Аппель Дарья : другие произведения.

Парижский расклад

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1809 год. Недавно заключен Тильзитский мирный договор между Россией и Францией. Но и Наполеон, и Александр Первый прекрасно понимают, что очередное столкновение неизбежно. В грядущей войне победит тот, кто узнает о противнике больше всех. И Россия намерена одержать триумф. С этой целью в Париж отправляются агенты российской разведки - офицеры, дипломаты и одна прекрасная дама... Любовь и шпионаж, интриги и переодевания, роковые страсти и мистические тайны - все, что нужно для увлекательного "романа плаща и шпаги".

ДАРЬЯ АППЕЛЬ

ПАРИЖСКИЙ РАСКЛАД

Пролог

   В июле 1807 года император французов Наполеон Бонапарт и император России Александр Павлович заключили долгосрочный мирный договор в маленьком прусском городке Тильзите. Мир был крайне важен для России - после череды поражений во время прошлой военной кампании, которая велась на территории Восточной Пруссии, войска Франции подошли вплотную к российской границе. Впрочем, и Наполеон чувствовал, что не может далее вести боевые действия на восточном фронте.
   После череды кровопролитных войн в континентальной Европе остались лишь две по-настоящему влиятельные державы. И на открытое столкновение они обе были пока не готовы идти. Наполеона куда больше волновали дела в Испании, Россия вела затяжную войну с турецким султаном. Александр Первый был вынужден признать, что как полководец Бонапарт опережает его на голову и понимал, что продолжение противостояния станет губительным для России. Наполеон, в свою очередь, желал привлечь русского императора в союзники для борьбы с англичанами и австрийцами.
   Итак, одним туманным и тихим летним утром, на плоту посреди Немана два властителя объявили себя долговременными союзниками и обнялись в знак дружбы.
   В русском обществе и даже в ближайшем окружении молодого императора Тильзитский мир оказался крайне непопулярным. Некоторые отчаянные головы называли эту меру прямым предательством важнейших интересов державы и поговаривали о повторении 12 марта 1801 года, когда отец нынешнего государя, став союзником Бонапарта, в то время бывшего великим консулом Франции, был убит заговорщиками из собственной свиты. Намекали на отстранение от престола всей мужской линии дома Романовых - все помнили о славе и блеске "золотого века" Екатерины, о благоденствии правления "кроткой Елисавет". Возглавить Россию, по мнению недовольных дружбой с Наполеоном, которого до этого звали исключительно "антихристом" и "врагом рода человеческого", могли бы с равным успехом либо императрица-консорт Елизавета Алексеевна, либо четвертая и любимая сестра государя Екатерина Павловна, либо мать Александра, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Последние - мать и дочь - были против всякого мира с Францией и возглавили светскую оппозицию политике государя. Континентальная блокада торговли с Англией, в которую вступила Россия, заметно ударила по казне.
   После "Тильзитского свидания" ни российский, ни французский императоры не слишком спешили брать на себя серьезные обязательства и оказывать друг другу военную помощь. Александр Первый и наиболее дальнозоркие из его подчиненных понимали всю шаткость мирного договора и неизбежность очередной войны с Францией в недалеком будущем. Поэтому государь принял решение открыть войну на "невидимом фронте". Под видом служащих посольства и частных лиц в Париж были отправлены гвардейские офицеры и дипломаты, которым, помимо их официальных служебных обязанностей, вменялась добыча секретных сведений. Благодаря успеху миссии этих разведчиков Россия сумела подготовиться к войне с Бонапартом, разразившейся летом 1812 года.
   Об этих разведчиках, их сообщниках и противниках, написан этот роман "плаща и кинжала". Он выстроен в виде гадания на старших и младших арканах Таро, где каждая выпавшая в раскладе карта означает определенного персонажа или эпизод.
  
  

I

  
   Эрфурт, Веймар, октябрь 1808 года.
  
   Аркан XXI. "МИР"
  
   Серый дождливый рассвет уже занимался за окном Эрфуртского дворца. Император Александр Павлович глядел на свечи, оплывавшие в медном канделябре, и думал о событиях прошедшего дня - и прошедшей недели.
   "Столько дней, часов, минут притворяться лучшим другом того, кого ненавидишь более всех на свете - подвиг, достойный древних спартанцев. Действительно, проще скрыть за рубашкой дикого лисенка и терпеть боль от укусов, чем ежечасно клясться в верности и искренней любви злейшему врагу", - пришло в голову государю, и он захотел записать эту мысль, даже подошел к письменному столу, взял чистый лист бумаги, но в последний момент отложил перо. Для чего он это запишет? Кому он поведает свою мысль? Александр никогда не вел дневников, хоть и знал, что нынче это в моде. Мемуары не входили пока в его планы и он сомневался, что когда-нибудь сочинит их. Государи не должны оправдывать сами себя в записках - это дело историографов. Включить это в письмо к тем людям, которые что-то значили в его жизни? Александр уже убедился, что его слова могут истолковать превратно и использовать против него. Лучше молчать и скрываться. Так проще. Так понятнее.
   Он сел в кресло, расстегнул высокий воротник мундира - с вечера он не раздевался, а спать этой ночью даже не думал ложиться. Сегодня - очередные переговоры с французской стороной; Наполеон опять повторит, что ждет его помощи в войне с Австрией, да и неплохо бы послать экспедиционный корпус в Испанию, против англичан. Император французов столько раз за эти дни повторил, что Англия - его главный враг, что уже надоел этим Александру. "Сам виноват", - усмехнулся император, - "Тогда, в Тильзите, я сказал, что, мол, ненавижу Англию так же, как он, вот Бонапарт и зацепился за мои слова".
   С испанскими Бурбонами Наполеон поступил подло - в своей излюбленной манере. Сей корсиканский выскочка, "солдатский император" очень любил играть на наивности и бесхитростности законных государей, привыкших к своему статусу-кво, утвержденному традициями, церковью и государственным устройством. Так было в 1804-м, когда Бонапарт подослал своих людей в Баден, расстрелять ни в чем не виновного герцога Энгиенского - чтобы устрашить всех роялистов, всех, кто еще верил, что "венценосная кровь" значит хоть что-то в новом мире, возникшем на обломках старых тронов. Так было и в этом году, когда на таком же "мирном конгрессе" в Байонне была арестована вся испанская королевская семья. Александра предупреждала об этом мать, умоляя не ехать в Эрфурт - его, мол, тоже возьмут в плен, а то и убьют. Российский император не обратил на ее слова ни малейшего внимания - вряд ли они были продиктованы материнской любовью, Мария Федоровна была не против сама взять власть в свои руки и такому бы исходу втайне только обрадовалась. Впрочем, в свиту свою он подобрал только доверенных лиц, состав которых претерпел немалые изменения с прошлого года. В этих людях государь был уверен - не предадут, умрут за него, в случае чего. Не заговорщики.
   Александр не питал иллюзий по поводу собственной бессмертности и святости своей крови. После Тильзитского мира, заключенного вынужденно, он знал о том, что вокруг него плетется заговор. Но, в отличие от своего отца, несчастного императора Павла, убитого своими первыми приближенными, он не обращал на слухи ни малейшего внимания и они не возбуждали в нем подозрительности. Говорят разные небылицы, пишут о необходимости "покончить с позором"? Пусть говорят. Чем больше слов, тем меньше дела.
   Государь знал, кто из его семьи больше всего хочет править вместо него. Его мать, женщина активная, злонамеренная, но глуповатая. Она собирает вокруг себя свою собственную клику, в основном, состоящую из знатных остзейцев, чем-то обязанных престолу. Она знает прекрасно о том, что государь входил в заговор против собственного отца и никогда не упускает шанса напомнить ему о сем постыдном факте его жизни. Александр поначалу позволял матери навязывать ему те или иные решения. Она имела на это право, и он вправду виноват перед ней. Но впоследствии он решил освободиться от ее влияния. Да и какую поддержку получит Мария, "старая толстая немка", как выразилась его супруга Елизавета? Никакой. Даже немцы отойдут от нее куда подальше, пусть она и обещает им дать Остзейскому краю независимость от России в случае ее прихода к власти.
   Была еще сестра, красивая, умная и крайне популярная великая княжна Екатерина. Та прямо высказывалась, что восхищается своей великой бабкой и тезкой, хочет повторить ее путь. Като, как ее звали в семье, ни за что не хотела выходить замуж и покидать Россию; впрочем, отвращение к законному браку вовсе не означало то, что мужчины были Екатерине безразличны. Она была крайне соблазнительна, и Александр сам не мог устоять перед чарами сестры, подчас забывая, что плотски вожделеть кровную родственницу - тяжкий грех. Екатерина знала о его греховных желаниях и, казалось, намеренно разжигала их. Впрочем, она хранила верность не только ему одному. К двадцати годам Като крутила бурный роман с самым известным и храбрым генералом русской армии, князем Петром Багратионом. То, как понял Александр, была не просто влюбленность - как "звезда России", натура утонченная, обожавшая живопись и говорившая на четырех языках, могла влюбиться в неотесанного солдата, к тому же, совсем не красавца? Правда, узнав об этом, император пожал плечами - любовь зла, как известно, а сестра иногда была склонна к причудам. Однако, попутно девушка увлеклась одним из первых приближенных своего брата и сыном своей гувернантки, графом Христофором фон Ливеном, начальником Императорского Штаба и старшим генерал-адъютантом, распоряжавшимся всеми назначениями в гвардии и армии. Тот, в отличие от Багратиона, был весьма хорош собой и обладал светским лоском в избытке. И был связан с "Малым Двором" Марии Федоровны кровными узами - помимо матери-царской няньки, его жена Доротея была чуть ли не приемной дочерью вдовствующей императрицы. Екатерина втянула в свою игру умного и амбициозного юного принца Леопольда Саксен-Кобурга и не менее предприимчивого князя Михаила Долгорукова, представителя рода, давно заявляющего свои права на корону. Такие связи - не прихоти, а лишь этапы на пути к славной цели - взошествию на престол юной императрицы Екатерины III, которая, как верили поддерживающие задавленный в зародыше заговор придворные, возобновит войну с Наполеоном, приведет Россию к полной победе над "кровавым узурпатором" и устроит "золотой век".
   Конечно, Като и Мария ничего не могли сделать сами по себе, но такие соратники могли принести им корону при первой возможности.
   Со всей этой "павловской партией" Александр покончил еще до своего отъезда в Тильзит. Багратиона отослали командовать корпусом в Молдавию, где шла нескончаемая война с Турцией. На войну - только не с Турцией, а со Швецией - по воле государя был отправлен и князь Долгоруков. Леопольда Саксен-Кобургского, как вассала Франции, император отправил в Париж - с глаз долой, из сердца вон. Графа Ливена сняли со всех занимаемых им постов, ликвидировали возглавляемое им ведомство и чуть было не убили, подстроив несчастный случай на охоте. Екатерина осталась одна, а один в поле не воин. Теперь ее следовало с кем-нибудь повязать брачными узами и забыть о ней.
   Брачными узами?.. С кем же? Вчера об этом говорилось - разорвав отношения с Жозефиной, Наполеон ищет себе жену и намекал на то, что вполне не прочь сделать свои узы с Россией не только союзническими и дружескими, но и родственными. "У вас две незамужние сестры", - говорил корсиканец с хищной улыбкой на устах. - "Сговорили ли вы их уже за кого-то?" "Я не распоряжаюсь браками своих сестер, sir", - отвечал с не менее милой улыбкой Александр. - "За них ответственна моя матушка". "Я много слышал о вашей сестре Екатерине...", - издалека начал Бонапарт и начал расхваливать добродетели Като. Кровь окрасила тогда бледные щеки государя, но он быстро спохватился. Нынче, в этот серый рассвет, Александр подумал: а почему бы не сделать Като императрицей Францией? Чтобы иметь своего человека в стане врага, а точнее, в его постели? Ибо Бонапарт, что бы ни говорилось, всегда будет его врагом. И Александр составлял нынче план по его уничтожению. Можно поступить по-глупому, так, как поступил бы на его месте кто другой и как он сам имел глупость поступить три года тому назад - разорвать мирный договор, выдвинуть армию навстречу противнику, встретиться на поле брани... и потерпеть очередное поражение! С Наполеоном в бою сравниться никто не может из ныне живущих полководцев - это не повод к зависти и сожалениям, а просто факт, и с этим нужно смириться. Остаются дипломатические хитрости.
   Идея "Троянского коня" - внедрения своих людей в ближайшее окружение Бонапарта - давно занимала Александра. Он даже подобрал кандидатов на роли шпионов. Но сестра... В Като Александр был до конца не уверен. Все зависело от ее настроения, она могла согласиться, а могла в гневе отвергнуть эти условия.
   Он все же взялся за перо и написал черновик письма к Екатерине. "...Бонапарт просил твоей руки - как мне быть?" - поставил он фразу под конец. И только, подписавшись под письмом, государь понял со всей ясностью - ответ будет отрицательным. Сестру свою он переоценивал. И даже если Като разгадает тайный смысл его послания - он не мог описать всех своих раздумий на бумаге, даже переписка государей не была застрахована от чтения третьими лицами - кто может гарантировать, что она согласится с его идеями? Гордость в Екатерине подчас затмевала ее хваленый ум. Наполеон для нее - не государь, равный ее брату и отцу, а бригадный генерал, сын судебного стряпчего, никто, выскочка с кровавыми намерениями. В общем-то, Александр разделял ее видение. Но сейчас не время и не место было показывать истинные чувства. Для них еще будет время.
   Только он закончил письмо и запечатал конверт, как в дверь постучали.
   - Господин Талейран к Вашему Величеству, - доложил лакей.
   - В такой час? Что ж, я не сплю, проси, - сказал Александр, весьма удивленный визитом. Который и в самом деле принес ему неожиданности.
  
   Аркан XV. "ДЬЯВОЛ".
  
   Князь Талейран де Перигор, бывший министр иностранных дел Франции, вошел в кабинет императора, прихрамывая. "Вот черт хромой", - подумал Александр, которому такие люди были всегда неприятны. По виду Талейран казался обломком той якобы "благословенной" эпохи, сметенной волной революции и пущенной под нож гильотины. Одет по моде двадцатилетней давности, как и всегда - чулки, камзол, напудренные волосы, сплошь аристократизм, l'ancienne regime, не хватает лишь красных каблуков для довершения картины. Лицо не мужское и не женское, гладкое, как тарелка. Славен своим остроумием и цинизмом - тем, чем всегда были славны "львы" Галантного века. Но умница необычайный.
   - Я не думал застать вас, Ваше Величество, бодрствующим в такой ранний час, - любезно улыбнувшись, проговорил Талейран.
   - А я не думал о том, что кто-то кроме меня бодрствует после вчерашнего бала, - парировал Александр.
   - Я старик, нам нужно меньше сна. Да и поводов для бессонницы будет поболее, Ваше Величество, - проговорил Талейран. - И осмелюсь допустить дерзость, упомянув, что ваша бессонница меня лично удивляет. Вы куда моложе меня и куда безгрешнее.
   - Последнее, пожалуй, лишнее, - отвечал государь, дав знак своему собеседнику садиться. - Я грешен, как и все.
   - Но мой император спит как младенец, хотя он и славится тем, что сна ему нужно куда меньше, чем всем остальным смертным.
   "К чему этот пустой треп?" - подумал Александр, ловя себя на чувстве, что поддается этому разговору ни о чем волей-неволей.
   - Все же, господин Талейран, какое же дело привело вас сюда в шесть часов утра? - поинтересовался император, стараясь быть вежливым. - Наверное, очень срочное.
   - Не назвал бы я его срочным, Ваше Величество, - сказал князь, прищурив свои глаза под тяжелыми веками. - Но оно должно быть сделано до того, как вы уедете в Петербург.
   - Это еще не скоро, - Александр внезапно почувствовал, что князь пытается ему намекнуть на что-то интересное. - Вы могли бы и подождать.
   - Скажите, Ваше Величество, вам не кажется, что мой государь вас недооценивает? - спросил Талейран.
   - Вам лучше знать истинные намерения вашего государя, - пожал плечами Александр.
   - Вы друзья, а в дружбе главенствующий принцип - равенство, - продолжал Талейран. - Вас же держат за дурака, простите мне такое высказывание.
   Александр усмехнулся. Так с ним никто не разговаривал. С такой прямотой и откровенностью. И его сакральных мыслей так не выдавал.
   - В дружбе равенства не бывает, а дружбы между государями всегда омрачены соображениями выгоды, - государь вздохнул, бессонная ночь уже возвращалась к нему головной болью и плохим настроением, а его явно утомляют. - Вы пришли сюда, чтобы поведать мне эту банальную истину?
   - Нет, - Талейран не менял ни своей позы, ни своего любезного выражения лица - как у китайского болванчика, постоянно кивающего головой с нарисованной улыбкой. И, как надоедливого болванчика, его хотелось разбить вдребезги. - Дело в ином. Я предлагаю вам сделку.
   - Дерзко, - Александр встал, скрестив руки на груди. - Говорите, сделку?
   - Мне интересно, в чем цель вашего приезда сюда, - продолжал Талейран, уже определив, что Александр вряд ли разгневается на него и вышвырнет его вон. Он наблюдал за государем уже немало дней и убедился в нем полностью. - Чтобы быть актером в пьесе, поставленной не вами? Мелко для вас.
   Государь ничего не отвечал. Взгляд его голубых глаз, обведенных бледно-серыми кругами от бессонницы, замер на лице этого князя-искусителя. Александр пытался найти в своей душе хоть искорку гнева - и не нашел. "Хромой черт" выбрал правильное время для своего визита. В любое другое время Александр бы продемонстрировал свой гнев и власть самодержца. Но ныне, после бессонницы и непростых раздумий, он был слишком уязвим, слишком вымотан, чтобы демонстрировать свое неудовольствие.
   - Мне об этом твердят все, - сказал император вслух сухим, невыразительным голосом. - Но у меня есть свои причины так поступать. А вы, кто вы в этой пьесе?
   - Я? Я ее режиссер, - усмехнулся Талейран.
   - Да, помню, вы Пандора, открывшая весь этот ящик, - Александр сузил глаза и прикусил губу, вспомнив, что именно написал этот князь в ответ на ноту протеста против убийства герцога Энгиенского. - И почему-то оказались не в силах его закрыть. Впрочем, неудивительно.
   - Здесь вы, увы, ошибаетесь, Ваше Величество, - отвечал его визитер. - Ибо нынче я решил предпринять окончательную попытку покончить с бедствиями, охватившими Европу.
   - Как же?
   Лицо Талейрана сделалось серьезным и решительным - удивительная метаморфоза.
   - Я слежу за ходом ваших переговоров и вижу, что вы не собираетесь исполнять никаких обещаний, данных вами Бонапарту, - сказал он.
   Александр кратко усмехнулся.
   - И теперь вы собираетесь принудить меня к этим обещаниям? Да ваш государь бросал передо мной шляпу и кричал страшным голосом, меня это не испугало, - сказал Александр. - Вполне возможно, что в конце концов меня схватят под белы рученьки и поведут расстреливать.
   Талейран в ужасе побагровел, но быстро взял себя в руки.
   - Ваша храбрость меня обнадеживает, - проговорил он, переплетя пальцы. - Так вы спасете Европу. Вы можете сопротивляться Бонапарту.
   - Я пробовал, король Фридрих-Вильгельм пробовал, и чем это кончилось? - продолжал император c усмешкой. - Единственный выход - это дружба.
   - С варваром?
   - Этому варвару вы служите, - Александр испытующе глянул в лицо Талейрану.
   - Больше нет. Я служу Франции.
   - Как это можно, служить стране, не служа ее властелину? - вскользь заметил Александр.
   - Я представитель цивилизованного народа и служу таким же, как я. Наполеон не цивилизован и никогда им не будет. Вы, государь Всероссийский, можете стать союзником нашего просвещенного народа в обход Атилле, надевшему на себя корону, - произнеся эту тираду, Талейран выжидательно глянул в светлые глаза императора.
   - Ваши речи пахнут крамолой, - усмехнулся Александр. - Но кажется, я понимаю, к чему они ведут... Сколько вам нужно?
   - Мне не деньги важны, - сказал Талейран. - Совсем нет.
   - Не притворяйтесь человеком идеи, - сказал император несколько надменно.
   - Вам тоже не следует притворяться другом вашего злейшего врага, - парировал Талейран. - Я рассчитываю на ваше благоразумие.
   - И на мою щедрость, наверное? - спросил Александр.
   - Как и на все прочие добродетели Его Величества, коими он явно не обделен, - поклонился Талейран, с трудом встав с места и поклонившись.
   - Что ж, я всегда защищаю цивилизацию, - пожал плечами Александр. - Но могу ли я быть уверен в том, что наш разговор не станет поводом для очередной вспышки гнева "нового Атиллы", как изволили вы выразиться? И не вводите ли вы меня в беду?
   - Подозрительность - грех варваров, а вы не варвар, - опять сказал Талейран.
   - А как же предательство? Чей это грех? - бросил ему государь.
   - Аналогично, как и подозрительность.
   - Ну что же, в варварстве вас не упрекнуть, - усмехнулся император.
   Талейран опять поклонился ему с легкой улыбкой на устах.
   ...После его ухода Александр усмехнулся - итак, ему подкинули верный козырь. Этот хромой епископ готов продаться с потрохами. Какова удача! Интересно только, не было ли это подстроенной провокацией? Впрочем, Талейран уже давно был в немилости у Бонапарта, который держал его только для переговоров с августейшими особами. "Я подошлю к нему проверенных людей. И они поведут сделку".
   Визит Талейрана придал ему решимости в действиях. В своих дальнейших переговорах с "другом и братом" Наполеоном Александр демонстрировал решимость и непреклонность. Никакой экспедиционный корпус в Австрию послан не будет. С Турцией справимся своими силами. Когда конгресс закончился и после церемонного прощания они отправились в путь, Талейран, целуя руку императору всероссийскому, тихо проговорил, указывая глазами на кортеж Бонапарта: "Как жаль, что вы не можете поменяться направлениями!" Александр понимающе усмехнулся. Сестра его уже дала понять, что быть невестой Бонапарта не желает; никакого родственного союза и вообще союза ему с императором французов не видать. А у Талейрана - сведения и возможность дергать за ниточки кого нужно. Впрочем, Наполеон с его тайной полицией мог оказать достойный отпор... "Мы никуда не торопимся", - подумал Александр, выезжая из Эрфурта. - "Люди есть. И найдутся".
   У него уже был составлен список тех его флигель-адъютантов и доверенных лиц, которые отправятся в Париж.
   По дороге его карету настиг всадник в польском кафтане. Стража взяла его на мушку, окружила. Князь Петр Волконский, первый флигель-адъютант государя, приблизился к нему, осмотрел его тяжелым взглядом.
   - Я гонец от графини Батовской, - заговорил всадник ничуть не испуганным голосом. - Мне необходимо видеть государя лично.
   - Это невозможно, - процедил Волконский, невольно побледнев от звука столь знакомого ему имени.
   - У меня личное послание от графини...
   - Давайте мне.
   Конверт очутился в широкой ладони князя, обтянутой белой замшевой перчаткой. Знакомый почерк на конверте. Слишком знакомый... И даже, если вообразить, духи ее можно почувствовать...
   Волконского в свете прозывали "каменным князем" за выдержку и сдержанность. Поэтому он взял себя в руки и приказал караулу отпустить курьера. Он поскакал к карете государя, сжимая в руке бумагу, казалось, прожигавшую тяжелую перчатку.
   - Ваше Величество, - князь протянул руку в окно кареты. - Это от графини Батовской.
   Александр встретился с ним взглядом и улыбнулся. Щеки Волконского вспыхнули в смущении.
   - Спасибо, Пьер, - проговорил государь. - Спасибо за все.
   От этих слов Волконский стал еще краснее.
   А все эта нечаянная любовь... Она жива, он знал это раньше... И дите ее живо, он догадывался, он бы допросил этого пшека, отправленного с письмом. Но она не его. Никогда не будет его. А этот запах забыть он не в силах, хоть не первый год пытается. Те морозные ночи останутся вечно в его душе, в его снах.
   - Можешь идти, - и Волконский, пришпорив коня, отъехал чуть поодаль. Путь до ближайшей станции он решил проделать верхом, движение сбрасывало с его души тягостное чувство, неподходящее воспоминание, отголосок его любви к той, которую он должен был ненавидеть.
   Александр же, распечатав письмо и почуяв запах духов той, которая в прошлом году принадлежала ему и телом, и, как уверяла, душой - впрочем, он не ручался за то, что графиня ею обладает, не почувствовал ничего. Содержимое письма тоже не дало ему поводов к сентиментальным воспоминаниям. Четким, вдавленным в бумагу почерком было начертано всего три буквы: Oui. "Да". Тот ответ, который он не надеялся получить. Тот ответ, который от нее втайне ожидал.
   И - то ли алыми чернилами, то ли кровью (государь не исключал и этого) - стояла роспись. "М.-А. Batowska. 17.10.1808".
  
  

II

   Великое княжество Варшавское, январь 1809 года.
  
   Аркан II. "ВЕРХОВНАЯ ЖРИЦА".
  
   Графиня Мария-Анжелика Батовская, урожденная княжна Войцеховская рассматривала при мерцании свечи серебряный перстень с алым камнем, расколотым надвое. Перстень был большого, мужского размера; тот, кто его ей подарил - за любовь, за обещание союзничества, - погиб именно в тот день, когда на камне образовалась трещина. Его разорвало ядром в далекой Швеции.
   Она предвидела такой исход.
   Сколько их, упавших в бездну, разверстую перед ней?.. Мужчины тянулись к графине с ранних лет ее юности. Не то, чтобы Анжелика была такой уж потрясающей красавицей - внешность ее не считалась идеальной, но было в ней нечто притягательное: ярко-синие глаза, каштановые тяжелые волосы, алые, ярко очерченные губы, гибкая, изящная фигура, грациозность. К ней стремились, ее желали - и гибли на пути к ней. Графиня к тому же была умна и необычайно патриотична. В отличие от некоторых из своих родственников и соотечественников она не считала Наполеона "освободителем Польши". Будучи племянницей бывшего канцлера князя Чарторыйского, она отчасти разделяла его идеи - что независимость и единство Польши, на которую так надеялись все, придет из рук России. К тому же, молодая женщина, одаренная неким колдовским даром и поразительной интуицией, чувствовала - такая звезда, как Бонапарт, взошла на политическом небосклоне отнюдь не на века. И свобода Польши ему не важна, что бы не утверждали Потоцкие и Понятовский. Нужно лишь пушечное мясо. И возможность оказывать влияние на Россию, Австрию и Пруссию.
   Анжелика вновь взглянула на перстень. "Жаль тебя, Мишель", - прошептала она, вспоминая руки, голос, запах того, кто одной зимней и очень веселой ночью надел ей на палец кольцо - знак обручения. - "Но так было надо. Не впервые".
   Потом она вынула из шкатулки письмо императора. "Свобода Польши", - попались ей на глаза слова. Пустые слова. Сколько он уже произнес? Что ей, что Адаму... Она сама пожертвовала собой, как библейская Эсфирь, став на краткое время его фавориткой. Между ними никогда не было любви, так, увлечение, несколько проведенных вместе ночей. Анжелика забеременела, но не была уверена, что именно от государя. Сообщение о том, что она ждет ребенка, и поразило, и обрадовало Александра. У него не было своих детей - законные рано умершие дочери были от других мужчин, дети, которых рожала ему любовница Нарышкина, утверждая, что от него, вызывали в нем определенные сомнения, но в Анж он почему-то был уверен. После этого она отправилась в Польшу и 21 октября 1807 года родила мальчика. Александру сообщили, что ребенок появился на свет мертвым. Но сын, крещенный Станиславом-Александром и записанный на имя официального супруга Анжелики, графа Александра Батовского, жил и рос здоровым мальчиком. Его воспитанием занималась бабка Анжелики, княгиня Изабелла Чарторыйская, известная "мать отчизны". И никто, кроме "Фамилии", клана, к которому принадлежали Батовские и которым верховодили Чарторыйские, не знал, что сын Александра Павловича, тот, кто мог бы стать королем единой Польши и российским императором, живет на этом свете и, вероятнее всего, никогда не узнает, кого считают его истинным отцом. Анжелика поклялась вырастить его поляком и католиком. При мысли о сыне графиня вздрогнула. Она очень любила этого странно-спокойного мальчика с прозрачными синими глазами, не похожего ни на нее, ни на императора, ни на кого. Она сама выкормила сына, вставала к нему каждую ночь, просиживала сутки напролет у его кроватки, когда он не спал, у него был жар, резались зубки, потом - почти весь прошлый год - сильно болела, ездила лечиться в Вену. Левая рука ее, сломанная при самых удивительных обстоятельств, тем, кого она ненавидела со своих 13 лет, кто воплощал для нее Смерть, начала гноиться, ее еле спасли от ампутации. Потом - целый букет разных хворей, от ревматизма и анемии до кровохарканья и нарывов в горле. И тут - предложение императора. Переехать в Париж. Стать его шпионкой. Соблазнить массу мужчин и вытянуть из них нужные сведения. За это - вот, здесь все написано, "Свобода Польши". Она не верила. Совсем не верила. Но предложение не возмутило ее. Александр имел право сделать его. Как племяннице его личного друга. Как любовнице, носившей девять месяцев в себе его плод. Вот она и согласилась. Муж ее, граф Александр Батовский, когда-то служивший при иностранной канцелярии последнего польского короля, владел там особняком и жил в столице Франции наездами, много времени проводя в Бельгии на водах - он был гораздо старше ее, а нажитые с годами болезни то и дело требовали излечения в Спа и прочих курортах. Не будет удивительным и даже подозрительным, что она приедет в дом своего супруга. Россия нынче дружна с Францией. Так что она согласилась. К тому же, у нее будет один помощник... Тот, кстати, тоже ведал о существовании Стася. По крайней мере, догадывался.
   В дверь постучали, отвлекши ее от раздумий.
   - Да? - раздраженно спросила графиня, закрывая шкатулку с реликвиями недалекого прошлого. - Гражина, ты, что ли?
   - Ваше Сиятельство, там господин де-Витт...
   "Quand on parle du loup on na voit la queue" (Про волка вспомнишь, а уже и хвост видать), - подумала несколько презрительно Анжелика. - "Впрочем, какой он волк. Он шут, как есть".
   - Проси, - приказала она вслух своей верной горничной.
   Подойдя к зеркалу, графиня прищурилась, поправила волосы и шаль на плечах, а потом, обернувшись, улыбнулась вошедшему в ее комнату высокому и стройному молодому человеку.
  
   Аркан 0. "ШУТ".
  
