Осень для Фадея была самым нелюбимым временем года. Наваливалась непреодолимая тоска, затягивала глубоко в омут суицидальных мыслей и заставляла вновь и вновь перебирать по косточкам свои обиды и потери. Единственной причиной, по которой две недели в году он проводил в этих глухих и нелюдимых местах, была знахарка бабка Захаровна, к которой приезжали за помощью из самой Москвы. Летом в деревне не было ни одного свободного дома, желающие получить нетрадиционное лечение, прибывали неиссякаемым потоком, но к октябрю дороги размывало затяжными нудными дождями, и жизнь в деревне замирала. Захаровна месяц восстанавливалась, а потом отправлялась на зимовку в лесной домик. Тетка Фадея, Евдокия помогала знахарке по хозяйству, поэтому он имел возможность лечить полученное в детстве увечье бесплатно.
К началу октября на рождение нового месяца, вопреки прогнозам, неожиданно погода наладилась, и Фадей начал выходить каждый день на прогулку в лес. Гулял несколько часов по привычному маршруту, затем отдыхал на поляне перед круглым и гладким, словно фарфоровое блюдце, озером и пускался в обратный путь. Извилистая дорожка, ведущая из леса в деревню, напоминала ему изгиб реки. Преодолевая поворот за поворотом, он словно подводил итоги уходящего года и ставил жирные точки в своих непростых отношениях с людьми.
Когда он вышел на проселочную дорогу, из-за поворота показался черный джип с московскими номерами. Он проплыл мимо Фадея, как огромный величественный корабль на малом ходу. За рулем сидел широколицый седовласый мужчина лет пятидесяти, а рядом с ним на пассажирском сиденье - девушка с длинными шелковистыми волосами пшеничного цвета.
- Слышишь, какой здесь аромат? - спросил у нее водитель и открыл все окна в салоне.
Девушка подставила встречному ветру лицо. Фадей стоял к ней так близко, что казалось, она вот-вот коснется его блуждающей в воздухе белоснежной, словно молоко рукой.
- Да, - блаженным голосом отозвалась она, - смесь хвои, пыли, навоза и сена, - ее звонкий смех разлился эхом по округе, а улыбка озарила безмятежное лицо. - А еще я чувствую, что скоро пойдет дождь!
Сердце Фадея застучало так громко, что казалось, его могут услышать заезжие гости. В ушах загудело, как от резкого погружения под воду. По рукам и ногам пробежала приятная дрожь. Как в замедленной съемке, незнакомка пронеслась мимо и перевернула душу.
- Ариша, осторожно, - предупредил водитель, - я закрываю окно.
Джип набрал скорость, поднимая столб пыли, и скрылся за следующим поворотом. Фадей вышел на середину дороги и заворожено смотрел ему вслед. Ноги сделались ватными, он застыл, как древний языческий истукан. Перед ним неотступно мелькал образ миловидной девушки с золотыми волосами и заразительным смехом. Ступор длился несколько секунд: он не понимал, где находится, и что с ним происходит.
Из забытья его вывел нудный сигнал соседского "УАЗика".
- Подбросить? - спросил приветливо сосед.
В другой ситуации Фадей бы даже не поздоровался, насупился и ускорил шаг. Он знал, что говорят о нем в деревне, а больше додумывал, но сейчас, во что бы то ни стало, нужно узнать, к кому приехала прекрасная незнакомка. Он залез на переднее сиденье и попросил довезти до деревни. Сосед, пыхтя сигареткой, без умолку рассказывал деревенские новости. Фадей не слушал, но одобрительно кивал, нескладно и невпопад улыбался.
Подъехав к деревне, он увидел, что джип остановился у дома знахарки, и решил осведомиться у тетки. Евдокия хлопотала во дворе. Заметив племянника, она окинула его своим проницательным взглядом и спросила:
- Ты чаво тут? Случилось чо?
Он не решился объяснить причину внезапного появления, только показал на джип и стал высматривать в окнах дома приглянувшуюся столичную гостью.
