Демчук Марина Адольфовна : другие произведения.

Под знаком Осени

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  

Демчук М.А.

Под знаком Осени

  

***

А им пока неведома печаль,

живущим рядом, но уже не с нами.

Нас дарит ночь тревогами - не снами,

а дети вырастают по ночам.

Ещё, казалось, прожито так мало,

хранит постель младенчества тепло...

Глядишь, а под коротким одеялом

белеет оперённое крыло.

Размах, рывок - сплеча да сгоряча...

Молись за них: они во сне летают,

и души их летящие не знают,

как матери седеют по ночам.

  

***

Пела мать сы

ночку в колыбели

да и напророчила судьбину.

Закружились ладушки над сыном,

поманили вдаль и улетели.

С той поры затосковал сыночек,

и ни в чём-то нет ему отрады:

только одного теперь и хочет -

улетевшей в небо птицы - лады.

Он ушёл с котомкой за плечами

за моря, за долы, на чужбину.

При дороге ивою печальной

мать стоит, ветвями машет сыну.

Прилетают к иве одинокой

из-за дальних далей лады - птицы

и поют до осени глубокой.

Только сын уже не возвратится.

  
  
  
  

***

Наступает однажды

всё меняющий вечер,

прилетает за сыном

озорной человечек.

Питер Пэн его имя,

воровата повадка:

только смежишь ресницы -

опустела кроватка,

и напрасно вдогонку

протянулась рука;

то ли был, то ли не был -

только кружат по небу

два больших светляка.

Питер Пэн рассказал бы

вам все тайны летанья,

только нет у бродяги

ни секрета, ни тайны.

К небу путь обеспечен,

если ты бессердечен,

бесшабашен, бесстрашен, -

словом, если вы дети

беззаботные наши.

  

А где-то там на Где-то-таме,

дети живут совершенно сами,

там нет ни скуки, ни поучений -

есть Питер Пэн, - и приключенья

головы кружат,

даже не нужно

мальчикам помнить

о брошенной маме.

Гомонящей гурьбою

Где-то бродят на свете

из насиженных гнёзд

улетевшие дети.

Где-то-там - чудный остров,

и попасть туда просто,

если волен, как ветер,

и доволен собою.

Там птицы и звери

ни на что не похожи,

там охотника шаг

лёгок и осторожен,

там пираты, фрегаты,

и костры, и вигвамы, -

всё там есть; только мамы

в это царство не вхожи.

Улетает из дома

мой младенец вчерашний,

бессердечный, беспечный

и, конечно, бесстрашный.

Мамы многое могут -

но не в небо подняться:

ведь за смелого сына

кто-то должен бояться,

ждать его у окошка

со словами прощенья

и кроватку готовить

к его возвращенью.

И ночами на звёзды

смотрит мама упрямо:

не ведёт ли за ручку

по звёздной тропе

улетевшего сына

в объятия мамы

повзрослевший попутчик

весельчак Питер Пэн.

***

Куда улетают дети?

Куда их манит ночами?

Учёные не ответят,

лишь только пожмут плечами.

Географы, вы не правы:

есть адрес у Где-то-тама -

второй поворот направо

и целую ночь всё прямо.

Не слишком и отдалённый -

как раз попадёшь к рассвету.,

но не берут почтальоны

писем на адрес этот.

Дети на ветер вскочат -

и в поднебесье тают,

а мамы бессонной ночью

по звёздам их путь читают.

Один возвращается ветер,

и жестью грохочут крыши,

а взрослым при звуках этих

прибой отдалённый слышен.

Вот только увидеть остров

из нас ни один не волен...

Лишь ветер, едкий и острый,

так горько пахнущий солью.

***

Отпускает берег корабли,

словно птиц с протянутой ладони;

как детей, качал он их в затоне,

только дети выросли - ушли.

Паруса блестящие взметнув,

словно бы салют прощальный дому,

всколыхнули лёгкую волну,

убегая к берегу другому.

Ну а тот, хранивший их от бед,

средь штормов пристанище дававший,

длинным мысом тянется им вслед

и в ночи лучом маячным машет.

Это ж берег. Просто горсть земли,

белых скал изломанные грани, -

Разве их тоскою можно ранить?...

Прочь уходят дети - корабли.

  

  

***

Сыну

О на свободу рвущийся юнец,

как зайчик солнечный, в руках не удержимый,

с дурной отвагой, разлитой по жилам,

гнездовий белых ангельских птенец!

Привычный к холе, ласке и теплу,

нырнёшь в бодрящий холод мирозданья,

где жизнь ведёт дорогами познанья,

как босиком по битому стеклу, -

и вспомнишь свой неторопливый рай,

счастливого неведенья обитель...

Возврата нет - и где он, этот край,

мой блудный сын, мой бедный победитель?

  
  
  
  
  
  
  

***

На закате вскрикнет дивья птица,

на дороге ветер пыль взовьёт;

в дом, как в сердце, сказка постучится

и с собой в дорогу позовёт.

А тропа набитая такая,

и легка котомка за плечом;

в диком поле встретишь белый камень,

весь облитый золотым лучом -

а по камню вьётся узорочье:

то ли тени, то ли письмена,

то ль морочит, то ль судьбу пророчит,

угадай, попробуй, дотемна.

Три пути - и каждый одинаков.

Где-то счастье выпадет для нас?

Может быть, хотя подобье знака

вещий ворон голосом подаст?

Тяжелеет ноша за плечами,

боязно оставить торный путь:

может, лишь тревоги да печали

метят неизвестную тропу?

Три дороги тёплый сумрак прячет,

в тёплом ветре отзвуки летят:

то ли мама в дальней дали плачет,

то ли травы в поле шелестят.

Трудно выбрать, страшно ошибиться

и, бывает, тяжело идти...

Сколько раз на свете повторится

сказка - быль о выборе пути!...

Вещный образ оголённой сути,

стоит только выйти за порог, -

вечный витязь, вечное распутье,

белый камень между трёх дорог.

  

***

И вдруг осознаешь во всей полноте,

что нам обойти невозможно природу:

как мало мы значим для наших детей,

когда они рвутся от нас на свободу.

Уже отстранились. Их тянет в полёт.

Казалось бы, вот же - родные по крови;

но память гнезда их тоски не уймёт

и вряд ли вчерашних птенцов остановит.

Они, уходящие, странно близки;

и рвут по живому, того не заметя,

такие две разных, несхожих тоски:

птенцов - по свободе и птицы - по детям.

  
  

***

19 августа 2008

Мы только память о минувшем.

Мы чужды дней коловращенью.

Мы с неба сосланные души;

мы ждём на небо возвращенья..

Друг друга узнаём по взгляду,

но брат проходит мимо брата;

и долог путь...И небо рядом,

в которое нам нет возврата.

***

Сад нахохленный, нелюдимый.

Закрываю свой дом на зиму.

Он пригнулся, обижен словно;

от дождя потемнели брёвна;

а по крыше скребутся ветки;

а стекло дребезжит от ветра;

а с крыльца ручеёк стекает;

мышь в углу шуршит стебельками,

и витает в воздухе зяблом

грустный запах осенних яблок.

Словно лёгкий привкус упрёка

в этом запахе одиноком,

словно старый дом занедужил

в ожидании скорой стужи,

и глядит, и молчит обречённо,

словно я виновата в чём-то,

словно летний кусочек счастья

отдаю в немилость ненастью,

бесконечной холодной ночи.

Он как я. Он зимы не хочет.

***

Тонкое, как яд , очарованье

впитываешь, радуешься даже.

Здесь почти эльфийские названья

и почти эльфийские пейзажи.

Вроде бы, наш край ничуть не хуже, -

только птицы здесь поют иные,

по-другому ветер моря кружит

флюгеров штандарты кружевные.

Неразумно сердце человечье:

чайки крик тоской его пронзает.

В этой жизни, в ритме этой речи,

как в душистой смолке, увязаю.

Дремлет время; век мой словно не жит;

этим дюнам вечно расстилаться;

всё пройдёт - а волны будут те же...

Я хочу в безвременье остаться,

стрекозой застыть в слезе янтарной

с запахом смолы на свежем сколе.

Я холмам эльфийским благодарна.

Здесь мой дом. Я не хочу на волю.

***

Отраженье зеркал в зеркалах на осколки дробится,

словно мир мой рассыпался вдребезги, вроспуски, вхруст,

и как будто меня окружают знакомые лица,

но не терпит мой дом посторонних - он девственно пуст.

Да, гражданка Любовь по прописке со мной проживала,

да, стирала, варила, спала, и была не особенно зла,

да давно уж совместную жизнь

на раздельные две поменяла,

и устроилась в новой квартире, и вещи отсюда свезла.

Да, когда-то друзья приходили шумливой гурьбою,

говорили, смеялись и пели - причём, вразнобой...

Вот и памяти всей - что шампанским облиты обои ,

и осталось компании: я сам с собою и дом неживой.

Он по полочкам вещи в суровом порядке расставил,

удалил всех чужих, поразвесил на стенах зеркал,

чтобы я созерцал и держался условленных правил ,

чтобы в самопознанье глубинные смыслы искал.

Только где там искать, - замерзаю

в добротно устроенном доме,

всё в нём есть, не хватает лишь только тепла.

Он стерилен. Он пуст. Он рекламной картинке подобен,

и на каждой стене - зеркала, зеркала, зеркала....

***

Дом, у порога которого

лягут все ветры мира ,

окна, которым шторы -

горькие ветви мирра ;

сад, где моих печалей

гибкие ивы плачут, -

мир мой, в тебе едва ли

что-нибудь слово значит! -

милый пустяк, забава:

песнь кто угодно сложит!

Но говорить - по праву -

сердце одно лишь может.

Чтобы, ему внимая,

жаром его согрета,

ночь расцвела немая

жасмином и страстоцветом;

чтоб скорлупой миндальной

тишина раскололась;

чтоб под луной печальной

ночь обрела свой голос...

Знаю, увы! - напрасно

твой путь устилать мечтами...

Тает мой мир прекрасный.

Перед тобою тает.

Мир на ветру раздора.

Мир под ненастным небом .

Мир - это ты, в котором

сердце одно и немо.

  

***

Болота, болота - и зыбки, и топки;

трясиною скверной затянуты тропки;

а где-то, а где-то на той стороне

тоскует мой брошенный дом обо мне.

