В 1969 году я получил повестку из военкомата и сразу же отправился туда. Когда я открыл дверь и вошёл внутрь, меня встретил в фойе давно знакомый лейтенант с ярко-рыжими волосами и таким же лицом.
'Ну наконец-то, мы тебя уже заждались, все собрались', - сказал он. Не теряя времени, он сразу, с порога, начал объяснять, как вести себя в дороге и на чём добраться до места временного пребывания.
И вдруг, пристально посмотрев на меня, произнёс:
'Ты будешь главным'. После чего вручил мне папку с бумагами, сказав:
'Как доберётесь, передашь её тому, кто вас встретит'.
На подготовку всей группе дали сутки, после чего мы должны были отправиться к поезду на ж/д вокзал станции Асбест и проследовать до станции Егоршино.
Вечером, как и ожидалось, мы прибыли в пересыльный пункт нашего назначения.
Пешком мы дошли до временных казарм, которые находились неподалёку от места нашего прибытия, где нам и предстояло ожидать дальнейшей отправки.
И хотя на дворе было первое июня, погода стояла холодная. В казарменных бараках на окнах не было ни стёкол, ни дверей. Кое-где призывники, вероятно, в спешке, чтобы защититься от ветра, прибили к окнам старые куски фанеры.
А в то лето 1969 года погода была настолько холодной, что не было даже намёка на потепление и набухание почек на деревьях.
Когда мы с другом вошли в помещение барака, то увидели большие деревянные нары. Именно здесь нам предстояло провести время в ожидании тех, кто заберёт нас к месту назначения.
Прибывающие новые группы призывников бродили в поисках свободных мест на двухъярусных настилах. Многие из них были в состоянии алкогольного опьянения и едва держались на ногах.
Мы с товарищем нашли место на нижнем уровне нар, где и расположились.
К вечеру нас построили и привели в столовую.
Она была такой же унылой и непривлекательной, как и весь наш временный пункт приёма.
Еда, которую нам принесли, оказалась не очень вкусной и плохо усваивалась.
Суп был жидким и безвкусным, а хек - сухим и несвежим, как будто его успели протушить.
Но поскольку мы не знали, сколько времени нам придётся провести здесь, нам пришлось есть то, что дали.
Некоторые призывники, находясь в состоянии алкогольного опьянения, продолжали свободно перемещаться по территории собираясь в большие группы, громко кричали и вели себя довольно агрессивно по отношению к тем, кто был один или в меньшинстве..
Мы с товарищем сидели на свободных нарах и спокойно разговаривали о том, куда и когда нас могут отправить по назначению.
Внезапно к нам подбежал невысокий парень, который, судя по всему, был нетрезв.
Он громко крикнул: 'Деньги есть?' Я спокойно но жестоко ответил, денег нет, самим нужны.
Моментально скрывшись из виду и находясь на расстоянии, снова закричал: 'Сейчас я вернусь с пацанами, и мы с тобой разберемся', - и умчался прочь. Однако мы так и не дождались его возвращения.
Через какое то время после этого на соседних нарах началась суматоха. Приподнявшись, я увидел, что у одного из призывников случился приступ эпилепсии.
Люди, которые находились рядом, старались удержать его на боку, чтобы он не задохнулся от пены, выходящей изо рта.
Кто-то кричал: 'Не давайте ему ложиться на спину, чтобы язык не запал!'
Вскоре появились люди, которые знали, как действовать в этой ситуации. Сразу под руки они увели его с собой, и больше его никто не видел.
Возможно, его отправили домой.
Прошла ночь, утром мы самостоятельно отправились на завтрак в знакомую столовую, где нас снова ожидал скудный рацион: каша на воде и непонятная жидкость в стаканах, которая должна была изображать кофе.
Вернувшись во временную казарму, мы обнаружили там новых призывников прибывших из других районов Свердловской области.
И вот нашу группу, состоящую из ста пятидесяти человек, вывели на построение.
Кто-то из новобранцев громко объявил, что за нами приехали покупатели, с которыми мы отправимся в часть, где и будем проходить службу.
Услышав слово 'покупатели', я вдруг представил себя рабом из рассказа 'Хижина дядюшки Тома
И вот мы на плацу, где перед нами предстал человек в военной форме, который и был нашим покупателем.
Его зычный командный голос сразу всех взбодрил и расположил к себе, так как ждать оставалось немного и наконец-то решалась наша судьба.
И это был Иван Иваныч Сухоруков, старшина, под началом которого мне предстояло провести все два года службы.
После чего, пофамильно ознакомившись со всеми, кто стоял в строю, он спросил: 'У кого есть вопросы?'
И несколько человек вразнобой, кто громко, кто чуть слышно, спросили, куда нас повезут служить.
Широко улыбнувшись своим ртом с прокуренными большими зубами, он сказал: 'Я ждал этого вопроса'.
Ответ был незамедлительным и, как мне показалось, уже давно заученным: 'Мы отправимся туда, где круглый год светит солнце, растут яблоневые сады и кудрявятся виноградники.
И что нам всем сказочно повезло.
Но если кто-то будет нарушать дисциплину, а тем более бегать в перерывах за спиртным, его отправят на гауптвахту, а потом домой и под суд', - подытожил старшина.
Из нашей разномастной группы раздались нестройные возгласы 'ура!' и новые радостные крики. Кто-то снова спросил: 'А есть ли там море, далеко ли оно?' На это старшина, широко улыбнувшись, ответил: 'Да, там, куда я вас везу, целый океан, и он очень большой'.
Затем он снова скомандовал: 'Равняйсь, смирно, разговоры в строю прекратить!' - и под команду 'Шагом марш!'
Мы выдвинулись с территории временного пребывания на тот же железнодорожный вокзал, с которого прибыли откуда снова отправились к поезду, который направлялся в Свердловск (ныне Екатеринбург).
По прибытии на железнодорожный вокзал, нас встретили три автобуса которые довольно быстро доставили нас до аэропорта Кольцово, где уже ждал самолёт.
Оказавшись в салоне ТУ-134, нас сразу предупредили: группами по салону не разгуливать и вести себя тихо, многие из нас, включая меня, летели на самолёте впервые.
Первый маршрут лежал до Братска, где, сделав дозаправку, снова продолжили путь в сторону Хабаровска.
Там нам пришлось выйти из самолёта и ждать нового рейса.
Однако, куда он нас должен был доставить, мы пока не знали.
Прилетев в Хабаровск, мы вышли на перрон и вскоре снова оказались в салоне самолёта ТУ-134.
Стюардесса объявила, что наш маршрут лежит в Магадан.
Даже самые наивные парни из уральских деревень начали понимать, что обещанные старшиной виноградники и яблони - это лишь иллюзия.
Однако многие из них продолжали утверждать, что мы направляемся в тёплую страну через Магадан но кто то всё ещё продолжали настаивать на том, что мы направляемся в тёплую страну через Магадан.
А вопросы: куда летим? Старшина Сухоруков вновь повторял одну и ту же мантру: океан, тепло и фрукты, но делаем небольшой крюк через Хабаровск, чтобы ввести в заблуждение наших врагов, которые пристально следят за нами и нашими вооружёнными силами.
Когда мы приземлились в Магадане, нам сообщили, что до нашей части осталось совсем немного надо всего лишь пересесть в другой самолёт Ту-134, и мы будем на месте.
Однако было видно, что любознательность многих призывников куда-то уже исчезла и те кто был до этого пьян, уже давно протрезвели и притихли.
И лишь шуршали пакетами, выданными стюардессой, и издавали блевотные звуки.
Похмелье вылезало наружу вместе с закуской от домашнего застолья, и никто из них уже не смог бы вылечиться с помощью рюмки, как бы не хотел.
Да и старшина Сухоруков стал намного жёстче обращаться с теми, кто пытался задавать лишние вопросы.
И вот мы снова в полете, держим курс на Анадырь, что за город, никто даже не знал, в том числе и я.
