Дементьева Ирина : другие произведения.

Соната для банкира

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

СОНАТА ДЛЯ БАНКИРА





I


Душный летний вечер сменился не менее душной ночью. Природа изнемогала в недвижимом воздухе, ни один лист на деревьях не шевелился, птицы замерли в своих гнёздах, будучи не в силах охотиться на мошкару, да и самая мошкара куда-то попряталась, не выдерживая давления жаркого марева. Только к утру робкая прохлада тронула верхушки сосен дальнего леса. Они едва качнулись, и это движение пробудило ветер, который всё это время прятался где-то в ароматной сосновой хвое. Он радостно тряхнул уставшие от жары сосны, спустился на луг, пригнул к земле густую траву, пересёк зелёный простор, набирая силу, и ворвался в сад. Листья яблонь и вишен затрепетали от его прикосновений и весело зашептались друг с другом. Птицы встрепенулись и прислушались, не решаясь пока покидать насиженные ветки.
А ветер быстро набирал силу, носясь по саду. Вот он вихрем поднялся вверх к самому небу, метнулся к горизонту и тут же вернулся обратно, таща за собой густые тучи, затягивая и без того тёмное ночное небо ещё большей чернотой. Не прошло и пяти минут, как весь небосвод от края до края покрылся рыхлой клочковатой массой. То и дело в её глубине вспыхивали отсветы далёких молний, встревоженные птицы прислушивались к едва слышным раскатам робкого грома.
Но вот ветер яростно пронёсся по саду, сорвал с деревьев целые охапки листьев, расшвырял их по клумбам, и тут же небо рухнуло на землю стеной проливного дождя. Брюхо зловещей тучи поминутно распарывалось огненными штрихами, а раскаты грома сменяли друг друга почти без пауз. Ветер бешеной собакой носился между деревьями, дёргал за ветки, сдирал с них густую летнюю зелень, прижимал к земле цветы на клумбах, швырял дождевые струи в распахнутые окна дома, прячущегося в глубине старого сада.
Неистовство стихии прекратилось почти также быстро, как началось. Ветер устал и спрятался в каминной трубе, повыл немного для приличия и затих. Молнии уже с явной неохотой мелькали, вспыхивали в глубине тучи, раскаты грома из оглушительного грохота превратились в глухое ворчание. И только дождь с прежней силой лился на землю, смывая с садовых дорожек разбросанные ветром листья и превращая цветники в небольшие болотца. Он падал на землю бесконечными струями, проникая в самую толщу пересохшей почвы, и достигал корней измученных деревьев, даря им живительную влагу. Он колотил по листьям, смывая с них пыль и усталость после давешней духоты. Он пытался пролезть через распахнутые окна в дом, но не мог пройти в глубину комнат и растекался лужицами под окнами на полу. Он дробно стучал по подоконникам и крыше, сочиняя какую-то ритмичную музыку.
Ночь пошла на убыль, и туча нехотя приподняла свой край от горизонта. И вдруг оказалось, что утро уже наступило – между горизонтом и рыхлой тёмной массой, закрывающей небо, появилась узенькая светлая полоска. Напуганная этим ярким светом туча, подхватывая свои лохмотья, потянулась к западу, унося с собой остатки дождя. Он ещё несколько раз пытался вернуться в сад, но в конце концов оставил его в покое и заспешил следом за своей матерью-тучей.
А полоска на горизонте быстро расширялась, утро вступало в права и осматривало свои владения, проверяло, какой ущерб нанесла эта шумная ночная гроза. Верхушки сосен зазолотились в первых лучах восходящего солнца, стройные стволы румяно зарозовели в смущении от такого придирчивого осмотра. Но солнечные лучи не стали задерживаться в сосновом лесу. Они скользнули на ровный изумрудно-зелёный луг, и над ним задрожал влажный воздух, примятые ливнем стебли медленно выпрямлялись, и аромат мокрой травы и полевых цветов наполнил собой просыпающийся мир.
Пока все лучи обсушивали луговые травы, один тонкий лучик отделился от своих братьев и скользнул в сад. Осторожно прикоснулся к листьям старой яблони, увидел дупло в стволе кряжистой груши и заглянул в него, но не нашёл ничего интересного и побежал дальше. Быстро чиркнул по цветочной клумбе под стеной дома, заставил утренние цветы показать свои серединки и осторожно пополз по красной кирпичной стене вверх.
На втором этаже из распахнутого настежь окна свисала лёгкая полупрозрачная занавеска. Наверное, хулиган-ветер вытащил её наружу, да так и бросил. Лучик потрогал занавеску, осмотрел подоконник и спрыгнул на пол комнаты. Угодил в лужу, оставленную дождём, рассыпался в ней тысячей искр, но тут же снова собрался и продолжил свой путь.
В комнате царил прохладный полумрак. В глубине стояла широкая высокая кровать, на которой лежал крупный старик. Солнечный луч забрался на кровать, но не сразу решился побеспокоить спящего. Старик лежал на спине, по грудь укрытый тонким одеялом. Одна его рука свободно вытянулась вдоль тела, вторая лежала на груди. Седые пряди волос падали на влажный лоб, изборождённый глубокими морщинами. Суровая складка над переносицей и горькие борозды от носа к уголкам рта придавали лицу старика мрачное выражение. Луч осторожно коснулся сухих плотно сжатых губ, но не остановился, пробежал вдоль тела и устроился на руке, спокойно лежащей вдоль тела.
Но лучик ошибался – старик не спал. Сначала ему мешала духота. Потом сон сбежал, спугнутый раскатами грома. А затем старик слушал дробный шум дождя. И теперь, едва он начал проваливаться в чуткий утренний сон, как почувствовал на руке тепло робкого солнечного луча. Губы старика дрогнули в улыбке, и он повернул кисть, так что луч оказался в его ладони. 'Я поймал солнце', – мысленно сообщил сам себе старик, и подобие улыбки снова на миг коснулось его плотно сжатых губ.
Теперь он уже не уснёт, но по-прежнему лежал с закрытыми глазами. К чему их открывать, если вид от этого не изменится? С плотно сомкнутыми веками старик видел перед собой темноту. Эту же темноту он видел, открывая глаза. Старик был слеп и парализован. Всё, что он мог, это поворачивать голову к окну, когда его лица касалось солнце, и шевелить руками. Но левая рука, лежащая на груди, подчинялась ему неважно, а правой сейчас двигать было нельзя, потому что в её ладони сидело солнце. Старик и не хотел сейчас шевелить руками, он знал, что это ощущение живого тепла скоро исчезнет, луч будет сидеть на его ладони всего несколько минут, а потом уже можно будет поменять положение. А пока нужно насладиться этим подарком неба. И снова слабая улыбка озарила его суровое лицо.
Лучику и в самом деле скоро наскучило сидеть в неподвижной руке старика, и он заскользил по одеялу, прыгнул на пол и... исчез – солнце поднялось выше и больше его луч не попадал в комнату. Старик вздохнул огорчённо и положил руку на подушку за головой. В саду уже вовсю галдели птицы. Из общего щебета выделялся голос соловья – он будет петь недолго, ровно столько, сколько надо, чтобы вернуть старику хорошее расположение духа после бегства солнечного луча. И в самом деле старик, прислушиваясь к виртуозному посвисту, очень скоро широко улыбнулся, а соловей, словно увидев это, вывел ещё несколько трелей и умолк.
Улыбка ещё не исчезла с лица старика, и теперь было видно, что когда-то он был очень красив. Густые и сейчас, но совершенно седые волосы лежали пышными прядями вокруг его головы, и он кончиками пальцев слегка касался их. Очень скоро дом наполнится шумом, и начнётся очередной день в его семье. Знакомые голоса, знакомые звуки... Он мог почти поминутно рассказать, что будет происходить до того момента, когда наступит вечер, семейство разойдётся по своим комнатам, и ночная тишина укутает дом своим одеялом.
Старик вдруг почувствовал сильную жажду. Но Марта, его сиделка, зайдёт в комнату не раньше, чем через полчаса. Старик знал, что рядом с кроватью стоит тумбочка, на которой Марта по его просьбе всегда оставляет стакан воды на ночь. Он никогда не пытался взять его, потому что грузное тело не хотело поворачиваться, и дотянуться до стакана было невозможно. Или он просто никогда не пробовал? Полчаса – это очень долго. Он облизнул пересохшие губы. Конечно, он не умрёт от обезвоживания за эти полчаса, но ведь ожидание превратит полчаса в нескончаемую вечность. Тумбочка стоит с правой стороны, а правая рука действует очень хорошо, это левая порой не хочет повиноваться, а с правой проблем нет. Если осторожно протянуть её и нащупать тумбочку, то, пожалуй, можно попытаться взять стакан. Ещё можно попросту позвать сиделку, и она тут же прибежит и подаст ему воду. Но ей тоже нужен отдых, впереди у неё новый день, полный забот о немощном паралитике.
Он полежал в нерешительности, но жажда не отступала. Тогда старик всё же решил попытаться и осторожно протянул вбок правую руку. Так... ничего... снова ничего... ох, вот и деревянная столешница прикроватной тумбы. Теперь нужно двигаться очень аккуратно, чтобы не опрокинуть стакан. Старик вдруг ощутил подобие интереса, даже азарта – сможет ли он достать стакан и донести его до рта? Очень осторожно он принялся ощупывать тумбочку, и наконец его пальцы коснулись прохладного стекла. Ещё несколько осторожных движений... Ах, Марта, Марта... Ну что стоило тебе поставить стакан на пару сантиметров ближе к кровати? Но всё же ему удалось обхватить стакан, и, не веря себе, он медленно поднёс его к губам. Увы, приподнять голову он не в состоянии, проклятый паралич сделал это простое движение невозможным. Так что большая часть воды пролилась мимо, попала в нос и затекла в уши. Но несколько глотков старику всё же удалось сделать. Он испытал такую гордость, словно поднялся на вершину Эвереста.
Полежав немного, он попытался поставить наполовину пустой стакан на место, но на этот раз удача отвернулась от старика – стакан ударился о край тумбы, выскользнул из вмиг ослабевших пальцев и упал на пол, с пронзительным звоном разлетелся вдребезги. Старик зло ударил кулаком по одеялу, и прежнее суровое выражение снова застыло на его лице.
В положенное время он услышал, как щёлкнула дверная ручка, и лёгкие шаги Марты приблизились к его кровати.
– Доброе утро, – этот ласковый голос вот уже десять лет приветствовал его первым в этом доме.
– Доброе утро, Марта, – ответил старик. – Будь осторожна, я разбил стакан...
– О, ну что же вы не позвали меня? – упрекнула его сиделка. – Ведь есть звонок...
– Я не хотел тревожить тебя.
– Я всё равно уже не спала, в следующий раз тревожьте меня без всяких сомнений, – по голосу было ясно, что она улыбается.
Старик хмуро молчал.
– Впрочем, если вам непременно хотелось взять воду самому, – Марта стала серьёзной, – то в следующий раз я могу оставить её не в стакане, а в бутылке. Вам будет удобнее. Договорились? – она снова улыбалась.
– Да, Марта, это было бы замечательно, – старик усмехнулся. – Тебе, пожалуй, надоело возиться со старым паралитиком Элиасом, и ты собираешься приучать его обходиться без тебя? Решила найти себе подопечного помоложе?
– Как вы догадливы, – рассмеялась Марта. – Я сплю и вижу молодого беспомощного красавца, который будет целиком в моей власти!.. Ах, вы же прекрасно знаете, – продолжила она уже серьёзно, – вы прекрасно знаете, что вы мой любимый пациент, и по собственной воле я вас никогда не оставлю. Даже если вы поправитесь и сможете обходиться без меня, я стану просить вас оставить меня в доме хотя бы в качестве горничной.
– В этом доме не я хозяин, Марта, – недовольно проговорил старик. – О месте горничной тебе придётся договариваться с Мартином.
– Ну тогда мы никому не расскажем о вашем выздоровлении, и я останусь при вас сиделкой. Когда в доме никого не будет, мы будем носиться по комнатам, а потом снова спрячемся в вашей спальне и будем изображать вашу тяжёлую болезнь.
– Договорились, – Марте удалось развеселить своего пациента.
– Ах, как же мне нравится, когда вы улыбаетесь! – сиделка даже тихонько хлопнула в ладоши. – Улыбка вас просто преображает!.. Сейчас я уберу осколки и помогу вам умыться. Скоро будет готов завтрак.
– Прошу тебя, береги руки, – озабоченно проговорил старик, – я не хочу, чтобы ты порезала свои нежные пальцы.
– О, благодарю вас...
– И не воображай, что я забочусь о тебе, просто не хочу, чтобы ты прикасалась к моему лицу шершавыми царапинами, – брюзгливо заявил старик.
– Ах вы! – возмутилась Марта. – А я-то растаяла, думала, вы обо мне переживаете! Так и знайте, сегодня надену перчатки перед умыванием! Хозяйственные перчатки, в которых моют посуду!
– Ты жестока...
– А вы грубиян!
Такая утренняя перепалка была в порядке вещей. И старый Элиас, и его сиделка Марта за десять лет настолько прикипели друг к другу, что позволяли себе подобные словесные игры. Это веселило их обоих и сближало ещё больше. Элиас услышал, как зашуршало платье Марты, когда она присела, чтобы убрать разбитый стакан, до него донёсся даже запах её чистого свежего тела. Он вдруг подумал, что никогда не спрашивал, сколько ей лет. В его воображении она представала то юной взбалмошной девчонкой, то седой старушкой, то строгой процедурной сестрой с белой медицинской шапочкой на приглаженных волосах. Он уже почти решился спросить её о возрасте, но чуткий слух слепого уловил неспешные шаги за дверью.
Краткий уверенный стук, и, не дожидаясь ответа, в комнату вошёл посетитель, появление которого редко радовало больного – Мартин, молчаливый и замкнутый сын Элиаса, ставший его преемником после того, как сам он однажды обнаружил, что не может встать с постели, и что вокруг него сгустилась темнота. Между отцом и сыном не было заметно тёплых чувств, со стороны казалось, что они поддерживают лишь ровные нейтральные отношения, но это было далеко не так. На самом они питали друг к другу самую нежную привязанность и прочную любовь, но оба не позволяли себе, да и не умели проявлять подобные эмоции. После того, как Элиас стал лежащим почти недвижно телом, Мартин попытался стать полновластным хозяином и в банке, созданным его отцом, бразды правления которым перешли к Мартину, и дома. Но его суровость привела к тому, что штат прислуги решил покинуть старый дом в полном составе, и только конфиденциальная беседа старика с каждым по отдельности заставила их остаться. Остаться в память о Регине, единственной любви Элиаса, его жене и матери Мартина. Служащих банка также удалось убедить не увольняться, для чего старый Элиас заключил с Мартином негласный договор о том, что старик сохранит свои полномочия как глава банка. Это оказалось несложно, ведь после случившегося удара разум Элиаса сохранил прежнюю память и чёткость мышления. Мартин, поначалу скептически отнёсшийся к такому решению, постепенно убедился, что знания и авторитет отца незаменимы для управления мощной банковской сетью, несмотря на то что и сам Мартин к этому времени был уже опытным и рассудительным банкиром.
– Что происходит? – резко прозвучал голос вошедшего, нарушив уютную тишину комнаты. – Марта, я задал вопрос. Почему здесь грязь?
– Доброе утро, Мартин, – со сдержанным раздражением проговорил старик. – Оставь её в покое, она выполняет свою работу. Я переоценил свои возможности и разбил стакан с водой, только и всего.
– Прошу прощения, – тихо сказала Марта, выходя из комнаты и унося осколки стакана и мокрое полотенце, которым она убрала растёкшуюся по полу воду.
– Ты слишком мягок с ней, отец, – заметил Мартин, когда остался с отцом наедине. – Потакая её ошибкам, ты расслабляешь дисциплину. Если она продолжит так относиться к своим обязанностям, придётся указать ей на дверь и нанять другую сиделку.
– Только попробуй это сделать, – ответил Элиас. – Марта останется здесь до тех пор, пока я этого хочу. Тебе ясно? То, что я не могу встать с постели, ещё не делает меня безвольным немощным овощем. Не заставляй меня спорить с тобой.
– Прости, отец, – Мартин сердито сверкнул глазами, но в голосе послышалось искреннее раскаяние, – я просто испугался, что ты мог пораниться.
– Не беспокойся за меня, у тебя есть люди, требующие гораздо больших забот, – и старик отвечал примирительным тоном, хотя в душе его нарастало раздражение.
Тихо щёлкнула прикрытая дверь, и Элиас вздохнул свободнее – Мартин ушёл и унёс с собой чувство дискомфорта, которое старик иногда испытывал в его присутствии.