Там совы над крышей кричат по ночам;

в нём прошлое заперто на три ключа;

там память, как пёс, сторожит у порога -

и этого сторожа лучше не трогать;

там пепел любви отгоревшей, отбывшей

ревниво очаг охраняет остывший,

там мёртвый ребёнок лежит на погосте,

и в стебли травы истончаются кости;

там давние страхи, глухая тоска

схоронены, но не хотят отпускать:

и помнить невмочь - и забыть не могу

о брошенном доме на том берегу.

И как мне найти заплутавшую душу?...

Болота всё глубже, трясина всё глуше...

  

***

Черёмухой пахнет в заглохшем саду,

и крыши не видно за белым цветеньем, -

лишь просверк лучей да сумятица тени

вдоль тропки, которой я к дому иду.

И сыростью веет от тёмной земли,

и детство, тихонько к руке прикасаясь,

как пёс, провожает хозяйку, ласкаясь...

А дома за садом не видно - снесли.

  
  

  

***

- Ах, сестрица. давай уйдём! -

неживой. нежилой наш дом:

плющ ползёт по его стене,

стёкол нет ни в одном окне;

наш колодец давно зарыт,

плачет ветер над ним навзрыд.

Молодильной была вода,

да засыпана - навсегда.

- Не могу я, сестра, уйти:

нет отсюда назад пути.

Слишком долго мы шли с тобой

до колодца с водой живой.

Не отпущена нам вина.

Наша мать умерла - одна.

Да и дом был бы нынче жив,

кааб не кинули - на чужих .

Говорила сестра сестре

оставаться в родном дворе...

В землю накрепко там вросла

ива гибкая да сосна,

чтоб ветвями качать, стареть,

на разрушенный дом смотреть,

вспоминать о былой поре,

как велела сестра - сестре.

  

***

"Случайно на ноже карманном

найди пылинку дальних стран..."

А. Блок

И было море - дотянись рукой,

и город был листком из книги Грина,

а деревянный облик городской

роднил его с флотилией старинной.

Прибоя шум вплетался в тишину,

как шум листвы, и каждый домик здешний,

крыльцом раздвинув зелени волну,

в строй улицы своей вплывал неспешно.

Как чайки - силуэты сизарей,

борта - заборы, тротуары - трапы;

и белой пеной брызгала сирень,

и пахли солью дождика накрапы.

Какое время нынче на часах?

Дочитан Грин - страница за страницей,

в минувший день уходят паруса,

чтобы оттуда мне сегодня сниться.

Где тополиный ласковый прибой,

где я - матросик сказочного флота?

Мой город, что же сделалось с тобой?

Или со мной случилось нынче что-то?

Средь городской обыденнейшей пыли

не различить пылинку дальних стран;

пуст горизонт, кораблики уплыли;

и волн не слышно. Высох океан.

  
  
  
  
  
  

***

Жил - был деревенский домишко,

вернее, существовал.

Про море он знал понаслышке, -

но как по нему тосковал!

Мечтал про моряцкую долю;

в окошки ловил сквозняки,

как будто пропахшие солью;

ночами скрипел от тоски...

Но в бытности сельской унылой

однажды ему повезло:

дождями весенними смыло

и к устью реки унесло.

Он в море открытое вышел,

трубя в поднебесную высь,

а чайки - кричайки над крышей

в безумном испуге вились.

Но домик - такой молодчина!-

идти и не думал ко дну;

он плыл, как кораблик старинный,

крыльцом раздвигая волну.

В горохе цветном занавески,

как ситцевые паруса,

порой надувал он до треска,

улавливая пассат.

Любитель морских приключений

сто раз кругосветку прошёл,

носило его по теченьям,

и было ему хорошо,

как будто в родной колыбели...

А что же с ним было не так?

Его из сосны корабельной

построил какой-то чудак.

***

Расскажи мне о доме моём...Обветшали ворота;

но ещё сохранилась на створках старинных резьба;

тёмной стылою влагой исходят его погреба,

и лежит на гнилых половицах опавшей листвы позолота.

Расскажи мне о доме моём...Воет ветер над крышей,

тёплый мох пеленает ступени крылечка его;

и всё глуше мой сад, незаметней тропинка,

деревья всё выше,

и за дверью открытой темно - никого, ничего...

Нежилое, пустое...Высокими кажутся стены

и просторными - комнаты, там, где была - теснота,

но потеряны временем, жизнью рассеяны все мы,

да и время не наше сегодня, и жизнь наступила не та.

Расскажи мне о доме...как всё это было?

Я сегодня сюда собираю хороших друзей -

всех, кого не успела простить, потеряла и просто забыла:

вы живите, простите, придите;

мы ждём - приходите ж скорей!

Дом и я. Мы стоим в ожиданье.

А мимо проходят года.

Мы стоим, понимая:

никто не придёт. Никогда.

***

Однажды я уйду в тот белый город,

где яблони цветут вдоль площадей,

где жернова речей не мелют вздора

и где, пожалуй, вовсе нет людей;

где дозволяют рекам мирно течь,

наследуя изгибам бывших улиц,

где только ивы над водой согнулись,

где рыб сетями некому стеречь;

где дико, буйно прорастают травы

сквозь сиротливый камень городской

и где махнёт Садовница рукой

на род людской - свой саженец корявый...

Я поплыву над миром не спеша,

запоминая всё с великим тщаньем,

чтоб длить и длить спокойное прощанье.

Пушинка.

Птица.

Бабочка.

Душа.

Так что ж тоска мне стягивает горло?

Я просто птица, - вот и не пойму,

то ль снится мне мой белый, белый город,

то ль я сама всего лишь снюсь ему.

***

Купол зелёный, лучами пронизанный свод;

ветер, тихонько затронувший клавиш органа;

запах - и тонкий, и горький, как соль океана;

низкий бушприт над смеющейся зеленью вод...

Словно бы Грей, понимающий толк в парусах,

в знаках любви и тоски, и в хороших девчонках,

вывел "Секрет" на излучину тихой речонки,

спрятанной в книжных, почти настоящих лесах;

вновь на стоянку в зелёные воды вошёл,

чудо до времени спрятав завесом зелёным,

словно на гибких стволах своего галеона

поднял зелёный, как свет, переливчатый шёлк.

Вымпел весёлый, зелёный, как лист, развернул;

новые крылья раскрыл над водой горделиво.

Ветер зелёный в дорогу опять потянул...

Судно, сорваться готовое с якоря. - Ива.

***

Странен город, полночью одетый:

осень тихо переходит в лето,

зимней пудрой явственно до скрипа

стайку одуванчиков присыпав;

тают свечки жёлтые акаций;

здания - картонки декораций;

в синем блюдце, звёздами накрытом,

молоко, как облако, налито;

в свете лампы проступает зыбко

месяца чеширская улыбка.

От себя нездешней, заоконной

ускользаю по дорожке сонной.

***

Будет вечер, и в залах потушат служители свет,

и заглянет луна в перекрестие чёрное рам;

и тогда оживёт под лучом ненадолго портрет,

и в раздумьях покоя ему не найти до утра.

Оттолкнув пожелтевшую рукопись,

тяжко вздохнёт человек:

все труды понапрасну - не стоило детище мук.

Отошёл просветителей век и романтиков век,

и старинные сказки уже не нужны никому.

Не в чести благородство

и совесть у нас не в чести,

и куда б Вы, Маэстро, сегодня ни кинули взор,

наш герой - кто умён и силён,

и сумел больше всех загрести;

добрым быть, как и слабым,

у нас превратилось в позор.

Не бывает чудес; век безверья у нас на дворе.

Замарашке в золе оставаться всю жизнь суждено;

сколько веткой ни машет несчастная фея Сирень,

за Красавицей Спящей никто не идёт всё равно.

Расплескайте ж чернила, гусиное бросьте перо:

сочинитель сегодня лишён живописных примет;

обыватели книг не читают; и смысла в писаниях нет;

да и дети не знают по имени мэтра Перро.

  

***

Нас обвела судьба крылом,

и нам не избежать друг друга.

Исхода нет - за гранью круга

смерть караулит этот дом.

И взор спасительный Творца

затянут пеленой тумана...

Ночь... ночь - без утра, без конца -

и страшен гость твой, донна Анна.

  

***

Тот город был, как праздник бесконечный,

в цветах и солнце, пьяный и беспечный,

и полон счастья взгляд любой - любой! -

один лишь был от ревности слепой,

под воркованье белых голубей

один лишь голос говорил - убей!

И над одним лишь садом - вороньё:

там горько сердце плакало моё.

  

***

И снова над гаванью низкие тучи

несёт обжигающий ветер.

Последний жених, ожиданьем наскучив,

покинул дворец на рассвете.

Затёртый узор - бесконечный, старинный, -

отброшен рукою усталой,

и важный паук из шелков паутины

доткал за неё покрывало.

Тревожные чайки, раскаты прибоя,

двадцатое лето в исходе...

Какие ж там звёзды горят над тобою?

какое там солнце восходит?

Нетронуты пашни которую осень;

в них тяжкие зёрна не сеют;

и ветер белёсою пылью заносит

оставленный лук Одиссея;

и горькими травами двор зарастает

сквозь трещины в каменных плитах,

покуда глаза Одиссея ласкает

звезда над летящим бушпритом.

И где его берег, и кто ему нужен -

судьбы неразборчивы знаки.

И ждёт Пенелопа беспутного мужа

на каменном пирсе Итаки.

  

***

Пусть океаны сушу обтекают,

пусть рифы скалятся в предчувствии добычи,

вперёд меня ведёт стезя морская -

и этот путь опасен, но привычен.

Тот дом, который на земле построен,

жена и обживёт, и обустроит,

а мне, увы, процесс неинтересен,

мне тесен дом, и хлеб домашний - пресен.

Пускай плетёт чего душе угодно -

интригу, сплетню или покрывало,

но я моряк, я в плаванье свободном;

подобных жён в любом порту навалом.

С детьми и бабами тоска берёт такая...

Пусть мужа ждёт, раз ей велит обычай, -

а Пенелопа или Навзикая,

мне, в общем, совершенно безразлично.

***

Край ночи булавками густо утыкан;

над королевством кончается лето;

на подоконнике жёлтые тыквы -

но среди них ни одной кареты.

Для горничных, швей и кухарок работы

до ночи последнего бала хватит;

скрипка к смычку примеряет ноты,

как сёстры весь день примеряют платья.

