Аннотация: И да! Не ищите сферу Дайсона. Ее нет. Они просто перешли на другой носитель. Возможно, плазменный. Это для нас Дуб Дубыч предел мечтаний. Пока.
Чтоб только профессура не узнала. За такие штуки забьют смычками как мамонта. (Наколки на грифе)
Фобос - это будет промежуточный корабль, на котором мы доберемся до пояса астероидов. Поясов. До главного пояса, который между Марсом и Юпитером. И до пояса Койпера, за орбитой Нептуна. И до облака Оорта... И вот там, в одном из этих поясов, мы и станем лепить корабль для полета к Альфе.
А после всего, на ласковой Альтгее, Секундтерре, они смогут создать себе белковые тела и переселиться в них. Правда, я сомневаюсь, что они захотят. Впрочем, мне какое дело? Это им решать. Если, конечно, я не полечу с ними. Тогда решать - мне.
-==-
Где расположено хранилище? На Земле? Или в пределах Солнечной Системы? Или в пределах Млечного пути? Если Земля погибнет, то хранилище погибнет тоже? Или нет? Я не знаю. Попы? О-о, уж они-то знают. Хранилище разделено на две части. Плохие парни жарятся в гиене, а хорошие веселятся на небе. Все. Что вам еще непонятно? И ваще - Земля плоская, а Солнце вокруг нее быстроподвижно. Заровавель сказал. И баста.
Полет к Альфе - это рейс в один конец. Они уже не вернутся. Они так и будут мотаться по пространству на Сократе, пока не найдут или не создадут подходящую планету. Ничего страшного, на Сократе жить можно.
Конечно, это новая раса. Кто полетит к Альфе? Должны быть нормальные люди. Мне не нужен на борту умник, который будет меня и на ё, и на я. Вместо того, чтобы заниматься делом, мы будем вынуждены заниматься ерундой. Междоусобицами всякими. Я этого умника просто выстрелю в открытый космос. И пусть летит куда хочет и делает там что хочет. А нам на корабле такой не нужен. Маленькая репрессия легко может отвратить большую гражданскую войну... Значит, будет отбор, чтобы умники не попали в состав экипажа. А если численность экипажа хотя бы миллион душ, то отбор будет сопряжен с немалыми трудностями.
Есть особая категория сверхумной сволочи - они гордятся, что могут доказать все, что угодно, а потом наоборот и снова обратно. Они вообще не могут считаться людьми, потому что они утрачивают ощущение добра и зла, а это единственное, что отличает людей от зверей. Ни один из них не должен попасть на корабль Сократ. И проверять нужно не каждую личность, а душу. Личность может быть вполне нормальной и даже симпатичной, но в душе это сверхумная сволочь. Прочь!
7 тысяч астероидов
transtulit salutem
transtulit,
est duorum facies едина во двух лицах
Как мы были обезьянами
Плевать на миллиарды галактик! До соседней звезды бы добраться!
Бирюкова: Человек не приспособлен жить на орбите. Уже месяц я смотрю на Ютубе репортажи с орбиты разных лет. Ужастики. Милые улыбочки и привет ручкой все это гут, но я вижу то, что за этим. Пожары. Нестыковки. Пробоины. Отказы. Когда до полного кирдыка оставалось то ли минута, то ли две, то ли аж целых три. И - гибель людей тоже.
Для жизни в воде нужны плавники, ласты, хвост... Природа-мама позаботилась.
Для жизни в воздухе нужны крылья.
Чтобы рыться в земле - рыло.
А вы в космос на двух ногах?!!
Робяты, вы сдурели!
Вы всерьез надеетесь жить в космосе в том же самом теле, в котором вы живете на Ласковой Земле?!!
Робяты, не выйдет!
На орбите не нужен кишечник. А значит все эти безумные запасы жратвы и воды не нужны тоже. А значит, не нужен и ваш изумительный космический сортир, чудо анжанерной мысли..
Легкие тоже не нужны. И запасы кислорода.
Не нужно сердце.
И почки. И печень.
И даже то, что у вас под хвостами, не нужно тоже.
- Даша!!! А что же нужно?!!