II


Почему Мартин вырос таким? Его мать была мягкой и доброй женщиной, с её губ не сходила добрая улыбка, а глаза были полны любви. Её радовало каждое мгновение жизни, она приходила в восторг от падающего снега зимой и от палящего солнца летом. Она радовалась этому миру сама и научила радоваться ему и Элиаса. Когда они встретились, Регина была совсем юной, ей было семнадцать, а Элиасу двадцать пять. Он пытался построить свою карьеру, но никак не мог выбрать область, где мог бы применить свои таланты. Элиас улыбнулся, вспоминая первую встречу со своей будущей женой.
Он шёл по старому парку и увидел девчонку в порванных на коленях джинсах. Она сидела на траве, рядом валялся видавший виды велосипед. Девчонка усердно уговаривала белку съесть кусочек бутерброда с сыром. Белка озадаченно обнюхивала бутерброд и удивлённо смотрела то на угощение, то на человека.
– Белки не едят бутерброды, – строго сказал Элиас, – тем более летом, когда вокруг полно более подходящей еды. Так что вы можете съесть хлеб сами.
– Я знаю, что не едят! Но она утешала меня, когда я свалилась с велосипеда, а кроме бутерброда у меня нет ничего, чем бы я могла её отблагодарить, – закончив свою тираду, девчонка взглянула на Элиаса снизу вверх и рассмеялась. – Ой, у вас такой суровый тон был, я думала вы совсем старый старик, а вы ещё очень даже ничего, даже не пожилой вовсе.
Он невольно улыбнулся ей в ответ и сразу почувствовал себя так легко, словно знал её всю жизнь. Присев рядом с девчонкой на траву, Элиас протянул ей бумажный кулёчек с орехами, которые он купил на входе в парк. Он собирался съесть их сам, но, пожалуй, им нашлось лучшее применение.
– Спасибо! – обрадовалась девчонка, забирая кулёк.
На этот раз белка проявила благосклонность и приняла угощение. Отблагодарив таким образом зверька, девчонка протянула Элиасу перепачканную травой и маслом от бутерброда ладошку, тут же ойкнула, вытерла её о джинсы и снова протянула ему:
– Меня зовут Регина, а вас?
– Элиас, – он пожал её руку, оказавшуюся крепкой и шершавой, как у мальчика-подростка.
– О, какое красивое имя, – она с искренним восторгом несколько раз повторила: – Элиас... Элиас... Как сказочный герой.
– Нет, я вовсе не сказочный герой, – усмехнулся Элиас. – Я просто человек.
– Но вы же собираетесь кем-то стать в этой жизни?
По правде говоря, в тот момент он не имел ни малейшего понятия, кем он хочет быть. Перед ним были сотни путей, но на одни ему не хватало средств, к другим не лежало сердце, и он чувствовал себя на каком-то перекрёстке, тщетно пытаясь найти верное направление.
– Давайте, я угадаю! – Регина забавно сморщила нос, видя, что собеседник не торопится отвечать.
– Угадайте, – он даже обрадовался такой возможности.
– У вас очень суровое лицо, – собеседница стала серьёзной, пристально разглядывая нового знакомого, – и глаза строгие. Мне кажется, вы занимаетесь каким-то очень серьёзным и... скучным делом. Может быть, вы банкир?
А Элиас, соглашаясь на предложение Регины, загадал – вот как она скажет, так и будет. Он удивился её предположению, ведь банковская сфера в самом деле давно привлекала его внимание, просто он не ощущал в себе способностей для такой деятельности. Но теперь решение было принято, и он кивнул:
– Вы угадали.
– Ой, и у вас, наверное, свой собственный банк? Да?
Элиас смутился и нахмурился, чем привёл свою новую знакомую в полный восторг. Она весело затормошила его, запрыгала вокруг, строя смешные рожицы до тех пор, пока он всё же не улыбнулся.
– Мне нужно возвращаться домой, – сообщила она, когда они уже окончательно примирились и просидели на траве добрых два часа. – Вот только мне не справиться с ломаным велосипедом. Вы меня не можете проводить? Я живу не очень далеко, но велосипед тяжёлый, а катиться не хочет. Я свалилась с него, разодрала колени и джинсы, но это ерунда, а вот он совсем не едет больше.
Элиас переместился к велосипеду и принялся изучать поломку. Она оказалась пустяковой – слетела цепь и заклинила шестерёнку. На ремонт ушло не больше пяти минут, и Элиас, посадив Регину на раму перед собой, отвёз её домой. Так начался их спокойный роман.
Через год они поженились, и потекла рутинная семейная жизнь. Элиас целыми днями пропадал в банке, куда он устроился на работу через пару дней после их знакомства. Управляющий был доволен новым сотрудником, заметив в нём недюжинные способности, и принимал самое горячее участие в его карьере. Она быстро шла в гору, а Регина решила, что должна обеспечить своему ненаглядному Элиасу все условия для того, чтобы он мог достичь своей цели, не заботясь о бытовых неурядицах. А цель у него в самом деле уже появилась и оформилась в воображении очень чётко. Он намеревался купить большой особняк с садом и поселиться в нём вместе с Региной и выводком меленьких копий своей жены обоего пола, а со временем стать главой того самого банка, в котором так успешно продвигалась его служба.
Пока же они снимали крошечную угловую квартирку в старом доме неподалёку от банка. Доходов Элиаса вполне хватало на жизнь, а экономная Регина умудрялась ещё и откладывать небольшую сумму на 'чёрный день', хотя они оба свято верили, что все чёрные дни их жизни уже позади. Спустя два года после свадьбы Регина сообщила Элиасу, что у них будет ребёнок. Элиас был в шоке. Он трясущимися руками трогал живот Регины, не понимая, как там может поместиться целый младенец, он запретил ей вставать с постели и обращался с ней как с фарфоровой куклой. Регина, смеясь, подчинялась ему, а Элиас ругал её за то, что она смеётся, – ведь живот может заболеть, ведь этим ребёнку можно навредить. Правда, утром следующего дня он ушёл на работу, и Регина тут же соскочила с постели и принялась заниматься обычными делами. А вечером она встретила его у банка и, не обращая внимания на его взволнованные причитания, потащила к врачу, чтобы тот объяснил беспокойному мужу, что беременность – это не причина для того, чтобы трястись над будущей мамой, как над хрупкой китайской вазой.
Беременность протекала хорошо. Тем временем карьера Элиаса сделала очередной скачок, и он занял ответственный пост руководителя одного из подразделений. Он уже начал подумывать о том, чтобы переселиться в какой-нибудь загородный дом и начинать создавать родовое гнездо. Вместе с женой он на только что купленном автомобиле объезжал пригороды в поисках подходящего варианта. И однажды они наткнулись на большой особняк из красного кирпича, утопающий в зелени разросшегося и немного запущенного сада. С первого взгляда оба просто влюбились в этот дом, и Элиас принялся за оформление ссуды в своём же банке, начал готовить документы для приобретения особняка. Мать Регины только стиснула перед лицом ладони, когда увидела, в каком дворце предстоит жить её дочери, а отец проникся к зятю бесконечным уважением. Элиасу же некому было показывать своё новое жилище – его родители погибли, когда он был ещё подростком.
Но особняку было не суждено стать тем, чем хотел видеть его молодой Элиас, ибо счастье переменчиво. Первенец рождался в тяжёлых муках. Мальчика выходили, а Регина уже не поднялась. Она пролежала в больнице два месяца, но врачи так ничего и не смогли сделать.
– Обещай мне, что ты достигнешь тех высот, к которым ты так стремился, любимый, – шептала Регина и даже не пыталась скрыть бегущие из глаз слёзы. – Обещай, что ты станешь самым главным банкиром в этом банке. Обещай, что ты не оставишь Мартина, обещай, что ты вырастишь его, что станешь для него таким же хорошим отцом, каким чудесным был мужем.
Элиас сжимал её руку и кивал, не находя в себе сил, чтобы хоть что-то сказать в ответ. Только на одну её просьбу он отрицательно помотал головой – когда она попросила найти женщину, которая смогла бы заменить ребёнку мать, а самому Элиасу стать женой. Он знал, что больше ни одна женщина не сможет поселиться в его сердце.
Со смертью Регины в Элиасе что-то умерло. Работа заменила ему всё. Он просыпался с мыслями о работе, и засыпал, думая о ней же. Он жил в том самом особняке, который теперь оказался слишком велик для его семьи, ведь в ней больше не было самого главного для него человека – Регины. Маленький Мартин рос на руках бабушки – матери Регины. После смерти дочери её родители поселились вместе с Элиасом – чтобы поддержать его и позаботиться о внуке. Но отец ненадолго пережил свою любимицу – не прошло и полгода, как у него произошёл инсульт, и он отправился в мир иной. Похоронив тестя, Элиас окончательно замкнулся, предоставив все заботы о Мартине осиротевшей тёще. Нельзя сказать, что он вообще не замечал ребёнка. Он желал ему мальчику доброго утра и спокойной ночи, интересовался его успехами, покупал подарки к праздникам. Но всё это делал вскользь и внешне отчуждённо, не пытаясь сблизиться с ним и даже не зная, как сделать это.
Когда Мартину исполнилось шесть лет, бабушка умерла. Элиас отправил сына в пансион, откуда он вернулся уже семнадцатилетним юношей. Эти два человека оказались словно чужими друг другу. Они не проявляли ни любви, ни привязанности, лишь в глубине души чувствуя прочные узы кровного родства. Окружающим казалось, что, живя в одном доме, оба просто старались поддерживать ровные отношения, были взаимно вежливы – добрые соседи, но не отец с сыном. Но те чувства, что жили в их сердцах, были тайной для всех, и отчасти даже для них самих.

III


Невесёлые воспоминания Элиаса прервала вернувшаяся Марта. Она заговорила со стариком прежним весёлым голосом, но он чутко уловил в нём едва заметную дрожь.
– Он сказал тебе что-нибудь? – спросил Элиас.
– Кто? – слишком быстро уточнила Марта.
– Ты понимаешь, о ком я говорю, – раздражённо проговорил он. – Ты не должна слушать его угрозы. Пока я жив, ты останешься работать в этом доме.
– Я не видела его, – тихо сказала сиделка.
– Но ты огорчена! – возразил он.
– Я не видела его после того, как вышла из комнаты, клянусь вам. А огорчена я вашей ссорой. Вы знаете, я не люблю ссор, тем более между вами и вашими близкими.
– Увы, Марта, у меня нет близких, – вздохнул старик. – И я сам оттолкнул от себя всех, кто мог бы стать мне близким, – добавил он еле слышно.
Элиас нахмурился и повернул голову к окну. Он знал, где находится это волшебное отверстие в стене, через которое по утрам к нему приходит тёплый солнечный луч. Сейчас он не хотел разговаривать ни с кем, он хотел вспоминать свою Регину и желал одного – чтобы никто не мешал ему это делать. Марта настолько хорошо изучила своего подопечного, что могла угадать его настроение даже по дыханию. Но сейчас она не могла оставить его одного – нужно было провести утренний туалет, выполнить назначения врача и принести завтрак. Марта знала, что первое и второе старик позволит ей сделать, потому что сегодня он ждал управляющего банком и должен выглядеть прилично. Но кормить себя завтраком старик не даст – он скажет, что не голоден. Если же сиделка начнёт настаивать, то он опрокинет поднос с едой. Но терпеливая Марта и сейчас знала, что надо делать. Ведь одна рука у старика действует, поэтому в хмурые дни она приносила ему такой завтрак, с которым он мог справиться сам. Пара бутербродов, которые он сможет взять самостоятельно, кофе в кружке с носиком – из таких учат пить маленьких детей. А немощный старик мог поднести её к губам без риска пролить напиток на постель.
Не говоря ни слова, Марта выполнила свои обязанности и принесла поднос с завтраком. Элиас недовольно поморщился, когда аромат кофе достиг его носа и сварливо пробормотал:
– Я не буду есть, Марта, унеси это. И сама можешь быть свободна. Я позову тебя, когда мне что-нибудь понадобится.
– Хорошо, как вам будет угодно, – кротко проговорила она. – Может быть, мне поднять вам подушки прежде, чем я уйду?
– Да, пожалуйста, – немного помолчав, ответил он.
Сиделка ловко подняла изголовье кровати и уложила поудобнее подушки, так что старик оказался в полусидящем положении.
– Спасибо. Теперь уходи, – потребовал Элиас.
– Ухожу, – последовал покорный ответ.
Но до того, как закрылась дверь его спальни, старик почувствовал, как под его действующей рукой оказался край подноса. Элиас усмехнулся. Вот же лиса, опять принесла ему то, что он сможет съесть сам. Наверняка на подносе лежит разрезанная пополам пышная булочка, на одной половинке – веерочек ветчины, на другой – такой же веерочек сыра. И кофе именно той температуры, когда он уже не обжигает, но ещё не слишком остыл. Он нетерпеливо пошарил рукой, нащупал чашку и поднёс к губам выступающий носик. Сделав пару глотков, он понял, что очень голоден и с удовольствием принялся за завтрак. В голове его уже роились деловые мысли – что сказать управляющему, какие вопросы уточнить и какие дать распоряжения. С каждым проглоченным куском он чувствовал прилив сил и настроения, так что ему стало казаться, будто он вовсе не парализован и может легко подняться на ноги. Но усилием воли Элиас отогнал эти ощущения – паралич и слепота никуда не делись, самое большее улучшение, на какое он может рассчитывать – это возвращение относительной подвижности левой руки, не более того. Он никогда не увидит свет и никогда не встанет на ноги. Элиас зажмурил глаза и сжал правой рукой край подноса. Если ему удастся поставить поднос на прикроватную тумбочку, то... Что тогда? Произойдёт что-то хорошее? Но если загадать подобное желание, то у него будет и противоположная сторона. А именно – если поднос упадёт на пол, то произойдёт что-то плохое. Элиас зажмурил глаза сильнее и подумал, что, если он сможет благополучно переместить поднос, то это уже будет хорошо. И больше никаких желаний.
Он осторожно приподнял поднос. Тихо звякнула посуда, и старик замер. Нет, ничего не упало. Он медленно, очень медленно отвёл руку туда, где стояла тумбочка, туда, откуда утром он брал стакан. Элиас едва успел подумать, что надо двигаться предельно осторожно, как край подноса уткнулся во что-то твёрдое. Рука замерла. Что это? Но тут же он понял – это же тумбочка! Надо просто немного приподнять руку... Поднос тихо прошуршал по деревянной поверхности. Элиас немного полежал, боясь разжать пальцы. Даже сосчитал про себя до трёх прежде, чем решился это сделать. Ослабив руку, он нервно сжался, боясь услышать грохот падающей посуды. Но было тихо... Он смог! Он смог это сделать. Подумать только, какие примитивные действия для него теперь становятся героическими поступками. Он усмехнулся, и в его кривой улыбке было поровну гордости и горечи.
Элиас снова повернул голову к окну. Горечь всё же победила, и гордость потихоньку угасла. А ведь когда-то он был молод и силён. Он мог поднять Регину над собой на вытянутых руках. Он знал, что отцы поднимают так своих маленьких сыновей – высоко над головой, и те хохочут от счастья. Почему же он сам никогда этого не делал? Почему он ни разу не подкинул над головой своего розовощёкого карапуза Мартина? Может быть, если бы он хоть раз это сделал, сейчас всё было бы по-другому. Может быть, они были бы настоящими отцом и сыном, а не теми, кем стали. Может быть, не случилось бы и этой проклятой болезни, и сейчас он, Элиас, сидел бы в столовой в окружении семьи, обсуждал планы на предстоящий день, а потом вместе сыном отправился бы на работу, по пути забросив внуков в школу. Мрачная складка между бровями старика стала ещё глубже. Радость от только что совершённого подвига испарилась без следа.
И тут Элиас услышал музыку. Тихая мелодия полилась в его распахнутое окно и растеклась по измученной душе. Он не знал, откуда льётся эта мелодия, и никогда даже не задумывался об этом. Но он знал, что она появляется именно тогда, когда в его душе зарождается щемящая тоска, и музыка не даёт этой тоске опутать его, Элиаса, своими губительными щупальцами. Нежные звуки заставляют тоску уползти обратно в свою тёмную нору и омывают душу старика живительной росой. Каждый раз, слушая напевные мелодии, Элиас внутренне приходил в изумление. Он никогда не любил музыку, у него никогда не было ни магнитофонов, ни проигрывателей. Он никогда не ходил на концерты. Даже с Региной, хотя она часто уговаривала его. И вот теперь, когда он лежит разбитый, немощный и неподвижный, очарование музыки вдруг коснулось его души и разума. Лицо Элиаса осветила широкая улыбка, морщинка на лбу разгладилась. Он слушал волшебство.