Тетка набрала охапку дров и на ходу проворчала:
- Приехал из Москвы большой начальник. То ли сам захворал, то ли его дочка. Захаровна велела печку затопить.
- Так она же не принимает больше, - в недоумении развел руками Фадей.
- Дак не откажешь, столь километров отмахали!
Евдокия ногой открыла дверь и ступила в темный коридор. Окно в приемной комнате было приоткрыто, Фадей решил пройтись мимо в надежде, что услышит хоть часть разговора, но, как только приблизился, створки с шумом закрылись, и ему ничего не оставалось, кроме как ускорить шаг и покинуть двор.
Как только он вернулся в дом тетки, зарядил мелкий дождь, похожий на мутную туманную завесу. Весь оставшийся день Фадей пытался занять себя хоть чем-то, чтобы не думать о девушке, но все тщетно. Отец назвал ее Ариша, а значит, ее звали Арина. С его уст то и дело слетало ее имя, произносил он его как заведенный на разные лады: Аринка, Рина, Ариночка, вкладывая несвойственную ему теплоту и нежность. Он представлял как, взявшись за руки, они сидят с ней у озера и молча наблюдают за зеркальной поверхностью воды, на которой время от времени образуются круги от всплеска рыб - созерцание для Фадея было не простым времяпровождением, а высшей степенью познания внешнего мира.
Проходя мимо зеркала, он подметил, что обычно бледное и недружелюбное лицо от внутреннего возбуждения раскраснелось и сияло, как люминесцентная лампа. Ему стало неловко.
Что такое любовь, Фадей знал только из книг, фильмов и рассказов сослуживцев по компьютерной фирме. Сам он считал, что не способен на это чувство, и многие годы одиночества это подтверждали. Он обладал заурядной внешностью, хилым телосложением и замкнутым характером. Девушки обходили его стороной, а если он с кем-то и знакомился, то все заканчивалось одним коротким свиданием. Близость в реальном мире его пугала, заставляла мысленно возвращаться в детство и переживать личную трагедию. Поэтому, стоя перед зеркалом, он несколько раз погладил себя по груди. Так он успокаивался в минуты сильного эмоционального возбуждения или депрессии, которая накатывала на него после очередной неудачи или стресса. Сейчас же хотелось избавиться от болезненного наваждения и зажить привычной жизнью отшельника.
Когда на улице совсем стемнело, Евдокия вернулась и начала хлопотать по хозяйству. Ложилась она поздно, а вставала рано, поэтому Фадей спал еще несколько часов после того, как тетка уходила к знахарке. С порога она начала ворчать, что завтра Захаровна начинает лечение дочери столичной шишки. Чем девушка больна, она так и не призналась, хотя Фадей ходил за ней следом, словно тень, и пытал вопросами. Перемену в нем тетка сразу приметила и резким тоном осекла:
- Ейно и без таких, как ты, забот хватает. Смотри на себя! Куцая овца. Рохля, руки не из того места растут. В городе можа ты - ума палата, а тута ни на что не годный. Вона, курятник покосился, три дня прошу починить, все без толку.
На тетку Фадей не обижался, на словах она была сурова, но на деле все ему прощала и жалела, а когда он засыпал, заботливо накрывала одеялом, выключала настольную лампу и долго сидела рядом, словно сторожевой пес. В такие минуты она вспоминала свое детство, когда ее сестра была еще счастливой беззаботной девчонкой и своим безумием не приносила горя.
Всю ночь Фадей мерил шагами комнату, как будто от этого она могла увеличиться в размерах. Несколько раз он выходил на улицу и всматривался в окна дома, в который поселили москвичей. Уснуть Фадею удалось только под утро, когда, с первым криком петуха, тетка вскочила с железной кровати, на которой спали еще ее родители, наспех покормила скотину и отправилась к Захаровне.