И вот я себя самоё познала,

и розовый куст под окошком полит;

и кончилась ночь королевского бала...

И звёзды - булавки так больно колют.

  
  
  

***

Вот прихоть Фортуны проклятой,

что рейдер сегодня удачлив, -

но он не заставит пирата

отплясывать джигу на мачте:

тот лён для верёвок не вырос,

та сталь для цепей не отлита.

Из боя последнего вырвусь

Свободным - пусть даже убитым.

Смертельная рана зажата в горсти,

на сушу плевать нам,

а море простит.

Нас часто земля предавала,

а море лечило обиды.

Под скрип кабестанного вала

в последнее плаванье выйду.

Накроет волна с головою,

и парус застонет натужно.

Жалеть уходящего с боем

не нужно, не нужно, не нужно.

***

На палубе легче концы отдавать;

подохну на море -

на сушу плевать.

А рана - всего только рана,

а море... И в жизни, и в смерти

прими своего капитана.

Вы морю, лишь морю поверьте.

Оно защитит и научит.

А я - я вернусь, не скучайте,

хоть чёрным Голландцем Летучим,

хоть белой горластою чайкой,

хоть песней, что ветер в снастях просвистит:

нам суши не нужно,

нас море простит...

Конечно, простит.

***

Мы бежали из трюма ещё в порту,

от беды смывались долой, долой.

Был мертвецки пьян экипаж удалой

и не видел, что нету крыс на борту.

Там остался большой пшеничный сухарь.

Очень жаль, я его не успела догрызть.

Но поймите, друзья, последняя тварь

сберегает свою драгоценную жизнь.

А теперь эти трюмы полны воды,

и трещат переборки по швам, по швам,

и по палубам жадно волна прошла,

но глотать её холод не нам, не нам.

Не увидеть фрегату нового дня,

да и плыть ему нынче не вдаль, а вглубь -

хорошо, что уже без меня, без меня;

я устроюсь в новом тёплом углу.

Будет новый сухарь и новый фрегат,

а когда и ему настанет черёд,

то другой капитан к другим берегам

мой плавучий дом поведёт, поведёт.

...Так зачем же вдогонку за кораблём,

что ушёл в волну без следа, без следа,

мы, теряя силы, плывём, плывём -

и смыкает над нами круги вода?...

  

***

Сгустился сумрака обман,

но опрокинулся над нами

закат - медовый океан

с сиреневыми кораблями.

Там, наверху, ещё светло,

и вслед за солнцем уходящим

летит, как на маяк горящий,

тугое паруса крыло.

Просторно; только захоти -

лети, куда тебе летится;

знакома облакам и птицам

свобода этого пути.

Но им неведома тоска,

что роду нашему даётся:

ни крыльев нет у нас, ни лоций,

чтоб остров счастья отыскать...

Фрегата облачного тень

плывёт в заоблачные страны,

а суша тонет в темноте,

свет отдавая океану.

***

И сто веков печали отойдут

когда-нибудь - когда? - за грань былого.

В хрустальном замке терпеливо жду

от уз освобождающего Слова.

Померк хрусталь. Ступени обомшели.

Увял багрянец розы на груди.

Но сто веков надежды впереди.

Часов песочных не смолкает шелест.

И предстаёт в моём неспешном сне

пред взором заколдованным незрячим,

как майский полдень, юный и горячий,

герой на белосахарном коне.

Подковы громыхнут весенним громом;

терновник спрячет острые шипы;

шаги встревожат бархатную пыль...

Здесь принц мой! - долгожданный, незнакомый,

ещё пока что мною не любимый,

но выстраданный вековой тоской -

идёт нарушить ледяной покой,

идёт...идёт!...и - далее, и - мимо...

А, может быть, он тоже заколдован?

И ветер призрачный несёт из зала в зал

опавший цвет несбыточного Слова,

которое он так и не сказал.

***

Марфа и Мария

Мой Господь! Ни о чём не прошу -

ты в любовных делах не помощь.

Я всё та же - живу, грешу...

Я подруга, Мария, - помнишь?

За меня ли ты нёс свой крест?

Ты меня ль пожалел когда-то?

...Городских кварталов окрест

- видишь? - лагерь; и в нём солдаты.

Как имперские злые псы

в посечённых доспехах латных.

С ними просто. Они понятны..

Ты прости меня, Божий сын.

Ты прости, что в один из дней

бесконечно праведных споров

их любовь предпочла твоей,

мой не - брат, не - жених, не - сторож.

Для прозрений ещё не время;

не снести моего креста.

Без меня отгорит в Вифлееме

во спасенье звезда Христа.

***

-Марфа, ты заботишься о многом,

а всего одно необходимо, -

человеком сказано, не богом;

припечатал - да и прочь, и мимо.

От обиды губы онемеют...

Ты сестру Марию награждаешь.

Каждый служит так, как он умеет,

что ж ты, богочеловек, - не знаешь?

Кто же встретит странника сердечно,

даст лепёшек и вина с дороги

и усталому ему омоет ноги,

коль хозяйка думает о вечном?

Ты в земной юдоли лишь прохожий,

возвратишься в небо голубое...

Ты от Марфы отвернулся, боже.

Что ж ты судишь? - ну да бог с тобою.

***

И был восход и облачен, и крут,

как узкая тропа на кряж скалистый,

где путь в сиянье солнечного диска

ведёт тебя к калитке неказистой

в запретный сад, где яблони цветут,

где ангел на сторожевом посту

от хамов, дураков, идеалистов

божественную бережёт мечту -

тот заповедник непорочных истин,

где истины, как яблоки, растут...

Здесь путь кончается. Часы устало бьют,

и небосвод спускается покато

до самого эдемского заката,

где яблоки, запретные когда-то,

сегодня всем бесплатно раздают...

***

Двадцать лет спустя

Под солнцем двадцатой весны

какие дела мы знавали!

Мы были горды и бедны

и славу клинком добывали.

Иных мы не знали забот -

Юнцы, забияки, бродяги, -

и сотни готовых острот

дрожали на кончике шпаги.

О, если б вернуться туда,

в край натиска, веры, тревоги,

стряхнуть прожитые года,

как пыль после дальней дороги! -

да осень у нас на дворе,

потёрлась былая отвага..

На тёплом дамасском ковре

висит запылённая шпага.

***

Были мы, как птицы, - ничьи,

превращались слезинки - в лёд.

Мы летели одни - в ночи.

Нас расстреливал ветер - влёт.

Были звёзды - черным-черны,

плыли мы под лучом луны,

и рыдал за плечами мрак,

что недолго продлится - так;

что на каждую дичь - стрела,

что на каждый огонь - зола,

что убить, что любить - пропасть,

что взлететь высоко - упасть...

Но не верили мы ему,

хохотали до слёз во тьму.

Что креститься на ведьмин смех! -

нам смирение - смертный грех.

Да и нету на нас креста;

У крылатых - другая стать:

не церковные гимны петь -

над землёю спящей лететь

и прервать полёт - на заре,

и сгореть поутру - в костре.

***

Нам потешиться песнями

счастья выпало дольнего.

Были мы - поднебесные.

Стали мы - подневольные.

Помнить волюшку - до веку.

Были обе - крылатые.

Не забыть, не избыть тоску:

не спросили - просватали.

Чужина - вёрст не меряно,

чужина - мужня вотчина.

Клетка-то посеребрена,

цепь у нас - позолочена.

А нам доля, сестра, с тобой -

с рук хозяйских зерно клевать,

да на небо глядеть с тоской,

а под небом - не лётывать.

***

"Угадывая родное,

спешил я на зов далёкий,

а плакали - надо мною..."

Ф. Гарсия Лорка

Иду я к тебе навстречу

по травам, пропахшим пылью,

упавший с небес, как кречет,

дракон, распластавший крылья,

упавший - не на добычу,

упавший - не для разбоя,

слетевший навстречу кличу,

узнавший во мне - родное.

В просторе, где тучи вьются,

среди ветровых потоков

свободному - неуютно

и сильному - одиноко.

Ты в травах земных утонешь,

и встретит тебя без страха

земная серая птаха,

протягивая ладони.

Уйдёшь ты вслед за грозою

туда, где клубятся тучи,

а сердце возьмёшь с собою,

сжимая в когтях могучих.

Пролив слезу по ушедшим,

небо - пустыней станет,

и станет - любовью меньше,

останется только - память,

и в ветре - печаль утраты,

и в громе - знакомый клёкот,

и солнце глянет с заката

багряным драконьим оком.

  

***

Спустилось небо на длину руки,

под ним смешно по тёплым лужам топать;

воздушные цветные пузырьки

среди почти вселенского потопа -

плывут зонты вдоль улиц городских,

пестрея спинкой лаковой повсюду, -

тропические рыбки, цветники...

А мы не видим, мы привыкли к чуду,

мы не желаем принимать игру:

ну что за чудо зонт обыкновенный?

А он как колдовской защитный круг,

мирок среди бушующей Вселенной;

как птица-мать, готовая спасти

цыплёнка своего, под ливнем стоя;

и можно просто взять и унести

тобой слегка пространство обжитое.

И ты несёшь свой мир в себе, и я,

зонтами их границы отделяя.

Жаль, что зонтов широкие края

сойтись поближе нам не позволяют.

***

- Разлучены, мой друг, не навсегда;

мы встретимся во времена иные,

когда закончим странствия земные...

Ты будешь ждать? - О да, мой друг, о да!

- Тела ничто. - О да, мой друг, - ничто;

но как моё по твоему тоскует...

Натуру трудно победить людскую;

да будет мне Господь подмогой в том!

И день за днём, страница за страницей

жизнь - от письма до нового письма.

Хоть и смирилась с участью белицы,

да ведь судьбу решала не сама.

Любовь, любовь, горчайшее из зелий...

А стоил Абеляр вот этих слёз?

и знал ли он, какую скорбь унёс

мятежный дух её в потёмки келий?

- Мы оба перед Господом грешны;

искупим же; останемся бесстрастны.

- Мой бедный друг, во всём с тобой согласна -

но кто любил когда-нибудь, как мы?

...Плывёт на волнах ладана печаль;

и солнца луч, пылинками пронизан,

пятнает, как тяжёлая печать,

последнее посланье Элоизы.

***

Нет мира для иных, когда они равны

и в гордости, и в силе меж собою;

но в столкновении гранита и волны

родится музыка прибоя.

