В 1969 году мне пришла повестка в армию, и я отправился в военкомат. Там меня встретил знакомый лейтенант с красно-рыжим лицом, который сразу же объяснил, что и как нужно делать. Собрав всех в одной из комнат, он посмотрел на меня почему то в упор и сказал: 'Ты будешь за старшего в пути'. Затем передал мне папку с документами и велел доставить её в пункте назначения тому, кто нас встретит.
Нам дали день на проводы, и после этого, на другой день, поездом с железнодорожного вокзала города Асбеста мы должны были добраться до станции Егоршино. Оттуда всех призывников уже отправляли к постоянному месту службы.
Когда мы приехали на место, то дошли до временных казарм пересыльного пункта, где нам предстояло дожидаться дальнейшей отправки. Хотя на дворе было первое июня, было довольно холодно, а на окнах в казарменных бараков не было стекол и в помине. Кое-где на окнах были прибиты старые куски фанеры. В то лето от погоды не было даже и намёка на потепление и набухающие почки деревьев. Двери в пересылочной казарме были сломаны и не закрывались, так как люди постоянно ходили туда-сюда по коридору между двуярусными настилами.
Мы с другом нашли место на первом ярусе нар, где и разместились. К вечеру нас повели строем в столовую, где всё было тоже довольно серо и неприглядно. Еда, которую нам дали, не лезла в горло, но мы всё же кое-как справились с жиденьким супом из ненаваристого бульона и сухим, залежалым и прорезиненным хеком. Короче, глотали то, что нам дали, потому что никто из нас не знал, сколько нам ещё здесь придётся пробыть.
Что меня удивило, так это то, что многие призывники были пьяны. Они разгуливали по территории группами, громко орали и вели себя довольно агрессивно по отношению к тем, кто был в одиночестве или в меньшинстве. В один из моментов, когда мы с товарищем устроились на свободных нарах, к нам подскочил небольшого росточка фиксатый, как и мы, новобранец и заорал: 'Деньги есть?' Я спокойно ответил, что их нет и не предвидится, так как они и самим нужны.
Немного отбежав, уже издали он по новой завопил: 'Ну подождите, сейчас я приведу!' - и куда-то убежал. Но мы его так и не дождались.
Вскоре после этого на соседних нарах поднялась суматоха. Приподнявшись, я увидел, что у одного из призывников случилась эпилепсия. Его товарищи пытались удержать больного на боку, чтобы он не задохнулся от пены, выходящей изо рта, и чтобы язык не запал. Довольно быстро пришли люди, которые увели больного, и больше его никто не видел. Возможно, его отправили домой.
Вскоре нашу группу из ста пятидесяти человек вывели на построение. Кто-то из новобранцев сообщил нам, что за нами приехали покупатели, с которыми мы отправимся в часть, где будем проходить службу. Услышав слово 'покупатели', я вдруг представил себя рабом из рассказа 'Хижина дядюшки Тома' писательницы Гарриет Бичер-Стоу.
Немного погодя мы уже стояли на плацу, где всему нашему построению представился своим зычным голосом командирским голосом старшина по имени Сухоруков Иван Иваныч. После чего он, пофамильно ознакомившись со всеми, кто стоял в строю, спросил: 'У кого есть вопросы?' Несколько человек вразнобой, кто громко, кто чуть слышно, спросили, куда нас повезут служить.
Ответ был незамедлительным и, как мне показалось, уже давно заученный: 'Мы поедем туда, где круглый год светит солнце, где растут яблоневые сады и виноградники. И что нам всем сказочно повезло. Но если кто-то будет нарушать дисциплину, а тем более бегать в перерывах за спиртным, его отправят на гауптвахту, а потом домой и под суд'.
И из нашего разношерстного строя раздались жидкие голоса 'ура' и новые возгласы. Один из призывников спросил, есть ли там море, близко ли оно, на что старшина, расплывшись в улыбке, ответил: 'Да, там, куда я вас привезу, рядом целый океан, и он очень огромный'.
