог быть целиком газовый шарик, например, или нечто с фторной, предположим, или метановой гадостью. Так что вокруг все было хорошо. И в воздухе жили всякие разные микроорганизмы - я порадовался еще и тому, что мир живой, и возобновил нам с Эдит биоблокаду. Радиоактивность, правда, оказалась на порядок выше нормы, причем это не наш реактор течет, а здешний постоянный фон - но где наша не пропадала! Съел полпачки "Антирада", еще полпачки отложил для Эдит.
      Мне самому ужасно хотелось поспать после стимуляторов, но было страшно. Я боялся, что засну, а Эдит в это время проснется. Но меня просто отключало - и я придумал хитрость. Я пристегнул ее к пилотскому креслу, затянул фиксатор, как следует, а замок перетащил почти под сиденье - где ей было бы не видно. Я так рассудил, что она, когда проснется, захочет встать, станет дергаться и ругаться и меня разбудит. Исходя из этого, спать мне надо было прямо в рубке. Я сходил в каюту, вернее, съездил, - коридор так перекосило, что он просто в пандус превратился, - взял оттуда матрас, положил его на пол и улегся спать на этом матрасе. В непосредственной близости от кресла. В том самом проходе между приборными панелями, где Эдит лежала - потому что в любом другом месте матрас выезжал из рубки наружу.
      Но я решил смириться с неудобствами - лишь бы любые звуки, издаваемые Эдит, меня сразу разбудили.
      В экстремальной ситуации лучше перестраховаться.
     
      Расчет у меня оказался совершенно правильным. Потому что Эдит действительно сразу завопила так, что труп бы подняла - я не просто проснулся, я подскочил. Мне приснилось, что врубилась сирена пожарной тревоги.
      Смотрю - она вся розовая от злости, ужасно симпатично выглядит. И говорит:
      - Капитан, что вы себе позволяете?! Выпустите меня немедленно!
      - О чем речь, - говорю. - Сейчас. И - меня зовут Марсэлл.
      Я присел и стал открывать замок. Она спрашивает:
      - А кто вы по национальности?
      - Сын Грома, - говорю.
      - Понятно, - говорит. - У нас на Строне считают, что все Дети Грома сумасшедшие.
      - Ну что вы, - говорю. - Не все. Как можно, чтобы целая раса. То есть, сумасшедшие есть, конечно. Попадаются просто совершенно ненормальные. Представляете, подбирают в открытом космосе всякое разное, что другие выкинули...
      К этому времени у нее руки уже были свободны, и она хотела съездить мне по физиономии. Но я этого ожидал и увернулся. Тогда она говорит язвительно:
      - Я сразу поняла, что вы никакой пилот, Марсэлл.
      - Что поделаешь, - говорю. - Не всем же быть асами.
      - А почему, - спрашивает, - у вас в рубке пол под наклоном? Так же ходить неудобно, - а сама держится за спинку кресла, чтобы не съехать, потому что лежать у нас с некоторых пор действительно намного удобнее, чем сидеть, а стоять вообще проблематично.
      - Это потому, - говорю, - что мы очень некорректно приземлились.
      - На Мейну? - спрашивает. Насмешливо.
      - Понятия не имею, куда, - говорю. - Но точно не на Мейну.
      - Ну конечно, - говорит, - что от вас еще можно ждать... А почему за окном темно?
      - Ночь, - говорю. Сам слегка удивляюсь. Судя по силе тяжести, не должна быть очень большая планета, а ночь все длится и длится. А мы почти девять часов проспали. И вот будет номер, если этот мир повернут к своей звезде все время одной стороной - и не нашей. - Ладно, - говорю. - Это ночь. А вам нужно съесть несколько таблеточек.
      Смотрит на меня, как на овощ бескультурной формы.
      - Вы что, меня отравить решили?
      - Нет, - говорю. - Если бы хотел вас отравить, вколол бы яд, пока вы были без сознания. Чтобы вы не успели начать разговаривать. А эти таблетки - они от радиационного поражения. Тут фон нехороший, надо выпить, а то заболеете лучевой болезнью.
      Тогда Эдит берет коробочку с "Антирадом", как древняя царица - ядовитую змею для суицида, вынимает оттуда одну капсулку, кладет ее в рот - и совершенно перекашивается.
      Я ей протянул стакан с водой, но она капсулу все равно выплюнула.
      - Вы почему мне не сказали, что она такая горькая?! - кричит. - Я это принимать не буду! Ни за что! Меня тошнит! И вообще...
      - Прекрасно будете, - говорю. - А то заболеете лучевой болезнью, а от нее лысеют. Совершенно. Становятся гладкими, как колено. А у вас такие волосы красивые... были...
      И она съела все, что полагается. Мне ее было ужасно жалко - она их жевала и давилась, и плакала горючими слезами, но съела. Я ей за это принес шоколадку, она и шоколадку съела с горя.
      - Ну вот, - говорю, - теперь вы тут выживете.
      А Эдит посмотрела на меня сердито и говорит:
      - Прекрасное у меня тут общество, ничего не скажешь.
      А я пристегнул аптечку и перезаряжаю бластер. А она говорит:
      - Куда это вы собрались, Марсэлл?
      - Надо, - говорю, - взглянуть, куда это нас занесло. И насколько сильно крылья повреждены. Так что я собираюсь выйти.
      Она сделала большие глаза.
      - Ночью?
      - Ну да, - говорю. - А что? Сейчас вот прожекторы включим...
      - Так, - говорит. - Я ночью в чужом мире одна не останусь.
      - Ладно, - говорю. - Как хотите. Можете идти со мной, можете лететь домой одна, маша ладошками, можете даже телепортироваться, если умеете - лично я не возражаю.
      Уперла руки в бедра, сдвинула бровки, покраснела - выпалила:
      - Не смейте так со мной разговаривать! Вы что, издеваетесь?! Вы что?! Я говорю - вы не можете идти!
      - Если будете так мило сердиться, - говорю, - я вас поцелую.
      - Вы, - говорит, - меня не уважаете. Вы не уважаете женщин.
      - Наверное, так, - говорю. - Я - пират, негодяй, подонок всех обществ Галактики, убийца, злодей, подлец и, по секрету вам скажу, сексуальный маньяк. Так что я, пожалуй, пойду, если вы меня больше не задерживаете.
      Тогда она меня просто испепелила взглядом на месте, но не нашлась, что ответить. А я включил прожектора.
      И мы увидали, что у нас в оптике не ночь, а какое-то искусственное сооружение, закрытое сверху и закрытое с боков. И темно, потому что наша машина его пробила, провалилась внутрь и загородила своей верхней частью дыру, которая при падении образовалась в крыше этой штуки. И даже если сверху светло, вниз солнечный свет не проникает.
      А прожектора осветили громадный тоннель с грязными стенками, выложенными, может, бетонными блоками, а может, каменными плитами - издали непонятно. И уходил тот тоннель куда-то вниз и вперед. И выглядел местом очень древним и заброшенным. И я подумал, что строители тоннеля уже лет триста не приходили его чистить, следовательно, он им не особенно нужен и на нас не рассердятся за то, что мы сломали в нем потолок.
      Эдит смотрит на это дело, бледнеет и говорит:
      - Марсэлл, что это?
      - Не знаю, - говорю, - я тут никогда не был. Шахта, коллектор, может, кусок канализации, может, вход в храм местного божества - выбирайте, что вам больше нравится. Тут же нет указателя.
      - Для вас, - говорит, - Марсэлл, нет ничего святого.
      - Это, - говорю, - мы уже обсуждали. А теперь я пойду. У меня нехорошее предчувствие, что крылья наши в очень неважном состоянии. Хоть броня у меня и надежная, но вот навигационные системы могло совсем оборвать при таком-то падении. И, кстати, связи у нас нет. Совсем. Так что надо в темпе действовать.
      Тогда она села, отвернулась, уцепилась за спинку кресла, чтоб не съезжать, пробурчала: "Не могли даже приземлиться, как следует", - и замолчала. А я говорю:
      - Вы не должны ни к чему прикасаться. Под страхом смерти. Понимаете, Эдит?
      - Очень мне надо, - говорит.
      - Может, вас лучше в каюту проводить? - говорю.
      Повернулась и смерила меня взглядом.
      - В каюте вам будет удобнее, - говорю.
      - Опять, - шипит, - хотите меня запереть? Ни за что! - а в глазах плохо скрытая угроза.
      Я понял, что мы так с ней битый час будем пререкаться. И что потом она попытается мне как-нибудь отомстить за мою неучтивость. А получаются у нее такие штуки отлично, и поэтому моему бедному звездолету угрожает окончательная гибель. И страх перед собственной участью Эдит не остановит - не такая она особа. И тогда я сделал вид, что вожусь с приборным щитом, а сам выбрал точный момент и столкнул ее с кресла. Ужасно негалантно.
      На ней пеньюарчик шелковый. А у меня отличное чувство траектории. И все вышло, как по маслу.
      Машина-то стояла боком. И пол под углом градусов в сорок пять уходил из рубки в коридор, а коридор кончался дверью в каюту. Вниз, к трюму и двигателям, у меня люк и лестница - как на всех "Огненосцах". Очень удобно.
      И Эдит уехала в каюту с ветерком, на пятой точке. Дверь на фотоэлементах перед ней открылась, а за ней закрылась. И я слышал, как она там туфельками затормозила.
      Полный порядок. Я заблокировал все линии связи между каютой и рубкой, а потом выключил контроль двери. Хотя, думаю, она в своих скользких туфельках и шелковом пеньюрчике по пластиковому полу вверх, под таким уклоном до двери вряд ли доползет.
      Подготовка не та. Если только не сообразит, как использовать мои личные вещи. Но, похоже, не сообразит.
      Ну, потом, понятно, я сам спустился. Мне все-таки проще - на мне были, натурально, магнитные ботинки, я вчера еще активизировал аварийный контур под полом, когда за матрасом ходил. Подошел к двери - она из-за двери ругается страшными словами. Тогда я говорю:
      - Слушайте, Эдит, там удобства за дверью, дверь открывается вручную. Они, получается, ниже входа в каюту - держитесь за койку и легко туда попадете. Душ принимать не советую, но умыться можно. Кофеварка к столу не прикреплена и где-нибудь там валяется - так что, если найдете банку с кофе и если бисквиты не рассыпались, можете позавтракать. А я пошел работать. Обедаем вместе.
      - Марсэлл! - кричит. - Я вас ненавижу! Вы самая отвратительная тварь во Вселенной! Я бы вас убила своими руками!
      - Вы мне льстите, - говорю.
      И спускаюсь в люк к выходу из машины.
     
      За бортом мне показалось холодно. Но на самом деле, я думаю, просто в разных там подземельях и пещерах всегда зябко и сыро - а тут было отменно сыро и зябко.
      И пахло... как вам сказать? Атмосфера пригодная для дыхания, биоблокада надежная - скафандр только мешает воспринимать запахи и звуки, так что я, ясное дело, не надевал скафандра, только бронежилет. Поэтому запахи этого мира отлично обонялись.
      Пахло плесенью, ржавчиной и живыми существами. Запах живых существ ни с чем не перепутаешь. Он бывает разный, но всегда определенный. Кто-то тут обитал - а это, вообще говоря, всегда тревожно. Мало кто любит чужих, а если и любит, то не всегда так, как самим чужим нравится. В качестве закуски любит, к примеру. Так что я был при оружии, на всякий случай. И при очень хорошем фонарике - темно же. Фонарик из тех, знаете, у которых есть режим подачи сигнала для наблюдателей с орбиты. В крайнем случае, такая штука тоже используется как оружие - и очень славно получается. Сильный свет - вещь мощная.
      Первым делом я, конечно, поизучал наши проблемы и неприятности. Вышло вот что.
      Машина наша в это подземелье криво провалилась. Следящая система вся переломалась, жалко было смотреть - обломки висели, как перебитые крылья. Антенну дальней связи вообще снесло с концами - просто с мясом выдрало. Я все облазил, как смог, и понял, что, в принципе, можно рискнуть взлететь, если стабилизаторы поправить - но только до орбиты. Потому что без ощущал далеко не улетишь - без глаз, без ушей... Надо все монтировать заново.
      Ну, поразмыслил, с чего лучше начать. Запустил пару ремонтных автоматов - чтоб начали потихоньку налаживать стабилизаторы и разгребать обломки - и тут сообразил, что у меня с чего-то спина горит.
      Просто кто-то мне в спину смотрит из темноты.
      А вокруг - тоннель. Или, лучше сказать, горизонтальная, выложенная камнем труба диаметром метров в десять. И уходит эта труба с двух сторон в глухую темнотищу, и из глубины пахнет сыростью и живым. И у меня появляется ощущение, что нечто живое и тихое в этой темноте осторожно шныряет.
      А работающие автоматы шумят, и мне из-за них ничего не слышно.
      На самом деле, ребята, разведывать такие места в одиночку - занятие нервное и неприятное. Кто захочет - тот может тебя окружить или сзади напасть. Как говорится, войдя в чужой дом в чужом мире - чаще оглядывайся. Но мне было ужасно интересно. И я пошел по этой трубе прочь от крыльев.
      У меня был, как я уже говорил, кажется, отличный фонарь, и бластер, который я, кроме летальных импульсов, зарядил еще импульсами, парализующими белковые организмы. Мы ж не звери - не глядя палить на поражение. Так что я был готов к неожиданностям. Не ко всем, конечно, но ко многим.
      Я быстренько сообразил, что труба эта - штука циклопическая. Уходила она в бесконечность с обеих сторон - и от нее с боков отходили какие-то такие тоннельчики. Такой же формы, только уже. А на стенках - бетонных, я хорошенько рассмотрел, во всяком случае, очень похожих на бетонные - периодически попадались металлические пластины с надписями выцветшей краской. И я решил, что, быстрей всего, это отстойник городской канализационной системы или выводная труба, которая ведет к отстойнику.
      А город наверху должен быть очень большим.
      И совершенно мертвым. Причем - очень давно уже.
      Потому что невозможно себе представить живой город с чистыми и сухими канализационными стоками. Все живые существа, к сожалению, гадят.
      А эта система, где все уже давным-давно вымыто дождями и высохло само по себе, она меня на очень грустные мысли навела. О бренности всего сущего.
      И я подумал - если город мертв, то кто же здесь живет? И тут увидел на стене зверя, который удирал от моего света.
      Ночной кошмар Эдит. Я знаю таких существ - интернациональные бытовые паразиты. Только этот таракан был ростом с ладонь и с антеннами длиной в четверть метра. И на вид довольно неприятный.
      Вот как, думаю, уходит слава мира... Цивилизации рождаются и умирают, а тараканы остаются. И вид у них, прямо скажем, процветающий...
      Я шел и предавался грустным раздумьям. О том, что по типу сооружений и по виду письменности, вроде бы, похоже, что жили тут раньше люди, насколько я помню лекции в университете, цивилизация могла бы быть, близкая к индексу "8-А". И еще я думал о подозрительно высоком радиационном фоне. О слишком крупных тараканах. И о том, что надо бы выбраться на поверхность и посмотреть на этот бедный мир, который, похоже, каким-то образом себя угробил.
      Сфотографировать бы это печальное зрелище и показать Эдит. Как пример безответственности так называемых цивилизованных людей.
      Но, несмотря на всю эту депрессивную философию, я все-таки старался сечь обстановку. И вдруг слышу: в боковом проходе возня и писк.
      Причем - возня довольно крупных существ, а писк такой тоненький... Мышиный, в общем.
      Я, конечно, дернулся туда посмотреть. Хотя уже догадывался, что увижу. Крыс-мутантов. Которые тут так же процветают, как и тараканы. Почетное второе место по выживанию.
      Но все равно дернулся. Интересно было подтвердить гипотезу.
      Я побежал, и не учел, что эхо от моих шагов кого угодно распугает. Так что они, натурально, кинулись врассыпную.
      Насколько я заметил, удирали на четырех конечностях. Ага, крысы...
      А одно существо - я уж не посмел его крысой назвать - осталось лежать на полу. И оно смотрело на меня, а глаза у него были круглые, выпуклые и черные. На очень странном... странной... морде лица. Не знаю, как точнее назвать.
      Вот так мы со Старшим Мышом и познакомились.
     