***

Вода на заре - голубиного цвета,

как будто волна - сизариное горло:

по серому алое вспыхнуло гордо,

скользнула по сизому синяя лента,

глубинная зелень прохладно струится,

как шёлк, замерцало перо голубое,

и розовость неба - сиянье живое -

мгновенно одела волну - или птицу?

Волна ликовала,

волна ворковала,

у птиц поднебесных цвета воровала,

и к скалам летела, любуясь собою,

и в музыке не признавала финала -

и вспыхнула белым аккордом прибоя.

***

Ты, на дыбы поднявшая моря,

чудовище, певунья, чаровница,

искуснейшая кружевница,

дарительница янтаря,

скрывающая глубину без дна,

по прихоти игривого безделья

губительницей или колыбелью -

чем нынче станешь ты, волна?

***

Волны приступом берег берут вновь и вновь: необорная сила в этом мерном движенье, божественной воле послушном.

Океан от создания мира воюет строптивую сушу; непокорностью нрава титана навеки она покорила.

Вновь волна за волною идёт: воскрешение вслед умиранью,

и настырные чайки следят с любопытством за нею:

"Эй, глядите, подруги, с каким ненасытным желаньем

Посейдон синекудрый целует красавицу Гею".

***

Пускай ночной зюйд-вест проносится над крышей,

пусть брызжет дождь в окно холодный и косой;

сегодня в первый раз ты в песне их услышал:

"Отважный мальчик Грей, найди свою Ассоль".

Пусть в лоциях твой путь ко мне не обозначен,

ты, как штурвал, крутни Фортуны колесо,

ты ветра зачерпни, да так, чтоб гнулись мачты;

мечтатель-капитан, найди свою Ассоль.

Я буду ждать тебя, мне так необходимо

увидеть твой корабль под парусом тугим.

Я под рукой держу раскрытый томик Грина:

он мне пообещал, что встреча впереди.

Пусть не видна моя звезда на небосводе,

пускай в твои виски морская въелась соль,

Пусть, как материки, нас ход времён разводит,

мой постаревший Грей, найди свою Ассоль.

А солнце на закат, и перед ночью скорой

видней морская даль, свежей вечерний бриз;

+-и уходящий в тень портовый грязный город

волшебно-невесом, волшебно-серебрист;

И тихо на волнах качается планета,

и чайка облаков касается крылом;

и облака горят, как паруса "Секрета",

тревожно и светло, тревожно и светло.

  

***

И кто над нами ворожит,

кто оплошал на добром слове?

Собака дом не сторожит,

а кот мышей совсем не ловит;

кудель сбивается в комок,

вся кухня в черепках тарелок;

гнетёт и давит потолок;

щи негусты, а жемчуг мелок;

дитя живёт своим умом,

а муж сурово брови супит;

разладом переполнен дом,

и мука не толчётся в ступе

до состояния муки...

О жизнь, непрошеный затейник!

Я не прошу подстать другим

ни славы, ни любви, ни денег, -

мне б воду удержать в горсти,

когда б уменья перепало!...

Всего лишь не родится стих,

а кажется, что жизнь пропала.

***

Невзрачной горбатой усталой лошадкой

плетусь, подвигая копытца едва...

Порою и в сказке бывает несладко,

коль главный герой - простофиля Иван.

Ему бы на печку да под одеяло

иль, скажем, покушать -

да чтоб я так жил!

Отпустишь гулять - подберёт что попало;

пусть плохо лежит - да не ты положил.

Вот, скажем, перо - ну на что тебе перья,

коль грамоте даже не шибко учён?

Бежать за диковиной должен теперь я,

а главный герой, как всегда, не при чём.

Слетаешь за море, достанешь жар-птицу:

светло с ней - не надо огня!...

Глядь, птицу сменял на девицу-Зарницу,

а ту променял на коня.

Поставил заморское диво в ограде -

цыгане ж его и свели...

  
  

***

Ох, мать-кобылица, чего же я ради

мотался до края земли?

Сам дров наломает - и бьётся с досады

о стенки родимой избы;

тебе же ещё и спасать его надо

от страшных ударов судьбы!

Ох, как бы на волю умчаться отсюда,

в небесной пропасть вышине!...

Я сказочный приз, потаённое чудо

ношу у себя на спине;

волшебные крылья раскрыться готовы:

горбатый - не значит урод.

Крылатому - высь, дураку - дураково...

да ведь без меня пропадёт.

  

***

В цветущей фейерверками ночи -

весёлой, беспокойной, бестолковой -

под бой часов придёт мечтатель новый

и в сердце к нам с надеждой постучит.

Придёт, неся старательно мешок,

набитый чудесами под завязку,

чтоб подарить усталым людям сказку, -

он это так придумал хорошо!

А мы давно с романтикой на "Вы",

и зря призывно машут лапкой ели;

сюрпризы нам, признаться, надоели,

и новогодья вовсе не новы.

Стрелять шампанским в полночь не с руки;

давно в камине угли прогорели;

и мы постели грелками согрели,

напялили ночные колпаки;

скрипит сверчок часам старинным в такт;

из тёплой спальни - храпа переливы...

Пришло - ушло; мы настоящим живы,

а вновь мечтать - такая маета.

От сказочных даров отводим взгляд;

чего ещё? - мы вполне счастливы;

и чудеса под ёлкой сиротливо

ненужными игрушками лежат.

А тот чудак из дома в дом идёт,

не оставляя праздничной затеи -

седой старик, согбенный от забот;

и всё его мешок не опустеет.

И вот однажды в праздничную ночь

он эстафету передаст другому,

наивному, такому молодому,

а сам уйдёт из нашей жизни прочь.

И новый год с надеждой выйдет в путь:

"Возьмите чудо - ну хоть кто-нибудь!"

  

***

Расплескал закат кровь по горнице.

Жду к себе дружка - добра молодца.

Отпусти ко мне, высь высокая,

друга Финиста - ясна сокола.

Солнце прочь ушло, засыпает дом,

а из всех щелей тянет холодом:

полон дом тоской, злой, невидною,

полон сестринской злой обидою

за мои мечты за невестины -

поперёк любви зависть сестрина.

Распахнула вширь окна-ставенки -

в них сестра ножи понаставила.

Ночь темным-темна, нож острым-остёр.

Не бывало тайн между двух сестёр.

Пусть за ту вину ей в аду гореть;

не бывало тайн - и не будет впредь.

Ясну соколу не бывать в дому,

не достался друг вовсе никому.

Не дождём в стекло небо плакало -

кровью алою всё закапано.

Из невест не в жену - во вдовушку,

в горемычную птицу- совушку,

в бор холодный кликушей ночной,

птичий век вековать одной,

кликать с полночи до утра:

если сможешь - усни, сестра!...

***

Для него изгибы Орфеевой лиры взяли,

венской сдобы плетение.

Мог бы стоять - в концертном зале,

мог бы - в венской кофейне.

И даже в скрипе - "Флейта" Моцартова.

Не выточен - выращен в Венском лесу,

как вензель, замысловатый -

венский стул.

***

Гаснут окна. Не слышно машин.

Поздний ветер по улицам кружит.

В опустившейся с неба тиши

кровь тоскует, а ты безоружен.

Это город отходит ко сну

и становится частью природы.

И - свобода! такая свобода!...

...Сколько хочется вой на луну.

***

Не надо больше целовать мне руки,

беспечный принц, кудрявый херувим.

За тридцать лет всеправеднейшей скуки

я расплатилась праздником одним.

Хотелось мне - до головокруженья -

войти - и смять Ваш призрачный покой:

пусть в старой сказке будет продолженье!...

Я помню, принц, я не была такой.

Не знаю, одиночество, тоска ли

с моим путём Ваш путь пересекли, -

но я не то, не то, что Вы искали;

да и меня Вы тоже не нашли.

И, отплясав в огнях и блёстках бала,

я брошу, уходя в привычный мир,

свой башмачок на гладких плитах зала. -

Несбывшееся чудо. Сувенир.

Ну вот и всё. Квашня вздыхает сыто.

Выводит песню жалостно сверчок.

Коптит камин. И, вдребезги разбитый,

ещё звенит хрустальный башмачок.

  

***

Хоры для певчих - кроны.

Клавишем - всякий лист,

который шутя тронул

ветреный органист.

Слышу сосны соло

(ветрено поутру) -

это раскат басовый

бронзово-рыжих труб.

В гуще цветов бузинных

солнце в рассветный час

по струне паутины

водит смычком луча.

Звуки растут, как ветви,

сплетаясь в единый хор.

Над всем безумствует ветер,

безумствует дирижёр,

маэстро!...(Ладоней всплеск.

Романтика. Стиль - ретро.)

Исполняется нынче: Лес

на музыку Ветра.

  
  

***

Сумрак. Вечер. Закат. - Ни души.

Провода, словно струны пассата.

Пахнет морем... Хоть книгу пиши. -

Да какая душа у заката?

Пахнет морем, как будто дождём.

Давит горло, как будто слезами.

Может быть, мы с тобой, старый дом,

в эту ночь прорастём - парусами?

От премудрости - в книжной пыли -

и от долга, и от суесловья,

прочь от скуки и прочь от земли

нас возьмёт это море - с любовью?

Ветер рвёт за окном тополя,

разодрав чёрный парус на клочья,

разметав силуэт корабля

между тучами, скукой и ночью.

  
  
  

***

В пальцах загорелых розу ветра

вертит, улыбаясь непонятно.

Для того, кто целый мир изведал,

белые не существуют пятна;

нету тайн на море и на суше

для того, кто знает все дороги,

кто умеет зов простора слушать

и идёт без страха в путь далёкий.

Некогда на стоптанных ботфортах

путнику поставить по заплатке:

уж такая у него работа -

странствовать по свету без оглядки.

Но однажды всё-таки устанет

быть мистралем, бризом, ураганом;

за штурвалом корабельным встанет

моряком, обычным капитаном.

В чайных гонках постоянный лидер;

и ворчат соперники в тавернах:

"Что же он, летит на крыльях ветра,

или чёрт гоняет этот клипер?"

С полным грузом небылиц и специй

на любых морях ему привольно...

А висок-то цвета соли с перцем;

да и шутки - тоже перец с солью.

Как идёт по улицам портовым,

полнятся сердца надеждой зыбкой:

все красотки умереть готовы

за его случайную улыбку.