IV


Музыка пришла к нему недавно, хотя Элиас вряд ли смог бы точно сказать, сколько времени прошло с того момента, когда осторожные звуки музыкального инструмента коснулись его чуткого слуха. Поначалу музыка была неуверенной, словно пробиралась к нему впотьмах, наощупь, словно она была такой же парализованной, как и он. Она то делала несколько бойких шагов, то оступалась, замолкала, а потом снова начинала свой непростой путь. А Элиас и не прислушивался к тому, насколько красивы долетающие до него аккорды – это были просто непривычные звуки, проникающие в его замкнутый чёрный мир из мира здоровых людей. Но проходило время, и музыка становилась увереннее. Она уже не спотыкалась на каждом шагу, и только изредка останавливалась, чтобы через несколько мгновений политься с новой силой. И старик привык к ней, как привык к пению птиц в ночном саду, к шуму дождя, к звукам просыпающегося по утрам дома. Она стала частью его неполноценного существования, и он принимал её как нечто существующее самостоятельно, рождающееся ниоткуда и уходящее в никуда. Он просто слушал музыку, пока она звучала, а когда она замолкала, терпеливо ждал следующего дня, потому что точно знал, что она вернётся к нему. И музыка всегда возвращалась, в другом обличии, в другом ритме, в другом настроении.
Вот и теперь тихая, едва уловимая мелодия, достигла своего апогея и замерла, оставив после себя щемящую тишину, которая продолжалась лишь долю мгновения. И вот уже снова мир наполнен привычными звуками, и ничто не напоминает о том, что несколько секунд назад вокруг была музыка. Старик вздохнул. Он был счастлив, переживая услышанное, и одновременно огорчён тем, что сегодняшнее напевное чудо уже ушло. Тихо открылась дверь, Элиас по шагам узнал сиделку. Он поблагодарил её за завтрак и досадливо поморщился, когда она сказала что-то по поводу того, что он справился с трапезой без посторонней помощи. Марта по выражению лица своего пациента поняла, что он не расположен к общению. Поэтому она забрала поднос с посудой, осведомилась, не надо ли чего-нибудь Элиасу, и почти бесшумно выскользнула за дверь.
Но одиночество старика длилось недолго – за дверью послышалась возня, быстрый шёпот и сдавленный смех. Элиас повернулся к двери, разгладил одеяло на груди, провёл рукой по лицу, проверяя, не осталось ли губах крошек. Предосторожность эта была вовсе не лишней – звуки за дверью означали, что пришли внуки пожелать старику доброго утра. Едва он успел снова положить руку вдоль тела, как дверь открылась.
– Доброе утро, – звонкий голосок Розы прозвучал первым.
– С добрым утром, хорошего дня, – солидно подхватил баском Борис.
– Утро доброе, – мягко добавил с едва уловимой хрипотцой Элиас-младший.
Потом три раза от двери к кровати протопали быстрые шаги и стариковых щёк коснулись детские губы. После этого дверь закрылась. Старик полежал немного молча, прислушиваясь. Осторожное дыхание выдало ему чьё-то присутствие. Нет, конечно, не чьё-то, а вполне конкретного человека, ибо старик точно знал, кто из детей остался в комнате.
– Что тебе пообещали на этот раз? – спросил Элиас.
От двери донёсся сдавленный смешок, и через секунду кровать буквально подпрыгнула, когда в ноги старика с разбега рухнул вихрастый подросток.
– Как ты догадался, что я остался? – весело спросил хрипловатый голос. – Ну ладно, ты услышал дыхание, но как ты понял, что это я?
– Ты сопишь, – улыбнулся старик.
Мальчик шмыгнул носом и тихо рассмеялся:
– Соплю, да! Я бегал под дождём перед рассветом. Ты ведь слышал, какой был дождь? Я не удержался и вылез в окно. И бегал по саду, пока не промок совсем, а потом ещё немного поспал. Мне не было холодно, но проснулся и вот – соплю.
– Ты сорванец, – старик постарался придать голосу строгости.
– Пусть так, – легко согласился внук. – А пообещали мне вот что. Роза отдаст мне кожаную папку для рисунков, а Борис как всегда – половину сегодняшних карманных денег.
– И тебе не стыдно?
– Нет, не стыдно, – беспечно махнул рукой подросток. – Папку Роза всё равно ни к чему не может приспособить, ей больше нравится рисовать в альбоме. А Борис и так получает карманных денег больше, чем я. Вот и пусть делится.
– А тебе зачем папка? Ты стал рисовать?
– Я? Ой, нет, конечно. Но я сложу в папку... – мальчик на мгновение замялся, – я сложу в папку доклады по экономике. Всё это ерунда! Скажи лучше, как ты себя чувствуешь сегодня? Тебе не мешал дождь?
– Чувствую себя как обычно, и дождь мне не мешал.
– Ты сделал то, что я говорил тебе? – строго спросил внук.
– Да.
– Получилось?
– Первый раз нет, не получилось, – ответил старик, не скрывая удовольствия, – но второй раз вполне. Я позавтракал и поставил поднос с посудой на тумбу.
– О! Правда?
– Клянусь зубом дохлой акулы, – торжественно проговорил старик.
Мальчишка расхохотался и упал на Элиаса. Обхватив лицо старика ладошками, он покрыл его поцелуями и заявил:
– Я горжусь тобой! Делай так почаще, ладно? Обещай!
– Обещаю, – улыбнулся старик. – Теперь отправляйся в столовую, не заставляй себя ждать, наверняка уже все собрались к завтраку.
– Хорошо! Я забегу к тебе после школы, – и мальчишка, хлопнув дверью, умчался из комнаты, оставив старика с улыбкой на лице.

V


Старик прислушался – в комнате в самом деле сейчас никого не было, и он провёл рукой по лицу, по тем местам, где ещё горели следы мальчишеских поцелуев. Элиас-младший, Эли, вихрастое чудо, единственный человек, который, как считал больной, искренне любил старика, и которого сам старик потихоньку от всех боготворил. Любил ли его мальчик на самом деле – старик не задумывался, он просто знал это, чувствовал всем своим существом. Стоило ему войти в комнату, как старик уже ощущал его присутствие. Мальчик проверял это – ступал следом за Мартой, след в след, затаив дыхание, обхватив себя руками, чтобы даже шороха одежды не было слышно... Но каждый раз его ждало разочарование – старик заговаривал с ним, едва он переступал порог комнаты.
– Откуда ты знаешь, что я пришёл? – возмущался он, ластясь к деду.
– Просто знаю, – отвечал тот, – я слышу твоё сердце.
– Нельзя слышать сердце, – возражал мальчик.
– Слепые могут слышать то, чего не слышат здоровые.
– Правда? – изумлялся внук.
– Правда, слепые слышат и чувствуют руками... Это помогает им заменить глаза.
– И ты можешь сказать, как я выгляжу?
– Конечно, – старик прикасался кончиками пальцев к лицу ребёнка. – Ты улыбаешься, и рот у тебя до ушей.
– Неправда! – мальчик заливался смехом и целовал старика. – Ты самый лучший!
Старик улыбался, вспоминая эти разговоры. С тех пор прошли годы, Элиас-младший уже не спрашивает, как старик догадывается о его присутствии, да и не таится, входя в комнату. Для непосвящённых только что состоявшаяся краткая беседа между дедом и внуком показалась бы непонятной, но они-то понимали друг друга с полуслова. Роза и Борис пришли вместе с братом, чтобы поцеловать деда и пожелать ему доброго утра. Пожелать-то они пожелали, а вот целовать старого паралитика им было неприятно, и они регулярно уговаривали Эли сделать это за них. Первое время он отказывался, но потом неожиданно для брата и сестры согласился, но с условием – за каждый поцелуй они что-то должны ему дать. Роза и Борис пытались выяснить причину такой перемены в решении старшего брата, но тот отмалчивался и только ухмылялся, повышая расценки после каждого вопроса. В конце концов они перестали выспрашивать, поняв, что так очень скоро уже не смогут предложить упрямцу ничего, соответствующего его запросам. И просто называли очередную плату.
А перемена объяснялась просто. Как-то раз мальчик, вконец расстроенный сделанным в десятый раз предложением Розы поцеловать утром старика вместо неё за шоколадную конфету, пришёл к деду в слезах. Тот потребовал объяснений. Мальчик пытался выкрутиться, говорил о школьных неприятностях и проблемах с учёбой. Но в конце концов признался. Элиас-старший стиснул зубы и помолчал. Горечь обиды ощущалась даже во рту. Однако после недолгих размышлений он представил себя самого десятилетним ребёнком, которого каждое утро заставляют заходить в комнату к слепому паралитику, которого он, ребёнок, в сущности и не знает – когда Роза и Борис появились на свет, он уже лежал здесь, разбитый недугом. Наверное, он испытывал бы отвращение и попытался любым способом избежать этого. И обида на внуков вдруг прошла, уступив место озорному веселью.
– Тебе тоже неприятно прикасаться ко мне? – спросил он, заставляя себя не улыбаться.
– Ты что! – возмутился Эли, всхлипывая. – Разве ты не знаешь, как я люблю тебя? Ты же мой самый большой друг! – в подтверждение этих слов он обхватил старика руками, прижавшись мокрой от слёз щекой к его губам. – Даже никогда не спрашивай меня об этом!
– Ну и согласись, – усмехнулся дед, – мне приятно, когда ты приходишь ко мне, тебе нравится болтать со мной. Пусть это будет ещё и прибыльно.
– Ты рассуждаешь как делец, – хмуро заметил мальчик.
– Я рассуждаю как банкир, – парировал старик. – Ты делаешь им уступку, пусть они за это платят.
– Но это неправильно, – прошептал Эли.
– Неправильно, – согласился дед. – Но пусть лучше ты целуешь меня от души, чем Роза и Борис будут делать это по обязанности. А мы с тобой сохраним это в тайне.
И всё же Элиас-младший долго не мог согласиться с предложением деда. И только когда он вдруг заметил, с каким отвращением Борис вытирает губы, отходя от деда, мальчик зло согласился. Ему было горько видеть отношение брата и сестры к деду, которого сам он обожал, и он решил оградить старика от них. Действительно, пусть они за это расплачиваются. И он прибегал днём к старику, и они, таинственно хихикая, ели конфеты, шоколад и печенье, которыми младшие откупались от поцелуев. Со временем сладости заменились более существенными предметами – вплоть до карманных денег. А старик смирился с тем, что младшие внуки не любят его и стараются избегать визитов к нему. Он утешал себя тем, что Эли любит его за всех. В обществе этого мальчишки он чувствовал себя так же легко и радостно, как когда-то давно рядом с Региной. И за это он готов был отдать всё, отказаться от всего и от всех, оставив с собой только Эли. Он знал, он очень хорошо знал, что этот мальчик любит его гораздо сильнее и искреннее, чем все остальные, включая и Мартина.

VI


Вскоре дом стих. Дети умчались в школу – учебный год заканчивался, и они писали заключительные диктанты и сочинения, решали уравнения и задачи, выписывали сложные формулы. Скоро Эли примчится к деду, размахивая листком с итоговыми отметками. Он заканчивает в последний класс средней школы, теперь ему предстоит готовиться к вступительным испытаниям в финансовый колледж. Дед уже поговорил с Мартином и Анитой, его женой, о планах на образование мальчика. Мартин во всём согласился со стариком – мальчик должен был со временем взять бразды правления банком в свои руки. Анита попыталась возразить, посоветовав поинтересоваться у Элиаса-младшего, нет ли у него своих планов. Но Мартин тут же пресёк подобные разговоры – семейный бизнес должен оставаться семейным, и логично, что управление в своё время перейдёт старшему наследнику. Анита хмуро замолчала и больше не вступала в беседу, предоставив мужчинам принятие решения.
Анита... Анита была второй женой Мартина, первая его супруга, Инга, умерла, произведя на свет пухлого розового Элиаса-младшего. Старику нравилась Инга, но Аниту он невзлюбил, и тому было достаточно причин. Мало того, что она была любовницей Мартина ещё при жизни Инги, так ещё и появилась в доме, когда и года не прошло после её кончины. Неприятно укололо его и то, как охотно потянулся к Аните маленький Эли, когда она предложила ему пойти к ней руки. Элиасу хватало такта сдерживать свои эмоции при виде Аниты, он был подчёркнуто вежлив и предупредителен с нею, но она обладала достаточной проницательностью, чтобы понять его отношение. Молодая женщина не стала устраивать сцен ни свёкру, ни мужу, просто приложила все усилия, чтобы как можно реже попадаться старику на глаза, сведя общение к минимуму, необходимому для того, чтобы в доме сохранялась нормальная атмосфера. Элиас был благодарен ей за это, но больше всего он ценил её за то, что она стала настоящей матерью для маленького Эли. Малыш привязался к ней и скоро стал называть мамой, хотя от него никогда не скрывали, что настоящая его мать умерла. Старик порой ревновал ребёнка к мачехе, но добрый мальчуган всегда предпочитал общество деда любому другому. И всё могло бы так и продолжаться, но, когда малышу шёл четвёртый год, Мартин сказал, что у Эли скоро появится сестричка – у Аниты будет ребёнок. Выслушав новость, Элиас ощутил какую-то ноющую боль внутри, словно в нём медленно обрывались нервы, мышцы, сосуды, кости... Сердце стучало неровно, то ускоряясь, то замирая. Перед глазами маячил серый туман. Старик с трудом, почти на ощупь добрался до своей комнаты и рухнул на постель. Наутро он уже не поднялся...
– Пора делать уколы, – в комнату неслышно вошла Марта.
– Надоела ты мне со своими уколами, – проворчал Элиас, – колешь, колешь, всё равно никакого толку нет.
– Я скажу вам по секрету, что без уколов вам было бы гораздо хуже, это во-первых, – возразила Марта. – А во-вторых, в прошлый визит доктор сказал, что вы должны разрабатывать левую руку, пока она ещё немного двигается. Он выписал новое лекарство, оно должно помочь в этом.
– Лучше бы он выписал лекарство для глаз, – угрюмо заметил старик, – я бы согласился вообще не двигать левой рукой, но хоть немного видеть.
– Элиас-младший очень похож на вас, – Марта понимала без слов, о чём думал её пациент. – У него такие же волосы, как у вас. Я хочу сказать, не седые, конечно, но они лежат такой же волной. Но глаза у него синие.
Элиас опустил веки. У мальчика синие глаза. У него глаза Регины. У него глаза Инги, его матери...
– Новый укол будет немного болезненным, вы потерпите, пожалуйста, – Марта говорила очень тихо, чтобы не мешать старику предаваться своим мыслям.
Он нетерпеливо шевельнул бровями. По дыханию Марты он понял, что она уже вводит иглу. Самого укола он не почувствовал, но лекарство неожиданно зажгло с такой силой, что он тихонько охнул и стиснул зубы.
– Потерпите, пожалуйста, – взмолилась Марта, – уже почти всё...
– Он меня что, убить решил, этот твой доктор? – язвительно спросил Элиас, когда жжение утихло.
– Не говорите глупости, что ж делать, раз не придумали для вас приятных лекарств... Главное, чтобы помогло, верно?
Старик неопределённо хмыкнул и попытался пошевелить левой рукой.
– Не помогает твой укол, – ехидно проговорил он.
– А вы хотите с первого укола жонглировать начать? – Марта порой умела быть не менее ехидной. – Между прочим, курс из десяти уколов, и эффект может проявиться только через несколько дней.
– Позови полицию, – строго потребовал Элиас, – я хочу заявить, что меня пытают.
– Вы мой любимый пациент! – прыснула Марта. – Честное слово, я никогда не испытывала такого удовольствия от своей работы.
– Конечно, ты, наверное, никого ещё не колола таким ядом.
– Поверьте, колола, и не таким даже! – Марта собрала свои медицинские принадлежности. – Я вам нужна? Может быть вы хотите чаю или сок?
– Спасибо, ничего не нужно, – Элиас улыбнулся, – если можно, принеси немного винограда. Того, что ты приносила вчера.
– Хорошо!
Марта вышла, через несколько минут под правой рукой старика уже стояла тарелка с ягодами, предусмотрительно снятыми с грозди. Если доктор не врёт, и подвижность левой руки вернётся, он сможет сам срывать с грозди виноград. День пролетал незаметно. Марта не позволяла старику хандрить, и, едва замечала угрюмые складки в уголках его губ, она тут же придумывала какие-то темы для разговоров, принималась читать ему журналы и газеты и тормошила его вопросами, заставляя что-то вспоминать, о чём-то думать. Старик был этому рад в глубине души. Пусть он не может встать и пойти в банк, проверить отчёты, изучить сводки, но каждый день в определённое время к нему приходил Мартин с документами, приезжали директора отделений его банка, они проводили своего рода совещания. Когда нужно было заверить какие-то бумаги, являлся нотариус, в присутствии которого старик ставил на документах личную печать. Ему необходимо было сохранять ясность ума, потому что он был ещё жив. И, несмотря на свою болезнь и глубоко преклонный возраст, он думал о смерти не чаще, чем вспоминал о ней в двадцать лет.
Смерть всегда была к нему благосклонна и обходила стороной. Два раза он опаздывал на самолёты, один из них разбился, второй загорелся, не успев взлететь. Несколько раз он умудрялся оставаться невредимым в серьёзных авариях. Даже болезнь, которая убивала более слабых, смогла только лишить его зрения и способности двигаться. Но взамен смерть забирала у него тех, кого он любил. И иногда Элиасу приходила в голову мысль, от которой его пришибал холодный липкий пот. Он не должен любить Эли, потому что смерть может решить забрать и его тоже. И тогда у старика не останется ни одного близкого человека.