   - Целую ручки милой пани, - Ян де-Витт наклонился над ее лилейной кистью, но Анж успела одернуть ее до того, как полные, красиво вырезанные губы собеседника коснулись ее кожи.
   - Как поживает мое бывшее поместье? - спросила она, разумея деревню Свенцаны на Волыни, которую как-то передала ему в дар за одну услугу.
   - Великолепно, графиня. Лучше, чем я мог себе ожидать, - отвечал он, нисколько не обиженный жестом Анжелики.
   - Надо думать, - усмехнулась она. - Как Париж? Как ваши успехи?
   - Тоже лучше, чем я ожидал.
   Де-Витт в прошлом году уехал в столицу Франции, перешел на службу к Бонапарту и сделался одним из его доверенных лиц - и все благодаря обаянию, и все с ведома императора Александра. Впрочем, сослуживцы его по кордегардии воспринимали поступок Жана как предательство. Многие поклялись вызвать его на дуэль и убить.
   - И никто из наших сорвиголов вам там не встречался? - спросила мимоходом Анж.
   Жан пожал плечами. Взгляд его упал на шкатулку, стоявшую на столике. Он знал, что обычно хранится в подобных ларцах. И догадывался о предложении, сделанном графине государем. "Интересно, нам придется работать в связке, или?..." - подумал он.
   - Зачем же вы здесь? - продолжала графиня, а потом позвала Гражину и приказала ей принести кофе.
   - По одному конфиденциальному делу, - отвечал де-Витт.
   - Которое мне, по всей видимости, нельзя знать, - она уставилась на него пристально, и Жан поморщился. Эта дама всегда мнила себя соблазнительницей, имеющей особое воздействие на мужчин и пробовала свои чары на нем. Но молодой человек им не поддался. Манера так на него смотреть, присущая ей и унаследованная ею от бабки, де-Витта необычайно бесила. Но он сдержался.
   - Задумались? Гадаете, какую мне назначить цену за вашу откровенность? - уголки губ Анжелики приподнялись в подобии улыбки. - Или это секрет, который может узнать лишь один человек?
   - Пани графиня догадлива, как всегда, - Жан сохранил самообладание. "Ты как была тупой гонористой паненкой, так и осталась", - подумал он. - "До сих пор думаешь, что тебе все позволено. Как бы ни так". - Именно.
   - Кто же она? - продолжала ровным голосом пани Батовская.
   - Она? - переспросил де-Витт. "Конечно, должна знать", - проговорил он про себя. - С чего бы так решили?
   - Если вас послали с конфиденциальным поручением от того, чье имя мы здесь не называем, то явно здесь вмешаны дела амурные, - продолжала Анжелика. - Так как мужеложеством он не занимался никогда, то явно мы говорим о даме. А в Польше у него может быть лишь одна дама, чья жизнь его интересует более всего. Прекрасная графиня Валевская.
   - Мне интересно, почему вы задаете мне вопросы, на которые сами знаете ответы, - сказал Жан, еле скрывая свое раздражение. Потом он посмотрел на принесенный служанкой кофе и заметил про себя: "Что-то долго эта Гражина возилась нынче с кофейником...". О славе Анжелики как отравительницы говорилось многое, но Жан покамест не испытал этого на себе. Он не верил, что графиня захочет его уничтожить - ведь он был полезен ей. Но к горячему напитку он не притронулся.
   - Я не знала ответа, лишь сделала предположение. Если речь идет о какой-нибудь другой даме... - Анж помешала сахар в чашке.
   - Не исключено, что мадам Валевская оказалась ровно в том же положении, что и вы два года назад, - сдержанно ответил де-Витт. - Жозефина бесплодна. Развод состоится скоро. Он ищет себе невесту. Ту, которая может родить ему наследника
   - Валевскую? Но она замужем... Впрочем, беде можно помочь и вы пришли меня кое о чем попросить, не так ли? - дополнила его Анжелика с милой улыбкой.
   Де-Витт замер. В его светло-карих глазах отразились неподдельный ужас и восхищение изуверским ходом мысли его собеседницы. "Действительно, ведьма", - проговорил он про себя.
   - Я не уверен, что вас нынче употребляют в качестве аптекарши, - сказал Жан. - Либо я что-то пропустил. Вообще, не думаю, что Валевская, даже будучи девицей, могла бы составить ему пару. Ему нужна королевна.
   - Я слышала кое что о русских принцессах. Ни одну из них в жены ему не отдали, - усмехнулась Анж. - Хотя... если бы Екатерина согласилась, было бы куда весело.
   - Кстати, об Екатерине. Почему вы на своем пути к цели ее не уничтожили? - спросил Жан вкрадчивым тоном. - Ведь она куда опаснее Ливена.
   - Слушайте, может быть, вам не лезть в те сферы, которые вас, мягко говоря, не касаются? - отчеканила графиня, с шумом отставив от себя чашку.
   - Женская душа - потемки, - притворно вздохнул де-Витт. - Логикой ее не объяснишь.
   - Итак, моя соотечественница околдовала Тамерлана нашего времени так, что начался целый роман. В письмах. И вы - его личный почтальон, - улыбнулась Анж, проигнорировал выпад в свой адрес.
   - Именно так, графиня.
   - Но зачем вы прибыли ко мне? Я могу вам оказать посильную помощь?
   - Я уже упомянул, что Валевская пребывает в той же ситуации, что и вы. И у меня родился план... Не хотите ли прокатиться со мной до Варшавы? - предложил де-Витт с очаровательной улыбкой. Что ж, улыбаться он умел пленительно, и Анж взглянула на него внезапно потеплевшим взором, в котором читалось женское любопытство. Впрочем, она заклялась заманивать его к себе в постель. Де-Витт, несмотря на всю свою привлекательность, воспринимался ей кем-то вроде лакея, посыльного, кучера. Связь с таким - позор, а она, как и многие ее соотечественницы, да еще магнатского рода, была крайне гонориста и надменна. Что, впрочем, ей не мешало вставать на колени перед теми, кого считала достойными.
   - Что ж. Пожалуй, - Анжелика открыла ларец и вынула другой перстень. Женский, как раз по ее размеру, золотой с сапфирной печаткой. Под камнем хранился яд. Де-Витт это знал.
   - Нет, это не понадобится. Старик граф никому не мешает, - покачал он головой.
   - На свете, милый Жан, немало тех, кто может помешать. Так что это пригодится, - улыбнулась Анжелика.
  
   Аркан XVIII. "ЛУНА".
   Мокрый снег падал с вечереющего неба Варшавы на брусчатые мостовые, когда Анж, оперевшись на услужливо поданную ей руку спутника и подобрав юбки, вышла из кареты у особняка Валевских. В Варшаве она давно не была, с тех пор в ее родном городе многое изменилось. "Воздух здесь стал другим", - сочла она, выхватив взглядом силуэт "Голубого дворца", дома, где родилось несколько поколений князей Чарторыйских и их родственников, включая саму графиню, ее братьев и матери и князя Адама. Впрочем, сентиментальными воспоминаниями предаваться молодая женщина не собиралась. У нее была определенная цель - понравиться этой загадочной пани Валевской и уговорить ее на союзничество. О милом прошлом можно подумать как-нибудь потом.
   Валевские жили на широкую ногу, и графиня сразу заметила роскошь обстановки, мебель красного дерева, бархатные портьеры с золотом на сводчатых окнах, пейзажи задумчивых английских парков в богатых рамах на стенах. "Проблем с деньгами она явно не испытывает... Вот со вкусом - да. Хотя, может быть, все это выбирал ее муж. Представители его поколения испытывают страсть к подобному убранству", - проговорила она про себя.
   Хозяйка, невысокая, но изящная женщина, с пепельно-светлыми, уложенными в две обернутые вокруг головы косы, казалось, была совсем не удивлена видеть де-Витта и Анжелику вместе. Последнюю она знала немного и больше по слухам, хотя они и были какими-то дальними родственницами. Собственно, пани Валевская тоже не принимала гостей в гордом одиночестве - вслед за ней в комнату вошли, поклонившись, яркая улыбчивая брюнетка в розовом муаровом платье и другая, одетая в бедное траурное платье - явно то ли гувернантка, то ли приживалка. "Хорошо подготовилась", - подумала Анжелика, вспомнив, что ливрейные лакеи, встретившие их в прихожей, были довольно внушительны на вид и, скорее всего, вооружены. Спутницы Валевской понадобились для того, чтобы были свидетели их разговора. Умно. Она явно недооценивала "польскую любовь" Бонапарта. Сама бы на ее месте так же поступила. "Но вкуса у нее, увы, нет", - заключила молодая женщина, критично рассмотрев зеленое платье хозяйки, не идущее к ее бледному цвету лица.
   Дамы обменялись любезными улыбками, Ян де-Витт перецеловал ручки каждой из дам и передал пани Валевской послание, которое она, по всей видимости, давно ждала. Анж не сводила глаз со своей соотечественницы, покорившей сердце "владыки мира". Судя по выражению прозрачных голубых глаз Марии, она была по уши влюблена в автора послания, и светской выдержки у нее явно не хватало, чтобы скрыть переполнявшие ее эмоции.
   - Спасибо вам, monsieur Jean, -проворковала она. - И спасибо вам, пани Батовская, за визит. Как хорошо иметь приятную компанию. Юзефа подтвердит. А в уединении скучно.
   Брюнетка в розовом - belle-soeur хозяйки дома - быстро завладела разговором, немедленно пересказав все последние варшавские новости - кто на ком женился, с кем развелся, в чем кто появился на балах и что нынче носят, а что решительно вышло из моды. Мари и Анж из вежливости отвечали, а старшая дама, представившаяся Агнессой Ледоховской, предпочитала помалкивать, как и полагается "дуэнье" (так определила ее роль Анжелика). И чем более принужденными становились реплики двух графинь, тем больше трещала Юзефа. Ее роль тоже не вызывала сомнений. Ян де-Витт быстро разгадал, кто есть кто в этом тщательно поставленном спектакле и с удовольствием подыгрывал родственнице хозяйки, которая ему даже понравилась - он таких и любил, простых, веселых и остроумных. Мечтательные затворницы, навроде пани Марии, и холодные расчетливые красавицы, вроде пани Анжелики оставляли его равнодушными. "Пожалуй, передам ей записку", - подумал он рассеянно, в то же время наблюдая за обстановкой.
   Когда пани Валевская приказала подавать кофе, он выразительно взглянул на руку Анжелики, приметил знакомое ему кольцо и слегка улыбнулся. "А не станут ли травить нас?" - подумал он. - "Нет, я точно выживу, потому что где она найдет другого курьера, ну а "мать Отчизны" может и помереть".
   - Вы говорите, пани Анжелика, что собирались в Париж? - обратилась Валевская к своей гостье, когда принесли кофе в чашках голубого прозрачного фарфора. Слово "Paris" она произнесла с неким придыханием в голосе.
   - Одна или с князем Адамом? - невзначай спросила Юзефа, но замялась, увидев злые анжеликины глаза. Ярко-синие, пронзительные, они имели свойство пугать людей в гневе. "Ведьма чертова", - подумала она, и поправилась:
   - О, простите, я хотела сказать, с графом Александром?
   - Я отправлюсь туда одна, а мой муж присоединится ко мне попозже, - сказала Анж, прищуренными глазами оглядывая чашку. Она заметила небольшой узор в виде золотистых пчелок на внутренней поверхности. Известно, кто выбрал это насекомое своим геральдическим символом. "Изысканный подарок, я бы не отказалась", - подумала Анж.
   - Интересно, князь Адам собирается жениться? Говорили, что самая младшая из Курляндских готова была составить его счастье, - проговорила Валевская.
   Анжелика улыбнулась с некоей иронией. Она знала эту историю.
   - Мать ей не разрешит. У нее другие планы. Слышала, ее сговорили за племянника Талейрана-Перигора, - отвечала она.
   - И мне кажется, это более подходящая партия. Князь Чарторыйский не из тех людей, у которых есть время присматривать за юными девицами и учить их жизни, - сказал де-Витт, взглянув на Батовскую так, что ей страстно захотелось его ударить. Не знает, так догадывается, сволочь... А Валевская слушает, что люди говорят.
   - Выходить замуж в столь юном возрасте - зачем? По своему печальному опыту скажу - незачем, - сказала Юзефа. Она была замужем за младшим братом мужа Мари, недавно получила от него развод и нынче вовсю наслаждалась свободой.
   - У немцев свои соображения на этот счет, - усмехнулась Анжелика.
   - Да, они варвары, - подхватила Юзефа.
   - Не соглашусь, ma soeur, москали - вот кто сущие дикари, - добавила Валевская. - Впрочем, любезная Анж, думаю, вы придерживаетесь иного мнения о них?
   Княжна взглянула ей в глаза и улыбнулась - медленно, одними губами. Невольно прикоснулась к перстню, перевернула его. Де-Витту захотелось зацокать языком и сказать хозяйке: "А вот это вы зря сказали, сейчас не оберетесь проблем". Валевская била по больному. И намекнула на то, что они в разных партиях, обе из которой называли себя "патриотическими".
   - Я варварами зову безбожников, свергнувших законного монарха и посадивших на престол кровавого маньяка, - вспылила графиня Батовская.
   Де-Витт только головой покачал сокрушенно.
   - Но тем не менее, вы едете в Париж, - пожала плечами Валевская, не смутившаяся тем, что ее возлюбленного назвали "кровавым маньяком" - очевидно, привыкла и не к такому, да и спровоцировала Анжелику специально. - Зачем бы это?
   Ее гостья наклонилась, резко отставив от себя кофейную чашку, так, что несколько капель горячего напитка выплеснулось на кипенно-белую скатерть, оставив расплывчатые следы, и прошептала:
   - Могу поменяться с вами местами.
   Мария невольно смяла в руке послание Бонапарта. Краска бросилась ей в лицо. Она встала, словно бросая вызов своей собеседнице.
   - Нам нужно поговорить наедине, графиня, - произнесла она, пытаясь улыбнуться в любезной манере, так, словно бы не было между ними стычки. - Пройдемте в мой будуар.
   - Что ж, идемте, - бросила Анжелика.
   - Пани Марыся, вы что, нет, она же... - заговорила "дуэнья", но хозяйка отвечала:
   - Пустое, панна Агнешка, пустое. Вы лучше побудьте с господином Жаном и Юзефой. А нам с пани графиней надо очень многое обсудить.
   - В самом деле, - улыбнулась непринужденно Батовская, и, взяв несколько фамилиарно Марию под руку, проследовала с ней в будуар.
   - Присаживайтесь, - заговорила Валевская, указывая на обитое полосатой материей кресло. В будуаре все напоминало о бонапартизме хозяйки - гравюра с юным, стройным и пылким генералом Бонапартом на Аркольском мосту, бюст того же Наполеона, но уже в виде императора, с венцом на голове, обои с теми же геральдическими пчелами, подушки с вышитыми буквами N. "Наверное, у самой Жозефины в Мальмезоне нет столько напоминаний о "великом человеке", - усмехнулась про себя графиня Батовская. Подобрав юбки своего темно-вишневого платья, она присела на краешек кресла. Мари уселась напротив нее.
   - Я бы действительно хотела поменяться с вами направлениями, - начала она горьким, но в то же время ироничным тоном. - Думаю, вы сразу об этом догадались.
   - Вам нечего делать в Париже, - серьезно произнесла Анжелика. - По крайней мере, если вы хотите остаться в живых.
   - Но когда я его увижу вновь? - Валевская взглянула на портрет Бонапарта. - Он больше не приедет в Польшу.
   "О Боже, лучше бы она отдалась ему из корыстных соображений, а не по любви", - подумала утомленно Анжелика. - "С влюбленными сладить невозможно".
   - Польша ему не нужна. Как и вы, - пожала плечами графиня.
   - Сколько можно меня оскорблять?! - повысила голос ее собеседница, невольно сжав свои маленькие руки в кулачки. - Я вам доверилась, вам и вашему... конфиденту, ну а вы? Что вы?
   Слово "конфидент" она выплюнула ей в лицо, как оскорбление, словно зная, что Анж не потерпит никакого намека на интим между ней и де-Виттом.
   - Я не оскорбляю, я констатирую факт, - ни один мускул не дрогнул в бледном лице Батовской.
   - Факт? - насмешливо переспросила Мари. - В самом деле?
   - Поверьте мне, у меня больше опыта в real politik, - чувственные губы молодой женщины сложились в усмешку.
   - Оно и видно, - парировала графиня Валевская, уже видя, что ее усилия сдаются перед вновь обретенным самообладанием этой "ведьмы". Рано же она торжествовала победу! Наедине Анжелика начинала - и выигрывала. О, выучка пани Изабеллы Чарторыйской, "невенчанной королевы Польши", приходившейся ее гостье бабушкой, была видна слишком явно! А она, Мари, кто по сравнению с ней?
   - Поэтому в Париж еду я, а не вы, - Анжелика откинулась на спинку кресла, вытянула левую руку вдоль подлокотника, и Батовская впервые заметила, что кисть, обтянутая черной перчаткой, выглядела скрюченной. Вспомнила, что говорили: цесаревич Константин во время пребывания государя у Чарторыйских в 1805 году пытался изнасиловать Анж, она оказала ему достойное сопротивление, но осталась с навсегда искалеченной левой рукой.
   - Вас посылает император Александр? - прямо спросила Мария.
   - Какие прямолинейные вопросы. Ну, раз мы пошли на откровенность, спрошу вас так: вы ждете ребенка? - Анжелика уже заранее знала ответ, но хотела, чтобы ее собеседница сама озвучила его.
   - С чего вы взяли? - Валевская попыталась повторить усмешку своей гостьи, но получилось у нее довольно плохо.
   - Ну, так вы планируете беременность, - спокойно произнесла Анжелика. - Как я вас понимаю. Ведь, как вы знаете, два года назад я оказалась в таком же положении. Но у меня все случилось крайне быстро. Слишком быстро, я бы так сказала.
   Валевская слышала и это. По сути, пример "второй матки отчизны", как звали графиню Батовскую сторонники "Фамилии" и подсказал ей ее план. Но, в отличие от Анж, никогда по-настоящему не любившей императора Александра, она действительно стала жертвой наполеоновской харизмы и своеобразного обаяния.
   - И, увы, ваш ребенок скончался, - Мария покраснела. - Такая ирония судьбы.
   Анжелика помрачнела. Да, о том, что "наследник двух корон" жив, никто не должен ведать. И, если она доверится Валевской... Впрочем, откровенность с Марией ей была сейчас только на руку. Да и, скорее всего, переписку ее собеседницы с возлюбленной контролировать тоже будет она. В ее руки сейчас идут все козыри. Сделает неверный шаг - и упустит такую милую возможность заполучить их все. Только вообразите себе, сколько ценных сведений может вскрыться из переписки влюбленных! Впрочем, по поводу ответных чувств Бонапарта Анж была вовсе не уверена.
   - Мой сын жив, - прошептала Анжелика. - Но вы должны об этом молчать... Поэтому я еду во Францию. Из-за него.
   Валевская из этой фразы сделала вывод, что Анж вывезла ребенка в Париж. Она тоже почувствовала, что ей в руку попал весомый козырь. Если на нее начнет давить "черный кабинет", то она может направить жандармов по следу "царевича".
   - Клянусь, - прошептала Мари.
   - Признаюсь честно, - продолжала Анжелика. - Я ненавижу Наполеона и считаю его злодеем. Но, увы, понимаю, что никто, кроме него, не принесет моей Отчизне независимость.
   - В этом году будет война с Австрией, - с восторгом заговорила Мария, - Пруссия уже завоевана, осталось добить императора Франца. У него это получится, несомненно. А потом на очереди - Россия...
   - Бог мой, зачем? Чтобы утонуть в снегах и болотах? - пожала плечами Анж.
   - До снегов и болот дело не дойдет. Они перейдут границу близ Курляндии, вырежут всех проклятых немцев, и на этом с войной будет покончено, - с явным удовольствием заговорила Валевская.
   "Если она повлияет на Бонапарта в выборе подобного направления, то я буду ей по гроб жизни благодарна и даже не сдам ее русским", - сочла Анжелика.
   - Было бы превосходно. И Курляндию включить в состав Польши, - сказала она. - Как видите, я поддерживаю планы вашего возлюбленного.
   Тут Мария оживилась и начала рассказывать ей все - о том, как сначала ощущала себя овцой, ведомой на заклание, когда Потоцкие, увидев, что на одном из варшавских балов она привлекла внимание Наполеона, попросили ее флиртовать с ним в открытую и всячески подталкивали на сближение; как приближенные императора французов устраивали свидания; как она начала влюбляться в него: "Я не загораюсь страстью, а медленно горю на ее огне, мне для того, чтобы разжечь в себе любовь, требуется много времени, но потом меня не остановишь..."; как она надеялась на "логический итог" их романа, правда, не говорила, какой.
   - Вы знаете, что все это означает опасность. В Польше вы не так уж неуязвимы, - заметила Анжелика. - Мой вам совет - не переходите черту.
   - Но где она, эта черта? - спросила Валевская, но графиня уже думала о другом. "Де-Витту тоже идея понравится".
   - Вам понадобятся защитники, и я могу найти вам их, - сказала она вслух.
   - Оказать вооруженное сопротивление могут и мои холопы, - возразила с надменной улыбкой Валевская. - Это был первый его совет - найти обученных и крепких людей, приставить их к своей особе.
   - Я немного не о том. Нужно, чтобы вас никто не предал, - прошептала Анж. - Вашу тайну знаю я - и, думаю, моя честь будет вам порукой; я магнатка, урожденная княжна, из Пястов. Но есть и другой...
   - Де-Витт? Я тоже о нем подумала. Но он ему доверяет. Странно, да? - хихикнула графиня. - Как так можно? Неужели мсье Жан действительно так обаятелен?
   "Скорее, Наполеон ему предложил очень хороший куш", - усмехнулась Анж. - "Или повелся на то, что, якобы у Жана сохранились связи с русскими и он может быть двойным агентом".
   - Именно. Де-Витт любит деньги и авантюры. Обеспечьте его и тем, и другим - можете спать спокойно, - произнесла она вслух.
   Валевская нахмурила свой гладкий лоб в поисках решения поставленной Анжеликой задачи. Резкая складка перерезала ей переносицу. Почему-то работа мысли обезображивала ее хорошенькое личико и совершенно ей не шла.
   - Деньги... Но у меня нет свободных денег, Анастас ведает всем, - упомянула Валевская своего мужа. - Насчет же авантюры...
   - Мсье Жан очень хочет жениться, - намекнула графиня Батовская. - На красавице, умнице и богачке. Вот и деньги, и, в некотором образе, авантюра.
   Мария захлопала в ладоши, внезапно догадавшись, к чему клонит ее гостья.
   - Юзефа?.. - прошептала она.
   Анжелика засмеялась.
   - Посмотрим, как у них пойдет. Это будет вам совсем на руку, вы станете его родней, а семью не предают даже такие, как он, - сказала она.
   - Побуду сводней, - решила графиня Валевская. - И панна Агнешка мне поможет.
   - Было бы неплохо, если бы они поженились, - повторила ее собеседница. - А насчет же вашей безопасности... В ней я тоже кровно заинтересована.
   Анжелика медленно сняла с руки кольцо, заключавшее в себе яд.
   - Примерьте, - улыбнулась она.
   Мария Валевская надела кольцо на средний палец правой руки.
   - Как раз, - графиня догадалась о том, что ей только что передали оружие. - Но что это?
   - Цианид, - кратко проговорила ее гостья. - Надеюсь, вы знаете, как он действует?
   Валевская кивнула, слегка улыбнувшись.
   - Спасибо, - шепнула она. - Я ценю такие подарки.
   Графиня Батовская пристально посмотрела на нее. Что ж, думала, что встретит соперницу, а получила союзницу, это неплохо. Анжелике надоело воевать и противопоставлять себя всем подряд. Валевская ей нравилась. И предательницей вряд ли станет - не в ее это интересах.
   ...Перед тем, как идти спать, де-Витт, деликатно постучавшись в дверь Анжелики, продемонстрировал той ключ, переданный ему горничной мадам Josephine - Юзефы Валевской.
   Графиня, досадливо поморщившись, оторвалась от карт Таро, разложенных на ломберном столике.
   - Поздравляю вас с успехом, - бросила она. - И не увлекайтесь сверх своих сил. Выезжаем завтра рано утром.
   - Конечно, дорогая графиня, - и, Жан улыбнувшись, вышел, осторожно закрыв дверь за собой.
   Анжелика посмотрела на карты еще раз. Королева мечей; Рыцарь Жезлов; Луна; и Смерть. Тринадцатая карта. Ее злейший враг. "И он опять здесь", - вздохнула она, посмотрев на свою искалеченную левую руку. - "Я не могла его убить. Да и никто не может. Что же делать?"
   На карте был изображен высокий худой всадник в плаще с капюшоном. Вокруг - снега; и следуют за ним шесть белых волков в короне. "Знает ли он о моей миссии?" - вновь подумала Анж. - "Должен. Антон говорил, что Волконский перехватил мой ответ. Наверняка прочитал содержимое. И доложит ему... Но что он может сделать, когда я в Париже? А если его пошлют туда тоже?..."
   Графиня сдвинула карту на середину стола. "И я с ним ничего не могу сделать", - вздохнула молодая женщина. - "Остается надеяться, что сказанное Марией - правда. Что французы сожгут Ливонию. Но когда это случится?"
   Потом она разглядела рядом со смертью Королеву жезлов. "Предательница", - усмехнулась молодая женщина. - "Играть на двух полях тебе не привыкать, милейшая Вильгельмина. Но бойся, как бы это не вышло тебе боком".
  
  

III

   Митава, март 1809 года.
  
   Аркан XIII - "Смерть".
  
   Граф фон Ливен-второй, бывший военный советник государя, стоял напротив витражного окна в Рундальском замке, куда был приглашен герцогиней Доротеей Курляндской для конфиденциального разговора. Ему было странно чувствовать себя и проигравшим, и победившим одновременно. Когда его на царской охоте в Гатчине чуть не разорвал волк, граф подумал: всё кончено, он стал никем - хоть его оставили в свите, но важных поручений не давали, от доклада по военным делам отстранили, уехать в Швецию на войну не позволили, даже "Магистр" - его заказчик, тот, кто и втянул его во всю эту сложную, многоходовую интригу, отрекся от "Ливонского Дела", проекта восстановления независимого Ливонского королевства, занялся "великим герцогством Финляндским", и это оказалось куда более успешным. Но с другой стороны, начали открываться новые возможности, которых граф Кристоф до этого в упор не видел...
   Витражи на окнах изображали розы, но почему-то вставлены были наоборот - стебли глядели в небо, цветки - в землю. Когда вчера он обратил внимание на подобную несуразицу и позволил себе поругать мастера-недотепу, Доротея Курляндская, взяв его под руку и обдав ароматом пачулей, прошептала: "Мой милый граф, это же наглядная иллюстрация из Экклезиаста - "Всё суета сует и суета". Отец моего покойного супруга именно это и имел в виду, поэтому приказал установить витражи именно так". "Да уж, красота тленна", - усмехнулся Ливен, со значением оглядев отчаянно молодившуюся герцогиню, как видно, старающуюся соблазнить его. Нынче он возвращался к упомянутому Доротеей изречению из Экклезиаста, ибо недавно прочел эту книгу. Но слова не успокоили его. Ливен все еще надеялся на многое. Он рано начал, войдя во власть внезапно и триумфально, в возрасте двадцати двух лет, и что только не болтали о причинах его повышения... Власть он сохранял и при Павле, который мог отправить юного любимца в отставку по любому ничтожному поводу, и при Александре, чьей дружбой граф пользовался с отроческих лет. Но, как и всегда бывает, нашелся враг, пошли интриги, и он, как пешка, был сбит с шахматной доски, как мелкая карта, бит более крупной, и никакая осторожность, коей Кристоф прославился, не спасла его от потери положения - почти что вместе с жизнью. А все потому, что виноват он оказался перед одной "ведьмой", в смерти которой был уверен. Недавно его друг и бывший заместитель, князь Петр Волконский, сообщил о том, что она, "ангел смерти" и "цветок зла", жива-здорова. Значит, ей еще можно было мстить? Но надо ли?
   Кристоф вновь посмотрел на витражи. Краем уха услышал стук каблуков по паркету, а потом, через несколько мгновений ощутил прикосновение теплой женской руки к его запястью.
   - Я тоже люблю смотреть на эти розы, - госпожа Вильгельмина, дочь хозяйки, отличавшаяся крайне вольным нравом, созерцала его черными, матовыми, без блеска глазами. Она была диво как хороша, но Ливен с некоторых пор заклялся заводить любовные связи. Особенно с теми, в чьей преданности он не был уверен. - Я всегда думала, что история жизни моего деда должна служить предупреждением, но, очевидно, не для всех...
   - Я никогда не пытался повторить судьбу вашего деда, - усмехнулся Ливен.
   - Слишком много совпадений для того, чтобы я в это поверила, - ее красивые губы сложились в тонкую усмешку.
   - Я не желаю их с вами обсуждать, - грубовато отвечал ее собеседник и снял ее руку с запястья.
   - Белая роза сгниет в земле, алая роза расцветет на небе... - прошептала Вильгельмина, глядя на витражи, отражавшие весеннее солнце.
   - А черная роза отравит вас своим запахом, - Кристоф отлично знал это стихотворение, и догадывался, куда клонит молодая женщина.
   - Но вы рыцарь Белой Розы, - усмехнулась Минна. - Очень зря.
   Граф повернулся к ней. Покраснел. Оглядел собеседницу, прищурив свои и так узковатые серо-голубые глаза. "Слухи пошли по всей Остзее...", - вздохнул он. - "По всей Пруссии... По всей Европе".
   - Я прошу вас больше об этом не говорить, - сказал он тихо.
   - Вы думаете, что Черная Роза увяла, но она цветет и пахнет, - заговорила Минна, подойдя к Ливену поближе. Он ей очень нравился. Было в нем что-то такое... Притягательное.
   - Если об этом не знать, так можно догадаться. Змеи живучи, - граф вгляделся в лицо своей визави, молочно-белое, правильное, чуть восточного, цыганского склада, на вьющиеся темные волосы, обрамлявшие лицо. Винно-красный рубин-подвеска переливался в свете солнца, чуть пониже ямки между резко очерченными ключицами. Чем ниже опускался его взгляд, тем больше он понимал, что надо пойти этой даме навстречу. Прочитав в его глазах желание, Вильгельмина подошла поближе и положила свою узкую ладонь ему на плечо.
   - Про вас, впрочем, говорят, что вы ее подруга, - прошептал он ей на ухо и прижав ее к себе. - Как я могу вам верить? На каких основаниях? Вдруг вы предадите меня?
   - Я никогда не была ее подругой, - и Минна прикоснулась губами к его щеке. - Моя сестра, дурочка Дорхен, была влюблена в ее дядю, я видела, как она молится на его портреты. А истинный папаша нашей умницы - нынешний муж вашей Черной Розы. Ну, я вам достаточно сказала?
   - Более чем, - Кристоф чуть отстранился от нее.
   - Тогда... Я могу вас ждать этой ночью?
   - Я подумаю, - граф улыбнулся дерзко. - Давайте, что ли, ключ.
   - Зачем? Двери мои всегда открыты. Особенно для вас, - герцогиня оправила шаль на плечах и, кивнув графу на прощание, удалилась вниз по коридору.
   ... Через несколько часов, после страстного свидания наедине, они лежали напротив друг друга, и Минна, как и многие женщины после соития, очень много болтала.
   - Густав говорил, что вы Смерть, - говорила она, разумея барона Армфельда, ее "отчима" и любовника, авантюриста и того, кто впутал Кристофа в опасную интригу. - Что ж, я могу поверить в это. Говорят, всех людей тянет к Смерти, и я прочувствовала это на себе. Но мне интересно вот что - почему вы не воспользовались своей мужской властью в отношениях с Анжеликой?
   - Такое бывает лишь в дурацких поэмах, - проговорил граф.
   - Вы красивый, - льстиво сказала Минна. - И эти шрамы вас не портят. А очень даже украшают.
   Ливен посмотрел вниз, на свой порванный зверем и нещадно изрезанный хирургом живот, покрытый сетью багровых рубцов и промолчал.
   - Когда с вами все это случилось, я поняла, что очень хочу вас, - продолжала со всей откровенностью его любовница. - Эх, почему вы женаты? А я бы могла... Меня прочили за этого лоботряса, сына знаменитого Суворова. Странно, почему не за вас? Почему вы женились на этой дурнушке Бенкендорф?
   - Сколько вопросов, - усмехнулся он. - Но я бы вас не взял.
   - Но Белая Роза стала вашей, - произнесла дерзкая женщина, поглаживая его по волосатой груди. - И Черная Роза могла бы ею стать. А вам не кажется, что эти две дамы вас погубили в одинаковой мере?
   Странно, но эта распутница угадывала мысли Ливена, которые он часто гнал от себя. Его погубила не только Анжелика, но и честолюбивая его супруга, "дурнушка Бенкендорф", ставшая с годами умной и злой женщиной, сущей леди Макбет; и Королевна, великая княжна Екатерина, своими посулами - тоже...
   А Минна говорила:
   - Если вы хотите, то я могу устроить так, что вас представят прусскому королевскому двору... Они знали про ваше дело уже давно. Ее Величество вами восхищалась. У вас много поклонников.
   Кристоф усмехнулся. Пусть в Петербурге его имя лишний раз не упоминают, государь его не взял с собой в Эрфурт и давно уже не приглашал к своему столу, но "свои" люди - такие же остзейские бароны, как он сам - представляют его нынче кем-то вроде своего кумира, вождя и даже "северного Бонапарта". Молодые немчики уже подражают ему в манере говорить и держаться. Некий барон Розен аж написал ему хвалебные стансы: "Из десятков тысяч лиц, через сотни лет/Я узнал тебя, король, сквозь печати бед/По сиянию волос, где застыл рассвет..." Но ладно, молодые поручики остзейского происхождения - какой с них спрос, он и сам в свое время имел склонность идеализировать тех, кто был поудачливее его, - но королева Луиза? Сама королева Луиза? Почему? Неужели ей все доподлинно известно?
   Минна встала с постели, открыла ящик своего резного туалетного столика, достала небольшую шкатулку и вынула из нее крест, серебряный с чернью, "тевтонской формы", похожий на тот, что изображен на ордене Pour le merite.
   - Это вам. От нее, - она повернулась к своему любовнику. - Ее Величество знала, что мы встретимся.
   - А сестра ее младшая ничего не просила передать? - усмехнулся Кристоф.
   - Зачем вам она? - Минна вздохнула. - Фредерика ничего не значит.
   - Да и, если говорить откровенно, Прусское королевство тоже ничего не значит. В мире остались две силы.
   - Но это же неправильно, - Минна взглянула на крест, лежащий на ее ладони, потом протянула его Кристофу. - Кому как не вам это знать.
   Ливен дар принял.
   - Она переплавила все свои украшения на такие кресты, - сказала герцогиня. - И раздает их тем, на чью верность полагается. Зимой Ее Величество будет здесь. Не упустите своего шанса.
   Он протянул руку, дотронувшись до ее обнаженного, гладкого плеча.
   - Минна, - прошептал он. - Раз уж вы нынче - вестница, скажите - ваша мать все еще собирается родниться с Чарторыйскими?
   - Нет. Maman нашла Дорхен другую партию. Князь Талейран де Перигор. Племянник того самого.
   - Как причудливо все складывается, - граф провел рукой по ее спине, задержав ее у изгиба тонкой талии. Минна потянулась, как кошка, оглянулась через плечо. - Но я так и не пойму - за кого вы? Ваша матушка много говорит о гении Бонапарта, и ее слова даже не могут считаться крамолой в нынешних обстоятельствах...
   - Э, нет, - молодая женщина пододвинулась к нему. - Этот брак устраивает ваш государь. А Талейран нынче в опале. Я так думаю, Дорхен со своим приданым - просто хороший куш...
   - Все ясно, - потянулся граф. "Умный план моего государя", - усмехнулся он. - "И вполне логичный". - Как ваша сестра смотрит на этот брак?
   - Никак. Племянник, кстати, тоже. Он блестящий молодой человек, а Доротею нашу вы видели - сущая дурнушка. Ну а для нее он слишком глуп. Впрочем, любви в этом браке никто и не ждет.
   Граф закрыл глаза. Вспомнил другой грядущий брак, любви в котором никто не ждет. Младший принц Ольденбургский Георг и Катерина, его ангел, его демон, его королевна... Впрочем, как шекспировской Офелии, великой княжне после всего происшедшего оставалось идти либо в монастырь, либо замуж за дурака. Постриг нынче не в моде и не в обычае. И она, "звезда России", невеста с богатейшим приданым, русская принцесса, согласилась идти замуж за дурака и ничтожество. Таких принцев - полна Европа. Но альтернатива этой партии была куда хуже - сам Наполеон. Когда Кристоф услышал, как ответила Екатерина в ответ на предложение, сделанного "узурпатором" через посредство императора Александра, то внутренне восхитился своей возлюбленной. "Я лучше пойду за последнего истопника, чем за это чудовище", - безаппеляционно отрезала Като и вскоре приняла предложение руки и сердца, сделанное "ничтожеством", как называл принца Георга граф. Венчание назначено на декабрь, и Кристоф очень бы не хотел на нем присутствовать. Но кто знает, может быть, это заставят?
   - Забудьте о Белой Розе, - прошептала Минна, обнимая его. - Она вас предала...
   Граф резко оттолкнул ее от себя, встал с постели, быстро оделся и спешно направился к выходу.
   - Что с вами? - удивленно спросила его любовница.
   - Вы не смеете, - отчеканил он.
   - Перестаньте думать о принцессе. Вас ждет королева, - прошептала молодая женщина в спину графу, но тот не расслышал.
   Несмотря на поздний час, камердинер графа еще не спал. Увидев возвращающегося Кристофа, его слуга устремился к нему навстречу.
   - Что, Адди? - утомленно спросил граф.
   - Князь письмо вам просил передать, герр Кристхен, - прошептал слуга, оглядываясь.
   - Князь? Какой?
   - Князь Петер же, - зачастил Адольф. - Он здесь теперь, но здесь, сказал, с вами встречаться не будет. Либо в городе, а еще лучше за городом, так говорит. Сказал, будет не спать, а ждать ответа.
   - Дай письмо.
   Кристоф сломал печать, развернул послание, прочел. "Хм, Минхен была права, как никто", - сказал он про себя. Потом увидел постскриптум: "Есть тайна, о которой мне надо поведать тебе", - приписал его друг и сослуживец. "Тайна", - повторил мысленно граф. - "Меня тошнит от тайн. А, впрочем..."
   - Собирай вещи, завтра едем в Мерцендорф, - сказал Кристоф вслух. Он упомянул поместье, которое когда-то давно купил у Биронов-Курляндских его брат Фридрих. Брата убили на русско-персидской войне еще в 1796-м, а земля перешла по праву наследования ему, третьему из четырех братьев фон Ливенов.
   Потом, запаля свечу, он быстро написал ответ князю Волконскому и прошептал Адди:
   - Если он ждет ответа, отнеси ему. Скажи, я за городом, в пяти верстах.
   Адольфу не впервые было выполнять подобные поручения своего господина, поэтому он накинул на себя плащ и пошел к черному входу.
   ...На следующий день Кристоф уехал в Мерцендорф, увозя с собой серебряный крест королевы Луизы, спрятанный у него на груди, и ее слова, переданные ему Вильгельминой фон Саган.
  