Бирюкова: Мозги. И руки. Четыре руки. И, желательно, пятая рука, сиречь хвост. И только в этом случае вы и до Марса доберетесь. И до Альфы Центавра. Фа-си-до-ля.
- Даша!!! Это невозможно!
Бирюкова: Ничего не знаю. Я сказала. А вы теперь думайте.
- Над чем?!!
Бирюкова: Над новым способом существования разума. Человеческого разума.
И да! Не ищите сферу Дайсона. Ее нет. Они просто перешли на другой носитель. Возможно, плазменный. Это для нас Дуб Дубыч предел мечтаний. Пока.
Ни одно материальное тело не сможет войти в черную дыру и выйти с обратной стороны через белую. Оно развалится не то что на атомы, а вообще неизвестно на что. Но сможет информация. Двоичный код. А значит, создать на другой стороне то, что было задумано. Человеческий разум? Да запросто! И дать информацию обратно.
-==-
Меня туда отправили по той простой причине, что Петруха Пролетарцев вышел наружу и там его слегка сдавило между двух железяк. Открутили они там гайки, и железяка пошла не туда, куда хотели, а на Петруху. Голову Петруха успел убрать и встретил врага грудью. Грудь хрустнула... Как это получилось, и кто именно у них там ловил ворон - не мое дело; возможно, сам Петруха... Он получил торакальную травму, причем изрядную. Немножко раздавило грудь. Захрустело и затрещало так, что видео было страшно смотреть. Ну, ребята затащили его обратно, и он даже пришел в сознание, но внутри у него кровило, он кашлял и харкался красным и надежды на то, что он вот так вот просто отлежится, не было никакой. Он умирал. И на Землю его отправлять было нельзя, потому что от перегрузок точно помрет. Он даже посадку на Луну выдержать бы не смог - этот вариант рассматривался и был отвергнут. Ему жить оставалось несколько часов. Надо было залезть Петрухе вовнутрь и остановить кровотечение. Ну и еще там кое-что привести слегка в приемлемое состояние. Они там такого не могли, хотя оборудование в лазарете у них имелось. А вот я - мог. Я соображаю в торакальной хирургии, и дежурил по отделению в тот момент именно я. И по санавиации. И по санкосмосу тоже. И оно закрутилось и завертелось, как обычно оно и бывает. Бежать по больничному двору к самолету галопом необходимости никакой не было, выиграем десять секунд... но мы все равно бежали. Скачками. Но без чемоданов-саквояжей-укладок. С которыми обычно бегают бригады скорой. Зачем? На борту реанимационный блок. Это операционная, по сути. Мы сердце поменять можем. Или голову (если от бога досталась дурная). Чтоб только рук хватило... А впереди бежал экипаж санитарного Антона, командир и второй пилот. А позади всех нас бежал, дожевывая бутерброд, толстый бортмеханик, и старался догнать, потому что улететь вполне могли и без него; но он хорошо бегал и на борт заскочил первым. И они начали запуск двигателя. Защелкали тумблеры, внутри загудел электромотор, и стала раскручиваться где-то там какая-то ихняя железяка...
Лететь было близко, на гору Пастухова; там, не очень далеко от обсерватории имеется футбольное поле, а нашему легендарному Антону для взлета-посадки достаточно и волейбольной площадки. Ничего лучшего человечество пока еще не придумало. Это не аэроплан, это чудо. Без перьев, но с оперением. И с крыльями. Новый движок, турбовинтовой, остроносый, фюзеляж из композитов и все остальное, нижние крылья с винглетами, смыкающимися с верхними крыльями - очень остроумное решение, очень! И никаких расчалок! И он по прежнему в строю. Желто-красный санитарный красавчик. Обожаю этот самолет. Я прыгал с такого, примерно, со старичка, когда был студентом...
Лететь где-то минут 25 - 30. За это время я общался с бортом на орбите, беседовал с Петрухой, осматривал его повреждения и всю ту лабораторию, которую они там смогли своими силами с Петрухи снять. В общем и целом ничего смертельного и я успокоился. Травматического шока не было. Ушиба сердца не было. С позвоночником тоже обошлось. Ребра поломало, да, но ведь не вдребезги, бывает и хуже, гораздо... Голова, живот, кости таза, руки-ноги - не пострадали.