Ближе к обеду Фадей проснулся и направился в кухню, где его ожидал скромный деревенский завтрак. Поел и решил пойти на поиски гостей из столицы. Долго искать не пришлось, сосед сказал, что видел их на поляне за деревней. Отец и дочь сидели на скамейке возле речного причала, смотрели вдаль и о чем-то мирно беседовали. Он не решился подойти ближе, прислонился к забору бабки Анисьи и стал наблюдать. Волнение накатило с новой силой. Сердце затрепетало, как парус при шкальном ветре. Новое чувство пугало и завораживало одновременно. Все метаморфозы, происходящие в его душе и теле, были в новинку и приоткрывали завесу самых потаенных уголков его израненного сознания. Неужели это любовь? Эта мысль так испугала его, что он быстро покинул свое укрытие, толком не налюбовавшись причиной своего душевного волнения.
Последующие часы он провел в лесу, прогуливаясь среди вековых сосен. Временами он бежал, оглушенный душевными терзаниями, задыхаясь от сдавливающей грудь боли, и слезы отчаяния наворачивались на глаза. Иногда он ненадолго останавливался, припадал к очередному шероховатому стволу и пытался отдышаться. Спящие до этого чувства проснулись и наполнили его тело томной негой и бесконечной нежностью. Вот только что делать с этими чувствами? Открыться незнакомке он не мог, ибо знал наперед, чем вся эта рисковая затея обернется. Она непременно его отвергнет и, более того, станет смеяться своим клокочущим смехом, который больше не будет заразительным, а будет насмешливым и демоническим. Оставалось одно: молча созерцать внутренние перемены и украдкой наблюдать за невероятно притягательной девушкой по имени Арина.
Последующие три дня прошли как во сне. Несколько раз Фадей издали видел ее, но не смел заговорить. Может, он и решился бы на такой смелый шаг, но останавливало постоянное присутствие отца. Он заботливо брал дочь под локоток и вел по деревенской дороге, катал по округе на джипе, но чаще они сидели на речном причале и вполголоса о чем-то говорили. На прогулке девушка ступала неуверенно, из чего он сделал вывод, что Захаровна лечит ее от болезни ног. Иногда до Фадея доносились, словно эхо, обрывки их с отцом разговора, и он понял, что основную часть времени Арина проводит, как и он, в полном одиночестве. Ему трудно было в это поверить. Как такая красавица может быть одна? Может, дело было вовсе не в ногах, а в чем-то еще?
Однажды он застал ее на лечении у Захаровны. Девушка лежала на кушетке за ситцевой занавеской, через которую были видны ее плавные очертания. В распаленном воображении Фадея сразу нарисовалось ее безупречное тело. Он мысленно гладил ее покатые бедра и упругую грудь.
Блаженные мечтания были недолгими, их прервало бесцеремонное вторжение знахарки. Одним рывком она подняла его клетчатую фланелевую рубаху и оголила шрам в области сердца, уродливо стягивающий неровно сросшиеся куски кожи и доставляющий немало боли.
- Судороги были? - грубо спросила Захаровна.
Девушка слышала их разговор, а Фадею не хотелось, что бы ее мнение о нем строилось на жалобах, поэтому он еле заметно качнул головой, но следующий вопрос выдал его нелепую маскировку.
- Часто?
Фадей беззаботно махнул рукой и сконфузился, его испуганный взгляд метнулся в сторону занавески. Захаровна отвесила ему звонкий подзатыльник и упрекнула:
- Не забывайся у кого в доме! Нету времени с тобой в игры тута играть. Отвечай, что спрашиваю!
- Перед дождем бывают, - смущенно отозвался Фадей и почесал щиплющий затылок.
- Чаще ночью или днем?
- Ночью.
В комнату, которая выполняла функцию приемной, вошел отец Арины и устроился рядом с дочерью в кресле. Его пытливый недоверчивый взгляд быстро ощупал тщедушное тело Фадея и остановился на уродливом шраме, который, как спрут, окутал всю левую часть груди. Знахарка положила Фадея на кушетку и продолжила свои болезненные манипуляции. От пристального взгляда чиновника было неловко. Фадей, то и дело ежился и строил недовольные гримасы, поэтому Захаровна задернула вторую занавеску, скрыв от посторонних глаз его увечье.