   Мерцендорф, Курляндия, март 1809 года
   Младшие арканы. Король Динариев.
  
   Сначала, увидев приземистый, выкрашенный облупившейся желтой краской особняк, окруженный запущенным садом, князь Волконский подумал, что ошибся. Почему-то ему казалось, что его друг, в какой бы опале он нынче не пребывал, не мог жить в таких скромных условиях, в такой глуши. "Странно, уж не запил ли он?" - подумал князь. Честно говоря, на месте своего соратника он бы так и поступил. Периодически Волконский думал, что рано или поздно такая же судьба постигнет и его. Особенно если его тайна вскроется. Особенно если она не станет держать язык за зубами. Впрочем, пока ей это не выгодно. Но кто знает...
   Он спешился - пробираться сквозь грязную аллею было куда лучше пешком, взобрался на белые облупившиеся ступени, постучал в дверь и тщетно ждал ответа. Потом, толкнув дверь, обнаружил, что она не заперта, и, недолго думая, вошел внутрь.
   В прихожей пахло затхлостью и сыростью. Голые стены, на которых висят запылившиеся охотничьи трофеи - оленьи рога, лисьи шкуры, съеденные молью, немудреная мебель домашней работы стоит вдоль стен. Дом был полузаброшен, и князь Петр начал сомневаться, что его друг в нем действительно живет. Скорее всего, просто назначил место встречи в глуши, чтобы избежать лишних глаз и ушей... "Да уж, помрешь здесь - тебя год не найдут", - усмехнулся Волконский. При этой мысли некое жуткое чувство охватило его. Не найдут. Насколько он может доверять графу? Может быть, он заманил его в свое "чухонское" логово специально, чтобы, со своей всегдашней холодной улыбкой расстрелять его и закопать в лесу? Судьба третьего из их триумвирата, князя Петра Долгорукова, и все, что говорили о смерти этого молодого генерала, которого ждало блестящее будущее, вспомнилось ему. В эти слухи Волконский не верил. Кристоф был не из отравителей. Такие люди, как он, пользуются куда более кровавыми методами отправки людей на тот свет.
   - Есть кто живой? - выкрикнул он по-немецки, чтобы развеять молчание. Потом добавил:
   - Адди? Христофор?
   Скрипнула дверь. Залаяли собаки. Волконский обернулся к двери, увидев своего друга, одетого по-охотничьи. За ним шел его слуга с трофеями - парой вальдшнепов.
   - Сейчас же не сезон, - невольно вырвалось у князя.
   - У меня здесь всегда сезон, - произнес Ливен. - Здравствуй.
   Они пожали друг другу руки, обнялись в дружеской манере.
   - Адди, отнеси птицу на кухню и сообрази нам что-нибудь выпить, - приказал хозяин Мерцендорфа.
   - Вот, - Волконский вынул письма. - Это от твоей жены.
   Ливен без интереса посмотрел на конверт.
   - Как она?
   - Негодует на твое отсутствие, - усмехнулся Петр. Доротею фон Ливен он никогда особо не любил.
   - Придется потерпеть. Я догадываюсь, что она пишет, - сказал Кристоф, отпивая принесенный Адольфом коньяк.
   Волконский внимательно посмотрел на стопку.
   - Это что, "Курвуазье"? А я думал, сивуха, - сказал он со смешком.
   - Извини, до такого пока не опустился, - улыбнулся граф.
   - Я не только с письмами. Но и с новостями. Аракчеева снимают, - выпалил князь. - Поэтому меня вызвали из Парижа.
   Аракчеев был одним из врагов графа Кристофа, но тот не обрадовался от такой новости.
   - Неужто и Канцелярию восстанавливают? - недоверчиво спросил он.
   - Увы, нет. Но кандидатура военного министра тебя порадует. Им будет Барклай. Ваш человек.
   - Почти, - Барклай-де-Толли, один из командующих в прошлую кампанию, знал покойного брата Кристофа, которому принадлежал Мерцендорф, и приятельствовал с ним. Сам граф не был с ним близок, но упоминание его имени в связи с назначением немного порадовало его. - Что ж, мы, немцы, теперь вышли из опалы?
   - Не знаю, - пожал плечами Волконский. - Откуда ж мне знать, я не немец. Думается, тебе раздобудут какое-то назначение.
   - А какое назначение раздобыли тебе? - Кристоф прищурил свои светлые глаза на солнце.
   - Как всегда, я телохранитель, - усмехнулся князь. - Верный сенешаль. Оруженосец.
   - Тебе это в тягость, Пьер?
   Волконский отпил коньяк.
   - Иногда да, - он посмотрел на своего приятеля темно-синими блестящими глазами. - Особенно тяжело было два года тому назад, когда... - он откашлялся. - Я хотел тебе рассказать... Она же очень желала, чтобы ты умер?
   Ливен понял, о ком ведет речь его приятель. Только одна из всех ныне живущих женщин желала его смерти. Он кратко кивнул.
   - Но зверя на меня выпустили совсем другие люди, - проговорил он тихо. - Те, кому я не имею права мстить. С ней же уже рассчитались...
   - Нет, - возразил Волконский. - Она жива.
   - Я слышал, - улыбнулся Кристоф отрешенно.
   - Ее теперь зовут графиней Марией Батовской.
   - И это мне известно, - Ливен понял, что Вильгельмина не соврала и не выдумала ничего от себя.
   - Похоже, ее ребенок тоже жив, - проговорил Пьер.
   - Но всем известно, что он умер, - внимательно поглядел на него Кристоф. - Хотя, если эти поляки скажут об этом во всеуслышание, боюсь, он не долго будет жить...
   - Они не знают одного, - Волконский порозовел, ибо впервые озвучивал свою догадку перед кем-то другим. - Это мой ребенок.
   - Что?!
   - Да, - улыбнулся печально князь Петр.
   - Получается, ты с ней переспал, - Кристоф сложил руки на груди. - Это меня не удивляет. Что ты ей тогда рассказал?
   - Я ничего ей не рассказывал, - Волконский был готов к такому вопросу. - Ты понимаешь, как все это бывает...
   - Но на каком основании ты заявляешь об отцовстве? Сроки сходятся в обоих случаях, - Кристоф попытался подумать логично. - Ты что, видел этого ребенка?
   Волконский покачал головой.
   - Я же говорил, что оказал услуги правящему дому, - произнес он.
   - Что ты со всем этим будешь делать? - Кристоф встал из-за стола и нервно прошелся по комнате, заложив руки за спину.
   - Молчать, - сказал Волконский.
   - Но ты уже мне проболтался, - Ливен встал напротив него. - Зачем? Если государь узнает, что сын, которого он полагает своим, не умер, а живет в Польше, ты расскажешь все ему, как только что - мне? Скажешь ему то, что считаешь правдой?
   - Не знаю, - честно признался князь Петр. - Я думаю, никто уже не спросит.
   - Смотри, - покачал головой граф. - Я тоже думал, что моя связь с Като никогда не вскроется, мы были очень осторожны. Но, как видишь...
   - Тебе повезло, что обошлось без последствий, - прошептал он.
   Кристоф ничего не ответил. Он спросил только:
   - Ты был влюблен?
   Волконский осекся. Он не знал, как назвать его чувства к Анж. Любовь - нет, любил он только одну женщину на всем свете - законную супругу и по совместительству свою троюродную сестру Софью Григорьевну. Страсть - близко, но не совсем... Его просто тянуло к этой польке. Словно приворожили. Тогда, когда он впервые познал ее, князь не чувствовал ни сладострастья, ни особого удовольствия от того, что Анжелика отдалась ему. Его душу - и отчасти тело - охватила странная боль в ту минуту, когда он приближался к кульминации их близости. Та, которая лежала в его объятьях, не шевелилась, не стонала, ничем не выдавала свои чувства, если и испытывала их. Второй раз такое князь повторить не хотел. Отдать жизнь, карьеру и душу за эту женщину он не желал. Но его лишь только он вспоминал о существовании дамы, ныне звавшейся графиней Батовской, как ему хотелось бросить все и идти за ней. Приворот, как пить дать... Не зря говорят про нее абсолютно серьезно: ведьма мол, чернокнижница, знается с нечистым. Обычные женщины такой власти над мужчинами не получают, сколь не были они хороши собой и ловки.
   - Я понял, - усмехнулся Ливен, и Волконский подумал: "Ничего ты, Христофор, не понял. Это была не похоть. Похоть я бы смог сдержать, не впервые. Но это было не в моей власти". Но промолчал.
   - Она уезжает в Париж, - прошептал Пьер.
   - Продалась Бонапарту-таки? - усмехнулся Кристоф. - И почему меня это не удивляет?
   - Не совсем, - сказал Волконский. - L'agente provocatrice, так это называется же, да?
   - Лучше кандидатуры подобрать сложно, - холодно проговорил Ливен. - И что, ты хочешь ее защитить?
   - Лучше, если ее не станет, - признался князь. - Всю душу мне вымотала, право слово.
   Он, не спрашивая, налил себе вторую стопку коньяка, выпил как водку - залпом.
   - Лёвенштерн, - проговорил Кристоф. - Он там. Я напишу ему.
   - Нет! - воскликнул "каменный князь", побледнев. - Ты не можешь ее так убивать. Это будет...
   - Он ее не убьет. А кое о чем напомнит, - сказал Кристоф, жутко улыбнувшись. Что-то в нем испугало Волконского - не впервые. C первого взгляда - эдакий белокурый ангел с тонким аристократичным лицом, но иногда в его взгляде проскальзывало нечто жуткое и безжалостное. Не вполне человеческое.
   - Обещаешь? А то могут спросить с меня... - сказал Волконский.
   - Ты что, ее патрон? - Кристоф внимательно посмотрел на нее.
   - Нет, но ты же знаешь, как оно все устроено, - прошептал его приятель. - И Лёвенштерна зачем же подставлять? Он тоже там не просто так.
   - Ничего ей не будет, - сказал граф отрешенно. - Ей скажут, она выкрутится из всего этого так, как считает нужным.
   - Смотри, Христофор, - Волконский пристально посмотрел на него. - Если из-за тебя все пойдет прахом...
   - Не бойся, - Кристоф усмехнулся.
   Потом он вновь позвонил Адди, разделывавшему птицу на кухне на пару с кухаркой, которой давно уже строил куры, и приказал принести чернильницу и перо. Он быстро написал краткое послание, запечатал и шепнул Волконскому:
   - Ты передашь это с первым курьером, который поедет в Париж.
   - Они пошлют нашего человека, - заверил его князь.
   - В смысле, нашего? - нахмурился Ливен.
   - Того, кто в курсе разведки. И хорошего знакомого Левенштерна.
   - У того полкордегардии хороших знакомых. Имя?
   - Александр Чернышев, - сообщил Волконский таким тоном, словно говорил о ком-то очень известном Кристофу.
   Граф пожал плечами.
   - Это мне ни о чем не говорит. Что он?
   - Флигель-адъютант, состоит при Уварове, - упомянул Волконский.
   - Такой же дурак, наверное, - усмехнулся Ливен. - Все напутает, встретит графиню и влюбится в нее по уши. Знаем мы таких.
   - У меня нет выбора. Государь выбрал Чернышева - значит, выбрал. Приходится подчиниться.
   - Да уж, приходится... - Ливен вздохнул. - Но раз уж так, - он протянул запечатанный конверт Волконскому. - То не сообщай, о чем это. Я не подписался, Левенштерн мою руку знает.
   Князь кивнул и спрятал письмо.
   Он пробыл в Мерцендорфе до следующего утра, и с хозяином они долго пили, ели, разговаривали, потом пошли попариться в баню, растопленную слугами. Влажный пар окутывал их обнаженные тела.
   - А баня у тебя приличная, я уж боялся туда идти, - усмехнулся Пьер.
   - Почему?
   - Дома у тебя, если честно, бардак и запустение.
   - Это не мой дом, - Кристоф снял сорочку через голову, уселся на полку, скрестив свои длинные ноги. Сквозь пар князь разглядел многочисленные шрамы на его теле. Ливен поймал его взгляд.
   - Я легко отделался. Вот брат мой Фрицхен скончался. Шестнадцать штыковых и сабельных ран, - сказал он жестко. - Все это - Мерцендорф и прилегающие к ней земли - принадлежало ему. Я тут очень давно не был...
   - Я не совсем о том, - князь чувствовал, что голова у него начала кружиться от выпивки и от влажного жара. - С тобой не вяжется, Христофор...
   - Что не вяжется?
   - Скромность и простота, - признался Волконский. - Нищета, я бы сказал.
   - А у нас, в богоспасаемой Ливонии, все так. В обычае. У вас, русских, лучше. Знаешь же пословицу, вашу, кстати: "У латыша - только х-й и душа". Ваши крепостные по сравнению с нашими процветают.
   - Что вы ничего не измените?
   - А что мы изменим? - пожал костлявыми плечами граф. - У нас денег ненамного больше. Вот вы, русские, жалуетесь на наше засилье. А куда нам деваться? Если жить землей и нигде не служить, мы с голоду ноги протянем.
   - Только не ты, - скептично произнес Волконский.
   - Бог мой... - усмехнулся Ливен. - Я из такой же грязи, как и все. Поспрашивай мою матушку - мы в лаптях ходили, потому что на сапоги денег не было. А дома и вовсе босиком. Мясо видели только на Рождество и Мартинов день. Так что мне такое привычно. Даже предпочтительно. В гробу я видал всю эту роскошь.
   Князь заметил у него на груди, на цепочке вместе с нательным крестом подарок королевы Луизы.
   - Это что? - довольно бесцеремонно поинтересовался он. - Дар прекрасной дамы?
   - Вроде того, - мечтательно проговорил Кристоф.
   Они заговорили о прекрасных дамах. Потом - о Сперанском, недавно пришедшем к власти.
   - Сейчас пошла мода на очень умных, - сказал Волконский. - Поэтому я сомневаюсь, что мы, два дурака, у власти удержимся.
   - Государю быстро надоедает ум в подданных, - усмехнулся Ливен. - Так что попович у власти ненадолго. А об Аракчееве, боюсь, мы еще услышим. Всплывет...
   - Дерьмо всегда всплывает, - проговорил Волконский. Потом, сполоснув лицо в ушате с холодной водой, добавил:
   - Я думаю, что все эти флигель-адъютантики, которые нынче в Париже прохлаждаются, сделают себе карьеру. Отличную. Держу кулаки за Левенштерна.
   Кристоф хотел добавить, что эта "карьера" может выйти боком, но не захотел вываливать перед другом всю подноготную и рассуждать о прошлом, когда его самого послали по особым поручениям в Лондон и благодаря этой миссии он и пришел во власть.
   - Я тоже, - добавил он. - Жанно исстрадался.
   - Она ему тоже враг, - сказал Волконский. - Хоть и косвенный.
   "Иногда, если ткнуть пальцем в небо, то попадешь туда, куда целишься. Что-то сегодня ты больно часто попадаешь в самое яблочко, князь", - хотел сказать ему Ливен, но промолчал. Добавил только:
   - Что-то я напарился, если я долго здесь сижу, у меня кровь носом после этого обычно идет, не остановишь.
   - Всего-то полчаса сидим, - пожал плечами Волконский. - Недаром говорят: что русскому хорошо, то немцу смерть.
   - Именно, - многозначительно сказал Ливен и направился в предбанник - одеваться. "Кроме тех случаев, когда сей немец - Смерть и есть", - добавил он вполголоса, разумея себя. Князь Петр его не расслышал.
  

IV

   Париж, апрель 1809 г.
  