VII


После обеда Марта сообщила, что пришёл Саркис, старый друг Элиаса, юрист, которому старик мог доверить ведение всех своих дел – от личных до профессиональных. И сейчас Саркис должен был принести бумаги, подготовленные для поступления Эли в финансовый колледж. У старика не было намерений помогать мальчику пройти вступительные испытания или каким-то образом влиять на его зачисление. Будущий преемник должен поступить самостоятельно, на общих основаниях, старик считал, что это послужит на пользу взрослеющей личности. Однако навести справки о колледже и заняться бюрократической волокитой Элиас считал необходимым для себя. Пусть мальчик думает об учёбе, остального в его жизни ещё будет предостаточно.
Саркис пожал здоровую руку старика и разложил на одеяле бумаги. Он в очередной раз явился к своему приятелю со сведениями о колледжах, где мог бы учиться будущий управляющий банка, но старик отметал предлагаемые варианты один за другим. На этот раз Саркис был уверен, что нужный колледж найден:
– Элиас-младший может поступить в колледж, который финансируется нашим банком. Он находится недалеко от дома, к тому же мальчик сможет практиковаться в каком-нибудь из отделов...
– Это исключено, – тут же возразил старик. – В нашем колледже к нему будут относиться как сыну и внуку владельцев банка. Ему станут делать поблажки.
– Об этом можно поговорить с руководством, – предложил Саркис, – предупредить, чтобы его не выделяли из других студентов.
– Не будь ребёнком, – Элиас с досадой махнул рукой. – Ты не сможешь контролировать всех преподавателей. И кто-то из них всё равно начнёт послаблять отпрыску начальства, так устроена человеческая природа. Кроме того, я не хочу, чтобы Элиас-младший учился здесь, где его фамилия известна на каждом углу.
– В таком случае, ему придётся ехать на побережье. Там тоже есть финансовый колледж, один из самых старых в стране. Но жить мальчику придётся там же, и только на выходные он сможет приезжать домой.
– Каков уровень обучения там? Ты навёл справки?
– Разумеется, – кивнул Саркис, словно собеседник мог его увидеть. – Из его стен вышли крупные финансисты, а среди преподавателей есть весьма достойные имена. Например, – он порылся в бумагах и назвал несколько фамилий.
– О! – воскликнул Элиас. – Я даже не предполагал, что они станут преподавать. Знаешь, Саркис, я считаю, что это лучший вариант из тех, что мы с тобой обсуждали.
– Но мальчик не будет приходить домой, – напомнил Саркис.
– Я потерплю, – проговорил Элиас, – ради его будущего я потерплю. Марта не даст мне закиснуть, а в выходные Эли будет дома. Уточни, пожалуйста, все тонкости поступления. И ещё – я хочу, чтобы ты проверил знания моего... внука. Но не устраивай ему экзамен, поговори по душам, а в разговоре поспрашивай невзначай по части экономики и финансирования. Ты понимаешь, что я имею в виду.
– Понимаю, конечно, – пожал плечами Саркис. – Но скажи, Элиас, а сам-то мальчик знает о том, что ждёт его в будущем? Ты обсуждал с ним его планы?
– Разумеется, – нетерпеливо ответил старик. – Мы с ним давно всё обсудили и приняли решение. Он прекрасно знает, что его ждёт пост председателя...
– Но ты уверен, что его планы не изменились? – осторожно уточнил Саркис.
– Это невозможно, – отрезал Элиас. – Кроме того, он бы поделился со мной.
– А если он просто не хочет огорчать тебя?
– Глупости, Саркис! – воскликнул старик. – Почему он должен передумать? Что такого могло произойти, чтобы он вдруг решил изменить интересам семьи?
Но ответа не последовало, и Элиас постепенно успокоился. И только в глубине души поселился червячок сомнения. Старик повторил свои наставления, и Саркис ушёл. Элиас вызвал Марту:
– Скажи мне, Элиас-младший говорил когда-нибудь с тобой о своём будущем?
– Очень давно, – растерялась Марта. – Года два назад, наверное. В последнее время он избегает таких разговоров.
– А ты пыталась расспросить его? – насторожился старик.
– Да, я несколько раз задавала ему такие вопросы, но он отвечал очень уклончиво, я поняла, что ему неприятна эта тема. Так что я не настаивала.
– Хорошо, спасибо, Марта, – он махнул рукой, отпуская её. – Погоди! – окликнул он её прежде, чем закрылась дверь. – Как ты думаешь, он сказал бы мне о своих планах?
– Думаю, да, ведь он так привязан к вам.
Старик отогнал от себя неприятные мысли. Эли прекрасно знает, что он должен стать во главе банка, и никогда не возражал против этого. Вот и папку, полученную от Розы, собирался использовать для хранения работ по экономике. И расспрашивает деда о профессиональных мелочах, которые могут понадобиться в банке. Старик нахмурился, вспомнив, что уже некоторое время подобные разговоры стали более редкими. Он даже не смог точно припомнить, когда такая беседа состоялась в последний раз. Но это ничего не значит – выпускной класс требует больших усилий по всем предметам, а не только по тем, что пригодятся будущему финансисту. Так что неудивительно, что мальчик сейчас меньше интересуется будущей специальностью. Вот получит документы об окончании школы, и обязательно спросит, на какие науки обратить внимание при подготовке к поступлению. Эта утешительная мысль окончательно успокоила старика, так что он даже задремал, ожидая возвращения Эли.
Старику снился его внук, выросший и возмужавший, такой, каким он никогда его не увидит. Элиас видел мальчика в последний раз, когда малышу было три года. Он души не чаял в этом вихрастом сорванце, и все в доме удивлялись, когда вечно холодный и сдержанный глава семьи лежал на животе в детской, увлечённо катая машинки и споря с Элиасом-младшим. И только сам дед знал, почему он так привязался к ребёнку. Он чувствовал себя так, словно вся любовь, которая спала в нём после смерти жены и которая должна была принадлежать Мартину, вдруг выплеснулась на этого смешного карапуза. Каждую свободную минуту он проводил с внуком. По утрам он забегал в детскую узнать, как мальчик спал, вечером не уходил к себе, не поцеловав его на ночь. На недоуменные взгляды домашних он не обращал внимания, и лишь однажды в разговоре с сыном обмолвился:
– Хватит того, что ты вырос сиротой. Не хочу, чтобы Элиас-младший чувствовал себя безотцовщиной.
Мартин после этого разговора несколько дней ходил как потерянный, в течение следующих месяцев между ним и отцом началось робкое проявление тёплых отношений. Но продолжалось оно недолго и рухнуло, не успев окрепнуть.
Элиас-младший был сыном Мартина от первого брака. Инга, его жена, была удивительно похожа на Регину. Сходство было настолько велико, что, когда Элиас впервые увидел её рядом с Мартином, ему показалось, что это его любимая жена вернулась к нему. Время показало, что сходство между этими женщинами не ограничилось внешностью. Как и Регина, Инга не смогла оправиться после родов. Мартин тогда был в служебной командировке – он только вникал в банковские дела, и Элиас часто отправлял его в филиалы с различными заданиями, а заодно для того, чтобы сын набирался опыта. И Инга умерла на руках Элиаса. После её смерти он сразу отправился в детское отделение больницы, отстранил няню, взял новорожденного на руки и долго смотрел на его круглое личико. И с тех пор комната малыша посещалась им постоянно, а ребёнок видел деда чаще, чем отца.

VIII


Дремота старика была прервана взволнованным ломким голосом Эли и сердитым – Мартина. Он прислушался – между ними действительно происходила какая-то перепалка, но не удалось разобрать ни слова. Элиас встревожился. Неужели у мальчика возникли какие-то проблемы в школе? Ведь он говорил, что всё идёт благополучно, что он хорошо подготовился по всем предметам. Неужели он обманывал? Но этого никак не могло быть, мальчик никогда не лгал, он всегда был искренен и честен с Элиасом, всегда рассказывал ему о своих успехах, неудачах, достижениях и тревогах. И сейчас он не стал бы ничего скрывать, а сразу поделился бы... Элиас вздохнул и расправил здоровой рукой одеяло на груди. Всё хорошо, сейчас мальчик придёт к нему, и всё выяснится. Наконец он услышал, как открылась дверь в комнату, и по шагам узнал внука.
– Ну как дела, выпускник? – спросил старик. – Тебя можно поздравить?
– Да, я закончил с отличием, – ответил Эли, осторожно усаживаясь на край кровати.
– За что отец ругал тебя? – спросил старик, поняв по голосу, что мальчик расстроен.
– Он не ругал, – последовал быстрый ответ.
– Ну хорошо, расскажешь мне потом, – согласился он. – Давай сейчас поговорим о будущем. Сегодня приходил Саркис. Он нашёл отличный колледж, в который ты поступишь осенью. Он узнает, по каким предметам тебе нужно будет подготовиться, чтобы успешно сдать вступительные испытания. Он находится не здесь, тебе придётся жить при колледже, а по выходным ты будешь приезжать домой и рассказывать мне обо всём, чем захочешь со мной поделиться.
Мальчик молчал. Старик тоже замолчал, слегка удивлённый тем, что Эли никак не проявляет своей заинтересованности в том, о чём рассказывал дед.
– Элиас, мальчик мой, что случилось? – спросил он.
– Я должен сказать тебе... – тихо проговорил мальчик. – Ты только не сердись, не отвечай сразу... Пожалуйста. Это про моё будущее... – он помолчал и продолжил едва слышно: – Это ведь моё будущее, правда?
– Конечно, твоё, – улыбнулся старик, – это твоё будущее и твоя жизнь. И ты вступаешь в новый её период, который поможет тебе подготовиться к тому, чтобы принять семейное дело...
– Если это моё будущее и моя жизнь, я могу поступать так, как мне кажется правильным? Как я сам считаю правильным? – Эли говорил так тихо, что старику приходилось прислушиваться.
– Разумеется, – подтвердил он, – ты хочешь сам выбрать колледж? Но этот лучший...
– Я не хочу... – прошептал мальчик и вдруг выпалил: – Я не хочу принимать семейное дело! Почему я? Борис вылитый банкир, пусть он занимает место отца!
– Какая глупость! – возмутился Элиас-старший. – Ты – старший наследник, и тебе предстоит...
– Но почему вы решаете это за меня?
– Но ведь ты всегда хотел стать банкиром как я и как твой отец.
– А теперь не хочу, – несмотря на то, как тихо были произнесены эти слова, в голосе мальчика прозвучала недетская твёрдость.
– Не хочешь? – переспросил Элиас. – А кем теперь ты хочешь стать?
– Я хочу быть музыкантом, – звонким от волнения голосом проговорил мальчик.
В комнате повисла тишина. Старик молчал, не в силах поверить в то, что только услышал. Мальчик, прерывисто дыша от волнения, ждал ответа. Наконец Элиас с трудом выдавил из себя:
– Это шутка, я полагаю?
– Я говорю серьёзно, – тут же откликнулся Эли.
– Ты не можешь говорить об этом серьёзно. Ты ещё слишком мал, чтобы решать своё будущее. Ты прекрасно знаешь, что всё уже решено. Ты поступишь в колледж, о котором я только что тебе сказал. Если Борис тянется к банковскому делу, он сможет поступить туда же и стать твоим партнёром. Но от отца наш семейный бизнес должен перейти к тебе.
– Почему? – спросил мальчик. – Почему мне? Почему Борис, который спит и видит себя банкиром, не может стать главой семейного бизнеса, а я не могу посвятить себя тому, чем мне нравится заниматься?
– Хотя бы потому, что в нашей семье не было музыкантов, и тебе просто не в кого иметь подобный талант!
– Но ведь ты сам говорил, что до тебя и банкиров в нашей семье не было, – тихо заметил мальчик. – Всё решила простая случайность.
– Это нельзя сравнивать! – воскликнул Элиас. – Мне всегда был интересен этот бизнес. Но до знакомства со своей будущей женой я не чувствовал уверенности в своих силах.
– А я чувствую уверенность в своих силах! – мальчик также повысил голос. – Я смогу стать музыкантом!
– Элиас, прошу тебя, не будем говорить об этом, – сдержанно проговорил старик. – Ты поступишь так, как решил твой отец, и как считаю правильным я.
– Извини... – после небольшой паузы сказал Эли. – Отец не захотел услышать меня, и я очень надеялся, что меня услышишь ты. Роза была права, ты такой же как отец. Спокойной ночи, – он поцеловал деда в щёку и вышел так быстро, что тот не успел остановить его.
Впрочем, он и не собирался этого делать. Последние слова мальчика ожгли его, словно пощёчина. Старик чувствовал, как пылает его лицо и бешено колотится сердце. 'Такой же как отец'. Неужели он, старый Элиас, похож на своего холодного и вечно недовольного сына? Этого не может быть, мальчуган просто погорячился. Утром он успокоится, и поймёт, что был не прав.
Он углубился в эти спасительные мысли и не сразу услышал музыку. Но она настойчиво пробивалась сквозь стену доводов, которые Элиас подготавливал для завтрашнего разговора с мальчиком. Он знал, что сможет убедить его не нарушать давно уже продуманных планов, надо только найти самые правильные слова. Но аргументы никак не хотели облекаться в нужную форму. Старик досадливо поморщился, и только теперь музыка смогла коснуться его сознания. Старик прислушался. Сегодня музыка была особенно печальной. Она жаловалась и плакала, как обиженный ребёнок, всхлипывала и вздыхала, так что у Элиаса защемило в груди. Музыка ненадолго стихла и после небольшой паузы снова раздались тихие робкие аккорды. Сбились, замолчали, снова на несколько минут всё стихло, и вдруг, осмелев, музыка полилась лёгким ручейком. Элиасу показалось, что этот ручеёк подхватил его и понёс в какие-то дали.
В переливах музыки старик вдруг услышал шум листьев и шёпот ветра... голос Регины и шорох её платья. Необъяснимое сочетание нот всколыхнуло в его памяти самые яркие моменты его счастливой жизни. Он не чувствовал, как из его невидящих глаз лились слёзы, он забыл, что он слеп. Он видел рядом с собой ту, которая была для него всем, и без которой жизнь потеряла смысл. А музыка всё лилась и лилась в распахнутое окно. Аккорды стали сильнее и увереннее, но лёгкость их постепенно сменилась глубокой серьёзностью, а вскоре переросла в щемящую печаль. Печаль же превратилась в глухую скорбь, музыка достигла своего апогея и оборвалась, оставив в душе старика отчаянную боль. Нежность музыки на несколько минут вернула ему любимую Регину, а пронзительный трагизм финала заставил заново пережить горечь потери. Он прижал к губам руку, чтобы заглушить рвущиеся из груди рыдания. Надо успокоиться, надо сейчас же успокоиться, потому что скоро придёт Марта, чтобы сделать ему укол на ночь и дать лекарство. Она не должна видеть его плачущим. Элиас быстро вытер ладонью лицо и постарался восстановить ровное дыхание. Всё будет хорошо. Он теперь знал, что скажет утром мальчику. Против этих слов Эли нечего будет возразить, он поймёт, что его путь лежит в колледж, а не в консерваторию.