Еле дождавшись конца процедуры, Фадей вышел на крыльцо и стал медленно спускаться по скрипучим, обветшалым, как и весь дом, ступенькам. На ходу он натягивал на голову капюшон от толстовки и надевал очки, пряча от окружающих свои покрасневшие от подавленных слез глаза. Проходя мимо окон, он услышал, как знахарка рассказывает отцу Арины его историю. Фадей встал как вкопанный, его реакцию заметила тетка и строго спросила:
- Ты чаво, примерз что ли?
По обеспокоенному взгляду тетки он понял, что она тоже слышит рассказ Захаровны, сдобренный драматическими подробностями и ее личными комментариями.
Последняя капля терпения прорвала многолетнюю плотину. Со всех ног он бросился в дом тетки, заскочил в свою крохотную комнатку и рухнул на кровать. Горечь и жуткие воспоминания сдавливали горло, он зарыдал, как младенец. Лицом он уткнулся в подушку, от чего вопли звучали глухими стонами, а рев казался мычанием.
Перед глазами промелькнули события двадцатилетней давности, которые исковеркали ему жизнь. Его обезумевшая мать решила, что с нее хватит страданий, и задумала сжечь дом вместе с собой и детьми. Десятилетнего Фадея на руках вынес сосед. Мать и младшего сына, которого она крепко прижимала к груди, так и не спасли. Пожар был венцом ее безумия, но до этого были долгие годы припадков и напрасного лечения. Врачи говорили, что болезнь началась после вторых родов, но от тетки он слышал, что мать еще в подростковом возрасте совершала безумные поступки, за которые ей жутко доставалось от деда.
Когда у матери начинался припадок, первым делом накатывала неуправляемая агрессия, и она с криком избивала маленького Фадея. Несколько раз его спасала тетка и уносила к себе в родительский дом. Когда мать снова приходила в норму, извиняясь, рыдала, просила его вернуться домой. Она объясняла свои приступы реакцией на его непослушание, и ему было стыдно, что он в очередной раз довел мать до истерики и рукоприкладства.
Тот факт, что теперь об этом знают Арина и ее отец, приводил Фадея в ужас. Кем они теперь будут его считать? Неудачником, который не может побороть детские обиды? Тридцатилетний мужик, который, к слову сказать, и на мужика-то не похож, терзается от фантомных болей.
Вечером тетка вернулась с поникшим видом и с порога попыталась оправдать знахарку. По ее словам, Фадей своим видом вызвал недоверие у московского чиновника, и, чтобы смягчить ситуацию, Захаровна поведала обстоятельства его личной трагедии. Фадею от этого было не легче, но сказанного назад не воротишь, а злиться на Захаровну - все равно, что обвинять несмышленого ребенка за откровенность. Это было еще одной причиной, по которой он стал избегать московских гостей и часами просиживать в одиночестве у озера.
За короткий срок любовь Фадея превратилась в нечто живое и ощущаемое. Он протягивал руку и представлял, как дотрагивается до лица возлюбленной и нежно поглаживает ее пахнущие медом волосы. Ложился на жухлую траву вперемешку с опавшими листьями и представлял, как они с Ариной, обнявшись, лежат лицом к лицу. Тут же ноющая боль наполняла сердце, от чего из груди вырывался мучительный стон, он понимал, что фантазии никогда не воплотятся в жизнь. Трусость и комплексы поработили его еще со времен первой неудачи. Они, как оковы или вериги, стягивали и тянули на самое дно омута его страхов и сомнений. Освободиться от них не было никакой возможности. Он так смирился с этими эмоциями, что бережно хранил на полках памяти все свои обиды, а главное - боль. Боль никогда не отпускала. Даже сейчас, когда в его жизнь без предупреждения ворвалась любовь и фейерверком осветила душу, боль не уступила свои права. Она первая схватила лозунг с местоимением "я" и понеслась впереди самого светлого и чистого чувства, которое он когда-либо испытывал. Сейчас его успокаивали лишь звездное небо и облик Арины, стоявший перед глазами.