   Аркан IX. Отшельник
  
   Сквозь неплотно прикрытые ставни било яркое весеннее солнце. Утро было в самом разгаре, клонилось к полудню. Жанно фон Левенштерн, гвардейский полковник в отставке и вольнослушатель Ecole Medicale, проснулся, разлепил опухшие веки, пробормотал: "Черт", протянул на ощупь руку. Подушка была еще теплая.
   - Бланш? - слабым голосом позвал он. - Ты где?
   Легкие женские шаги отдались в его больной голове подобно грому.
   - Милая, нельзя ли потише? - прошептал он, увидев перед собой свою веселую любовницу с кофейником. Бланш присела на край кровати и проговорила:
   - Бедненький. Но ничего, я тебя спасу.
   Поставив поднос с кофейником на столик, девушка налила полную чашку ароматного напитка и протянула присевшему в постели Левенштерну.
   - Жить можно, - вздохнул он, глотнув кофе. - А что ты так рано встала?
   - Кто-то колотил в дверь с самого утра. Твой человек сказал, что это был Поль, - произнесла Бланш, скрестив свои точеные ножки и со значением глядя на Жанно. Тот даже не посмотрел в ее сторону - эту гризетку он уже содержал четыре месяца, начала надоедать, да еще всячески намекала на то, что "хочет стать русской княгиней и поехать в Петербург". Упоминание имени одного его хорошего знакомого и соотечественника привело Левенштерна в состояние полной ажитации. Он вскочил с кровати, невольно задев чашку с недопитым кофе рукой, отчего она полетела на пол, начал одеваться, глянул на часы, показывавшие одиннадцатый час, выругался, ничуть не стесняясь присутствия Бланш, которая сказала ему, потягиваясь на постели:
   - Да ладно, наверное, он где-то проигрался и побежал к тебе занимать деньги.
   - Не похоже на него, - задумчиво проговорил Жанно. - Наверное...
   - Что "наверное"? - Бланш задорно посмотрела на своего возлюбленного.
   - Забудь... Эй, Якко! - позвал он своего камердинера-эстляндца.
   Тот показался в дверях, бросил вороватый взгляд на полуголую "полюбовницу" своего барина. Та завизжала и спряталась под одеяло.
   - Герр Пауль приходил? - спросил Жанно, заслоняя слуге проход.
   Тот сказал:
   - А как же, герр Йохан, приходил. И письма передал.
   - Письма? - нахмурился Жанно.
   - Вот-с.
   - Ступай, - кратко приказал камердинеру Левенштерн и захлопнул за ним в дверь.
   - Жанно, милый, удали от себя этого хама, - послышался голос Бланш, но барон ничего не отвечал, начав распечатывать конверты и проглядывать глазами послание.
   Через некоторое время он воскликнул:
   - Не много ли Кристоф просит!
   - Кто такой Кристоф? - откликнулась Бланш. - Он хочет денег? Пошли его...
   - Куда ему еще денег, и так куры не клюют, - усмехнулся Жанно, начав повязывать галстук перед зеркалом. - Мог бы поделиться. Нет, он хочет невозможного...
   - Луну с неба? Подари ее еще лучше мне, а? - девушка подошла к нему, обняла за плечи, поцеловала в жесткую щеку.
   - Все, что угодно, любимая, достану для тебя, - улыбнулся Жанно одними губами - темно-серые глаза его сохраняли озабоченное выражение.
   - Даже титул княгини?
   - Я не князь, - вздохнул Левенштерн. - И никогда им не был.
   - Мне говорили, что все русские - князья и очень богаты, - притворно надула губки девушка, отойдя от него и натягивая на себя юбку.
   - Я исключение. Не князь, не богат и даже не русский, - сказал раздраженно Жанно. - "Установить наблюдение..." Я что, ему, начальник жандармерии? "Наймите агентов", видите ли! На какие средства я их найму? Самому, что ли, стоять там на часах? Да мне жить, вообще-то, хочется!
   - За кем надо наблюдать? - внезапно спросила Бланш.
   Жанно резко повернулся. Пристально посмотрел на нее. Усмехнулся краем рта, отчего на щеке образовалась едва заметная ямка. Он был хорош собой, и эта девушка была с ним не только из-за денег, которых видела, к слову, не так часто - Левенштерн был совсем не богат, каждая копейка в его хозяйстве была на счету. Когда он смотрел на нее холодным, отстраненным взглядом, Бланш, вопреки самой себе, начинала любить его еще больше.
   - Слушай. Не хочешь наняться горничной к одной русской госпоже? - спросил Жанно.
   Его любовница фыркнула, обдав его презрительным взглядом.
   - Вот вся благодарность за мою любовь! - сказала она. - Гонишь меня в прислуги, да? Превосходно!
   Она даже всхлипнула пару раз для проформы.
   Левенштерн покраснел.
   - Это нужно для дела, - проговорил он.
   - Сам разбирайся со своими делами, а я ухожу, - и Бланш решительным шагом направилась к двери.
   Жанно задержал ее, схватив за руку.
   - Умоляю, - прошептал он, придав своему правильному лицу трогательное выражение. - От этого зависит моя жизнь.
   Девушка усмехнулась.
   - Что ты имеешь в виду?
   Левенштерн отвел глаза. Он подумал: "И не только моя жизнь. Но если проклятую ведьму не остановить, она найдет случай добраться до Дотти...".
   - Это дела Поля? - Бланш схватила его лицо руками и повернула к себе. - Не молчи, скажи, да или нет?
   Жанно кивнул.
   - Почему ты должен все время идти у него на поводу? То, что ты из России, вовсе не значит, что ты обязан на них работать.
   "Я под всем подписался еще тогда, два года тому назад, в малахитовом кабинете государя императора и ничего не могу с этим поделать", - угрюмо подумал он. - "Но тут дело в другом".
   - Что тебе за это будет? Награды, почести, богатства? - продолжала француженка. - Но ты же в отставке!
   "Не в отставке", - так и хотелось ему добавить.
   - Понимаешь, я слишком много знаю, - прошептал он. - И Поль - мой личный друг. Если я его предам, он погибнет.
   - Поэтому ты обрекаешь на погибель меня? - прищурила свои бархатистые глаза девушка.
   - Клянусь, - он крепко обнял ее. - Мы сделаем все возможное, чтобы ты выжила. Если что-то пойдет не так, я обеспечу тебе прикрытие, ты сможешь уехать в Россию, мы поженимся...
   Жанно уже не знал, что говорил и зачем. Подставлять одну ради спасения той, которую истинно любит - и которая никогда не может быть его - вот бред! "Но Кристоф, какой же он все-таки подлец! Пользоваться моей любовью к его жене, чтобы свести счеты с врагом!" - пришло ему на ум.
   - Если это так, любимый, то я согласна, - прошептала Бланш. - Скажи, кто эта русская госпожа?
   - Она не вполне русская, а полька, - сказал Левенштерн, давя в себе сантименты. - Может называть себя или княжной Войцеховской, или графиней Батовской...
   - Боже мой, да я в жизнь не запомню эти имена! - улыбнулась его возлюбленная. - Лучше давай адрес.
   - Рю де Сент-Оноре, 14. Но имя запомни - Батовская, не так уж сложно. Скажи, что хочешь подзаработать.
   - А если меня прогонят?
   - Не беда, - быстро проговорил Левенштерн. - Главное узнать - здесь она или еще нет. А потом я поручу все дело Полю.
   - Ну, это легко, - усмехнулась Бланш. - Пойду на разведку.
   - Главное, даже если спросят, где живешь, не называй моего адреса, - предупредил ее Жанно, накидывая ей на плечи недавно подаренную им же шаль.
   - Скажу, что приехала из Нанта, - девушка покрасовалась перед зеркалом, завязывая чепец. - Что, впрочем, недалеко от истины.
   Левенштерн поцеловал ее и шепнул: "С Богом, милая!"
   После ее ухода он сел в кресло, поглядел на разобранную постель и сказал про себя: "Вот я сволочь!" Но сокрушался барон недолго. Он открыл второй конверт. Там знакомым почерком того самого "Поля",то есть, барона Павла фон Крюденера, одного из секретарей Российского посольства, было написано: "Наш прославленный Танцовщик прибыл в столицу. Есть, что передать от госпожи Аннет". "Ничего себе", - подумал Левенштерн, сразу угадав, о ком на самом деле идет речь, - "Неужели меня отзывают?" Потом вспомнил о письме от графа Ливена. Как одно связано с другим? Разве вместо него теперь - графиня Батовская? Догадки эти вызвали в Жанно странное чувство - с одной стороны, некую досаду - за два года пребывания они с Полем Крюденером и Карлом Нессельроде добились только одного - установили контакты с австрийским посланником. Связь с Меттернихом сначала казалась полезной и они, помнится, даже отмечали столь крупный "улов" довольно бурно. Но одного не учли - посол Австрии и сам был бестией крайне хитрой. Да, он создал свой штат информаторов, удачно провостоящий филерам; он влюбил в себя сестру Бонапарта, Каролину Мюрат, которая прилежно поставляла ему ценные сведения; он сумел запудрить мозги императору французов, считавшему его "ничтожеством". Но с русскими Меттерних тоже сотрудничать не спешил. Карл Нессельроде, первый секретарь посольства России, даже стал его личным другом и поверенным в некоторых деликатных делах, но его обычно впускали лишь в гостиную и будуар, держа подальше от кабинета посланника. Левенштерн даже подозревал, что Нессельроде могли перевербовать, но пока не делился своими соображениями ни с кем. Словом, так успешно выловленная в бурной дипломатической реке "крупная рыба" оказалась весьма скользкой и живучей, все норовила выпрыгнуть из рук. Ясно, что об их неудачах прознали в Петербурге. Очевидно, Жанно не смог до конца выполнить роль, на которую его назначил император, и, разочарованный в нем, заменял его прекрасной дамой. Такие мысли возбудили в Левенштерне обиду - его никогда не снабжали четкими инструкциями, дав ему полную свободу действий. А теперь оказалось, что он все сделал неверно - хотя никто не сказал, как же нужно поступать. "Может, меня никуда и не отправляют", - сказал Жанно себе. - "Надо узнать, что там происходит на самом деле. Дождусь Бланш. А с Танцовщиком мы и сами поговорим".
   В дверь опять постучали. Якко сообщил:
   - А вот и герр Пауль пожаловали. Как раз к завтраку.
   Жанно вышел в импровизированную гостиную и встретился с приятелем - молодым, очень белокурым человеком с хитрым, уклончивым выражением бледного лица. Павел Крюденер был одним из его хороших знакомых, родственником графа Ливена, сыном известной литераторши и предсказательницы госпожи Юлии фон Крюденер и представителем остзейского клана Фитингофов. В России он не бывал ни разу, вырос в Пруссии и Дании, служил в Баварии и Париже.
   Жанно довольно сухо поприветствовал его. После того, как слуга принес им яичницу, булки и чай, он заговорил:
   - Зачем приехал наш Танцор?
   - Как всегда, с длинным письмом от Аннеты, - Крюденер даже в приватной беседе предпочитал изъясняться кодовыми именами, которые они присвоили различным мелким и крупным политическим фигурам. Правда, называть самодержца женским именем ему было как-то неловко. А Чернышев, ловкий кавалергард, любимец женщин, тот, которому он всегда втайне завидовал, даже имени не был достоин - "Танцор" и "Танцор". Карл Нессельроде, придумывавший шифры, был прав, присвоив сему русскому не имя собственное, а просто название. Поль проходил как "господин оценщик", а Левенштерна, конечно же, звали "доктором Робеном". Последнее кодовое наименование показалось Крюденеру слишком красноречивым, но его утешало то, что Карл менял шифры раз в месяц. Хотя последний черед он пропустил...
   - К Николаю Петровичу? - уточнил Левенштерн, использовав кодовое имя для Наполеона. - Или к Анне Ивановне лично?
   - Нет, к вам, господин доктор, - подыграл ему Крюденер с тонкой улыбкой.
   - Очевидно, считает, что я плохо справляюсь с лечением Николая Петровича от его почечуя, - невесело рассмеялся Левенштерн. - И что меня надо отстранить. И нанять вместо меня одну милую сиделку...
   - Не думаю. Кстати, где твоя Бланш?
   - Пошла по модным лавкам, - Жанно склонился над тарелкой, разрезая свою яичницу.
   - Неужели у тебя появились деньги? - усмехнулся Поль.
   - Аттракцион невиданной щедрости с моей стороны. А вообще, она сама попросилась. Кажется, она тебя не слишком любит.
   - С чего бы это? - пожал плечами Крюденер, размешав сахар в чашке с кофе - он всегда начинал с напитка. - Хотя мне тоже не нравится, что ты с ней близок. Не думал ли ты, что ее могли подослать к тебе жандармы?
   - За четыре месяца у нее было много шансов выдать меня властям, - сказал Левенштерн. - И что-то она ими до сих пор не воспользовалась.
   - Это потому что ты похвально осторожен. Она ждет, пока ты промахнешься, - сказал Поль совершенно спокойным тоном.
   - Похоже, я уже промахнулся, - Жанно вытер руки и рот салфеткой и пристально посмотрел на своего собеседника. - Если графиня Батовская появится здесь, то только для компроментации нас всех.
   Крюденер знал всю подноготную вражды Левенштерна с этой дамой, поэтому тому не требовалось ничего объяснять лишний раз.
   - Я послал Бланш туда, где она может появиться. Надеюсь, слухи - просто слухи, - добавил Жанно. - Но что-то мне не нравится это.
   - Поезжай вечером к Танцору, он все расскажет, - сказал Крюденер.
   - Scheisse! - воскликнул он, услышав резкий звон разбиваемого стекла, и быстро присел, прячась от осколков. На стол приземлился тяжелый булыжник
   - Что за х...! - Левенштерну осколки впились в ладонь, которой он инстинктивно заслонил лицо. - Революция, что ли? Бонапартишку свергли?
   - Не должно, - Поль медленно выбрался из своего убежища. - Смотри, к камню что-то привязано.
   Жанно, наскоро перебинтовав руку салфеткой, увидел, что к булыжнику была прикреплена свернутая в четверть бумажка. Он осторожно поддел ее ножом, развернул.
   - Что за дурь, а? - проворчал он. - Граф решительно предпочитает хулиганство. А люди сидят, едят. Надо ему что-нибудь тоже кинуть. В окно спальни. Когда он наслаждается мадам Жюно.
   - Что там?
   - Шифр.
   Левенштерн поморщился, силясь прочесть буквы и цифры, написанные очень мелким почерком. "64IIIПРЗЧ9900. !_" Он знал, что все это означает. Сам же и придумывал на пару с Меттернихом. Тот внес свои дополнения, вроде восклицательных знаков. Послание в переводе на обычный язык гласило: "Лоре нужно с вами поговорить. Срочно". Лора, или Элеонора была супругой и сообщницей графа.
   - У него всегда все срочно, - проворчал Левенштерн.
   - Сегодня Франция объявила войну с Австрией, - сказал как бы между прочим его приятель, холодно созерцавший всю картину.
   - Что?! - кусочки головоломки сложились в голове у Жанно воедино. Война с Австрией... Меттерниха отзывают, естественно... Об этой войне не могло быть заранее не известно в Петербурге, человек по прозвищу "Танцор" свое дело знал, да и они не лыком шиты... Его миссия завершена, все пропало. Дальше - идти в отставку и сидеть на мызе, покуда не помрешь. Так же поступают с не справившимися? Нет, право слово, лучше бы убили...
   - Да ты не волнуйся, - сказал ему Крюденер, подойдя к отчаившемуся барону и положив руку ему на плечо. - Для нас это ничего не значит. Проблемы Меттерниха.
   - Я не пойду, - решительно произнес Левенштерн, оглядывая разбитое стекло и не поворачиваясь к приятелю. - Не знаю, какой яд выберут они на этот раз. Ему прекрасно известно, какие противоядия у меня имеются.
   - Что ты несешь? - грубовато произнес барон Крюденер. - Россия сохраняет нейтралитет, все, как и рассчитано. А травить тебя ему незачем.
   - Ладно, так и быть.
   Левенштерн подошел к окну, взглянул вниз. Увидел оборванного мальчишку, встретился с ним взглядом, кивнул. Потом, подойдя к столу и найдя перо с чернилами, написал на обратной стороне бумаги:
   "РО78IV. _" Потом привязал его ниткой к камню и отправил обратно, крикнув для проформы:
   - Каналья! Да ты...! Да я тебя!
   Посланец быстро унесся из двора, схватив камень.
   - Весь аппетит отбил, - сказал, ничуть не церемонясь, Левенштерн, вытирая пот со лба перевязанной рукой.
   - Он в панике, - проговорил Поль, глядя перед собой.
   - В панике? Черта с два! - воскликнул барон. - Он этого и хотел, стравливал Австрию с Францией все время.
   - Нет же, - его приятель посмотрел на него, как на сумасшедшего. - Как можно? И зачем?
   - Зачем? О, тому может быть очень много причин. А все идет к его выгоде, - сказал Жанно. - К его личной славе. Одноко не учел одного. Меттерних считает, что вся Франция нынче по уши увязла в Испании. Бонапарт всеми силами это доказывает - помнишь, Танцор в последний раз говорил?
   - Но у них действительно дела там неважны, - с сомнением в голосе произнес Поль. - Зачем открывать войну на два фронта?
   - Я не думаю, что у них все так уж плохо в Испании, иначе они бы первыми не начинали, - Жанно встал, начал расхаживать по комнате. - К тому же, у них, с учетом полячишек, есть теперь много ресурсов воевать где угодно. Австрию они вынесут за несколько месяцев. Англичане испугаются и выведут свой контингент из Испании.
   - А какую славу получит при этом граф? - нахмурился Крюденер. - Ведь, получается, он не справился со своей миссией.
   - Спасителя отечества, вот какую, - усмехнулся Жанно. - Докажет на пальцах в его излюбленной манере, что угрозу предотвратить было невозможно, а потом придумает какой-нибудь ловкий ход, чтобы компенсировать свои промахи и унижения, которые испытают при этом австрийцы. Как-то так.
   Крюденер захотел ответить что-то, но не успел, ибо в гостиную вбежала Бланш и сходу выпалила:
   - Ее там нет, уехала, оставила двух экономок, ну, одна моя знакомая, мама с ней дружила еще в Нанте, тетя Мадлен, так она сказала, что мадам графиня отменила распоряжения, в Париж не приезжает, вместо этого в Вене будет...
   Потом осеклась, посмотрела на Поля.
   - Спасибо, милая моя, - отвечал Жанно. - А Поль все знает, не беспокойся.
   - Что здесь было? - спросила девушка испуганно, а потом завизжала, увидев кровь.
   - Боже мой, тебя хотели убить!
   - Да ерунда, кто-то камнем пульнул, - отмахнулся он. - Значит, она в Вене...
   Бланш обняла его. Крюденер тяжко вздохнул.
   - Поеду я от вас, у меня еще дела есть, - сказал он. - Заезжай вечером к Танцору.
   Он со значением посмотрел на Жанно, прежде чем поклониться Бланш и уйти.
   ...Жанно подъехал к Hotel de la Paix, где обычно проходили его условные встречи с графом Меттернихом, в седьмом часу вечера, одетый соответствующе столь хорошему заведению.
   - Вас ожидают, - прошептал ему знакомый мэтр-д'отель, который как раз дежурил в это время. Его провели к дальнему столику, за которым, вместо Меттерниха, сидела высокая статная дама в темном платье, под мантильей, закрывавшей ее лицо.
   - Лора? - Левенштерн поклонился ей, и она откинула вуаль. - А где?...
   - Ни слова больше, - перебила его женщина по-немецки. - Ты, конечно, знаешь, что произошло сегодня? Так вот, об этом стало известно здесь еще третьего дня, и Клеменс нынче на пути в Вену. Я задержалась, чтобы распорядиться отъездом и увидеть тебя.
   - По какому же поводу, прекрасная Лора? - Жанно был с ней на "ты", потому что какое-то время пробыл у нее в любовниках, о чем прекрасно знал ее супруг, всячески сводивший их. - Но записка?... Похоже, писал все-таки твой муж. Его почерк.
   - О, ты не знаешь, я прекрасно могу подделывать руку любого, - улыбнулась графиня. Она не была красавицей, но присутствовало в ней некое теплое обаяние. Она не испытывала никаких иллюзий по части чувств Левенштерна к себе и вступила в эту связь, потому что того требовало дело ее супруга. Но своему любовнику симпатизировала весьма.
   - А шифр? - Жанно внезапно побледнел, пытаясь вспомнить, что и когда он сообщал Элеоноре. У него была дурная привычка - много разговаривать со женщинами, с которыми он делил постель. Возможно, где-то подглядела...
   - О, не беспокойся, я уничтожила все коды после того, как написала эту записку. Надеюсь, я не испугала тебя или твою птичку Бланш? - усмехнулась дама. В ее черных глазах отражалось пламя горевшей на столике свечи, золотые серьги оттеняли легкую смуглость ее кожи, не слишком здоровый румянец проступал на впалых щеках... Барону показалось, что ее чуть лихорадит. Внезапная нежность подступила к горлу. Неуместная нежность - Элеонора любила своего мужа и служила ему, а барон был предан России и своей прекрасной даме по имени Доротея фон Ливен. С графиней у него никогда бы ничего не вышло.
   - Скажу откровенно, позавтракать твой посланец нам помешал, - улыбнулся Жанно. Элеонора печально посмотрела на него.
   - Так я прикажу подать ужин, - дама махнула рукой, обтянутой узкой шелковой перчаткой.
   Официанты принесли им жаркое, вино многолетней выдержки, закуски. Они молча чокнулись хрустальными бокалами, и графиня продолжила:
   - Я позвала тебя не просто попрощаться. Мне нужно узнать все относительно графини Марии Батовской. Которая должна появиться в Париже на днях.
   Левенштерн поднял глаза на Элеонору, чуть не выронив из рук столовые приборы.
   - Это имя что-то тебе говорит? - прищурила она свои блестящие глаза. - Вижу, очень многое. Мне, скажем, оно кажется очередным мало значимым польским именем. Хорошо, хоть выговорить его можно. Кто она такая? Почему вы ее все так боитесь?
   Жанно сделал еще один глоток терпкого бордо.
   - Кто она? Когда-то ее звали Анжеликой Войцеховской, - сказал он после многозначительной паузы. - После замужества она сменила имя. Это дьявол в женском обличии, Лора.
   - Любопытно. Клеменса тоже все зовут дьяволом, но почему-то упоминание имени этой польки приводит его в состояние крайнего бешенства, - проговорила графиня. - Что именно она сделала?
   - Я, честно говоря, не могу даже предположить, что плохого она сделала лично твоему мужу, но крови в России она многим попортила, вот что.
   Он опять остановился, не обращая внимания на выжидательный взгляд своей визави. Рассказывать все деяния Анжелики - значит, выдавать дворцовые тайны представительнице хоть и не вражеской, но не слишком дружеской державы. Кто знает, как распорядятся ими Элеонора и ее хитроумный муж?
   - Кажется, она польская патриотка или что-то вроде этого? - спросила графиня вполголоса.
   Жанно кивнул и продолжал:
   - Возможно, вы знаете князя Чарторыйского, бывшего канцлера России? Она его племянница. И не только.
   - Как понять "не только"?
   - Скажу так, - улыбнулся он, возвращаясь к недоеденному жаркому. - С ним нашу графиню связывают такие же отношения, как и его, - он указал рукой вверх. - с королевой Нидерландов.
   - Бог мой, - вздохнула Элеонора.
   - Так вот, графиня Мария Батовская всегда действовала в пользу своего дяди. К тому же, она довольно хорошо разбирается в ядах. Мой друг погиб из-за нее.
   "Не только из-за нее", - Жанно вспомнил об Охотникове, которому нанесли удар кинжалом в спину из-за того, что тот влюбился в государыню Елизавету Алексеевну. Анжелика сделала так, чтобы рана оказалась смертельной.
   - И не только он, - продолжил Левенштерн.
   - Так она будет в Париже? - спросила Элеонора недоуменно. Она так и не поняла, почему Клеменс должен бояться эту незнакомую даму, что бы она ни совершила. Подумаешь, отравительница! Нет, тому должны быть другие причины.
   - По моим сведениям, вряд ли, - прошептал Левенштерн. - Но она едет в Вену.
   - Час от часу не легче, - Элеонора побледнела, а румянец на ее лице стал ярче. - Наверняка она личный враг Клеменса. Та, о которой я еще не знаю, - она улыбнулась горько, обернув свое горящее лицо к Жанно.
   Барон пожал плечами, а потом продолжил ужин. Но графиня больше не притронулась к блюду.
   - Оставь это твоему мужу, Лора, - сказал, окончив свою трапезу, Левенштерн. - Мне кажется, он знает, как с ней справиться.
   - Дай Бог.
   Они допили вино. Пришло время прощаться. Встав из-за стола, Элеонора вновь накинула на себя мантилью. Жанно поклонился ей и прошептал: "Прости". Графиня ничего ему не ответила. Когда Левенштерн проводил ее до экипажа, то она на миг подняла вуаль и улыбнулась ему обреченно. Он махнул своей бывшей любовнице рукой. Ничего здесь не поделаешь. И никто ни в чем не был виноват. Оба получили то, что нужно. Сожалениям здесь не место. Когда карета графини Меттерних скрылась из виду, Левенштерн поймал фиакр и приказал кучеру ехать в Сен-Жерменское предместье. По дороге, глядя, как мимо проносятся темные громады домов, он прислушался к своим ощущениям. Нет, вряд ли Лора подмешала в кушание или вино яд. На всякий случай Жанно вынул из кармана небольшой портсигар, открыл, нашел там капсулу с универсальным противоядием от быстродействующей отравы. Проглотил сразу две дозы. У него оставалось еще несколько штук. Дальше придется придумывать, где и как достать остальные... Противоядие в будущем ему обязательно понадобится. Даже больше, чем сейчас. "И не только мне", - подумал он мрачно. - "Лабораторию, что ли, открывать?" Через десять минут он прибыл на место. Решетчатые ворота знакомого ему особняка были распахнуты настежь, фонари и окна во втором этаже, который обычно занимал ротмистр Чернышев по своему приезду в Париж, были ярко освещены. При выходе из фиакра Левенштерн оглянулся. Прохожих было немного, и никто не возбудил его подозрение. Лишь показалось странным, что некий хорошо одетый господин, поджидавший кого-то у арки соседнего дома, нервно поглядывая на часы, поспешил скрыться при виде Левенштерна. "Филеры, ну конечно", - сказал он себе. К слежке барон уже привык и научился успешно уходить от нее. Научился уже узнавать в лицо тех, кого приставили к нему и Бланш. Но в этом случае следили не за ним, а за "блестящим русским", как прозвали Чернышева в свете. "Есть такая примета - если акулы следуют за кораблем, то вскоре на борту кто-нибудь помрет. Агенты Фуше - чем не акулы?", - мрачно подумал Левенштерн, направляясь к массивному каменному крыльцу особняка.
  
   Младшие арканы - Рыцарь Мечей.
  