IX


Утро началось как обычно. Элиас с нетерпением ждал детей. Вот и знакомая возня за дверью. Всё по-прежнему. Эли как обычно трижды поцеловал его – за брата, за сестру и за самого себя. Старик подождал, когда младшие внуки уйдут, и позвал:
– Элиас, подойди.
Тихие шаги приблизились. Старик вздохнул – в глубине души он боялся, что мальчик не захочет говорить с ним.
– Элиас, я думал о нашем вчерашнем разговоре.
– Да? – после небольшой паузы сказала мальчик с плохо скрываемой надеждой.
– Только отнесись к этому спокойно, пожалуйста, – старик вспомнил вчерашнюю мелодию, и это придало ему уверенности. – Скажи, ты слышишь музыку, которая в последнее время почти каждый день звучит в саду?
– Да, – тихо ответил мальчик.
– Я не знаю, откуда она появляется, – заговорил старик, – может быть, кто-то из прислуги слушает радио или включает записи. Я давно уже заметил это. И вчера музыка тоже играла в саду. Ты ведь слышал её?
– Да, – ответ был ещё более тихим.
– Музыка – это не профессия и не специальность. Это призвание. Чтобы заниматься ею по-настоящему нужно иметь дарование, которое позволит играть так, как играл вчерашний музыкант. Не имея такого таланта бесполезно пытаться добиться успеха. Я не хочу, чтобы ты тратил время на то, где ты не сможешь проявить себя. Поэтому будет лучше, если ты поступишь в колледж, а музыкой будешь заниматься в свободное время. Ты меня понимаешь?
Эли молчал.
– Я хочу попросить тебя, – снова заговорил старик, – пожалуйста, узнай, какая это радиостанция, и принеси мне приёмник, настроенный на неё. Ты, кстати, не знаешь, кто исполнял вчерашнюю пьесу?
Мальчик молчал.
– Элиас? – заволновался старик. – Ты ведь здесь...
– Я здесь, – ответил Эли, – это... Это я играл вчера.
– Что?
– Это я играл, – повторил мальчик.
– Не лги мне, малыш, – попросил старик.
Мальчик выбежал из комнаты, и старик с досадой ударил кулаком по одеялу. Что же происходит? Эли никогда не поступал так, он никогда не убегал молча, не сказав ни слова! Или это и есть то, что обычно называют у детей переходным возрастом? Но старик не успел ещё окончательно отчаяться, как мальчик вернулся. Старик слышал, что он принёс с собой что-то тяжёлое. Затем раздались непонятные звуки, но старик догадался, что Элиас-младший что-то ставит рядом с кроватью. Через пару минут стало тихо, а потом раздались те самые аккорды, которые вчера подхватили душу старика на свои незримые волны. И снова в его памяти возникло смеющееся лицо Регины... Когда характер мелодии стал меняться, Элиас не выдержал и хлопнул ладонью по одеялу:
– Прекрати! Я не могу... Не хочу это слушать снова, – его голос прервался, и ему пришлось замолчать, сдерживая подступающий к горлу крик.
– Что с тобой? – мальчик встревоженно кинулся к деду. – Позвать Марту?
– Нет! Не надо никого звать. Я просто... Не хочу больше слушать.
– Ты теперь убедился, что я не лгал тебе?
– Что ты играл? Кто композитор?
– Это... я сам... Ты мне разрешил смотреть альбом с фотографиями, где ты и бабушка, помнишь? Я смотрел, смотрел, и вот...
Старик закрыл глаза, и перед ним снова появилось улыбающееся молодое лицо Регины. Она смеялась и тянула к нему руки, словно звала за собой.
– Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь ещё играл это, – сказал он.
– Почему? – искренне удивился Эли.
– Не хочу. Пока я жив, обещай мне не исполнять эту пьесу.
– Хорошо, – он недоумевающе помолчал. – Только...
– Что только?
– Я уже играл её, и обещал исполнить на праздничном вечере в честь окончания школы.
– Выбери другую, придумай что-нибудь. Ради меня.
– Ну ладно, – мальчик не понимал, что так задело старика. – Я постараюсь.
– Нет, не постараешься, а сделаешь, – твёрдо сказал старик. – Ты умеешь писать ноты?
– Да.
– Я хочу, чтобы ты написал эту музыку на нотах и принёс мне. Не спрашивай, зачем. Я этого хочу.
– Хорошо.
– Что сказал отец по поводу твоего желания заниматься музыкой?
– Он сказал, что выгонит меня из дома, если я ослушаюсь его и тебя.
– Я не уверен, что смогу убедить его, – проговорил старик. – Ты его сын, и он вправе выбирать твоё будущее.
– А разве я сам не вправе? – хмуро спросил мальчик.
– Нет, – старик сжал в кулак здоровую руку. – Пока ты не стал совершеннолетним, не вправе.
– Тогда я уйду из дома, – спокойно сообщил мальчик. – Прости меня, но я не хочу учиться тому, что мне не пригодится в жизни. Пусть в тот колледж идёт Борис, ему нравятся финансы.
– Нет, ты не уйдёшь, – сказал Элиас. – Если я не смогу убедить твоего отца, ты поступишь в колледж и будешь заниматься там, попутно изучая музыку. Когда ты достигнешь совершеннолетия...
– Я потеряю время, – возразил мальчик. – Прости меня, я знаю, что в глазах закона я ещё не способен быть самостоятельным. Но я уже отправил документы и аудиозаписи в консерваторию. Через несколько дней должен прийти ответ, и я уверен, что меня возьмут.
– Откуда такая убеждённость?
– Учитель музыки дал мне рекомендации. К тому же, полгода назад у нас в школе был концерт, гостем был профессор консерватории. Он сам посоветовал мне поступать.
– Элиас, почему ты не рассказывал мне об этом? – с упрёком спросил старик.
– Я знал, что ты будешь против.
– Отец знал?
– Нет. Знали только Роза и Борис. Но они обещали никому ничего не говорить. И они сразу сказали, что ни отец, ни ты не позволите мне этого сделать. А мама всегда соглашается с отцом. Она говорит, что поддерживает его авторитет...
– Я понял. Иди, Элиас. И принеси мне ноты этой пьесы. И помни, ты обещал никогда больше её не исполнять. Пока я жив.
– Не говори, что ты умрёшь, – попросил мальчик. – Ведь ты у меня один, – с этими словами он с грохотом забрал свой инструмент и вышел из комнаты.
Старик остался один. Жизнь снова сделала странный поворот. Почему же он сам не заметил, что происходит с мальчиком? Ведь должны были быть какие-то поступки, слова, интонации, которые дали бы понять... А разве их не было? Несмотря на то, что паралич разбил тело старика, его разум был в полном порядке, а память работала необычайно чётко. И теперь она услужливо подсказывала старику, что сигналы были, просто он не замечал их. Или не хотел замечать. Мальчик избегал говорить о будущем, неохотно поддерживал темы, касающиеся колледжа. Он часто рассказывал о школьных музыкальных занятиях и об учителе, который преподавал этот предмет. И никогда не упоминал педагогов по экономике. И вдруг огненной вспышкой в памяти возникла сегодняшняя встреча с Саркисом. 'Ты уверен, что его планы не изменились? – говорил старый друг. – Может быть, он просто не хочет огорчать тебя?' Неужели Саркис был в курсе? Что же это? Почему от него скрывали такие важные вещи?
Элиас с трудом дождался вечера. Он скупо пожелал спокойной ночи заглянувшим к нему внукам и сыну, он почти не слышал, о чём спрашивала его Марта и насилу дождался, когда останется один. Старик знал, что ему предстоит бессонная ночь. Он должен был продумать разговор с сыном, он должен был найти доводы в пользу мальчика. Но он знал и то, что ему не удастся подобрать нужных слов, потому что всё его существо противилось тому, чего хотел Эли. Музыка... Разве может музыка быть делом жизни? Разве может она приносить стабильный доход? Разве может... Но у мальчугана явный талант. Конечно, сам Элиас совершенно не разбирается в музыке, но уже то, что в этом возрасте юный музыкант смог создать такую пьесу, которая растопила зачерствевшую от потерь душу старика, говорила об огромном даровании, жившем в этом ребёнке. Даже он, немощный старик, понимал это. Но всё же на кону стоял семейный бизнес. И Элиас-младший должен принять бразды правления банком, именно он, а не Борис. Старик все тринадцать лет, с самого рождения мальчика, считал его преемником. Он внушал малышу азы экономики и финансов, объяснял ему все тонкости банковского дела чуть не с пелёнок. И мальчик всегда с интересом вникал в эту сложную науку. Всегда, даже когда Элиаса разбил паралич, малыш прибегал в его комнату, забирался на кровать деда и часами слушал его лекции. Всегда. Кроме последнего года. Или даже двух лет. Старик был уверен, что рассеянность мальчика связана с возросшими нагрузками в школе, теперь же он узнал истину – Эли обнаружил в себе склонность к музицированию. А откуда у него инструмент? Ведь не отец же купил... Скорее всего, мальчишка копил карманные деньги и приобрёл его сам. Возможно, советовался с учителем музыки, который был посвящён в тайну своего ученика. Старик ощутил укол ревности, но тут же отогнал это чувство. Эли не мог просить совета у старика хотя бы просто потому, что тот не разбирался ни в музыке, ни в музыкальных инструментах, даже не мог понять, какой из них только что исполнял эту чарующую мелодию. И теперь он беспомощно ждал рассвета, сжимая в руках несколько бумажных листков, которые принёс ему вечером мальчик – обещанные ноты...

X


Рассвет пришёл так быстро, что старик удивился. Ему казалось, что едва перевалило за полночь, когда он почувствовал на ладони тепло солнечного луча, который, как и вчера, и позавчера прыгнул в его ладонь. Словно в подтверждение наступления утра из гостиной, расположенной на первом этаже особняка, донёсся едва слышный звон. Старинные часы отсчитали семь ударов. Ночь ушла, а Элиас так и не подготовился к разговору с сыном. У него не было слов и доводов, которые смогли бы убедить его отправить мальчишку в консерваторию. Суровая складка пролегла между бровями старика. Ему так не хотелось признаваться самому себе в том, что он и так знал – он сам не хотел отпускать мальчика в этот зыбкий мир творчества и искусства. Призрачный мир, ненадёжный и непредсказуемый. В него можно заходить лишь на время и только для удовольствия, но нельзя посвящать ему жизнь.
Пришла и ушла Марта, выполнив свои обычные утренние обязанности, старик едва заметил её, машинально ответив на приветствие. Зашёл Мартин, но Элиас не решился заговорить с ним на мучавшую его тему. Только услышав знакомую возню за дверью, он слегка оживился. Но на этот раз он ждал не Эли, старик хотел поговорить с внучкой. После традиционных поцелуев, которые старик привычно получил от своего любимца, он не стал дожидаться, когда дети уйдут.
– Роза, подойди ко мне, – попросил он, стараясь придать голосу мягкость. – Элиас, Борис, оставьте нас.
Дождавшись, когда дверь закроется, старик помолчал немного, прислушиваясь. В комнате не было никого, кроме девочки. Он слышал её взволнованное дыхание.
– Присядь на кровать, – позвал он. – Мне нужно кое-что спросить у тебя.
– Да, – она робко присела на самый краешек кровати.
Он слышал по её голосу, как она растеряна и взволнована. О чём она сейчас думает? Боится, что он разгадал секрет поцелуев и хочет отругать её? Интересно, как она выглядит? Он никогда не видел её и Бориса. Они появились на свет, когда старик уже лежал в этой комнате. Нет, не в этой комнате, а в больничной палате, два бесконечных года в тишине больничной палаты, где он порой ощущал себя уже умершим. Тогда ещё врачи пытались что-нибудь сделать. Вернуть ему если не зрение, так хоть подвижность. И он покорно позволял им проводить всевозможные процедуры и эксперименты, но в глубине души знал, что это бесполезно. Однако несбыточная надежда встать, подойти к окну и увидеть цветущий сад, который когда-то привёл в восторг Регину, не покидала его по сей день. Приговор врачей не стал неожиданностью, он выслушал его спокойно и попросил только об одном – чтобы Марта, работавшая медсестрой в больнице, стала его постоянной сиделкой и переселилась в особняк. Он знал, что она после своих смен в клинике подрабатывает сиделкой, чтобы иметь возможность содержать престарелых родителей и оплачивать учёбу сына. Марта отклонила предложение, но он пообещал выплачивать ей сумму, значительно превышающую её доходы на тот момент. Женщина заподозрила неладное – услуги сиделки, постоянно находящейся при пациенте, стоили гораздо дешевле. Элиасу пришлось приложить всё своё красноречие, но он смог убедить медсестру в том, что она в самом деле будет только сиделкой. Таким образом, когда он в сопровождении Марты вернулся в особняк и обосновался в своей спальне, чтобы никогда больше не покидать её, Борис уже делал первые шаги, а Роза складывала из кубиков несложные постройки. Он вернулся мыслями к девочке, которая молча сидела на краешке его кровати, терпеливо ожидая, когда этот чужой для неё старик заговорит с ней.
– Скажи мне, когда ты узнала, что Элиас увлёкся музыкой? – спросил он.
– Я ничего об этом не знаю, – в её голосе было неподдельное удивление, если бы старик не знал, что она посвящена в тайну, он бы поверил в её искренность.
– Он сам сказал, что ты и Борис знаете, – улыбнулся он.
– Он что-то перепутал, – пробормотала она уже без прежней уверенности.
– Если ты не веришь, то можешь спросить у него сама или даже позвать его сюда, чтобы он сам подтвердил это.
– Если отец узнает, что мы с Борисом были в курсе, он будет очень сердиться, – заволновалась Роза.
– Он не узнает об этом от меня, – успокоил её Элиас. – Этот разговор останется между нами. Так когда об этом узнала?
– Два с половиной года назад, почти сразу, – призналась она. – В школу пришёл новый учитель музыки и организовал оркестр. Элиас стал ходить на занятия примерно через полгода после этого, сначала он только бегал слушать репетиции. Потом учитель предложил ему попробовать сыграть. Элиас не смог, конечно, он же никогда не играл ни на чём. Учитель показал ему аккорды на рояле, и Элиас повторил. Мы в тот раз вместе с ним пошли. И Борис с нами. Мы очень удивились, потому что у Элиаса легко и быстро получилось. А учитель сказал, что у него способности и что, если Элиас захочет, он будет с ним заниматься с одним. Вот тогда он и стал играть.
– Откуда у него инструмент? И что это?
– Это виолончель. Мы с Борисом удивились, когда он сказал, что хочет играть на виолончели. И учитель удивился. Он предлагал Эли заниматься на фортепиано или на гитаре, и ещё говорил, что полезно освоить синтезатор. Но Эли сказал, что только виолончель поёт голосом его души... Он откладывал все карманные деньги, и ещё в школе писал рефераты для ребят за деньги. И нам с Борисом делал работы... Ну и вообще... - она замолчала, не решаясь признаться, что давала брату деньги за то, чтобы он целовал старика вместо неё.
– Тебе самой нравится, как он играет?
– Очень, – прошептала она. – Но отец очень ругал его, когда узнал... Он был сегодня в школе, – добавила она, – я видела его. Отец ходил к учителю музыки и кричал на него. Когда он вошёл в зал, я подслушала под дверью, – вздохнула она смущённо. – Отец очень злился. Сказал, чтобы учитель оставил Элиаса в покое, чтобы не смел больше забивать ему голову своими идиотскими фантазиями. А Эли... – она вдруг всхлипнула.
– Что Эли?
– Я сказала ему про отца. Эли сказал, что никто не сможет помешать ему стать музыкантом. И что он скорее умрёт, чем бросит музыку.
Старик долго молчал, осознавая услышанное. Надо же, он почему-то даже не предполагал, что между детьми такие близкие и доверительные отношения. Чего же ещё он не знает в этой своей изоляции от мира?
– Понятно, – наконец сказал он. – Спасибо тебе, можешь идти.
– Да.
Торопливые шаги прошуршали к двери и неожиданно вернулись к кровати. Старик вдруг почувствовал, как детские ладошки стиснули его здоровую руку.
– Дед, помоги ему, – горячо прошептала Роза. – Я знаю, ты его очень любишь, любишь Эли. Я знаю, вы все хотите, чтобы он стал банкиром как ты и отец. Но он музыкант. Если бы ты видел его лицо, когда он играет! Помоги ему, пожалуйста, сделай что-нибудь! Если ты вправду его любишь!
Быстрые шаги смолкли за дверью, оставив старика в полном смятении. Он не знал, что ему делать. Сознание собственного бессилия сейчас тяготило больше, чем немощь тела и слепота. Мартин упрям и твёрд, старик хорошо знал характер своего сына. И он понимал, что разговор на эту тему будет абсолютно бесполезен. Решимость сменялась неуверенностью, красноречивые доводы, рождающиеся во взбудораженном мозге, разбивались о не менее красноречивые аргументы, которые он сам выдвигал от лица Мартина. Элиас пытался представить себе, как бы он поступил, если бы тринадцатилетний Мартин подошёл к нему и заявил, что хочет стать музыкантом. Он поступил бы очень просто – приказал бы мальчишке выбросить дурь из головы и отправляться на занятия по банковским дисциплинам. А что, если Мартин в том возрасте в самом деле хотел стать кем-то другим, не банкиром, но не решился подходить к отцу с таким разговором? Знал, чем он закончится? Решил согласиться с волей отца, а потом привык, втянулся? Но Мартин действительно хороший банкир, прирождённый. У него есть хватка, проницательный ум, дальновидность. Может быть, и Эли нужно попробовать, позаниматься в колледже хотя бы один семестр, и он увлечётся, вникнет в мир финансов? Может быть... В любом случае, он несовершеннолетний, и ему придётся поступать так, как считает нужным его отец. Даже если мальчик уйдёт из дома, как грозится, его вернут под родительский кров. Старик провёл рукой по лицу.