Только зря толпятся и встречают,

словно чайки, меж собою вздоря:

улыбнётся - как корабль отчалит;

радость моряка - в открытом море;

а ещё - в подарке этом странном,

что, смеясь, всегда с собою носит,

будь он ветром, будь он капитаном, -

будто чьё-то сердце бьётся в розе.

...Так идёт - насмешливый, беспечный,

розу ветра приколов у сердца,

и впитался в плащ его навечно

запах моря, имбиря и перца.

  

***

Споря над колыбелью,

ветры дитя качали:

- Будешь сестра веселью.

-Будешь сестра печали.

-Будешь у нас красивой.

- Сердце с нами застудишь.

-Будешь зелёной ивой.

-Ивой плакучей будешь.

-Наряжена в шёлк - листвою,

в бархат - травой обута...

-Солнце листва закроет,

травы в ногах - как путы...

-Младший из братьев-ветров

будет любимым мужем.

- Не соглашайся, детка:

ветру лишь волю нужно.

- Под шёпот его влюблённый

дремлется ивам сладко.

- Уснёшь, а ветер бессонный

к другим полетит украдкой.

-- По зеркалам озёрным

рассыплет он солнца блёстки.

- Характер у ветра вздорный,

пощёчины ветра хлёстки...

Дитя, обречённое ветру! -

и всё-то тебе приснилось!

сны не бери на веру...

Но... лучше б ты - не родилось.

***

Кораблик, как щепка,

а парус - лоскутик,

а гибкая мачта -

изогнутый прутик,

а бурная,

в страшных порогах река

получится запросто

из ручейка;

потом в океане

река пропадает

(кто хочет, пусть лужей

его называет);

похожа трава

на прибрежные чащи;

маяк, как фонарь,

в отдаленье горящий...

А солнце меж правдами

не выбирает,

а солнце играет -

и дети играют.

Но ветер,

над лужей иль морем летящий, -

один - и для всех.

Он всегда настоящий.

  
  
  
  
  

***

Юною силой горд -

разве с такими спорят! -

ветер слетает с гор;

ветер идёт от моря.

Жесть флюгеров гремит

дешёвым цыганским бубном;

ветер в печах дымит,

ветер гудит по трубам;

словно корабль с прикола,

силится стронуть дом;

старому-старому молу

тычется в стену лбом;

с моря нагнав волну,

на рейде суда качает;

словно пену, взметнул

к небу кричащих чаек.

Ветер - насмешлив, зол,

шляпы ворует ловко,

треплет, как пёс, подол

у площадной торговки;

хлещет, как гибкий прут,

лист облетевший кружит;

ветер - бездельник, плут!

Ну и кому он нужен, -

ветреный пустозвон,

на дерзости то-то скорый,

сразу со всех сторон

заполонивший город...

Мало бродяге горя -

знай, на воле гуляй...

И ветер ушёл в море.

И опустела земля.

***

Зов без ответа.

Бродячий узник собственного тела.

Таким был облик ветра.

Федерико Гарсия Лорка

Смысл отшельничества утратив,

брат своих призывает братьев:

- Мне ответьте из дальней дали,

утолите мои печали!...

Заставляет округу смолкнуть

серый ветер с повадкой волка -

по озябшим улицам рыщет,

бесприютный - приюта ищет.

Плотно заперты нынче двери:

волку серому кто поверит?

там уютно, тепло и чисто, -

кто ж допустит в дому бесчинство?

Ветер. Сумрак. Сиротство. Осень.

И не дома ты ищешь вовсе:

ищешь ты посреди ненастья

сердце - чтобы открыто настежь.

Знаю: с болью идёшь - не лаской;

видишь? - сердце: врывайся, властвуй!

Ни покоя, ни сытной пищи

мы с тобой, серый брат, не ищем,

не мечтаем о тёплом крове, -

мы с тобою единой крови.

Как спасенье, тебя встречаю, -

что ж ты смотришь с такой печалью?

отчего на пороге замер?

и поёшь - исходя слезами?

Что тоски в этой волчьей песне! -

хоть и рядом - а всё ж не вместе,

оба порознь - хотя и двое,

одинокие - брат с сестрою.

  

***

Словно на ветках срывая злость -

ведь ни души окрест -

ветер простреливает насквозь

листьев лишённый лес,

пугает деревья: стужа близка,

и скрыться никак нельзя...

да что с него спросится, с дурака? -

он и сам от себя озяб.

  

***

Как в одно окно - птица синяя,

а другое окно - птица чёрная...

Где бы книгу взять поучёнее,

чтоб разгадывать эти символы?

Чёрный птах кричит - надрывается,

птица синяя - молча мается.

Горе, счастье ли - всё непрошено;

не унять мне птиц хлебным крошевом.

Птица чёрная - с слёзной жалобой;

прочь её гоню - а она всё близ.

Птицу синюю век держала бы -

да в неволе синь-перья обуглились...

***

Это ветер во всём виноват -

в том, как пахнет в полях трава,

в том, как ивы спорят с рекою,

в том, что я - это часть покоя.

Я - шептанье воды в тростниках,

я - ничья, я почти река;

стрекозы голубая искра;

я - полуденным ивам сестра.

Я - ничто, мельканье теней,

я - лишь день из множества дней.

Я травой прорастаю колючей,

с криком чайки взмываю над кручей.

Я стою обомшелой руиной

над прудом, затянутым тиной;

каменею старинной башней

и сама становлюсь - вчерашней.

Я останусь цветком и птицей

в дне, который не повторится.

Тенью ветра, волной тепла

я была - и ушла...ушла.

***

Было в юности мне пророчество:

вечно плыть рекой одиночества.

Посмеялась я - не поверила;

все когда-нибудь правят к берегу,

всё когда-нибудь да кончается;

вот и мне любовь повстречается.

И плыву по стремнинам шалым

на плоту своём обветшалом,

всё одна плыву, налегке -

ох и холодно на реке!

Вот огонь, - приглашают, кажется;

что же сбудется? что расскажется?

А тоска тяжела, остра -

я не верю чужим кострам.

Сколько лодочек мимо плыло,

скольких эта река сгубила.

А теперь плоту моему,

видно, кануть в ночную тьму.

В тьме кромешной плыву - ни лучика! -

так и не было мне попутчика.

Никому не нужна - стара! -

речке в море впадать пора.

***

Кручинилось сердеченько -

из слёз-то вышла реченька.

Размыкала печаль мою,

помчалась к морю дальнему.

Текла, текла да бросила;

из речки стало озеро.

Протри глаза незрячие:

вода-то в нём - стоячая.

Как тиною затянется,

всего-то и останется:

болотцем, тихой старицей

одной грустить да стариться

да зарастать осокою,

жестокою, высокою.

***

Всё делили честно пополам,

но в делёжке этой проглядели,

как любовь от нас с тобой ушла;

по привычке мы обиду делим.

Дом наш пуст. Один словесный сор

от того, что навек миновало.

Кратких примирений, долгих ссор

нет - и будто вовсе не бывало.

Ничего за нищенкой-душой.

Пустота. Холодное молчанье.

Я ушла - а может, ты ушёл,

громко хлопнув дверью на прощанье.

Путь лежит, открытый всем ветрам.

Грустный. Одинокий. Длинный-длинный...

Разделили жизнь - напополам.

Что ж мне делать с этой половиной?

***

Теперь не будет бесполезных споров,

кто в наших бедах больше виноват.

На перепалки - зло и невпопад -

истрачен зря словесный едкий порох.

Ещё дрожат захлопнутые двери,

но кончен бой , и выдохся азарт;

теперь пора подсчитывать потери

средь гулких стен пустующих казарм.

Не выдержав за истину боёв,

когда, в какой поход крестовый пали

солдат усталый с именем Любовь

и знаменосец, что Надеждой звали?

Им даже Вера не смогла помочь,

хотя была как будто крепкой с виду...

Войска разбиты и бежали прочь -

и на поверку поутру не выйдут.

И новый день нас будет только старить,

а прошлый - бередить больные сны

пороховым холодным духом гари...

Так пахнет окончание войны.

  
  

***

Хоть ты не любим,

как и я не любима,

нас тянет друг к другу

так неотвратимо,

как дула зрачок -

к перекрестью мишени,

как самоубийц

к роковому решенью.

Так с вражеским сердцем

встречается шпага,

так рвутся навстречу

перо и бумага,

так птица летит

на родное гнездовье...

Так смерть неотступно

идёт за любовью.

***

Ты оставь свой унылый дом;

как зовут тебя, посмотри,

в бесконечный осенний дождь

оплывающие фонари;

манят в тот отдалённый двор,

где в сырой ночной глубине

промелькнёт на экране штор

силуэт в театре теней;

где озябший ветер в траве,

где листвы запоздалый вальс,

где, как звёзд рассеянный свет,

серебрится сырой асфальт...

Может, где-то в ночи ответ,

почему вся жизнь на излом...

Видишь тёплый в окошке свет -

но тебя не зовут в тепло.

Дождь сыграет тебе отбой,

и уйдёшь, ускоряя шаг,

чтоб разнашивать эту боль,

словно жмущий до слёз башмак.

Больно? - значит, ещё живой

и не ври, что один идёшь:

рядом верный попутчик твой,

бесконечный осенний дождь.

  

***

Ты говоришь, что мы с тобой близки,

но расстоянье меришь осторожно:

не далее протянутой руки -

а всё же дотянуться невозможно.

  

Сердитые осы летят от огня

и жалят безжалостно в сердце меня...

А ты и сгубить не умеешь -

сам жалишь и сам же жалеешь.

Как близко мы с тобою друг от друга,

как безнадёжно...сколько ни крути

лошадки карусельные по кругу -

и не сойтись и с круга не сойти.

  

Одиночество, как рак: не помочь -

ест живьём.

"Одиночество": "один" и "ночь" -

даже днём

Безнадёжность - как смерть почти. Серый мир,

на мир не похожий.

Сняли розовые очки. Вместе с кожей.

***

Когда ты вспомнишь о недавнем споре,

что задолго до окончанья дня -

ещё петух не отыграет зорю -

ты трижды отречёшься от меня,

не опускай глаза, как виноватый;

ведь было всё уже предрешено:

вечери тайной красное вино,

твои объятья, клятвы - и солдаты.

Ты невиновен; просто час пробил.

С годами всё из памяти сотрётся.

Любил меня? - Я знаю, что любил;

и знал, что отречёшься. - И отрёкся.