   Народу в богато обставленном особняке собралось много, и Жанно пришлось пройти целую анфиладу комнат, убранных в арабском стиле, в которых ели, пили, играли в карты, обнимались десятки не знакомых ему людей. Некоторые из них хватали его за руки, приглашая присоединиться к развлечениям, но он не обращал на это внимания. Наконец, он нашел Чернышева полусидевшим-полулежавшим среди бархатных подушек в гостиной, обитой сиреневыми шелковыми обоями. Две юные и полуодетые девицы окружали его, а сам Александр с явным наслаждением курил кальян. Появление Жанно не заставило его переменить позы.
   - Как-то у тебя слишком весело, на мой пристрастный вкус, - сказал Левенштерн, присаживаясь на подушки. Одна из девиц, одетая лишь в полупрозрачные шаровары и красную муслиновую повязку, закрывающую ее грудь, немедленно подошла к нему, присела напротив него и со сладкой улыбкой на устах принялась расстегивать его сюртук. Жанно едва успел схватить ее за руку.
   - Это кто? - спросил он, поморщившись.
   - Воспитанницы пансиона мадам Роша, - соизволил ответить его приятель, обнимая за талию вторую девицу, темнокожую мулатку. - Обучены всем наукам.
   Словно в подтверждение его слов девица в шароварах наклонилась к Левенштерну и прошептала жарко: "Хочешь настоящего наслаждения?", а потом провела языком по мочке его уха. Жанно резко отодвинулся от нее.
   - Я вообще-то по делу пришел, а не в бордель! - воскликнул он. - Кажется, ты должен был мне что-то передать? И вообще, выгони эти шлюх...
   - Они не понимают русского, - усмехнулся Чернышев. - Но, так и быть, ради тебя...
   Он убрал от себя ореховые руки мулатки, уже проникнувшие ему под рубашку, и крикнул повелительным голосом:
   - Идите отсюда, потом позову!
   Девицы лениво встали и со смешком вышли из комнаты.
   - Так вот ты куда спускаешь деньги, - сказал Левенштерн немного презрительным тоном, отирая свое ухо платком от липкой помады "пансионерки". - На шлюх и пьянство.
   - Это часть моей миссии, как твоей - жить, как тихо, как мышь, в Латинском квартале и считать каждую копейку, - ничуть не смутившись, произнес Чернышев. - Что, завидно?
   Левенштерн испытывал сложные чувства к этому своему приятелю. С одной стороны, он восхищался сашкиной ловкостью и беспринципностью; Чернышев считался "большим барином", такое впечатление он производил на всех, кто имел честь быть с ним знакомым, но для истинного "grand seigneur'а" не хватало в нем великодушия и чистоплотности. С другой стороны, он не мог не признать, что с Сашкой их роднили некий цинизм и рьяная амбициозность, которой Левенштерн после определенных трагических событий в собственной жизни предпочитал стыдиться, а Чернышев, напротив, выпячивал. И да, нынче приятель его зрел в корень: Жанно в самом деле ему завидовал, как может бедный остзейский барон, к тому же, считающийся бастардом, завидовать русскому вельможе, хоть и не Рюриковичу, но из богачей, которому всю дорогу сопутствовали Фортуна и милость власть предержащих.
   - Когда тебя придут резать люди Фуше, вряд ли мне будет завидно, - отвечал Левенштерн. - Я тут видел одного. Живи поскромнее, проживешь подольше.
   - С чего ради мне жить подольше? - Сашка пребывал в веселом и благодушном настроении после успешной аудиенции у Бонапарта, поэтому пикироваться со своим приятелем не считал нужным. - А от людей Фуше у меня есть хорошая отмашка, - он вынул из-за пазухи бумагу, исписанную жестким, вдавленным в бумагу почерком, очень знакомым Левенштерну.
   - Я ныне у самого в фаворе, - продолжал он с улыбкой.
   - Но ты курьер, от тебя не ждут такого, - возразил Жанно.
   - Потерпи, и я приеду сюда на постоянную должность. Государь сказал, что собирается послать меня военным атташе, - отвечал Чернышев.
   Он встал, подошел к зеркалу, отвернувшись от приятеля, придирчиво осмотрел себя, пригладил пятерней свои непослушные темные волосы и поправил воротник рубашки, а потом набросил на плечи жилет.
   - А меня, что, устранят? - отчаянно спросил его Левенштерн.
   Сашка повернулся к нему и улыбнулся широко и обаятельно.
   - Зачем? Измени свой образ жизни - останешься здесь, - проговорил он, положив руку на худое плечо Жанно.
   - Это рекомендация или приказ? - спросил он прямо.
   - И то, и другое.
   - Что мне для этого предполагается сделать? Жить, как ты? - Жанно в упор поглядел приятелю в его желтовато-зеленые и раскосые, как у рыси, глаза.
   - Почти что, - Чернышев отошел от него, взял со столика, уставленного всевозможными флаконами, щетками и притираниями, пилочку и стал обрабатывать ею ногти. - Ты у нас, кажется, хорошо играешь в штосс и баккару?
   - Ты путаешь меня с Вальдемаром, - упомянул Левенштерн имя своего двоюродного брата, весьма везучего в картах.
   - Нет, не путаю, - поднял на него глаза приятель. - Ты не такой неудачник, как он.
   - Ты полегче... - угрожающе произнес Жанно. - Так что мне надо делать? Проигрывать все свое состояние в казино?
   - Съедь из своей конуры, найми бельэтаж в приличном квартале и устрой игорный дом, - сказал Чернышев. - Так мне приказал передать государь. Распоряжение устное, подтверждений у меня, увы, нет, - добавил он, зная, что Левенштерн попросит его предъявить личное письмо Александра.
   - Мне кажется, ты сам придумал его только что, - усмехнулся Жанно. - Ты знаешь, что на меня тогда ополчатся все филеры Парижа?
   - Не ополчатся, - уверенно сказал Чернышев.
   Жанно пожал плечами.
   - Государю, увы, не известны местные реалии. В Петербурге можно устроить хоть бордель в самом Зимнем дворце, дай только на лапу Балашову. Здесь, во-первых, они требуют куда большей суммы, во-вторых, Фуше рассадил повсюду неподкупных...
   - Ты ничего не знаешь, Ваня. Есть кое-какие подвязки, - перешел Чернышев на русский, а потом, подойдя вплотную к нему, шепнул на ухо:
   - Фуше мы уже купили.
   - Да, как же? - нахмурился Жанно.
   - Спасибо тебе, - хитро проговорил Чернышев. - Ты сумел узнать, сколько денег ему приплачивают австрийцы, мы назначили ему ставку побольше.
   - Так что мы можем творить, что хотим?
   - Пока он при власти - да, именно так.
   Левенштерн улыбнулся.
   - За это полагается выпить.
   Чернышев крикнул:
   - Жозе, давай, неси все, что горит!
   Потом он обратился к Левенштерну:
   - Так ты согласен? Деньги тебе будут передавать лично. Каждый месяц.
   Жанно кивнул.
   Вскоре две грации, которых уже видел Левенштерн, внесли подносы с водкой, шампанским, портвейном и прочими хмельными напитками. Поставив их на пол, девицы начали приставать к приятелям, но Чернышев вновь повелительным тоном прогнал их прочь.
   - И да. Не все так радужно, - добавил он. - Увы и ах. Эта сволочь де-Витт здесь опять. Даже кланяется мне. И теперь его нельзя убить.
   Левенштерн нахмурился. Жан де-Витт был личным его врагом, так же, как Мария Батовская. Более того, несколько лет назад вся кордегардия поклялась вызвать на дуэль де-Витта, так как он перешел на службу Бонапарту, будучи русским гвардейским офицером, и это считалось предательством.
   - Ты не больно-то и хотел, - напомнил Жанно своему другу.
   - С одной стороны, он вообще-то пшек, так что куда ему еще деваться, - пожал плечами Чернышев, вновь усаживаясь на подушки, разбросанные по полу. - С другой стороны, рыба ищет где глубже, человек - где лучше, понять его можно.
   Левенштерн возмутился, но Саша жестом остановил его:
   - Найдется, кому еще его продырявить. Потом, у меня складывается такое ощущение, что он здесь тоже не просто так.
   - Зачем же?
   - Компроментировать тебя, меня и всех остальных, - сказал Чернышев. - Возможно, когда я приеду сюда надолго, его уберут. Следи за ним. Играть он, насколько помню, любит, так что принимай его с распростертыми объятьями. И да, совет - если нужны девочки развлекать гостей, у мадам Роша цены весьма божеские. А выбор - сам видел, какой?
   - Даже мулатки, надо же, - усмехнулся Жанно.
   - Китаянки тоже имеются, правда, тебе придется долго экономить на еде, чтобы купить часик с такой, - сказал Чернышев. - Я как-то пробовал - деньги на ветер. Для французов - может, и экзотика, а у нас возьми любую калмычку...
   Левенштерн предложил:
   - А не позвать ли твоих нимф еще раз? А то что-то ты бесцеремонно с ними обошелся.
   Он был не против поразвлечься таким образом.
   - Пожалуйста. Угощаю, - усмехнулся Чернышев и громко позвал девиц. На этот раз их явилось пятеро, две из них прихватили гитары. Все вместе долго веселились, а потом сразу трое "граций" взяло в свой оборот Левенштерна, доставив ему острое удовольствие, какое он не мог получить ни с простушкой Бланш, ни с утонченной Элеонорой Меттерних. "Они стоят того...", - проговорил он про себя, тая от ласк темнокожей Жаннет, поглаживающей ему его усталую спину. "Все стоит того", - повторил он потом, засыпая в ее объятьях, сразу же после того, как достиг экстаза. Домой он в эту ночь не вернулся, пробыв до четырех утра у приятеля, который выезжал из Парижа ни свет, ни заря. Перед отъездом Саша передал ему кофр с ассигнациями и прошептал: "Не тяни резину, дело выгорит". "Удачи тебе и жду твоего возвращения", - отвечал ему Левенштерн, махнув на прощание. Он поймал фиакр до дома и уже с тревогой предвкушал, как его встретит довольно ревнивая Бланш. По дороге Жанно придумывал, как ему ответить на ее претензии.
   Подъехав к доходному дому в Латинском квартале, где он снимал квартиру, Левенштерн вспомнил, что забыл ключ. Парадная была заперта, и он направился к черному входу. Поднимаясь по лестнице, Жанно поскользнулся о что-то скользкое и липкое, чуть было не покатившись кубарем вниз по ступеням. Выругавшись, он встал, и только тогда заметил, что вся лестница была в крови. Следы вели прямо к порогу его квартиры. Подозревая самое худшее, Левенштерн взбежал по ступеням, рискуя вновь свалиться и сломать себе шею, а потом долго звонил и бил кулаком в свою дверь. Открывать ему не спешили, и он уже было думал ломать дверь, как, наконец, не услышал скрежет поворачивающегося в замке ключа и не увидел перепуганного Якко на пороге.
   - Что за...?! - возмутился Жанно. - Что стряслось?
   - Ох, герр Йохан, тут... - начал было слуга, как тут появилась Бланш, вся заплаканная, в окровавленном платье и с растрепанными волосами. Она выкрикнула, ничуть не церемонясь:
   - Где тебя черти носят?! Тут Поль...
   Она разревелась, Жанно отодвинул ее и скорым шагом прошел в гостиную.
   На оттоманке, покрытой свежей простыней, лежал смертельно бледный Пауль Крюденер. Его рука беспомощно свешивалась с покрывала, дышал он часто и поверхностно, его рубаха спереди побурела от крови, вытекшей из раны. Левенштерн подбежал к нему, начал задирать рубашку. Поль застонал - ткань присохла к ране.
   - Как тебя угораздило? Кто? - прошептал он, глядя в полуприкрытые веками голубые глаза приятеля, в которых отразилась невыносимая боль.
   - Мы... Тут сказали, тебя убили... - говорил Поль в полубреду. - Я сюда... Встретили... Вот.
   Он потерял сознание. Бланш забежала в комнату, заламывая руки и крича:
   - Он умер, да?! Умер?
   - Заткнись, - сказал сквозь зубы Лёвенштерн. - Неси корпию, теплую воду, я осмотрю его. Когда он пришел?
   - За час до тебя, - сказала Бланш. - В него стреляли.
   - Щипцы тогда прихвати... Эх, ты не знаешь, - говорил он скоро. - Сиди с ним, я скоро.
   Он бросился к себе в комнату, нашел чемодан с хирургическими принадлежностями, закричал Якко, чтобы принес таз с теплой водой, лед и какие-нибудь тряпки.
   ...Поль в сознание не приходил - скорее всего, болевой шок, как определил Левенштерн. Пуля сидела довольно глубоко в левом боку, и, как показалось барону, пробила селезенку. Раненный очень быстро слабел. Медлить не приходилось. Поковырявшись в ране, Жанно нашел пулю и вынул ее щипцами. Потом постарался остановить кровотечение, приложив лед к животу Поля, пребывавшего в глубоком обмороке, перевязал его плотно. Хныканье Бланш его сильно бесило. "Хорошо, не селезенка...", - шептал Жанно, видя, что кровь еще течет из раны. - "Но антонов огонь вполне может случиться... Mein Gott".
   Он просидел у его постели до полудня, меняя каждый час ему повязку. К счастью, рана постепенно переставала кровоточить. Бланш молча выполняла его распоряжения, не прекращая, однако, причитать. Поставив себе на смену Якко, он расспросил любовницу. Вот что выяснилось.
   Бланш проснулась в пять утра от звонка в дверь, и, уверенная, что пришел запозднившийся Жанно, открыла, не спросясь. На пороге стоял Поль фон Крюденер, бледный, как смерть, и, не успев с ней поздороваться, рухнул через порог. С помощью Якко она принесла его на диван, он на краткое время очнулся и рассказал, что его встретили в четырех шагах от дома Левенштерна в подворотне, крикнули по-русски: "Сволочь чухонская!" и выстрелили.
   - Черт, он же секретарь... Надо сообщить в посольство, но я не могу его просто так оставить, - прошептал Жанно. - Он же помрет здесь... Беги ты. Или нет, я пошлю Якко, его там знают.
   Он быстро написал записку и, вызвав камердинера, который в качестве сиделки был совсем не пригоден, приказал тому бежать в посольство. "Без ответа не возвращайся", - наказал он ему.
   Потом вернулся к Полю. Тот лежал, почти не дыша, иссиня-бледный, и тонкие черты его лица заострились еще больше. "Почему он, а не я?" - подумал Жанно. - "А, может быть, метили в меня? Мы с Полем одного роста и сложения, а в темноте цвет волос не виден. Но кто?..." Он вспомнил, что Чернышев говорил про де-Витта, и похолодел. Точно же. Если даже не сам Жан, так кто-нибудь из его клевретов. Врагов у него достаточно. "Хоть бы Поль очнулся, я бы его спросил", - сказал он про себя. Ему захотелось помолиться, но слова ускользали из памяти, "Боже, сделай так, чтобы он очнулся и выздоровел", - прошептал Жанно. - "Люди гибнут из-за меня. Те, кто не причем. Почему? Если бы мне знать ответ..." Затем он, закрыв глаза, вспомнил черный силуэт, скрывшийся в арке близ особняка, занимаемого Чернышевым... Кто-то должен был знать, куда поехал Левенштерн сегодня вечером; кто-то должен догадываться о переданном ему кофре. Филеры? Вряд ли, если их интересовали деньги. Бандиты, работавшие в связке с агентами полиции? Более вероятно. Смущало одно. "Чухонское отродье". Так, по словам раненного, переданным Бланш, назвали его убийцы. Так может сказать либо русский, либо поляк. Пока кандидатура де-Витта казалась наиболее вероятной. Но все могло оказаться сложнее, гораздо сложнее...
   Из раздумий его вывел звук открывающейся входной двери. В комнату заглянул, сверкнув очками, другой его знакомец, приходившийся, к тому же, Крюденеру хорошим другом - первый секретарь посольства граф Карл фон Нессельроде, довольно щуплый и невысокий молодой человек. Взглянул на лежащего с закрытыми глазами раненного, охнул и попятился назад. Левенштерн горько усмехнулся.
   - Кто его так? - тихо спросил Нессельроде.
   Жанно пожал плечами. Делиться своими соображениями с "карликом" он не собирался.
   - Это... хм, - заговорил граф уже погромче. - Он умрет?
   Последнее слово, казалось, испугало его самого. Секретарь посольства позеленел так, что, казалось, едва сдерживает внезапно охвативший его от запаха крови и лекарств приступ тошноты.
   - Не дождетесь, - прошептал Поль и добавил, едва шевеля синюшными губами:
   - Кто-нибудь, дайте мне воды, ради Бога...
   Жанно покачал головой:
   - Нельзя тебе. Потерпи.
   Он знал, что при таких ранениях питье или пища, принятые внутрь, обязательно приведут к антоновому огню. Впрочем, Левенштерн думал, что эта напасть Поля, увы, вряд ли минует.
   - Я должен был... ее послушать, - продолжал Крюденер, глядя куда-то вдаль.
   - Кого? - Нессельроде, наконец-то, нашел в себе силы приблизиться к другу.
   - Мать...
   - Она что, в Париже? - нахмурился граф.
   Левенштерн счел, что приятель уже начинает заговариваться, взял его за руку, зажал вену на запястье: пульс учащенный, но не лихорадочный.
   - Приснилась... Не надо было идти. Но за мной пришли. Сказали, от тебя. Что в тебя стреляли, - Поль посмотрел затуманенным от боли взором в глаза Левенштерну, поморщился от боли.
   Нессельроде ошеломленно посмотрел на Жанно.
   - Тогда она тоже снилась, - продолжал Поль отрешенно. - А я не послушался. Вот и...
   Он вспоминал о том, что предпочел бы забыть. Левенштерн и Карл поняли это. Несколько лет назад в Мюнхене Крюденер стрелялся из-за какой-то никому неизвестной девицы с сыном посольского доктора и убил своего соперника. История стоила ему карьеры и чистой совести.
   Тут Поль перевел глаза на Нессельроде, вымученно улыбнулся и проговорил тихо, но ясно:
   - А-а, Карлхен... Почему ты не поменял код?
   - Я..., - начал Нессельроде, но Левенштерн оборвал его:
   - Пусть лучше скажет, кто в него стрелял. Паульхен, ты его узнал?
   Крюденер не стирал болезненной улыбки с лица.
   - Это де-Витт? - невольно проговорил Жанно, только потом осознав, что этот вопрос не имеет смысла - Поль не знал, кто таков этот мерзавец, в глаза его ни разу не видел.
   - Ты не менял код, - словно не слыша Левенштерна, продолжал раненный, обращаясь к Нессельроде. - И они пришли. За мной.
   - Они?
   - Австрийцы? - Жанно настороженно посмотрел на приятеля, лихорадочно пытаясь вспомнить всю последовательность событий вчерашнего дня. - А кто сказал "чухонское отродье"? То ж могли сделать только поляки?
   - Думаешь, на этих поганых папистов не работают поляки? - слабо усмехнулся Крюденер.
   - Но, позволь... - начал Нессельроде, но раненный прошептал: "Поганый Иуда... Дайте мне воды уже наконец", и потерял сознание. Левенштерн смочил платок в воде, вытер Полю пересохшие губы.
   Нессельроде прошептал:
   - Нет же, все не так, им невыгодно же...
   - Выйдем поговорим, - Жанно положил платок на столик, встал и вывел графа за руку.
   Когда они оказались за дверью, в коридоре, Карл проговорил тихо:
   - Я не знаю, почему он обвиняет меня... Я клянусь, ничего не знаю.
   Левенштерн отвернулся. Вспомнил Элеонору. Неужели это ее рук дело? Последнее поручение ее мужа... "Женщины меня губят", - подумал он. - "Те, что умнее меня".
   - Это я Иуда, - проговорил он вслух. - Но ты, почему ты забыл сменить код?
   Нессельроде пожал узкими плечами.
   - Сейчас уже неважно, - сказал он. - Совсем неважно.
   - Ты не сменил код, я наболтал лишнего Лоре... Чудесно, - усмехнулся Жанно. - А Поль умрет. Хотя должен был я.
   - Этому делу никто не даст ход, - отчаянно отвечал Нессельроде. - Их уже нет в Париже. И даже если бы были, мы бы ничего не смогли.
   - Да, увы. Но я был до конца уверен, что это происки Батовской и де-Витта. Поляков. Личная месть мне, сам знаешь, - вздохнул Левенштерн. - Моя персона крайне неудобна кое-кому. Правда, если верить моим источникам, Батовская нынче в Вене. И там...
   - Она ничего не сможет, - оборвал приятеля Нессельроде. - Вообще ничего.
   - Ты не знаешь ее.
   - Зато я знаю Клеменса.
   Левенштерн ядовито улыбнулся.
   - Ах, он уже для тебя Клеменс?.. Неужели по тем причинам, по которым его жена для меня - просто Лора?
   - Замолчи, - Нессельроде ненавидел, когда пересказывали подобные слухи, которых ходило про него в петербургском свете немало. Правда, под этими слухами имелись кое-какие основания. Женские прелести в самом деле оставляли его равнодушным. - Ты не понимаешь, кто он. И что он может.
   - Неужели он демон? - Левенштерн равнодушно посмотрел на него.
   - Кто бы ни был - но не человек, - проговорил его собеседник со всей долей серьезности.
   Прежде чем Жанно мог вслух усомниться в этом странном утверждении, в дверь опять кто-то с силой постучал. Якко побежал открывать.
   - Так, где больной? - проговорил некий высокий худой человек, отодвигая слугу в сторону. За ним проследовало два ражих молодца в костюме полицейских.
   - Извините, по какому праву... - Левенштерн встал им наперерез, но потом осекся, увидев, кто перед ним. - M-r Лоррей? Ничего не понимаю.
   - Понимать и не надо, - отчеканил вошедший, беря из рук одного из сопровождавших его полицейских увесистый докторский саквояж. - Проводите меня к больному. Как он?
   - Состояние стабильное, - заговорил по-латыни Левенштерн, - Боюсь заражения.
   - Правильно боитесь, - на ходу продолжал его преподаватель по хирургии. - В таком месте он его получит, я гарантирую это.
   Жанно проводил медика в гостиную, начал рассказывать подробности ранения и извлечения пули, но m-r Лоррей оборвал его:
   - Мне сейчас ваши дилетантские выкладки ни к чему. Оставьте меня наедине с ним.
   Жанно тихонько вышел и сказал Нессельроде, созерцавшему сцену явления лучшего хирурга Парижа с некой растерянностью, то и дело косясь на дверь:
   - Я уже ничего не понимаю. Кто его вызвал?
   Граф только плечами пожал. И добавил тихонько:
   - Вчера здесь был наш Танцор. И кое-что должен был тебе передать.
   Левенштерн усмехнулся печально и отвечал:
   - И кто-то узнал об этом. Вчера вечером меня "пасли", я хорошо заметил. И, если Поль помрет, не дай Бог, то я понятия не имею, как исполнить поручение, которое Сашка мне передал. Они не знают, что здесь на меня охотятся мои личные враги.
   "Вернее, враги не мои личные, а кое-кого другого, но Карла это никак не касается".
   - А в чем такая уверенность, что охотятся именно на тебя? - внезапно спросил Нессельроде деловым голосом, в котором не слышалось и тени пережитого им волнения.
   - Посуди сам. Зачем устранять Поля? Полномочий у него меньше, чем у меня...
   - Он связующее звено, - начал загибать свои узловатые пальцы гость Левенштерна. - Потом, для людей, не знакомых с нашим делом, Поль как раз и кажется крупной дичью. На то и рассчитывалось, так-то, не забывай. Понятия не имею, почему он заподозрил австрийцев, кстати...
   - А больше некого. Де-Витту Поль невыгоден, - возразил Жанно. - Он даже не знает, кто это...
   "А если де-Витт действовал не самостоятельно, а по поручению этой проклятой ведьмы?" - внезапно пришло ему в голову. - "У той могут оказаться свои причины устранить Поля... Он же племянник Фитингофа".
   Жанно побледнел. Сказалась усталость, заработанная бурной ночью и хлопотливым утром. В его воображении внезапно возник образ одного из тех, кто посвящал его в одно дело. Еще до Парижа, до несчастной военной кампании, тогда, когда он и полюбил свою истинную Даму Сердца. "Королевство грядет...", - говорил этот человек, и Левенштерн почему-то - даже вопреки собственному здравому смыслу - ему верил. Вспомнил Жанно и дядюшку своего приятеля Поля, магистра масонской ложи под названием "Северная Звезда", медика-любителя и изготовителя ядов. Одним таким ядом, рецептура которого предположительно принадлежала Рейнгольду фон Левенвольде, послу Курляндии в Петербурге 18 века и большому любителю незаметно и эффективно сплавливать в могилу своих противников, и был отравлен один близкий и любимый родственник графини Батовской. Он выжил, но такие, как графиня, не прощают такого. Особенно "проклятым чухонцам". "Продолжение старой вражды. Но Карлу, как "черному" немцу, это знать ни к чему", - решил про себя Левенштерн.
   - Я не представляю даже, что такого ужасного в этом де-Витте, - проговорил вслух Нессельроде. - Поль, Саша, вот и ты - все твердят про него. Это всего лишь наемник. Вам его убрать... Вот графиня Батовская - это да.
   - Откуда же ты знаешь про Батовскую? - слабо улыбнулся Жанно, чувствуя одуряющую слабость во всем теле. - Впрочем, догадываюсь... Но она не скоро будет здесь.
   Задать вопрос, вертевшийся у него на языке: "Чем же эта дама успела насолить и Меттерниху?" он не успел, да Нессельроде и не был расположен на него отвечать. Из комнаты вышел Лоррей и объявил:
   - Вашего приятеля мы забираем в госпиталь.
   - Но, мэтр, он слишком слаб для перевозки... - попробовал было возражать Жанно, но в ответ получил лишь надменный взгляд. Похоже, отправка Поля в больницу была решена еще заранее, а мнение Левенштерна на этот счет не интересовало ни Лоррея, ни того, кто его послал, и уж тем более, не полицейских, которые вынесли раненного на носилках из комнаты и, еле протискиваясь по узкой лестнице, отправили его в карету. Доктор, не попрощавшись с находившимися в квартире, ушел, отрывисто командуя носильщиками - и, судя по всему, охранниками.
   - Это Его Превосходительство послал? - проговорил Левенштерн.
   Карл пожал плечами.
   - Ни о чем таком не слышал. Собственно говоря, князь и не знает о том, что с Полем случилось. По крайней мере, с утра не знал. Твой слуга доложил только мне, - отвечал он, сняв тяжелые очки с переносицы. - И логично было бы послать посольского доктора. Или поручить все тебе...
   - Еще логичнее было бы оставить его здесь, - сказал Жанно. - Его же растрясет, еще хуже станет. Кстати, идем попьем кофе. И обсудим все это.
   Приятель его согласился, и теперь он сидел напротив него на том же месте, где вчера сидел вполне здоровый, веселый и живой Поль, молча, с видимым хладнокровием выслушивая рассуждения Левенштерна.
   - Значит, что мы имеем. Если верить мне, то кто-то хотел помешать мне выполнить поручение, переданное вчера вечером. Если верить Паулю, то нас предали австрийцы. Но тогда зачем является сюда доктор, да не абы какой, а сам Лоррей, мой кумир и учитель, и, как какой-то коновал, тащит человека с проникающим ранением брюшной полости в госпиталь. Тем более, ты говоришь, что посольство не имеет к его появлению никакого отношения. Неужели это тоже коварный план Батовской? Здесь она явно перемудрила... Впрочем, графиня никогда не искала легких путей. И медициной она занимается сама.
   Он остановился, вспоминая прошлое. Да, та, которую тогда знали под именем княжны Анжелики Войцеховской, была большой любительницей покончить с врагами разнообразными извращенными методами. Да и во враги записывала самых случайных людей. Жанно так до конца и не понял, чем же именно не угодил княжне его принципал и прочие, связанные с ним люди.
   - Мне все это кажется подозрительным. Надо найти, куда его увезли, - продолжал Левенштерн, все более взвинчивая себя. Он уже встал из-за стола и принялся ходить, сложив руки за спиной. - Его залечат до смерти,
   - Не надо. Если это то, о чем ты думаешь, то нас таким образом пытаются спровоцировать, - возразил Нессельроде.
   - Неужели это объявление войны? Пауль не кто-нибудь.... - Левенштерн остановился напротив него. - Никому же не выгодно.
   - Вот именно.
   - ...только если метили в меня, - завершил он отчаянно.
   - Если в дело вмешалась полиция, значит, не в тебя, - уверил его Карл.
   - Я подниму все свои связи по Медицинской Школе, - начал Жанно. - Узнаю, где он...
   - Если успеешь, - мрачно откликнулся его собеседник.
   Левенштерну немалых трудов стоило подавить в себе панику. Деланно спокойным голосом он произнес:
   - И все же, почему ты не меняешь код?
   Граф сузил темные глаза.
   - Мне не было приказа.
   - Неужели ты не знаешь, что нам никогда не дают никаких приказов?! - взорвался Жанно.
   - Это тебе не дают. У меня все проходит вполне официально. Как и у Поля. Удивлен, почему тебе такие элементарные вещи неизвестны.
   Кажущееся высокомерие графа взбесило Жанно до крайности. Он хлопнул кулаком по столу. Фарфоровая чашка от удара подпрыгнула и упала на пол, разбившись вдребезги. Нессельроде равнодушно наблюдал гнев этого "остзейца", которого не слишком любил, как и прочих выходцев из петербургской аристократии, с которым его сталкивала судьба. "Юпитер, ты гневаешься, значит, ты не прав", - это расхожее изречение давно стало его девизом и он всегда крайне удивлялся, видя, как мало людей следуют этому "золотому правилу".
   - Поль говорил, что приходили люди от графа, - продолжил Левенштерн, багровый от ярости. - Они сказали, что меня убивают. Перед этим я, как дурак... Впрочем, это в сторону. Так вот, они и заманили его в ловушку. И вполне возможно - потому что они прекрасно изучили нашу корреспонденцию и вызубрили код.
   Нессельроде знал, что и как отвечать Жанно. Он снова повторил:
   - Мне не было приказа сверху. Ты, как военный, казалось бы, должен понимать...
   Пара крепких русских слов сорвалась с уст Левенштерна. Карл сделал вид, что не понял, - а, скорее всего, и вправду не распознал подобных ругательств. В России он бывал наездами и вращался в таких кругах, где подобного лексикона никогда не используют.
   - Я не военный! - воскликнул Левенштерн, видя, что его слова не произвели на гостя ни малейшего впечатления.
   - Успокойся, - бросил ему Нессельроде, вставая из-за стола. - Когда успокоишься, тогда и поговорим.
   - Прекрасно! - сменил гневный тон на язвительный Левенштерн. - Успокоиться! У нас тут человек помрет, потом война начнется, по мою - и кстати, твою, наверное, тоже - душу охотятся, при этом мне поручили высочайшим приказом делать хорошую мину при плохой игре и, наплевав на все, делать под носом Фуше игорное заведение, чтобы меня гарантировано прирезали филеры, а ты еще приказываешь мне радоваться жизни.
   - Фуше купили, - сказал ничего не выражающим тоном собеседник, надевая перчатки на свои маленькие, почти женского размера руки. - За сходную цену.
   - Ты не первый мне это говоришь, - испытующе оглядел его с ног до головы Левенштерн.
   - Тебе принести документ за подписью его самого, чтобы ты в это поверил? - Нессельроде впервые за все утро позволил себе улыбнуться.
   "Я уже не знаю, чему или кому мне верить", - подумал Жанно. - "Впрочем, сам напросился, теперь расхлебывай. И ожидай, что окажешься самым слабым звеном, тебе помашут рукой на прощание". Вслух же он произнес:
   - Значит, похоже, Поля не будут пытать в полиции?
   - Скорее всего, - пожал плечами Нессельроде. - Но я не сказал, что купили Фуше исключительно мы.
   - Ласковый теленок двух маток сосет, - произнес вслух Жанно по-русски. Пословицу его собеседник не признал. - Так что же нам теперь делать?
   - Ждать. Хотя, по тебе вижу, ты готов штурмом брать префектуру, - спокойный граф имел намного больше преимуществ перед своим взволнованным собеседником. - По крайней мере, я спешить не собираюсь. И кое-какие дела меня давно дожидаются.
   Он направился к выходу.
   - Я не понимаю... Поль же твой друг, - отчаянно проговорил Левенштерн, прощаясь с приятелем.
   - Мне приходится четко разделять дружбу и службу, - Нессельроде бросил на него взгляд поверх очков.
   - У вас же с ним одна служба.
   - Не совсем, - снова улыбнулся его приятель.
   Закрыв за ним дверь, Жанно задумался: "Возможно, Поль и прав. Карл продался Меттерниху и компании со всеми потрохами. Но зачем австрийцам устранять Крюденера? Только если через Батовскую... Но Лора же сказала, что та - смертельный враг ее мужа. Эх, что я несу - "Лора сказала...". Тебя обманули. Связываться с женщинами опасно".
   Мысли его преврала Бланш, тихая и бледная, зашедшая к нему в гостиную.
   - Оставь все это, - твердо произнесла француженка, которая давно уже догадывалась о сути деятельности ее возлюбленного и покровителя, но из осторожности и женской хитрости предпочитавшая лишний раз об этом не упоминать.
   - Всюду предатели, - словно не расслышав ее, продолжал свои мысли вслух Левенштерн. - И никогда не догадаешься, кто они.
   Потом он поднял глаза на свою любовницу.
   - Откуда я могу знать, что ты не работаешь на полицию? Что ты не доносишь ежедневно, кто у нас бывает и о чем мы говорим? Не читаешь моих писем?
   Вместо того, чтобы вспыхнуть, обидеться, надуть губы, как было в ее обычае, Бланш тихо и серьезно отвечала:
   - А зачем бы я тогда столько выжидала? Четыре месяца мы вместе. Меня пасут еще сильнее тебя.
   Девушка решила умолчать об одном - о том, как она ловко отводила внимание злоумышленников, используя, в том числе и свое женское обаяние.
   - Почему ты тогда со мной? - Жанно вгляделся в задорное, смугловатое личико Бланш со вздернутым носиком, немного неправильное, но бесконечно милое. - Только не надо говорить, что любишь.
   - Мне нечего терять, - отвечала она. - И с тобой интересно.
   - О да, особенно так, как сегодня, - усмехнулся Левенштерн. - У тебя со мной нет будущего, милая. Уходи, пока не поздно.
   - О будущем я не думаю никогда. И мне уже поздно, - девушка подошла к нему, села на колени, взяла его за подбородок, кончиками пальцев скользнув под воротник и словно бы невзначай поглаживая жесткую кожу шеи. Жанно прикрыл глаза от невольного удовольствия - Бланш всегда знала, что подобное пробуждает в нем чувственность. Он обнял девушку за талию.
   - И все же?.. - выдохнул он, забыв о своих заботах.
   Внезапно его любовница чуть согнула пальцы внутрь. Острые ногти больно оцарапали шею чуть повыше кадыка. Это прикосновение родило у него не самые хорошие ассоциации - кинжал убийцы. Или гильотина. Все возбуждение как рукой сняло.
   - Я впутана в эти дела вместе с тобой, - прошептала она.
   - Ты можешь погибнуть, - Жанно отвел ее руку от своей шеи.
   - Ты тоже.
   - Но это мой долг.
   - Почему бы тебе просто не выйти изо всего этого? - повторила Бланш третий раз за эти сутки, запуская свободную руку ему в волосы.
   - Я подневольный человек. Дал присягу. Если я выйду - буду предателем и дезертиром, - проговорил Левенштерн.
   - Тебя могут казнить, если откажешься?
   - В моей стране отменена смертная казнь. Но иногда делают исключения, - усмехнулся он.
   - Сдай это дело мне, - глаза Бланш зажглись лукаво. - Сам возвращайся.
   - Исключено, - отрубил Жанно.
   - Неужели тебе не к кому возвращаться?
   Он задумался. Меланхолия тронула его южное, чуть загорелое лицо. Любовница не впервые замечала грустное выражение на лице Жанно, когда речь заходила о его прошлом, о России, о том, что он оставил и забыл.
   "Возвращаться вроде бы есть к кому, но меня там не ждут", - подумал он, но вслух не сказал. Бланш любопытна, еще начнет расспрашивать, придется вспоминать, а он еще и расчувствуется.
   - Мне тоже не к кому возвращаться, - сказала она.
   - Тогда куда ты денешься, когда меня не станет?
   Девушка крепко обняла его. Больше всего Жанно боялся, что сейчас француженка произнесет что-то в высокопарном духе, вроде: "А я уйду вместе с тобой", но она воскликнула:
   - Опять ты о будущем!
   - Такое будущее может наступить в любой день. Может, даже сегодня.
   - А что это такое? - деловито спросила Бланш, указывая глазами на неприметный портфель с деньгами.
   Левенштерн хлопнул себя по лбу. Да, он совсем забыл... А здесь шлялась куча народу, кто-то мог и прикарманить переданные ему деньги. Согнав любовницу с колен, как надоедливую кошку, он взял в руки портфель, открыл его. Вспомнил, что не озаботился пересчитать количество ассигнаций и золотых монет. "Карл бы озаботился, это в его крови", - усмехнулся он про себя, вспомнив, что Нессельроде по матери происходил из венских банкиров-выкрестов.
   - Мы богаты? - любовница заглянула Жанно через плечо.
   - Это для дела, - проговорил он деловитым тоном, пересчитывая деньги. - Но ты права. Теперь мы заживем со всей роскошью. И всего этого станет еще больше.
   Удивительно. Ничего не пострадало. На сумму, переданную ему Чернышевым, можно даже не снять, а купить целый бельетаж в районе Champs-Elysees, со всей меблировкой, а на сдачу - драгоценности и шелка для Бланш, которая будет в них смотреться ничуть не хуже самой императрицы, вместо неповоротливого чухонца Якко нанять камердинера из парижан, нормального повара, а если игра будет удачной - а она будет, об этом уж позаботятся его начальники - то можно прожить оставшиеся месяцы в Париже grand seigneur'ом. Одно не вписывалось в картину - присутствие поляков. Положим, Батовская действительно в Вене... И, если Лора не врет и у нее есть какие-то личные счеты с графом Меттернихом, то тот может с ней справиться - его полномочия нынче не знали границ, в ядах и прочих "тайных" средствах бывший посол был сведущ, как никто. Так что в Париж она и не приедет. А де-Витт? Что в нем, в сем "гадком холопе"? "Ему покажешь медный грош - и делай с ним что хошь", - пробормотал по-русски Жанно. Бланш вопросительно посмотрела на него, и он ответил на ее взгляд светлой улыбкой. Потом вынул несколько крупных ассигнаций и передал девушке.
   - Иди. Закажи себе платьев повседневных и бальных, - сказал он.
   Бланш, практичная, как все француженки ее класса, хмыкнула.
   - Да мне на сдачу еще что-нибудь останется.
   - Не скупись, - сказал Левенштерн. - Но и не стремись перещеголять Ее Величество.
   - Хорошо, что такой клад попался, - шутливо произнесла девушка, подойдя к зеркалу, - А то я уже думала подражать в манере одеваться госпоже Боргезе.
   Левенштерн невольно рассмеялся, пусть слова остроумной любовницы и намекали на его прижимистость: речь шла о Полине Бонапарт, в первом замужестве Леклерк, во втором - Боргезе, любимой сестре императора, обожавшей откровенные и очень откровенные туалеты из простых тканей в пику своей нелюбимой снохе, имеющей привычку увешиваться бриллиантами, рубинами, изумрудами, сапфирами и драпироваться в лучшие кашемировые шали с головы до ног.
   - Тебе бы пошло, - сказал он рассеянно, думая, когда бы начать поиски нового дома. Надо было торопиться. Сегодняшние события показывали, что ждать бессмысленно. Его жизнь менялась волею тех, кто стоял выше него, недоступный и ведущий свою, странную игру.
   После того, как Бланш убежала по модным лавкам и ателье, Левенштерн встал, захлопнул чемодан и пошел в спальню немного вздремнуть, прежде чем жизнь опять втянет его в свой водоворот.
   Аркан XII. Повешенный.
  
   Сон его напоминал бред; впрочем, в таком состоянии нельзя различить, что это было на самом деле. В голове клубился сизый туман, он не понимал, где находится, забыл свое имя, местонахождение, цель пути. Такое уже снилось ему, обычно по полнолуниям - с детства он остро реагировал на фазы луны, это семейное, наследственное, по материнской линии, наверное, так же, как и эти кошмары о дымчатом тумане, цепляющимся за рукава, поглотившим все, что есть в округе, превратившим мир в бездну.
   В этот раз все было иначе. Не было ужаса, липкого, тошнотного чувства, гнездившегося где-то под сердцем. Все, что он ощущал - жажда и боль, душа, казалось, отмерла или унеслась в бездну, оставив пустую оболочку, которая может только страдать и жаждать, больше ничего.
   И да. В этом сне - или бреде, кроме сплошной туманной дымки, присутствовало и другое. Дерево, стоявшее в отдалении, без листвы, с огромными раскоряченными ветвями, вырисовывалось в зыбкой дымке. Он приблизился к нему, едва не споткнувшись о мощные корни, ощупывая шершавую кору. Внезапно он услышал скрип рассохшейся веревки на ветру, поднял голову и увидел тело, висевшее вниз головой. Светлые, почти белые коротко остриженные волосы развевались на невидимом ветру. Поглядев в глаза повешенному, он узнал самого себя. Рубаха окровавлена и в лице - умиротворенном, бледном - ни кровинки. Левого глаза не было - вместо него в глазнице, исколотой острым птичьим клювом, виделось кровавое месиво. "Боже..." - подумал он, впервые почувствовав какое-то подобие страха, впрочем, слабого, напоминающего лишь отголосок прежнего сковывающего по рукам и ногам ужаса. Отвел глаза, взглянул наверх. Все небо было черно от птиц, разреживающих своими острыми крыльями и пронзительными криками туман. Чей-то голос сказа: "Теперь вы видели все".
   Поль Крюденер очнулся, не помня особо, что с ним случилось. Рана по-прежнему болела, слабость поборола все желания и ощущения, даже боль. Однако остатков сил его хватило на то, чтобы повернуться к источнику света, заливавшего беленые стены очень просто обставленной комнаты. Окно, сквозь которое били яркие солнечные лучи, было зарешетчато. Он находился в тюрьме.
   От этого открытия Полю отчего-то стало смешно. "А за что меня...?" - подумал он, пытаясь придать своему телу сидячее положение, но тщетно - от попытки согнуть туловище рана откликнулась острой, пронзительной болью. Он провел рукой по животу, нащупал бинты, чуть мокрые от крови, выступившей из еще не заживших швов. "В меня стреляли... поганые предатели... Левенштерн.... Но почему же я в тюрьме?", - прошептал Поль.
   Где-то хлопнула дверь. Шаги, уверенные, но легкие, послышались поблизости него. Вошедшего Поль рассмотреть не смог.
   - Вижу, вы очнулись, - голос был женским, говорил по-французски, но по выговору, хоть очень хорошему, ощущалось, что язык был не родным.
   - Зачем меня заключили в тюрьму? - спросил он, облизав пергаментные, пересохшие губы.
   - Это монастырь.
   - Но разве в монастырях бывают решетки на окнах?
   - В таких - да, бывают, - говорившая была спокойной, расспросы не вызывали в ней удивления. Подобные вопросы всегда задавали оказывающиеся здесь, ничего удивительного. - И я бы не советовала вам пробовать вставать. Швы разойдутся, у вас уже кровит...
   Женщина нагнулась над ним. Он увидел гладкое лицо с темными, чуть косящими глазами, белый платок, полностью закрывающий волосы. "Монахиня", - счел Поль.
   - Сестра Доминика, - представилась она с некоей усмешкой.
   - Очень... приятно, - Крюденер поморщился на свет. - Могу ли я узнать причину своего нахождения здесь?
   - В вас стреляли, - пояснила девушка. - Прямо на улице. Ночью.
   - Спасибо, я это помню, - отвечал он. - Но ведь меня доставили сюда не сразу.
   - Нет, - сестра Доминика выпрямилась. Поль оглядел ее. Что-то внушало в ней подозрение - и не то, что она была слишком миловидна для монахини, и не тот факт, что его зачем-то отдали на попечение католическому женскому ордену, который даже не смог бы его, лютеранина, отпеть, скончайся он от ран.
   - Я не могу здесь долго оставаться, - сказал он после паузы, во время которой девушка смотрела куда-то поверх него, в окно, и отсутствующе улыбнулась, словно давая этой улыбкой сигнал кому-то знакомому, находящемуся снаружи.
   - Вам делали операцию, - заученно сказала Доминика, все еще не глядя на раненного. - Вставать будет нельзя еще две недели, у вас была полостная операция, разойдутся все швы, внутреннее кровотечение, заражение крови...
   Медицинские термины монахиня произоносила скороговоркой.
   - Я секретарь российского посольства... - начал он.
   - Это нам прекрасно известно, - прервала его собеседница, вставая со стула.
   - При мне что, нашлись бумаги? - последний вопрос Поль задал испытующим тоном, так как помнил прекрасно, что никаких бумаг он не захватывал.
   Но Доминика, словно почувствовав, что солгет и выдаст себя ответом, замолчала и, бросив "Выздоравливайте", ушла отсюда.
   "Что же все это значит?" - задался вопросом Крюденер. Из отрывков воспоминаний он понял, что рану вынул ему еще Жанно Левенштерн, потом он очнулся в какой-то темной карете, попросил воды, и рука в кожаной перчатке протянула ему какое-то вязкое питье, напоминающее по вкусу растворенный в воде мед... Далее он оказался в этой якобы келье, мало чем отличавшейся от тюремной камеры. Возможно, убийцы, понявшие, что с ним просто так не покончить, решились выкрасть его и замучить здесь до смерти... А Левенштерна убили. И всю их интригу разоблачили. Значит, будут ноты протеста, длинные письма, Куракин дело вряд ли замнет, он и не хотел, да и не сможет, и - там война.
   Теперь Крюденер ничего не мог сделать. Вообще ничего. Вялое равнодушие объяло его измученное тело. Он закрыл глаза и почувствовал, что валится вниз, в черноту, в могилу. И его уже начали засыпать землей.
   Он не помнил, сколько часов или дней прошло между моментом его погружения в забытье и выхода в реальность. Боль была слабой и легкой, жажда уже не мучила его. Теперь стоял вечер, синие сумерки заглядывали в окно. Он снова был не один в комнате. Повернувшись, Поль увидел Карла Нессельроде, с задумчивым видом протиравшего свои очки, косясь на свечу, оплывавшую на туалетном столике. Поль вспомнил все.
   - Привет, предатель, - проговорил он хрипло. - Сколько стоила моя жизнь? Пришлось возвращать деньги твоим хозяевам?
   - О чем ты? - холодно произнес тот, кого Крюденер последние лет десять своей жизни звал другом. - Я просто рад, что ты, наконец, очнулся. Все очень удачно сложилось.
   - Да уж, удачно. Ты не поменял пароль после того, как австрийцы удрали в Вену, - заговорил раненный, - Эжен пришел за мной. А потом меня подстрелили, как бекаса. При этом ты...
   - Довольно, - прошипел Карл. - Я здесь не для того, чтобы выслушивать твои упреки и догадки.
   - Зачем же? Тебе бы лучше вообще сюда не приходить. Кстати, что это за монастырь?
   - Сент-Ангуасс (Sainte-Angoisse, святая тревога).
   - Ты издеваешься? - Крюденера охватил гнев. Бесспорно, злость на "предателя" означала, что ему стало лучше, но озноб, который поселился в его теле, заставил его в этом усомниться. - Что вообще все это значит?
   Нессельроде помолчал, понятия не имея, с чего ему начать разговор. Оправдываться он не желал. Вины здесь его никакой не было. Если человек из австрийского посольства действительно приходил к Крюденеру, то кто может отдать руку на отсечение, что посланца не перекупил кто-нибудь другой?
   - Твоему делу хода решили не давать, - произнес он.
   - Почему меня это не удивляет? - равнодушно откликнулся Поль, укутываясь в одеяло.
   Нессельроде водрузил очки на место.
   - Ты выходишь из игры, - проговорил он бесстрастно, скрестив руки и глядя в пространство.
   - Точнее, меня вывели. Спасибо тебе большое, - в голосе раненного послышалась издевка.
   - Смотри, - Карл наклонился над ним. - Этот русский...
   - Чернышев?
   - Да, именно он. Его отправляют к нам атташе. Вчера был приказ. Я это видел.
   - Куда же мне?
   - Тебе предложат уехать в Италию подлечиться.
   - И мне надо будет передать ему все контакты? - Крюденер потянулся. Новость не вызвала в нем негодования. Сейчас ему было все равно, какая участь ждет его.
   - Этого не скажу, - пожал плечами его друг.
   - Жанно тоже выводится из игры?
   - Нет. Он остается. Но в другом качестве.
   - Я знал, что рано или поздно это случится, - проговорил Поль. - Странно, почему козлом отпущения сделали именно меня. Впрочем, что уж странного-то - никто не объявляет, кого и когда уберут.
   - Одно скажу: Эжен тут не причем. И вот что: здесь все уже куплено. Нами, - проговорил Нессельроде, уже вставая с места.
   - Тогда почему же я здесь, в месте с решетками на окнах? - усмехнулся Крюденер.
   - Если я могу сюда свободно войти, то это уже показывает, что ты не в тюрьме.
   - Но и не в монастыре.
   - Меня бы на твоем месте интересовало только одно - что место безопасное, - назидательно проговорил Карл.
   - Об этом я тоже догадался, раз еще жив. И даже чувствую себя лучше.
   - Вот еще. От Левенштерна, - сказал Нессельроде. - Прочти.
   Крюденер молча взял от него сложенное в четверть послание.
   - Это все, что ты должен был мне передать? - спросил он сухо.
   Граф кивнул.
   - Спасибо.
   Нессельроде не спешил уходить. Он понятия не знал, что сказать Полю. Кажется, их дружба закончилась. Далее им следует идти разными дорогами. Сентиментальных чувств он не испытывал - как, впрочем, и всегда. Собеседник его в любых других обстоятельствах бы надолго задумался,
   - Вот что... - заговорил он деловито. - Чернышев, скорее всего, провалит. Не сразу, так скоро.
   - Зачем же тогда его назначают вместо меня? - спросил Поль безучастным тоном.
   - Хотят, чтобы все прошло побыстрее. Кроме того, Самому он вполне по нраву.
   Крюденер усмехнулся.
   - Игра принимает другой оборот. А что за роль будет у Жанно?
   - Он притворится шулером. И только я останусь не на виду, - с легкой улыбкой проговоил Нессельроде. - Я же один знаю все контакты, которые нам оставил д'Убри. Меня некуда деть, сам понимаешь.
   "И еще у меня есть личное письмо государя с полномочиями, в отличие от тебя", - подумал он, глядя в бледное лицо друга, озаренное зыбкой свечой.
   - Батовская... - фамилия той дамы, появление которой с таким ужасом ожидал Жанно, внезапно всплыла в памяти Поля, как деталь дурного воспоминания из детства или далекого прошлого. Имя это - как кровь. Мама тонкой бледной рукой вытирает кровь со лба, шепча ему: "Не плачь!" Юноша Миллер лежит на траве, и кровь течет из разбитого черепа, и ему, Полю, застывшему на месте с дымящимся пистолетом в руках говорят: "Он убит", как будто он сам не видит. После этой раны мама уехала далеко и не вернулась. После дуэли с Миллером пришлось покидать Мюнхен и скитаться по городам, не зная, что ему теперь делать. Вот и в фамилии неизвестной ему польки чудилась знакомая ему окончательность. Подведение неких итогов.
   - Ее нигде нет. Имени не упоминается, - сказал Нессельроде невозмутимо.
   Лишних вопросов он не задавал, хоть ему было бы интересно узнать, кто же такая Батовская. Граф никогда не отличался любопытством, и, тем паче, не демонстрировал его на людях, за это его и ценили.
   - Хоть так. Ладно. Прощай, что ли.
   Нессельроде поклонился и вышел из комнаты, не оборачиваясь.
   После его ухода Поль развернул послание Жанно, и, щурясь на свечу, прочел:
   "Причину твоей полу-смерти я нашел. Доверяй всем, кого встретишь. Королевство грядет, но не здесь". Даже не подписано. Крюденер догадывался, о чем ведет речь его друг. "Дело". В которое он был косвенно втянут, ибо - родство, хоть он и был отрезанным ломтем, но кровь никогда не бывает водой. За это его и могли преследовать. Дама с "кровавой" фамилией могла расчищать место для себя, а "лишним звеном" назначили его. Значит, надо было уезжать в Италию. Денег должно хватить, Поль особо не тратился, а жалование отпускали весьма щедрое. Подождать там. Заняться тем, чем хочется. Но всегда быть начеку, ибо за ним могут прийти в любой момент.
   "А монастырь вряд ли зовется Святой Тревогой... Впрочем, католики чего только не изобретут... И все куплено - нами..." - подумал Поль напоследок, прежде чем вновь погрузиться в сон.