XI


Возможно, есть смысл сделать исключение и обсудить это с Анитой? Попросить её повлиять на Мартина. Но это... Нет, невозможно! Это просто невозможно – спустя столько лет просить эту женщину войти в комнату и о чём-то умолять её. Невозможно даже ради Эли. Старик сжал кулак здоровой руки и с досадой ударил им по одеялу. Опять нелепая гордость, гордыня... Неприятие второй жены сына так и не смягчилось с момента их первой встречи. И это несмотря на то, что Анита стала по-настоящему хорошей матерью для мальчика, и даже после рождения своих детей она не изменила своего отношения к пасынку. Старик знал это очень хорошо, ведь он как паук устроил целую сеть из домашней прислуги, которая пристально замечала каждый жест, каждое слово Аниты в общении с мальчиком. От Элиаса-младшего никогда не скрывали, что Анита – не родная его мать, и она, в свою очередь, всегда говорила об Инге только хорошее, хотя совсем её не знала. И это именно Анита отвела пятилетнего Эли на кладбище, где в фамильном склепе покоились Регина, её родители и Инга... Сам Элиас не смог этого сделать – сначала мальчик был слишком мал, а потом старик уже был не в силах куда-либо пойти. 'Мама сказала, что моя настоящая мама стала ангелом и ушла на небо, - шептал мальчик старику после возвращения с кладбища, - и что она целует меня ночью, когда я сплю, и тогда я вижу особенно хорошие сны. Это правда?'. И старик ответил утвердительно, удивляясь, что Анита смогла найти такие слова. Больше того, он знал, что Мартин после завершения лечения в больнице намеревался устроить отца в пансион для таких же паралитиков, каким стал старик, полагая, что там ему будет лучше, чем дома – круглосуточный уход профессиональных врачей, оборудование, неусыпный контроль. Но Анита настояла на том, чтобы Элиаса перевезли в его комнату в доме. Убедила Мартина, что избавляться от отца, когда он стал немощным, непорядочно. Она же склонила Мартина согласиться на то, чтобы Элиас продолжал работать даже в его теперешнем состоянии, ведь он в полном рассудке, и его мозг должен постоянно действовать, иначе старик потеряет вкус к жизни. Всё это Элиас хорошо знал, но не испытывал ни благодарности, ни симпатии ко второй жене сына. И только в самой глубине своего сердца он хранил истинную причину своей неприязни, боясь признаться в ней самому себе. Главной виной Аниты было не то, что между ней и Мартином была греховная связь, не то, что на слишком рано заняла место умершей Инги... Главной виной было то, что она совсем не похожа на Регину. Анита же словно понимала, что все её попытки завоевать расположение старика будут бесплодны, и не надоедала ему своим вниманием. 'Элиас, я прошу вас выслушать меня, это займёт несколько минут, потерпите, пожалуйста, – сказала она через пару месяцев после того, как старика перевезли из больницы в его спальню. – Я знаю, что вам неприятно моё присутствие, и я всегда старалась избавить вас от лишних встреч со мной. И теперь я не хочу досаждать вам ненужными визитами. Я вижу, что вам тяжело выносить мои посещения, так что... Если вам что-то от меня потребуется, просто позовите, без приглашения я не буду заходить к вам. Ведь именно этого вам бы хотелось?'. И Элиас кивнул, испытав такое облегчение, словно с него сняли бетонную плиту, и невольно ощутив к этой женщине благодарность, смешанную со слабым чувством вины. Но сейчас не та ли ситуация, когда следует позвать её и посоветоваться? Заручиться её поддержкой? Но нет, нет... Он не может, он просто не в силах звать её! Элиас скрипнул зубами от досады и заставил себя отказаться от этой мысли – он найдёт решение сам, без Аниты, у него достаточно здравомыслия, чтобы обойтись без её участия.
Нужно поговорить с мальчиком ещё раз. Пусть дождётся совершеннолетия. Музыка никуда не денется. Необходимо убедить его в том, что нужно стать на ноги, стать самостоятельным, обеспеченным человеком, и после этого можно заниматься столь легкомысленными вещами, как музыка. Даже если у него талант. Тем более, если у него талант – он окрепнет, утвердится в своей склонности, а тем временем получит образование и начнёт работу в банке. Обеспечит свою финансовую независимость и сможет сам решать свою судьбу. Да, пожалуй, так будет лучше. Эли талантливый музыкант, но его талант ещё слишком молод, чтобы посвящать ему всю жизнь. Старик утвердился в этой мысли и успокоился. Когда Марта пришла делать ему дневной укол, он был в добром расположении духа, шутил и смеялся с ней. И изо всех сил старался не слушать червячка в душе, который твердил, что это решение не приведёт ни к чему хорошему.
Элиас вспомнил вдруг о нотах, он всю ночь держал эти несколько листков в руке, а сейчас они куда-то подевались. Он испуганно принялся шарить пальцами по одеялу, но бумаг нигде не было. Он изо всех сил потянулся к тумбочке, но и на её деревянной поверхности ничего не было, кроме подноса с печеньем, который оставила Марта по его просьбе. Старик торопливо нашёл кнопку вызова сиделки, и через несколько мгновений она уже была рядом с ним.
– Что случилось? Вы что-то хотите? – она заботливо коснулась его руки.
– Да, хочу, Марта, – растерянно проговорил Элиас, продолжая ощупывать одеяло. – У меня были ноты здесь. Куда ты их положила?
– Они на комоде, – ответила сиделка. – Утром я нашла их на полу возле кровати и положила на комод. Они вам нужны?
– Да, дай их мне, – попросил он. – И позвони Саркису, я хочу его видеть сейчас.
– Хорошо, – она вышла.
Элиас грустно усмехнулся. 'Хочу видеть'... Как будто он может его увидеть! Он может слышать, чувствовать, знать или догадываться о чьём-то присутствии, но видеть – нет. Он уже стал забывать, как выглядит Саркис. Тогда, когда он мог действительно видеть его, десять лет назад, у юриста были чёрные как смоль волосы и такие же чёрные, почти сросшиеся над переносицей брови. Элиас помнил, как поразили его эти брови, когда он увидел Саркиса впервые, ещё в годы студенчества. Из-за этих бровей лицо юриста всегда выглядело хмурым и сосредоточенным, и это зачастую отталкивало от него людей. Но Элиасу как раз это выражение и понравилось. Молодые люди быстро сдружились, а позднее стали вместе работать. Наверное, теперь его волосы уже тронула седина, а морщины избороздили хмурое лицо, придав ему ещё большую суровость. Элиас потрогал собственные волосы – подумать только, они остались такими же, какими он помнил их уже давно. Или он просто не замечает изменений? Кажется, они стали немного жёстче. Скорее всего, это из-за седины, седые волосы менее гибки и хуже укладываются в причёску. Регина никогда не была седой, интересно, какой она была бы сейчас? Впрочем, какая разница, ведь Элиас всё равно не смог бы увидеть её. Но ведь, если бы тогда она осталась с ним, со своим мужем, могло не случиться этой болезни. И он бы сейчас по-прежнему ходил в банк. Нет, лучше бы он поручил банк заботам Мартина, а сам проводил побольше времени с Региной. Хотя не исключено, что, будь жива Регина, и Мартин не стал бы тем, кем стал. Он бы тогда рос, окружённый любовью и заботой отца и матери, и, вполне вероятно, стал бы кем-то другим, а не банкиром. Но кому бы тогда Элиас мог передать свой банк? Конечно, Элиасу-младшему! Ах, мальчик мой, ты же видишь, что, как бы не сложилась жизнь, ты всё равно должен был бы стать моим наследником. И вдруг его обожгла одна мысль, и даже лицо вспыхнуло, словно кто-то надавал ему пощёчин. Если бы Регина была жива, Эли не появился бы на свет...
– Вызывал? – покашливая, в комнату вошёл Саркис. – Что случилось? – тревожно спросил он. – У тебя лицо пунцовое, я позову Марту.
– Оставь, всё в порядке, – Элиас приложил ладонь сначала к одной щеке, потом к другой. – Присядь.
Щёки действительно горели, но нервный всплеск уже утихал, и Элиас несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, чтобы быстрее восстановить душевное и физическое равновесие.
– Возьми эти бумаги, Саркис, – старик протянул другу ноты. – Я хочу, чтобы ты положил это на хранение. Укажи дату, время помещения документов в ячейку. Не мне тебя учить.
– Ноты? – Саркис удивлённо пошуршал бумагами. – Это Элиаса-младшего?
– Да... Он играл мне эту пьесу, и она напомнила мне... Я запретил малышу играть эту пьесу пока я жив, её звуки терзают меня. Он обещал, но я не хочу, чтобы он забыл её. Пусть ноты хранятся в банке, в отдельной ячейке, а когда этот мир решит от меня избавиться, запрет уйдёт вместе со мной. Вот тогда пусть мой маленький банкир получит свои детские ноты. Если он сохранит своё увлечение, то сможет вспомнить одну из своих первых пьес. Если же нет, то он сам решит, что с ней делать.
– Хорошо, я всё сделаю, – кивнул Саркис.

XII


Утром Мартин сам начал разговор о сыне.
– Отец, Эли намерен устроить бунт, – сообщил он после приветствия. – Он решил, что не хочет быть банкиром и продолжать семейное дело.
– Как ты собираешься поступить с ним? – осторожно спросил старик.
– Разумеется, он отправится в колледж, ни о каких консерваториях не может быть и речи! – отрезал Мартин. – Мальчик хорошо подготовлен, он посещал специальные курсы, занимался по индивидуальной программе, проводил каникулы в летних лагерях с соответствующими программами. Кроме того, он никогда не говорил о том, что банковское дело перестало его привлекать. Об этом я и хотел спросить тебя. Отец, ты знал о планах Элиаса?
– Нет, Мартин, – старик шевельнул рукой, – я узнал об этом только после вашего скандала. До этого он ни словом не обмолвился. Я ничего не подозревал. На следующий день он принёс сюда инструмент и играл. Я не разбираюсь в музыке, но у него получается очень неплохо. Но музыка... Музыка – это увлечение, это не дело жизни.
– Ты прав, отец, я сказал сыну те же слова. Никто не запрещает ему заниматься музыкой для себя. Но в жизни должно быть истинное дело, и в нашей семье это – банк. Когда подрастёт Борис, он станет компаньоном Элиаса-младшего, он уже проявляет склонность к этой работе. Вместе они свернут горы.
– Они могут поссорится, – заметил Элиас.
– Они не поссорятся, – возразил Мартин. – Они разумные ребята и умеют отделять личное от рабочего, у меня была возможность не раз в этом убедиться. Они никогда не конфликтуют, когда заняты делом. Другое дело – игры.
– Как ты собираешься убедить мальчика?
– Я не собираюсь его убеждать. Он ещё недостаточно взрослый, чтобы принимать подобные решения. Осенью Эли поедет в колледж, а программа там насыщенная, так что все эти аккорды быстро вылетят из его головы. Кстати, я хотел поблагодарить тебя за поиск учебного заведения для мальчика. Я сомневался, что закрытый колледж будет хорошим выбором, но выходка Эли убедила меня в том, что это – оптимальный вариант для него. Анита тоже благодарна тебе за это.
– Что она говорит по поводу желания мальчика? – спросил Элиас.
– Она на моей... на нашей стороне, – старику показалось, что в голосе сына не хватает уверенности. – Она... согласилась со мной и также считает, что он должен продолжить семейное дело. Элиас наш старший сын, и это его долг.
– Он твой старший сын, – сварливо подчеркнул старик.
– Отец, Анита растила его как родного и никогда не бывала несправедливой к нему. Для неё все трое детей – родные и ко всем она относится одинаково. Ты не можешь упрекнуть её...
– Согласен, – нехотя отозвался старик. – Эли будет очень злиться на нас, боюсь, мы... я потеряю его доверие. Но постепенно он поймёт, что мы правы, и отношения наладятся.
– Даже не сомневайся в этом, отец, – сказал Мартин. – Он умный и рассудительный мальчик. Если бы этот недалёкий музыкантишка не начал преподавать в школе, Элиасу и в голову бы не пришло менять что-то. Ведь он с малолетства знал, кем ему предстоит стать и какие надежды мы на него возлагаем. Когда он выйдет из-под влияния этого человека, всё станет по-прежнему.
– Откуда у него инструмент? – спросил старик.
– Он купил его сам, откладывал карманные деньги, подрабатывал в школьной столовой.
– Ты знал об этом?
– О покупке или о подработке?
– О том и другом.
– Знал. Элиас-младший пытался скрывать это, но мне сообщил директор, он хотел знать, не возражаю ли я против того, что мальчик работает в столовой. Я не возражал, мне показалось, что это неплохо – пусть он знает, как достаются деньги. Но если бы я только мог предположить, к чему это приведёт, я бы запретил, разумеется. И всё же даже после того, как он приволок эту свою пиликалку, я не предполагал, что всё зашло настолько далеко.
– Он ничего не говорил мне, – задумчиво проговорил Элиас.
– Скорее всего, он хотел скрыть свои планы до последнего момента. Элиас-младший никогда не касался музыки в разговоре, никогда не говорил, что хотел бы заниматься ею серьёзно. Я был уверен, что это просто развлечение.
– Он хорошо играет, – сказал старик. – Скажи ему, чтобы взял инструмент с собой в колледж, пусть занимается в свободное время. У каждого человека должно быть хобби. У тебя есть хобби, Мартин?
– Моё хобби – работа, отец, – ответил Мартин, – так же, как это было у тебя, – он пошёл к двери.
– Мартин, – окликнул его отец, – когда тебе было тринадцать лет, ты хотел стать банкиром? Или тебя привлекали другие возможности? Чем ты увлекался тогда?
– Почему ты не спросил меня об этом, когда мне было тринадцать лет? – усмехнулся Мартин.
– Я спрашиваю сейчас.
– Я хотел быть медиком. Но я знал, что ты видишь меня преемником своего дела. Поэтому я стал банкиром.
– Ты жалеешь об этом?
– Нет. Я никогда ни о чём не жалею. Это бессмысленно. Если принимаешь решение, нужно следовать ему и не оглядываться назад.
– Даже если решение неверное?
– Оно будет верным, если не позволить себе усомниться в нём, только и всего. И теперь я не сомневаюсь в том, что Элиас-младший должен быть банкиром. Кресло президента банка никогда не займёт человек со стороны. На нём будет сидеть только обладатель нашей фамилии. Мой старший сын. Исключение может быть только в одном случае – если Элиас-младший умрёт.
– Не говори так! – нервно вздрогнул старик.
– Эли молод и здоров, – продолжал Мартин. – И он достаточно умён, чтобы принять правильное решение.
Мартин вышел, прикрыв за собой дверь. Потянулись привычные этапы наступившего дня – уколы, массажи, разговоры с Мартой, размышления и тихая музыка, доносившаяся из сада. Теперь старик знал, как музыка попадает в сад – она выплёскивается из комнаты Эли и заполняет тёмный мирок старика.
Старику вспомнилась Инга – мать Эли. Она вошла в их дом, робко прячась за спину Мартина, но глаза её смотрели смело и прямо. Сходство с Региной на несколько секунд выбило его из колеи, он не сразу собрался с мыслями и ответил на приветствие только когда Мартин повторил свою реплику:
– Познакомься, отец, это моя невеста, Инга.
– Приятно познакомится, Регина, – пробормотал Элиас, сжимая узкую ладошку.
– Меня зовут Инга, – открыто улыбнулась девушка.
– Прошу прощения, – он постарался улыбнуться, – я не расслышал.
Через несколько месяцев состоялась скромная свадьба, и Инга поселилась в красном доме, утопающем в зелёном саду. Встречая её в гостиной или на лужайке, сталкиваясь с ней в коридорах и сидя напротив неё за обеденным столом, постоянно хмурый Элиас терялся и был ещё более мрачным, чем обычно. Инга робела перед ним и изо всех сил старалась разбить лёд, которым он окружал себя. Он не участвовал в разговорах, отмалчивался, а на заданные ему вопросы отвечал односложно и старался как можно скорее покинуть её общество. В своей комнате он подолгу смотрел на фотографию Регины и разговаривал с ней, словно его любимая была рядом.
Прошло несколько лет, Мартин проявлял способности на своём посту в банке, и Элиас стал отправлять его в командировки. Мартин не возражал и безропотно отправлялся в поездки, забирая с собой и Ингу. Элиас всегда давал ему больше времени, чем было нужно для выполнения служебных обязанностей, чтобы Мартин мог побыть с молодой женой. Но вскоре он стал ездить один, а Инга оставалась дома и ждала мужа, занимаясь домашними делами, ещё больше напоминая Элиасу Регину. Он не мог выносить этого, и стал работать дольше и усерднее, уходя в банк, когда даже прислуга ещё не приступала к своим обязанностям, и возвращаясь, когда весь дом уже спал.
Спустя пару дней после разговора с сыном, когда была решена судьба Элиаса-младшего, старик, наконец, решился поговорить с мальчиком. За последнее время близость между ними оказалась нарушена. Эли по-прежнему прибегал утром пожелать старику доброго утра и поцеловать его, заходил вечером, бывал у него и в течение дня. Но в разговорах, в интонациях, даже в дыхании мальчика старик слышал холодок, растопить который он был не в силах. Для этого нужно было позволить ему поступить в консерваторию, нарушив многолетние планы Мартина и его самого, главы крупнейшего банка в городе. Но это было выше сил старика и, чем больше он об этом думал, тем сильнее становилась его уверенность в том, что увлечение музыкой со временем оставит наследника в покое, и мальчик займёт предназначенный для него пост. А Борис, как младший, станет его помощником. Если не потеряет желания заниматься этим бизнесом.
– Малыш, я разговаривал с твоим отцом по поводу твоей учёбы, – осторожно сообщил старик, когда Эли заглянул к нему перед тем, как улечься в постель.
– Правда? – мальчик постарался придать голосу равнодушие, но у него не получилось. – И что он решил?
– Мы с ним приняли общее решение.
– Я даже догадываюсь, какое, – усмехнулся Эли.
– Возможно. Ты умный мальчик, и потому можешь понять, что наш жизненный опыт...
– Я уже понял, – перебил старика мальчик, – вы хотите, чтобы я поехал в колледж.
– Да, дорогой, это будет разумный шаг. Возьми с собой инструмент, занимайся музыкой в свободное от учёбы время. За эти годы ты повзрослеешь и уже обдуманно примешь решение, что тебе делать дальше. Я уверен, что, став совершеннолетним и поработав в любом подразделении банка, какое тебе больше понравится, ты втянешься и признаешь, что музыка была просто увлечением. Ты согласен?
– Для вас так важно, чтобы я поехал в колледж? – помолчав, спросил Эли.
– Разумеется, Элиас, это очень важно для нас, важно для меня.
– И для тебя, – пробормотал мальчик, – Я никогда не пойму, почему важно поступать, как хотят другие, а не так, как хочешь ты сам. Даже если прав ты, а не другие. Никогда не пойму. Я всегда старался делать так, как ты мне советовал. Я брал плату за то, что целовал тебя вместо брата и сестры, хотя мне до сих пор это кажется непорядочным. Я изучал экономику и финансы на внеурочных занятиях, хотя мне это уже было неинтересно. Я согласился никогда не исполнять пьесу, которую обещал сыграть на празднике, и подвёл учителя... Не волнуйся, я и теперь сделаю так, как вы хотите. Я поеду в этот колледж, хотя я не вижу в этом никакого смысла. Спокойной ночи.