Кто-то шептался, кто-то спал, а у меня от долгого полёта с небольшими перерывами и пересадками сильно затекли ноги, и порой я их даже не чувствовал.
Приходилось вставать и ходить, чтобы размяться. Иногда я выглядывал в иллюминатор и видел унылый пейзаж с острыми скальными вершинами.
Наконец объявили посадку в Анадырском аэропорту. На перроне нас снова построили. Отсюда были видны небольшие сопки, покрытые снежными шапками, и дул холодный ветерок.
Старшина, построив нас, внезапно и довольно резко закричал на кого-то в строю.
Я понял, что шутки и воспоминания о виноградниках и тёплом море закончились, и он не хотел выслушивать обвинения в свой адрес.
'Отставить разговоры!' - закричал он снова. 'Сейчас, - сказал старшина, - мы отправимся к месту назначения вашей службы'.
Быстро построив нас он объявил: 'Сейчас мы строем отправимся в баню, затем в столовую, а после всех процедур вернёмся в роту тут же скомандовав: 'Равняйсь, смирно!' - мы весь наш пёстрый строй побрёл в баню.
По пути в баню мы обратили внимание на казармы на крыльце которых и рядом группами стояли солдаты-срочники.
Их форма отличалась разнообразием: кто-то носил грязную и замасленную одежду, а у кого-то бляхи от ремней свисали ниже прорехи на солдатских брюках.
Они больше напоминали махновцев или слесарей, чем военных.
В этой куче я с первых минут не разглядел ни одного похожего на солдата Ваню Бровкина.
Кто-то из них кричал нам: 'Ну, салаги, держитесь, будем на вас пахать!'
Однако наш неровный строй, не произнося ни слова, прошёл мимо и направился прямиком к бане, где нас встретил молодой сержант, недавно прибывший из учебки, и солдаты-каптерщики, которые были даны ему в помощь суетясь, занимались тем, что помогали нам подсказывая, куда следует идти и что делать.
Первым делом мы заняли очередь на стрижку перед мытьём.
После стрижки выдали мыло, но почему-то без мочалок, и, отправившись в моечную, я вдруг увидел среди тех, кто был рядом, новобранца, который выглядел старше меня, а на его ногах были наколки в виде цепей.
Позже я узнал, что среди нас было несколько человек с судимостью.
Большинство же просто имели приводы в милицию или состояли на учёте, как и я.
До армии я сам попадал в милицию за драку и получил десять суток ареста.
Помню, как наш военком по фамилии Промах, грубый и заносчивый украинец с Западной Украины, обращался с молодыми призывниками из России свысока и пытался их задеть.
Во время призывной комиссии он часто повышал голос не только на меня, но и на других ребят, как будто мы отправлялись не в армию, а в тюрьму. И лично мне он сказал: 'А ты поедешь к белым медведям'. Я подумал, что это шутка, но оказалось, что это было его решением.
В общем, сразу после бани в роту мы добирались мелкими группами, в роту, где нам предстояло провести месяц карантина.
Через некоторое время нас снова построили и повели в столовую. Это было длинное здание с лавками и столами.
По команде мы сели за столы по десять человек.
В тот момент мне показалось, что алюминиевая посуда не была тщательно вымыта: на ней остался жирный налёт. Я не рискнул есть из неё.
Прибыв в расположение роты, доел пирожки, которые мне заботливо собрала в дорогу мама.
Однако к утру я почувствовал сильный голод и съел всё, что было подано на завтрак, не разбирая, что именно находилось на тарелке и из какой посуды было подано.
И снова построение, и уже новые командиры объясняют нам, что можно делать, а что запрещено и вдруг я осознал, что сам себе я больше не принадлежу.
Командиры и старшие солдаты-срочники постоянно отдают нам приказы, и порой не понимаешь, кого из них слушать.
Иногда простой каптерщик, старший на полгода по службе, говорит одно, и тут же, куда-то убегая, приходит другой и снова нравоучения, но уже в другом порядке.
Если кто-то не понимает или не выполняет их, они могут подойти и грубо толкнуть или ударить солдата.
За короткое время карантина я узнал много новых слов и выражений.
Если кто-то не нравился или с чем-то не успел справиться, тут же говорили: 'Ты что такой борзый?'
Если нужно было что-то принести, приказывали: 'Быстро мухой!'
И многие бежали исполнять приказы.
В этот же день всем выдали солдатское обмундирование.
Отбой был в 22 часа, и я сразу же вырубился.
Но утром, соскочив как угорелый от команды 'подъём' и поняв, что я не дома, стал машинально повторять за теми, кто выполнял приказы.
В шесть утра дневальный орал во всю глотку одним голосом, а вслед ему тут же второй наипротивнейший голос, который уже командовал за первым.
В первый же день, сразу после утреннего подъёма, я услышал, как старшие по званию объявляли наряды вне очереди тем призывникам, которые допустили какие-либо нарушения.
После этого нас отправили на утреннюю зарядку.
Когда мы бежали по длинному коридору, в дверях стоял грузин с орлиным носом.
В одной руке он держал скрученный солдатский ремень.
Которым он бил тех, кто как ему казалось бежал недостаточно быстро и бил так сильно, что бежавший от неожиданности выгибался в обратную сторону.
Мне удалось быстро пройти этот рубеж, но я уже тогда осознал, что очередь может дойти и до меня.
Конечно, мне неприятно было думать об этом, но уже в тот момент я понял, что не позволю никому унижать себя, а тем более бить.
Я был морально готов к таким ситуациям и знал, как действовать в подобных обстоятельствах.
Прежде чем пойти в армию, я уже прошёл свои уличные 'хулиганские университеты' и мог постоять за себя.
В какой-то момент своей жизни я перестал рассчитывать на помощь других, даже более физически крепких ребят, которые, как мне казалось, могли бы меня защитить, заметив, что именно в нужный момент они меня подводили.
Хотя мне тогда и было всего девятнадцать лет, но я уже мог дать отпор многим местным хулиганам, которые в те времена действовали на наших улицах и разного рода подворотнях.
Некоторые из них носили с собой и ножи, но даже не успевали достать их, уже падали, но с кем-то из них мы впоследствии даже становились приятелями, потому что они начинали меня уважать.
Я не производил впечатление отъявленного хулигана: был худощав, с тонкой шеей и лёгким пушком на лице.
Это часто и сбивало с толку тех, кто решался обидеть меня.
Но когда они вдруг проглатывали передние зубы, я вновь оказывался в дежурной части милиции по заявлению тех кто хотел, но не сумел.
Конечно же, я пробовал алкоголь, чтобы не отставать от друзей, но не могу сказать, что мне это понравилось.
Ни пиво, ни другие спиртные напитки не вызывали у меня положительных эмоций, а после них я чувствовал себя плохо.
Зато я всегда любил борьбу и турник да и при любой возможности старался колоть дрова.
У меня был сильный удар с правой, который я освоил, можно сказать, случайно, во время работы на авторемонтном заводе.
Но это было не самое важное. В какой-то момент я осознал, что в любой драке нельзя медлить, и самое большое препятствие на пути к победе - это трусость.
Когда мне было 17 лет, мать привела меня на завод, где я стал учеником слесаря.
Меня поставили на конвейер по сборке двигателей ГАЗ-51.
Где я проводил всю смену, стоя на конвейере и работая ключом шпильковертом для выворачивания шпилек из блока *************двигателя. Мой боковой удар стал для меня настоящей палочкой-выручалочкой.Мой боковой удар стал для меня настоящим спасением. Иногда те, кто хотел меня ударить, засыпали на месте, а я успевал нанести ещё один или даже два удара, и противник скручивался в штопор прямо на месте. Находясь в условиях карантина, с самого начала я обратил внимание на то, как некоторые из наших новобранцев по службе пытались установить своё влияние между собой и как-то утвердиться. Иногда доходило до крупных конфликтов, которые, хотя и напоминали петушиные бои, но могли привести и к серьёзным последствиям.Особенно мне запомнился один из новобранцев, по фамилии Макаров. И вот что меня больше всего поразило: несмотря на русскую фамилию, у него были мелкие кудряшки, и он был больше похож на армянина. Его поведение было вызывающим, иногда он провоцировал людей на конфликты. И если кто-то ему отвечал, не испугавшись его, он хватал то, что попадало под руку, за стул или другой предмет, и многие пасовали и отступали.Я же с ним пока не пересекался, да и с другими новобранцами, а больше находился со своим земляком, с которым сюда и попали служить.