- Спокойно, Петруха,- сказал я.- Жить будешь. Я у тебя буду через час.
- Вас понял,- сказал Петруха.
По стенкам салона-реанимации поползли солнечные зайцы, а потом в иллюминатор Антона вплыл Эльбрус-красавец, да так и остался. На котором я так и не побывал. Ну, на вершине, в смысле. Был только на Приюте 11. Вершина - ну ее. С меня хватило вершины Бештау - там силы заканчиваются, где начинается лысая часть горы, и дальше ты бредешь на одном только упрямстве и думаешь - ща тупо лягу и спокойненько так помру! И это без рюкзака и без нехватки кислорода. Вон она - вершина Бештау, под нами.
- Красиво, млин,- сказала Дашка.- В каких краях живем!
- Еще бы,- сказал я.
И еще я им сказал, командиру корабля:
- Готовьте операционную. Наведите чистоту и порядок. Почистите пылесосом стенки, пол и потолок. Протрите дезинфицирующим раствором. Если у вас там хранится какое-то барахло - убрать. И обезьянку готовьте.
- Есть готовить операционную и обезьянку,- ответил командир.
Обезьянка была рядом, свисала с потолка вниз головой, уцепившись за что-то там хвостом и придерживаясь за пульт одной лапой. Ну, рукой. У нее руки как у нас, все четыре. Такими руками на скрипке играть можно. Но она была такая страшная... Лицо у нее было... У меня появилось дурацкое желание скорчить ей рожу, но я удержался. А хвост был просто омерзительным. Тонкий, длинный, чешуйчатый крысиный хвост. Но очень сильный. По прочности это стальной трос, только управляемый. Если обезьяна зацепится этим хвостом за скобу, обезьяну девять человек не оторвут. Или вместе со скобой... А если хвост сделает несколько витков вокруг двух деталей, то даже подъемный кран не сможет эти детали разделить - очень ценное качество для орбитальных монтажников. Хвосты поначалу делали пушистыми и красивыми, но пух не выдерживал, облезал и вид хвоста становился столь гадостным, что конструкторская мысль сдалась и окончательно склонилась к крысиному варианту. Была также идея заменить хвост рукой. И заменили. Технически это был удачный вариант, но вид растущей из обезьяньей жопы руки вызывал настолько ироничное отношение, что от идеи отказались. Особенно возмущались те, которым пришлось побывать в шкуре рукожопа (и, что самое обидное, это дало возможность называть рукожопами всех обезьян вообще, даже у которых не было пятой руки)... Уж лучше крысиный хвост. Тем более, что он намного проще и прочнее. Брадатый Черномор грозился всех удавить бородою - так это он вряд ли. Тогда как обезьяна могла своим хвостом совершить означенное деяние без каких бы то ни было проблем.
- Ты кто? - спросил я.
- Иван Антонович,- сказала обезьянка, не раскрывая рта.
- Меня интересует какими работами ты занимаешься. А вдруг сантехника или канализация там какая-то... унитазы все эти. Чистые ли у тебя руки. А вдруг тебя надо в автоклав?
- Не надо меня в автоклав. У меня чистые руки. Я занимаюсь бортовым телескопом.
- За борт выходил?
- Да я постоянно за бортом и болтаюсь! Но там чисто.
- Хорошо, Иван Антонович. Тогда просто пойди и прими душ. Шампуня не жалей. И хорошо просушись. Предстоит полостная операция. Асептика-антисептика вся эта...
- Уже иду,- сказал Иван Антонович.- Сколько у меня времени?
- Час,- сказал я. - Даже меньше. Мы уже на подлете. После душа ни к чему уже не прикасайся и ничем не занимайся. Сядь в свой шкафчик и замри.
- Шкафчик... У меня своя ячейка в пенале. Как у всех.
- Ну не придирайся.
- Ладно.
- И, в общем, можешь сразу отправляться домой. Ты откуда, кстати?
- Из Лыткарино.
- Вот и возвращайся. Привет стекловарам!
- Это надолго?
- Неделя, минимум. Или месяц.