      Когда я подошел поближе, он сделал так: "К-к!"
      Как кашлянул тихонько. Но я понял, что на этот звук надо дешифратор строить. Потому что передо мной просто товарищ по разуму.
      Только не антропоид, а... как бы это сказать... рэтоид, наверное. Крысоид.
      Но раньше, чем строить дешифратор, я Мыша заклеил пластырем. Он истекал кровью, ребята - поэтому не мог убежать. У него были укусы и несколько колотых ран, как от заточки - в опасных местах, шея и грудь. И я его заклеил и накачал теми стимуляторами, которые были у меня с собой - портативный диагност из аптечки выдавал, что организм у него, за небольшими исключениями, напоминает крысиный и человеческий. А значит, наши препараты должны работать.
      Он, похоже, догадался, что я пытаюсь ему помогать, потому что не сопротивлялся, только понюхивал воздух и мои руки и шевелил вибриссами. Они у него росли около носа, как у крысы усы - двумя пышными пучками. Личная локация. Длинные - сантиметров по тридцать, плотные такие, упругие волоски.
      Забавно выглядит. Он вообще ужасно мил. Мышки внешне - обаяшки редкостные. Они меньше людей намного - Старший Мыш ростом с восьмилетку из нашего мира примерно, в свои двадцать, а это у них возраст уже не юный. На двух ногах только сидят, когда делают что-то руками - а так предпочитают бегать или ползать на четвереньках и невероятно ловко. Ладони и стопы у них крошечные, а головы крупные - и череп, вытянутый в нос. А ушные раковины громадные и подвижные. Зубы - ну совершенно как крысиные, и верхняя губа раздвоена. Волосы у них на голове, как у людей, а на туловище - поменьше, чем на голове; еще немного - на руках и на ногах, и между волосинками тоже попадаются вибриссы. И они носят одежду - у Старшего Мыша куртяшка такая была, вроде брезентовой, и что-то похожее на набедренную повязку. И ремень с ножнами - а нож враги у него отобрали и вообще забрали его вещи.
      И еще у мышек есть хвосты. Совершенно крысиные, в чешуйках и редкой щетинке. Очень длинные и очень сильные. И выглядит это поразительно. Я некоторое время просто неприлично пялился на его хвост, но ему, похоже, польстило.
      Я его колол всякими необходимыми веществами, гладил между ушей и говорил что-то такое, что всегда раненым говорят. Ну, вроде там: "Ничего, братишка, держись, сейчас пройдет", - в таком роде. Я же знал, что он смысла слов не поймет, но надеялся, что о цели моих действий догадается как-нибудь. И он догадался - не мешал, спокойно следил. Только когда начал засыпать - занервничал.
      Но у меня получилось его успокоить. И я его унес в звездолет - не так, в конце концов, было далеко, мышки легонькие, как дети, а оставаться с ним в тоннеле мне показалось опасно.
      Во-первых, я догадался, что мышки наблюдали за мной, когда я запускал ремонтные автоматы. А во-вторых, у него тут были враги.
      Я не знал, прав он или виноват. В чужом монастыре со своим уставом не разберешься. Может, на него грабители напали, а он тут уважаемая особа. Может, он последний подонок, а я жандармов спугнул. Я понятия не имел. На них было не написано. Но он же был живой, ребята. Он был один против троих. Ему было больно. А у меня была аптечка. Вот и все.
     
      Пока я его нес, у меня все время было паршивое чувство, что меня ведут. Крысиный хвост.
      Мои шпионы в поле зрения не мелькали и близко не подходили, но я их все время ощущал. Мышки - существа очень тихие, но живые все-таки. Дышат, шуршат чуть-чуть. А слух у меня очень хороший, хотя эхо от шума автоматов сильно мешало разобраться в шорохах. Но я понимал, что за нами следят и что эти, следящие, мне вовсе не друзья. Может, те госслужащие или грабители, которых я спугнул. И замышляют что-то нехорошее. А у меня руки заняты раненым и фонарем.
      Так что я шел все быстрее и быстрее, в конце концов - почти бежал, и когда добрался до крыльев, жутко обрадовался. Дома, слава богу. Сейчас закроемся от всех посторонних и спокойно во всем разберемся.
      Я сгоряча забыл, что у меня в машине тоже экстремально сейчас. Вернее, не принял во внимание. Вошел внутрь, открыл каюту - а Эдит тут как тут.
      - Марсэлл, - говорит, тоном инспектора, - что это у вас?
      Я спустился к койке осторожненько и уложил своего раненого. Эдит его рассмотрела - и как завопит:
      - Крыса! Господи! Какая огромная крыса! Марсэлл, зачем вы сюда крысу приволокли? Вы с ума сошли?!
      Мыш дернулся, но не проснулся. Я при хорошем свете увидел много такого, чего в тоннеле не рассмотрел. Какой он грязный. Как он истощен чудовищно, кости кожу рвут, но при этом все, что осталось от тела - сплошные мускулы. И сколько на нем шрамов. На носу. Выше глаза. Уши рваные во многих местах. Существо для боя. Выживал тяжело, сразу видно.
      И я сказал Эдит:
      - Во-первых, не кричите, пожалуйста. Он ранен, ему поспать надо, чтобы восстановиться. А во-вторых...
      Она уперла руки в бока фирменным жестом и перебивает:
      - Нет, вы мне объясните, Марсэлл, зачем вам понадобилась эта крыса? Ужас какой-то, ненавижу крыс, она грязная, а вы ее на чистое покрывало положили, и какая громадная и мерзкая...
      Я говорю:
      - Разве вы не видите, что на нем одежда? Животные не одеваются, Эдит. Он - разумное существо, местный житель...
      Она топнула ножкой. И говорит с отвращением:
      - Все равно - крыса. Может, дрессированная. Это у вас на Земле Грома привыкли с помоечными крысами возиться?
      - Вот что, - говорю. - Запомните такую вещь, Эдит. У нас в языке слово "крыса" имеет несколько негативный оттенок. Типа "пройдоха". А на мейнском арго "крыса" значит предатель, тот, кто пакостит своим. Поэтому, пока дешифратор не настроим идеально, я вас прошу местных жителей крысами не называть. Пусть они будут мыши.
      Она скривилась.
      - Ничего себе - мыши! Знаете, Марсэлл, если я вижу крысу, я ее так и называю. Я все вещи называю своими именами. Я всегда говорю правду.
      - А я, - говорю, - не всегда. Вот, например, когда вижу злую дуру, иногда обращаюсь к ней "барышня". Этот вид вранья называется "вежливость". Короче, я надеюсь, что мы договорились. Вы варили кофе?
      Дернула плечами.
      - У вас какая-то странная кофеварка. Она не работает.
      Эдит пристроила кофеварку на мой атлас разумных форм жизни, чтобы ровно стояла. Я ее поднял и потряс. В ней зашуршал сухой кофе.
      Я говорю:
      - У нас на Земле Грома, когда хотят кофе, сначала наливают воды, а потом включают кофеварку.
      И она возражает очень логично:
      - Но вы же не велели принимать душ!
      Я вздохнул. Тут ничего нельзя было поделать.
      Потом я готовил еду. Эдит сидела в углу на двух подушках, потому что побрезговала сидеть на койке рядом с крысой. Она мне сказала, что не может передвигаться по каюте, потому что у нее туфли скользят. В сущности, это было и мне, и ей одинаково удобно. Мне - потому что Эдит явно не могла выбраться в рубку без посторонней помощи, а ей - потому что я был просто вынужден теперь помогать ей во всяких бытовых действиях.
      Готовить еду, в частности. Хотя во многих мирах нашей Галактики считается, что это дело особей женского пола. Но, вообще-то, это больше позабавило Эдит, чем меня огорчило.
      Я сварил кофе, сделал бутерброды, нашел пачку бисквитов и открыл банку джема. И когда кофе дошел, я увидел, что Мыш просыпается.
      Начал он с носа. Зрелище. Глаза еще закрыты, а кончик носа уже шевелится и вибриссы уже нацелены на интересующий предмет - на кофейник. А потом он проснулся окончательно, хотя это сложно сделать быстро в таком полузабытьи от лекарств.
      Но он проснулся, посмотрел на меня внимательно и пискнул.
      Ребята, это было что-то! Язык у мышек фонетически очень сложный. Многие звуки произносятся в ультразвуковом диапазоне, слова выговаривать - не для человеческой гортани. Я думал, что строить дешифратор придется дико долго и мучительно из-за этого языкового строя. А он взял чисто - первое же слово.
      Потому что слово было невероятно принципиальным для аборигенов. Исполненным глубокого смысла и мощной эмоциональной энергии. Сакрально значимым. Такие важные вещи ловятся на раз.
      Мыш сказал "еда".
      Глядя на меня. Вопросительно и серьезно.
      - Еда, - говорю. - Ты голоден?
      Попал в десятку. Еще одно очень значимое слово. Мыш издал утвердительный звук. И сел.
      Забавно мышки сидят, не как люди, а как бы на корточках. Собираются в такой комочек и делаются больше похожи на крыс, чем когда-либо. Мышу, наверное, было еще всерьез больно, но он этого ничем не показывал, только смотрел на меня и водил носом. Я дал ему бутерброд.
      Мыш взял обеими руками и сделал какое-то хитрое быстрое движение - вроде маленького прыжка сидя. Повернулся ко мне спиной и стал есть. Чудной местный этикет.
      Эдит на это смотрела с омерзением. Я только надеялся, что у мышек принципиально другая мимика, поэтому Мыш не поймет. Ошибся.
      Они очень чувствительные, мышки. Почти парапсихики в том, что касается эмоций. Все он понял. Но это потом.
      Он был жутко голодный, я видел. Я поставил перед ним блюдо с бутербродами и бисквитов положил - и он съел почти все. Я налил ему сладкого кофе. Подумал, что надо было бы воды - но он вылакал кофе из чашки. Потом посмотрел на меня и принялся чиститься. Лизать ладошки и тереть щеки с вибриссами. Показывал, что закончил обед.
      - Ну что, - говорю. - Ты - в порядке? Хорошо?
      Взглянул на меня, пискнул:
      - Хорошо.
      Контакт как по маслу пошел. Если бы не Эдит, все было бы еще лучше.
     
      Ну что сказать. Словарный запас у Мыша богатством не отличался - образование у него, похоже, было не гуманитарное. Но мы начали разговаривать и оба поняли, что договориться сумеем. На этом "еда" и "голод" дешифратор очень быстро раскочегарился, на удивление.
      Я сел рядом с Мышом, и он как следует меня обнюхал. Я дал ему руки понюхать, потом он меня в нос понюхал, и Эдит на нас смотрела, как на парочку идиотов. Невдомек человеку, что у каждой расы свои любезности.
      Потом Мыш сказал:
      - Ты богатый, - я не понял, утвердительно или вопросительно.
      - Да, - говорю.
      - Много еды, - говорит. - Хорошая еда. Свет в гнезде, жена толстая.
      Лицо Эдит надо было видеть. Она на Мыша посмотрела с ненавистью - я имел дурость подстроить ее дешифратор тоже, на всякий случай. А напрасно.
      - Не жена, - говорю. - Просто самка.
      Мыш ничего не ответил. По-моему, не поверил. Немного подумал и спросил:
      - Как получилось, что гнездо упало сверху?
      Озадачил меня. Я никак не мог придумать, как ему объяснить. Нужно было не только на доступном уровне, но еще и короткими фразами, потому что длинные совершенно не переводились. В конце концов, говорю:
      - Гнездо летает. Гнездо летело. Сломалось. Упало. Это плохо.
      Мыш выслушал внимательно и присвистнул:
      - Плохо. Очень.
      - Почему? - спрашиваю.
      Мыш ткнул меня носом в плечо и сказал речь. И говоря, все время двигался: припрыгивал, подергивал ушами, менял позы - по человеческим меркам, вероятно, темпераментно жестикулировал.
      - Я - Старший. Сын Бойца. Внук Бойца. Сам Боец. Я одиночка. Контролирую тоннель. Маленькие тоннели - до Грязных Вод. Большой Босс против. Большой Босс велел шестеркам - убить одиночек. Будет Большой Клан. Все под ним. Все тоннели - их. Катакомбы - тоже их. Крепость всегда была их. Если одиночки хотят жить - пусть дают еду. Так. Я сказал - нет. Я ушел. Я говорю - могу ходить в тоннель. Большой Босс сказал - тоннель его. Все, что в тоннеле - его.
      - Ух ты, - говорю. - То есть, ты хочешь сказать...
      - Гнездо упало в тоннель, - продолжает. - Шестерки шарят вокруг. Сказали - гнездо Большого Босса. Все, что в гнезде - Большого Босса. Я сказал - я посмотрю. Они сказали - ты умрешь.
      - В смысле, - говорю, - ты или я?
      - Мы, - отвечает. - Мы умрем. Будем едой. Гнездо возьмет Большой Босс. Свет. Двери. Ему нужно - так они сказали. Кто возразит - будет едой.
      Вот так я и определился, на чьей я стороне. Я поразмыслил и решил, что такая крыса, как Старший Мыш, товарищ пирату на сто процентов. Отчаянный парень. И потом: я не знал, кто тут у них Большой Босс - тоже мне крысиный король! - но мне этот тип не понравился заочно.
      Я не слишком люблю тех, кто все норовит подгрести под себя. Мы, Дети Грома, не приемлем диктатуры. Наш девиз - свобода, мир и человечность. А эти святые понятия требуют защиты.
      - Мы не умрем, - говорю. - Мы будем драться. У меня есть - чем.
      - Хорошо, - отвечает. - Драться - хорошо.
      Но сказано это было, по-моему, не очень уверенно.
     