В начале службы, как и многие другие новобранцы, я очень тосковал по дому. Мне казалось, что два года - это огромный срок. Однако я понимал, что должен привыкнуть к армейской жизни и стать частью коллектива.Прошла всего неделя, и командир построил нас и спросил, кто готов оформить стенгазету.
Мой друг Иван Березовский, с которым мы вместе приехали сюда, вызвался помочь. Я решил поддержать его, чтобы не оставаться в стороне от происходящего.
Собрав всё необходимое для работы, мы удобно, как нам казалось, устроились в ленинской комнате и приступили к работе. Иван занимался работой, а я сидел рядом, понимая, что он справится лучше меня. Поэтому я просто болтал с другом, наблюдая за солдатами, которые убирались в казарме. Они носили ведра с водой, держали в руках тряпки и выполняли наряды вне очереди за какие-то провинности.Но почему-то мне показалось, что они были в замешательстве и одновременно напуганы.
Внезапно я услышал голос с сильным кавказским акцентом. В этот момент в комнату вошёл Рухадзе, и я сразу осознал, почему молодые призывники испытывали страх.
Рухадзе то забегал в комнату, где находились мы с другом, то снова выходил в коридор, где работали нарядчики, и громко давал им какие-то указания. В очередной раз стремительно войдя в комнату, он с лёгкостью запрыгнул на гладильный стол, устроился на нём поудобнее, достал из пачки папиросу 'Беломорканал', с наслаждением закурил и, глубоко затянувшись, стал внимательно изучать нас с другом.
Я сидел на табурете напротив него и не мог отвести взгляд. В тот момент он напоминал мне пирата из фильмов - не хватало только повязки на глазу и ножа за поясом. Чёрный цвет кожи, горбатый нос, белки глаз с синевой и чёрные зрачки.Его внешний вид показался мне необычным. По крайней мере, у себя на Урале я никогда раньше не видел таких людей. Он сидел на гладильном столе, курил папиросу и, играя, подкидывал коробок спичек. Его гимнастёрка плотно облегала мускулистое тело, а голенища сапог плотно прилегали к икрам ног. Внезапно, бросив на меня свой пронзительный взгляд чёрных глаз, он резко спросил: 'А ты тут что сидишь?'На что я спокойно ответил, что нам дали задание подготовить стенгазету, а наряд вне очереди я лично не получал. Однако он не дал мне договорить, резко оборвав и сразу же дав указание на своём ломаном русском языке: 'Как только нарисуешь, сразу моешь пол, понял?' На что я парировал: 'Мне наряд не давали, поэтому, как закончим данную работу, сразу пойду спать'.Мой ответ его буквально 'взорвал'. Он резко бросил мне в лицо коробок спичек и бросился ко мне.Я быстро пружинисто встал и нанёс боковой удар ему точно в челюсть. Пропустив его, он рванул к противоположной стене, и уже тут на его лице я увидел ужас и никакого высокомерия. Прижимаясь к стене, словно к горной скале, как настоящий кавказский джигит, он боком, раскинув широко руки и умело боком, словно по краю скалы, быстро скрылся в дверях, хотя я рассчитывал, что он будет со мной биться.Нарядчики, ставшие свидетелями этой ужасной сцены, впали в оцепенение, держа в руках тряпки.Мой друг Иван, не теряя самообладания, спокойно произнёс: 'Сейчас Рухадзе кого-нибудь приведёт'.Примерно через пять минут после случившегося появился боец с тряпкой в руках. Посмотрев на меня с испугом, как Пьеро из сказки 'Буратино', он с грустью в голосе произнёс: 'Тебя зовут'. Я спросил, кто зовёт, и он указал на дверь канцелярии, где находился командир роты. Войдя в коридор и показав мне на дверь, сам тут же стремительно исчез.Я подумал, что меня вызвал командир, но, открыв дверь кабинета, увидел, что за столом командира роты сидит Рухадзе.Он держался за левую сторону лица и, глядя на меня исподлобья, сверкая своими чёрными глазами, сказал: 'Я вашу маму еб@л'.На что я точно так же сказал, что я твою маму тоже, и не раз. 'Если ты настоящий мужик, давай один на один! Ты что, боксёр? что ли?' - неожиданно спросил. 'Да, боксер', - ответил я, хотя никогда не занимался этим видом спорта. Вдруг он снова обратился ко мне, уже спокойно и почти миролюбиво: 'Не рассказывай никому об этом, хорошо?' Я не стал ничего отвечать и ушёл. Однако тогда его просьба меня очень удивила.Но я догадывался, что если бы я рассказал об этом другим, это могло бы подорвать его авторитет в глазах его сослуживцев.После того случая, когда мы столкнулись, он перестал замечать меня. , Пока я был на карантине он не приходил к нам на зарядку. Когда же мы с утра бежали на стадион, его уже не было у входа. Так прошёл месяц. Хотя мы попали в автобат, всё это время нас активно тренировали на плацу. Сержант, прибывший из учебки, учил нас основам армейской жизни. Он был молод и стремился проявить себя с лучшей стороны. Однако было видно, что служба не приносит ему особого удовольствия. Дело в том, что он был всего на полгода старше нас, когда его призвали в армию. Из-за этого он не пользовался авторитетом у старших по призыву, и иногда доносились звуки оскорблений в его адрес.После месяца, проведённого на карантине, нам объявили, что мы будем проходить стажировку в разных ротах вместе со старослужащими, которые готовятся к увольнению в запас.
Когда я прибыл в другую роту, меня прикрепили к невысокому улыбчивому парню по фамилии Медведев. После вечерней проверки он сам подошёл ко мне, приобнял за плечо и предложил познакомиться.
Он спросил, как меня зовут, представился сам и, не выказывая высокомерия, предложил мне отправиться с ним на осмотр объектов завтра с самого утра.На следующий день мы отправились в автопарк, где находилась вся техника автобатальона. Мой знакомый подвёл меня к старой машине и сказал: 'Вот моя ласточка'. Это был старый самосвал марки ЗИЛ-ММЗ-585.
И сразу же предупредил, что аккумулятор уже не новый и для запуска двигателя придётся воспользоваться заводной ручкой.Так началась моя работа, и порою я был и стажёром, и стартером. Потому что кривую железную ручку, которую водители порой называли 'кривой стартер', приходилось крутить до армии, и мне это нравилось.Мой напарник Медведев был позитивным человеком, который одним своим появлением утром создавал хорошее настроение. Но самое главное - он был лишён высокомерия.
На следующий день он продемонстрировал мне, как следует держать заводную ручку, чтобы избежать травм пальцев в случае, если зажигание отрегулировано неправильно. На рабочих объектах он старался не глушить двигатель самосвала во время погрузки. Однако, если это всё же происходило, я был готов завести его в любой момент.И это у меня получалось просто отлично. Залезая обратно в кабину, он смеялся и говорил: 'Ну ты даёшь паря! Вроде с виду поджарый, а здорово ручку крутишь'.Однажды вечером ко мне подошёл старшина и сказал: 'Завтра тебе предоставят другой автомобиль. Ты должен будешь его восстановить, и после этого сможешь самостоятельно выезжать на линию'.На следующий день после завтрака в столовой наше отделение строем привели в гараж. Механик подвёл меня к моей "ласточке", которая стояла у забора. Её колёса словно вросли в землю, а глазницы фар смотрели на меня с какой-то грустью и укором, будто живые.Механик сразу предупредил, что машина неисправна.Сказав, что я сам должен понять, как мне исправить поломку, чтобы машина могла вернуться к работе на линии. Если что, обратись к старослужащим, сказал он, уходя восвояси, может, кто-то поможет советом, сказал он, прощаясь. Я растерялся от такой постановки вопроса и не знал, что делать.