- Пля! У меня эксперимент уже запущен!
- Кирдык твоему эксперименту. Так в отчете и напиши.
- Но как же?!!
- А если Петруха помрет?.. Уходи, короче.
- Год р-работы псу под хвост!
- Уходи.
- Пл-ля! Хотя бы стекло на телескопе протереть! Я сегодня там был, решил - не горит! Завтра протру!.. Видно ни хрена не будет!
- Уходи.
И в кадре крупно была голова обезьяны вверх ногами. Обычная голова орангутанга. Рыжего. Маленького, ростом 650 мм - как полноразмерная мензура гитары. Или орангутана, до сих пор не знаю как правильно. Чуть не подрался я из-за этого однажды с одним логофилом. На Луне это было. Он тоже был обезьяной, но другого типа, для работы в каменоломнях, здоровый как горилла. И тупой. Им мозг вставляется по минимуму. Их, по идее, вообще бы к людям не пускать.
- Док, дай хотя бы два часа. Я вылезу и протру.
- Нету у меня двух часов! Командир! Проследите, чтобы он немедленно ушел!
- Щас я его в-вот этими вот р-руками...
Дашка хихикнула; она сидела в сторонке и в кадр не лезла, но за обменом следила.
- Это он зря. Обезьяна сильнее его в девять раз. Это она его... в бараний рог свернет. А потом еще и узлом завяжет. Не злите обезьяну!
А прекрасный серебристый купол БТА-обсерватории был уже под крылом, и наш командир готовился к посадке. А в сторонке от купола, на границе лысой части горы и леса, я нашел взглядом трансляционную станцию. Здание небольшое, одноэтажное, длинное, казарменного типа, и всю эту кухню вполне можно было разместить и на нашем больничном дворе - надо будет поднять эту тему на пятиминутке. Или не надо?.. Они ж, типа, и без меня сами все знают...
- Вас ждать? - спросил командир нашего аэроплана уже после приземления.
- Нет, ребята,- сказал я. - Смело можете улетать. Даже движок не глушите. Это минимум на неделю. Я ведь за ним еще и присматривать останусь.
- Юрсаныч,- сказал командир...
Я видел его насквозь. Это Архыз. Наверху поляна песен и там как раз начинается бардфестиваль. А они романтики, все трое, а в чулане у них гитара, семиструнка мастеровой работы, и они все играют. И палатка у них в чулане тоже лежит. Они ноты знают! Ну, может и не все трое, но командир - точно.
- Коля,- сказал я,- ты уже лысый! У тебя брюхо уже. Маэстро! И твои приятели тоже. Не выдумывайте!
- Только три дня, Юрсаныч! Все по уставу! Пока вы тут осмотритесь! Вернее - там!
- Коля,- сказал я,- я уже достаточно осмотрелся. Там не насморк. Возвращайся в больницу. Закон подлости никто не отменял, кому-то ногу оторвет, а вы в Архызе прохлаждаетесь! И выпитые фляги! Прикинь! Ты только прикинь!
Коля, лысый воздушный бродяга из санавиации, набрал в грудь воздуху, чтобы спорить дальше, но я ему не дал:
- Ши пьяная мына не держит штурвал! Все! Разговор окончен.
- Зверь ты, Юрсаныч,- сказал на прощание командир.
И мы с Дашкой спустились по ступеньке из самолета на траву; у Дашки в руке уже был черный чехол со скрипкой, а за спиной черный рюкзачишко - там ноут, косметичка, смена белья и всякие бапские причиндалы. А у меня барсетка через плечо и все. Нас слегка рвануло потоком от винта - таким образом дядя Коля выражал свое возмущение - могу сбавить обороты, но ради такого гада как ты не стану. Дашку только жалко, а то бы ты у меня счас ваще как перекати-поле!.. Вот с кем мне приходится работать.
- Ши шлепнулся Штепан,- пела Дашка, шагая по траве,- ши шлепнулся Штепан в Орхеевский лес!
Ах, какой здесь воздух! На горе Пастухова!.. Я каждый раз в диком восхищении!