Затем он снова скомандовал: 'Равняйсь, смирно, разговоры в строю прекратить!' - и под команду 'Шагом марш!' мы вышли с территории временного пребывания на тот же железнодорожный вокзал, с которого прибыли, и снова отправились к поезду, который направлялся в Свердловск (ныне Екатеринбург).
По прибытии в Екатеринбург нас ждали три автобуса, которые без промедления повезли нас в аэропорт Кольцово к самолёту. Вскоре мы уже сидели в ТУ-134, который взял курс на Братск. После дозаправки в Братске мы летели в сторону Хабаровска, где нам пришлось выйти и ждать нового рейса. Но в какую сторону, мы пока не знали.
И вот снова пересадка на самолёт, и опять ТУ-134. И стюардесса уже объявляет, что мы держим курс на Магадан. Даже самые доверчивые парни из уральских деревень начинают понимать, что виноградники и яблоки уже не срастаются с обещанием старшины. Но некоторые всё ещё продолжают спорить, что мы летим в тёплую страну через Магадан.
И вопросы: куда мы летим? Старшина Сухоруков повторяет одну и ту же мантру, что в сторону вечного тепла к океану, где яркое солнце и яблоневые сады с виноградниками. Он объясняет, что наше командование делает крюк через Хабаровск, чтобы ввести в заблуждение наших врагов, которые пристально следят за нами и нашими вооружёнными силами.
По прибытии в Магадан нам снова повторяют, что наша часть уже совсем рядом, нужно только пересесть в другой ТУ-134, и прибудем.
Однако было видно, что любознательность многих призывников куда-то исчезла. Те, кто был до этого пьян, уже давно протрезвели и притихли. Лишь шуршали пакетами, выданными стюардессой, и издавали блевотные звуки. Похмелье вылезало наружу вместе с закуской от домашнего застолья, и никто из них уже не смог бы вылечиться с помощью рюмки, как бы не хотел. Да и старшина Сухоруков стал намного жёстче обращаться с теми, кто пытался задавать лишние вопросы.
И снова мы в полете и держим курс на Анадырь. Кто-то из пассажиров шептался, кто-то спал. У меня же от долгого полёта с небольшими перерывами и пересадками сильно затекли ноги, и порой я их даже не чувствовал. Приходилось вставать и ходить, чтобы размяться. Иногда я выглядывал в иллюминатор и видел унылый пейзаж с острыми скальными вершинами.
Наконец объявили посадку в Анадырском аэропорту. На выходе снова построение. Я увидел небольшие сопки со снежными шапками, с которых дул довольно прохладный ветерок. Построив нас снова, старшина сказал: 'До места назначения прибыли, сейчас все пойдем строем в баню, затем в столовую, а потом в роту'. И уже совсем жестко: 'Равняйсь, смирно, вопросы потом'. К месту назначения нас провели мимо казарм барачного типа, где нам предстояло жить и переносить все тяготы армейской службы. На крыльце казарм мы увидели солдат-срочников, одетых кто во что горазд. Они больше походили на гражданских людей в грязных замасленных гимнастёрках с бляхами от ремней, висевших до самого низа. Солдаты кричали нам: 'Ну, салаги, держитесь, будем на вас пахать!'Но наш неровный строй прошагал мимо. Где всех нас принял молодой сержант и простые солдаты-каптерщики, прибывшие из учебки. С ними нам и предстояло провести весь месячный карантин. Где мы и стали обучаться всем солдатским премудростям.
В бане в небольшом помещении перед помывкой нас подстригали и уже тогда заходили мыться. Среди тех, кто был в бане рядом со мной, я увидел новобранца, как и я, который выглядел старше меня по возрасту и у которого на ногах были наколки в виде цепей. Позже выяснилось, что среди нас было мало судимых, но они были. Остальные просто имели приводы в милицию или стояли на учёте, как и я. Я и сам до армии попадал в милицию за драку и получил десять суток. Помню, как наш военком по фамилии Промах, человек резкий и эмоциональный, кричал на меня во время прохождения комиссии, говоря, что я отправлюсь служить к белым медведям. Мне казалось, что это шутка, но оказалось, что так и было задумано.После всех этих процедур в роту мы добирались мелкими группами так как она была в двух шагах от Бани.