Внезапно я услышал свист и увидел солдата, который лежал на левом боку на крыле своего самосвала, похожего на мой ЗИЛ. Его смуглое лицо, на котором читалось недовольство, было испачкано машинным маслом. В этот момент он напомнил мне 'Соловья-разбойника'.Лёжа на крыле самосвала у открытого капота, он пальцем поманил меня к себе. После нескольких секунд моего молчания он произнес очень грубым, приказным тоном: 'Ну что ты стоишь, иди сюда - я же тебя зову'. Подойдя ближе, я увидел, что он держит в руках отвертку и, как я понял, перемыкает ей контакты зарядки Бабины. Скорее всего, аккумулятор его самосвала тоже был неисправен, и машина не заводилась от электростартера. И вдруг он снова уже не попросил, а приказал мне крутить стартер его машины, на что я ответил: 'Хорошо, сейчас'. Однако, глядя на его лицо и слушая его тон, я уже осознавал, что в этой ситуации он считал себя главным и всё решал за меня. Но в то же время я понимал, что это не приведёт ни к чему хорошему.
В этот момент я неожиданно испытал удовольствие и решил подыграть ему, но чтобы не усугублять и без того назревающий конфликт в самом начале, я всё ещё наивно думал, что это лишь моё воображение.И взяв кривой стартер, который уже был установлен, и начал его вращать. Солдат, казалось, был полностью поглощён своей работой под капотом. Он то приставлял отвёртку к бабине, то убирал её, вглядываясь внутрь моторного отсека, словно в бездонную космическую глубину. На мои попытки оживить этот сломанный механизм он не обращал внимания.Однако это начало вызывать у меня раздражение, но я старался сдерживать свои чувства, говоря себе, что помогаю ему. Наивно предполагая, что заведём сначала его, а потом и мою машину, и станем друзьями, как с моим напарником Медведевым.Вскоре я почувствовал усталость и моральное истощение от монотонной работы, которая не приносила никаких результатов. Двигатель самосвала продолжал молчать, не подавая признаков жизни.Солдат, увидев, что я прекратил заниматься его распоряжением, снова начал кричать на меня: 'Ну что ты уставился, давай крути!' Его речь наполнилась ругательствами.Я же сохранял спокойствие и, что самое важное, уверенность в своих силах. Я был убеждён, что смогу постоять за себя в любой ситуации. Но всё же я решил предложить ему свой вариант: мы могли бы заводить машины по очереди - сначала его, а затем мою. 'Дай мне отвертку', - сказал я ему. - 'Сейчас моя очередь работать. Я замкну контакты, а ты покрутишь, а потом мы поменяемся местами. Не хочу работать один, я же не лошадь, ты тоже поработай'.Мои слова привели его в замешательство. Он спрыгнул с крыла машины и, схватив отвёртку, бросился на меня, возмущённый такой бесцеремонной рационализацией.Однако после моего бокового удара он сразу же упал и быстро отполз под машину. Позже мне рассказали, что это был Макшаков - боксёр из Москвы. Но тогда я даже не обратил внимания на его мастерство. После этого я сел в кабину стоявшего рядом грузовика и задумался о том, что же будет дальше. Как вдруг на подножке Зилка появилась чья-то наглая физиономия, которая через стекло кабины заорала на меня: 'Салага, быстро найди сигарету для дембеля Васи!'Я даже не успел понять, о какой сигарете идёт речь и какому Васе я должен её найти. Как он вдруг распахнул дверцу кабины, схватив меня за рукав, вытянул на землю. Не осознавая всей опасности, он продолжал отдавать мне указания на поиск сигареты и угрожать.Но после первых же ударов он уже визжал, как поросёнок, и пытался вырваться из моих рук, лёжа в грязной луже.Нанеся несколько ударов, я позволил ему сбежать, потому что в любой драке я не был кровожадным.Не успел я оглянуться, как ко мне подошла группа из шести человек, во главе с тем самым вторым мною побитым солдатом. Он был с изрядно помятым лицом. Подойдя ко мне на расстояние двух-трёх шагов, один, как я понял, самый авторитетный, спросил меня: 'Ты что такой борзый?' И, откинув свою голову с длинной кудрявой шевелюрой чуть на бочок и посмотрев на меня как на кусок дерьма, он снова спросил: 'Ты зачем нашего парня избил?' Однако с первых же минут я не обнаружил среди них стоящих соперников, способных противостоять мне один на один. Так как все прибывшие 'заступники' стояли и смотрели на этого кудрявого с чёрной шевелюрой, ожидая его решения.
Да нет, я не борзый, ответил я, но один на один с любым из вас готов хоть сейчас, а если кинетесь толпой, то буду решать по обстоятельствам.И тут один из них, с жиденькими светлыми волосиками, с длинной сутулой спиной, из-под гимнастёрки которой торчали худые лопатки, с головой, будто сжатой с двух сторон, словно у цыплёнка табака, зажаренного под прессом на сковородке, обратился к Боре: 'Ну давай, Боря'. Но Боря не спешил, и плоскоголовый снова стал настаивать: 'Ну ты что, Боря? Если что, мы поможем'.С Борей мне сразу всё стало ясно, глядя в его глаза, которые напомнили мне героя из мультфильма 'Волк и телёнок' (Папаня!!), которого утащил волк от коровы и сперва хотел его съесть, но потом покормил и, привыкнув к нему, полюбил его как родного сына и вырастил до взрослого быка. И у этого самого Бори взгляд был один в один, как у того бычка.
Плоскоголовый же провокатор, как я потом узнал, по фамилии Попков, тоже из Хабаровска, как и 'авторитет Боря хабаровский', повернувшись к избитому мной солдату, по-дружески произнёс: 'Ну что, Савел, начинай, мы же тут с тобой'.И тот, который только что вырывался у меня из рук, лёжа в грязной луже, сделал шаг в мою сторону. А я, отпрянув на полшага от всей этой группы, резко повернулся в его сторону и увидел в его глазах ужас. Он тут же с криком 'Да ну его на х-й!' и он снова отскочил от меня.Сразу было видно и понятно тем, кто пришёл разобраться со мной вместе с ним, что он уже получил хорошую 'прививку' и всё ещё помнит боль от моих кулаков на своём лице.И тут вдруг снова раздался крик: 'Макшаков, а тебя-то кто? Тоже он?' И этот крик исходил от плоскоголового Попкова, желающего избивать меня с помощью других людей.И вдруг я увидел, как из-под машины вылезает мой первый знакомый Макшаков, тот, который совсем недавно заставлял меня крутить свой кривой стартер, и о котором я даже успел подзабыть о его существовании.Да, тихо произнёс Макшаков, при этом не подходя близко к нашей группе. 'Ну не х-я себе!' - промычали они все хором. И тут, словно с горы, внезапно появился дембель Вася. Он громко, но как будто издалека спросил всю толпу: 'Ну что вы там застряли?'
А потом повторил ещё громче и уже в приказном тоне спросил: 'Савел, а где моя сигарета?'
Вася крикнул ему, плоскоголовый: 'Да тут один борзый избил наших двоих!'
Вася с расстояния метров тридцать, не подходя близко и стоя на ногах, которые были натурально круглым колесом, сам же дембель Вася был метр с шапкой, уже издалека изрёк, почти заорал:
'Передайте ему от меня, что этот салага будет пахать на полах до самого моего дембеля!' Затем, развернувшись медленно, укатился на своих ногах-колесах в даль.
Оставшись в одиночестве, все с недовольным видом, наклонив головы, пошли кучей своей дорогой. Я же направился к своей машине, с которой так и не успел поближе познакомиться, если не считать её грустных глаз.В обед нас всех строем повели в столовую. После обеда я снова вернулся в гараж, чтобы поработать над машиной. К сожалению, мне не смогли помочь, и мне пришлось ждать до вечера, когда нас снова поведут в столовую, а затем в роту.