XIII


Начались школьные каникулы. Мартин увёз детей на побережье в летний лагерь, где Эли, Борис и Роза должны были провести два месяца, совмещая отдых и учебные занятия.
Для старика наступили тоскливые дни. В доме всегда было тихо. Мартин заходил к нему утором поздороваться и вечером – рассказать о банковских новостях и планах. Днём же старик лежал в своей тёмной тишине и размышлял о своей жизни, о жизни своего сына и внуков. Иногда Мартин давал ему темы для раздумий, просил его продумать условия новых контрактов или дать рекомендации для лучшего решения возникший сложностей.
Элиас подозревал, что сын специально ищет для него занятия и, скорее всего, даже не применяет в работе тех наработок, что Элиас надиктовывал Марте в течение дня. Но старик цеплялся за эти просьбы, чтобы быстрее шло время, чтобы не дать закостенеть мозгу. И всё чаще вызывал к себе руководителей подразделений на совещания, чтобы досконально знать обо всём, что происходит в банке. Когда Эли закончит учёбу и поступит на должность, старик должен быть во всеоружии для того, чтобы помочь мальчику в любом вопросе. Он подолгу беседовал с Саркисом, с которым едва не поссорился, пытаясь выяснить, знал ли тот о планах мальчика.
– Ты говорил, что Элиас-младший мог передумать, – кричал старик. – Он делился с тобой планами? Почему ты молчал?
– Он не делился со мной ничем, – терпеливо убеждал Саркис. – Просто по некоторым признакам я подозревал, что он потерял интерес к тому, что совсем недавно было важным для него.
– Например?
– Например, когда я раньше приходил в дом, Элиас-младший всегда расспрашивал меня о банке, о документах, о важности соблюдать точные формулировки и грамотно заполнять формы. Он интересовался, где он будет заниматься по окончании школы, и просил найти такой колледж, куда он сможет поступить как можно раньше, не оканчивая полного школьного курса. Ведь ты знаешь, что он мог учиться в школе ещё три года? Но он буквально умолял меня найти именно такое учебное заведение.
– Хорошо, но что изменилось? Почему ты заподозрил изменение его интересов?
– Да потому что он стал избегать меня, – объяснял Саркис, – поздоровается и убегает в комнату. Он перестал задавать вопросы о делах. Когда же я сам предложил ему поговорить об условиях обучения в нескольких колледжах, которые мы с тобой позднее признали неподходящими для мальчика, он сослался на занятость и не захотел возвращаться к этому вопросу. Он сказал, что доверяет твоему мнению.
– Доверяет, – вздохнул Элиас, – почему ты не говорил мне об этом? Об этих изменениях?
– Ну, мой дорогой! – возмутился Саркис. – Я в этом доме бываю раз-два в неделю, а то и реже. Откуда я мог знать, что для вас это новость? Вы скорее меня должны были заметить смятение мальчика, ведь он постоянно у вас на глазах!
– Да... На глазах, – пробормотал Элиас.
– Прости... Я не то имел в виду.
– Я знаю. Это ты прости. Просто я в самом деле ни о чём не догадывался. И только когда он признался в своём музыкальном увлечении, я стал припоминать, что он действительно изменился за последний год.
– Вы с Мартином надеетесь, что он увлечётся учёбой? – спроси Саркис.
– Мы не надеемся, мы уверены в этом, – улыбнулся Элиас. – Ты знаешь, я спросил Мартина, хотел ли он в этом возрасте стать банкиром. Оказывается, он хотел быть врачом, но всё же пошёл по моим стопам. И он признался, что никогда не жалел об этом. Поэтому я уверен, что и с Эли всё будет так же.
– Элиас-младший другой, – заметил Саркис. – Если честно, я бы на вашем месте не испытывал такой уверенности. Он до безумия любит и уважает тебя, своего деда и наставника, но тут...
– Ты слышал, как он играет? – поинтересовался старик.
– Да. Прости, Элиас, но я не только слышал, но и видел. Он живёт в музыке. Его лицо излучает какой-то внутренний свет, когда он играет.
– Глупости, – проворчал старик.
– Пусть так, – нехотя согласился Саркис. – Это ваша семья, я не собираюсь вмешиваться.

XIV


С наступлением осени Элиас-младший, сухо простившись со стариком и родными, уехал в колледж. Старик с нетерпением считал дни до того момента, когда в конце недели мальчик вернётся домой провести выходные. Наконец пятничным вечером до слуха старика донёсся возбуждённый голос Эли и через несколько минут мальчик уже вбежал в комнату, но разговор не получился. Эли рассказывал о новых преподавателях, о новых учебных предметах, о распорядке дня, которому подчинялись студенты, об огромной библиотеке колледжа и о множестве других вещей, но ни словом не обмолвился о своём отношении ко всему этому. И, когда старик спросил его о том, насколько мальчику интересен этот новый этап его жизни, он уклонился от прямого ответа и, сославшись на то, что ещё не со всеми поздоровался, убежал.
И так повторялось каждую пятницу. Эли готов был говорить о чём угодно, он шутил и смеялся, он рассказывал студенческие байки, слушал рассказы старика о его молодости. Но как только разговор касался банка или успехов в учёбе, мальчик тут же вспоминал о неотложных делах. Он уходил от неприятных тем настолько осторожно, что старик даже не сразу заподозрил неладное. Несколько раз он даже подтрунил над Саркисом, который продолжал тревожиться по поводу правильности выбранного для мальчика поприща.
Только через несколько месяцев, когда Элиас-младший должен был готовиться к завершающим семестр испытаниям, старик начал замечать перемены. Мальчик стал непривычно молчалив и рассеян, не сразу отвечал на вопросы, и подолгу сидел на постели старика, не произнося ни слова.
– Что случилось? – спросил Элиас. – Ты не болен?
– Нет, я хорошо себя чувствую. Просто устал.
– Много занятий?
Мальчик не ответил, растянулся под боком у Элиаса, уткнулся носом ему в шею и прошептал:
– Не спрашивай меня ни о чём, пожалуйста.
Старик здоровой рукой прижал к себе вихрастую голову Эли и закрыл глаза. 'Что с ним происходит? – думал он. – Может быть, он просто влюбился в какую-нибудь студенточку и боится признаться?'. Эта мысль немного успокоила его, но сердце заныло от дурного предчувствия.
Две недели, завершающие семестр, стали настоящим мучением для Элиаса. Он почти перестал спать, потому что ему снились кошмары. Стоило ему заснуть, как он начинал видеть тяжёлые, липкие сны. В них к нему являлся Эли, такой же молчаливый и подавленный, каким приезжал в последнее время на выходные. Но старик видел его не подростком, а трёхлетним малышом, которого видел в последний раз перед болезнью. На смену ему приходили то Инга, то Регина, красивые, нежные и живые, но и они были молчаливы, и лишь смотрели на него с мягкими улыбками. Элиасу казалось, что эти две женщины зовут его за собой, а мальчик появляется, чтобы проводить его. Старик тосковал по Регине, грустил по Инге, его угнетало беспомощное состояние тела, но дух его оставался твёрдым, а мысли ясными, и он совершенно не желал отправляться за ту таинственную грань, где его, вероятно, давно ждали.
После смерти Регины он какое-то время мечтал о том, чтобы и его жизнь прервалась, и он смог бы соединиться со своей женой. Время не вылечило его рану, она по-прежнему болела, однако завершать свой жизненный путь Элиас уже не хотел. Что держало его? Конечно же, Элиас-младший. Но что заставляло вдовца продолжать жить до появления мальчика на свет? Те долгие годы, что прошли со дня смерти Регины до рождения толстощёкого карапуза? Элиас не понимал этого, ведь не работа в конце концов? Мартин? Нет, он никогда не испытывал к нему настоящих отеческих чувств. Он переживал за него, старался заботиться. Но все заботы его были чем-то материальным. Игрушки, одежда, школа, увлечения – он без ограничения тратил огромные суммы на воспитание и развитие мальчика. Но знал ли он, чем его сын жил, о чём думал, о чём мечтал? Элиас даже не задумывался над этим. Он терпеливо выслушивал Мартина, если тот вдруг решался обратиться к отцу с какой-либо просьбой или вопросом, и выдавал ему очередной чек.
Если бы Мартин сказал, что хочет стать врачом, как поступил бы Элиас тогда, много лет назад? Старик попытался вернуться мыслями на двадцать лет назад, представил Мартина подростком. Вот он стоит, угловатый и хмурый, прислонившись плечом к косяку и произносит:
– Папа, я хотел бы поступить на медицинский факультет. Мне нужно позаниматься дополнительно по химии и анатомии. Школьный учитель рекомендовал мне профессора медицины из местной клиники, он будет давать мне уроки.
– Сколько тебе нужно? – спрашивает Элиас.
Старик вздрогнул и широко открыл глаза. Неужели он в самом деле отреагировал бы именно так? Не вникая в слова сына, сразу спросил бы о нужной сумме? А что потом? С удивлением узнал бы, что Мартин не станет его приемником в банке? Мартин – врач, а не банкир. Он ходит в белом халате, а не в строгом костюме. Он делает операции, спасая людям жизни, и не занимается составлением контрактов и подведением итогов. Возможно, он смог бы спасти Регину? Нет, Регину спасти он не мог, ведь он тогда только родился... Ценой её жизни. Она отдала ему свою жизнь. Отдала жизнь своему сыну, сыну Элиаса. А он, Элиас, даже не замечал, как эта жизнь растёт в подаренном ему мальчике. Он пренебрёг даром Регины. Старик снова закрыл глаза. Странно, с открытыми глазами он видит лишь темноту, но стоит закрыть их, и перед ним появляются яркие картины... события прошлого. Вот и теперь, едва он смежил веки, как увидел бледное лицо жены, она смотрит на него с печальной нежностью, её тонкие слабые пальцы сжимают его руку, и он слышит её тихий голос: 'Обещай, что ты будешь хорошим отцом Мартину'.
Элиас застонал и опять открыл глаза. Это невыносимо! Хороший отец! Он не стал хорошим отцом Мартину, он даже не пытался стать хорошим отцом. Заметил бы он, если бы однажды, вернувшись домой, он обнаружил, что Мартина нет? Вряд ли... Скорее всего, он подумал бы, что его увезла куда-то бабушка, мать Регины. Наверное, он даже не задумался бы о том, почему в доме тихо. Хороший отец!
– Регина, родная, прости меня, я не стал хорошим отцом для Мартина, – прошептал Элиас, – я вообще не стал для него отцом. Опекуном – да, но не отцом. Прости, я не смог, я не выполнил обещания. Мне было так тяжело, когда ты ушла, я не смог понять, что ты оставила мне частичку себя, чтобы утешить меня. Господь призвал твою ангельскую душу, и ты оставила мне дитя, а я... Даже не помню, как он рос... И теперь он чужой для меня.
Хорошо, что сейчас ночь, и никто не увидит его слёз. Элиас нащупал на тумбочке кружку с водой, неловко схватил её и жадно припал к ней губами. Заботливая Марта теперь всегда оставляла ему воду в кружке с крышкой, в которую был вделан небольшой носик. Старик мог пить из неё не боясь, что вода прольётся на постель. Беспомощный инвалид, растение, овощ! В нём вспыхнула злость, и он отшвырнул кружку от себя. Услышал, как она ударилась о стену и упала на пол. Вся твоя жизнь теперь – эта комната, кружка с носиком и темнота. И больше ничего! Всё, что заслужил. Это возмездие за то, что он не смог стать отцом для Мартина. Он не растил сына, не брал его на руки и не сажал на плечи, не видел его первого шага и не слышал первого слова, не кормил его кашей и не учил правильно держать ложку. А теперь он сам не может самостоятельно съесть суп!
– Что случилось? – встревоженный голос Марты прервал горестные размышления старика. – Я слышала шум.
– Иди спать, Марта! – крикнул старик. – И выключи свет! Я всё равно его не вижу!
– Хорошо, я только принесу свежую воду, – спокойно отозвалась сиделка.
– Мне ничего не нужно! Я хочу быть один! Не приходи сюда до тех пор, пока я сам не позову тебя! Ты поняла?
– Конечно!
Сколько терпения в этой женщине! Он слышал, как она прикрыла дверь, выходя из комнаты. Зачем он так резок с ней, ведь она – единственный человек, который по-настоящему искренно заботится о нём. Нет, есть ещё Элиас-младший. Но он быстро растёт и скоро у него начнётся своя жизнь, в которой, вполне вероятно, не будет места для него, угасающего старика. Он повзрослеет, женится, у него родятся дети. Пусть он будет счастливее, чем его предки, пусть его жена не умрёт, даря ему первенца.
– Вот вода, – мягкий голос Марты целительно подействовал на растревоженную душу старика. – Вам нужно что-нибудь ещё? – она коснулась его руки.
– Прости, я был резок, – извинился Элиас. – Мне ничего не нужно, спасибо.
– Завтра приедет Элиас-младший, и вы снова станете весёлым, – заметила Марта.
– Завтра, да, завтра! – старик взволнованно сжал тонкие пальцы сиделки. – Пожалуйста, я хочу... Марта... Я хочу встретить его... сидя. Ты поможешь мне...
– Вы хотите сесть в кресло? – спросила она.
– Да...
– Конечно, я помогу вам, – он знал, что она улыбается, говоря эти слова, – Элиас-младший будет рад, увидев вас в кресле. Но тогда вам нужно хорошо отдохнуть. Утро ещё не скоро, у вас есть время выспаться, чтобы выглядеть бодрым и свежим.
– Дай мне лекарство, Марта, – нехотя попросил он. – Боюсь, я не смогу уснуть. Знаешь, воспоминания... – он постарался придать голосу небрежность.
– Я понимаю, сейчас, – ласково проговорила сиделка.
Спустя полчаса Элиас погрузился в крепкий сон. На этот раз без сновидений.
А назавтра грянул гром.