После того как мв помылись и подстриглись, мы попали в роту, которую освободили под карантин. Там мы должны были провести целый месяц. Через несколько минут нас снова построили и повели в столовую, которая представляла собой длинный барак с лавками и столами. По команде мы садились за стол по десять человек.
ККогда нам разнесли тарелки, они мне показались не промытыми и жирными, и побрезговал из них есть.
Вернувшись в роту, я доел пирожки, которые мне в дорогу напекла мать. Но к утру я почувствовал голод и съел всё, что было на тарелке, даже не глядя на содержимое.
Снова построение, и уже новые командиры объясняют нам, что можно делать, а что нельзя. И тут до меня наконец доходит, что я больше не принадлежу себе. Командиры и старшие солдаты-срочники постоянно дают нам команды. Если кто-то не понимает их или не выполняет, они могли подойти и грубо толкнуть или пнуть солдата.
За небольшое время карантина я услышал много новых слов. Если кто-то не нравился, говорили: 'Ты что такой борзый?' Если нужно было что-то принести, говорили: 'Быстро мухой!' И многие бежали исполнять приказы. В общем, службу свою с первых уже минут я не увидел как в фильме 'Иван Бровкин на службе', где были красивые спортплощадки, большие светлые казармы, правильные коммунисты-командиры, ну а гармонью и совсем не пахло.
В этот же день нам всем выдали солдатское обмундирование. Отбой был в 22 часа, и я сразу же вырубился. Но утром я проснулся от команды 'подъём' и понял, что я не дома. В шесть утра дневальный кричал во всю глотку, а за ним следовал тут же второй противный, который уже командовал 'равняйсь' и 'смирно'.
После подъёма в первый же день те, кто плохо оделся, получили наряды вне очереди. Затем нас погнали на зарядку. В дверях стоял грузин с орлиным носом, держа в руке намотанный солдатский ремень. Он бил новобранцев по спине, если ему казалось, что они бегут медленно, и хлестал так, что те порой выгибались в обратную сторону. Я решил проскочить быстро, и мне это удалось. Но уже тогда я понял, что очередь может дойти и до меня.
Конечно, мне было неприятно об этом думать, но я знал, что не позволю никому унижать себя и тем более бить. Я был морально готов к таким ситуациям и понимал, как реагировать. Ведь перед армией мне пришлось пройти через хулиганские университеты, и я мог постоять за себя. Не надеясь на других и не ища помощи. Хотя мне и было только девятнадцать, я уже на гражданке смог закусать многих опытных бойцов, которые порой не успевали достать ножи.
Хотя я не был похож на отъявленного хулигана, а был тонкошеим пареньком с пушком на миловидном лице, многие думали, что удача уже в их руках, когда наезжали на меня. Но те, кто меня знал, называли меня двухжильным и искали защиты.
*******************************
Алкоголь я конечно же пробовал но не понравился и не курил, с детства занимался на турнике и увлекался борьбой. У меня был сильный удар с правой, который я освоил, можно сказать, случайно, во время работы на авторемонтном заводе.
В 17 лет мать привела меня сюда, и я стал учеником слесаря. Меня поставили на сборку двигателей ГАЗ-51, где я проводил всю смену, стоя на конвейере и работая шпильковертом для выворачивания шпилек из блока двигателя. Мой боковой удар стал для меня настоящей палочкой-выручалочкой: порой те, кто хотел меня ударить, засыпали на месте, а я успевал нанести ещё один или даже два удара, и противник скручивался в штопор там, где стоял.