Когда я вернулся в роту, ко мне подошёл сержант Саранцев. Он был старше меня на полтора года, сам родом из Саранска.
Зачем-то он снова повторил ту заезженную фразу: 'Ну ты чего такой борзый?' Но на этот раз я ничего не ответил. Я просто смотрел на него с маниакальным удовольствием и ждал, что он будет делать дальше. Однако он просто развернулся и ушёл.
Я обратил внимание на этого сержанта, как только мы прибыли в роту. Мужичек среднего роста и старше не только нас, но и своих сослуживцев, с которыми он был призван в том же году.
Я слышал, что он пытался уклониться от службы в армии, но всё же был призван. Он всегда относился ко всем солдатам с высокомерием, а ко мне - особенно с первых дней службы. Причина такого отношения была проста: он не мог выполнять те же упражнения на турнике, что и я.Этот сержант отличался от других своей красной кожей, которая распространялась от шеи до пят. По какой-то причине он носил тёмную офицерскую форму, которая идеально ему подходила. Однако его тонкие икры, обутые в сапоги, свободно болтались в голенищах, как пестики в церковных колоколах.Однако у него было слишком много амбиций, и он часто вмешивался в разговоры солдат, которые отдыхали в кругу своих товарищей. Его баритон с нравоучительными нотками был слышен из любого уголка казармы.Он провожал бойцов на работу в столовую и встречал их после смены. Кроме того, он постоянно дежурил в столовой.Но никто никогда не видел его с ключами от гаража или под машиной.Вскоре всем, кто находился в казарме, прозвучала команда 'Отбой'. Вся рота выстроилась в коридоре, чтобы провести перекличку перед сном. Перекличку проводил сверхсрочник старшина Полонец - высокий, строгий и требовательный офицер. Когда он появлялся, солдаты начали перешептываться и затихали. После переклички последовала команда выйти из строя нарядчикам, и несколько человек вышли вперёд.Ко мне подбежал сержант Саранцев и прошипел: 'А ты что стоишь - выходи из строя, у тебя тоже наряд!' Я спросил, за что, и он выпучив глаза: 'Как за что - за драку на производстве!' Я вышел и встал рядом с наказуемыми.Старшина Полонец начал опрашивать каждого по очереди, за что они получили наряды в не очередь. После каждого ответа он отправлял провинившегося к дежурному, чтобы тот определил ему работу. Когда дошла очередь до меня, я без колебаний ответил: 'За драку'. К моему удивлению, старшина сказал: 'Зайди ко мне в кабинет'.
В кабинете я рассказал, как всё было на самом деле, а не так, как утверждал сержант Саранцев. На вопросы старшины я объяснил, как мне сначала показалось, что я помогаю заводить машину, и как должен был найти сигарету для дембеля Васи. При этом добавив, что мой земляк с Урала Глухов Вова, к которому относился с уважением до этого случая, уже стирает трусы и носки в тазике кудлатому Боре хабаровскому.
Старшина Полонец, склонив голову над столом и задумчиво вертя в руках авторучку, выслушал мой рассказ, не произнося ни слова. Он приказал позвать сержанта Саранцева, который не заставил себя ждать и уже стоял за дверью, не совсем понимая, чем всё это может закончиться, ведь у сверхсрочника-старшины не могло быть любимчиков.Старшина приказал привести солдат, которых я побил. Когда они вошли, взглянув на них, он сказал, обращаясь ко мне: 'Это ты их так? Ну молодец!'. Затем, обращаясь к пострадавшим, он, улыбаясь, произнёс: 'Ну наконец-то нарвались! Не все хотят начинать службу с поиска сигарет, как это делали вы'.Затем он сказал сержанту: 'Всех троих на уборку! Распределите работу по разным местам, а то они опять дойдут до крайности! "И рассмеялся".Выйдя из кабинета, я подошёл к Саранцеву и спросил, какую работу мне следует выполнить. Однако я снова заметил на его лице недовольство из-за того, что всё пошло не по его плану. Когда я получил задание, то спросил, где Макшаков и Савелков. Сержант ответил, уже без какого-либо недовольства в мой адрес: 'А им не положено'.Постояв у ведра с тряпкой, я сказал сержанту: 'Нам дали наряд всем троим - один не буду мыть полы!' Сержант молча ушёл, а я, убрав ведро, тоже пошёл спать.Прошла где-то неделя, и на новом построении вечерней проверки старшина Полонец после команды 'Равняйсь смирно' громко сказал: 'Ефрейтор Давыдов выйти из строя!'
Весь строй завертел головами, ища того самого ефрейтора. Я тоже оглянулся по сторонам, так как до этого момента был рядовым. Старшина, взглянув на меня, произнес: 'Да, ты тот самый! Выходи вперед!' И перед строем он объявил, что назначает меня командиром отделения над девятью солдатами моего призыва, и передал мне список с фамилиями.На следующий день меня вызвал командир роты, капитан Шкодюк, известный среди солдат под прозвищем Мокша. Он провёл со мной беседу, в ходе которой попросил больше не применять силу и, в случае необходимости, сразу писать ему докладную.Через два дня ко мне подошёл солдат, на груди которого красовался комсомольский значок. Он представился Ивановым, секретарем комсомольской организации нашей роты, и пригласил меня в Ленинскую комнату. По пути он поинтересовался, состою ли я в комсомоле. Я ответил, что нет. Он достал лист бумаги и сказал, что мне, как командиру в звании ефрейтора, просто необходимо вступить в ряды комсомола. Я был полностью согласен с ним, и он продиктовал мне, как правильно написать заявление.Затем, сняв с плеча фотоаппарат, он предложил мне выйти на улицу к новому автомобилю ЗИЛ-555. Он попросил меня встать перед открытым капотом машины, стоя на подножке, и, опустив одну руку под капот, держаться другой за край капота и улыбаться в объектив фотоаппарата, не моргая.Я с радостью согласился на это его предложение. Вскоре моя фотография заняла достойное место на доске почёта, где крупными буквами было написано: 'Ефрейтор Давыдов В.В. перевыполняет план на 120%'. А ещё через несколько дней мне вручили значок ударника коммунистического труда и прикрепили на грудь комсомольский значок.После этого случая меня, как и сержанта Саранцева, стали назначать дежурным по роте. Я имел возможность поднимать роту на утренний подъём, вести личный состав строем на работу и в столовую. И за мелкие проступки меня уже не могли наказать внеочередными нарядами.Те, с кем у меня произошёл конфликт, при встрече со мной опускали глаза или меняли маршрут, увидев меня ещё издали. Некоторые из наших ребят подходили и спрашивали: 'Ты боксёр?' или 'Я понял, ты бил прямым'. Я не опровергал и не утверждал, а просто улыбался.Однажды, проходя мимо гаражей, я вновь увидел своего знакомого Вову Глухова который с увлечением стирал носки и трусы Бори из Хабаровска, наполнив тазик водой. Мне показалось, что он делает это с нежностью, поворачивая их то так, то этак, и я подумал, что он вот-вот начнёт их целовать. Я подошёл к нему поближе и спросил: 'Ты его боишься?' Он с искренней улыбкой ответил: 'Нет, просто Боря хорошо ко мне относится и очень меня уважает'. И это было сказано с неподдельной теплотой.
Тогда я предложил Глухову: 'Давай я выкину этот тазик вместе с трусами, а ты скажешь, что это сделал я?' Как внезапно заметил в глазах Глухова страх и непонимание. Схватив тазик со всем его содержимым он бросился бежать от меня по территории автопарка, спасая носки и трусы Бори хабаровского.