      Эдит все это время слушала. Мне даже показалось, что она выводы делает - лицо у нее приятно выглядело, сосредоточенно. Казалось разумным. Но потом она сказала:
      - Напрасно вы все-таки сюда притащили эту крысу, Марсэлл. У них тут какие-то грязные дела. И знаете, хоть они и говорящие, эти крысы, все равно...
      Это с работающим-то дешифратором!
      Мыш на нее посмотрел молча. И было совершенно непонятно, о чем он думает. У мышек оказалась не просто другая мимика - у них не оказалось никакой. Совершенно неподвижные мордочки. Без мимических мускулов. Мне пришлось долго выяснять, как они выражают свои эмоции - а до того только угадывать.
      Я подумал, что Мыш рассердится или обидится. Не слишком-то мне это нравилось.
      - Эдит, - говорю, - вы недопустимо грубо отзываетесь о разумном существе из мира, куда мы с вами, между прочим, без спроса свалились. Причем - о существе, которое нас пытается предупредить об опасности.
      А она говорит язвительно:
      - Марсэлл, у вас на борту есть крысоловки?
      Я уже хотел рявкнуть, но тут Мыш пискнул:
      - Самка, молчи. Большой, слушай.
      Эдит хотела возмутиться насчет "самки", но я захлопнул ей рот ладонью. И прислушался.
      Акустическое сканирование окружающей местности у меня было включено на всякий случай, и в каюте был дополнительный динамик. Так что мы все это время слушали, как снаружи работают мои автоматы - обломки разгребают, пытаются что-то поправить и все такое.
      Как известно, к звукам привыкаешь, если их долго слушать. Но Мыш обратил мое внимание - и я сразу понял, на что.
      Звуков стало вдвое меньше. Один автомат как будто отключился.
      Мыш говорит:
      - Шум в тоннеле? Машины?
      - Да, - отвечаю.
      Тут он не пискнул, а как-то скрипнул. Что этот звук обозначает на их языке, я так и не знаю: в нашем нет аналогов, зато в языке Эдит, похоже, аналоги нашлись, потому что она густо покраснела.
      Я посмотрел на Мыша.
      - Что-то не так? - говорю.
      - Шестерки, - пищит. - Выключили машину. Взяли себе.
      Вот когда мне стало всерьез неуютно. Я до этого думал, что мышки - цивилизация очень примитивная, возникшая по какой-нибудь случайной причине на обломках цивилизации человеческой. Судил по одежде Мыша, по оружию, по речи - и ошибся. Сообразил, что мышки взломали пароль моего автомата, отлично защищенного мейнского автомата - и неизвестно, что они еще могут делать.
      - Интересно, - говорю. - Старший, как они ее взяли?
      Он почесался, ногой - или это у него задняя лапа - за ухом, очень быстро. И пискнул:
      - Не знаю. Меняли программу. Погрузили и увезли. Не знаю.
      Я сдунул волосы со лба. Ну да. Знаете, что такое "компьютерная мышка"? А вот и не то, что вы подумали. Я молчал - но тут Эдит вдруг осенило. Она переменилась в лице, схватилась за собственные щеки, округлила глаза - и как выпалит:
      - Марсэлл, улетаем отсюда! Сейчас же, немедленно улетаем! Они же так и сюда пролезут, эти крысы! Я бою-усь! Я боюсь крыс, Марсэлл! Они же все жрут!
      Мыш посмотрел на нее внимательно и пискнул:
      - Еда. Самка - еда. Хорошая.
      Обижаться грех, потому что это просто маленькая месть, в надежде, что Эдит поймет, что к чему. Эдит, по-моему, отлично поняла, но не так, как Мыш ожидал, потому что забилась в угол и начала плакать и кричать:
      - Марсэлл, уберите отсюда эту гадость! Уберите!
      Я почувствовал, что устал до смерти. Положение оказывалось все неприятнее и неприятнее, а Эдит умела создавать неудобства даже в ситуации, когда все идеально. Мне надо было пообщаться с Мышом о важных вещах, но из-за воплей Эдит не выходило сосредоточиться - жалко, когда женщина плачет. И пришлось сесть рядом с ней, достать платочек, капнуть успокоительного в кофеек и снова начать ее утешать. Хорошо, что умница Мыш не стал ввязываться, а сидел к нам спиной и чистился. Он постепенно оказывался чертовски тактичным парнем.
      А Эдит всхлипывала, цеплялась за мои руки и бормотала умоляюще:
      - Ну Марсэлл, давайте улетим отсюда, ну пожалуйста! Я слышала, крысы и вправду могут человека сожрать! А вдруг они действительно в звездолет пролезут? Моя мамочка тоже крыс не выносит!
      А я даже не стал ей объяснять, что взлететь прямо сейчас у нас не выйдет, а если и выйдет, то мы застрянем на здешней орбите на веки вечные. Я ее гладил по голове и вытирал ей нос вместе с глазами, и говорил, что все будет в порядке - но я, ребята, в это ни на ломаный грош не верил. Потому что у нас получился контакт с цивилизацией очень толковых существ, которые в разных мирах жили рядом с людьми и к людям во все времена относились вполне определенно.
      Всегда были врагами людей, если уж называть вещи своими именами. Люди их убивали и травили, а они выживали и приспосабливались. И вот теперь, в этом прекрасном мире, у них оказалась прямая возможность взять реванш за все прошлое.
      Людей больше нет, а мышки остались.
      Настроение у меня совершенно испортилось. Я уже ничего не ждал, но Мыш ткнул меня носом между лопаток, когда Эдит немного успокоилась. Я обернулся.
      Мыш сидел на койке, совершенно уморительно скрестив руки перед собой. Как белка.
      - Что ты? - говорю. - Что-то нужно?
      - Большой, - пищит, - я должен. Ты остановил кровь. Дал еду. Я должен.
      Мне захотелось его погладить, но я вовремя вспомнил, что он не животное и это, скорее всего, будет выглядеть неприлично, а может быть, даже оскорбительно. И вообще я смутился.
      - Нет, - говорю. - Ты не должен. Я сам хотел.
      Тогда он сделал маленький прыжок вперед - прямо сидя - и лизнул меня в ухо. Я слегка оторопел, но вовремя сообразил, что у каждой расы свой этикет. И что погладить - это у меня были правильные импульсы, потому что если у каких-нибудь созданий мимики нет, то жесты и прикосновения, вероятно, ее заменяют.
      Он дал погладить себя за ушами. И пискнул:
      - Я тоже хочу. Вместе есть. Вместе драться. Чинить гнездо. Защищать гнездо.
      Да уж, думаю, будем драться. Война мышей и лягушей. Вот интересно, насколько я для них серьезный противник.
      - Я не вижу в темноте, - говорю. - Их много, Старший, да? Шестерок?
      - Много, - пищит. - Вдвоем - мы еда. Будут еще бойцы.
      - Погоди, - говорю, - откуда? Ты говорил - ты одиночка.
      Он свистнул.
      - Я - Старший. Боец. Вторая жена - Сталкер, дочь Сталкера. Третья жена - Нюхач, дочь Нюхача. Четверо детей - взрослые. Дети Бойца, сами Бойцы.
      Эдит, которая снова прислушивалась, хотела что-то сказать с язвительной миной, но я ее перебил.
      - Старший, - говорю, - почему "вторая и третья"? А первая?
      И тут, ребята, он первый раз сделал что-то совсем как человек. Он по-человечески тяжело вздохнул. И пискнул:
      - Первая. Старшая. Боец, дочь Бойца. Любил. Трое детей. Всех съели. Шестерки Большого Босса.
     
      Я разговаривал с Мышом долго. Только отдал приказ автомату подняться на борт и задействовал противоугонку на полную мощность. И занялся контактом вплотную. По бортовому времени кончился день, наступил вечер, а мы все разговаривали. Эдит сначала слушала, потом устала, начала раздражаться и капризничать - и, в конце концов, заявила, что хочет есть. Мыш издал презрительный звук и сказал мне, что моя самка слишком много ест, что ее выгоднее съесть, чем кормить - и это им с Эдит взаимных симпатий не добавило. Но обед я все-таки приготовил.
      Мыш в этот раз почти не ел, посвистывал и нервно чистился. Я уже научился различать, как он чистится по необходимости, как - из вежливости, а как - на нервной почве: движения совершенно разные. Он беспокоился о своем гнезде, Мыш. И его совесть мучила, что он тут ест, а его жены с детьми сидят голодные.
      Прожорливость Эдит его раздражала. А она его нарочно бесила - мазала галеты джемом в три слоя и капризничала, что в концентрате мало пряностей. Будто не понимала, что это очень скверный поступок - так себя вести перед носом у того, кто долго голодал.
      Впрочем, она действительно не понимала. В чем другом, а уж в еде у нее никогда недостатка не было. Ее батюшка же президент корпорации, она изволила кушать только нечто вкусное и полезное, диетическое, чтобы фигуру не испортить. И уж что ее совсем не занимало, так это мышиные проблемы.
      А еда в этом мире, жестоком до предела, была проблемой. Еще какой.
      Мой друг Мыш, конечно, не занимался историей профессионально. Но его вторая жена происходила из гнезда Сталкеров - а так называли мышек, которые промышляли, выходя из системы подземных коммуникаций на поверхность, в мертвый город. Его жена видела много интересного и кое о чем ему рассказала.
      И ему вполне хватало информации, чтобы изложить мне взгляд на происхождение мира. Мышиного мира, я имею в виду. Выглядело это так.
      В незапамятные времена мышки были намного мельче и слабее, а миром правили Большие. Антропоиды, наверное, потому что Мыш уточнил: "Большие, как ты". Большие заняли всю Крышу мира своим городом, который мышки воспринимали, как одно огромное гнездо. В подчинении у Больших состояли все природные силы - электричество, атом и все такое - и эти вещи Мыш тоже называл своими именами, ибо в принципе понимал, что они собой представляют. Между Большим и Малым народом шла вечная война - мышки жили внизу, в шахтах, тоннелях и прочих подземных постройках, сделанных Большими, а те всеми силами старались выгнать с собственной территории чужаков.
      И так длилось до часа "ч", который Мыш назвал "Светящаяся Смерть". Была тут у них глобальная атомная война или какая-нибудь другая всемирная катастрофа - он не знал. Но почти все Большие сразу погибли, а те, кто умудрился выжить, болели и вырождались, а в конце концов вымерли совсем.
      Множество мышек тоже погибло. Но с уцелевшими начали происходить изменения к лучшему. Малый народ стал крупнее, сильнее и умнее, чем раньше. Сначала-то было очень много пищи, которая осталась от Больших - "хорошая еда", как уточнил Мыш, - и его сородичи процветали, размножались и строили собственную цивилизацию. К тому же мышки жили все дольше и дольше, некоторые долгожители из них начали даже доживать лет до сорока местных. А потом мир стал меняться.
      Что-то случилось с Большим Светом - с солнцем, наверное. Я думаю, катастрофа повредила что-то в атмосфере, и солнечная радиация добавилась к общему, и без того задранному фону. Поэтому мышки, выходившие на поверхность днем, теперь заболевали и гибли. От лучевой болезни, наверное, потому что Мыш сказал - "от порченой крови". Вдобавок, выжившие растения, которые поначалу разрастались очень пышно, тоже постепенно пропали, кроме, быть может, лишайников и грибов, а от всего животного мира остались только мутировавшие насекомые.
      Вот тогда слово "еда" у них и стало сакральным. Потому что начался Голод с большой буквы.
      Мышиные кланы, всегда слегка воевавшие за сферы влияния и за власть, схватились не на живот, а на смерть за пищу. Подземный мир делили и переделили, имея в виду места скопления насекомых и места, где что-нибудь росло. А когда стало совсем туго с продовольствием, охотиться принялись и на себе подобных.
      Каннибализм у мышек так жестко, как у людей, никогда не запрещался. А в создавшемся положении у них осталась одна-единственная заповедь: "Кто смел, тот и съел". Что относительно спасло положение, так это только их способность размножаться: у одной мышки за жизнь детенышей рождалось тридцать-сорок, а выживали двое-трое.
      Печальный мир.
      Излагая эту грустную сагу, Мыш ни одной секунды не сидел спокойно. Я уже тогда подумал, что все эти маленькие прыжочки, дерганье ушами, поднимание хвоста, почесывание и шевеление носом имеют какой-то дополнительный смысл, который нельзя перевести на человеческий язык. Эти мелкие движения, по-моему, сильно раздражали Эдит; в сущности, можно понять, что тяжело воспринимать смысл речи, когда собеседник вертится - но не в данном же конкретном случае!
      Впрочем, не это главное.
      Когда он закончил рассказывать, я спросил:
      - Что будем делать?
      Мыш задумчиво почесался и отвечает:
      - Я уйду. Позову своих. Ты жди. Думай, как починить гнездо. Слушай.
      - Мне, - говорю, - не лучше пойти с тобой?
      Он ткнул меня носом в плечо.
      - Нет. Ты не пройдешь. Там узко. Нож есть?
      - Да, - говорю.
      - Хорошо, - пищит. - Дай.
      Я ему дал отличный нож с комплектом лезвий и несколько пачек витаминного концентрата. На прощанье он меня понюхал в нос и несколько раз лизнул. Я его погладил в ответ - надеясь, что это адекватно выглядит по здешним меркам.
      Мне не хотелось, откровенно говоря, его отпускать - но привести его семью сюда, похоже, было нужно нам обоим.
     
      По нашим бортовым часам уже поздний вечер был, когда Мыш ушел, но Эдит не спала. Во-первых, она выпила многовато кофе, а во-вторых, ей слишком хотелось сделать мне выговор.
      Только я вернулся в каюту, как она тут же заявила:
      - Вы невыносимый человек, Марсэлл! Слушаете какую-то поганую крысу, а человека не слушаете!
      - А что вы, человек, - говорю, - хотите сообщить принципиально интересное?
      - Я уже сказала, - говорит. - Нужно срочно улетать отсюда, а не разговаривать с крысами. Что вы там сломали в этом своем звездолете?
      - Передатчик и следящую систему, - говорю. - И вдобавок, мы не стоим на грунте, а почти что висим наискосок, касаясь пола этого тоннеля одним амортизатором из трех. Потому что застряли в сломанном потолке. Понимаете?
      Она посмотрела на меня с неприязнью. И говорит:
      - Я домой хочу. Сейчас же. Мне все это уже надоело. А вы, вместо того, чтобы заниматься делом, расспрашиваете тут говорящих крыс о смысле жизни, - и повысила голос: - Вот что вы расселись?! Думаете, все само починится?!
      Я немного подумал и понял, что в чем-то Эдит права. Самое лучшее - поскорее все закончить. Но автоматы нельзя оставлять без присмотра, чтобы мышки не взяли их себе, поэтому нужно выходить и все самому налаживать.
      Не слишком большое удовольствие, но придется.
      - Утром начну работать, - говорю. - Сейчас уже спать пора.
      И Эдит тут же выдает приказным тоном:
      - Отправляйтесь спать в рубку. Не надейтесь, что я буду тут с вами ночевать на одной постели.
      Я пожал плечами и пошел в рубку. Убавил в каюте свет, дверь закрыл. Только собрался как-нибудь устроиться в кресле, чтобы с него не съезжать - слышу, как Эдит кричит:
      - Марсэлл, идите сюда!
      Пришлось вернуться. Смотрю - она чуть не плачет.
      - Марсэлл, - говорит со слезами в голосе, - как вам не стыдно! Мне же страшно одной, в темноте, койка какая-то кривая и слышно, как там вокруг эти звери бегают! А вам все нипочем - бросили меня и ушли!
      Я выровнял койку, как смог. А Эдит всхлипнула и говорит:
      - Ну что вы ведете себя, как неживой?!
      Я понял это так, что уже можно начинать вести себя, как живой - и начал. Не лишено приятности, хотя и в этих вещах Эдит оказалась особой совсем без фантазии. Но она была очень милая и тепленькая и потом быстро заснула. Только и успела сказать, что мы, Дети Грома, в интимных делах только о себе и думаем, а вот у них на Строне мужчины нежные.
      Я еще успел пожалеть нежных мужчин со Строна, засыпая.
     