Фадей взглянул на электронные часы и понял, что уже далеко за полночь. Вернувшись в дом, он пролежал остаток ночи в своей постели, теша себя фантазиями, что рано или поздно он все-таки решится и признается Арине в своих чувствах.
Мирное существование с романтическими фантазиями разрушила новость, которую озвучила тетка, как только поднялась с постели и увидела, что он не спит.
- Ничего, сегодня твоим страданиям наступит конец.
- Ты это о чем? - настороженно спросил Фадей.
- Уезжает сегодня твоя зазноба. Отца срочно вызвали в Москву.
Фадей вскочил с кровати и при тетке начал одеваться, чего раньше никогда не делал.
- А когда снова приедет? - спросил он, теша себя надеждой, что разлука будет недолгой.
- Да уж, наверное, и не приедет она вовсе, - с явным облегчением обронила тетка и вышла из дома.
С выпученными глазами Фадей вылетел вслед за Евдокией и стал засыпать ее вопросами. Тетка махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху, и зашла в коровник. Оттуда послышалось приветственное мычание, и через минуту голос тетки изрек приговор:
- Захаровна сказала, что никто ей помочь не сможет...
Тетка что-то еще говорила, но Фадей уже бежал в сторону дома знахарки. В висках стучало, как в кузнице по наковальне. Страх сковал сердце. Что он будет делать без нее? Как жить дальше? До сих пор он влачил пустое существование, будучи уверенным, что никогда и никого не способен полюбить. Благодаря Арине он познал любовь, и мысль о разлуке была невыносимой. Он не знал ее адреса, телефона и места учебы или работы. Если она уедет, то они больше никогда не увидятся.
Добежав до дома Захаровны, Фадей дернул калитку, но она оказалась заперта. Сквозь замочную скважину он обнаружил, что стоянка возле гостевого домика пуста, а значит, москвичи уже уехали. Недолго думая, он побежал по дороге и увидел вдалеке стремительно удаляющийся джип. Приняв молниеносное решение, он помчался через лес. Страх ненадолго отступил, а решимость придала ему сил. Он бежал так быстро, что казалось, ноги не касаются земли, а перемещаются по воздуху. Нет, он не должен ее упустить. Для него это единственная возможность существовать дальше. Не нужно, чтобы она отвечала ему взаимностью, но пусть хотя бы его выслушает. Это уже будет для него победой. Да! Пусть просто выслушает.
Добравшись до хорошо знакомой извилистой дорожки, Фадей побежал вниз по склону, натыкаясь на колючие голые березовые ветки и успевая на ходу лавировать между крупными стволами хвойных деревьев. Мимо проехал джип, он отчетливо увидел его черные очертания. Быстрее! Нужно спуститься как можно быстрее! Несколько раз он спотыкался, но чудом не упал, как будто чья-то могущественная воля снисходительно давала ему единственный шанс на счастье.
Фадей бежал что есть силы по глинистой дороге, дыхание сбилось, голова закружилась, и он мысленно проклял себя за то, что никогда не уделял должного внимания своему физическому состоянию. Грудь теснила пронизывающая боль и эхом отдавалась в голове. Ноги снова стали ватными и непослушными. Еще сто метров - и джип свернет на дорогу в соседнюю деревню, а оттуда - на федеральную трассу и навсегда унесет медово-пшеничное наваждение из его жизни. На пределе возможностей Фадей сокращал расстояние и видел, как растопыренные пальцы Арины рассекают воздух, а значит, окно открыто, и она может его услышать. Он набрал воздуха в горящие от бега легкие и, что есть силы, закричал:
- Арина! Не уезжай!
Машина не сбавила хода, возможно, его не услышали. Из последних сил он снова сделал глубокий вдох и хотел крикнуть, но споткнулся и упал в грязь лицом. Резкая боль пронзила все тело, но в запале Фадей приказал себе не обращать на это внимание. Собравшись с силами, он поднялся и рванул вперед. Тело наполнилось энергией. Открылось второе дыхание. Капли пота скатывались по лицу и застилали глаза. В этот момент он почти отчаялся и хотел уже остановиться. С пересохших губ слетел прощальный крик:
- Арина! Я не смогу жить без тебя...