******************************************************************************************************
Поначалу мне казалось, что служба проходит успешно, но я чувствовал, что сержант Саранцев затаил на меня сильную обиду. Он был недоволен тем, что я так ловко избежал наказания и не утонул в его нарядах, которые он, казалось, готов был давать мне по любому поводу. В глубине души он продолжал испытывать ко мне неприязнь, что позже и подтвердилось.После того как мне было присвоено звание ефрейтора, во время очередного вечернего осмотра старшина Сухоруков, который привёз нас с Урала на службу, достал тонкую красную ленту и протянул её мне со словами: 'Пришей на погоны и не ходи по роте без знаков различия. Ты теперь командир, а не рядовой'. Для повседневной формы я пришил погоны вечером того же дня. А для парадной формы мне нужно было найти подходящий материал и сделать вставки, чтобы погоны выглядели красиво и не были изогнуты. После этого я хотел сфотографироваться и отправить фотографию маме домой.
Наконец-то выдался момент, когда можно было немного отдохнуть после вечерней проверки. Все уже спали после тяжёлого рабочего дня, и просто так ходить по казарме без дела, кроме как по необходимости, было запрещено. Но мне и другим сержантам разрешалось уединиться в солдатской комнате. Я решил пришить новые погоны со вставками на парадный мундир. Я приложил все усилия, чтобы результат был достойным. Я потратил немало времени на работу, и пока я занимался своим делом, в комнату несколько раз заглядывал один из старших по званию, Гилёв.Когда я завершил работу и оценил свой внешний вид в зеркале, я направился по тёмному коридору в сторону спальни, где меня ждала кровать. Внезапно я заметил того самого солдата, который ранее подглядывал за мной, пока я пришивал погоны. Он двигался мне навстречу, делая вид, что смотрит в другую сторону, туда, где находилась комната с раковинами. Я не обратил на это внимания, но внезапно солдат резко схватил меня за один из погонов и, оторвав его, бросился бежать в сторону котельной, где на трубах сушились наши шинели и сапоги. Я бросился за ним, но он нырнул под шинели, висевшие на специальных металлических вешалках, которые упали, как костяшки домино, и завалили его всей этой солдатской амуницией.Мне пришлось с трудом его оттуда вытаскивать, чтобы забрать свой погон, который Гилёв не отдавал, вцепившись в него мёртвой хваткой. В итоге его пришлось вырубить с удара, и лишь тогда я смог забрать свой погон из его рук, который был изрядно помят. В этот момент из глубины котельной появился сержант Саранцев, который находился в одних кальсонах и от него исходил запах алкоголя. Он подбежал ко мне и начал кричать, что мы собираемся избить меня. Но я спокойно ответил, что не надо говорить за других, а лучше попробовать самому.Когда я посмотрел на него, то заметил, что его грудь без рубашки торчит, как острый колышек у ощипанной курицы. Мне стало смешно, и я сказал: 'Саранцев, честно говоря, я могу тебя легко поломать в драке один на один'.Он ещё некоторое время находился рядом со мной, после чего ушёл. Я осознавал, что в случае применения физической силы в отношении него, я мог бы столкнуться с последствиями в виде дисциплинарного взыскания от командира роты, а это было нежелательно.Утром после подъема меня вызвал командир роты и гневно мне высказал за избиение старослужащего солдата Гилёва, который не смог выйти на работу, я же попытался объяснить, но капитан Шкодюк меня даже и не пытался выслушать, а вновь повторил: 'Если какие инциденты, то пиши докладные, как это делает сержант Саранцев'. Так я стал познавать подлость и коварство сержанта Саранцева из Саранска.По всей части быстро распространилась информация обо мне, и многие мои сослуживцы, в том числе и из других подразделений, захотели познакомиться со мной. Это было уже знакомо мне по гражданке: когда кто-то подходил и протягивал руку, говоря, что хочет познакомиться и уважает меня за то, что я смог постоять за себя, я был не против завести новых друзей и знакомых. Но уже тогда я понимал, что некоторые люди ищут просто хоть какой то защиты .
*****************************************************************************************************
Спустя полгода моей службы к нам прибыли новобранцы из Украины. Их фамилии были непривычны для моего слуха: Колодочка, Мисочка, Галушко но были русские. Эти имена звучали для меня необычно, хотя внешне ребята не сильно отличались от наших уральцев. У многих были славянские черты лица, и они могли говорить по русски. Некоторые из них были смуглыми, с тёмными зрачками, как у Галушко, который внешне напоминавшего турка. После снятия с них карантина многие из этого призыва были распределены и в нашу роту. Среди них выделялся один парень - Грановский, крупный украинец с атлетическим сложением, было видно, что физически довольно крепкий. Он был похож на скалу, а голос звучал так же мощно и раскатисто. Но он был спокойным, уравновешенным и рассудительным не по годам, несмотря на свой грозный вид. И я с ним довольно быстро сдружился. В один из дней, когда солдаты стояли в строю, старший по званию, старшина Сухоруков, объявил, что в ближайшее воскресенье пройдут соревнования по борьбе между тремя подразделениями: первым, вторым и нашим третьим. А также, сказал он, все желающие могут принять участие. Я, не раздумывая, принять участие и позвал с собой своего нового знакомого Грановского, но, к моему удивлению, он отказался. Мне казалось, что он очень силён, и вдруг не пошел. Однако вечером, когда уже было отменено построение, он сказал мне: 'Там будет выступать Шумский, который имеет звание кандидата в мастера спорта. Боюсь, что меня выставят против него, и я проиграю'.Желающих идти на эти соревнования было немного, но некоторые всё же записались. Тогда никто не знал, что один из новобранцев, украинец, был кандидатом в мастера спорта по классической борьбе. Его оставили служить в первой роте после карантина.И вот настал тот час, когда все участники собрались у татами, а зрители заняли места, откуда им было лучше видно происходящее. Болельщики и те, кто не участвовал в соревнованиях, стали выбирать себе соперников.Внезапно один из опытных бойцов вышел в центр круга и, окинув меня взглядом, как будто я был товаром на невольничьем рынке, произнёс: 'Я с этим буду бороться'. Его слова прозвучали уверенно и властно. Я сразу же узнал этого жилистого и атлетически сложенного блондина, который служил в нашей части, но в другом подразделении. Этот человек был российским немцем по фамилии Штумпф, и его высокомерие было заметно с первого взгляда. Он был старше меня и имел более крепкое телосложение. Мне тогда было девятнадцать лет, а ему, вероятно, уже около двадцати трёх, если не больше.
Вероятно, он был уверен, что сможет одолеть меня за считанные секунды. Рефери сразу же спросил моего согласия на поединок, и я с радостью принял вызов Штумпфа. И вот я уже на татами, а Штумпф стоит напротив меня.
Не успел я принять боевую стойку и наклониться, как он, словно метеор, стремительно налетел на меня. Его руки обхватили моё тело, и он, оторвав меня от земли, попытался бросить на лопатки.
Однако после каждого такого броска я, выгибаясь в воздухе, вновь вставал на ноги и, захватив противника, повисал на нём. Я стремился вымотать его, и в итоге мне это удалось.
Немец Штумпф был сильнее меня, но я смог устоять. Зависнув на нём, я вымотал его, и он потерял дыхание. А я, защищаясь, устал меньше него.
Я с первых секунд понял, что Штумпф пытается применить против меня свой немецкий блицкриг. Поэтому я не позволил ему реализовать свой план и к концу нашего первого поединка полностью вымотал его. В течение пяти минут я держал его в захвате, и всё это время он сражался в быстром и интенсивном темпе. Однако под конец он начал сдавать позиции, его руки заметно ослабли. Но тут прозвучал гонг на перерыв.
Как только объявили перерыв, он сразу же куда-то ушёл. Все ждали у татами, чтобы бой продолжился. Замполит, который был у нас за рефери, громко спросил, где Штумпф. Однако тот так и не появился. Тогда за ним послали солдата, который, вернувшись, сообщил, что Штумпф отказался от боя. И тут же Замполит поднял мою руку вверх.
После нашего поединка на ринг вышли ещё несколько пар, но я уже не замечал, чтобы кто-то вкладывал столько сил и энергии в один раунд, как мы со Штумпфом.
Все последующие бои заканчивались быстро, в первом же раунде, и я уже не видел такого накала страстей и напряжения.