Когда я пришёл в армию, то сразу же оказался в карантине. Там я увидел, как некоторые из моих сослуживцев уже делили между собой зоны влияния и мерялись друг с другом, используя ненормативную лексику. Однако их драки были лишь пародией на настоящие бои, и мне было смешно смотреть на это. Один из наших призывников, Александр Макаров, с курчавым коротким бобриком, хватался за табуретку, и его противник отступал.*******************************************************
Первое время я скучал по дому, и мне казалось, что два года - это очень долго. Но я понимал, что мне нужно вливаться в коллектив и адаптироваться к службе в армии.
Прошла всего неделя, и командир построил нас и спросил, кто может оформить стенгазету. Мой товарищ Иван Березовский, с которым мы прибыли сюда вместе, вызвался помочь, и я решил поддержать его.
Мы получили всё необходимое для работы и расположились в Ленинской комнате. Иван приступил к выполнению задания, а я сидел рядом, понимая, что он лучше меня справится с этой работой, но всё равно остался, чтобы быть рядом с другом.
Недалеко от нас тихо работали молодые призывники с тряпками и вёдрами. Мне показалось, что их глаза были напуганы - это были те, кто получил наряды вне очереди за какие-то нарушения воинского устава и мыл полы. За ними наблюдал Грузин Рухадзе. Он то выбегал в коридор и что-то громко кричал в их сторону, то снова заходил в бытовую комнату, где мы расположились с другом.
В очередной раз забежав в комнату, он запрыгнул на гладильный стол и закурил. Я сидел на табуретке напротив него и не мог оторвать от него взгляд. Он был похож на пирата из кинофильма - чёрный цвет кожи, горбатый нос, белки глаз с синевой и чёрные зрачки. Весь его вид был для меня в диковинку, по крайней мере, у себя дома на Урале я таких не видел. А он сидел на гладильном столе, курил папиросу 'Беломор-канал' и держал в руке коробок спичек подкидывая и играя им.
Вдруг, посмотрев на меня своими жгучими чёрными глазами, он спросил: 'А ты что здесь делаешь?' Я спокойно ответил, что нам дали задание подготовить стенгазету, а наряд вне очереди я лично не получал. Но он, не дослушав меня, грубо перебил и сразу дал установку на ломаном русском языке: 'Как только нарисуешь, потом будешь пол мыть - понял?' Я парировал: 'А мне наряд не давали, поэтому когда нарисуем, сразу пойдем спать'.
Этот мой ответ его буквально 'подбросил' на столе. Он бросил мне в лицо коробок спичек и бросился ко мне. Я быстро пружинисто встал и нанёс боковой удар ему точно в челюсть. Пропустив его, он рванул к противоположной стене и на его лице я увидел уже ужас и никакого высокомерия. Прижимаясь к стене, словно к горной скале, как настоящий кавказский джигит, он боком раскинул широко руки и, шагая боком, словно по краю скалы, бегом рванул на выход к дверям, хотя я рассчитывал, что он будет со мной биться.
Призывники, кто это видел, все замерли с тряпками в руках в немой позе. А мой товарищ Иван спокойно, не выпуская из рук кисточку, невозмутимо произнёс: 'Сейчас Рухадзе кого-нибудь приведёт'.
Но через пять минут в дверях появился боец нашего призыва с ведром в руках. Он взглянул на меня с испугом, как Пьеро из сказки Алексея Толстого, и произнес грустным голосом: 'Там тебя зовут'.
Я спросил, куда меня зовут, и он ответил: 'В канцелярию командира роты'. Мы вышли в коридор, он указал на дверь и быстро исчез. Я подумал, что меня вызвал к себе офицер, но открыв дверь кабинета, увидел за большим столом, который принадлежал командиру роты, сидящего Рухадзе. Он держался за левую сторону лица и, глядя на меня исподлобья, снова сверкая своими чёрными глазами, сказал: 'Я твою маму е-ал'.
Я тут же парировал, что его маму тоже, и не раз. И сразу же заявил: 'Если ты мужик, пошли один на один подеремся'. Он спросил меня: 'Ты чо, боксер?' Да, соврал я, боксер, хотя никогда не занимался боксом. И он вдруг снова сказал мне: 'Ты об этом никому не рассказывай'.