  
  

***

А берег поднимается полого,

в ночную тьму неспешно уходя;

блестит река, как мокрая дорога

блестела бы от долгого дождя;

и, как большой орган в ночи гудя,

поют ветра торжественно и строго...

Такая ночь на сердце у меня -

и ни звезды, ни дальнего огня.

****

Сквозь чёрный лес, бесстрастный и бессонный,

сквозь духоту дремотную вагона,

сквозь города полуночные в бликах,

сквозь нервный стук колёс на частых стыках,

сквозь гул дождя, царящего в ночи,

твой голос мне издалека звучит -

такого ледяного далека:

"Что, уезжаешь? Ну, бывай. Пока."

***

Я рядом с тобою - бессменно, бессловно, бессонно,

я только душа, только ангел, запнувшийся в небе

о чьи-то сомненья, недобрые, горькие мысли;

я только хранитель, я тень, быстрокрылая небыль,

и я не умна, - что я знаю о жизненном смысле? -

я только хранитель, в хранимого навек влюблённый;

я только хранитель; бессменно, бессловно, бессонно

я рядом с тобою; я памяти след невесомый.

Я только хранитель;

крыла мои нежны, и голос мой тонок;

а ты, мой мыслитель, -

ты спишь безмятежно

и дышишь во сне, как ребёнок.

  

***

Это - любовь? - если света не видишь за болью?

Это - любовь? - если солнце затмилось тобою?

Это - любовь? - голод проклятый, благословенный?

Это - любовь? - красный жар, обжигающий вены?

Это - любовь? - когда нечем в разлуке дышать?

Это - любовь? - когда надвое рвётся душа?

если, взятая в персть,

соль земная становится пресной, -

не любовь,

значит, мне ничего о любви неизвестно.

***

Тянет холодом из-под двери.

Ходит дождь, словно кот, по крыше.

И молчит телефон доверья,

что все наши секреты слышал.

Всё он знает про нас с тобою;

одного он пока не знает:

нас не двое, уже не двое;

к сожалению, так бывает.

А ветер холоден к ночи; ветер утюжит лужи.

Грядёт пора одиночеств - и стужи, и стужи.

А в промозглом депо трамваи

жмутся на ночь тесней друг к дружке.

Номер твой почти забываю,

он уже мне почти не нужен -

разве только в тиши бессонной

ветер снова дождя нагонит,

вскрикнет нервно сигнал клаксона,

телефонный звонок напомнит

А ветер холоден к ночи; ветер утюжит лужи.

Грядёт пора одиночеств - и стужи, и стужи.

А с востока зима сочится,

отступает осень на запад,

и сквозь щели окна струится

снега острый тревожный запах.

Ветер вместе со мной ночами

долготу их шагами мерит;

и молчит телефон молчанья.

Тянет холодом из-за двери

А ветер холоден к ночи; ветер утюжит лужи.

Грядёт пора одиночеств - и стужи, и стужи..

***

Боль в глубине груди

не тает, не хизнет.

Вы-про-во-дил

из дому, как из жизни -

Господи, пощади!

Кошкою на мороз -

выживи, если сможешь.

Выживу. Не вопрос.

Что само не срослось,

насильно того не сложишь.

Знать бы, куда идти,

где бы набраться силы

пе-ре-нес-ти...

Господи, всё прости!-

как я простила.

***

Перед глазами только прутья:

их не сломать, бросаясь грудью;

бессильны когти и клыки,

и мужество, и ум звериный,

и несвободы опыт длинный

перед пришествием тоски.

Вот зверь: на то табличка есть.

А где душа его - бог весть:

и взгляд - издалека и молча.

Затравленный. Звериный. Волчий.

***

Хорошо, где вздумается, гулять

и быть хозяйкой в подлунном мире,

и тьму самой себе освещать,

и приземляться на все четыре.

Пёс с верхушки забора смешон,

небо рядом... Да в чём всё дело:

свободной и сильной быть хорошо,

но - господи! - как надоело!

  

***

Лимон печальный, нежная корица

и дерзкий кофе - артистичный сброд -

сплетают вкупе запах-приворот,

когда на кухне заполночь теснится

уже нетрезвый, в общем-то, народ,

и крепкий сигаретный дым плывёт,

слезами налипая на ресницы,

и ведьмовство под звук гитар творится...

Лимон, корица, кофе - приворот.

Он, как любовный шёпот, в сердце вхож...

Но проклят будь,

кто верит в эту ложь!

***

Бог ветра к морю голову нагнул.

Пора штормов - суровая пора.

Зарылся пирс в зелёную волну,

как будто погибающий корабль.

Хоть против бури мы ещё стоим,

сегодня, сердце, ничему не верь.

Такую ночь не выстоять одним:

опасно море, ненадёжна твердь.

Когда душа на грани двух миров,

ни ураган, ни море не при чём;

ей нужно, чтобы кто-то был готов

своё подставить крепкое плечо,

чтоб удержаться кто-нибудь помог,

когда земля уходит из-под ног.

  

***

А что - слова? они и есть слова:

беспомощны, бессвязны, бесполезны.

Любить тебя - как будто бы над бездной

на проволоке тонкой танцевать.

Под жизнью подведённая черта

того гляди со звоном оборвётся.

А к телу влажно липнет пустота

и путает шаги канатоходца.

Держи. Мне страшно. Видишь? - над бедой

мой силуэт, качнувшийся неловко,

над пустотой парящая ладонь

и слова ненадёжная страховка.

  

***

Как тяжело из скорлупы рождаться,

заставить стены белые раздаться,

чтоб выпустить на волю два крыла, -

когда ты так беспомощен и слаб,

что белая тюрьма твоя могла б

тебе приютом вечным оказаться...

Зато, до срока своего рожденья

узнавши страх живого погребенья,

удушье несвободы, тесноту, -

так вольно птица рвётся в высоту;

ей в небесах даровано паренье,

и право петь, и гибнуть - на лету...

  
  
  

***

Судьбы поэта да не взыщите;

ему и славы мирской не надо;

поэт, как книга, открыт для взгляда,

открыт, как книга, - и беззащитен.

Под грохот сердца, нервозный, громкий,

открыт поэт до последней точки;

листают душу его потомки

и тычут пальцем небрежно в строчки.

Полно учёных высоколобых:

они доподлинно правду знают,

как гений вырастить прямо в колбах

и как поэзию сочиняют.

Наука знает немало гитик;

перстами в рану - Фомы привычки;

стоит со скальпелем строгий критик -

прозектор текста в анатомичке.

А божьи дудки не выбирают

миг вдохновенья - не в нашей воле, -

мы только можем, когда нас ранят,

кричать стихами, крича от боли.

Вразрез с живучей людской натурой

самоубийство, жил отворенье,

но схоже с смертью миниатюрной

стиха рожденье, стихо-творенье.

Поэт, открытый, как книга, миру,

(тут построенья науки лживы)

в руках сжимает отнюдь не лиру -

живое сердце на грани взрыва;

эпох свидетель, копатель в душах,

за всех радетель, страдатель странный,

уврачеватель сердец заблудших,

открытый миру - открытой раной...

***

В то же рейсовый автобус

мы садимся день за днём

и не ждём судьбы особой

и чудес уже не ждём.

Едем нынче, как и прежде,

от отчаянья к надежде -

и назад;

и у всех стоящих рядом

одинаковые взгляды -

одиночество в глазах.

И битком набиты сумки

злой обидой, едкой скукой

и усталостью души;

не друзья и не соседи,

просто все куда-то едем

под негромкий шелест шин.

В этом тесном многолюдье

едут будни, едут будни

взад-вперёд;

и Любовь с тоской и мукой

всем протягивает руку -

а никто не узнаёт.

Что тисками будней сжаты,

в этом мы не виноваты,

и никто не виноват.

Не сутулы, не горбаты,

мы богаты, мы крылаты -

каждый едущий крылат.

Но в толкучке перья смяли,

полиняли и увяли

белоснежные крыла.

Мы б хотели их расправить,

словно в детстве, -

только память

подвела.

***

Все мы в жизни когда-то подводим последние счёты,

словно рыцарь скупой, разложив на столе медяки.

Тёмный час для души невесёлая эта работа -

открывать для досмотра пустые свои тайники.

Вот сюда бы Любовь - ведь она полыхала так ярко

и могла бы прогнать подземелья гнетущую тьму, -

и достанешь из скрыни оплывший комочек огарка,

не донёсший луча своего никому, никому.

А в другом тайнике были белые-белые Крылья,

чтоб в назначенный час к голубым небесам вознести,

но осталась в руке только едкая горсточка пыли,

да и та через пальцы давно утекла из горсти.

И когда одиночество, комом застрявшее в горле,

неотвязно страшит, словно призрак иной немоты, вспоминаешь: ведь Дружба была,

помогавшая справиться с горем,

и не можешь нашарить ключей посреди темноты.

И когда сожаление позднее душу пластает на части,

и не можешь уснуть, и смолишь сигареты в ночи,

понимаешь, что был ты богат

и имел всё, что нужно для счастья, -

да именье своё без большого ума расточил.

***

Окутал дым сиротские дворы:

сжигает листья дворница-старуха,

чтоб не осталось ведьминского духа,

чтоб осень навек вышла из игры.

К чему ей колдовская рыжина,

к чему нарядов золото и алость,

ведь, кажется, уже оттанцевалась

и души будоражить не должна.

Так нет же; ей, единственной, одной

безумные признания поэтов,

плоды земные и любви земной

последняя истома - бабье лето.

Взгляд зависти и тяжек, и остёр;

отныне будет править бал другая;

и, золото сминая сапогами,

рыжеволоску тащат на костёр.

Монашек-дождь, причастие готовь

и - в лужу! - на костлявые колени!

Соперница-старуха - рыбья кровь -

трясёт башкой косматой в исступленье,

и ни крупицы милости сестре,

лишь ледяной убийственный сарказм...

Сгорает ведьма-осень на костре

и белым пеплом оседает наземь.

***

Крылья тучи небо обнимают;

свет медовый понизу сочится;

и, причин тоски не понимая,

мечутся испуганные птицы.

Час заката на закате года,

осень накануне умиранья.

Обещает ветер непогоду,

снег и холод непривычно- ранний.

Луч последний гаснет понемногу.

Птиц не видно... Может быть, успели,

золотой тропинкой прямо к Богу

от зимы грядущей улетели.

***

Земля, что сделалось с тобой? -

Зима. И вековая боль.