И вот все с нетерпением ждали выхода на ковёр украинского кандидата в мастера по классической борьбе Шумского.
И вот он вышел на бой, коренастый, среднего роста, было видно, что он знает себе цену, а против него - всего лишь кузнец из нашего уральского города Нижнего Тагила, Вячеслав Чистопашин.
С которым я уже имел дело и неоднократно одерживал верх. Однако Слава не хотел признавать своё поражение и продолжал считать себя победителем, даже после того как я легко побеждал его. Но я не держал на него обиды.
Вот они уже стоят друг напротив друга - Шумский и Чистопашин, оба крепкие и коренастые, начинают борьбу. И вдруг Шумский, с театральным жестом повернувшись к зрителям, словно любуясь собой, громко произносит: 'Смотрите, как он сейчас полетит!'
От неожиданности Чистопашин замирает на мгновение, и в этот момент Шумский делает всё, что задумал: Чистопашин летит через него, словно мокрый мешок, и с глухим шлепком приземляется на маты.
После того как Чистопашин упал на маты, он быстро поднялся, некоторое время держась за бок и выгибая спину, словно ему было больно. Однако вскоре он успокоился, отошёл в сторону и начал тихо говорить, что не считает себя проигравшим, а падение было просто случайностью.
Когда я вернулся в свою роту, я услышал, как старослужащие громко смеются и обсуждают Штумпфа. Они говорили: 'Этот понтарь проиграл молодому'. В это время к нам подошёл замполит, капитан, который судил поединки в первой роте. Он пожал мне руку и сказал: 'А ты, парень, настоящий боец'.
******************************************************************************************************
Вскоре ко мне стали приходить ребята из первой роты, которые были старше меня по призыву на полгода, а кто и на год. Те, которые уже столкнулись с унижением и обидой от людей Шумского.
Вскоре после этого в роту пришёл новобранец, который, попав в окружение Шумского и его приближённых, тоже начал жаловаться на свою судьбу.
И все они как бы невзначай спрашивали совета с мольбой в глазах. И было видно, что там уже образовалась своя иерархия во главе с Шумским. Которые стали издеваться не только над молодыми солдатами, но и более старших по службе стали обижать.
Однажды вечером к нам в казарму зашёл старослужащий солдат из первой роты по фамилии Суворов. Невысокого роста, он быстро и без прелюдии начал тараторить. Ты представляешь, сказал он мне, Краснов, эта шестёрка Шумского, наехал на меня и заявил, что ты никто и если встрянешь, то Шумский тебя отделает как надо.
Выслушав Суворова, я сказал: 'Это ваша рота, я не могу прийти туда к вам и наводить порядки. У вас там свои сержанты'. А они-то куда смотрят? спросил я Суворова. Да они их боятся, ответил он тут же мне, не задумываясь.
Я слушал и понимал, что Шумский всех запугал и даже старослужащие его обходят и боятся с ним связываться. А в подручных у него ходят его земляки-хохлы Краснов и Колодочка.
А вечерами они иногда выходят прогуляться по городку, и где Шумский отрабатывает на солдатах из других подразделений свои броски.
А тут недавно он умудрился избить из своей же роты самого крепкого Клепикова, которого тоже все старались обходить.
Но с такими делами я уже был знаком ещё с улиц нашего города, где мы тоже делили берега и кварталы.
Ко мне также приходили, жаловались, а порой делились где-то полученной и нужной информацией о какой-то опасности против меня и моих друзей.
Поэтому я воспринял это спокойно, без какого-либо беспокойства, хотя сразу понял, что Шумский собирается побороться за свой авторитет. Мы были с ним одного поля ягоды.
Однажды Шумский подошёл ко мне с улыбкой, поздоровался за руку и спросил: 'Ты знаком с Клепиковым?'
Я сделал вид, что не знаю Клепикова. Да такой здоровый, чёрный, стал он мне объяснять. А в чём дело? спросил я, включив дурака.
Да я его избил сегодня ночью, - сказал Шумский, глядя на меня в упор и улыбаясь.
Я, не задумываясь, тут же ответил: 'Молодец, так держать', и, поговорив некоторое время ни о чём и пожав ему руку, мы разошлись.
Но этот посыл я сходу расшифровал, понимая, что он предназначался именно для меня, мол, знай наших. Такое же подобное я встречал и не раз на гражданке, когда местные хулиганы из других районов при встрече начинали рассказывать о своих подвигах, о том, что того или иного они уже сумели побить. В такие моменты я им не пытался возражать, а просто слушал и поддакивал.
******************************************************************************************************
Вскоре командир роты капитан Шкодюк назначил меня заместителем командира взвода. Так как наша рота считалась одной из лучших по дисциплине среди соседних подразделений. Хотя и были любители выпить, предпочитая уединяться в пространстве между двухъярусными кроватями. Которые не бродили по воинской части в поисках приключений, а мирно общались или просто ложились спать до утра, но не создавая проблем остальным.
После прибытия новых пополнений новобранцев, которых Шумский со своими приближёнными с одного с ним призыва стали обижать, и не только их. Так как многие солдаты с ним одной роты приходили и жаловались на его беспредел. Я не вдруг, а сразу осознал, что Шумский хочет и со мной расставить все точки над 'и'.
И этот случай не заставил долго себя ждать. Однажды вечером в казарму вернулся мой новый товарищ, силач Грановский, с работы. Его лицо было в синяках, а весь вид говорил о том, что он попал в какую-то переделку.
В чём дело? спросил я его. И он рассказал мне, что его и ещё несколько человек отправили на работы для разгрузки стройматериалов с прибывшего корабля на пирс, А в помощь ему прислали из первой роты его земляка. Но Шумский сразу же его стал оскорблять его называя меня "твоей шестеркой".
В общем, мы с ним поругались, и он стал на мне отрабатывать приемы, броски через себя, а когда я не смог уже вставать, он меня лежачего успел ещё и попинать.
Ладно, сказал я Грановскому: 'Не переживай, мы вопрос этот уладим. Но мне надо, чтобы ты мне показал, как он тебя кидал через себя'. И подытожил: 'Завтра же займёмся этим'.
На следующий день мы с Грановским начали отрабатывать приём, который Шумский использовал для бросков через себя. Я сказал Грановскому: 'Бери меня точно так же, как тебя брал Шумский, и имитируй бросок до своей головы, а через себя не надо кидать, изгибайся так же, как Шумский, держи голову, как это делал он'.
После этого я уже через минуту понял, каким образом смогу справиться с Шумским если не прозеваю тот самый нужный момент.
Но только не борьбой, которая меня выручала с боксерами: порой в драке они и упасть правильно не могли, а оказавшись в руках, у многих наступала паника.
Но тренировки мы не оставили и я продолжал отрабатывать именно это
Почти каждый вечер я собирал молодых и крепких ребят, которые недавно стали солдатами.
Они сами проявляли инициативу и с удовольствием участвовали в тренировках по борьбе.
На этих тренировках мне приходилось тратить много сил, и, одолев первого из них, я тут же приступал ко второму, а затем и к третьему. И только тогда я начинал уставать.
И вот, когда наши роты ужинали, в столовой между рядами столов я увидел Шумского. Наши взгляды встретились, и я спросил его, зачем он избил Грановского, на что он ответил: 'Приходи в кочегарку, я и тебе там наваляю'.
И всё это было сказано в присутствии всех солдат, которые уже признали мой авторитет, как и Шумский - среди своих товарищей.
После ужина я сразу отправился на встречу. Зная, что Шумский придёт не один, я взял с собой друга, с которым мы вместе призвались.
Войдя в кочегарку, я обнаружил там группу поддержки Шумского в составе пяти человек. Они стояли в стороне, окружив его.
Сам Шумский стоял на бетонном полу котельной, вокруг которого было множество бетонных выступов, напоминающих крылечки и приступки.