Я ничего не ответил и ушёл, но тогда его просьба меня удивила. Позже, уже после карантина, я осознал, что рассказав об этом остальным -мог бы подорвать его авторитет.
После того случая, когда мы столкнулись, он перестал обращать на меня внимание. Когда утром мы бежали на зарядку, его уже не было у входа. Так пролетел месяц. Хотя мы попали в автобат, нас всё это время муштровали на плацу. Прибывший сержант из учебки учил нас армейским премудростям. Он был молод и пытался показать себя с лучшей стороны, но было видно, что он не очень рад своей службе.
И вот нам объявили, что нас распределят по ротам, чтобы мы стажировались со старослужащими, которые скоро должны были уйти домой. Меня прикрепили к невысокому улыбчивому парню по фамилии Медведев. После вечерней проверки он сам подошёл ко мне, приобнял за плечо и сказал: 'Давай знакомиться'. Он спросил мою фамилию, представился сам и без высокомерия предложил завтра с самого утра поехать с ним по объектам. Он сказал, что будет готовить меня на свою смену и покажет, что и как делать. И добавил с улыбкой: 'А сам пойду на дембель и наконец-то вернусь домой'.
На другой день он привёл меня в гараж, где находилась вся техника автобата. Он подвёл меня к старой машине и сказал: 'Вот моя ласточка'. Это был старый самосвал марки ЗИЛ-ММЗ-585. Он сразу предупредил, что аккумулятор старый и придётся заводить машину с помощью заводной ручки.
Так началась моя работа. Порой я был и стажёром, и стартером, потому что кривую железную заводную ручку и на гражданке водители называли 'кривой стартер'. Мне приходилось крутить её и до армии, и мне это нравилось. Мой напарник Медведев был позитивным парнем, который своим видом поднимал настроение. Он был человеком без глупого высокомерия.
На другой день он показал мне, как правильно брать заводную ручку, чтобы при отдаче не сломать пальцы. Машину на объектах он старался не глушить, но когда мотор замолкал, я был готов его завести. Это у меня получалось отлично. Залезая обратно в кабину, он смеялся и говорил: 'Ну ты даёшь! Вроде с виду поджарый, а здорово ручку крутишь'.
И вот как-то вечером ко мне подошёл старшина и сказал: 'Завтра тебе дадут другой автомобиль. Восстановишь его, и на линию поедешь уже самостоятельно'.
На следующий день после завтрака в столовой наше отделение строем повели в гараж. Там механик показал мне мою 'ласточку', которая стояла у забора. Её колёса будто вросли в землю, а глазницы фар смотрели как живые и очень грустно. Он сразу предупредил, что машина неисправна.
Механик сказал, что я должен сам подумать, что нужно сделать, чтобы её починить. Он посоветовал обратиться за помощью к старослужащим. Я растерялся от такой постановки вопроса и не знал, что делать. Но тут я услышал свист и увидел солдата, который лежал на левом крыле самосвала, похожего на мой ЗИЛ. Его лицо было в моторном масле, и он был похож на 'соловья разбойника'.
Солдат лежал на боку, под капотом самосвала, и подзывал меня пальцем. Он сказал очень грубым и приказным тоном: 'Ну что стоишь, иди сюда - я же тебя зову'. Подойдя ближе, я увидел, что он держит в руках отвертку и, как я понял, перемыкает ею бабину. Скорее всего, аккумулятор его самосвала тоже был неисправен, и машина не заводилась от электростартера.
Солдат попросил меня покрутить стартер. Я ответил 'хорошо', но уже понял по его взгляду и интонации, что в этой ситуации он решал всё. Я решил подыграть ему, чтобы не обострять назревающий конфликт. Взяв в руки кривой стартер, который уже был вставлен в храповик мотора, я начал крутить.
Солдат, казалось, был увлечён своим делом под капотом и приставлял отвертку к бабине. У меня же начала подниматься злость. Я понимал, что это не закончится добром, но сдерживал эмоции, успокаивая себя тем, что помогаю ему. Я думал, что мы по очереди заведем сначала его, а потом и мою машину, и на этом всё закончится.