Ветра - как лезвие ножа,

и ветки под рукой дрожат,

и грустно замер старый дом,

куда мы больше не войдём,

не разожжём в печи огня...

Там ты остался. Без меня.

  

***

Куст последний лист последний

наземь сбросил.

Всюду, всюду по проспектам и дворам

слышно шорох и шуршанье по утрам -

это дворники сметают с улиц осень.

Так стараются, чтоб город стал немым,

гонят лист, такой болтливый,

хоть и мёртвый...

Ветры-мётлы,

ливни-мётлы,

люди-мётлы

подготавливают город для зимы.

***

Этот пожар дождём не унять -

а ветру костра не жаль,

он сбивает последние искры огня

на мокрый чёрный асфальт -

мерцать,

догорать,

теплиться,

тлеть,

гаснуть в грязи дорог...

Город, который нечем согреть,

весь на ветру продрог...

***

А ветви, как птицы, - бродяжьей породы;

и страшно, и маетно им в непогоду.

Всё жались друг к дружке, шепча о заветном:

"Мы в тёплые страны умчимся за ветром!" -

и, к небу метнувшись, взлететь не успели,

наткнувшись на острые иглы метели.

  

***

По летнему шальному общежитью

отплакали, отпели тополя,

и заткано морозной тонкой нитью

тускнеюшее золото полян.

Наследство разбазаривший до срока,

уходит год дорогой журавлей.

И тает эхо посреди полей

протяжной нотой, чистой и высокой.

***

Солнце село. Ветер крепчает.

Он вершины сосен качает,

словно дальний морской прибой,

в дымке вечера голубой;

гасит искры листвы опавшей

в стылом озере, серой чаше;

порыжевшую гнёт осоку,

заливает водой высокой;

тучи снежные к югу гонит,

луч последний во мгле хоронит

и доносит тревожной нотой

крик вороний по-над болотом...

Знаю, лету не вечно длиться.

Улетел ты за ним, как птица.

Вот такая со мной беда...

Холода впереди, холода.

***

Улетают на юг драконы.

Наступает лихая осень.

Золотые редеют кроны,

и листву их поток уносит.

И серпы дождя по полянам

цвет последний под корень косят;

крылья тучи, как крылья врана.

Наступает лихая осень.

Солнце в мареве сером тает.

На стволах паутинок проседь.

Ветры воют, как волчья стая.

Наступает лихая осень.

Гибель года пророчат птицы;

ждать осталось совсем немного.

Скоро снег зимы заискрится

белой шкурой единорога.

***

Зимняя колыбельная для свихнувшегося мира

  

Бушует осень. Мир сошёл с ума

в её цветном нервозном мельтешенье;

слезами залит; жаждет утешенья -

ах, скоро ли затишье - и зима?

Как добрый ангел, девственно-бела

целительница скорбей и невзгод,

и туго накрахмаленный халат

скрипит, как снег, когда она идёт.

И состраданье сестринское есть

в её молчанье, в мягкости ладоней,

когда она рукой прохладной тронет

горящий лоб палаты номер шесть.

В мир, где из жерновов добра и зла

выходят души грубого помола,

зима, как неотложку, призвала

своих снегов анестезийный холод.

В мир дураков, не помнящих вины,

не наказанья - жалости достойный,

свела с небес прекраснейшие сны:

пусть - до весны хотя бы - спит спокойно.

***

Ветры осенние отбушевали,

листья и травы сметая с земли...

Красные тихо снялись и ушли.

Двор мой сугробами снега завален;

выйти бы вон - да пурга не велит...

Белые город завоевали.

***

Всю землю океан зимы

накрыл своим холодным валом:

деревьев белые кораллы

и дюн искрящихся холмы;

на белом дне промёрзших улиц

дома-жемчужницы сомкнулись;

средь леденяще долгой тьмы

плывут дредноуты из стали -

машины, и, как рыбьи стаи,

плывём по руслам улиц мы.

  

***

Ветки чёрные с росчерком туши

закачались над серой оградой,

ручеёк укрывая уснувший

в стылой глуби прозрачного сада.

В синеву восходящая алость

и на белом пожар снегириный,

мёртвых почек сиротская малость

и тяжёлые гроздья рябины, -

всё так просто, так скупо и чётко...

А художник остался неведом.

Только свиток снегов перечёркнут

иероглифом птичьего следа.

***

Может, кто-нибудь мудрый и древний,

поглядевший с небес мимоходом,

как земля оголённая дремлет,

вдруг решил, что невзрачна природа,

что ноябрь пропадает без толка,

расстелил упоительно чистый

белый свиток из снежного шёлка

и достал драгоценные кисти.

***

Нахохлившись от обиды,

шуткам зимы не рад,

глупыш-воробей увидел

первый свой снегопад, -

колко, морозно, хрупко...

Как тут не горевать:

сыплется белая крупка,

да вот нельзя склевать.

***

Декабрьский день, на солнце скуповатый,

и сам-то светом до конца не сыт,

в медовый пряник зимнего заката

вонзает елей чёрные зубцы.

Стеклянно-ломким звуком ворон кличет,

как будто ждёт, бедняга, дележа,

но день свои клыки упрямо сжал

и в ночь уходит, унося добычу.

***

Глухо стонут деревья в испуге;

всё смешалось - земля, небеса.

Скачут белые всадники вьюги

по притихшим окрестным лесам.

Ветер ломит оконные створки,

из домов выдувая тепло,

словно целая псарня со сворки

сорвалась и летит напролом,

подвывает в азарте погони

трубным звукам далёких рожков;

плещут гривой безумные кони,

сквозь позёмку неся седоков.

Пусть охотники дикие свищут

на своих расходившихся псов;

снег косматый дороги не сыщет

к нам с тобой: мы и дверь на засов;

тлеют угли - багрец, позолота;

мы и шторы задёрнем, малыш.

Дальний рёв этой дикой охоты

не встревожит домашнюю тишь.

След охотников снег засыпает...

Вот и ты засыпай поскорей.

И никто никого не поймает -

это просто метель на дворе.

***

Как это случилось, теперь неизвестно:

такая настала зима,

что встали от стужи часы повсеместно,

и в мире пошла кутерьма.

Несчастное солнце отныне не знает,

когда появляться пора;

в холодных потёмках земля замерзает,

и ей не дождаться утра;

не вызовет нам ни тепла, ни рассвета

будильников бодрый трезвон;

не будет никто поторапливать лето,

а зиму подталкивать вон.

И так-то весна к нам приходит не споро,

галоши едва волоча, -

а стрелки забились в холодные норы

стальных корпусов - и молчат.

В оконце часов только льда завитушки,

и маятник крепко уснул,

и клюв приморозила к перьям кукушка,

и некому кликать весну.

А завтра, что завтра случится со всеми,

когда не растопится лёд?

Холодное время, застывшее время,

ну кто же тебя подтолкнёт?

  
  

***

Когда на нас зима

морозом ополчится

и царствуют снега

всецело на земле,

как чудо из чудес -

рожденье певчей птицы

в холодном феврале,

метельном феврале.

Пускай февраль суров,

и скудны солнца крохи,

и ветер неба бьёт

навстречу тяжело, -

он учит верно плыть

в его шальном потоке

и ставит на крыло,

упругое крыло.

Он воет над землёй,

где так темно и голо,

но птахе подаёт

оружие бойца, -

он ставит голос ей,

неповторимый голос,

чтоб призывать тепло

в озябшие сердца.

В хрустальной скорлупе

зародыш жизни хрупкий

от скуки зимних дней,

нахохлившись, уснул,

но голоса её

серебряные звуки

напомнят про весну,

зелёную весну.

Пока она поёт,

худого не случится,

пока она поёт,

не одиноки мы,

и март уже в пути...

Благословенна птица,

творящая весну

среди снегов зимы.

***

Зимой у залива

На белое стадо зверей смотри,

только рукой не трогай.

Ветер северный заострил

загривки спящих сугробов;

как будто быки Посейдона легли,

тяжко согнувши выи,

передохнуть на краю земли -

живые - как неживые.

Хозяин стад окликает их,

ворочаясь подо льдом, -

но голос его непривычно тих,

и заперт до срока дом.

С божественным гневом смертным не сладить;

пусть они спят пока:

даже вьюга с опаской гладит

тучные их бока.

Но солнца лучи, как слепни, ожгут;

вскроются льдины вскоре;

свободу почуяв, быки взревут -

и прянут с разбегу в море.

  

***

Февраль окончен, как окончен бой,

и март торжественно сигнал победный трубит,

и солнечных клинков отряд передовой

ледовый щит зимы самозабвенно рубит.

Ах, злые будни войн - сродни любой работе,

ах, года времена - противники подстать!

Но выпало снегам - простой пехоте

отход зимы собою прикрывать.

И встали насмерть, и заслон держали,

без боя не отдав ни пядь земли,

и серые шинели их легли

на чёрные пожарища проталин.

Май впереди, как стяг, как обещанье нег,

как сладостнейший приз, как предвкушенье лета...

Солдат - всегда солдат, разменная монета.

Ликует март. Лежит убитый снег.

  

***

Это ведь, братцы, как посмотреть:

у февраля и право своё;

но белую армию под расстрел

март-изменник подвёл.

Март - командир карательных рот,

наместник всея земли,

солнце выдвинул, как пулемёт,

и отдал команду "пли"...

***

Сыплют в темень фонари

то ли свет, а то ли снег;

под натужный ветра хрип

сны витают о весне...

Над притихшим городком

проводов гудящий альт;

вьюга, белым языком

облизавшая асфальт, -

всё немного через край...

Не сходи, дружок, с ума:

так прощается февраль.

Так кончается зима.

  

***

Март, словно Золушка в заботах безотрадных,

спешит проделать грязную работу,

чтоб вывести сестёр своих нарядных

на свадебную хитрую охоту.

Ах, что за платья приготовлены актрисам!

Лазурь и зелень, солнечные блёстки...

А Золушка скрывается в кулисах;

гримёры редко всходят на подмостки.

И вновь смиренье с привкусом прогорклым,

когда несёт язвительное эхо

в холодную чердачную каморку

овации нескромного успеха.

Под серым небом - ветер, непогода,

хрусталь зимы, растаявший в ладони,

и скучная работа год за годом -

и не было ни принца, ни погони,

ни хэппи-энда в голливудском стиле;

одних надежд безумное круженье.