V

   Аркан XVII. Звезда.
  
   Вена, декабрь 1809 года.
   Французские войска взяли Вену без особого сопротивления, словно так и было надо. Сдачу города можно свалили на глупость эрцгерцога Максимилиана, оставившего Пратер без обороны, несколько кварталов спалили, семью императора Франца отправили в изгнание, но никаких трагедий и драм, как в прошлые года, в Пруссии, не случилось. 14 октября был уже подписан мирный договор, по которому Австрия лишалась нескольких неплохих провинций, выплачивала многомиллионную контрибуцию и становилась подвассальной Франции.
   Графине Батовской произошедшее казалось заранее спланированным спектаклем: победитель триумфально разносит в пух и прах империю, последние сто лет не отличавшуюся военной мощью, берет золото, земли и полонянок и строит свой мир на обломках старого. "Слишком гладко, чтобы быть правдой", - записала она в своем дневнике, который начала вести совсем недавно.
   В Вене она проживала уже давно, у своих родственников, и постоянно бывала в свете. С де-Виттом связь она поддерживала с мая, когда тот, став личным адъютантом Бонапарта, вошел в Париж и встретился с ней. Дела его со свояченницей графини Валевской, небезызвестной Юзефой, продвигались прекрасно, чему немало способствовала Батовская. В конце ноября они отпраздновали помолвку и назначили свадьбу на 5 декабря. Княгиня Любомирская, двоюродная бабка Анжелики, демонстративно проигнорировала свадебный прием, но графиня посчитала себя обязанной явиться на мероприятие, не столько ради своего напарника, сколько ради тех, кого она могла там встретить. По слухам, распространяемым в блестящей гостиной ее родственницы, небезызвестная родственница невесты должна прибыть в Вену. "Как удобно", - подумала Батовская, глядя, как служанка делает ей изысканную, обманчиво-простую прическу. - "И Сам как раз здесь... Влюбленные могут увидеться. И он как раз разводится со своей благоверной. Что ж, рада за нее. И как я рада, что до сих пор не наткнулась на Меттерниха. Впрочем, он может оказаться совсем не из наших... Хоть бы так и было". Протянув правую, здоровую руку, графиня молча наблюдала, как ее служанка застегивает алмазный браслет на ее тонком запястье с выпирающими косточками. Анжелика похудела за это время, и это ей совсем не нравилось - кого соблазнишь костями? Мысли ее вернулись к Меттерниху. "Я не вижу его. Это нехорошо", - вспомнила она, как делала несколько раскладов. - "И перевернутая Сила выпадала в будущем... Вместе с Иерофантом. Хоть бы карты врали... Если он в самом деле Маг, я не смогу с ним справиться. Или смогу?.. Боже, почему я не могу прямо написать об этом бабушке, та бы посоветовала, что делать". Знакомая дрожь охватила ее при догадке о том, что будет, натолкнись она на такого же, как она. Но наделенного могуществом и силой земной, в отличие от нее, ведьмы-неудачницы, тайной агентки, вынужденной скрывать свою истинную цель. Отпустив служанку, графиня в полном бальном наряде посмотрела в глаза своему отражению. "Так. Надо успокоиться. Вряд ли я его встречу там", - сказала она себе и холодно усмехнулась, прищурив ледяные глаза. Потом спустилась вниз, и, приняв из рук лакея соболью шубу, выгодно оттенявшую бледность ее кожи, поехала на Риттер-штрассе.
   На свадебном приеме счастливый жених, разряженный в аляповато-блестящий мундир французской армии, подошел к ней и, глядя ей в глаза, прошептал: "Спасибо вам за все".
   - Нет, пан Ян, благодарите себя, - отвечала Анжелика, отходя на два шага назад, косясь на шепчущих в углу дам - не о ней ли говорят? И так кое-кто пустил слухи о связи де-Витта с ней - естественно, любовной!
   - В Париже о вас говорят. Кажется, весь этот птичник встрепенулся...
   - И хочет нашей крови? - графиня напустила на себя деланно-равнодушное выражение, обмахиваясь веером из белых страусовых перьев, отлично сочетающимся с ее нарядом. - Даже после того, что было по весне?
   - А по весне ничего страшного и не случилось. Подумаешь, один чухонец выбыл из игры, - легкомысленно проговорил де-Витт, но его прервала невеста, румяная, в кипенно-белом, странным образом казавшемся на ней крайне вызывающим нарядом - наверное, из-за показной скромности декольте и закрытости плеч.
   - Жанчик, - проговорила Юзефа, - Идем к Ржевусским. Прекрасно выглядите, графиня, - не без яда в голосе добавила новобрачная.
   Анжелика вежливо улыбнулась, оглянулась и заметила пани Валевскую, одиноко сидевшую на стуле и попивавшую шампанское. Одета она была, как всегда, не слишком со вкусом - темно-синее платье с золотой вышивкой, розовые перья в волосах и зеленая шаль.
   - Добрый вечер, - сказала по-польски Анжелика, присаживаясь рядом с ней. - Вам одиноко?
   - Это моя судьба - быть одинокой, - отвечала графиня. - Что поделаешь? Я не могу видеться с ним всякий раз...
   "Она так вольно говорит про эту связь, словно это само собой разумеющееся", - подумала Батовская.
   - Вы уедете, Жан, Юзефа тоже уедут, в салоне княгини Любомирской меня не примут, - продолжила Мария.
   - Моя тетушка нынче большая бонапартистка, - вскользь заметила Анжелика, не глядя на свою собеседницу. - Вчера за обедом рассуждала, какие же славные рыцари эти французские солдаты, не пожгли ни единого особняка, не разграбили ни единой лавки, то ли дело москали - те сущие варвары. Мой дядя Константин сформировал полк и собирается сражаться с англичанами в Испании.
   - А вы? Тоже стали бонапартисткой? - спросила испытующе Валевская, чуть ли не перекрикивая веселую мазурку, несущуюся из соседней залы, где юные паненки и жены знакомых жениху французских офицеров.
   Анжелика помедлила с ответом, ожидая, пока музыка стихнет. Потом произнесла:
   - Я становлюсь такой, как требуют обстоятельства.
   - Но это же бесчестно!
   Анжелика пожала плечами. Кому говорить о чести? Этой Валевской?
   - Бесчестно не любить свою Отчизну, - сказала она вслух. - А в этом вы, надеюсь, меня не упрекнете.
   - Я готова поверить в вашу искренность, только никак не пойму средств, которыми вы достигаете цели.
   - А понимать не надо, - холодно проговорила Анж, чуть не добавив: "Все равно не поймете". - Но ведь вы тоже знаете, что она, наша с вами цель, оправдает любые средства, да?
   Щеки Марии запылали. Она в недоумении уставилась на Батовскую, не понимая, ненавидит ли она эту странную женщину или, напротив, доверяет ей всецело. Анжелика видела ее насквозь и владела всеми ключами к ней и ее тайне. Она была очередным звеном в цепочке, начинавшейся с Валевской и ведущей к самому императору Наполеону, поэтому в открытую ссориться с ней было нельзя, Анжелика могла выпасть из этой цепочки, поманить за собой де-Витта, в котором Валевская была совершенно не уверена, и все. Без этой поддержки графиня Мария представляла из себя ничто, отработанный материал, и прекрасно это сознавала. Но, в то же время, не могла ли Анжелика стать тем, кто уничтожит всю цепь? Ее двойственная позиция смущала Валевскую. Но как перехитрить ее - Валевская не ведала, сознавая, что эта "змея" умнее ее в несколько раз. Главное, что уяснила для себя графиня - не показывать Батовской свое смущение. Кто знает, какие выводы она сделает из этого чувства?
   - Когда вы отправляетесь в Париж? - спросила Мария светским, непринужденным тоном.
   - Жду, пока вас туда не отправят, поеду за вами, - произнесла Анж в ответ, сложив с треском веер в руке.
   - Кто вам сказал, что меня туда отправят? - изумленно посмотрела на нее молодая женщина своими бледно-голубыми глазами.
   - Это же очевидно. Вас любят, вы любите... Когда у вашего возлюбленного закончатся дела здесь, ему будет не с руки держать вас на таком удалении от Парижа. Разумеется, вас пригласят - а то и потребуют - поехать за ним. Тем более, если учитывать родство Жана и вас... Думаю, вы прекрасно понимаете, какую роль играет муж вашей свояченицы нынче.
   Валевская поспешно кивнула, вслушивась в произносимые полушепотом слова Анжелики.
   - Но это небезопасно, - осторожно вставила графиня. - Мне говорили. Что, если...
   - У вас буду я и будет Жан, - уверенным, железным тоном произнесла Батовская. - Ничего не случится. И вообще, вы же любите его. Что же это за любовь, коль вы не можете доверять своему возлюбленному?
   В последние слова она и сама не верила. Игра чувств и желаний - одно, доверие - другое. И доверять она могла только одному из всех мужчин, которых знала близко, с которыми делила минуты упоения. Он нынче никогда не писал ей, порвал все связи, старался забыть о ней, и, кажется, ему это удалось. Она пыталась ответить ему таким же показным равнодушием, но не могла, и до сих пор ждала, что возлюбленный, тот, кому она могла довериться, но чье доверие, по его же словам, обманула, найдет ее. Но всякий раз ее ожидания оказывались напрасными.
   - Вы убедили меня, - ответила Валевская.
   - Рада, что мне это удалось, - Анжелика встала и откланялась с ней, подумав, что все, зачем она приехала сюда, уже получила, и смысла оставаться на приеме у нее не было. Найдя "виновников" торжества, она вновь поздравила их со знаменательным событием в их жизни, подумав, глядя на обоих, что пара вряд ли будет очень уж счастливой, ибо де-Витт - не из тех, кого может хоть сколько-нибудь прельстить семейная жизнь и он найдет способ выпутаться из супружеских уз при первой же необходимости. Потом отправилась домой, пробыв в особняке на Риттер-штрассе чуть менее часа.
   Княгиня Любомирская рано ложилась спать, поэтому огни ее дома были уже погашены. Анж воспользовалась черным входом - будить тетку и объяснять ей, где именно она побывала, ей не хотелось, иначе упреков не оберешься. Гражина сказала, что, пока Анж отсутствовала, на ее имя пришло два письма и подала их ей на серебряном подносе.
   Одно было написано острым почерком графа Батовского, который нынче пребывал в Кракове. Анжелика вскрыла его с надеждой: муж писал часто о ее сыне и о прочих семейных делах. Проглядев строки, она узнала, что Станислав подхватил где-то корь, но болезнь протекала неопасно, кризис уже миновал. Все равно ее больно кольнуло в сердце подобное известие - кто знает, что может случиться, ведь это очень коварная болезнь, часто дает осложнения на глаза или на грудь... Одно утешало - пани Изабелла сведуща в медицине и не даст болезни зайти далеко, а сын ее был крепким мальчиком, недаром она сама выкормила его. Далее шли бытовые дела, отчеты по имению, которые ее нынче не слишком интересовали. И ничего от Адама. И ничего про Адама. Только приписка: "Вы справлялись о делах Его Сиятельства. Он просил вас передать, что не хочет слышать подобных вопросов от Вас, его дела Вас не касаются. Простите, если эти слова доставили Вам боль и гнев, но я не мог смягчить их, руководствуясь Вашим же указанием писать Вам только правду, какой бы жестокой она не была, и не искажать события..." Муж ее - крючкотвор и дипломат, естественно, привык оправдываться за себя и за всех. Но правда действительно оказалась болезненной - Анж отшвырнула лист в сторону и начала кусать губы. "Значит, не нужна. Значит, я все еще "продажная", - сказала она про себя. - "Или он ждет, чтобы я на коленях к нему приползла? Что ж, ясновельможный пане, ждите". Утихомирив бушевавшую в душе бурю, Анж взяла второй конверт, повертела его в руках. Странный запах розы и мускуса исходил от него. Любовная записка, что ли? Вскрыв его, графиня увидела небольшую записку на бумаге, украшенной амурчиками, цветами и сердцами. Почерком - женским, убористым, не без изысканности - было написано: "Вы уже так давно в Вене, милая графиня, а я все еще не сподобилась видеть вас в своем салоне. Сильно досадую на это. Но беда легко поправима. 7-го у меня день рождения, и ваш визит будет мне лучшим подарком. Не откажите мне в нем. Ваша Princess Catherine". Анжелика рассмеялась. Только там она еще не бывала - в салоне "белой кошки" княгини Багратион! Молодая женщина, жена "того самого Багратиона", одного из лучших российских военачальников, прозванного "нашим Леонидом" за истинно спартанскую доблесть в боях, героя прошедшей шведской кампании, давно уже не жила с мужем, сведя все отношения с ним к отсылке ему счетов на оплату. Княгиня странствовала по Европе и недавно обосновалась в Вене. Как думала Анж - неспроста. О княгине Багратион много говорили, примерно то же самое, что и о Анжелике - мол, развратна, чувственна, как кошка, красива, как ясный день, да и при этом умна, раз столько австрийских политиков бывает у нее дома. В любовники княгине метили самые громкие имена, чуть ли не баварских кронпринцев и австрийских эрцгерцогов. Но Батовская демонстративно не "водилась" с русскими - отчасти оттого, что это может порушить ее нынешнюю репутацию "верной внучки своей бабушки", отчасти потому, что это настроит против нее Валевскую, а ради Валевской она здесь, в общем-то, и находилась. Тут, надо же, "белая кошка", как прозвали Екатерину Багратион в местном свете, сама вспомнила об Анж - или откуда-то узнала, что она находится здесь - и зовет ее в салон! "Возможно, ей что-то надо мне передать. От моих нанимателей", - сказала Анжелика и начала писать ответ с согласием.
  
   Младшие арканы - королева кубков.
  