Ну что, Шумский, сказал я, будем драться, и он вдруг ответил: 'Ну держись', и я почувствовал, мои ноги оторвались от пола, и, наклонившись своим телом за секунды до броска, он получил мой отработанный и очень жесткий удар головой в переносицу, после чего я почувствовал, что снова стою на полу, а Шумский лежал у моих ног без движения и не подавал никаких признаков к жизни. Посмотрев на группу его поддержки, я увидел в их глазах страх. Я тут же им сказал: 'Быстро взяли и подняли его', и они выполнили мои указания беспрекословно. И мы повели Шумского к нам в роту к умывальникам. По дороге он пришёл в себя и сказал мне,что всегда меня уважал. А я подумал, если бы ему удалось меня кинуть через себя, то я вряд ли остался бы живым, ударившись о бетонные приступки.
И снова ко мне стали приходить солдаты из роты Шумского и с радостью говорили, как замечательно, что Шумский больше не ходит по городку вечерами в поисках, на ком бы отработать свои броски. Все только об этом, мол, и говорят, и не верят, что так легко ты смог его поставить на место.
Однако через два дня, ближе к вечеру, ко мне подошёл старшина Сухоруков и сообщил: 'Сегодня тебя вызывает командир батальона Янсон, так что будь готов'.
Как и было приказано, я прибыл в расположение второй роты и направился в ленинскую комнату. Там уже стоял сержант Максимов, который почему-то тоже ожидал для себя строгий нагоняй. Зычным командным голосом старшина приказал нам войти в комнату и ждать.
Вскоре в ленинскую комнату вошел комбат. Подойдя к столу с какими-то бумагами и взяв их в руки, он стал зачитывать наказание сперва Максимову. Сержант Максимов, начал комбат по бумаге, эта наглая рожа гоняет по городку пьяный за рулём бензовоза, приказываю разжаловать до рядового, зачитал он, глядя на Максимова. И тут Максимов вдруг разрыдался и запричитал: 'Не надо, пожалуйста, я домой хочу приехать сержантом, я уже и форму купил офицерскую тёмную'. Снова запричитал Максимов. Комбат, глянув на старшину Сухорукого, сказал: 'Приказываю вам срезать знаки различия с этого', - и он указал своим перстом на Максимова. Я вдруг увидел, как старшина умеет довольно быстро и послушно исполнять приказы высшего руководства.
Он уже держал в руках ножницы и резкими шагами направился к Максимову, который разрыдался, как ребёнок, но старшина Сухоруков с грозным видом быстро срезал с него лоскутки желтых ленточек, бросил их на стол к комбату.
После этого комбат Янсон, взглянув на меня, произнёс: 'А сержант Давыдов, как чёрный ворон, врывается в третью роту и ни за что избивает кандидата в мастера спорта Шумского'. Он повторил свой приказ: 'Разжаловать до рядового'. Старшина, уже стоя с ножницами в руках, ждал этого приказа. Он стремительно направился ко мне, но я тоже был готов к этому. Оторвав лычки с погон, я протянул их старшине.
Всё, вы свободны, - сказал комбат, и мы ушли.
Вернувшись в роту, я лёг на кровать и, лёжа на спине, размышлял: 'Почему Шумский на меня пожаловался? Ведь на него никто не жаловался, когда он кого то избивал'.
В этот момент ко мне подошёл командир роты Шкодюк и обратился: 'Давыдов, ты почему не ведёшь роту в столовую?' - спросил он меня.
Я ответил: 'Меня только что разжаловали до рядового' - и показал ему на погоны. Он рассмеялся и сказал: 'Ты знаешь, что на ваш бой поспорили, и ты выиграл? Человек, не буду называть его, получил свой выигрыш. И вообще, я тебя не разжаловал, в военном билете ты так и будешь находиться с этим званием. А сейчас давай веди роту в столовую. И запомни, - добавил он, наклонившись ко мне, - ты тут один бык, а эти остальные - стадо баранов'.
После этих слов, поднявшись с кровати, я громко крикнул: 'Выходи строиться', и все потянулись к выходу на улицу. Спустя некоторое время ко мне подошёл старшина Сухоруков и, отведя в сторону, сказал: 'Прости за случившееся. Я хотел снять с тебя погоны, но о твоей драке доложили комбату. Хорошо, что всё обошлось, но комбат не мог оставить это без внимания'.
******************************************************************************************************
Ты знаешь, сказал мне старшина, завтра в нашу роту переведут одного 'раздолбая' и любителя бить всех кого ни попадя, Макарова Александра. Он твоего призыва и летел сюда вместе с вами, но мы с ним замаялись и отправили тогда прямо из карантина в другую часть. Но там с ним тоже не смогли справиться и решили вернуть его к нам назад, и, глядя на мою реакцию, спросил: 'Ты-то как смотришь на это? Возьмешь его к себе в отделение?'
Я без колебаний согласился. И, конечно же, вспомнил Макарова. Фамилия у него русская, а отец - армянин. Ещё во время карантина было заметно, что он постоянно придирается к другим. Такие люди встречались мне и на гражданке. Чем больше они агрессивны, тем быстрее сдуваются в серьёзных ситуациях. А иногда от внешне спокойных и молчаливых людей можно получить серьёзный отпор.
Макаров принадлежал к числу людей, которые с первых минут пытаются доминировать над окружающими, стремясь вызвать страх. В период карантина я смог лучше его узнать, но старался избегать конфликтов и ненужных сложностей, пока они не касались меня, как это было с грузином Рухадзе.
На следующий день Макров пришёл в нашу роту, и старшина Сухоруков представил нас друг другу. Макаров окинул меня с головы до ног оценивающим и немного вызывающим взглядом и спросил: 'Ты тоже прибыл сюда с нами? Почему я тебя раньше не видел?'
- Не понимаю, почему ты не обратил на меня внимания, - невозмутимо сказал я Макарову и, выдержав паузу, добавил: - Я хорошо помню тебя и всех остальных, кто прибыл с нами и с кем я провёл время в карантине.
У Макарова смуглое лицо, и даже в молодом возрасте на лбу виднелась глубокая морщина, которая шла вдоль всего лба. Он был крепкого телосложения, коренастый. Его толстые икры ног были заметно выгнуты назад.
После того как мы с Макаровым познакомились, сразу же разошлись каждый по своим делам.
В свободное от дел время я продолжал тренироваться со своими друзьями. Успевал даже вечерами, до отбоя, побороться. Мне очень нравились эти схватки на выносливость, которые велись до победы. С каждым разом я ощущал всё больший прилив сил.
На некоторые из этих поединков приходил Макаров, и я несколько раз предлагал ему присоединиться к нам, но он с улыбкой отказывался. И вдруг я понял, что он просто не хочет проиграть.
Как то раз я увидел, как он набросился на молодого призывника в проходе казармы, довольно крупного молодого парня, и хотел ударить, но тот не стал с ним связываться, а просто отбежал в сторону, но я заметил, что Макаров и этим был удовлетворен.
Однажды во время службы мой товарищ, с которым мы вместе пришли в армию и оказались в одной роте, вернулся с работы в слезах и с синяками на лице.
Я поинтересовался, что произошло, и он сразу же рассказал мне, что их отделение солдат отправили грузить какие-то бочки. Все усердно работали, но Макаров не захотел помогать. На вопрос, почему они трудятся за него, а он лежит без дела, не желая участвовать в процессе, Макаров ответил, что просто отдыхает, а за это вопрос просто избил его.
Я незамедлительно разыскал Макарова и задал ему вопрос: зачем он избил Ивана Березовского? Мой вопрос вызвал у него бурю гнева. С искажённым от ярости лицом он схватил ближайший табурет и замахнулся на меня. Однако, получив от меня несколько ударов, сразу же пустился наутёк, хотя я и не стал его преследовать.
Вечером ко мне подошел старшина Сухоруков и спросил: 'Макаров, твоих рук дело?' Я хотел объяснить, что и как, а он, не выслушав, просто сказал: 'Ты молодец, а то все бояться его, поэтому и отдали в нашу роту на перевоспитание.
******************************************************************************************************