А тут прохладно. Был май, самое начало, но на горе Пастухова сейчас апрель - у них высота 2070 - это где постройки; а верхушка горы и вовсе 2700 и даже с хвостиком. Ну-у, хвостик величиной 33 метра... Дашка застегнула молнию на своей клетчатой куртке и надвинула капюшон. А я только поежился. И, строго говоря, место это называется Семиродники, но об этом мало кто вспоминает - гора Пастухова и все тут.
- У них там одна обезьянка? - спросила Дашка.
А дядя Коля медленно и злобно порулил на край стадиона. Мог бы прямо с места взлететь, поля хватало. Не-е-е-ет! Я порулю на кра-а-ай! Потом я разверну-у-усь...
- Похоже, что одна. Я не спрашивал. Я видел только одну. Если б было две, они бы сами давно бы сказали. Одна. Каждому кораблю штатно полагается только одна обезьяна.
- А жаль,- сказала Дашка.
- И мне жаль. Ты бы мне очень, очень пригодилась. А так все придется самому.
- Ну, так у вас же будет четыре руки! Справитесь.
- И еще хвост. И челюстной зажим. Справлюсь. Пля, у обезьянки должно быть шесть рук, а не четыре!
(Такие обезьянки уже есть, но в серию пока что не пошли. Кроме всего прочего, очень усложнилось обучение. Четыре конечности - не привыкать; хвост не в счет. Но когда их у тебя шесть, то начинаешь путаться.)
- Целая неделя,..- сказала Дашка.- А я чем буду заниматься тут целую неделю? Может, вернуться в больницу? Пока они не улетели.
А дядя Коля тем временем начал разворот носом против ветра. Если Дашка, размахивая скрипкой и рукой, побежит к нему, он остановится и ее заберет.
- Не выдумывай,- сказал я. - Мы - бригада. Иди знай что там будет и как. А вдруг вторая обезьяна понадобится позарез? Они тогда просто перебросят ее с ближайшего корабля. Гуляй тут пока. Поднимись к Лику. Прогуляйся по монастырю. Искупайся в Зеленчуке. Только чтоб не унесло...
- Ага, спасибо! Там вода ледяная! И им остаться вы не разрешили!
Дашка злилась. Она со своей скрипкой прекрасно спелась, сыгралась и снюхалась с этими старыми лысыми дядьками. Она для них как дочка! Она тоже романтик. Человек искусства, которого судьба закинула в медицину. И ее скрипка лежала в чулане рядом с их семистрункой. И не абы какая у них семиструнка, а хорошая. Мастеровая. И струны на ней - нейлоновые. У них ансамбль. Дашка ведет мелодию, а семиструнка ее сопровождает. Или иначе как-то изощряются. И вокруг их палатки собралась бы половина поляны песен, это с гарантией. Костер, искры... а мне самому, вы думаете, не хотелось бы?
Антон заревел и рванулся вперед. Когда он, уже оторвав хвост, проходил мимо нас, мы видели дядю Колю в кабине и он махал нам рукой. Или же он махал одной только Дашке - я не знаю. Мы стали махать ему в ответ. И я тоже махал.
Колеса оторвались, и наш двукрылый красавчик стал набирать высоту.
- И потом,- сказал я,- пока я буду там у них, мне приятно будет знать, что за моим телом здесь присматривает кто-то из своих. Чисто психологически.
За телом и так присмотр будет надлежащий, это понятно, это само собой разумеется. Для этого существует особая служба. Сохранения тела. Сonservationem corporis. Сultu corporis conservandi. K"rperbewahrung Service. Так что я не пропаду. Но все же.
- Чья белла коза, - спела Дашка,- на юрмане солит?
- Дашка - орангутан!,- сказал я, но она все равно продолжала злиться.
Тогда я присел на полусогнутых, чтобы руки почти касались земли, сделал выражение лица дебильным и сказал, пританцовывая и размахивая руками:
- У! У!
И она засмеялась.
- У вас классно получается!
Тут надо уточнить, что Дашка немножко похожа на обезьяну. И тоже рыжая.
2.
Дворик. Голубые ели. Скамейки. Клумба, но цветов пока нету. Чисто.