      Зато следующим утром Эдит спала так крепко, что даже не проснулась, когда я встал с койки. Хотя койка в моей машине очень узкая и на двоих не особенно рассчитана - постоянной подружки у меня не было, а если бы и была, я б не таскал ее с собой в бои и походы. В общем, я встал тихонько, плеснул воды в физиономию, съел что-то условное и пошел заниматься делом, оставив для Эдит кофе и завтрак.
      У меня самого здешнее положение с пищей отшибло аппетит напрочь.
      Я вооружился потеплее перед тем, как выйти. А снаружи установил пару датчиков, фиксирующих движение дальше зоны работ - и только потом уже запустил автоматы. Сам вскарабкался на борт, поближе к сорванному локатору, и начал тестировать то, что от него осталось.
      Через час примерно сигнализация сработала. Причем движущийся объект не смылся в темноту, как только я его обнаружил, а остался сидеть на освещенном месте.
      Он не походил на Старшего Мыша даже издали - Мыш-то был серый такой, вернее, бурый, а этот - почти черный. И помельче. И держался очень смело - сел, скрестив руки, и принюхивался. Я подумал, что он вряд ли из шестерок Большого Босса, а может быть, даже родич Мышу - но ошибся.
      Этот чужой очень внимательно наблюдал, как я спускаюсь. А когда я стал подходить, он весь напрягся, но не убежал. Дал себя рассмотреть.
      Волосы у него на голове выглядели, как грива - длинные, и он мне показался намного тощее Мыша, просто непонятно, в чем душа держалась. Какая-то брезентовая хламида на нем едва не рассыпалась от ветхости - и никакой другой одежды. И ни ножа, ни другого оружия у него не было. И он пискнул:
      - Большой, все хорошо, - и показал пустые ладошки, будто знал, что люди так делают.
      Редкостная умница.
      Я подошел поближе, присел на корточки и дал ему руки понюхать. Если начинаешь контакт с чужой расой - надо принимать их правила игры, ничего не поделаешь. Он меня очень деликатно обнюхал, как полагается по местному этикету, и в нос понюхал аккуратно, не прикасаясь. И я сделал вид, что тоже его нюхаю, хотя он не пах, на мой взгляд, ничем, кроме здешнего подземелья.
      - Здравствуй, - говорю. - Я - Большой, Боец. А ты кто?
      Он посмотрел на меня и потер за ушами. И присвистнул.
      - Я, - пищит, - Поэт, сын Сталкера. Пришел говорить. Не драться - говорить. Будешь говорить?
      Хорошо представился. Я чего угодно ожидал, откровенно скажу - но не того, что со мной придет беседовать мышиный поэт. Это меня потрясло. Мышиная цивилизация вообще поражала своей многогранностью. Я совсем забыл, как перед выходом из корабля заряжал пистолеты и проверял бронежилет. Я думал только, сумею ли оценить мышиную поэзию по достоинству, если мой гость надумает читать мне свои произведения.
      Я понюхал его в нос так светски, как смог.
      - Я рад, - говорю. - Мне лестно. Зайди в гнездо. Поговорим.
      Поэт взволнованно подпрыгнул и почесал щеку. Очень хорошо дал понять, что ему страшновато. Я даже подумал, что он откажется, но настоящие таланты отважны - он вприскочку подбежал к люку и остановился. Пискнул:
      - Я пойду. Мне интересно.
      По наклонному коридору нашему гостю было тяжело подняться, потому что у него... чуть не сказал "лапки"... ноги скользили. Я его поднял поперек живота и донес до каюты; мучился собственной бестактностью, но Поэт оказался существом демократичным. Он даже взъерошил мои волосы - в этом мне показалось что-то от высших приматов, явно дружеский жест, во всяком случае, доверительный.
      Дверь в каюту открылась, а за дверью Эдит ела ванильные коржики.
      Я сразу поставил Поэта на пол и сказал:
      - У меня есть еда. Ты голоден?
      Вопрос был ритуальный, и ответ был ритуальный - утвердительный писк. Поэт выглядел голоднее Мыша - богема и в лучших-то мирах досыта не ест. Я забрал у Эдит тарелку с коржиками и придвинул ему. Поэт по правилам здешнего хорошего тона повернулся к нам спиной и принялся их грызть. А у Эдит сделалось такое выражение лица, будто я из собственного извращенного удовольствия заставляю ее жевать ношеные носки. Она воздела руки и возопила:
      - Марсэлл, ты же собирался что-то чинить! А сам опять с кры...
      Но я ее перебил и поймал ее "крысу" на подлете.
      - Эдит, - говорю, очень серьезно, - ты ставишь меня в неловкое положение. Этот господин, который оказал нам честь и нанес визит - представитель здешней богемы, гуманитарий, как и ты. Он пришел побеседовать - а ты затеваешь ссору. Нехорошо.
      У Эдит лицо вытянулось и глаза округлились. Она еле выговорила:
      - Богема?!
      - Не веди себя вульгарно, дорогая, - говорю. - Лучше налей нашему гостю кофе. И сахару положи ложек пять. У них очень непросто с продовольствием, как ты помнишь.
      И это сработало. Все-таки этикет у так называемых "цивилизованных людей" накрепко в мозги впечатан и на ключевые слова они реагируют, как компьютер - на ввод правильной команды. Поэтому Эдит налила кофе, и положила сахару, и размешала, и поставила перед Поэтом чашку на блюдце. Даже запахнула пеньюарчик и принялась тщательно поправлять прическу, даже свою сумочку с тушью-помадой достала - потому что Поэт ей теперь был не "крыса", а "коллега".
      С "цивилизованными" всегда так. Им кодовое слово важнее, чем живое существо. Но тут ничего не поделаешь и по-человечески не объяснишься - просто нажимай на нужные рычаги, и будет результат. Тоскливо, но действенно.
      Я отметил, что Эдит меня слушает, и говорю:
      - Скажи, Эдит... видишь ли, раньше у меня как-то не было подходящего момента спросить, какая у тебя, собственно, профессия, а теперь очень хорошо бы это узнать.
      Она задрала подбородок и сообщает:
      - Я - искусствовед.
      - Это, - говорю, - нам повезло. Потому что наш гость - Поэт. Надеюсь, ты поможешь мне беседовать компетентно.
      И тут я впервые увидел, как Эдит краснеет. Она спрятала помаду, и потупилась, и сказала очень скромно:
      - Откровенно говоря, Марсэлл, с крысиной поэзией я раньше как-то не сталкивалась.
      - Это ничего, - говорю. - Профессионал должен быть ко всему готов - если он профессионал высокого класса. А ты сама хвасталась образованием.
      Тем временем Поэт поел и принялся церемонно чиститься. Заложусь, ребята, он действительно был местным аристократом духа. Мыш чистился очень просто и грубовато, как и полагается бойцу и охотнику - Поэт гламурно вылизывался между пальцами и тер за ушами.
      Я потом узнал, что за ушами - это очень непросто. За ушами - это эстетика, шарм и пикантность, особенно когда двумя руками сразу. Высший пилотаж светского тона и хорошего вкуса. А щеки под вибриссами - это простое выражение благодарности. Обычная такая домашняя вежливость.
      Но дешифратор, разумеется, не берет такие тонкости. Я потом много думал, что орлу Простора нужна не такая примитивная машина, а дешифратор, который используют профессиональные контактеры - он громадный, в рюкзаке еле умещается, зато уж берет все исходящие от субъекта контакта оттенки информации в любом виде.
      Кто бы создал такую вещь поминиатюрнее... Но неважно.
      Потом Поэт повернулся ко мне. Сидя в "позе белки", что означает у его народа открытость и признательность.
      Я сел рядом.
      - Что, - спрашиваю, - тебя интересует?
      Он задумчиво ткнул меня носом и свистнул:
      - Искусство Больших.
      Я стал думать, как с ним объясниться. Об искусстве дьявольски тяжело беседовать короткими фразами и однозначными словами. Эдит смотрела на меня надменно - и, разумеется, рта не раскрыла, чтобы помочь.
      В конце концов, говорю:
      - Я не готов. Мне нечего показать. Я Боец.
      Поэт фыркнул. Звук досады.
      - Не надо показывать. Дай послушать.
      Эдит говорит:
      - Вы хотите послушать стихи?
      - Да, - пищит. - Стихи, музыку. Музыку Больших. Есть легенды. Говорят, остались записи. Говорят, Большой Босс слышал. Говорят, восхитительно.
      Тогда я говорю:
      - Эдит, почитай пока нашему гостю стихи, а я пойду в рубку и в базе данных пороюсь. У меня записи музыки есть. Надо найти что-нибудь классическое и дать послушать Поэту.
      Эдит снисходительно кивнула, а Поэт повернулся к ней и весь вытянулся в струнку - приготовился внимать. Я выскочил из каюты очень поспешно, чтобы не хихикнуть.
      Потом я, вместо того, чтобы заниматься наблюдением за ремонтными автоматами и тестированием оборудования, полчаса искал в памяти у своего компьютера музыку, соответствующую случаю. Пока не нашел дивную запись - что-то такое с флейтой, скрипкой, колокольчиками, старинное, нежное и очень хорошо людей характеризующее.
      Но ставить сходу не стал, чтобы не помешало Эдит с Поэтом стихи читать. Пошел сперва их предупредить.
      У них в каюте был жаркий диспут на тему "Оптимальный способ донесения стихов до широких масс". Эдит раскраснелась, размахивала руками и доказывала, что для стихов, напечатанных в книге, вообще не важно, с какими там жестами автор их творил. Поэт возбужденно подпрыгивал, ерошил вибриссы, дергал ушами и возражал, что способа адекватно воспроизводить стихи - кроме исполнения их Менестрелем - еще не придумано. Знаки, буквы - для технарей. Буквы - для формул, не для высокого поэтического слога. Ну как возможно записать подрагивание кончика хвоста, соответствующее бессмертной строке: "Слижи с моих ног боль тяжелой дороги"? Ведь в правильном акценте - половина смысла, а в записи, лишенной акцентов, смысл во многом утрачивается.
      - Большие, - пищит, - переоценивают звук. Мы организуем пространство. Мы отражаем движения души. Душа движется вместе с телом.
      Для меня это уж слишком высоко, хотя и любопытно, конечно. Я тихонько кашлянул и говорю:
      - Не помешаю?
      Они ко мне обернулись. Эдит говорит со странной миной:
      - Знаешь, Марсэлл, он - последователь авангардной поэтической школы. Считает, что сонет может быть составлен, видишь ли, в четыре писка. А по их классическому канону полагается пять. И это считается очень серьезным шагом вперед. Видишь ли.
      А Поэт изящно почесал под глазом и пискнул:
      - Стихи Больших - длинные. Звук и смысл хороши. Весьма. Только долго. Трудно воспринимать. И Менестрель не двигается. Жаль.
      А Эдит кивнула и говорит:
      - Надо их стихи записать на видео, как Поэт их читает. Своеобразно, такого у нас никто не слышал. Если я соберу видеозаписи и привезу на Строн, они в моду войдут, я чувствую. Знаешь, Марсэлл, на этом можно бешеные деньги заработать - крысиные сонеты. Все с ума сойдут.
      Но Поэт скептически ткнул себя носом в живот. По-моему, он не был уверен, что люди могут понять все поэтические тонкости правильно. Я тоже не был уверен, - во всяком случае, в жителях Строна, - и потом, как-то мне не очень понравилась постановка вопроса. И я решил закрыть тему.
      - Ладно, - говорю. - Видео - потом. Музыку слушать будете?
      Эдит зевнула. Поэт нацелил на меня вибриссы и нежно свистнул:
      - Большой, я должен.
      Это прозвучало ужасно трогательно. Я погладил его по голове и включил проигрыватель.
      Ребята, мышки - самые потрясающие слушатели музыки в нашей части Галактики.
      Поэт просто превратился в статую самого себя. Его уши развернулись. Он почти перестал дышать, честное слово. Музыка очаровала его до экстаза, и слезы восторга скатывались по его мордочке и повисали на вибриссах. Это было так трогательно, что я сам чуть не прослезился. Но по-настоящему удивительное еще впереди.
      Я подумал, что наружные звуки могут помешать Поэту наслаждаться нашей классикой, и выключил прослушивание шумов снаружи. И, наверное, случайно или, как говорится, автоматически врубил наружную трансляцию, но сам этого не заметил.
      Минуты три я наслаждался вместе с Поэтом - Эдит, похоже, классика Земли Грома не особенно нравилась. А потом спохватился - вот сейчас, думаю, когда ни шума автоматов, ни сигналов детектора движения мне не слышно, коварный враг как раз подберется и напакостит. И я тихонечко вышел из каюты, дверь за собой прикрыл - и выбрался из звездолета проверить обстановку.
      Обстановка была - дай Бог.
      Ремонтные автоматы замерли около груды обломков, и их никто не трогал - всего-навсего отключили, чтоб они не шумели. Пятый концерт для скрипки Р-Лэнса наполнил тоннель, как зал в консерватории - акустика оказалась неописуемая. Мощные прожектора освещали все вокруг, как сцену - а на сцене, против всех правил, сидели зрители. В смысле - слушатели.
      У меня защемило сердце. На меня никто не обратил внимания. Они сидели, насторожив уши, с одухотворенными мордочками, у многих - мокрыми от слез. Они замерли от восхищения - и только время от времени кто-нибудь из них очень тихо, чтобы ни в коем случае не нашуметь и не помешать, осторожно ступая, подбирался поближе к динамику.
      Я никогда в жизни не видел ничего подобного.
      Это были боевики Большого Босса, крупные, довольно-таки сытые и сильные, в чем-то вроде жилетов из прошнурованной кожи - по-моему, мышиной - и таких же набедренных повязках, вооруженные кинжалами во вшитых в одежду ножнах и огнестрельным оружием в кобурах на животе. Это была, я думаю, разведка Большого Босса - пяток гибких созданий с написанным на всем теле интеллектом. И наконец, в сторонке, подальше от самого яркого света сидел Старший Мыш в окружении пары мышек в каких-то вязаных рубахах и нескольких юных, скудно одетых мышат, худых и отчаянных, выглядевших, почему-то, гораздо серьезнее, чем боевики. И вся эта пестрая компания была очарована музыкой совершенно одинаково. Они, похоже, в высоком эстетическом наслаждении забыли и о давней вражде, и о приказах, и об опасности.
      Я никогда не встречал больших меломанов, чем мышки. И тогда, увидев, как они слушают музыку, грустно подумал: как жаль, что во всех цивилизованных мирах тонкие ценители искусства всегда друг друга жрут... неужели не в силах человеческих это исправить?
      Но вопрос показался мне философским до неприличия и, пожалуй, риторическим. Я стал с ужасом ждать, когда запись закончится.
      Потому что было понятно, что примирило их высокое искусство только на время.
     
      Но надо отдать должное мышиному эстетическому чувству - оказалось, у мышек есть что-то такое... может, рудимент совести, может, зачатки благодарности. Потому что они не разодрались сразу, как только музыка смолкла.
      Правда, шестерки Большого Босса основательно просекли обстановку, насторожили уши и ощетинились. А семейство Большого Мыша сомкнулось в компактную группу и явственно приготовилось к рукопашной. Но серенький интеллектуал с крученым шнурком на шее свистнул на боевиков и запрыгал ко мне, выгибаясь дугой, немного боком - очень выразительно, только я еще не знал, что такие жесты выражают.
      А я спрыгнул со ступенек. Он отпрыгнул в сторону и пискнул:
      - Разговаривать. Не убивать.
      И присел, протянув руки.
      Ну что ты будешь делать!
      Большой Мыш ко мне подошел - просто подтек по полу, как только настоящие крысы умеют, и все его семейство просочилось следом. Боевики их проводили носами, но не шевельнулись - так что дамы и дети Мыша без помехи уселись с двух сторон от меня, как почетный эскорт, а сам Мыш попрыгивал рядом со мной мелкими прыжочками. Потрясающая пантомима, только совершенно непонятная.
      Я погладил Мыша между ушей - все смотрели на мою руку - а потом сказал серому:
      - Говори. Я слушаю.
      Серый облизал ладошку и потер кончик носа. И сделал несколько шагов, чтобы меня понюхать, но Мыш сделал "к-к" - а это значит: "отвали, не трогай".
      Серый смутился и сел. И свистнул в сторону:
      - Я Разведчик. Служу Большому Боссу.
      Мыш кашлянул презрительно и отвернулся почесать около хвоста - два боевика подпрыгнули боком, но снова сели. Нас, похоже, почему-то нельзя было просто атаковать. Разведчик вздохнул и пискнул:
      - Музыка хороша. Большой Босс любит. Дай. Большой Босс обменяет твою жизнь на музыку.
      Я почесал бок, демонстративно, как смог. Они оценили.
      - Моя жизнь, - говорю, - так при мне и будет. И их жизни. Пошли вы...
      Разведчик начал увлеченно чесать живот. Зато боевик, бурый, кудлатый, весь в рубцах, пискнул:
      - Я тебя съем. Много мяса. Надолго хватит.
      И начал медленно ко мне подходить - а его коллеги присоединились. Тогда я сказал:
      - Я вас убью, а мясо брошу. Пусть ест, кто хочет. Ясно?
      Они остановились. И Разведчик пискнул:
      - Отдай записи. Почему не хочешь? Отдай - и все живы.
      - Отдайте мой ремонтный автомат, - говорю. - Воры.
      Они приосанились. Похоже, у слова "воры" тут положительная эмоциональная окраска. Разведчик даже пискнул:
      - Украли хорошо. Взломали пароль. Отключили защиту. Умные, - со скромной гордостью.
      - Ну да, - говорю. - Теперь ничего не дам. Ни еды, ни музыки. И буду тут жить и чинить гнездо. Пока не захочу уйти. Ясно?
      А дальше мне оказалось проще с боевой готовностью - я просто скинул бластер с плеча, а им пришлось лезть в кобуру. И поэтому они проиграли.
      Просто потому, что я человек, а не их сородич, и руки у меня к оружию более приспособлены. А что такое оружие, мышки хорошо знали. И тихо ушли в тень, не пытаясь затеять перестрелку. Я так понял, что теперь они решили заставать меня врасплох.
      Печально. Зато мой товарищ Мыш два раза лизнул меня между пальцами и пискнул:
      - Все в порядке. Будет караул. Будет ремонт. Все будет.
      - Да, - говорю. - Все будет. И даже ужин будет.
      А сам ужасно радовался в тот момент наличию на борту синтезатора белка - и думал, что в случае чего я им еду сооружу из любой местной неорганики, в неограниченном количестве. И мои друзья немножко поправят себе здоровье.
      На тот момент я еще глобально не мыслил.
     