Пусть счастьем наградить её забыли,

но мужество достойно уваженья:

сполна платить по жизненному счёту,

вставать с колен и начинать сначала

проделывать вселенскую работу,

весну готовя, - разве это мало?

  

***

Весна и осень замкнуты в кольцо:

одна повадка и один обычай,

одно и тоже постное лицо

у ноября и марта - без отличий;

как будто нет ни лета, ни зимы,

и дней рожденья не справляем мы;

как будто жизнь не движется вперёд:

всё та же грязь, всё тот же гололёд.

***

Хлещут ветки по окнам зелёным дождём,

осыпают серёжки и ломятся в дом;

начинают по дому гулять сквозняки,

гонят вон устоявшийся запах тоски,

запах ложных надежд, застарелых обид;

перевёрнут вверх дном опостылевший быт.

И листки разлетаются, тянутся ввысь, -

видно, с крыльями нынче стихи родились.

***

А было ли время пушистых снегов?

Да просто наделало вьюгу

крылатое семя последних цветов,

цветов, улетающих к югу.

Полки одуванчиков, сомкнутый строй,

отважные парашютисты

усеяли землю осенней порой

и сделали тихой и чистой.

Недолго рассвета весеннего ждать -

зелёное солнце восстанет,

весёлые травы взломают асфальт,

и вызреет семя - цветами.

Нет смерти. Зимы. Окончания - нет.

О жизни земля не забыла.

Врывается властно за осенью вслед

весна - с оглушающей силой.

  

***

Листьям в почках смолистых становится тесно,

и продрогшим ветвям беспокойные видятся сны...

На незримых волнах закачался кораблик весны,

полагаясь в пути на свистящие крылья зюйд-веста,

снявшись с якоря где-то в холодном заснеженном Марте,

с полным грузом надежды и маленьких славных чудес,

чтоб прокладывать курс по волнам сине-белых небес,

как по штурманской старой измятой метелями карте,

паруса облаков раздувая на призрачных реях,

раздвигая бушпритом клубящийся белый туман...

Позади океан с неуютным названьем Зима,

впереди у него - развесёлая гавань Апреля.

  

***

Весна - какая тяжкая работа,

как неохотно тает мёртвый снег.

И перья птиц пятнают по весне

кровавые мозоли перелёта.

Беспомощна деревьев нагота,

а грязь обнажена во всём уродстве;

и плачет дождь о собственном сиротстве;

и тягостна природы маета...

...Расчищена земля. Пробуждена -

И в ожиданье до поры застыла.

Так поле для посева копит силы.

О, это время страдное - весна,

канун творенья!...

...И над миром новым

светило вечно новое встаёт;

и всё Творца предчувствует приход,

всё ждёт его живительного слова.

- Да будет так! Да вырастет трава

и всякий злак;

да зеленеет древо!

Освобождается земли тугое чрево,

и происходит чудо рождества -

весна...

Вот так случается и с нами:

всё, что зимою долгою постиг,

вложить в один жизнетворящий миг -

и зеленью взорваться, как стихами.

***

Все боги осилить зимы не могли.

Девчонка - посмела, сумела.

Лохматую чёрную шкуру земли

пронзили зелёные стрелы.

Откуда ты, лучница? Чья ты? - Ничья!

Лишь эхо вдогонку:

- Куда ты?

Ступает по солнечным бликам ручья,

по струям его свилеватым

с колчаном своих светоносных лучей,

по камням замшелым, по травам, -

и отзвуки смеха уносит ручей

к подножью священной дубравы.

И стебли, впервые узревшие свет,

от сока зелёного пьяны,

склоняясь, целуют божественный след

весны, босоногой Дианы.

  

***

Был май. Холода затянулись.

Сойти не спешили снега.

По грязи неприбранных улиц

шёл дождь на высоких ногах.

Какое выплакивал горе,

о том рассуждать не берусь,

но в тонком ребяческом горле

звенела недетская грусть,

и был голосок его тонок

и в уличном шуме тонул, -

упавший с небес журавлёнок,

пытавшийся кликать весну,

исхлёстанный ветром колючим

и всё же не прячущий взгляд...

Казалось ему, что не тучи -

свои на подмогу летят.

  

***

Из туч, нагромождённых чёрной грудой,

жгуты дождя тяжёлые свились.

Скорее поснимать бельё, покуда

чернила на него не пролились.

  

***

Вспоминать тот вечер долго буду:

мне взглянуть на чудо разрешили.

Облако, как яблоко на блюдо,

улеглось на плоскую вершину.

Словно бог припомнил: все мы дети,

стоит с нами поиграть немножко;

взял и положил подарок летний

на холма зелёную ладошку.

Круглое, весёлое, тугое,

солнцем облитое, всё светилось...

Да подкрался ветер - вот ведь горе! -

в бок толкнул - оно и укатилось.

***

Река обмелела после жаркого лета,

успокоились воды, улеглись в своё русло -

словно зеркало в раму из зелёного цвета

кто-то тщательно врезал рукою искусной.

Река обмелела - но какие глубины

в ней открылись, иссохшей, текущей вполсилы,

что она, растерявши себя вполовину,

целиком августовское небо вместила...

  

***

О чём вздыхают с глухой тоскою

гнедые сосны у водопоя?

Зелёной гривой по ветру машет

табун печальный, табун уставший;

к воде тянулся из душной чащи -

и замер возле реки журчащей.

Под ветром ветки к ней жадно гнутся

и вновь вздыхают - не дотянуться.

***

А в небе над августом ангел витает,

и стан его тонкий шелками спелёнут,

где в переплетенье оттенков зелёных

несмело продёрнута нить золотая.

Немного пожухли упругие перья,

немного увяли зелёные крылья;

мой ангел усталый немного растерян,

что в небе поблёкшем его позабыли,

что, жмурясь под тёплыми солнца лучами,

медовые хаты в соломенном дыме,

и рыжие жнитва, и кони гнедые

над ними летящего - не замечают.

Мой ангел усталый в венке из колосьев

немного печален - печальную память

о лете прошедшем на небо уносит,

с одежд позолоту на нас осыпая...

Осень.

  

***

Я шла по осени, как будто по аллее.

Мне вслед трещала пёстрая сорока,

мой гид докучливый: "Взгляните чуть левее,

мы входим в залы позднего барокко".

И город плыл в листве румяной гордо,

неузнаваем, нов и непривычен;

лежал сентябрь фламандским натюрмортом

весь в обрамленье золочёных вычур.

Я шла по осени, как будто по приделу

строжайшего готического храма.

Резная позолота поредела

и брошена под ноги грудой хлама.

В переплетенье из колонн и арок

лишь лужи в дождевой унылой ряби,

и холод по утрам, и свет неярок:

аскезу принял строгий брат Октябрь.

Я шла по осени, как будто по руинам,

где нищие-ветра шуршат плащами;

и этот путь казался страшно длинным,

он вёл от восхищения к прощанью.

Я шла одна по осени; казалось,

ещё ноябрь не полностью истаял,

а в белой пустоте античных залов

раскидывала вьюга снег горстями,

и вечный мрамор призрачной Эллады

до сердца холодил прикосновеньем...

Век золотой, ты был благословенен;

о век серебряный, не наступай, не надо!

Я шла одна по осени печальной,

от увяданья - в снежную безличность.

Всё к простоте стремится изначальной -

ампир - барокко - готика - античность.

В ней есть и ум, и чувства просветленье,

и совершенство строгое такое...

Но как душа боится наступленья

зимы с её убийственным покоем.

  
  

***

Стрижи, как стражи, стерегут

медовый августовский вечер.

Неровный облака лоскут

стежками чёрными помечен;

он к небу намертво пришит,

чтобы не застил свет заката:

там, наверху, десант крылатый

порядок навести решил.

А ветер рвётся на закат,

и рвётся неба ткань живая -

и вновь и вновь стрижи сшивают

разорванные облака...

***

...И вышло солнце, повело лучом

по блеклой рыжине несчастных улиц;

покуда в грязь не втоптаны ещё,

к нему ладони листьев потянулись;

и ветер ласково взъерошил в тишине

травы промёрзшей жёсткие косицы;

и всем казалось: лето возвратится...

А ночью выпал снег.

  

***

Хокку

Как лезвие, поднесённое к коже...

Не порежься о ветер,

путник.

Скрипит в уголке сверчок,

обижен на зимний холод...

Долгая ночь.

Каждая снежинка - мгновение...

Глядишь, а под ногами уже

вечность...

Засыпанный снегом мост.

Путник никак не решится

соединить берега.

Засыпанный снегом мост...

Знак равенства

двух неизвестных.

Сколько листьев на этой иве

распустилось и снова опало...

Лишь одиночество неизменно.

Октябрь.

Леденит руки

яблоко, поднятое с земли.

***

После паводка рыжая муть не осела пока;

водомерки шагами прибрежные омуты мерят;

ветер против течения - рябью покрылась река,

словно птица встопорщила ржавые рыжие перья.

Под протяжные всхлипы воды в притонувших мостках

ходит берегом ветер и ждёт просветления свыше:

вдруг из тучи просыплется горсть золотого песка,

и утихнет река - и его наконец-то услышит.

***

О, суета предновогодья!

Весёлый снег, летучий смех...

О, вера детская: сегодня

кусочек счастья есть у всех.

Кругом весёлый шум попоек,

и бьют торжественно часы.

И возле праздничных помоек

голодные толпятся псы.

***

...И ангел Рождества над нами

крылом повеял серебристым,

и дом мой замело снегами, -

и стало в доме чисто-чисто;

и дерева смолистый запах

среди невинной белизны.

Укачивает ель на лапах

мои рождественские сны -

что, сердцем переняв тревогу,

в ночную вслушиваясь тьму,

ты вспомнил наконец дорогу -

дорогу к дому моему.

  

***

По грязи юбки разложив, как пёстрый веер,

цыганка-осень ворожит, а кто-то верит,

коль золото и там, и тут: чертовке, ведьме

за труд гаданья воздают отнюдь не медью.

В фаворе провиденья дар, в чести искусство, -

а ей держать колоду карт смешно и грустно.

Соврёт - не дорого возьмёт: она речиста;

как карты, под ноги кладёт цветные листья.

Она вещает нараспев наивным людям,

что будем счастливы мы все и живы будем.

А позади в лесах пустых сквозь вечер мглистый

чернеют голые кресты ветвей безлистых.


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"