На станции нас уже ждали. Там был запах как в больнице с примесью еще чего-то. Космосом отдавало. В вестибюле, в самом центре, под плексовым колпаком, стоял орангутан мужеска полу, одна из самых-самых первых моделей. Музейный экспонат. Серии Д. Точнее, Д-1-8. Или Дуб Дубыч, как его называли по причине его весьма малых возможностей. И с пятой рукой.
Это раньше он считался чудом технической мысли, когда вкалывал за бортом по 12 часов в сутки; мог бы и больше, однако не выдержала команда на Земле... Но он был и сегодня боеспособен и его даже иногда использовали для тренировочных трансляций. И тогда он ходил по вестибюлю, мог выйти на улицу - но не дальше 30 шагов. Мог работать с пылесосом. Мог поливать клумбу... А сейчас он просто стоял и души в нем не было никакой. Мне захотелось дать ему в руку узловатую дубину - для полной гармонии...
И порядки были как больнице. Снимаешь с себя все, клизма, душ, больничная пижама. Потом идешь в трансляционную камеру - здесь твоя оболочка и будет храниться, пока не вернешься. У них там с десяток таких камер и почти в каждой кто-то уже лежал. Им скоро расширяться придется, однако... На жаргоне это называется - консервы. Спасибо, что не кадавры. Щас и я рядом лягу. В гробу. Ну, это тоже на жаргоне. Кресло, на которое укладывается тело, на жаргоне называется гроб.
Рядом с каждой транскамерой расположена гостевая, смежная, впритык. Это обычный гостиничный номер. Маленький, тесный, на одного человека. Кровать с тумбочкой, стул, кресло, столик с графином и двумя стаканами на блюдечках, холодильник, шкаф, сортир, совмещенный с душем. Пепельницы нет, курящие сюда не ходят. На стене монитор, метр по диагонали, под ним столик с Клавой и маленьким монитором, на 19 дюймов. Ничего лишнего. Трансляция иногда задерживается и тут приходится жить. И день, и два, и неделю... Как обычно. И вещи твои остаются здесь. Все. Будут тебя ждать. Никто не войдет и никто ничего не тронет... Но сейчас задержек быть не могло. В транскамере уже был расчет - три человека. Запускали аппаратуру. Переговаривались. Сейчас я к ним выйду.
- Побриться успею? - громко спросил я.
- Не успеете. Времени в обрез.
- А я по быстрому.
Это у меня суеверие такое - непременно побриться перед трансляцией. (И не только у меня; тут полно суеверных. Чтобы восстать из гроба.) Ну хотя бы просто скребануть бритвой по щекам. Когда лежишь в гробу, то борода у тебя продолжает расти и культи консерванди тебя бреют. И когда восстанешь из гроба, то вполне можешь обнаружить у себя на фейсе свежие порезы; брадобреи тут неискусные. А если ты заранее побрился и вернулся раньше, чем успел зарасти, то могут и не брить. У меня чеховская паршиво-интеллигентская бородка. С проседью уже...
И я стал перед зеркалом, открыл кран, намочил щеки теплой водой и быстренько поскреб бритвой. И справа и слева.
...Садишься в спецкресло - оно может изменять свою форму и потом тебя положат. И накроют. Переворачивать будут, чтоб пролежней не образовалось. И проч, там целая наука.
Тебя обступают, подключают всякие провода, на голову шлем... Меня это каждый раз нервирует, если честно. Одно дело, когда с пациентом на столе управляешься ты. И совсем другое, когда с тобой управляются... Ведь отправляешься ты не куда-нибудь, а на небо, не будем забывать...
Дашка сидела в сторонке, никому не мешала, и меня утешало, что хотя бы она здесь. Она тоже нервничала, вместе со мной. Как если бы ее саму готовили к трансляции. Она была в синих джинсах, потертых, но без дырок, в белых кроссовках с желтыми подошвами, и в красной клетчатой куртке с капюшоном; под курткой белая футболка. Рыжая. Она красавица, в общем-то. Замужем. У нее перстенек из золота, на безымянном, и колечком этим Дашка дорожит. У них прелестный киндер с редким именем - Август. И к нему сам собой приклеился позывной - Пиночет.