      Эдит и Поэт перепугались совершенно одинаково. Только обозначили свой испуг разными жестами.
      Эдит вскочила на койку с ногами и завизжала, а Поэт молча прижался к стенке всем телом, и мордочкой, и ладонями, будто хотел в нее спрятаться.
      Я сказал:
      - Не надо нервничать. Это наши друзья. Они будут нас защищать.
      На Поэта это произвело более выраженное впечатление. Он спустился на пол и стал обнюхиваться с Мышом и его командой. А Эдит сделала убитое лицо.
      - Марсэлл, - говорит, тоном "горе мое", - ну неужели так необходимо было набирать сюда битком этих кр... мышек? Что, снаружи никак нельзя было договориться?
      - Нет, - говорю, - дорогая. Не знаю, как на Строне, а у нас, на Звезде Грома, друзей приглашают в дом. А наш дом в настоящий момент заменяет этот звездолет.
      Эдит посмотрела на меня неизъяснимо.
      - Марсэлл, - говорит, - иногда я тебя ненавижу.
      - Я тебя тоже люблю, - говорю. - Ребята, располагайтесь. Сейчас я еду принесу.
      И все это общество меня проводило за дверь движениями носов.
      Ребята, я понимаю, что я вас уже задолбал рассказами про мышиные обеды - но вы поймите, невозможно по-настоящему постичь эту культуру, если не учитывать их отношение к еде, любви, стихам и музыке. Да - и к дракам. Это у них просто киты, на которых мир стоит. Или черепахи, не знаю.
      Ибо Поэт был принят семейством Мыша очень хорошо - именно потому, что он творил стихи. А я был связан с двумя другими святыми вещами - едой и музыкой. Мыш теперь охранял не только мою особу - из чистой дружбы. Он теперь помогал мне сохранить Музыку - это, по-моему, наполняло его миссию другим, высшим смыслом. Он ведь тоже слушал там, около звездолета - и сказал мне: "Большой, это чудо. Мы были счастливы". Так что Мыш ужасно торопился наружу - патрулировать местность. И буквально через десять минут - только перекусив - он и его старшая жена в сопровождении двух старших мышат, самца и самочки, отправились патрулировать окрестности.
     С остальными я познакомился поближе.
      Младшая жена - дочь Нюхача - на мой человеческий взгляд показалась изящнее, чем старшая Сталкерша. Хорошенькая такая мышка, серенькая, некрупная, с большими ушами, с остреньким носиком, волосы коротко обрезаны, зато вибриссы очень густые и длинные; в общем, как бы мы сказали про женщину, сплошная нервная утонченность и изысканность. Старшая - та крупнее, жестче, бурая, волосы жесткие, и мордочка жестче, и уши почти всегда прижаты. И шрам на голове, от уха до щеки. Чувствуется, что сильная и отважная, а мужу скорее товарищ и соратник. Я ее зауважал невольно.
      Мышу вообще повезло с семьей. Его подруги общались с ним так мило... волосы разглаживали, уши вылизывали, обнимали при любой возможности... эх. Когда Нюхачка его лизала в щеку и чесала за ухом, молча, с тихой нежностью - я почти жалел, что я - человек. Очень на них было приятно смотреть.
      Она ведь уже долго замужем. А Сталкерша и того дольше. У них уже мышат много. У Сталкерши - два выводка было, и у Нюхачки - один. Но они его до сих пор по-настоящему любят, и не делят, и не дерутся, и сцен не устраивают... Мышки, по-моему, вообще не знают ревности. Наши бы так.
      А мышата, особенно маленькие - прелестнейшие создания на свете. Только все тянут.
      Я с ними посидел минут десять - эти десять минут они меня изучали. Во все детали моего костюма тыкались носами, открутили все пуговицы, до которых можно было достать, отгрызли часы и попробовали на зуб бронежилет. Потом слегка потеряли ко мне интерес - и я пошел наружу, смотреть, как там работа идет, и заканчивать тестирование. Маленькие мышата в это время затеяли возню между собой, а старшие отдыхали, обнимались и чистили друг друга.
      Диву дашься, какие они ласковые существа, мышки.
     
      Я проработал спокойно часов шесть. За это время никто со стороны не мешал, я успел закончить с локаторами, а автоматы почти разгребли обломки. А потом наступила смена мышиного караула, и я вместе со Старшим Мышом и Сталкершей пошел передохнуть.
      И мы все вместе застали в звездолете абсолютный кавардак.
      В каюте все было даже больше вверх дном, чем сразу после посадки. Эдит сидела на койке с ногами, плакала навзрыд и бранилась ужасными словами. Маленькие мышата расшугались по углам, и у них там происходила какая-то тихая деятельность, а старшие спокойно, деловито и не торопясь, доедали у двери в санузел мой ксенологический атлас.
      При виде всего этого со мной приключился приступ неконтролируемых эмоций. Я смог начать утешать Эдит и выяснять, в чем тут дело, только когда отсмеялся немного. И Эдит, обнимая меня и ругая последними словами, стала жаловаться со страшной силой.
      Все тут началось с того, что маленькие съели ее губную помаду - два тюбика с мятным вкусом, один с клубничным и один - самый ценный - с абрикосовым. Потом они разделили честно поровну пудру золотистого цвета в капсулах, удобную для использования в отсутствии силы тяжести, а тушь попробовали на вкус, но она им не понравилась, поэтому они ограничились тем, что изгрызли тюбик. А Эдит это сразу не заметила, потому что объясняла двум старшим мышкам, почему ее цепочку и два золотых кольца им нельзя взять себе. И сообразила, что ее косметика погибла, только когда старший мышонок стал доставать сережку у нее из уха.
      А обнаружив гибель косметики, Эдит вышла из себя и стукнула кулаком по лбу мышонка, который съел абрикосовую помаду. По нему было заметно, потому что он себе мордочку перемазал. А он испугался и укусил Эдит за колено. А она начала швырять в мышат все, что под руку попадалось - и тогда Нюхачка, которая дремала и ее разбудили, накашляла на детей в воспитательном смысле. И они устыдились, оставили Эдит в покое на койке и чинно занялись своими делами.
      Эдит их ругала ругательски. Поэт попытался ее утешить и поговорить о высоком, но она пообещала выдрать ему вибриссы пинцетом для бровей. Он испугался, обиделся и ушел в рубку, а в рубке попытался утешиться обшивкой пилотского кресла, которая оказалась очень приятной не то, чтобы на вкус, а так - на хруст и ощущение у челюстей. Все мышки очень обрадовались, когда я вернулся, потому что мое общество им казалось надежнее, чем общество Эдит. Я тоже очень обрадовался, потому что они были так умны и деликатны, что не стали грызть провода и совершенно не прикасались к приборам, а выбирали такие вещи, которые для жизнедеятельности не необходимы.
      Эдит в этом смысле представляла большую опасность - от мышей на борту устанавливался беспорядок, а от нее несчастья. Поэтому я не стал принимать близко к сердцу ее сетованья. Я просто ее поцеловал, хотя она и отбивалась, и заклеил ее коленку пластырем, а синяк на голове у мышонка намазал зеленкой, а потом запустил в синтезаторы программу насчет сухарей, вяленого мяса и репки. Чтобы у гостей было чем зубы точить.
      Старший Мыш хотел вытряхнуть у мышат все мелочи, которые они нашли у меня в каюте и припрятали у себя в одежде и за щеками, но я его уговорил этого пока не делать.
      - Если открутили важное, - говорю, - мы узнаем. Что-нибудь не будет работать. Тогда и найдем. А пока пускай. По-моему, у них вернее не потеряется.
      Он согласился. И я попил кофейку, послушал изящные рассуждения Поэта о бренности - в частности, о бренности еды - и снова пошел наружу. А чтобы внутри машины было поспокойнее, включил им проигрыватель. Поставил все классические записи, сколько нашлось - пусть наслаждаются. Под музыку все угомонились; я даже пожалел, что сразу не додумался так сделать.
      Эдит мне еще говорила возмущенно, что у нас тут теперь не звездолет, а какая-то мышиная дыра, и что у нас нет возможности даже словом перекинуться наедине, не говоря уж о других возможностях человеческой личной жизни. А я возразил, что сначала нужно организовать возвращение домой, в человеческий мир, а потом уж думать о человеческих желаниях. И она сморщилась, сказала, что я тупой, грубый, жестокий эгоист, и замолчала.
      Но потом спросила вдогонку, нет ли у меня случайно каких-нибудь дамских романов или, на худой конец, каталога мод, потому что ей скучно.
      Я сказал, что, к сожалению, нет, и посоветовал для развлечения поговорить с Поэтом. Но она предположила, что я издеваюсь - на том мы и расстались.
      А снаружи меня ждали с визитом.
     
      Я порадовался, что Старший Мыш вышел со мной. Потому что это уже пришли не боевики, а, я не знаю, наверное, дипломат с почетным эскортом.
      Он был пегий - черный и седой - и довольно гладкий. На нем висела хламида из каких-то светящихся волокон, - вот как морские светлячки на Земле Грома светятся, зеленовато так, - а на голове красовалась золотая цепочка, витая. И на шее, на другой цепочке, болтался человеческий перстень с крупным рубином. В общем, вся эта картина, видимо, имела тот смысл, чтобы поразить меня великолепием.
      А вокруг дипломата прогуливалась и попрыгивала стража, вооруженная пистолетами. Я присвистнул.
      Они все огорчились, что не поняли.
      Тогда я говорю:
      - Ты, красавец, от Большого Босса?
      Мой друг Мыш презрительно скрипнул, но дипломат сделал вид, что не заметил. Он подпрыгнул на полметра и пискнул:
      - Я - Секретарь, сын Мудреца. Большой Босс хочет с тобой говорить. Зовет к себе. Проверяет слухи. Пророк вещал - ты можешь быть всем сразу. Большим счастьем, большой бедой. Большой Босс слушал Пророка. Хочет слушать тебя.
      Мыш подпрыгнул на всех четырех, выгнувшись, и пискнул:
      - Всегда ложь. Всегда подлость. Нельзя верить.
      Секретарь смутился, взял в руки хвост и начал его задумчиво чистить. Потом пискнул, негромко и не очень уверенно:
      - Боец, пойдем к Пророку. Пророк говорил Большому Боссу - и тебе скажет. Пророк подтвердит. Важно.
      Тогда Мыш сел и потеребил меня за пояс. Я сел рядом с ним, чтобы легче общаться, и он пискнул мне в самое ухо:
      - Пойдем к Пророку. Это серьезно. Это правда.
      - Мы пойдем, - говорю, - а они нападут на гнездо.
      Мыш почесал в затылке ногой.
      - Не думаю, - пищит. - Святое. И потом - семья будет охранять. Я - с тобой.
      - Ладно, - говорю. - Иду к Пророку. Пусть подтвердит. Тогда посмотрим.
      Так что я отправился в паломничество по святым местам. Эдит, когда об этом узнала, язвительно рассмеялась и говорит:
      - Ты, Марсэлл, совсем с ума сошел. Нам больше делать нечего, как беседовать с крысиными святыми. Что за чушь вообще - пророк у крыс? О чем он там может сказать? Я в этой ерунде участвовать не собираюсь.
      - Я, - отвечаю, - пойду один.
      - Ну да, - фыркает. - А они тут все сожрут. А что не успеют сожрать - то разворуют.
      - Подумаешь, - говорю. - Они не трогают систему жизнеобеспечения, не лезут в механизмы и в электронику, а остальное - наживное дело.
      Она воздела руки и возопила:
      - Это же не их вещи! Они же, звери мерзкие, вообще не понимают, что такое собственность!
      - Ну да, - говорю. - Они мои друзья. Что мне, для друзей пустяков жалко? И вообще - я полагаю, что не годится слишком заморачиваться на вещах. Бездуховно.
      Она говорит:
      - Это не пустяки, это деньги. Твои, между прочим.
      Тогда я говорю:
      - Все, я пошел.
      Она меня останавливала и даже пыталась драться, потому что я не слушал, но я ее отцепил и вышел из каюты, а она не смогла подняться по откосу, даже снявши туфельки. И я уже в рубке проинструктировал жен Мыша, как обращаться с синтезаторами, чтобы им было что есть. И велел кормить Эдит. А сам немного послушал, как она ругается за дверью, и пошел наружу. При обычной экипировке - бронежилет, бластер, фонарь и аптечка.
      Мыш был со мной, Поэт тоже пожелал идти.
      - Пещера Ветров, - говорит. - Трогает. Сердце Мира. Рядом - Усыпальница, древняя. Все - пыль веков. Тебе будет интересно.
      Я согласился. Ну что еще можно сказать.
      Секретарю мы поставили условие - за нами не ходить. У меня, мол, свои проводники, надежные ребята, так что мы и сами не заблудимся. А к Большому Боссу мы придем, если Пророк даст добро.
      Но пусть господин Крысиный Король не надеется, что нам можно повесить лапшу на уши.
      С тем наши визитеры и отчалили. А мы с Мышом и Поэтом шли минут сорок по главному тоннелю вперед, а потом свернули в другой тоннель, поменьше. Вот тут я и почувствовал, что звездолет мой уже далеко, а мир вокруг чужой - и все это по-настоящему.
      Уже совсем теперь по-настоящему.
     
      Это, ребята, был негатив человеческого города. Его отпечаток под поверхностью земли. То, что при жизни города всегда получается за кулисами.
      Мы сначала шли по канализационным тоннелям. Потом из них через лаз с чугунной крышкой перебрались в тоннели подземки - там рельсы еще лежали и даже кабели уцелели кое-где, только обесточенные и без изоляции. Изоляцию мышата грызть любят, ее в свое время для этого и снимали - зубы точить. Но по кабелям, замурованным в стены, по-прежнему шел ток от единственной работающей в городе электростанции, которую, как мне сказали, приводили в действие ветер и клан Электриков. В подземке многие мышки устроили себе жилища - Мыш сказал, что тут живут лояльные к Большому Боссу граждане и те, кто состоит у Крысиного Короля на службе. Может быть. Они тут обитали довольно открыто - в стенах кое-где были ниши для осветительных приборов и всякие подсобные помещения, так все эти места уже давно заняли под мышиные квартиры. Рядом с некоторыми даже светильники горели, хотя и тускло, поэтому я не зажигал фонарь. И мышки то и дело перебегали нам дорогу по своим делам, останавливаясь только поглазеть на нас - на чудо небывалое. Мышки - существа любопытные и почти бесстрашные.
      Изо всех дырок и щелок торчали носы и поблескивали глаза. У меня создалось ощущение, что весь мышиный мир уже в курсе, что с неба упало человеческое гнездо, а более того - что люди неопасны для жизни. На меня смотрели не испуганно, а с обыкновенным бытовым интересом. Скорость распространения информации в этом мире, лишенном СМИ, не могла не восхитить. Идеальное сарафанное радио.
      В общем, вокруг нас жила обыкновенная улица мышиного поселка. Надо сказать, здешние бытовые сценки вовсе не всегда выглядели радостно. Где-то за поворотом пищали и дрались, разбежавшись только от луча фонаря. Я наступил на совершенно чистые белые косточки, явно принадлежащие мышонку - и мои спутники не были этим зрелищем особенно шокированы. В одной нише, совсем не глубокой, молодая мышка кормила мышат, крохотных, слепых еще и голеньких. Поэт, увидев ее, вздохнул и сказал, что драматично выглядит нищета, юность и материнство. Мыш добавил, что эта бедная мамаша, скорее всего, обречена, если никто о ней не позаботится - потому что невозможно жить с маленькими детьми на семи ветрах, не зная, где завтра пищу возьмешь. А кормильца у этого семейства, как видно, нет, раз никто ей нормальное жилье не освободил. Я уже думал, что надо бы проводить бедняжку на звездолет, но оказалось, что мы ошиблись.
      Он пришел и битых тараканов ей принес. Юный, худющий, вдвое худее, чем его возлюбленная, и хромой - прыгал на ладошках и одной ноге. Всей одежды на нем было - ножны с кинжалом. Конечно, даже человеку ясно, что он своей даме более удобную жилплощадь не отвоюет, калека - но вдвоем у них был вид существ, вполне готовых защищать свое условное гнездо. Я для этой дивной семейки выгреб все съестное, что в карманах осталось - галеты, тюбик джема, шоколадные крошки.
      Они смотрели настороженно, но подарки приняли с достоинством. Тема для поэмы. Я хромому еще капсулу стимулятора подарил на прощанье.
      Когда мы уходили, Поэт лизнул меня между пальцами и сказал, что я странный, но в этом что-то есть. А Мыш сказал, что раздавать подарки - роскошь, но обзаводиться друзьями мудро.
      - Только, - добавил, - не давай тем, кто клянчит.
      Но у меня пока никто ничего и не клянчил. Мышки в лучшей своей части - существа гордые, не попрошайничают, предпочитают благородное воровство. Или благородные на том же уровне грабеж и убийство.
      Мы очень долго шли по шпалам. Прошли несколько станций, довольно ярко освещенных - мышки жили под перронами, все переделав на свой лад. Мы волей-неволей видели их домашнюю жизнь. Как супруги друг друга ласкали. Как молодые мышки плели одежки из каких-то волосатых ниток. Как старый седой вояка готовил себе какую-то похлебку в мятой миске на электроплитке, подключенной к уцелевшей местной сети очень оригинальным образом, а рядом спали мышата. Все это неярко освещалось электрическими лампочками. Открытого огня мышки не любят, даже побаиваются, а электричество очень хорошо освоили. В одном месте пришлось забираться на перрон и обходить дом, который хозяева построили, отгородив кусок трассы кирпичами и какими-то обломками. Но в общем и целом я понял так, что мышки не слишком-то профессиональные строители, предпочитают приспосабливать то, что построено до них.
      Потом оказалось, что это не совсем справедливо. На самом деле они не то, что не умеют строить, а не слишком-то любят. Если есть возможность где-то примоститься - они ее используют, а строят только по очень большой необходимости.
      Как, согласно местным легендам, строили крепость Большого Босса. Хотя я потом узнал, что легенды, как и во всех других мирах, имеют тут довольно шаткую основу из реальных событий.
      Мы шли и шли - наверное, весь город прошли по подземной трассе. Времени под землей не чувствуется, но у меня уже ноги ломило, когда мы мимо каких-то мастерских, где гудели вентиляторы, дошли до конечной станции. Потом вылезли в депо, где мышки жили в ржавых вагонах, очень здорово там все устроив, - и через люк спустились куда-то ниже.
      Вероятно, это были некие технические коммуникации. Там оказалось темно, как в ящике, очень пыльно и узко - я, раскинув руки, касался стен пальцами. Мышки тут оказались в лучшем положении, чем я, потому что ощущали поверхность вибриссами, а я ничего не видел. Пришлось фонарь зажечь, первый раз понадобилось. И мы по этим подземным закоулкам мало-помалу попали в место, откуда тянуло земляной сыростью и сквозняком. Пришлось лезть через пролом в стене - а за стеной, выстроенной в давние времена руками антропоидов, оказалось место совершенно природное.
      Естественная пещера.
     