   Салон княгини Багратион был ярко освещен и жарко натоплен, музыканты из оркестра Венской оперы играли бесконечные вальсы, больше для фона, нежели для танцев, ибо люди, собиравшиеся у сей дамы, предпочитали веселью разговоры о деле. Анжелика вошла, взглядом оценив обстановку - ей легко будет здесь затеряться, в случае чего, народу видимо-невидимо, правда, тесновато и немного душно. Зато уютно. И обставлено со вкусом - мебель красного дерева, синий штоф портьер и обивки, белые стены, прозрачный хрусталь люстр.
   Сама хозяйка восседала на канапе, одетая в белое полупрозрачное платье на легком розовом чехле, с минимумом украшений, если не считать небольших жемчужных серег в ушах и золотого нательного крестика, виднеющегося в глубоком декольте. Увидев, что пришел кто-то новенький, близорукая дама взяла лорнет, и, разглядев лицо Анжелики, широко улыбнулась. Графиня приблизилась к "белой кошке", поклонилась, поздравила ее.
   - Садитесь рядом со мной, - пригласила ее княгиня, - Я так рада, что вы все-таки пришли. Столько о вас наслышана!
   - Хорошего или дурного?
   - Интересного, - уклончиво произнесла мадам Катрин. - Будем же знакомы.
   - Всегда рада. Вы превосходно выглядите.
   Анж не солгала - княгиня действительно показалась ей красавицей. И платье выбрала удачное - эдакое сочетание невинности и разврата - светлые цвета и угадывающиеся за тончайшим муслином очертания роскошного тела. Светло-русые волосы княгини уложены в простую прическу, а синие, очень близкорукие глаза выражают некую потерянность и невинность, так же, как и кукольное лицо с матовым нежным румянцем. Анжелика вспомнила - по ее расчетам, княгине должно сегодня исполниться двадцать семь лет, но выглядела она на семнадцать, ни годом больше.
   - Вы тоже, - добавила княгиня, мигом оценив ту, которая должна стать ее соперницей и парижской "коллегой". В ее случае, комплимент являлся несколько натужным, так как полька, по ее мнению, не шла ни в какое сравнение с ней самой - худая, бледная, тени под глазами, невысокий рост, разве что глаза яркие и волосы густые. Будь она действительно такой ошеломляющей красавицей, как говорили, мадам Багратион бы нашла повод задвинуть ее в дальний угол. А эту... Что ж, дурнушку можно сделать своей конфиденткой. Еще и рука у нее скрюченная, в перчатке - бедняжка. Кто на калеку польстится?
   - Я должна представить вас всем! - объявила княгиня, и, подхватив Анж под руку, вооружившись лорнетом, позволявшим ей видеть путь в толпе, пошла представлять графиню всем. С ней вежливо кланялись, кое-кто откровенно рассматривал ее, делая сравнение не в пользу хозяйки дома, Анж уловила, как княгиня Эстергази прошептала на ухо своей собеседнице, указывая глазами на нее: "Она, пожалуй, изысканна. Очень изысканна", а фельдмаршал Шварценберг, тот, что триумфально проиграл при Ваграме, оглядел ее с ног до головы, вперившись взглядом в декольте и довольно улыбнулся. После представления Анжелика пошла искать кружок, к которому могла присоединиться, но хозяйка не отпускала ее от себя. Рассуждали, в основном, о Бонапарте, его по-прежнему звали "антихристом", прямо как в петербургских гостиных, и графиню это смешило, особенно когда она слышала возмущенные речи и восклицания: "Да мы их разобьем при удобном случае!" от австрийцев.
   - А вы знаете, что, возможно, нам придется отдавать за него нашу эрцгерцогиню? - сказал князь Виндишгрец.
   - О нет! Это было бы слишком ужасно! - охнула Катрин. - Она же столь юна! Я даже не представляю, что он с ней сделает! Нужна ли такая жертва?
   - Говорят, что более вероятен его брак с русской великой княжной, - добавил сухопарый господин Эстергази, отчего-то косясь на Батовскую.
   - Это еще более невероятно! - прервала его княгиня.
   - Ну, от вас, супруги победителя непобедимого, иного сложно услышать, - вставила Анжелика.
   Внезапно она почувствовала, как по ее спине пробегает дрожь. Ей стало холодно, очень холодно, несмотря на жару. Острый, пряный запах Eau d'Orange заполнил пространство. Она опустила ресницы. C'est Lui. Она сама вступила в капкан.
   - В любом случае, этому дракону следует отдать на растерзание принцессу, - заговорил тот, чье появление она почувствовала.
   - Но в таком случае мы признаем его легитимность, граф, - продолжила княгиня Екатерина.
   "Не смотри. Только не смотри ему в глаза", - повторяла про себя побледневшая Анж. Князь Шварценберг проговорил тихонько: "С вами нехорошо?" - и она кивнула. Разыграть обморок ей, что ли? Любая другая на ее месте так же и поступила бы. Но не она. Ей приходится быть сильной. Особенно на виду всех.
   - А что нам остается делать, ведь и Россия, и мы признали его императором на бумаге, - сказал граф Меттерних - а это был именно он, переводя взгляд на Анжелику.
   - Это вынужденная мера, - заговорил Шварценберг.
   - Я с вами и не спорю. Он навязывает нам условия силой. Так не делается, - продолжил он. - Но, скажу вам откровенно, господа, если вопрос о браке с австрийской эрцгерцогиней встанет, то мы должны опередить русских. При всем уважении, - граф поклонился хозяйке салона.
   "Пора", - сказала Анжелика. - "Была-не была". Она подняла глаза. Посмотрела на Меттерниха, этого стройного щеголя с породистым сухим лицом, рыжевато-светлыми волосами и холеными длинными пальцами, унизанными золотыми перстнями. В глаза взглянуть решилась не сразу. Он опередил ее на мгновение. "C'est elle", - произнес он про себя, перехватив пронзительный взор польки. Цвет глаз у нее был такой же, как у него - ярко-синий. И вообще, они были неуловимо похожи. Как дети одной матери. Хоть и видели друг друга впервые в жизни.
   - Обязательно ли отдавать ли дракону принцессу, любезнейший граф? - сказала она, чеканя слова, как всегда в минуты волнения. - Опыт показывает, что он прекрасно уживался и с драконихой, но расстался с ней исключительно потому, что не могла принести ему приплод.
   Слова ее произвели фурор. Все ошеломленно уставились на нее, Катрин чуть ли не выронила из рук лорнет.
   - Как вы мило прошлись по Жозефине, madame la comptesse. "Дракониха"... - опомнилась княгиня Эстергази. - Я это запомню.
   Кое-кто засмеялся.
   - Это не слишком справедливо, - откликнулся Меттерних. - Дама исполняла свой долг, как могла. И вовсе не дракониха, а весьма приятна на лицо.
   - Но не столь приятна, как ее невестка Каролина Мюрат, да? - дерзко откликнулась Анжелика. Теперь ей оставалось одно - сопротивляться. Бить по всем точкам, болевым и не очень. Стараться сокрушить этого врага, иначе он уничтожит ее.
   - Что ж, разбираться в женской красоте - дело неблагодарное и неблагородное, - не растерялся граф. - Тем более, если бы все дело было только в наследниках. Бастарды у него имеются. Но нужна королевская кровь. Ведь это многое решает.
   - Не понимаю, какой в этом смысл, если он сам этой крови лишен, - проговорила Катрин, уже понявшая, что между Анжеликой и Меттернихом может произойти нечто нехорошее, вплоть до публичного скандала, если она не станет вмешиваться. Это, конечно, придаст пикантности вечеру, несомненно, но ей не нельзя было никого ссорить. - Ведь его дети будут Бонапартами в любом случае.
   - У евреев кровь всегда определяется по матери, - возразил ей канцлер.
   - Но он не еврей, - возразила дама, чье имя Анжелика не запомнила, может быть, ее даже ей и не представили.
   - А вы уверены? - спросил Шварценберг.
   Его слова были восприняты за шутку. Только Меттерних не рассмеялся.
   - Мне интересно, как у них будет происходить развод, - сказала Катрин. - Это же ужасно хлопотно даже у нас, схизматиков... Боюсь предположить, что же нужно для этого католикам.
   - Вполне возможно, что развод аннулирует его венчание на царство, - глубокомысленно изрек Эстергази.
   - Насколько я знаю, с Жозефиной у него гражданский брак, они не венчались, - сказала Анжелика. - Развод при этом в разы проще.
   - То есть, Папа освятил греховный союз? - испытующе проговорил прусский посланник, который давно уже строил глазки "новенькой", как прозвал про себя Анж.
   - Господа, Папа ничего не освящал. Корону Бонапарт надевал на себя сам, как можно увидеть по картине Давида, - возразил Меттерних, словно предвидя ропот своих единоверцев.
   - И отдавать дочь законного монарха, тем более, австрийского, наследника Священной Римской Империи тому, кто надел сам на себя корону? - возмущенно заговорила княгиня.
   "Это будет очень логичным шагом. Историческая справедливость восстановится", - подумал Меттерних, но вслух не сказал. Произнес же он вот что:
   - А если он потребует своего права силой?
   - Вы боитесь его силы? - дерзко спросила Анжелика.
   - Никто из здесь собравшихся силы не боится, - заговорил он таким же чеканным тоном, каким недавно говорила графиня. - Но мы должны противопоставить ей разум. Коль скоро у нас теперь мир, нарушать его до поры до времени неразумно. Тот, кто первым начнет, первым же кончит.
   - Он всегда начинает первым, - сказал кто-то.
   - Тем хуже для него.
   Анжелика отошла от этой группы и утомленно села на софу. К ней сразу же присоединился Шварценберг, а затем прусский посланник, принесший ей вина, которого она пить не стала. Оба мужчины наперебой начали твердить ей любезности, она машинально отвечала на них, думая только о том, кого сейчас встретила. Если это испытание - то она останется. Посмотрит, как события будут развиваться дальше. В любом случае, пропуск в подобный салон ей не повредит, вот она узнала, что Меттерних крайне хочет привести принцессу Марию Луизу на съедение "чудищу" Бонапарту и намерен убедиться, чтобы никаких Персеев для сей Андромеды не нашлось. Его планам неплохо бы помешать, тем более, если на руках у Анж имелась Валевская, но зачем? В такие эмпиреи власти здесь ее никто не пустит.
   Но если она не будет ничего делать, то Меттерних сокрушит ее? Почему? Просто потому, что двум таким же, как она, двум "истинным джиннам" вместе не ужиться. И ее предупреждали. "Смесь серной и азотной кислоты. Выжигает все внутренности за пол-минуты. И никакой магии", - вертелось у нее в голове так настойчиво, что она чуть ли не произнесла это вслух - вот бы удивила своих кавалеров! Но паузы в ее речи становились все длиннее, поэтому графиня взяла себя в руки и предалась светской беседе, наслаждаясь невольным соперничеством собеседников между собой. Потом, когда речь зашла о минувшей войне, и Шварценберг чуть не схватился с прусским послом, она поняла, что здесь лишняя, и встала со своего места. И весьма кстати, ибо всех позвали за стол.
   По иронии судьбы, место Анжелики оказалось по левую руку от Меттерниха. Стол был "русским", блюда подавали по очереди. Шесть сортов вин, редкостные fruits de mer - не по сезону, а значит, стоящие целое состояние ("Бедняга Багратион! Вот уж воистину - враги человеку домашние его" - подумала она), свежая и, что самое интересное, вкусная клубника, малина и черника, дичь, начиненная ананасами, несколько видов сыров, - все, что ожидает видеть настоящий ценитель тонкой кулинарии. Но Анж, во-первых, всегда с равнодушием относилась к вкусной еде, а, во-вторых, присутствие канцлера заставляло ее вертеться, как ужа на сковородке.
   - Вот так незадача, любезная графиня, - обратился он к ней, когда принесли закуску. - Держу пари, что вы считаете себя оказавшейся в ловушке. Самое парадоксальное, что я ваши чувства разделяю.
   - Меня радует одно. Что мы с вами не встретились в Париже, - ответила графиня, не глядя на собеседника. К сожалению, от соседа справа никакой помощи дождаться было нельзя - тот беседовал с княгиней Эстергази и весьма увлеченно, вовлекая эту милую маленькую женщину во флирт.
   - Я люблю парадоксы, - продолжал Меттерних, словно бы не расслышав ее реплики. - Даже такой, как нынче.
   - Мы с вами, как два паука в банке, - шепотом продолжила Анж. - Один должен обязательно сожрать другого.
   - Приятного аппетита, - чарующе улыбнулся Клеменс, слегка прикоснувшись к ее искалеченной левой руке. Впервые за несколько лет Анж почувствовала в ней покалывание, усиливающееся с каждой долей секунды. Она повернулась было к нему, чтобы приказать ему прекратить эти странные манипуляции, но тот быстро отнял свою руку. Левая ладонь была словно охвачена огнем.
   - Не беспокойтесь, это пройдет, - сказал он, деловито разделывая омара на своей тарелке.
   - Что... вы сделали?
   - Должны бы знать, - спокойно проговорил Меттерних. - Если я, конечно, не ошибся. Но обычно в таких вещах я редко ошибаюсь.
   - Атака шестого уровня? - Анж подумала, что если бы кто-то подслушал их разговор, то счел бы его флиртом высшего порядка, несущим некий странный масонский подтекст.
   - Четвертого. Мой шестой уровень таков же, как ваш десятый. Лучше не пробуйте.
   - А если нам помериться силами?
   - Я не из тех, кто любит состязание ради него самого, - сказал Клеменс.
   "Интересно, он видит меня? Вряд ли", - подумала она. - "Но я его вообще не вижу".
   - Мне говорили, что вы специализируетесь на некромантии, - Анжелика повернулась к нему всем лицом. В глаза ему она до сих пор смотрела с опаской. Но ныне набралась храбрости и заметила - правый глаз отчего-то у него не шевелился. Словно был сделан из стекла. Да, это еще одна примета "истинного джинна" - каждый из их когорты получает ту или иную травму, иногда при рождении, иногда в течение жизни, которая и становится их меткой. "Он испил из источника мудрости", - вздохнула молодая женщина.
   - Какая милая застольная беседа. Что ж, Ваше Сиятельство, вы прикажете мне огласить все подробности моих занятий анатомией и физиологией? - продолжил невозмутимо Меттерних.
   - Судя по тому, что вы заняты разделом этого несчастного ракообразного существа, стоящего нашей хозяйке целое состояние и деревни, заложенной ее доблестным супругом в казну, в вашем мастерстве по части практической анатомии я не сомневаюсь, - сказала Анж.
   - А как вы смело и, главное, точно считаете чужие деньги. Ваши провидческие способности достигли небывалых высот для простой лилит, коей вы, по сути, и являетесь.
   - Для великого канцлера вам крайне не хватает дипломатичности, - промолвила Анж в ответ.
   - Ma chere, - вздохнул Клеменс. - Иногда стоит говорить всю правду. Особенно ту, которую человек знает, но скрывает от других. Неужели вы не лилит? Воспитанная такой же, как вы.
   Левая рука у графини заболела сильнее. Неужели снова начнется нагноение?
   - Слушайте. Если я ткну вам в правый глаз, то вам будет также хорошо, как мне сейчас? - прошипела она зло.
   - Ну не здесь же, - граф полил мясо омара соком лимона.
   Рука горела так, что Анжелике хотелось кричать от боли. Она удалилась из-за стола, пошла в дамскую комнату и долго лила на больную конечность холодную воду из кувшина, пока та не закончилась. Слезы выступили на ее глазах. Хозяйка дома, пришедшая припудриться, с удивлением посмотрела на нее сквозь поволоку своей всегдашней близорукости.
   - Графиня? Это вы? Что случилось?
   Анж только головой покачала.
   - Я не очень хорошо себя чувствую. Поеду домой, чтобы совсем не разболеться.
   - Очень жаль. Но нам надо встретиться на днях, - проговорила мадам Катрин, косясь на дверь. - Как понимаете, позвала я вас сюда не просто так. Приезжайте на следующей неделе в Оперу, на "Цирюльника". Моя ложа всегда вторая слева.
   - Если там не будет графа Меттерниха, - проговорила Анж.
   - А что он вам сделал? По-моему, вы очень хорошо общались за обедом. Я даже порадовалась, потому что подумала - вы не сошлись, даже удивилась, потому что с Клеменсом сходятся все, даже очень угрюмые люди.
   "Вот как? Он для нее Клеменс", - усмехнулась Анж. - "Ловушка, я же говорю, ловушка".
   - Вы зовете его просто по имени, - произнесла она, нахмурившись. - Полагаю, он здесь частый гость.
   - А вы очень откровенны и прямолинейны. До безобразия, - дымчатые глаза княгини сверкнули гневом. - Но что ж, мы с вами работаем на одного хозяина, поэтому волей-неволей вынуждены поддерживать хорошие отношения. Я вам прощаю.
   - Спасибо за великодушие, - церемонно проговорила Анж. Гнев хозяйки был ей смешон - словно на нее злилась маленькая девочка, а не женщина на пять лет старше ее самой, всерьез воспринимать подобный взрыв было невозможно. - Я постараюсь выздороветь к тому времени.
   Они распрощались. По дороге домой, глядя на освещенные фонарями улицы Вены, заметаемые легким снегом, графиня чувствовала, как все ее платье пропиталось запахом Eau d'Orange, вызывающего физическую тошноту. "Да он просто апельсиновое дерево", - подумала она. - "Цветет, благоухает, всем нравится, приносит вкусные сочные плоды. Вот бы кто это дерево спилил..." Еще молодая женщина поняла, что яда поднести ему будет невозможно - почувствует. И, скорее всего, заставит выпить ее саму. Но ненавидеть этого своего соперника она не могла. Того, кто сломал ей руку, она именно что ненавидела - ибо тот Смерть, Хозяин Кладбищ, за которым идут, покорно понурив белые пушистые головы, снежные волки, числом шесть. А этот... Соперник - да. Враг - нет. "Только не влюбляйся в него, пожалуйста, не влюбляйся", - проговорила графиня своему отражению в стекле кареты. При этой мысли стихнувшая было боль в руке вновь усилилась. Она закрыла глаза и увидела Меттерниха в синем плаще, с двумя серыми волками и двумя черными воронами за спиной, его бледное, как у трупа, лицо, и зияющую черной дырой левую глазницу, содержимое которой он обменял на Знание. И Власть. "И он убьет дракона", - подумала она не с радостью, а с неким отчаянием, даже с завистью. "Самое главное, чтобы не убил меня, простую лилит", - сказала себе графиня, выходя из кареты.
   Перед сном Анжелика, как всегда, сделала расклад. Выпал опять Иерофант, принцесса жезлов и королева динариев. В странной близости к Иерофанту. Королева на ее картах была рыжеволоса, зеленоглаза и крайне напоминала одну ее бывшую подругу, которая записала ее во враги. "Дотти", - обратилась Анж к рисунку. - "Мне всегда было очень жаль, что тебя обвенчали со Смертью. Я же тебе добра желала. Все время. Но твой граф - не король динариев, увы. Подожди. Будет тебе счастье. С таким же, как и я".
   В день, когда у графини Батовской должно было состояться условленное свидание с Катрин Багратион, к ней явилась гостья, которую она не слишком хотела видеть. В три часа дня, когда Анж, полулежа на кушетке, пролистывала трактат Лавуазье, очень увлекший ее, ей доложили, что приехала графиня Валевская. "С чего это она здесь?" - нахмурилась молодая дама, захлопнув тяжелую книгу. - "Если тетушка заметит, то выставит нас всех на мороз". Но, по счастью, княгиня Любомирская со всеми чадами и домочадцами поехала по модным лавкам, а это обычно занимало у нее почти весь день.
   - Проси, - сказала она лакею, и, накинув шаль на простое домашнее платье, сошла вниз.
   Мария выглядела так, словно ей одновременно узнала и о величайшей радости, и об ужаснейшем горе. Лицо ее горело. Она едва не кинулась на шею вошедшей Анжелике.
   - Что произошло? - осторожно поинтересовалась Батовская.
   - Это подтвердилось! - громким шепотом произнесла ее гостья. - На сей раз точно.
   Анж не понадобилось подробных пояснений. Она быстро поняла, что под словом "это" Валевская разумеет собственную беременность. Отец известен. Даже слишком. Радости своей знакомой графиня разделить не могла. "Неужели думает, что ее сделают императрицей?" - усмехнулась она про себя. - "А вообще, похоже, она готова вышить у себя на платье спереди: "Я ношу ребенка самого Наполеона!" и ходить так все девять месяцев, чтобы все видели".
   - Поздравляю, - сухо проронила Анжелика. - Но теперь-то, надеюсь, вы понимаете, что вам лучше удалиться в Валевичи и забыть на время о Париже?
   Слова подействовали на ее гостью должным образом. Она присела на кушетку и вздохнула.
   - Но мы же с вами договаривались, не так ли? - переспросила молодая женщина. - Я была у де-Витта, тот подтвердил.
   - Вы тоже поделились с ним вашей радостью? - хмуро взглянула на нее хозяйка дома. Вопрос ее был риторическим.
   "Ей-богу, если она скажет, что сделала еще какую-нибудь глупость, мне придется ее устранить. Хм, если я так сделаю, мне подарят парочку золотых приисков и сделают светлейшей княгиней. Если Потоцкие меня в землю не зароют. Нет, жизнь мне дороже", - подумала она.
   - Смотрите, я не вижу препятствий. Он уже знает... - прошептала Мария в последней попытке защитить себя. - Его же врачи и сказали мне, что у меня не просто задержка. Раз так, то что мне может грозить?
   - Не знаю, что вам наговорил Жан, - сказала Анж, подумав, что с де-Виттом разберется отдельно и довольно жестко. - Но я лично никакой ответственности нести не собираюсь, ни за вас, ни за вашего ребенка. Здесь вам, кстати, оставаться еще опаснее. Самое разумное, что вы можете сделать - уехать в Польшу, спокойно родить и не бояться, что с вами или вашим младенцем случится беда.
   Валевская посмотрела на свою собеседницу широко раскрытыми глазами, не зная, как же ей быть. До прихода сюда она была уверена в поддержке, ибо знала - когда-то графиня Батовская оказалась в такой же ситуации, как она. Словно в ответ на ее немой вопрос, Анжелика продолжила:
   - Понимаете, я тоже предпочла в свое время родить в Кракове, а не в Петербурге.
   - Но то же москали были, они варвары, - прервала ее гостья.
   - Не меньшие варвары, чем нынешние французы. Срок у вас, как я понимаю, летом?
   Мария кивнула.
   - Отлично, - проговорила Анжелика. - До той поры у него вряд ли появится наследник.
   - Какой еще наследник? - цвет лица графини Валевской удивительным образом совпал с обивкой кушетки - мятно-зеленой.
   - При всей любви к Польше Наполеон хочет взять в жены особу с королевской кровью в жилах.
   - Моя девичья фамилия - Лещинская! Я получу развод от Анастаса! - пылко воскликнула молодая женщина, притопнув ножкой в синем кожаном сапоге. - Какая еще королевская кровь ему нужна?!
   Мария Валевская действительно принадлежала к роду Лещинских, дальних родственников одного из польских королей, но Анжелику, дальнюю родню Понятовского, с кровью литовских князей Радзивиллов, этим было не впечатлить.
   - Мертвые правители, тем более, выборные, как круль Станислав Первый, его не интересуют, когда вокруг полно живых наследственных монархов, - проговорила молодая женщина холодно. - А у этих монархов есть сестры и дочери. Девочки прусского короля слишком малы, да и они лютеранки. Остаются сестры императора Александра, Екатерина и Анна. И старшая дочь императора Франца. Мария-Луиза. Выбор есть, как видите. А с женщинами, которые были уже замужем, Наполеон вряд ли захочет иметь дело после Жозефины.
   Жестокость ее слов поразила Валевскую, та даже начала всхлипывать.
   - Я бы на вашем месте утешилась тем, что его новая жена может точно так же оказаться бесплодной. Или помереть в родах вместе с ребенком, такое часто бывает, - продолжила Анжелика, ничуть не меняя свою интонацию. - И, кстати, останься вы здесь или уедь в Париж, можете не сомневаться - последнее вам могут и устроить.
   Она-то прекрасно знала, что женщина во время родов ходит по краю могилы. Неумелым акушерством можно погубить сразу две жизни. Причем доктора или повитуху винить будут в последнюю очередь - им всегда можно отговориться неудачными анатомическими особенностями тела роженицы, неправильным положением ребенка во чреве - чем угодно, вплоть до Божьего Провидения... Да, Валевская очень многим рискует, слепо отдаваясь в руки французских акушеров и надеясь на то, что Наполеону действительно нужен польский бастард в качестве наследника.
   Валевская долго сидела молча, обхватив голову руками, отчего ее тщательно уложенные светлые волосы растрепались. Лицо ее было угрюмым и решительным. Она обдумывала, как бы подостойнее ответить Батовской. Наконец, проговорила:
   - А зачем вы маните меня в Польшу? Чтобы кто-то из вашей "Фамилии" взял и убил того, кто может стать королем независимой Речи Посполитой по крови своей? Тем более, как я знаю, у вас уже готов свой наследник?
   Она прищурила голубые глаза, презрительно оглядев Анжелику. Замечание, как видно, достигло цели. Анж сжала руки в кулак. Кровь окрасила ее бледное лицо. Подойдя к гостье поближе и вперившись в нее страшным взором ярко-синих глаз, молодая дама сказала:
   - На самом деле, мне все равно, что с вами станет. Но мне не все равно, что станет с Польшей. Так вот, Бонапарт никогда не допустит в ней наследственной монархии, если вдруг вам пришла в голову эта идея. Он сделает Ржечь наместничеством или посадит туда кого-то из своих родственников, учтите - законных родственников. Император Александр как раз в этом заинтересован... Так что определитесь, что вы хотите для вашего будущего сына?
   - Того же, что и вы для своего, - возразила Валевская, уже почувствовав, куда может клонить Анжелика.
   - Александр в союзе с Бонапартом. Если они договорятся на очередном свидании по поводу Польши, то царь может рассмотреть вашего сына как основателя династии польских королей.
   - Но... смотрите, это же предательство шляхетских вольностей, - Мария вконец запуталась.
   - Именно, - улыбнулась Анжелика. - Но тут из двух зол придется выбирать меньшее - либо Бонапарт аннексирует Ржечь, выпив предварительно из нее всю кровь, что, естественно, возбудит враждебность Александра, либо по взаимной договоренности делает трон Польши наследственным, вашего сына - королем, и порядок устанавливается на века.
   - Но он говорил про республику, тогда, в Варшаве, - робко попыталась возражать Валевская.
   - До Восемнадцатого Брюмера он тоже говорил, что будет всего лишь консулом, - усмехнулась ее собеседница. - На самом деле, Наполеон очень хочет влиться в когорту законных монархов. Очень хочет, чтобы его власть передавалась по наследству. Рассудите, что ему выгоднее - республика в самом центре Европы, политика которой меняется с каждым Сеймом и контролировать которую он не в состоянии, или же королевство, правящая династия которой связана с ним кровными узами? Голландцы крайне надеялись на Батавскую республику с пришествием французов, думая, что таким образом покончат с нелюбимыми Оранскими. А получили на свою голову Луи Бонапарта. Который, кстати, сделал свою власть абсолютной, упразднив парламент, существовавший в Нижних Землях при законном короле.
   Анжелика говорила словами своего дяди Адама Чарторыйского, чьей политической ученицей являлась. Князь Адам всегда мог говорить крайне убедительно и логично, она переняла от него этот дар полностью. Сейчас бы он ее похвалил. Правда, ей казалось, что она мечет бисер перед "свиньей" - наивная и восторженная Валевская вряд ли способна была полностью понять ход ее мыслей. Та слушала ее с открытым ртом, поражаясь уму этой "ведьмы" и "москальской подстилки".
   - Что же вы предлагаете? - освободилась она от морока анжеликиных слов. - И ваш сын?
   - Его считают мертвым, - оборвала ее графиня. - Я не собираюсь его "воскрешать". По сути, он вообще не должен знать, что в нем есть русская, а тем более, царская кровь. В свое время он может стать хорошим подданным вашего сына. Кстати, почему вы так уверены, что носите именно мальчика? - заметила она вскользь, невольно глядя на пока еще плоский живот своей гостьи.
   Мария замялась.
   - Я не знаю... Предчувствие, как и у всех матерей. Когда я носила своего первенца, я почему-то с самого начала знала, что будет мальчик. Так и здесь.
   - Что ж, предчувствия редко обманывают. Но, возвращаясь к тому, что я говорила, - Анжелика посмотрела вдаль, скрестила руки на груди, невольно повторяя жесты своего дяди, когда он рассуждал о политике или философии. - На самом деле, не столь важно, кто даст свободу Польше - Россия или Франция. Важно, кто именно сядет на трон. Нужен поляк, "природный Пяст". Если вы родите и вырастите вашего сына в Париже, то он станет французом, чужеземцем. Кровь отца забьет кровь матери. Меня всегда учили, что это недопустимо.
   - Пожалуй, вы правы, - проговорила Батовская, немного подумав. - Мне в самом деле будет лучше уехать на роды в Валевичи, там все-таки родня вся. Но мой сын все-таки прекрасно будет знать, кто его отец. В отличие от вашего, я его скрывать не собираюсь.
   - Этого и не понадобится, - сказала Анжелика, откидываясь назад. Она устала от этого разговора, а ей еще предстояло выдержать рандеву с княгиней Багратион, на которое эта дама, небось, притащит Меттерниха - графиня совсем не исключала, что тот будет восседать у Катрин в ложе как у себя дома. - А сейчас отдохните, в вашем положении это обязательно. Пожалуйста, не нервничайте так, для ребенка это тоже вредно.
   - Я думаю о имени ему, - лицо Валевской просветлилось. - Называть его Наполеоном? Или Станиславом?
   - Первое имя вряд ли обрадует вашего супруга, да оно совсем не польское, - сказала Анж. - Станислав - имя не для короля Польши. Лучше назовите Александром. Александры всегда побеждают.
   - Спасибо, - прошептала ей пани Валевская, пожимая руку. - Но я у вас долго пробыла, а сталкиваться с пани Марианной я не желаю.
   - Она с вами тоже, - усмехнулась Анж. - Поэтому прощайте. Берегите себя и пересылайте вести через Юзефу.
   ...После ее ухода Анжелика поднялась наверх и целых два часа лежала в постели, без огня, положив на лоб мокрый платок, чтобы прийти в чувства. Тетка, приехавшая с покупками, справлялась о ней и настойчиво звала ужинать, но Анж сказалась больной и не выходила из спальни. Потом она занялась своим туалетом и отправилась в Венскую Оперу, аккурат ко второму действию "Севильского Цирюльника".
   Явление ее в раззолоченном зрительном зале было встречено пристальными взглядами всех представителей высшего света. Графиня выбрала очень открытое темно-фиолетовое платье с черными кружевами крупного плетения, а к нему - колье с алмазами и аметистами в форме ошейника, подчеркивающего ее длинную стройную шею. Два парных тяжелых браслета сверкали холодным серебром на запястьях, а в прическу были вплетены темные мадагаскарские фиалки. Княгиня Багратион, приставив лорнет к глазам, только языком зацокала, то ли от восхищения, то ли от зависти. "Надо себе сшить такое же, только синее", - подумала она. - "Фиолетовое мне совсем не пойдет. Обязательно спрошу, у какой модистки она одевается". Потом усмехнулась: хорошо, что здесь нет Меттерниха, тот бы очень быстро перехватил "новенькую" и увез "знакомиться поближе". Зря она давеча сочла Анж дурнушкой. Нынче, в оправе вечернего туалета худоба графини видится изяществом, бледность - изысканностью, черные круги под глазами были совсем незаметны, наверное, она их припудрила. Сквозь толстые линзы Катрин видела, как князь Шварценберг, перегородив своей плотной фигурой проход, строит куры прекрасной польке, выслушивавшей его с плохо скрываемой скукой, которую этот "неудачник", как прозвала его "белая кошка" после того, как его армия не смогла остановить Бонапарта и была разгромлена под Ваграмом, очевидно, приписал ее томному нраву и светской сдержанности. Вскоре, как видно, Анжелика устала выслушивать любезности горе-полководца и проследовала в ложу Катрин.
   - Вы не перестаете меня удивлять, графиня, - приветствовала та гостью. - Представьте себе, я совсем забыла, что хотела вам сказать. Нынче мне хочется говорить только о модах.
   Она хихикнула, рассматривая подробности наряда вблизи. Одно нарушение правил элегантности бросилось Катрин в глаза - одна перчатка на Анж была в тон платья, светло-сиреневой, другая - та, что закрывала ее искалеченную руку - черной. "Интересно, она сухорукая от рождения?" - полюбопытствовала про себя княгиня.
   - Так давайте говорить о модах, Ваше Сиятельство, - с полуулыбкой произнесла Батовская. - Где вы покупаете муслин такого оттенка? Мне очень редко попадался пудрово-розовый цвет, все больше голубой, но это банально, у меня всегда было много синего и голубого.
   - Мне привозит из Индии один негоциант. Боюсь, что вскоре никакого муслина не останется, - вздохнула Катрин. - Вообще. Бонапарт заставит нас всех ходить в рубище. Но для вас у меня, может быть, и найдутся запасы. Смотря что вы хотите сшить.
   - О, совсем немногое. Пеньюар. Но я совсем не хочу, чтобы ради меня вы шли на такую жертву, - Анжелика была рада поддержать разговор об одежде, ибо он оттягивал все то неприятное, что могла спросить русская агентка в Вене, как уже определила ее роль графиня. Впрочем, она могла надеяться на то, что разговор будет благоприятным - левая рука у нее не горела, как раньше, внезапный холод не охватывал ее и запаха Eau d'Orange она не уловила. Можно надеяться, что канцлер нынче слишком занят, чтобы преследовать ее.
   - Я могу вам выделить отрез, правда, немного другого оттенка, больше пепельного, знаете, такой цвет "жженной розы", - сказала Катрин, попутно кивая знакомым, проходящим мимо ложи на свои места - очередное действие спектакля должно было вскоре начаться. - А еще у меня есть брюссельские кружева, gris perle, как раз пойдут к ткани... Только вы мне скажите, у кого вы шили сегодняшний наряд. Я поражена мастерством исполнения.
   - Мадам Ауэрманн, - назвала имя портнихи Анжелика.
   - Не думала, что венцы на что-то способны. Вы доказываете мне обратное, - проговорила Катрин.
   Графине уже надоело рассуждать о нарядах. Действие спектакля началось, и она, воспользовавшись моментом, перевела разговор на музыку и пение. Но его, в свою очередь, мадам Багратион и не поддержала. Подсев к собеседнице поближе и обдав ее навязчивым розово-мускусным ароматом, уже знакомым Анжелике, она прошептала:
   - Вы, как я понимаю, будете заниматься в Париже тем, чем я уже занимаюсь в Вене?
   - Не совсем. Мне не хочется открывать салон, - в тон ей проговорила графиня. - Не думаю, что справлюсь.
   - Судя по тому, что я знаю, вы вполне справитесь.
   - Так это приказ? - прямо спросила Анжелика.
   Собеседница ее поморщилась.
   - О чем вы? Поступайте, как знаете, только я не представляю, как можно сохранять приличия, не имея гостиной.
   - Что, сохранять приличия - тоже руководство свыше? - усмехнулась графиня.
   Княгиня Багратион разозлилась на нее. Что эта "польская шлюшка" себе позволяет? Поляков Катрин не слишком любила именно за надменность и дерзости. Ей всегда по душе были немцы и немки. Но у нее было письмо, а в нем черным по белому начертано: поддерживать хорошие отношения с госпожой Батовской. Ибо только через нее можно узнать о "польской любовнице" Бонапарта. Да к тому же Анж нынче - русская агентка. "Что, разве полька не предаст?" - дама давно задавалась этим вопросом, но понимала: наверное, в том-то и суть - чтобы предала. Или сделала соответствующий вид. Прямо как сама Катрин, которую, по сведениям, тоже костерят на чем свет стоит: мол, подлая она и продажная, бросила такого славного мужа-героя и свою родину, продает честь русскую в немецких и австрийских объятьях.
   - Мне было дано указание узнать от вас, как поживает пани Валевская, - заговорила она вслух. - И вам настоятельно не рекомендуют увиливать от ответа.
   Анжелика не поколебалась сказать правду.
   - Поживает она отлично. Ждет ребенка.
   - И собирается в Париж?
   - Собиралась. Мне немалых усилий стоило уговорить ее дождаться родов в более спокойной обстановке.
   - В Польше?
   Анж кивнула. Она не знала, какие выводы сделает из этого русская резидентка в Вене и что ждет пани Валевскую. Днем она заговорила Марии зубы по поводу славного будущего, опираясь на свои сведения и домыслы, в которые ее гостья поверила. Но графиня сознавала - говорить за императора Александра она не вправе, предсказывать его действий не мог никто. В Польше Валевскую могла ждать та же самая ловушка, что и в Париже. Причем неважно, что Валевичи находились в Великом княжестве Варшавском, суверинитет которого якобы свято соблюдается Россией. Как будто там нет русских агентов!
   - Она его что, в самом деле любит? - этот вопрос княгиня Багратион задала уже из собственного любопытства.
   - Не то слово. Обожает, - усмехнулась ее собеседница.
   - Как и все ваши, - не удержалась Катрин.
   Анжелика холодно посмотрела на нее и пожала плечами, притворившись, что наконец-то решила вслушаться в арию, старательно выводимую местной примой. Спустя несколько минут она повернулась к выжидательно молчавшей своей собеседнице и спросила ее:
   - Больше никаких указаний касательно моей миссии не передавали?
   - Почему же, передавали, - прошептала княгиня. - Вы должны оставаться в Вене до февраля-марта.
   Графиня Батовская резко, с хрустом сложила веер, сжав его рукоять в ладони. Таким образом, ее оставляют в полное распоряжение Меттерниха, который ее не пощадит. Три месяца на то, чтобы он медленно, со смаком, уничтожал ее, ломал ее, подчинял себе. Три месяца на то, чтобы эта белобрысая русская kurwa издевалась над ней далее, а тетка Любомирская читала нотации по поводу "неподобающего поведения", кстати и некстати припоминая ее бабушку - свою невестку, которую гордая княгиня терпеть не могла уже лет 40. Ее кто-то крупно подставил. Враги ли ее? Может быть, но главного врага она и ее сообщники растоптали в пух и прах, ныне его никто не слушает. Или, может быть, он вновь в силе? Или де-Витт, коварный и продажный друг, в одном из своих донесений выставил ее непригодной к "работе" во французской столице? Или Катрин так испытывала ее? Прозорливость подводила графиню на этот раз.
   - Ради чего? - только и спросила она. - Я думала, вы сами прекрасно справляетесь.
   - За эти пять лет я научилась никогда не спрашивать лишнего, - Катрин посмотрела на нее, прищурив свои красивые глаза в тусклом свете канделябров. - Вам советую поступать также. Потом, мне нельзя с вами враждовать. А вам следует быть поласковее с канцлером.
   Веер выпал из руки Анжелики. Вот как? Мило. "Поласковее", говорите?
   - Это ваш личный совет, или опять инструкция? - хрипло проговорила она.
   -И то, и другое, - по-кошачьи улыбнулась княгиня. - Кстати, как женщина женщине, скажите мне по секрету - чем вам так он не угодил?
   Графиня поняла правила игры, в которую ее невольно втягивали. Тот, кто руководил их деятельностью, решил перестраховаться и не делать всех ставок на одну лишь "белую кошку" . Вдруг она провалится? К тому же, в связи с разводом Жозефины и упорными слухами женить Наполеона на русской великой княжне ее миссию могут вообще свернуть - без надобности. Значит, хоть и ненадолго, надо хорошо относиться к этой женщине. Они "в одной лодке", как-никак.
   - Долго рассказывать, - отмахнулась она, принимая "игру" в "подружек". - Старая история.
   "Очень старая. Ей лет тысяча как минимум", - усмехнулась Анж про себя, увидев любопытство на лице своей собеседнице.
   - И потом, вы же обычно лишнего не спрашиваете, - добавила она, подмигнув Катрин. Та покраснела.
   Их разговор прервало появление посланца князя Шварценберга со свернутой вчетверть запиской, щедро надушенной пачулями. Анж аж нос сморщила, но раскрыла ее, и, прочтя банальное признание в страстной любви вперемешку с требованиями прийти к нему в ложу немедленно, усмехнулась и покачала головой.
   - Фельдмаршал сдался перед вами так же, как и перед армией Бонапарта, - княгиня Багратион догадалась о сути послания немедленно. - Быстро же вы одерживаете победы, прямо как сам корсиканец.
   - Вы тоже. Это у вас фамильное, - не осталась в долгу Анжелика, смяв послание в руке.
   "Белая кошка" проигнорировала намек графини на ее отношения с мужем. Она снова взглянула на высохшую руку своей визави и подумала: не Клеменс ли здесь постарался? Анж заметила ее интерес и словно бы прочла ход мыслей княгини. Но ей знать точной причины не положено. Пока не положено.
   Графиня встала с места, думая, что авансов Шварценбергу пока давать не будет никаких. Ее собеседница истолковала это в одном-единственном смысле: "Ну, они, польки, всегда такие, за то их и любят".
   - Удачи, - проговорила она вслух. - Еще увидимся, я надеюсь?
   Анжелика улыбнулась ей мимолетно и поспешила уехать из театра. "Пусть Катрин думает, что ей будет угодно", - сказала она себе, усаживаясь в карету. Несмотря на внешнее спокойствие, настроение у нее совершенно испортилось. Тревога сжала сердце. Она чувствовала себя куклой, которой дергают за ниточки. С тем, чтобы уничтожить. Если только она не придумает, как от обвести всех вокруг пальца... Мокрый снег бил в стекла. Анж охватил странный озноб. Она поняла, что ей более всего страшит в происходящем. То, что Смерть дышит ей в спину, поднося к горлу узорчатый кинжал. Раньше она такого никогда не испытывала, пусть бывало в ее жизни немало опасностей и рисков. "Все когда-то надо начинать в первый раз. Даже и бояться смерти", - подумала графиня, закрывая глаза.
  

VI

   Младшие арканы - Рыцарь Жезлов.
  
   - Лео, ты умный, подскажи, почему если дерьмо случается, то все сразу?! - принц Эрнест Саксен-Кобургский, правитель крохотного княжества, затерянного в лесах Тюрингии и зять цесаревича Константина, лежал на кушетке с обвязанной шарфом головой и не мог удержаться от слез. Ибо вчера он проиграл в штосс столько, что и говорить страшно. Этот "долг чести" прибавился ко всем прочим, сделанным им во время почти года жизни во французской столице, где принц привык ни в чем себе не отказывать. Выплатить все это нынче не представлялось никакой возможности - даже если заложить герцогство Кобург со всеми крепостями, библиотеку и собрание гравюр покойного отца, то все равно не хватит.
   Его младший брат, красивый, как картинка, юноша Леопольд, сидевший напротив него и поглядывающий в окно, за которым сплошной стеной лил дождь, только пожал плечами. "Пить надо меньше. И больше думать головой, а не тем местом, которым ты обычно думаешь, братик Эрни", - так и подмывало ему сказать. Но он сдержался - привык хранить свои мысли при себе, даже в разговорах с близкими родственниками.
   - Что еще случилось? - поинтересовался он как ни в чем не бывало.
   - Полина объявила, что ребенка оставляет, - сокрушенно произнес Эрнест. - Или ей нужно пять тысяч и дом в Париже, тогда что-нибудь придумает. У меня теперь ничего нет.
   Полиной звали его постоянную любовницу - дочь греческого негоцианта, уже второй год ездящую за ним повсюду в одежде мальчика-слуги. Пол принцевого "камердинера" давно был секретом Полишинеля для его друзей и родни. Обычно Полина была похвально осторожна, но недавно огорошила его новостями о своем отцовстве.
   - В чем проблема? Пусть рожает бастарда, не ты первый, не ты последний, - пожал плечами Лео.
   - Ты не понимаешь. Ей нужно и то, и другое. Говорит, что этого ребенка отдавать в деревню не хочет. А что-то делать уже поздно. Пятый месяц, - принц закрыл лицо руками.
   - Не обнаглела ли она? Пошли ее куда подальше, пусть разбирается со своими проблемами без твоего участия.
   - У тебя так вечно! - взорвался Эрнест. - Ты все всегда упрощаешь! Она грозила шум поднять. И не где-то, а здесь. Потом за меня никого не посватают. Итак, я должен ей пять тысяч, Витту - шесть, а Левенштерну - восемь. Вот и считай, что будет. Мы разорены. Хоть стреляйся. Так и сделаю, ей-богу.
   Угрозы брата не произвели ни малейшего впечатления на младшего принца. "Отлично. Ты застрелишься, Фердинанд наш пожмет плечами и потом принесет еще долговых расписок, а мне и maman придется со всем этим разбираться", - зло подумал Леопольд. Сам он, несмотря на свою потрясающую красоту, с женщинами был крайне осторожен, а в карты так и вовсе не играл.
   - А что, Витт еще жив? Я так думал, его кто-нибудь должен убить. Поклялись же тогда, когда он перебежал к французам на службу... - Лео вспомнил события после Тильзитского мира, когда якобы смертельно обиженный на начальство Жан де-Витт перешел на службу Бонапарту, а все его бывшие сослуживцы дали клятву вызвать его на дуэль, если получится.
   - Такого попробуй убей... Я хотел его вызвать, ты не думай. Но не к чему придраться, - сказал Эрнест слабым голосом.
   - Жаль, нет Фердинанда. Тот бы нашел, к чему придраться. А кто такой Левенштерн?
   - Русский из Baltische, служил в Конной гвардии, я его пару раз видел в Петербурге. Нынче якобы получил наследство от родственников и потратил все на игорный дом. Вот и прикарманил мои деньги. Я не знаю, как по ним расплатиться... Ну почему все так? Лео, ты умный, придумай что-нибудь, - снова взмолился Эрнест, вглядывая в зелено-карие глаза брата.
   Леопольд встал и смерил брата презрительным взглядом. Почему они, дети одних родителей, такие разные? Казалось бы, Эрнест старший и умный. Офицер хороший, соображает в стратегии поболее его самого. Но в реальной жизни ведет себя, ей-Богу, как ребенок. Леопольд в свои почти девятнадцать чувствовал себя в разы умнее и искушеннее.
   - У них была честная игра? - только и спросил он.
   - Игра-то честная, только я вовремя не остановился. Сначала мне повалило, так и бывает... - начал Эрнест. - Потом пошло вниз. Я бы отыгрался...
   - Зачем? Это глупо, - сказал Лео.
   Он покосился на часы, стоявшие на столике.
   -Совсем забыл, еду к Ортанс к двум, - упомянул он про голландскую королеву, которая по средам давала приемы для избранного общества, к которому относился красавец Леопольд. Гортензия давала ему немало авансов, только Лео - из гордости, смешанной с застенчивостью - еще ни одним из них не воспользовался.
   - Она может одолжить тебе хотя бы две тысячи? - внезапно спросил Эрнест, глядя в спину брата, уже собравшегося покинуть его, чтобы собраться на прием.
   - С чего ради? - удивленно посмотрел на него Лео.
   Принц криво улыбнулся.
   - За плотские радости платят не только мужчины...
   - С чего ты взял про плотские радости? - его младший брат побледнел от гнева.
   - Ну, ты же к ней не книжки читать ездишь, - продолжил поддразнивать его Эрни. - Или я ошибаюсь?
   - Ошибаешься, - сквозь зубы проговорил Лео.
   - Что там, счастливый соперник?
   Леопольд не выдержал и показал брату непристойный жест из трех пальцев. Слова брата, однако, возымели действие - ехать к Гортензии ему резко расхотелось, особенно при такой мерзкой погоде. "Извинюсь, скажу, что болею... Впрочем, нет, а то, чего доброго, решит приехать навестить меня", - подумал он.
   Эрнест, в свою очередь, обиделся на брата. Он сказал так:
   - Леопольд, я вообще не понимаю твоей эгоистичности.
   - Это кто эгоист? Я безумные тысячи в штосс не продуваю, - парировал он. - И со стервами низкого происхождения не сплю.
   - Да, потому что ты высокомерная сволочь! - закричал Эрни. - Я тут, твой родной брат, между прочим, загибаюсь, проблема на проблеме, а ты даже пальцем ради меня не пошевелишь!
   Лео пожал плечами. Не он первый это говорит. И не впервые. Он даже знал, что еще упомянет сейчас брат. Тот вечер, когда Леопольда вызвал на аудиенцию Бонапарт, начал неумеренно нахваливать его красоту, способности - хоть у "императора французов" не было никакой возможности убедиться в их наличии, он видел юного Кобурга разве что на балу, - и предложил пойти в личные адъютанты. Леопольд твердо, но вежливо отказался - "корсиканца" он втайне ненавидел и с ним только смирялся, служить ему не собирался. Его брат потом ругал его почем свет стоит - преференции для Кобурга выпросить оказалось не так просто, считаться с ними в Париже никто не хотел, а Леопольд в свете пользовался успехом, почему бы не обернуть его в выгодную сторону, но тот почему-то сделался принципиальным, как невесть кто. Так и оказалось. Эрнест и на этот раз не преминул припомнить "упущенный шанс":
   - Если бы тогда ты согласился, все бы пошло по-другому! Ничего этого не было бы! Почему ты так поступил?
   Юный принц остановился, сложив руки на груди. Глядя в глаза брату, он спросил:
   - А что, Эрни, ты бы на моем месте пошел к нему в адъютанты?
   Вопрос этот он уже задавал в свое время. Но нынче ответ брата был совершенно иным:
   - Да! - закричал старший из принцев. - Да, черт возьми, пошел и оттрахал бы эту креольскую блядь во все дыры! И маменьку ее заодно! Что тебе-то мешает?
   - Честь, наверное, - холодно отвечал его брат и отвернулся от него. Но Эрнест настиг его и с силой схватил за руку.
   - Честь, говоришь? - прошептал он. - Скорее, глупость.
   - Отстань от меня! - Леопольд попытался отстраниться, вырваться из хватки брата, но Эрнеста это лишь разъярило.
   - В глаза мне смотри! - закричал он. - В глаза, кому сказал!
   Младший из принцев с неохотой посмотрел на пышущее гневом лицо брата, покрытое алыми пятнами. Злоба у Эрни всегда получалась неважно, выглядел в ярости он вовсе не страшно - казалось, еще чуть-чуть, и он расплачется, сдастся, как это часто и бывало - глаза у него часто бывали "на мокром месте", фамильная черта. Ведь прекрасно понимал - не Лео, а именно он проиграл эти чертовы тысячи, понадеясь на свою везучесть, коей и в помине не было. Не брат, а именно он впутался в непонятные отношения с алчной и подлой женщиной, которая до сих пор утверждала, что "терпит все эти унижения" ради него лишь из-за неземной любви и готова сделать все, чтобы не доставлять ему малейших неудобств. Это Эрнест сейчас и осознал, поэтому, неудачно спародировав частично Юпитера-громовержца, частично - своего зятя, цесаревича Константина, проговорил уже помягче:
   - Нам нынче честь не по карману. Приходится это признавать. Казна так и так пуста. Мы вассалы Бонапарта, хотим мы того или нет. Или выкручивайся, или погибай. На кого ты еще надеешься?
   - На императора Александра, - отвечал его брат убежденно. - Благодаря ему мы еще и существуем.
   Эрнест усмехнулся.
   - Ты идеалист. Думаешь, ему есть до нас какое-то дело? Не он ли выгнал тебя из Петербурга? Кстати, ты можешь хоть мне сказать, почему?
   Пришел леопольдов черед стыдиться. Причин он не знал, но догадывался, что они были связаны с его возлюбленной, великой княжной Екатериной Павловной, с которой он мечтал воссоединиться навечно, но мечты свои, как и все прочие чувства, предпочитал хранить при себе.
   - Александр ничем не лучше нашего beau-frer'а. Сегодня он с барского плеча отдал мне мое же герцогство, завтра он решит его отобрать... А теперь, когда все говорят, что Като пойдет за Бонапарта замуж, когда он наконец разведется с Жозефиной, вообще ничего не понятно.
   - Что ты сказал? - на этот раз хваленая выдержка подвела Лео. Он опять побледнел, как смерть, все жилки стали видны на его тонком лице.
   - Что слышал, - пожал плечами Эрнест. - Наполеон собирается жениться на великой княжне Екатерине. Ну, или Анне, только та совсем девчонка, вряд ли вдовствующая императрица ее выдаст за нее...
   От избытка чувств Леопольд пошатнулся и присел на крайнюю ступеньку лестницы. Если брат ничего не выдумывает от себя, то так ненавидимый им "корсиканец" нынче становится не просто врагом и разорителем его родины, перед которым ему нынче приходится унижаться, как последнему рабу, но и его соперником на любовном фронте. "Она откажется, непременно откажется..." - подумал он с надеждой, впрочем, слабой - его любимая отличалась непредсказуемостью, и могла принять это несусветное предложение по одной ей известным причинам - пусть и два года назад так злилась на союз с Наполеоном, что чуть брата не свергла из-за этого.
   - Не может быть, - пробормотал он. - Она на это не пойдет.
   - Кто ее спрашивать будет? - пожал плечами его брат, догадавшись о чувствах Лео.
   - Ты ее плохо знаешь, - отвечал младший принц как-то неуверенно, подумав "И я тоже".
   - Ну, не она, так Аннет. Которую, между прочим, сговорили за меня. И если Полина заявит о том, что ждет от меня бастарда, то плакала моя с ней помолвка... И все ее приданое, - вспомнил Эрнест о своей проблеме.
   - Они же православные. Бонапарт - католик, - заговорил потрясенный Леопольд. - Так, говорят, не делается. Нет, это нереально, Эрни.
   - Эх, какая теперь разница... Что это тебя так разволновало, братик, кстати? Неужели эта царевна похитила твое сердце? - поддел его Эрнест.
   - Не надо, - простонал Лео.
   - И что ты в ней нашел? Ортанс в разы красивее.
   - Молчи! - рявкнул младший принц, к полной неожиданности своего брата. Тот аж язык прикусил.
   Они немного помолчали - один потрясенно, другой озадаченно. Наконец, старший из них паузу прервал, проговорив:
   - Я, наверное, отсюда уеду. После того, как станет все ясно. Только надо придумать, где взять денег. Может, у тебя идеи какие есть?
   Леопольд пожал плечами.
   - Поеду отыгрываться, значит, - сказал Эрнест. - Или... - и он сделал жест, будто стреляет себе из пистолета в висок.
   - Я поеду с тобой, - внезапно проговорил его младший брат, потемнев лицом - как всякий раз, когда он думал о своей жестокой первой любви, королевне Като, унижавшей его по-всякому.
   - К чему такое благородство? - усмехнулся Эрни. - Впрочем, ты же у нас в сорочке родился... С чем черт не шутит, может быть, у тебя рука легкая. Глупости, конечно, но в таких обстоятельствах волей-неволей станешь суевером.
   - Нет, я просто прослежу, не надувает ли тебя этот Левенштерн. Что-то мне подсказывает, нет у него никакого наследства, - сказал Леопольд, поднимаясь на ноги. - И де-Витт... Эту сволочь надо бы на виселицу, а не денег ему отдавать.
   - Попадись он мне в Кобурге, давно бы уже висел... Но мы здесь, - Эрнест горестно развел руками. - И он личный адъютант Наполеона.
   - Значит, придется вызвать его на дуэль, - решил его младший брат, уже составивший в уме примерный план действий.
   - Принц крови против проходимца? Хорошенькая же дуэль получится.
   - Здесь мы тоже навроде проходимцев, Эрни. Увы, - сказал Лео.
   Брат опять был вынужден признать его правоту. "Умру я и оставлю ему Кобург", - решил он. - "Ему, а не Фердинанду, тот такой же идиот, как и я, только Лео из нас всех в маму пошел, умница". Стреляться ему уже не хотелось. Но против поединка он ничего не имел
   - Только дуэль - это того... скандал, - замялся он.
   - Скандалов нам все равно не избежать, - рассудил Лео, берясь за резную ручку двери, ведущей в его комнату. - Обойдемся же меньшей кровью.
   У себя он зажег одинокую свечу, бросил взгляд в зеркало, отразившее его необычайно-красивое лицо, которое он за всю свою сознательную жизнь уже приучился ненавидеть, думая, как бы хорошо было переболеть оспой или еще как-нибудь изуродовать внешность. Из-за черечур эффектной внешности вкупе с юным возрастом его мало кто не воспринимал всерьез, считая "всего лишь красавчиком". Братья его старшие тоже были весьма хороши собой, но из троих сыновей покойного принца Саксен-Кобурского лишь он обладал какой-то поразительной, живописной красотой, какую можно встретить на портретах старых мастеров - Эль Греко или Ван Дейка. Из-за этого на него, от природы довольно сдержанного и склонного держаться в тени, постоянно глядели с вожделением, чем он бы и мог воспользоваться, если бы того хотел. Но единственная, к которой он питал какое-то подобие любви, знать его не знала, потому что Лео, как она сама выразилась вполне ясно, был "никем", младшим сыном захудалого герцогского рода, кроме долгов, наделанных еще дедом, ничего не наследующим, а о какой-то власти и влиянии - нечего говорить. Он достал из ящика туалетного столика серебряный медальон с кованой монограммой "ЕП", раскрыл его, всмотрелся в раскосые глаза и снисходительную полуулыбку изображенной на нем молодой особы и сказал: "Я брошу к твоим ногам весь мир, если ты того хочешь. И меня ничего не пугает". Вспомнил, как Екатерина, в свою очередь, обещала ему чуть ли не королевскую власть, как назвала его при расставании "храбрым, честным и талантливым". Знала ведь, как подобрать ключ к его сердцу! Никакая королева Гортензия, снисходительно обозревавшая его своими дымчато-серыми томными глазами, никакая Жозефина, привыкшая игриво звать принца "mon garcon", а то и "mon fils", а себя - "старушкой", кокетливо шутя и ожидая разуверений, этого сделать не могли. И слова его родственницы и возлюбленной, которая вряд ли когда будет принадлежать ему на законных правах, только уверили его в том - в какое бы ничтожество он не впал, выход найдется всегда. И участь его, "рожденного в рубашке", как гласило семейное предание, окажется самой завидной. Те, кто ныне посматривает на него снисходительно, будут еще руки у него целовать, как холопы. Главное - не изменять себе. Так что он написал краткую записку для мадам Гортензии, извещающую, что этот прием он, увы, вынужден пропустить по "семейным обстоятельствам" ("А ведь это правда!" - усмехнулся принц про себя, перечитав эти строки), но в следующий раз обязательно придет. "Если де-Витт меня не застрелит", - хотелось ему добавить.
  