Вскоре я почувствовал усталость и моральное истощение от монотонной работы, которая не приносила никаких результатов. Двигатель самосвала продолжал молчать, не подавая признаков жизни.
Солдат снова начал кричать на меня: 'Ну что ты уставился, давай крути!' Его речь наполнилась ругательствами.
Я попытался сохранять спокойствие и уверенность в своих силах, когда сказал: 'Сейчас мы будем действовать по очереди. Давай отвертку. Я замкну контакты, а ты покрутишь, и таким образом мы постепенно заведём двигатель'.
Солдат был ошеломлён и спрыгнул с крыла машины. Он бросился на меня с отверткой в руке, возмущённый такой грубой рационализацией. Однако я легко ударил его, и он упал, быстро скрывшись под машиной. Позже ребята рассказали мне, что это был боксёр из Москвы, но в тот момент я даже не обратил на это внимания.
После этого я сел в кабину стоявшего рядом грузовика и задумался о том, что же будет дальше. Вдруг на подножке Зилка появилась чья-то наглая физиономия, которая через стекло кабины заорала на меня: 'Салага, быстро найди сигарету для дембеля Васи!'
Я даже не успел понять, о какой сигарете идёт речь и какому Васе я должен её найти. Но когда он резко распахнул дверь кабины с другой стороны, схватил меня за рукав и повис на гимнастёрке, я уже лежал на нём, а он - подо мной, в луже на земле. Не осознав ещё всей опасности, он продолжал отдавать мне задание на поиск сигареты и угрожать.
После первых же моих ударов он уже визжал, как поросёнок в грязной луже. А когда получил ещё и ещё, ему очень захотелось сбежать. И я позволил ему это сделать. Увидев, что он осознал свою ошибку, я отпустил его, потому что в любой драке я не был кровожадным.
Не прошло и пяти минут, как ко мне уже шла группа из шести солдат, и вёл их тот самый побитый мной солдат с изрядно помятым лицом. 'Ты что такой борзый?' - спросил меня, как я понял по виду, их авторитет с кудрявой чёрной шевелюрой. Он откинул голову чуть набок и посмотрел на меня как на кусок дерьма. Но в этой группе я не увидел серьёзных противников, да и кто бы мог противостоять мне один на один из них тоже не увидел. Все стоящие смотрели на этого кудрявого с чёрной шевелюрой и ждали его решения.
Да нет, я не борзый, но один на один с любым из вас готов хоть сейчас, а если кинетесь толпой, то буду решать по обстоятельствам.
Один из них, длинный с худыми лопатками и очень плоской головой, будто сжатой с двух сторон, словно у цыплёнка табака, зажаренного под прессом на сковородке, обратился к Боре: 'Ну давай!' Но Боря не спешил, и плоскоголовый снова стал настаивать: 'Ну ты чо, Боря?'
Я увидел в Боре труса и, глядя в его глаза, которые напомнили мне героя из мультфильма бычка, которого утащил волк от коровы и сперва хотел его съесть, но потом покормил и привык к нему, полюбив его как родного сына, и вырастил до взрослого быка. И у этого самого Бори взгляд был один в один, как у того бычка.
Плоскоголовый провокатор, как я потом узнал по фамилии Попков, тоже из Хабаровска, как и Боря, повернувшись к избитому мной солдату, сказал по-дружески: 'Ну что, Савел, начинай, мы же тут с тобой'. И тот сделал шаг в мою сторону. А я, отпрянув на полшага от всей этой группы, резко повернулся в сторону к Савелу и увидел в его глазах ужас. Он тут же с криком 'Да ну его на х-й!' отскочил от меня. Я понял, что у него уже была хорошая прививка и он всё ещё чувствовал на своём лице мои кулаки.