      Наверное, это была городская окраина. В этом потрясающем месте природные пещеры соединялись с подземными человеческими постройками. Мы с ребятами напились из подземного ключа воды редкой чистоты - но меня предупредили, что в этом мире чистой воды куда меньше, чем грязной: Грязными Водами мышки называли очистной коллектор с проломленной стенкой, откуда все это дело в незапамятные времена вытекло и образовало подземное озеро. На побережье Грязных Вод никто старался не селиться, кроме самой уж голи перекатной или совсем отчаянных, потому что там все-таки до сих пор любой мог подцепить какую-нибудь заразу.
      Но сейчас Грязные Воды остались далеко в стороне. Я понял так, что мы шли по самому краю пещер - охотничьих угодий, опасного и непредсказуемого места. Тут на стенах водилась плесень, великолепный мох, найти на котором орешки было гастрономической мечтой любой мышки, и грибы, которые частью шли в пищу, а частью могли использоваться в качестве надежного яда. Мыш рассказал, что из-за таких свойств местной флоры Большой Босс держал шестерок-разведчиков, в чьи обязанности входило пробовать потенциальную пищу первыми - а их трупы в случае провала потом никто не ел, само собой. Еще тут росли странные растения, похожие на водоросли - из их жестких волокон мышки делали себе одежду. Правда, некоторые предпочитали этим хламидам, напоминающим брезент в худшем его варианте, выделанную кожу себе подобных - но это уж как водится.
      В этих местах нам несколько раз встречались мышки, которые разыскивали моховые орешки, а также сборщики грибов. С представителем последней профессии, рискованной, как саперская, я перекинулся парой слов. Он оказался веселым фаталистом, ткнул меня носом в ладонь, спросил, много ли еды в мире Больших, и пожелал удачного путешествия. Я тоже пожелал ему удачи и подарил последнюю пуговицу на память. Это было всеми молчаливо одобрено.
      Еще мы видели многих охотников, потому что кроме растений разной степени съедобности тут обитали насекомые. Чаще всего встречались тараканы - самая легкая, правда, незавидная добыча. Пара тараканов попалась нам по дороге, была поймана и съедена моими спутниками. Они предложили перекусить и мне, напомнив про дальний и тяжелый путь, но, когда я отказался, не стали настаивать.
      В сущности, и Поэт, и Мыш не были особенно голодны - но не пропадать же добру.
      Идти по пещерам мне показалось тяжелее, чем по тоннелям. И пол неровный, и сверху капает, и много таких мест, где мне, крупному существу, тяжело протиснуться. Мышки, правда, выбирали такой маршрут, чтобы я мог пройти с гарантией - но бока я все-таки ободрал и пару раз очень удачно приложился лбом об низкий свод.
      Неуклюжие, все-таки, мы, антропоиды, существа. Неуклюжие и неважно устроенные. Мышки - конструкция значительно более удачная. Они в любую щель проходят, к примеру - куда сумеют голову просунуть. Туловище просто втекает, расплющивается, как пластилиновое. И мускулатура у мышек такая, что поневоле позавидуешь. Тоненькие пальчики их довольно-таки крупное тело держат на весу много часов - они могут на отвесной стене сутками висеть, а держаться только пальчиками. Нет, мне нравится. Вот, к примеру, когда мы поднимались по такой стене - я же им был просто обуза, и только: фонарь мне пристроить некуда, в темноте я не вижу, пальцами чувствую слабее, чем они вибриссами, и вдобавок за выступы в камне толком ухватиться не могу. Ну, они, милые мои товарищи, забирались наверх, там укреплялись, а я поднимался, держась за их хвосты.
      Я боялся, что им больно. И им действительно было не слишком приятно - они потом попросили сделать привал, чтобы хвосты полизать и почистить. Но ни единым писком не заикнулись, что я некстати навязался на их голову.
      Мы отдыхали часа два - у них хвосты, а у меня ноги. А потом пошли дальше - и вскоре вышли в очень странное место.
      Сначала мне показалось, что вдалеке кто-то играет на флейте, причем очень нежно и точно. Странную такую, капризную мелодию - эхо по пещере далеко разносится. И чем ближе мы подходили, тем музыка проявлялась сложнее - уже будто не одна флейта, а несколько флейт или рожков каких-нибудь. Мыш пискнул, чтобы я фонарь погасил, я думал, что буду все время спотыкаться в потемках, но вокруг заметно посветлело, потому что ядовитые грибы на стенках светились, белесым таким, желтоватым.
      Мы прошли по кривому лазу, заросшему этими грибами, и оказались в довольно-таки узком зале, по которому гулял сквознячок. В зале этом было в высшей степени... чуть не сказал "многолюдно", наверное, "многомышно" - и все присутствующие там мышки слушали музыку, а кто ее исполнял, я никак не мог понять.
      Мы тоже остановились на некоторое время. Завораживающее ощущение - полумрак, поганки светятся, нежная музыка с тонкими такими странными переливами, мышки вокруг нервно дышат... Я думал, мне не удастся моих ребят отсюда так просто увести, но Мыш, оказывается, туго помнил о нашей конечной цели - толкнул меня в колено, идем, мол, а Поэта укусил за ухо, дружески, чтобы тот вышел из транса.
      Поэт, правда, пока эхо слышалось, все оглядывался. И им обоим потребовалось на минуточку остановиться и почиститься, чтобы привести в порядок мысли и нервы.
      - А кто так играет? - спрашиваю.
      Мыш фыркнул и пискнул:
      - Это Пещера Ветров. Мастера делают флейты ветра. Трубки. Изгибают. Вставляют в стены. Играет сквозняк.
      А Поэт вздохнул и свистнул мечтательно:
      - Высокое искусство. Мелодия сложнее с каждым годом. Все совершенствуется. Каждый мастер дополняет других. Дыхание гения.
      Я погладил его по голове. Я был согласен насчет гения. Мышки не честолюбивы по-человечески. У них же и имен нет по-человечески. Вот же кто-то пришел, выразил себя и ушел, а музыка осталась. Скромный анонимный автор...
      Благородно. Преклоняюсь. Я бы так не смог.
      А жаль, наверное.
     
      Короче говоря, еще не доходя до Пещеры Пророка, я уже был о мышиной цивилизации очень высокого мнения. И размышлял о том, как для успешного контакта важно победить свою дурную человеческую гордыню. Люди - они же по сути своей шовинисты, они стараются в упор не признать в тех, кто им не нравится, ни разума, ни возвышенной души, даже в себе подобных, бывало... я думал, как же в таком случае рассказывать людям о мире крыс, создавших собственную уникальную культуру, и мне было не по себе. Крысы все-таки очень многим не нравятся. Я людей хорошо знаю - будут еще говорить про мышек всякие гадости, а то и наделают им гадостей... может, думаю, не распространяться особенно далеко на эту тему?
      Правда, вряд ли на этот мир, очень, похоже, бедный ресурсами, кто-нибудь всерьез польстится. Но на всякий случай я решил об их координатах никому не сообщать без крайней нужды.
      Из этих размышлений, самых пространных, меня вывел толчок носом в колено. И Поэт пискнул:
      - Хочешь взглянуть на Усыпальницу?
      Я решил, что это культовое место мышек, кивнул и пошел за ребятами. Изучать - так изучать.
      В этой части пещеры было совсем темно, грибы не росли и ничего не росло; вообще казалось достаточно неуютно - и я фонарь зажег. И в свете фонаря увидел, что пещера уже не слишком-то и естественная - под ногами уже не песок, а бетонные плиты, а свод укреплен стальными перекрытиями, вроде арок. Что, по моим наблюдениям, не очень похоже на мышиную работу. Вдобавок сбоку от дорожки можно было разглядеть рельсы, полузасыпанные песком и каким-то буроватым прахом.
      - Боец, - спрашиваю, - чья Усыпальница?
      Старший Мыш сел, поднял мордочку и свистнул:
      - Ваша. Больших. Тебе интересно?
      Меня чуточку так тряхнуло. Интересно, пожалуй. Мороз по коже. А Поэт вздохнул и пискнул:
      - Красиво и гордо. Чувствовали смерть. Пришли сюда умирать. Народ с достоинством.
      И побежал вперед по плитам к стальному трапу, который вел вверх, в черную темноту. Я поднял фонарь и увидел, что там, наверху, открытый люк, толстенная броневая плита. А в люке уже совсем непроницаемая темень.
      - Можно подняться? - говорю.
      Мыш только подпрыгнул утвердительно. А Поэт свистнул сверху:
      - Надо видеть. Надо помнить, учиться предсмертному спокойствию. Благородные враги.
      Я пошел. Мышки истоптали трап основательно, чувствовалось, что много поколений по ним поднималось. Почему-то мне сразу стало понятно, что это мышиные ножки ступеньки сбили, а не человеческие ноги. Другие следы остались. Меня очень тронуло, что мышки ходили помянуть людей и уважали их достоинство перед лицом Вечности... только вот на человеческое поведение это благородство духа было как-то не очень похоже в моем понимании.
      Мы влезли в люк и осветили все внутри фонарем. Это место было похоже на шлюз, какие бывают на космических станциях - маленький кубический такой закуточек, в котором только и есть, что бронированная дверь, тоже открытая, но вся в уплотнителях, и ясно, что раньше закрывалась герметично.
      А за этой дверью располагался бункер. Громадный, как город в миниатюре.
      Может, типа бомбоубежища, может, более универсальная штуковина - только видно, что вещь строилась на века и с размахом. И вовсе не с той целью, чтобы кто-то там, уставший от жизни, сюда пришел умирать, а совсем наоборот, чтобы эти самые пришедшие выжили, невзирая ни на какие внешние катаклизмы.
      Он был очень обширен, этот бункер. И оборудован так же шикарно, как та капсула, в которой я Эдит нашел. Чувствовалось, конечно, что мышки, которые первыми сюда попали, большую часть всяких бытовых предметов взяли себе - но все равно, поразительная роскошь. Искусственные окна, за ними системы для создания трехмерной голографической картинки - электроника, конечно, в прах рассыпалась, но на голограммах пейзажи убитого мира были, наверное. Или еще какие-нибудь местные прелести - но обычно делают пейзажи, посентиментальнее. Мебель, которая уцелела, в музей годится, блистательный модерн, стены отделаны чем-то... сразу не поймешь, что за материал, но выглядит здорово и сохранилось на диво. Отдельные такие номера тут были, сущий люкс, а еще спортивный зал, наверное, с какими-то ржавыми штуковинами и нечто вроде салона... Наблюдательный пункт я нашел, чтобы спасшиеся могли поглядеть, как во всем остальном мире дела - оптика все-таки сохраннее, чем электроника. В оптике я увидел величественные развалины бывшего города под местным злым солнцем в выцветших небесах, только менять обзор не получалось, механизмы уже, конечно, умерли бесповоротно, но все равно... Город серьезный был, громадный, ясно - может, красивый, но теперь уж, по этим руинам бетонным, по ржавой арматуре никто бы ничего не понял, кроме археологов, конечно...
      В общем, бункер по последнему слову, по самому последнему. Чудо науки и техники. И вся эта прелесть завалена скелетами, буквально. Всюду кости. Я поднял один череп поглядеть. Антропоиды, совершенно точно, почти такие же, как мы. Может даже, думаю, те самые, которые начали эти апокалипсические игрушечки, вот весело-то. А мышки их считают благородными врагами. Что-то про смерть с достоинством толкуют. А эти покойные убийцы просто мечтали поубивать всех, кроме самих себя. Но при этом уцелеть, хоть весь мир провались.
      Одежда в пыль истлела. Зато на некоторых черепах противогазы сохранились. Ну да. Помогли вам противогазы, бункер и все такое. Господь не фраер.
      А на кухне, откуда, конечно, вытащили в незапамятные времена все, что только можно, я нашел несколько показательных вещей. Их, наверное, проверили и бросили.
      Баллоны с ядом для грызунов-паразитов. Смешно, действительно. У меня появилось настолько нехорошее чувство, что даже глаза стало жечь и в животе похолодало.
      - Ребята, - говорю, - пошли отсюда, а?
      А мышки меня не поняли. Наверное, решили, что настроение у меня испортилось от скорби и памяти. А мне просто было стыдно, и все. А я все думал, из каких соображений мышки не заняли это отличное место для жилья. Может, конечно, только из уважения или, там, из местных суеверий - но, может, у них подсознательно дурная память осталась. Страх пополам с брезгливостью охраняют понадежнее абстракций вроде уважения - а в мышином мире особенно.
      Яд у меня из ума не шел, вот что.
     