   Аркан XIX "Солнце".
   Париж, декабрь 1809 года
  
   Жанно Левенштерн устроился со всей роскошью в двухэтажном особняке, находящемся на rue de Tete-Bout, в модном квартале Парижа, и жил без всяких забот. Филеры его не беспокоили, и даже явление де-Витта - тоже. Правда, чересчур веселая жизнь начала сказываться на его здоровье. В день своего рождения, двадцать восьмой по счету, он валялся в широкой кровати, желтый, как померанец, и маялся чем-то, напоминающим пищевое отравление. Шторы в спальне были опущены, но свет дня все равно казался ему слишком ярким. В дверь постучали.
   - Никого не принимаю, - простонал Жанно, с трудом привстав в постели.
   Камердинер ответил:
   - Мсье Jean, это господин Чернышев. Срочно.
   Приятель его вошел в комнату, как всегда, пышущий здоровьем и благополучием - Левенштерну на зависть. Только лицо его было озабоченным до крайности.
   - Не вовремя ты заболел, - объявил он.
   - Болезнь всегда не ко времени, - откликнулся Жанно. - Что там за срочность?
   - Фуше сняли, - сказал Чернышев, присаживаясь в кресло, стоявшее у окна.
   - Только не надо говорить, что ты этого не предвидел. Но все равно. Хороший мне подарочек на именины ты принес, Саша. Кого вместо него?
   - Вроде бы как Савари. Но какая разница? Он будет копаться в бумагах... Впрочем, я надеюсь, эта лиса как-нибудь выпутается.
   - Не сомневаюсь. Пока "кузен Анри" с ним делится, все пойдет прекрасно.
   - Его племянник у тебя в долг играет, да? - уточнил Чернышев.
   - Да. Теперь меня забросали записками - когда, мол, поправлюсь и начну всех принимать. Если то, что ты мне только что сказал, правда - мне лучше вообще помереть.
   - Выглядишь ты так, будто тебя уже похоронили, - пошутил кавалергардский поручик, откинувшись на спинку кресла. - Съел, что ли, что-то не то?
   - Скорее, тут дело не в качестве, а в количестве, - произнес Левенштерн. - Ну так что нам теперь делать? Что вообще за птица этот Савари? Из того, что про него известно, ничего хорошего ждать не приходится. Сколько денег хочет он?
   - Боюсь, что ему не нужны деньги. Этот - из "неподкупных". Но меня волнует другое, - Чернышев пробарабанил унизанными многочисленными перстнями пальцами по ручке не самого удобного кресла в модном стиле "ампир", в котором была выполнена вся опочивальня его приятеля. - Контакты.
   - Я уверен, Фуше их преемнику не отдаст, - сказал Левенштерн, которому плохие новости внезапно принесли облегчение в физическом состоянии - тошнило и лихорадило уже не так сильно, печень успокоилась.
   - Но и нам тоже никак не передаст. Нужны новые. Потом, если Савари окажется достаточно дотошным и начнет дергать за ниточки, то многие головы полетят, - задумчиво проговорил его друг. - Карл вообще предложил уничтожить весь список и искать новых. Но, черт возьми, где?
   - Меня это тоже заботит. Но если там начнутся большие раскопки, то...
   - Они успеют, - проговорил Чернышев.
   - А если нет? - Левенштерн встал с кровати, накинул халат и подошел к своему приятелю. - Ты уверен, что они не дойдут до меня с тобой?
   - У меня другие планы. Я переключусь на людей в военном министерстве, - Чернышев ухмылялся так, словно замыслил некое дело.
   - А все жандармы накинутся на меня, да-да, - покачал головой Жанно.
   - Слишком модное место, не накинутся. Потом, мы с тобой уже настолько connues, что найдутся защитники.
   - Не знаю ничего, - вздохнул Левенштерн. - Ясно, что Савари начнет свою игру не с первого дня своего вступления в должность, что у нас еще есть время, но твоя надежда на других меня пугает.
  -- Может быть, тебе сменить кодовое имя на "умную Эльзу"? - поддел его Чернышев. - Оно тебе подходит. Кстати, давеча у тебя был де-Витт, да?
  -- Да, и играл, похоже, нечисто, - сказал Левенштерн. - Разорил беднягу принца Эрнеста еще на шесть тысяч. Но не пойман - не вор. И отказать от дома ему не могу. Эту крысу сложно поймать в ловушку.
  -- Тебе сложно, - самоуверенно усмехнулся его приятель. - Не надо говорить за всех.
  -- Ну и как ты это себе представляешь?
  -- Очень просто. Поймать за руку, отхлестать по роже, потом поставить к барьеру, - спокойно проговорил Чернышев. - Не знаю, как тебе, - мне не впервые такое проделывать.
   Левенштерн тяжко вздохнул. С новым напарником ему работалось гораздо тяжелее, чем с Паулем, который после восстановления после операции уехал - а точнее, был отправлен - долечиваться в Италию. Саша игнорировал само существование филеров, был всегда на виду, неразумно рисковал, старательно играя роль "русского оболтуса", пытался утянуть в такой образ жизни Жанно и нынче предпринимает авантюры в период смены "покровителя", коим до сих пор являлся для них министр полиции Фуше. Наверное, личное доверие Наполеона вскружило ему голову. Сейчас он предлагает устроить открытый скандал, чтобы его гарантированно выслали из Парижа. Де-Витт, по оценкам Левенштерна, был ближе к "Самому", как они звали Наполеона между собой. Жанно знал об этом от Нессельроде, коего он прозвал "сфинксом", ибо тот собирал все интимные тайны здешних власть предержащих и тщательно хранил их, преуспев в науке выражаться намеками, выдумывать не только кодовые имена для реальных лиц, но и условные обозначения важных событий, отчего его донесения в "центр" напоминали, скорее, басни и литературные аллегории, нежели сухие записки. Левенштерну была также прекрасно известны нынешние родственные отношения, связывающие ненавистного ему тезку с пани Валевской, польской любовницей Наполеона. Естественно, покровительством будет пользоваться тот, кто ближе к сердцу. Чернышев такими преимуществами не обладал: при всей сердечности и гостеприимстве, какое ему оказывали в Мальмезоне и Тюильри, он оставался всего лишь "официальным лицом". Так что никаких шансов...
  -- А ты не подумал, что де-Витт может прикончить тебя? Или меня? - заговорил Левенштерн.
   Александр лишь расхохотался.
  -- Mon Dieu! Ты как барышня-институтка. Кто не рискует, тот не пьет шампанского.
  -- Я и так его выпил предостаточно, - проворчал Жанно. - Это можно хотя бы отложить? Пока мы не проведаем, что за птица этот Савари. Судя по тому, что я знаю, тут все сложно. Он же убил герцога Энгиенского, кажется? И, как говорил мой бывший начальник, подглядел диспозицию накануне Аустерлица.
  -- Когда меня только назначили сюда, - возразил ему Чернышев, жестом крупной ладони отметая все рассуждения приятеля. - Про Фуше тоже рассказывали всякие ужасы. Что, мол, живым мне отсюда не уехать. Нынче - как видишь.
   "Твоя миссия еще не закончена, не радуйся раньше времени", - родилась угрюмая мысль в больной голове Жанно, но он ее не озвучил.
  -- Фуше - полицейский, а герцог Ровиго - политик, - проговорил Левенштерн, присаживаясь на край кровати. Голова его кружилась, слабость чувствовалась до сих пор, цветущий вид приятеля, которому было все нипочем - его даже похмелье не брало - бесил его, заставляя завидовать по-черному. - Непонятно еще, кто для нас страшнее. От филеров можно отмахаться. Но хватит ли у нас мозгов перехитрить Савари?
   Чернышев встал с насиженного места, присел рядом с Жанно и хлопнул его по худому плечу.
  -- Учти, вы с Карлушкой учились в университетах, а меня maman тоже не обделяла воспитанием - меня monsieur Perron пестовал с пеленок. Иезуит, между прочим. Всех перехитрим.
  -- Интересно, где учился де-Витт? - подумал вслух Левенштерн.
  -- Неважно, - отмахнулся его друг. - Значит, план такой: играем в штосс, ты мечешь банк, я ставлю по маленькой, но больше сижу и жду, пока этот жид не передернет. Тут я его за руку хватаю, поднимаю шум и вызываю. На саблях. Для верности еще можно припомнить все его подлости.
   Все это Чернышев проговорил так, словно отдавал приказ. Левенштерн понял, что возражать бесполезно. Но надо бы обдумать все дело более тщательно.
  -- Он струсит, - продолжал Саша. - Я в этом уверен. Начнет торговаться, это в его подлой натуре.
   Левенштерн только кивнул. Здесь он был склонен согласиться с приятелем.
  -- Вот здесь мы его и поймаем. Будем доить его, чтобы выдал нам всех своих сообщников. А он выдаст, не сомневайся, - подвел итог своим словам Чернышев.
  -- А нас он не выдаст тому, на кого работает? - пожал плечами Жанно.
  -- Пусть попробует, - Саша показал свой увесистый кулак. - Такие люди боятся силы.
   Жанно охватила апатия. Он прикрыл глаза и лег на спину. "Пусть поступает, как знает. Мы все равно смертники. Нам нечего терять", - подумал он.
  -- У него есть покровительница, - слабо проговорил барон. - И она сам дьявол.
   Чернышев сладко улыбнулся.
  -- С дамами у меня разговор короткий, какими бы дьяволами они не были, - он наглядно подтвердил свои слова непристойным жестом. - Еще привяжется ко мне и принесет все секреты на блюдечке. Кстати, давно думаю подцепить здесь какую-нибудь сильно коновую и совмещать приятное с полезным. Тебе, кстати, тоже советую. Удивлен, что ты до сих пор с этой Бланш. Мог бы купить пол-труппы Оперы на твои-то деньги, хоть какое-то разнообразие. Или ты любишь ее?
   Левенштерн завел глаза к потолку. Обсуждать с приятелем свои сердечные дела он не собирался. Сказал только:
  -- Бланш все знает. Я головой ручаюсь за ее верность.
  -- Смотри не зли ее, - усмехнулся Чернышев. - А то выдаст тебя с той же головой, которой ты ручаешься.
  -- Стараюсь, - Жанно вновь почувствовал жар и тошноту. На этот раз подумал, что поболеть подольше не мешало бы - это оттянет развязку, которую захотел устроить его лихой приятель, казалось, по чистой случайности назначенный в разведчики.
  -- Что-то ты совсем расклеился, - заметил Саша без тени сочувствия. - Не помри тут. А то глупо получится.
  -- Да уж.
  -- До скорого! - махнул рукой Чернышев и вышел из спальни.
   Левенштерн еще немного полежал на спине, разметав полы халата и развязав горловину рубашки. Желчь кипела в его теле. Все старые раны, полученные при Аустерлице и при Эйлау, напоминали о себе. Сознание с трудом сохраняло ясность.
   Вскоре после ухода Чернышева явилась Бланш.
  -- О, бедный котик, - она кинулась к нему, положила прохладную руку ему на лоб. - Опять жар? Что же такое? Ты же доктор, должен придумать что-нибудь.
  -- Medice, cura te ipsem, - усмехнулся он через боль в боку. - Ныне я ничего придумать не могу, только терпеть.
  -- А к тебе приходили, сразу после Чернышева, - сказала она, помахивая перед его носом визитной карточкой с пышным именем на немецком. - Я приехала от портнихи и разминулась в дверях с гостем, вот незадача.
  -- Кто это был?
  -- Очень красивый молодой человек. Просто прекрасный принц, - кокетливо отвечала Бланш. - Правда, не разглядела, не на белом ли коне он прискакал...
  -- А он и на самом деле принц, - Левенштерн, прищурившись, прочел имя и титул посетителя. - Саксен-Кобург... Он не деньги ли заносил?
  -- Нет, спрашивал, принимаешь ли ты сегодня? Я сказала, что ты лежишь пластом, какие уж тут вечера. Этот принц побледнел, расстроился и сказал, что еще наведается, когда сможет. Ты его тогда разорил, да?
  -- Не его, а брата... Неужели принц Леопольд тоже пошел по кривой дорожке? Странно, казался здравомыслящим молодым человеком, но в девятнадцать лет кто глупостей не совершал, - слабо усмехнулся Жанно. - Я вот наделал их немало, за что и расплачиваюсь ныне.
   Бланш прилегла рядом с ним, провела ладонью по влажным от выступившего пота волосам.
  -- Прости ему долг, а? - прошептала она. - От нас не убудет.
  -- Вот лиса, - проговорил Левенштерн шепотом. - Что ты ему пообещала, а?
  -- А ты ревни-ивый, - протянула девушка, приспуская с плечей глубокий вырез платья. - Не помню тебя таким. Желчь, наверное, тебя заставляет ревновать. Я его видела две минуты, не больше, поверь мне.
  -- Уже перестраховываешься на случай, если я вдруг не выкарабкаюсь, да? - продолжал Жанно. - Только учти, этот принц, хоть и смазлив, и молод, и в постели наверняка как жеребец, будет тебе никудышным покровителем. Долгов, как шелков, живет над какой-то мясной лавкой на rue de Saint-Michel и не льсти себе, что станешь принцессой - такие высокорожденные отметают каждую, у кого в родословной не было хотя бы одного крестоносца.
  -- Что ты говоришь, глупенький? Я твоя навеки, - Бланш поцеловала его в пожелтевшую щеку. - И в болезни, и в радости...
  -- Если так, принеси мне рвотного и сделай компресс, - проговорил Левенштерн.
  -- Может, лучше грелку?
  -- Не поможет, - уверенно возразил он. - Только еще сильнее все разболится.
   Бланш с неохотой встала и пошла за лекарством. После того, как за ней закрылась дверь, Левенштерн поднес карточку поближе, разглядел размашистый, не очень уверенный почерк молодого человека, вспомнил этого принца крови, усмехнулся: "Что же Эрнест сам не идет, а братика посылает? Уж не отыгрываться ли он приходил?" Потом вновь вернулся мыслями к собственному недугу. Если это окажется серьезнее и дольше, чем он думал, и осложнится чем-нибудь похуже, то его тоже спишут. И кто останется? В ловкость Чернышева Левенштерн не слишком верил. Наверное, зря. Вот с Паулем работать действительно было удобно, гораздо удобнее, чем с этим великосветским франтом. Крюденер хотя бы знал местный свет, а Чернышев воображает, что Мальмезон ничем не отличается от Дворянского собрания в родной Москве, а Наполеон - от тамошнего губернатора. Вот и ведет себя соответственно. "Нужен кто-то в поддержку..." - подумал он и заснул.
   Сколько Жанно проспал, он не понял. Его пробудил шепот любовницы: "Милый, там опять этот принц. Сказал, не уйдет, пока ты его не примешь. Я его немного подержала в гостиной, Антуанетта его сейчас забалтывает, но у него такая мрачная мина, что боюсь - не явишься, зарежет нас всех без ножа". "Настойчивый какой", - откликнулся Жанно. - "Что ж, придется пойти".
   Он обрядился в домашнее, пригладил волосы и бакенбарды щеткой, и медленно спустился вниз, где его ждал ангелоподобный юноша с отчаянным, бледным лицом.
  -- Ваше Высочество, - поклонился ему Левенштерн. - Как видите, я и в самом деле очень нездоров, и моя... - он замялся, не зная, как точно обозначить Бланш, - моя подруга вам наверняка это передавала.
   Леопольд обратил взор своих зеленоватых глаз на вошедшего. Этот "русский немец" был высоким, худым молодым человеком с болезненно-желтоватым цветом лица, черными прямыми волосами, тонкими прядями свисающими ему на высокий лоб, правильными и несколько трагическими чертами и запавшими серыми глазами. Где-то он уже его видел...
  -- Простите, - проговорил он, смутившись и опустив взгляд. - Я вас побеспокоил... Но на самом деле, у нас отчаянное положение.
  -- Я удивлен, Ваше Высочество, что ко мне пришли вы, а не ваш старший брат, - сказал Левенштерн, усевшись в кресло. - что случилось с Его Герцогским Высочеством?
  -- Он в полном расстройстве чувств, - произнес Лео. - Понимаете, - он наклонился к Левенштерну, - есть еще одно обстоятельство, помимо долгов вам и господину де-Витту, которое отягчает ему состояние.
  -- Говорите же.
   Принц оглянулся на Бланш и Антуанетту, прошептал:
  -- Я при дамах не могу говорить, это чересчур деликатная ситуация.
   Левенштерн жестом приказал девушкам выйти. Те, стрельнув глазами в красивого гостя и хихикнув в унисон, удалились наверх.
   Леопольд продолжал, нисколько не повысив голоса:
  -- Monsieur le baron, есть одна особа... подруга моего брата. И она нынче ждет ребенка.
  -- Какое отношение это имеет к долгу? - переспросил удивленно Левенштерн.
  -- Она хочет... черт, простите, - Леопольд прижал ладони к горящим от стыда щекам. - Она могла бы... mon Dieu, не знаю, как вам сказать... решить эту ситуацию наилучшим для нее самой и моего брата способом.
  -- Это каким же, Ваше Величество? - переспросил Жанно, подумав: "Все понятно, Эрнест обрюхатил какую-то гризетку, а теперь та хочет вызвать у себя выкидыш и просит отступных. Такое бывает не редко". Он сам боялся оказаться в такой ситуации, но за два года, что они с Бланш знали друг друга, девушка ни разу не объявляла о своей беременности - или, может быть, "решала проблемы" самостоятельно и своевременно.
  -- Она может избавиться от ребенка, - голос принца сделался совсем тихим, но слова произнес он твердо. - Но так как срок уже большой, это, как она говорит, чревато осложнениями, поэтому ей нужна гарантия. Пять тысяч серебром.
   "Губа не дура у этой девицы. Вот кого Бланш должна бы почесть за образец", - усмехнулся Жанно. - "Небось, проведет принца, уедет куда-то, ребенка доносит, сдаст в деревню, а денежки прикарманит. И овцы целы, и волки сыты".
  -- Алчность этой особы не знает границ, - заметил он вслух. - Но что будет, если принц Эрнест откажет ей в этой просьбе?
  -- Она опозорит имя моего брата, - тихо проговорил Леопольд. - Он не сможет связать себя узами брака с девушкой, приличествующей нам по происхождению. Вы знаете, - он снова оглянулся, положил руку на постамент стоявшей рядом с диваном беломраморной статуи богини Ники, - он сговорен за великую княжну Анну Павловну. Если история будет известна в Петербурге...
   "Мне кажется, эту историю знают в Петербурге. Не фигурирует ли в ней хорошенький лакей по имени Полина, который чуть ли не спас его от смерти в прошлую кампанию? Ежели так, то все поздно", - подумал Левенштерн. - "Но к чему нужна вся эта драма?"
  -- Вот что я вам скажу, Ваше Высочество, - проговорил он, чтобы заполнить повисшую между ними паузу. - Я сам бывал в подобных ситуациях, как и многие мои друзья. Сия особа, скорее всего, не станет подвергать свою жизнь риску и родит бастарда. А деньги оставит себе.
  -- Знаете, я так и думал, - неожиданно откликнулся его гость. - Но что делать с долгом вам?
   Левенштерн снова замолк.
  -- Это долг чести, - произнес он ничего не выражающим голосом.
  -- О том и речь. И, честно говоря, ни я, ни брат понятия не имеем, с чего нам его отдавать, - откровенно проговорил Леопольд. - Я ожидал, что вы продолжите вести игру, но ваше нездоровье...
   Он снова замялся. Почему-то этот Левенштерн его смущал необычайно.
  -- Поверьте мне, не только ваш брат мне должен, - уверил принца Жанно. - Но ныне я не в силах устраивать большую игру, как видите. Я едва нашел в себе силы встать с постели, чтобы принять вас по вашей настойчивой просьбе.
  -- Вы разве не будете начислять проценты?
   Жанно рассмеялся натужно.
  -- Ваше Высочество! Плохого же обо мне мнения. Я ростовщичеством не занимаюсь.
  -- В отличие от де-Витта, - припомнил Леопольд. - Он имел с моим братом пренеприятный разговор. Дело чуть не дошло до поединка.
   Принц вспомнил, что Эрнест тогда приказал двум дюжим лакеям вышвырнуть де-Витта за дверь, а когда тот крикнул: "К барьеру!", то принц крикнул: "С жидами не дерусь!" Де-Витт даже настолько охрабрился, что прислал какого-то поляка с непроизносимой фамилией в качестве секунданта, но и тот был вышвырнут вон. Потом пришло письмо от самого оскорбленного со словами: "Я просто так этого не оставлю, Ваше Высочество. Мне известна кое-какая тайна касательно ваших отношений с известной особой, и эту тайну вы очень не желаете обнародовать. Надеюсь встретиться с вами лично и договориться". Это Лео Левенштерну пока не сказал, толком не понимая, следует ли ему доверять. Решил пока "прощупать почву".
  -- Насколько я помню, сего де-Витта хотят уничтожить все, но он невозбранно пользуется эгидой Бонапарта, - добавил Жанно.
  -- Но вы принимаете его в своем доме, - возразил принц, бросив на него испытующий взгляд.
  -- Я держу открытый дом, Ваше Величество. Вам это известно, - отвечал Левенштерн, думая добавить: "И я обязан принимать у себя всех". - Если я уличу его в нечестной игре, то, естественно, выставлю его за дверь без права вернуться. Возможно, устрою поединок с пострадавшей от его действий стороной. Но пока ничего этого не произошло...
   Бланш со служанкой вышла из своего укрытия по собственной воле и предложила мужчинам вино и закуски. Оба отказались, а она осталась в гостиной, нескромно поглядывая на гостя. Ее приход заставил Жанно и Леопольда сменить тему беседы.
  -- Вы служили в Конной гвардии? - спросил принц.
   Левенштерн кивнул молча.
  -- И были адъютантом графа Ливена?
   Жанно подтвердил и это.
  -- Я вас помню, - проговорил Леопольд. - Но очень смутно. Давно вы здесь?
  -- С Седьмого года.
  -- Странно, что мы не встречались в свете.
  -- А я никуда не выходил, грыз гранит медицинской науки, - улыбнулся Жанно. - Потом мне повезло...
  -- Нам бы так с Эрнестом повезло, - в тон ему сказал Лео.
   Бланш хотела было рассмеяться, но вовремя прикусила язык. Левенштерну, однако, совсем не хотелось длить этот светский разговор ни о чем и далее. Как видно, принца подобная беседа тоже тяготила. Он спросил:
  -- Когда я смогу к вам вернуться?
  -- Видите сами, Ваше Высочество, - повторил Жанно. - Моя печень - весьма капризный орган, все зависит только от нее. Но я вам дам знать. Пошлю человека.
   Леопольд поднялся с дивана и, прежде чем начать церемонию прощания, задержал на его лице тяжелый взгляд. "Да, люди с такими глазами и наводят порчу", - непонятно почему подумал Левенштерн.
  -- Мой брат хотел стреляться, - проговорил он глухо. - Вчера я вырвал заряженный пистолет из его рук.
   Бланш аж ахнула.
  -- Как он сейчас? - вкрадчиво спросил Жанно.
  -- Трижды пускали кровь, легче не становится. Боимся нервной горячки, - кратко проговорил Лео.
  -- Жанно! - не выдержала молодая женщина, всплеснув руками. - Прости ты ему эти жалкие восемь тысяч! Будь великодушен!
  -- Мадемуазель, это долг чести, его надо обязательно отдать, - прервал ее принц.
   Левенштерн прикрыл лицо руками в изнеможении.
  -- Ваш брат - отчасти член императорского дома, - сказал он, наконец, - Я же... - он махнул рукой. - Долга я этого требовать не вправе.
  -- Но как же ваша честь? - потрясенно спросил Леопольд. - Вы такой же аристократ, как и мы.
  -- Видите ли, monseigneur, - Жанно встал с кресла и, пошатываясь, подошел к нему, - Скажу вам откровенно - нравится вам то, или нет, но я лишен многих предрассудков, которые нынче популярны. Например, не вижу связи между волей слепой Фортуны и аристократической честью. Что касается моего происхождения, если вы были в Петербурге, то должны знать...
   Болезнь сделала его чересчур болтливым и откровенным - только сейчас он это почувствовал в полной мере. И замолчал. Леопольд никаких слухов, компроментирующих происхождение Жанно, не помнил. Только что-то о его сестре говорили и о ее связи покойном князе Петре Долгоруковом. Но там была какая-то пустая интрига, которых на сезон - десяток и которая ничем скандальным не закончилась.
  -- Пустое, - поправился он. - Одним словом, я вам не ровня. Долг я прощаю. Но в обмен на вашу с Его Высочеством дружбу и расположение. Могу ли я ими пользоваться?
  -- О, конечно, - улыбнулся Лео, сделавшись совсем красавчиком. - Надеюсь вас увидеть еще раз...
   Они распрощались. После его ухода Левенштерн сказал своей любовнице:
  -- Выпросила-таки...
  -- А ты хотел с них три шкуры содрать, да? - зло откликнулась Бланш. - Нет, лежал бы ты в кровати, я бы с ним уладила дела в два раза быстрее.
  -- Знаем мы, как ты бы улаживала... Ты смотрела на него так, словно хочешь его съесть, - откликнулся Жанно.
  -- Когда ты болеешь, ты невыносим! - воскликнула Бланш, вскакивая с места.
  -- Ладно. Плохо обижать сирот, сам таким был, - вздохнул Жанно. "И таким останусь. Когда все кончится", - добавил он про себя.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"