И все снова услышали, как вдруг снова завопил плоскоголовый: 'Макшаков, а тебя то кто, тоже что ли он?' И я увидел, как из-под машины вылезает тот самый, который меня заставлял крутить кривой стартер, о котором я даже успел как-то подзабыть. Да тихо произнёс Макшаков, притом не подходя близко к нашей группе. 'Ну не Х-я себе!' - промычали они все хором.
И в это время появился дембель, который громко и издалека спросил всю толпу: 'Ну вы чо там застряли?' А потом уже громче, уже в приказном тоне спросил: 'Савел, а где моя сигарета?' Вася крикнул ему плоскоголовый: 'Да тут один борзый избил наших двоих!' Вася с расстояния метров тридцать не подходя близко и стоя на ногах, которые были натурально круглым колесом, а сам ростом дембель Вася был метр с шапкой, уже издалека изрёк почти заорал: 'Передайте ему от меня, что этот салага будет пахать на полах до самого моего дембеля!' А потом, развернувшись медленно, укатился на своих ногах-колесах в даль.
Оставшись в одиночестве, группа людей, высказывавших недовольство, направилась в сторону. Я же пошёл к своей машине, с которой мне так и не удалось познакомиться поближе, если не считать её грустных глаз.
В обед нас строем повели в столовую, а затем я пришёл в гараж, чтобы поработать над машиной. Однако никто не смог мне помочь, и мне пришлось ждать до вечера, когда нас снова поведут в столовую, а потом в роту.
Когда я вернулся в роту, ко мне подошёл сержант Саранцев, старший призывник из Саранска. Он повторил свою заезженную фразу: 'Ну ты чего такой борзый?' Но в этот раз я ничего не ответил, а просто смотрел на него с маниакальным удовольствием и ждал, что он будет делать дальше. Но, развернувшись, он ушёл.
На этого сержанта я обратил внимание ещё по прибытии в роту. Он был среднего роста и старше нас и даже своих сослуживцев. Я слышал, что он где-то дома косил от армии, но всё же был призван. Он относился ко всем солдатам с высокомерием, а ко мне - с первых дней службы, потому что не мог сделать то, что умел я на турнике.
У этого сержанта было красное не только лицо, но и всё тело от шеи до пят. Он носил тёмную офицерскую форму, подогнанную по фигуре, и яловые сапожки тридцать седьмого размера с большим люфтом в голенищах. Он всегда вмешивался не в своё дело и говорил баритоном с нравоучениями, который было слышно из любого угла казармы. Он водил бойцов на работу в столовую и приводил назад, и постоянно был дежурным по столовой, но в гараже с ключами или под машиной его никто не видел.
Вскоре скомандовали построение к отбою, и вся рота выстроилась в коридоре казармы. Перекличку принимал старшина Полонец - высокий, немногословный, но требовательный офицер. Солдаты при виде его шушукались и притихали. После переклички прозвучала команда нарядчикам выйти из строя, и несколько человек вышли.
Ко мне подбежал сержант Саранцев и прошипел: 'А ты что стоишь - выходи из строя, у тебя тоже наряд!' Я спросил, за что, и он выпучил глаза: 'Как за что - за драку на производстве!' Я вышел и встал рядом с наказуемыми.
Старшина Полонец стал спрашивать у всех по порядку, за что наряд, и после ответа отправлял к дежурному. Когда дошла очередь до меня, я прямо ответил: 'За драку'. Старшина удивился и сказал: 'Ну-ка зайди ко мне в кабинет'.
В кабинете я рассказал, как всё было на самом деле, а не так, как преподнёс сержант Саранцев. Я рассказал, как мне сначала казалось, что я помогаю заводить машину, и как должен был найти сигарету для дембеля Васи. Я добавил, что мой земляк с Урала Глухов Вова, которого я уважал до этого случая, уже стирает трусы и носки в тазике кудлатому Боре хабаровскому.