      Из-за того, что я замолчал и все такое, мышки тоже тактично молчали. Чтили память моих родичей. Меня только толкали и покусывали за ноги, когда надо было сворачивать. А я почти по сторонам не смотрел в мрачных мыслях о бренности.
      Тем более что места тут были глухие, безмышные, а из всех живых существ бегали только многоножки чудовищной длины, о которых мне сообщили, что они вкусные, но могут насмерть укусить ядовитыми челюстями, поэтому ловить надо умеючи. А "пещерные водоросли" то тут, то там свисали с потолка и колыхались на сквозняке, как лохмотья савана на привидении, что мне, конечно, угнетенный дух не поднимало.
      Я даже не заметил, как мои товарищи притормозили и сели. Я сделал еще несколько шагов вперед по инерции - и тут мне навстречу запищали и заскрипели пронзительно:
      - Большой, стой! Я тебя ждал, но стой на месте!
      Я чуть не упал от неожиданности. А тот, кто сказал, что ожидал меня, впрыгнул в луч моего фонарика. Я сразу понял, что это Пророк - ибо личность в луче света выглядела удивительно и незаурядно даже внешне.
      Он был весь седой, совсем седой. Без одежды - а туловище обросло косматой седой шерстью. У него на голове росла седая грива, волочившаяся по полу. А мордочку покрывали страшные шрамы, через которые прорастали длинные вибриссы и неровные клочки седой шерсти - и от глаз остались пустые дыры, затянутые розовой кожей. А большие уши были широко расправлены, наведены на меня, как локаторы, и шевелились.
      Слепой Пророк. И у него за спиной нарисовались две юные мышки в плетеных хламидах, - то ли жены, то ли воспитанницы, то ли просто свита, отдающая дань уважению, - они нервно подергивали носиками и смотрели настороженно.
      А Пророк подошел ко мне так уверенно, будто видел своими ушами и вибриссами. И я почувствовал поток странной силы, которая от него исходила. Как от человека-парапсихика. Странное ощущение. Мыш с Поэтом подались назад - они благоговели и, кажется, чуточку боялись.
      Я присел на корточки, и Пророк меня внимательно обнюхал. И проскрипел:
      - Да. Все так, как можно было думать. Все, как ожидалось. Да.
      Я смахнул с себя занятное ощущение, что Пророк пытается уловить запах моей человеческой греховности, и говорю:
      - Что ты ожидал учуять?
      Пророк помедлил и почесал за ухом. Потом потер нос и сипло пискнул:
      - Ты - стихия. Не враг - стихия. Разрушаешь, не желая.
      - Я не разрушаю, - говорю. - Я вправду не враг мышек.
      Тогда Пророк сел, поднял свою изуродованную мордочку - и ощущение этой внутренней силы стало еще заметнее. Он раздвинул руки, будто ощупывал воздух - и заскрипел, почти взвизгнул, как железкой по стеклу провел:
      - Что ты знаешь! Мир говорит со мной. Мир говорит движениями. Гнездо падало - обрушился свод в нижнем ярусе. Машины работают - вибрируют своды. Гнездо взлетит - маленькие трещины станут большими. Все рухнет. Рухнут стены и пути. Будет смерть, смерть и хаос - стихия. Мир говорит со мной.
      И от ужасных этих откровений две маленькие мышки свернулись шариками, а мои друзья подались к стене и прижались к ней, просто прильнули всем телом. А Пророк вытянулся вверх, нюхал воздух, шевелил вибриссами на незрячей вдохновенной морде и скрипел-свистел так, что у меня холодный пот по спине потек:
      - Мир говорит со мной. Мир стар. Мир болен. Мы - его последние дети. Мы живем среди смерти. Свод рухнул - кто-то был убит. Но хуже - нет Пещеры Лишайников. Жители низа лишились пищи. Гнездо взлетит - рухнет Тоннель Охоты. Не будет пауков и мокриц. Придет страшный голод. Матери съедят своих детей.
      Я сел на пол. Мокрый нос Мыша сунулся к моей щеке - Мыш, наверное, имел в виду, что все не так мрачно, но я поверил во все услышанное.
      Слепой Пророк, я думаю, именно из-за своей слепоты чуял всем телом неощутимые для других мышек, а тем более - для меня, вибрации. Он был, как сейсмологическое оборудование у мышиного народа. Поэтому мышки и чтили его настолько, что считали откровения святой истиной. И Пророк, конечно, был прав. Он все оценил. И оказалось, что мне нельзя вот просто так взять и взлететь.
      Я сидел и чуть не плакал, потому что совершенно не знал, что делать. Из-за неустойчивости мышиного царства нам с Эдит теперь было не попасть домой.
      На душе у меня стояла темень беспросветная. Но в этой темени где-то мелькала какая-то тепленькая искорка - я только поймать ее пока не мог. И искорка поймалась, когда Поэт вздохнул и пискнул, что сожалеет о жителях нижнего яруса.
      - Я придумал, - говорю. - Пророк, я должен. Мыш, сначала вы с Поэтом проводите меня на нижний ярус, а потом мы пойдем к Большому Боссу. У меня есть отличная идея.
      Пророк подошел поближе и очень тщательно понюхал меня в самое ухо, будто через ухо хотел учуять, чем пахнут мои мысли. И видимо, учуял-таки, потому что изрек:
      - Иди. Мир не хочет твоей смерти. Ты - стихия. Ты можешь быть пользой. Не только злом.
      А я погладил его по голове со всей возможной почтительностью. Я хотел быть пользой.
     
      Когда мы ушли из Пещеры Пророка и остановились для обсуждения дальнейших действий, мои товарищи долго не могли взять в толк, зачем мне понадобилось тащиться вниз.
      Мыш подпрыгивал на месте, чтобы выглядеть поубедительнее, и пищал, что туда просто опасно соваться.
      - Ты слышал Пророка, - свистит. - Свод рухнул. Лишайники засыпало. Пути ненадежные. Ты тяжелый. Что тебе там делать?
      - Надо посмотреть, - говорю, - вдруг кто-нибудь там остался в живых.
      Поэт скорбно почесал шею и пискнул:
      - Боевики, наверное, посмотрели. И нашли выживших. Потом добили и съели. Зачем нам? Еда есть. Мертвые - под камнями.
      Я стал их убеждать, забыл про дешифратор и упомянул про "очистку совести". Фигуральные выражения в разговорах с помощью машины лучше не использовать - мне пришлось минут сорок объяснять, что такое совесть, зачем ее чистить и почему от сотрясения сводов она у меня испачкалась. Но объяснения возымели действие - Мыш пискнул, когда дослушал:
      - Мы пойдем. Я должен. Ты остановил кровь. Кормил моих детей. Для очистки совести.
      И мы отправились в самый трущобный квартал мышиной страны. Он считался не слишком благополучным местом даже в лучшие времена - слишком уж часто тут случались обвалы свода. Так что если там и бывал кто-то из высшего общества, то только на предмет набрать лишайников на суп. Постоянно жили в этом мрачном местечке только личности маргинальные и сомнительные, по разным причинам ушедшие из густонаселенных районов. Каннибалы, охотящиеся на мышат, наркоманы, бродяги и мошенники, как говорили в свете.
      Но я не хотел причинять вред и таким. Тем более что был вовсе не уверен, что они тут все такие.
      Мы долго возвращались назад. Прошли несколько уже знакомых станций подземки, а потом свернули на одной из развилок - и подземная железная дорога пошла вниз под углом. Там начинались грузовые коммуникации - они вели прямехонько к приятному месту - городской свалке, куда упирался пробитый звездолетом канализационный тоннель. В этих местах эрозия и обвалы и образовали жутковатое нечто, называвшееся у мышек Пещерой Лишайников.
      Через эту Пещеру Сталкеры поднимались на свалку за интересными и полезными вещами. Младшая жена Мыша до сих пор приносила оттуда удивительные редкости вроде лампочек из закаленного стекла, пуговиц, стеклянных бутылок и металлических пластин. Но ходить на свалку было даже опаснее, чем лазать по городским развалинам - со временем выкинутые туда людьми ядовитые вещества разъели контейнеры, в которых хранились, и заразили почву на десятки метров. Неосторожный или неопытный Сталкер мог не заметить, что наступил в яд, и травился насмерть, когда чистил ноги после путешествия - так многие погибали. Простые же смертные, не искушенные в сложных путешествиях по Крыше Мира, знали о свалке только из жутких историй.
      Но отчаянные аутсайдеры, жившие в Пещере Лишайников, как говорят, иногда поднимались туда по ночам, разыскивая одурманивающие вещества. Этим изгоям было нечего терять. К сожалению, в смысле любви ко всякого рода отраве, изменяющей сознание, мышки от людей недалеко ушли - по дороге в опасную зону я узнал, что спирт в большой цене, что из некоторых видов лишайника делается отвратительная, но эффективная брага, а некоторые несознательные индивидуумы даже нюхают эфир. Нет во Вселенной совершенства.
      Поэтому, ребята, я заявляю с полной ответственностью, выпить с Мышом можно совершенно по-человечески. Он в указанном состоянии ласковый и трогательный - мышки во хмелю редко бывают буйными. Но это вы потом сами увидите.
      А тогда, значит, мы по довольно узкому тоннелю, похожему на колодец, лежащий на боку, - из больших выкрошившихся бетонных колец, - попали в сырую темноту, откуда тянуло плесенью и мертвечиной. Мне было чрезвычайно неуютно - даже я слышал, как проседает и сыпется грунт откуда-то сверху. Один раз целая горсть грязного песка насыпалась мне за шиворот - хорошо еще, что мышки чуяли самую явную опасность, а то пришлось бы совсем худо. Шагах в пятидесяти от нас обрушился целый, наверное, центнер песку - получить такое дело на голову было бы чертовски неприятно.
      Но не мог же я отступить после того, как сам их сюда притащил. К тому же гуманизм - высшее достижение человечества... мышеству, к сожалению, пока не знакомое.
      И во имя гуманизма мы с Мышом и Поэтом бродили по сырым норам, воняющим, как старый сортир, и вопили: "Эй, есть кто живой?!" Мои вопли и их писк одинаково глухо проваливались в этот мерзкий песок, как в тухлую вату, и от них сыпалось с потолка. Несколько раз мы натыкались на раскопанный грунт и кости, обглоданные добела, но явно свежие, едва успевшие обветриться. Нашли еще и пару мышиных черепов, которые кто-то расколол на части, чтобы слизать мозг. Я ругался скверными словами, мои товарищи считали, что я сужу слишком строго. Они понюхали и решили, что кости принадлежали мышкам, погибшим в завалах - а их свежие трупы просто нашли какие-то голодные подонки. Так что это не убийство, а более простительное дело по здешним меркам.
      Не по моим.
      Никто не отзывался.
      - Боятся, - пищал Поэт. - Думают - выманим и убьем. Не верят.
      Я в растрепанных чувствах уже хотел повернуть назад, но тут Мыш свистнул:
      - Большой, слушай. Следят.
      Сел, вынул нож и выщелкнул лезвие. И я стащил бластер с плеча на всякий случай и осветил фонарем узкий лаз в стене, где песок шуршал.
      Мы все ждали страшного врага. Каннибала или охотника. А выполз из лаза худющий грязный мышонок-подросток. В том возрасте, когда мышата еще только учатся добывать пищу, а до создания семьи им расти и расти - года четыре-пять независимых. Без одежды и почти без шерстки на костлявом тельце. Весь в шрамах. И левую руку поджимал под себя - она была не повреждена, а, похоже, травмирована от рождения или недоразвита.
      Мыш спрятал оружие. А Поэт это бедное дитя обнюхал - небрежно и снисходительно, но дал понять, что хоть малыш по его меркам и ничтожное создание, но обижать его никто не намерен.
      Мышонок между тем присел, поджимая больную руку, и уставился на меня - умненькие такие живые бусинки смородинового цвета. Я присел рядом и стал его гладить. А он пискнул:
      - Ты - Большой, да? Я - Урод, сын Алкаша. Мы одни остались. Хочется есть. Печку засыпало. Не мог раскопать. Ели лишайник так.
      И я понял, что мы не зря тут блуждаем. Те взрослые, которые были в силах уйти отсюда - ушли, а дети остались без присмотра и по этому поводу обречены. Вот я в чем виноват.
      - Урод, - говорю, - я дам еду. Сколько вас?
      Он задумался, облизнул здоровые пальцы и почесал в ухе.
      - Пять, - пищит. - Четыре маленьких и я. Они уже видят, но шерсти еще мало. Младшие без имен.
      Мыш говорит:
      - Он из первого выводка. А маленькие - второй. Вероятно, больные. Наследственность.
      Поэт печально потеребил кончик хвоста.
      - Да, - свистнул. - Вероятно. Никто не возьмет. Пропадут.
      Тогда я говорю:
      - Почему - никто? Я возьму. Покажи мне, где твои братишки, Урод. Я дам еду.
      А чтобы он поверил совсем, я вытащил из-под бронежилета рубаху и укутал его. И страшно жалел, что у меня для него даже конфеты не осталось.
      Но кто ж знал?
      Это был первый выводок, который мы подобрали в Пещере Лишайников. Урод, самоотверженное существо, своих родичей спрятал очень здорово - в дыре, куда маленький мышонок еле-еле протискивается, а взрослая мышка уже не пройдет. Он их всех выволок оттуда за шиворот, хотя малыши уже умели не только ползать, но и бегать небыстро.
      Ну подумайте сами, нельзя же было оставлять детей на произвол судьбы!
      Когда к нам присоединилась семья Урода, мы стали выглядеть безопаснее. И из какой-то расщелины, откуда несло неописуемой мерзостью, выбрались Близнецы, которые тоже здорово прятались. Они дико воняли падалью, зато их не нашли каннибалы. Старший Мыш на них посмотрел и свистнул одобрительно.
      Близнецы были славные мышки-самочки чуть помладше Урода, на удивление здоровенькие, только истощенные. Они не знали, погибли их родители или бросили своих детей - но поскольку родителей звали Торчок и Заноза, можно предположить все, что угодно. Я отодрал для бедных девочек пряжки от башмаков и пообещал еды и отмыть их от запаха.
      Следующий был Куцый. Собственно говоря, у него остался кусочек хвоста, длиной с две ладони, но для мышки это все равно увечье, потому что чувство равновесия страдает. Хвост ему откусила собственная мамаша сразу после рождения. Имени отца бедолага не знал, а такое у мышек бывает чрезвычайно редко. Просто родительница редко пребывала в виде трезвом и неунюханном. Куцему, можно сказать, повезло выжить, ведь кормить его то и дело забывали, а съесть могли в любой момент. В общем, я так понял, что этот мышонок - везунчик и любимец богов.
      Мы бродили по остаткам Пещеры Лишайников, пока Старший Мыш не сказал, что Мир над Крышей уже темнеет, но после Куцего нашлась только одна безымянная мышка-малышка, почти не умеющая говорить и умирающая от голода. Мне пришлось наколоть ее витаминами из аптечки - а потом вся наша очень большая компания направилась к звездолету.
      И реакцию Эдит на моих сироток я даже представить себе боялся.
     
      Добирались мы очень непросто. Маленькие мышата не могли идти быстро, а надо было очень быстро, потому что нас тут окружали сплошные опасности и неприятности. Ну, троих маленьких братцев Урода тащили в зубах сам Урод и Близнецы. Его четвертого братца согласился тащить Поэт, хотя вид сделал скептический и долго чистил между пальцами, наглядно изображая, что насчет дальнейшей судьбы этого ничтожного младенца умывает руки. Куцый кое-как брел своим ходом. Безымянную малышку я взял за пазуху, а фонарь пришлось закрепить на голове, благо есть приспособление.
      Сначала мышка мне казалась жесткой, холодной и не по росту тяжелой, потому что все время вертелась и устраивалась поудобнее. Потом согрелась, приноровилась ко мне, обхватила руками за шею и дала возможность кое-как дотягиваться до бластера - правда, я очень надеялся, что стрелять не понадобится. А еще позже выяснилось, что малютка сообразительнее, чем раньше казалось, потому что она все время совершенно членораздельно попискивала мне на ухо: "Старший, хорошо", - и мелко, часто лизалась в щеку. Было щекотно, она мне мешала, отвлекала от окружающих событий, но невозможно же бросить ребенка на произвол судьбы.
      Я надеялся на Старшего Мыша. У него и руки, и зубы были свободны, а в качестве бойца в местных условиях он стоил нас всех, вместе взятых. И Мыш попрыгивал вокруг, прислушивался и шевелил вибриссами, бдительно, как только мог. Ясное дело - у Поэта семьи нет, богема, что возьмешь, а Мыш - существо семейное и обстоятельное, к детям относящееся серьезно, со всей надлежащей ответственностью.
      По-моему, он решил, что я собираюсь всю эту компанию усыновить. Вроде того, что самка у меня бестолковая, детей у нее нет, а гнездо без детей ничего не стоит. В ком будет жить твоя душа, если не в выживших потомках?
      Все это он, между прочим, говорил по дороге. Поэт порывался возразить, наверное, что душа может жить и в живых созвучьях, сохраняющихся в веках, но рот у него был занят мышонком, и получалось только возмущенное фырканье.
      Я вслух согласился с Мышом, отчасти - из принципа, отчасти - потому что старшие мышата уже кое-что понимали и приободрились. Я решил, что человек своего назначения во Вселенной не стоит, если не может позаботиться о девяти разумных неприкаянных созданиях. Я догадывался, что буде выберусь отсюда на Мейну, мне будет обеспечено погоняло вроде "Мышкин папа" или даже как-нибудь похлеще, но это меня, натурально, остановить не могло.
      Мы выбрались из Пещеры Лишайников грязные, как смертный грех, вонючие, как унитаз в армейском сортире, и уставшие до полусмерти. В начале тоннеля пришлось сделать передышку.
      Урод и Близнецы, похоже, приняли к сведению, что теперь им надлежит общаться друг с другом по-родственному, и вели себя самым нежным образом. Они за наш короткий привал наскоро почистились сами, насколько это было возможно, а потом почистили младших мышат и Куцего, довольно условно - вылизали их мордочки, глаза, уши и вибриссы. Поэт, у которого появилась возможность высказаться, заявил, что с детьми слишком много хлопот, поэтому лично он в жизни не женится, посвятив себя чистому искусству и не вешая на шею непосильную обузу. Мыш выслушал, насмешливо почесывая бока, и резюмировал, что Поэт молод еще.
      Мы все очень устали и отдохнули плохо, все время отвлекаясь на сомнительные шорохи. Дорога к звездолету поэтому напоминала какой-то путаный сон. Уже в пределах досягаемости звука от работающих механизмов нас встретили старшие дети Мыша, проводили и помогли тащить сироток. Домой мы добрались часам к трем пополуночи, не раньше.
      Эдит проснулась от шума. Спросонья она была капризная, но сравнительно мирная. Сидела на койке, потирая глаза, помятая такая, щурилась на свет и бормотала томно:
      - Как мне все это надоело, Марсэлл! Я беспокоилась и не могла заснуть, а как только заснула, ты меня будишь... от тебя жутко крысами несет. И вообще, у меня такие головные боли... мне даже размяться негде, у меня мышцы атрофируются, я растолстею... что с тобой снова за зверинец?!
      А я говорю:
      - Ага, мне очень жаль... Нюхачка, помоги воды согреть. Дети, сейчас будет еда. Мы с тетей Сталкершей из трюма принесем...
      И тут Эдит проснулась окончательно.
      Мне было некогда ее слушать, потому что я все время бегал то в трюм, то к синтезаторам, то в ванную, то за аптечкой, потому что мышата требовали мытья, кормежки, лечения и чтобы их устроили на отдых. Я слышал только урывками о сумасшедших Детях Грома, которым крысы дороже чего-то там и о звездолете, в котором из-за крыс людям негде разместиться, и что я ее ненавижу и изощренно издеваюсь. Но ничего не отвечал, потому что мышки меня спрашивали о разных вещах, и ответить им мне казалось важнее. Только потом уже, когда все кое-как устроилось, я сел рядом с Эдит на койку, прислонился к стене, уложил уже сытую и чистую мышку-малютку себе на колени спать и говорю:
      - Ну вот, если ты хочешь еще что-то сказать, говори, только недолго и не бей меня, а то я устал, - и глаза у меня закрываются сами собой.
      А Эдит посмотрела на меня, сдвинув брови, потом их раздвинула, усмехнулась, сказала только: "Идиот ты несчастный, Марсэлл", - и поцеловала меня в щеку. И больше я ничего не помню, хоть убейте.
     