- Ты куда сейчас пойдешь? - спросил я.
- Наверное, к Лику. Да, точно, к Лику. И прочитаю Отче наш.
- Ага.
И тут главный транслятор, командир расчета, мне говорит:
- Ну, у нас все готово, Юрсаныч. Прощайтесь и закрывайте глаза.
- Пока, Дарья,- сказал я. - До встречи.
- До встречи, Юрий Александрович.
- Вечером на скрипке для меня сыграешь.
- Конечно, Юрий Александрович.
- Менуэт Боккерини.
- Конечно.
Она начинала с гитары, вообще-то. А потом вдруг внезапно подсела на скрипку. Там целая история...
И я скрестил на груди руки, нарочито трагическим жестом, и закрыл глаза.
Последнее, что я услышал - голос командира орбитального корабля:
На мониторе в трансляционной сейчас было его, командира, лицо, и я даже с закрытыми глазами видел - какое.
И ему ответил кто-то из расчета:
- Да идет он уже, идет!
И открыл я глаза уже на орбите.
Это можно сравнить с погружением в эфирный наркоз - если кто на себе пробовал. На душе становится хорошо и весело, и ты куда-то летишь. За пределы Солнечной системы. Потом отключаешься. Потом в обратном порядке - и уже можно глаза открыть. Первым делом ты видишь свои руки. Они уже не белые. Они покрыты искусственным плюшевым мехом и очень, очень длинные. Потом можешь и на свои ноги посмотреть. Это у тебя уже не ноги, а руки. Тоже очень длинные. Запросто можно такой рукой почесать у себя за ухом. И плюшевые. И ты пристегнут к маленькому такому креслицу и на тебя смотрят лица людей, с которыми ты пока еще не знаком. И одежды на тебе нет никакой. Зачем? Ты - плюшевая обезьянка. Маленький орангутан. 650 мм ростом.
Я пошевелил руками передними и задними, и еще хвостом. Подвигал головой и доложил командиру расчета, не раскрывая рта:
- Глаза открыл. Вижу. Руки и хвост слушаются. Голова двигается.
После чего я сказал присутствующим:
- Здравствуйте.
Они ответили.
- Сочините стишок,- сказал КР; это было тестовое задание, он проверял как у меня работает голова. Если я справлюсь, значит, все хорошо. Если нет - они начнут настраивать мое соображение.
- Мне б сидеть, притаившись, в больнице,
Предавшись пенсионным мечтам,
Но душа моя все-таки мчится
По орбитам, и по кораблям.
Стишок считается удачным тестом и применяется часто; в обезьяне ты лучше соображаешь, у нее мозги совершеннее, и если раньше ты стихов не сочинял, то в обезьяне можешь запросто. В состоянии трансляции, были уже примеры, специалисты иногда находили решение весьма заковыристых задач.
- Пока все нормально,- сказал КР.- Если потом что-то вылезет - подключитесь, и будем исправлять.
- Понял,- сказал я. - До связи.
Я расстегнул замки и воспарил в невесомости. Вниз головой как бы. Меня удерживал провод, подключенный к затылку. Меня поймали, и провод из разъема выдернули.
- Привет, док,- сказал командир; я его сразу узнал.- С прибытием. Мы вас заждались.
- Привет,- ответил я. И стал осматриваться по сторонам. Еще какие-то люди. Руководство.
Иллюминатор. В иллюминаторе - Земля. И фрагмент корабельной солнечной батареи.
- Мадагаскар, штоле? - спросил я.
- Мадагаскар,- ответили мне.
- Ну,- сказал я, - пошли к Петрухе. Спасать будем.
-==-
Петруха и в самом деле был плох. Гораздо хуже, чем когда я его видел еще в Антоне.
- Ой, болит, доктор,- сказал он голосом умирающего.- Пипец подошел. Вся грудь как чужая. Спасай.
Он был землисто бледен, еще и с желтизной какой-то. Губы синие. И нос синий. Покрыт потом. Дыхание поверхностное и частое, причем видно, что дышит еле-еле. И боится дышать - больно. Вены на шее вздуты, и на руках тоже, пульс очень частый и еле прощупывается. Пля, клапанный пневмоторакс присоединился. Пока мы там цацкались. Так я и знал.