Машина резко затормозила, и отец Арины выскочил из джипа. Он взглянул на преследователя и властным тоном приказал дочери оставаться в машине. Фадей остановился в пяти метрах и пытался отдышаться, чтобы объяснить причину погони, но отец Арины предупреждающе выставил руку вперед и грозным тоном произнес:
- Если сделаешь хоть шаг - ты труп.
Фадей снял толстовку, вытер ею вспотевшее и испачканное лицо и увидел в руках мужчины биту. Он поднял руки и испугано залепетал:
- Я только хочу поговорить с Ариной. Больше мне ничего не нужно.
- О чем поговорить? - возмущенно спросил мужчина и сжал биту обеими руками.
Ситуация была патовой, глядя на отца, Фадей понимал, что он сделает все, чтобы защитить дочь, а значит, не подпустит его к ней ни на шаг. Страх снова вырвался наружу и отразился в его бессвязной речи:
- Я... просто... мне... нужно...
- Проваливай от греха подальше!
Сомнения навалились на Фадея с еще большей силой. Да он даже мысль сформулировать не может, не то чтобы обойти этого бультерьера и поговорить с девушкой, в которую влюблен. Он до безобразия жалок и никчемен. От собственного бессилия не скрыться. Как он мог вообразить, что такая, как Арина, будет с ним говорить и, тем более, разделит его чувства? Он - слепец и безнадежный мечтатель.
Пока он упивался своей ничтожностью, отец Арины внимательно разглядывал незнакомца и вспомнил, что видел его у знахарки. Он опустил биту и спросил:
- Что тебе нужно?
- Поговорить с вашей дочерью, - еле смог вымолвить Фадей.
Пассажирская дверь открылась, из машины вышла Арина. Отец пытался ее остановить, но та сказала, что услышала свое имя, и раз дело касается ее, то она сама разберется. Пока девушка шла, ее рука скользила по металлическому кузову джипа, а глаза беспорядочно блуждали по дороге.
- Что тут происходит? Кто здесь? - спросила она своим звонким голоском.
Только сейчас Фадей понял, что она его не видит. Так вот зачем она приезжала к Захаровне, и вот почему та сказала, что помочь ей никто не может - Арина была слепой! Точно разом онемев, он стоял как вкопанный и не мог произнести ни слова, только смотрел на нее растерянным взглядом и кусал пересохшие губы.
- Простите, что напугал... - начал Фадей и закашлялся.
Она тут же отреагировала, на лице отразилось любопытство.
- Это ведь вы были со мной на лечении, я узнаю ваш голос.
Он прочистил горло и ответил утвердительно. Наступила неловкая пауза, которую он не знал, как прервать. Она подошла так близко, что ее рука робко коснулась его лица. Пальцы сначала осторожно, затем более уверенно ощупали его лоб, скулы, затем скользнули ниже и прошлись по контуру губ.
- Как тебя зовут?
- Фадей, - отозвался он и накрыл ладонью ее тонкие пальцы.
Сейчас ему казалось, что все вокруг растворилось и померкло. Дыхание восстановилось, но сердце продолжало громко отбивать ритм. Ее руки, опускаясь все ниже, заскользили по его впалой груди и коснулись самого болезненного места. Он непроизвольно вздрогнул, но девушка лишь на мгновение замерла и продолжила блуждать по границе шрама.
- Не уезжай, - прошептал он, - я не смогу жить без тебя.
Ее губы тронула нежная улыбка, она склонила голову на бок, будто смотрела ему прямо в душу. Он коснулся ее искрящихся на солнце волос и вдохнул пряный аромат. Фадей почувствовал, что где-то глубоко внутри их души соединились, и от этого его жизнь обрела глубокий смысл. Стеснение и комплексы отступили. У него есть цель, есть средства для ее достижения и есть острое желание забыть про свое одиночество. От этих мыслей он захмелел и горячо зашептал ей на ухо:
- Ариночка, ты - моя любовь, мое дыхание, моя награда...