      Когда я проснулся часов через десять, обнаружил, что все мои сироты собрались около меня. Мышки традиционно спят в куче, друг на друге, чтобы греться в холодных сырых подземельях - и они пришли меня греть. Я проснулся оттого, что вспотел, было жутко жарко и тесно: у меня на ногах спали пятеро самых маленьких, а рядом еле-еле уместились Близнецы и Урод, мордочками у меня на плечах и на груди. Куцему не хватило места, и он с горя грыз мой бронежилет.
      У мышек очень хорошие зубы. Он ухитрился изгрызть келаврит сантиметра на три в глубину. Я испугался за его желудок и провел с ним беседу педагогического свойства, предложив в дальнейшем грызть для утешения что-нибудь съедобное. Он согласился - но вы же знаете, трудно доверять детям, которые пообещали, что больше не будут.
      Эдит на койке не оказалось. Она унесла с собой одеяло и подушки. Потом я узнал, что она уходила спать в ванну - и еще немало о собственном грязном эгоизме.
      Мыш, который ходил проверять посты, подгадал вернуться как раз к моему пробуждению - или будить собирался, не знаю. Обозрев моих мышат, он очень удовлетворенно пискнул:
      - Ну вот. У тебя есть верные души.
      Я погладил его по голове и рассказал про свой план. Мыш был восхищен. Потом мы позвали из рубки Поэта и старших детей Мыша и рассказали им тоже. Поэт пискнул:
      - Стоит оды.
      И я говорю:
      - Сочиняй. Только - по дороге. Я надеюсь, ты пойдешь со мной. Мы начнем новую эру. А жены Мыша будут заниматься запасами еды. Запасов нужно много.
      После подробных инструкций я разбудил Эдит, сообщил, что снова ухожу, немного послушал, как она ругается, попросил ее проследить за малышами, понял, что она не станет это делать, поручил малышей старшим мышатам и покинул звездолет в сопровождении двух своих старых боевых товарищей.
      На сей раз мы направились к катакомбам, к крепости Крысиного Короля. С ультиматумом. Я был отлично вооружен: имел при себе бронежилет со следами зубов Куцего, фонарь, аптечку, пистолет, флягу с ромом и пачку дисков с записями нашей классической музыки.
     
      Крепость располагалась на территории подземного завода. Своеобразное оказалось местечко. Вела туда грузовая ветка городской подземки. Шестерки Крысиного Короля эту дорогу привели в надлежащий вид: горели тут все светильники, кабели вдоль стен шли изолированные и под током, а семафоры, которые не работали, местные умельцы обмотали колючей проволокой и водрузили сверху черепа мышек.
      В назидание потенциальным врагам Большого Босса.
      Поэта, по-моему, вся эта бутафория не волновала. Поэт в мышином мире пользовался неприкосновенностью творческой личности - отчасти поэтому я его и позвал с собой. Но Старший Мыш нервничал, потому что он с его диссидентской натурой был Крысиному Королю, можно сказать, не потенциальным, а явным неприятелем и, к тому же, имел с ним личные счеты.
      А с врагами тут не церемонились. На эту территорию не особенно часто забредали даже лояльные подданные Большого Босса, ибо охрана вторжений не одобряла - а уж оппозиционер-то точно не мог рассчитывать на снисхождение. Поэтому мы ждали стычки, а это хорошему расположению духа не способствует.
      Первый патруль нам встретился минут через сорок - хотя время под землей как-то странно ощущается, поэтому точности я не гарантирую. В месте их дежурства тоннель был перекрыт баррикадой из каких-то железяк, вроде кусков рельсов, сваренных между собой, и довольно умело, а поверху обмотанных той самой колючей проволокой. По виду этой баррикады легко определялось, что делана она была в расчете на мышек, чтобы между рельсами, когда проход закрыт, никто из них не мог просочиться.
      Но сейчас проход был открыт - кусок своеобразных таких ворот из гнутых железин отодвинут в сторону на петлях. А боевики перед воротами попрыгивали боком - показывали, что при исполнении и контролируют обстановку.
      Заметили нас и приняли "на караул" - выгнув спину дугой. За оружие хвататься даже не подумали. Я понял, что нас тут точно ждут.
      - Кто старший? - говорю.
      Старший вышел вперед. Живописен был до невозможности - бурый, мордочка тупая и широкая, в глубоких шрамах, сам крупный и мощный. Сидя, доставал ушами мне до пояса. Вышел и пискнул:
      - Хорошо, Большой. Тебя ждут. Я Охранник, сын Охранника. Я провожу.
      И покосился на Старшего Мыша. Я боялся, что Старший Мыш начнет чесаться или отколет еще что-нибудь вызывающее, из древнего презрения к этим воякам, но он вздохнул, небрежно облизнул ладошки и потер щеки.
      Охранник подпрыгнул несколько, пожалуй, грубовато. И я сказал раньше, чем Мыш успел на эту грубость среагировать:
      - Эти двое - мои друзья. Они со мной. Или разговора не будет.
      Боевики поняли. Нас пропустили за ворота, и мы пошли по тоннелю, который был освещен, как главная улица в праздничный день.
      Патрули нам попались еще дважды. Последний - уже рядом с контрольно-пропускным пунктом, перед самой территорией завода. Пункт этот был оснащен видеокамерами, а управлялись они компьютером. И другой Охранник - очень интеллигентного вида мышка, серый, некрупный, с любопытной мордочкой - довольно лихо ладил со всей этой человеческой техникой. Правда, когда камеры передали наше изображение, он не утерпел и выскочил посмотреть воочию на такое диво.
      В крепости уже знали о нас. Нас встречали торжественно, как послов враждебного государства. Мы шли по обширному, бетонному, ярчайше освещенному прожекторами пространству, нас вел Охранник, а из сумеречных мест, образованных этим ярким светом, нас разглядывало множество внимательных глаз.
      Я никак не мог отделаться от мысли, что освещение стратегически продумано, а в темноте сидят бойцы, вооруженные пулеметами - никак не меньше. Поэтому мне было неуютно. Мои друзья, вероятно, чувствовали то же самое, потому что жались к моим ногам.
      Вскоре мы оказались в заводском цехе. Цех тоже освещался только по центру, и мы увидали мостовой кран с гирляндой из черепов, свисающей с крюка. А с боков, на множестве ярусов, уходивших в темноту, сидели смутно видимые бойцы в одежде из мышиной кожи, вооруженные от хвоста до зубов. Под крюком наш Охранник передал нас другому охраннику, более высокого ранга - и мы поднялись по лестнице куда-то в служебный корпус, но мне все это почему-то напоминало средневековый замок со слугами и верными вассалами.
      Крысиный Король встретил нас в лаборатории, за дверью, обшитой броневыми листами. Внутри лаборатории был оборудован тронный зал. Непонятно как уцелевшие вазы цветного стекла, алюминиевые кастрюли, надраенные до блеска, бронзовые канделябры без свечей и торшеры с горящими лампами, расставленные в странном порядке по коврам из "пещерных водорослей", придавали этому одиозному производственному помещению элегантность королевских покоев. Все было, как в книжке про средние века: раболепная челядь толпилась вдоль стен, четыре королевы, лоснистые, холеные, с блестящей шерсткой, в человеческих ювелирных украшениях, скомпонованных с чисто мышиным изяществом, восседали на дивной сохранности лайковом диване и манерно чистили друг друга.
      Большой Босс сидел в черном офисном кресле, окруженном встревоженной стражей.
      Глянцево-черный, очень крупный, в мышиной коже, с золотой пряжкой на длинных черных волосах, между настороженных ушей. Вибриссы длиной сантиметров по сорок, минимум, очень густые. Немолодой уже, с совершенно нестерпимым взглядом черных глаз, очень острых, холодных, пронзительных. Он был стопроцентный парапсихик, ребята.
      Мои друзья спрятались за мою спину - и кто мог бы их осудить. Крысиный Король и на меня надавил так, что я чуть не сел на пол. Я в жизни не общался с такими сильными и бесцеремонными телепатами.
      Устоять на ногах мне помогло только человеческое уважение к себе. Но никакой это был не поединок - я не отталкивал Короля в сторону, а наоборот, раскрылся, насколько сумел.
      Я очень надеялся, что он меня поймет, но первое, что он сказал:
      - Большой, я не понимаю.
      - Что не понимаешь? - спрашиваю. - Я же предлагаю выгодную вещь. Все живы. Все почти сыты.
      Он смерил меня взглядом и пискнул:
      - Зачем тебе?
      Если бы он не был телепатом, прозвучало бы довольно пренебрежительно. Но он вступил со мной в ментальный контакт, а это орудие обоюдоострое. Я тоже его чувствовал. Я почуял, что ему на самом деле интересно, дружелюбно интересно. Он оказался вовсе не тупым тираном, Большой Босс - он удерживал власть в мышиной стране с помощью своего гипертрофированного разума и был, похоже, правителем не из самых худших. Поэтому я подошел к нему и дался себя понюхать, а потом сел рядом с креслом, обнял своих друзей за шеи и стал рассказывать, перемежая рассказы мыслеобразами, насколько умел.
      Большой Босс иногда вставлял реплику. Мышки не умеют по-человечески врать, поэтому он делал политику по-мышиному: нажимал и задавал резкие вопросы. Мне пришлось рассказать, что такое совесть, еще раз, очень подробно - а Король пискнул, что никогда раньше с таким явлением не встречался. Я объяснил, что оставлю синтезатор белка взамен пещеры Охоты, которую должно засыпать при старте - он выслушал, поразился, но спросил, почему я хлопочу обо всех подряд и что надеюсь с этого иметь. Объяснял я долго, он, кажется, так и не проникся, но сама сущность моего предложения восхитила и его, как всех прочих. Я собирался оставить Мыша и Поэта у Короля в качестве Гласа Народа, но поговорив с ним, понял, что это будет лишняя предосторожность: Большой Босс был, в общем, заинтересован в благоденствии подданных и сам.
      Он даже предложил оставить жен и детей Мыша в своей свите - как моих друзей, но Мыш отказался. Не чесался, но потер затылок - и пискнул:
      - Мы - не слуги. Мы - Бойцы, свободные. Мы найдем пищу.
      Я только уговорил его слетать со мной, чтобы выбрать пару мощных синтезаторов и еще кое-какое агрономическое оборудование, оставив семью при дворе на время полета. Большой Босс даже поучаствовал в уговорах. Но Мыш согласился без энтузиазма.
      Потом я предложил Королю выпить, чтобы скрепить договор. Мы хлебнули из моей фляги по глоточку - ром оказался крепковат для мышки, потому что Большой Босс после долго чистил вибриссы, а потом предложил поговорить об искусстве. Вот тогда-то я и подарил ему записи.
      Моя щедрость настолько его потрясла, что он пообещал помощь своих механиков в починке звездолета. Так что получилось даже лучше, чем я думал, потому что мы надеялись хотя бы уговорить его не мешать. Правда, краденый ремонтный автомат мне не отдали - но требовать показалось грешно.
      А Большой Босс сделал еще один глоток и вернул мне флягу. И прокомментировал:
      - Приятно, но вредно. Путает мысли. Не увлекаюсь.
      А Поэт пискнул:
      - Это понятно. Алкаша бы съели. Власть под силу сильному телом.
      Большой Босс потер кончик носа - польщенно, как мне показалось - прижал диски к животу и сообщил:
      - У меня только две слабости. Любовь и искусство. Музыка лучше выпивки. Мысли яснеют. Живопись больших мы знаем. Ничего, если масляными красками. Нежно. Кино - тоже неплохо, но книги лучше. У старой бумаги тонкий вкус. Скульптуру видели. Невкусное искусство. Ничего не дает душе.
      Я видел, как ему хочется попробовать диски на зуб - но воля у Большого Босса была тверже стали. Он только чуть-чуть обгрыз коробку, в которой они лежали, с уголка. И спросил, нет ли у меня человеческих бумажных книг в кожаных переплетах, потому что у его старшей жены слабость к романам, особенно в интересном положении.
      Мне жаль было его разочаровывать.
      Мыш с Большим Боссом не примирился, но был готов сотрудничать. А я с ним почти подружился, несмотря на предубеждение. Я вовремя вспомнил, что в каждом мире своя мораль - и эта мысль мне помогла в очередной раз.
      Расставались мы дружески и даже печально.
     
      Больше рассказывать, в общем-то, не о чем.
      С помощью специалистов Большого Босса ремонт пошел очень быстро. Я им, можно сказать, доверил основную работу, потому что сам был занят налаживанием синтезатора белка, а еще мы с учеными Большого Босса строили в пещере рядом с Усыпальницей комплекс теплиц с подсветкой. Я собираюсь привезти в Мышиную Дыру семена растений понеприхотливее, грибницы шампиньонов и еще какую-нибудь культуру в этом роде. Синтезатор - это капля в море, а сельское хозяйство, возможно, поможет мышкам решить продовольственную проблему.
      Поэт сочинил оду про гуманизм, и публика встретила ее с интересом, но по окончании декламации неизменно требует комментариев.
      Имена композиторов Звезды Грома мышки теперь знают, как родные, потому что мы дали несколько концертов по звездолетной трансляции. Я взял слово с Большого Босса не прятать еду и искусство от народа - и рядом с Пещерой Ветров теперь запланировано создание концертного зала.
      Эдит сначала скучала, потом занималась фитнесом с помощью кое-какого корабельного оборудования, а потом со скуки открыла для мышек-самок курсы макраме. Ее ученицы превзошли ее через неделю, а через две подарили ей плед-шедевр из волокон "пещерных водорослей", с вплетенными зернышками песчаного жемчуга, с самым тонким и сложным узором, какой только можно себе представить. Этот подарок Эдит оскорбил безмерно, и она сначала зареклась когда-либо иметь дело с мышками, а потом вспомнила про видеозаписи мышиных сонетов и остаток времени приставала к менестрелям. Теперь у нее целая куча записей и она надеется отвезти их на Строн и прославиться.
      А потом мы улетели - и у меня душа болит, как там, в Мышиной Дыре, теперь сейсмическое положение. На Мейне мы с Мышом ненадолго, ребята. Только машину приведем в порядок, закупим все необходимое, подлечим детей - и сразу обратно. Нас там многие ждут, я знаю.
      Гуманистическая миссия меня привлекает больше, чем корсарство.
      А Эдит, когда мы стартовали, поклялась страшной клятвой, что ноги ее в том мире больше не будет, но сегодня днем сказала мне, что собирается за меня замуж.
      Так что я теперь даже и не знаю, как оно все выйдет. Может, она еще и передумает...
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"