Старшина Полонец, наклонив голову в стол и крутя в пальцах авторучку, молча выслушал мой рассказ. Он попросил позвать сержанта Саранцева, искать которого не пришлось. Открыв двери, я увидел, что он ждал, и зайдя в кабинет, старшина велел ему привести побитых. Когда они зашли, Полонец воскликнул: 'Это ты их так, ну и молодец!' И, посмотрев в их сторону, добавил: 'Ну наконец-то нарвались!' Затем он спокойно произнёс для сержанта: 'Всех троих на полы, дай работу в разных местах, а то он им опять наваляет!' И рассмеялся.
Выйдя из кабинета, я подошёл к Саранцеву и спросил, какую работу мне выполнять. Я снова увидел его неудовольствие, что всё вышло не по его плану. Получив задание, я спросил, где Макшаков и Савелков, на что сержант ответил, но уже без наезда в мою сторону: 'А им не положено'. Постояв у ведра с тряпкой, я сказал сержанту: 'Нам дали наряд всем троим - один не буду мыть полы!' Сержант молча ушёл, а я убрал ведро и тоже пошёл спать.
Прошла где-то неделя, и на новом построении вечерней проверки старшина Полонец после команды 'Равняйсь смирно' громко сказал: 'Ефрейтор Давыдов выйти из строя!' Все переглянулись, и я в том числе, так как до сего времени был рядовым. А старшина, глядя на меня, произнёс: 'Да ты-ты выходи!' И перед строем объявил, что ставит меня командиром отделения над девятью солдатами моего же призыва, и подал мне список с фамилиями.
На следующий день меня вызвал командир роты капитан Шкодюк, известный среди солдат под кличкой Мокша. Он провёл со мной беседу, в ходе которой попросил больше не применять силу и в случае необходимости сразу же писать ему докладную.
Через два дня ко мне подошёл солдат с комсомольским значком на груди. Он представился секретарём Ивановым и сказал, что является секретарём комсомольской организации нашей роты. Иванов пригласил меня в ленинскую комнату, на ходу уточнив, являюсь ли я комсомольцем. Я ответил отрицательно. Тогда он достал листок бумаги и объяснил, что мне, как командиру в чине ефрейтора, нельзя быть не комсомольцем. Я согласился с этим и дал своё согласие. Иванов продиктовал мне, как правильно написать заявление.
Затем он снял с плеча висевший на ремешке фотоаппарат и пригласил меня выйти на улицу к новому Зилу-555. Иванов попросил меня залезть перед открытым капотом и, стоя на подножке, засунуть одну руку в мотор, а другой держаться за край капота и не моргая улыбаться прямо в объектив фотоаппарата. Я так и сделал. Вскоре моя фотография появилась на доске почёта, а под ней большими буквами было написано, что ефрейтор Давыдов В.В. выполняет план на сто двадцать процентов. Через несколько дней мне вручили значок ударника коммунистического труда и на грудь повесили комсомольский значок.
После этого меня стали назначать дежурным по роте, как и сержанта Саранцева. Я мог утром поднимать роту на подъём, водить людей строем на работу и в столовую, а наряды вне очереди за мелкие провинности мне уже не были положены.
Те, с кем у меня произошёл конфликт, при встрече со мной опускали глаза или меняли маршрут, увидев меня ещё издали. Некоторые из наших ребят подходили и спрашивали: 'Ты боксёр?' или 'Я понял, ты бил прямым'. Я не опровергал и не утверждал, а просто улыбался.
Однажды, идя по гаражу, я вновь увидел своего земляка Вову Глухова. Он с усердием стирал в тазике носки и трусы Бори хабаровского. Мне показалось, что он делает это с каким-то трепетом, поворачивая их с одной стороны на другую, и я подумал, что он вот-вот их начнёт целовать. Подойдя к нему вплотную, я спросил: 'Ты его боишься?' Он искренне ответил: 'Нет, просто Боря хорошо относится ко мне и сказал, что меня уважает'. Тогда я сказал Глухову: 'Давай этот тазик пну вместе с трусами и скажешь, что это сделал я?' И вдруг я увидел в глазах Глухова страх и недопонимание. Он схватил тазик со всем содержимым и побежал от меня прочь по территории автопарка, спасая носки и Борины трусы.
**********