Я постучал по его груди, по правой половине - как по барабану. Такой был звук. Межреберные промежутки дико расширенные.
Лазарет был очень маленьким. Меньше, чем наша реанимация в Антоне. Но это ничего. Работать все равно можно.
- Всем выйти из лазарета,- приказал я.
- У меня сертификат медбрата,- сказал командир.
- Оставайся. Крови не боишься?
- Не боюсь.
- Не ссы, Петруха, счас спасем. Мы вовремя успели. Командир, пока я буду готовить инструменты, раздень его. До пояса. Разрежь одежду на фик. Ножом. Или ножницами. Положи его на стол, на левый бок. И привяжи. Выполняй.
И он стал выполнять. Нормальный мужик. Хороший у них командир. С таким можно и в космос. Такой не станет хватать меня за руки и подавать идиотские советы. И в обморок падать не станет тоже. Ну, не должен, во всяком случае...
Петрухе нужно было делать пункцию плевральной полости. Срочно. Выпустить воздух, скопившися там, сдавивший сердце и здоровое легкое. Так сильно сдавивший, что Петруха и в самом деле мог склеить ласты. Сердце у него еле двигалось. Вот если, к примеру, горло пережать, так чтоб просвета почти не осталось... Этот пережим нужно устранить. Петрухе станет легче на глазах.
Я приготовил троакар (это страшная такая игла, толстая, с затычкой, инквизиции и гестапам всяким такой инструментарий и не снился), щедро намазал Петрухины ребра иодом и потом протер спиртом, и приставил троакар ко второму межреберью - командир даже не отвернулся. Пирамидальный трехгранный стилет.
Сча схватит меня за руки с криком "что вы делаете?!!". И начнет мне объяснять за гуманизьм и высокое призвание врача - было подобное в моей практике.
И я проткнул Петрухе грудь этим стилетом. По верхнему краю второго ребра. Даже без анестезии - он все равно сейчас боли не ощущал, не то того ему было. Чтоб не тратить зря ни одной драгоценной секунды.
Петька даже не охнул. Даже не поморщился.
Когда я вынул затычку (мандрен, если правильно), из тубуса троакара под давлением пошел воздух. Шипел и присвистывал. А Петрухе становилось легче. У нас на глазах. Это видно было, что легче. Давление на сердце уменьшалось и уменьшалось. Сердцу становилось все легче и легче. Петруха стал розоветь. Первыми порозовели губы. Потом нос.
- Ну че, Петруха? - спросил я. - Жить будешь?
- Буду,- сказал Петруха. Очень тихо сказал, но все равно уже не голосом умирающего.
А воздух продолжал выходить.
Так, главное сделано. Теперь можно осмотреться и спокойно подумать... Еще и ассистент у меня появился. Это не Дашка, но все равно это очень, очень хорошо.
- Вас как зовут? - спросил я.
- Евгений. Можно просто Женя. А если официально - Евгений Петрович Кратинов.
- Юрсаныч. Юрий Александрович Прокуроров. В Днепропетровске родился. Можно просто Юрий. Кандидат в доктора, между прочим. Я доцент кафедры ургентной трансляционной хирургии.
- Очень приятно, док. Вы появились у нас как нельзя более кстати.
- Значит, смотрите, Евгений, какой у нас дальнейший расклад. Петруха уже не помрет. Сейчас мы его слегка нормализуем, поддержим и укрепим. Кой-чего поколем и прокапаем. А когда он хотя бы слегка заулыбается, мы полезем к нему внутрь торокаскопом. Осмотрим полость плевры. Ваша помощь мне по прежнему нужна. Придержать, повернуть, поговорить с ним, успокоить. Когда отец-командир рядом, это здорово помогает. Он будет в сознании, это под местной анестезией. Если он вдруг возжелает врезать мне между глаз, такое случается, вы должны успеть его немножко перехватить. Мне-то плевать, а он пальцы может себе сломать - возись потом... Времени на все это уйдет много, кораблем пусть пока рулит старпом.
- Хорошо. Я могу пойти отдать кое-какие распоряжения?