XV


Старик проснулся, прислушался к домашним звукам. Ничего нового. А чего, собственно, он сейчас ожидал? Что Эли прибежит к нему пожелать доброго утра? Увы, он приедет только после обеда, так что поздороваться с ним придут только Борис и Роза. После отъезда Эли они оказались перед необходимостью целовать деда самим, теперь они не могли попросить брата делать это за них. Но Элиас сжалился над внуками.
Сначала он ссылался на недомогание и просил не подходить к нему близко, чтобы дети не подхватили какую-нибудь инфекцию от него, потом притворялся спящим. Позднее он попросил Марту приходить к нему для процедур пораньше утром, а вечером делать их чуть позже, так что визиты детей приходились как раз на это время. Они робко останавливались на пороге, а дед в извиняющемся жесте приподнимал здоровую руку, как бы прося прощения за то, что не может обнять их сейчас, когда лежит под капельницей. Постепенно они привыкли к этому и, не испытывая чувства вины, ограничивались только словесным приветствием и прощанием.
Старик знал, что Роза сердилась на него. И раньше не питая большой привязанности к этому незнакомому инвалиду, теперь она готова была ненавидеть его. Ведь он не захотел помочь её брату осуществить мечту, не позволил ему поступить в консерваторию, заставив заниматься самым скучным, что только может быть на свете – экономикой и прочими ужасными предметами, которые вызывали у неё сонливость. Борис не был столь категоричен по отношению к наукам, но, общаясь с сестрой, перенял её отношение к Элиасу. Так что визиты внука и внучки носили формальный характер, и все трое прекрасно это понимали. Но таковы были устои этого дома, и нарушить их дети не могли. Если даже Эли не посмел пойти против отца и деда, то им тем более следовало подчиняться. По крайней мере, до совершеннолетия.
Старик с таким нетерпением ждал приезда Эли, что едва обращал внимание на рутинные события утра. Привычные процедуры, капельница, приветствие родных, попытки Марты разговорить его, визит Саркиса – всё это едва коснулось его сознания, которое всё сосредоточилось на ожидании.
По оконному стеклу стучали тяжёлые редкие дождевые капли и мешали ему прислушиваться к происходящему в доме. Он волновался, что не услышит шороха машинных колёс, когда приедет мальчик, не услышит стука входной двери, не поймёт, что Эли уже в доме. Беспокойство его росло с каждой минутой, захватывая всё существо. Он пытался привести в порядок свои эмоции, уговаривал себя хоть немного расслабиться, но от этого только сильнее волновался. Марта, проверив пульс и измерив давление своего пациента, предложила ему сделать успокоительный укол, но он резко возразил, боясь уснуть в самый важный момент. О том, чтобы переместиться из постели в кресло, не могло быть и речи.
В конце концов старик довёл себя до такого состояния, что, когда с улицы донёсся звук автомобильного двигателя, а затем хлопнула дверца машины, из его глаз хлынули безудержные слёзы. Он торопливо вытер их одеялом, и снова расправил его на груди, вполне сносно управившись правой рукой. Несколько раз глубоко вздохнув, он немного пришёл в себя и стал ждать.
Но вместо торопливых шагов мальчика Элиас услышал крик Мартина. Опять скандал, что-то произошло, что-то плохое. Не зря его мучили предчувствия и дурные сны.
– Ты мне больше не сын! – донеслись до слуха старика слова Мартина. – Делай, что хочешь! Не рассчитывай на наследство! Ты сделал свой выбор! Хочешь быть самостоятельным – вперёд! Не хочу тебя больше видеть! Уходи сейчас же!
– Сначала я навещу деда! – натянутой струной прозвенел голос Эли.
Дверь в комнату открылась.
– Мой мальчик! – воскликнул старик. – Что случилось? Ты не справился с экзаменами?
– Меня не допустили до них, – тихо ответил мальчик, присаживаясь на край кровати.
– Почему? – растерялся Элиас. – Как это могло произойти? Ведь ты мне всегда говорил, что у тебя всё в порядке, что ты успеваешь. Ты обманывал?
– Я не врал тебе никогда, – так же тихо ответил мальчик. – У меня всё в порядке, и я успеваю.
– Тогда в чём дело?
– Я не посещал занятий в колледже. Я занимался с музыкальным руководителем. Платил ему сам, из тех денег, что накопил, когда ты и отец выдавали мне на карманные расходы, и... из тех, что давали мне Роза и Борис за поцелуи, – едва слышно закончил он.
– Я не понимаю, – пробормотал старик. – Но ведь ты пообещал, что сделаешь так, как просили твой отец и я, что ты поедешь в колледж, что будешь учиться и придёшь в банк настоящим специалистом, преемником...
– Я обещал только поехать в колледж, – заметил Эли. – Помнишь, я спросил тебя: 'Вам так важно, чтобы я поехал в колледж?', и ты ответил, что это в самом деле важно для тебя. И я сделал так, как вы хотели. Я поехал в колледж. Но я не обещал, что буду учиться и что стану работать в банке.
Старик молчал. До его сознания едва доходили слова мальчика. Все мечты, все надежды его рухнули в одночасье, столько лет он лелеял в своём воображении картину, как Элиас-младший занимает кресло главы банка. И вот теперь... Но нет, ещё не всё потеряно. Надо просто убедить мальчика взяться за ум. Один семестр потерян, но при его способностях это не может быть серьёзной проблемой. Репетиторы и преподаватели подтянут его, он сдаст все задания и благополучно продолжит учёбу. И он уже открыл рот, чтобы предложить мальчику выход из создавшейся ситуации, но Эли предупредил его:
– Не уговаривай меня, пожалуйста. Я больше не могу ссориться. Отец только что высказал мне всё, что он обо мне думает, и мне не хотелось бы услышать от тебя повторения его слов. Я знаю, что ты скажешь мне, ведь вы с отцом удивительно похожи в том, что касается моей жизни. Ты скажешь, что я смогу усердно позаниматься на каникулах, сдать все недостающие работы и продолжить учёбу. Но я не стану этого делать. Меня берут в консерваторию по льготе для талантливых студентов. Мне не придётся платить ни за обучение, ни за проживание. А еда... Я смогу заработать на еду, играя на улице. Я узнавал, многие ребята играют, и вырученных денег вполне хватает на то, чтобы купить еду.
– Я не хочу этого слышать! – возмутился Элиас. – Ты не будешь играть на улице, как нищий попрошайка!
– Я буду играть на улице, как начинающий музыкант, – твёрдо проговорил мальчик. – Отец лишил меня наследства и выгнал из дома. И я уйду, когда поговорю с тобой. Ты был единственным человеком в этом мёртвом замке, который понимал меня. Но сейчас и ты не хочешь понять.
– Элиас... Я не могу поверить...
– Тебе придётся поверить, – мальчик обнял старика, прижавшись губами к его щеке. – Прости меня, пожалуйста, прости меня. Я знаю, что не оправдал твоих надежд. Я должен был сказать раньше. Но тогда вы отняли бы у меня мою виолончель, вы не позволили бы мне играть, если бы знали, что она значит для меня. Я не жалуюсь, ты не думай. Я справлюсь, вот увидишь.
– Музыка не может быть делом всей жизни, она слишком зыбка, слишком ненадёжна, – попытался возразить Элиас.
– Да, в ней всего семь нот, но она – целый мир, – прошептал мальчик. – Вот, послушай, я сочинил это пару недель назад, записал для тебя...
Старик услышал прерывистое дыхание и понял, что мальчик плачет. Но у него не было сил сказать ему что-то в утешение. Он лишь пытался найти доводы в пользу учёбы в колледже. Но вот его слуха коснулась волшебная мелодия. Такая же тёплая и лёгкая, как утренний солнечный луч, который так часто замирал на ладони старика, когда он просыпался. Но луч согревал только ладонь, музыка же разливалась тёплой волной, окружала старика, окутывала его, словно тёплое лёгкое одеяло. Ласковой ладошкой прикасалась к сердцу, излечивала душу, шептала какие-то нежные неуловимые слова, путала мысли. Вместо убедительных доказательств собственной правоты, которые следовало сейчас искать, старик видел перед мысленным взором робкие весенние цветы, распускающиеся на крошечных проталинах среди не растаявшего снега, слышал звонкую капель, даже чувствовал особый, неповторимый запах весны.
– Весна, – протяжным вздохом вырвалось у него из груди, когда мелодия затихла.
– Да, это весна! – обрадованно воскликнул Эли. – Я так и назвал это – 'Весна'! Ты услышал! Ох, какой ты... Ты самый чудесный дед в мире!
Он снова обхватил старика за шею, целуя его в щёки, в нос, в губы.
– Я стану музыкантом, стану! Вот увидишь, – горячо прошептал он, – и я напишу музыку, и потом я найду врача, который тебя вылечит, слышишь? Ты верь мне!
– Меня нельзя вылечить, – единственное, что мог проговорить старик.
– Я смогу! – твёрдо проговорил мальчик. – Ты просто верь мне, ладно? И не слушай, если обо мне будут говорить плохо. Я буду много заниматься, мне надо много заниматься, потому что... Я просто не могу не играть.
Старик прижал к себе вихрастую голову мальчика и молчал.

XVI


Через два часа Эли уехал. Старик знал, что он не взял с собой ничего, кроме своего инструмента и тех вещей, что были на нём надеты. Мартин был так зол на сына, что не позволил младшим детям даже проститься с братом. Элиас слышал, как рыдала Роза, пробегая по коридору в свою комнату мимо двери в спальню больного старика. Элиас прикрыл ладонью глаза и лежал не двигаясь. Он напряжённо прислушивался к звукам в доме и с удивлением отмечал, что после отъезда его любимца всё как-то неуловимо изменилось. 'Этот мёртвый замок', как назвал его мальчик, словно в самом деле медленно умирал. Старик понимал, что это только иллюзия, что он сейчас слишком подавлен, слишком расстроен произошедшим, чтобы адекватно воспринимать окружающий мир. Если бы он хотя бы мог видеть его, этот мир...
Он обещал Регине позаботиться о Мартине и стать для него хорошим отцом, но не сдержал своего обещания. Он обещал Инге позаботиться об Элиасе-младшем и стать для него хорошим дедом. Но и на этот раз не справился. Он не смог убедить мальчика в правильности пути, выбранного для него Мартином и им самим, старым Элиасом. И он даже не пытался пойти навстречу желанию ребёнка, не пытался смягчить Мартина. Не пытался сделать ничего. Он позаботился только о пьесе, что задела его душу.
Инга... Милая девочка, до боли похожая на Регину. Похожая настолько, что Элиас не раз называл её именем жены. Когда Мартин проявил деловую хватку организатора, и Элиас стал отправлять его в командировки открывать филиалы в других городах, Инга ездила с ним, и Элиас в эти дни скучал по ней. Когда же Мартин с женой возвращался, свёкор тут же замыкался и просиживал целыми днями в банке, делая вид, что у него очень много работы. Время шло, командировки продолжались, но Инга стала всё чаще оставаться дома.
– Почему ты стал ездить один? – спросил однажды Элиас у сына.
– Так я могу больше времени посвящать работе, – объяснил Мартин.
Такое объяснение понравилось Элиасу, он с уважением принял это решение и приказал прислуге внимательнее относиться к молодой хозяйке и её пожеланиям. И снова потекло время.
В тот памятный день Элиас заехал домой в обеденный перерыв, ему нужно было переодеться перед важной встречей и забрать кое-какие документы, которые он брал домой для проверки. Ему открыла Инга, и он заметил её покрасневшие глаза.
– Что случилось? – спросил он, торопливо входя в дом. – Тебя обидел кто-то из прислуги?
– Нет-нет, что вы! – торопливо возразила она, пытаясь улыбнуться. – Я просто... скучаю по Мартину.
Обычно невнимательный к чувствам и эмоциям окружающих, Элиас вдруг отметил про себя эту краткую заминку в ответе. Он уже собирался уходить, но остановился на пороге:
– Я скоро вернусь и сыграю с тобой в шахматы. Ты умеешь играть в шахматы?
– Да, – уже веселее улыбнулась Инга, – совсем чуть-чуть.
Элиас умчался на свою встречу, она затянулась дольше, чем он рассчитывал. Впрочем, он и не вспоминал о своём обещании и спокойно продолжал переговоры.
Он вернулся домой за полночь и увидел в гостиной Ингу – она спала, скорчившись под пледом на маленьком диванчике. На журнальном столике лежала шахматная доска с расставленными фигурами. Элиас тут же вспомнил свой дневной визит домой и смутился. Удивительно, он никогда не забывал обещаний, данных клиентам, партнёрам и коллегам, почему же у него вылетел из головы этот дневной разговор? Да потому что он не собирался играть с невесткой ни в какие шахматы, это была только попытка успокоить её. Пока он стоял в раздумьях в двух шагах от спящей девушки, она проснулась и посмотрела на него сонными глазами.
– Извините, я ждала вас, но прилегла и нечаянно заснула...
– Уже поздно, – сказал Элиас, – пора спать.
– Конечно, – дрогнувшим голосом проговорила Инга, кутаясь в плед. – Спокойной ночи.
– Впрочем, один раз мы можем сыграть, раз уж фигуры расставлены, – смягчился он.
Инга благодарно взглянула на него и села поудобнее.
С того дня шахматные вечера стали традицией. Когда Мартин отправлялся в очередную командировку, Инга с шахматной доской дожидалась Элиаса в гостиной. В остальное время они лишь хитро переглядывались, по молчаливому согласию храня свои игровые посиделки в тайне от всех.
Так прошло полгода, и однажды Инга каким-то будничным тоном, словно говорила о накрапывающем на улице дожде, сообщила:
– Мартин ездит в командировки со своей... секретаршей.
– Кто сказал тебе такую чушь? Она сидит на своём месте, – усмехнулся Элиас, не поднимая глаз от доски и продолжая обдумывать свой ход.
– Не с этой. С той, что уволилась год назад, – тем же тоном ответила Инга.
Элиас взглянул ей в глаза.
– Ты ошибаешься, девочка, он ездит один. Я спрашивал Мартина, почему он перестал брать тебя с собой – он считает, что тебе скучно, пока он мотается по делам. И что тебе лучше быть дома.
– Конечно, – улыбнулась Инга. – Я просто очень скучаю по нему, вот и придумываю всякие глупости.
Элиас нахмурился, и игра закончилась в молчании.
Едва Мартин вернулся из командировки, Элиас пригласил его к себе в комнату и попытался осторожно выяснить, что происходит между молодыми супругами. Мартин держался уверенно и прямо смотрел в глаза отцу, спокойно отвечал на вопросы, так что Элиас уверился в том, что его невестка в самом деле напридумывала себе разной ерунды.
– Ты не хочешь устроить её в банк на службу? – спросил он. – Девушка скучает одна целыми днями в большом доме, пока все на работе.
– Я достаточно зарабатываю, – заметил Мартин. – И я ведь не заставляю её сидеть безвылазно дома. Она могла бы встретиться с подругами, походить по магазинам. Съездить в небольшое путешествие в конце концов.
– В путешествие? Одна? – удивился Элиас. – Или ты намерен составить ей компанию?
– Нет ничего ужасного в том, чтобы прокатиться на несколько дней в горы или на море без меня, – возразил Мартин. – Я слишком занят сейчас в банке, чтобы уделять Инге достаточно внимания. Ты же знаешь, новые филиалы отнимают очень много сил и времени.
Элиас кивнул и отпустил сына. Объяснения были вполне логичны и звучали убедительно. Может быть, для современной молодёжи в порядке вещей отдыхать врозь. Но для него, Элиаса, это казалось странным. У него редко бывали свободные минуты на заре его карьеры. Но каждое такое мгновение он посвящал Регине. Ему бы и в голову не пришло предложить ей поехать куда-то одной. Да она бы устроила ему такую головомойку, даже если бы он только намекнул на это! И поэтому всё своё свободное время он проводил с ней, с единственной женщиной, которая по-прежнему жила в его сердце.

XVII


После отъезда Эли время вокруг старика стало плотным и тягучим. По утрам ему казалось, что он слышит, как секунды со скрипом двигаются мимо его кровати и останавливаются где-то рядом прежде, чем продолжить свой путь. Минуты превратились в часы, часы – в дни. А сами дни стали настолько одинаковыми, что Элиас иногда не мог понять, наступил ли новый день, или всё ещё продолжается предыдущий.
Мальчик ежедневно звонил по телефону и раз в неделю присылал пространные письма о том, как ему нравится в консерватории и как его хвалят преподаватели. Элиас разговаривал с ним и, выслушав детские восторги, снова и снова пытался убедить его вернуться в колледж. Мальчик сразу замолкал, словно закрывал дверку в своё сердце, и Элиас почти физически ощущал, как расширяется пропасть между ним и его любимцем.
Постепенно звонки стали реже, но письма приходили регулярно. Марта каждый раз приходила к старику с ворохом бумажных листков и читала старику вслух очередное послание мальчика. Старик внимательно слушал её, а потом диктовал ответ, желал Эли успехов и опять объяснял ему, как важно иметь надёжное дело в жизни. И каждый раз, когда Марта приходила к нему с конвертом, он ждал, что она прочитает заветные слова: 'Я возвращаюсь', но недели шли, почтальон приносил новые письма, а долгожданных слов всё не было. Мало того, Эли даже не упоминал о столь важной для старика теме. Все письма были посвящены исключительно музыке.
После очередного письма Марта приготовилась писать ответ, но старик отослал её:
– Я продиктую ответ позже, – сухо проговорил он, – сейчас я устал. Мне нужно немного поспать.
– Конечно, – добродушно отозвалась Марта и вышла.
Элиас продиктовал ответ на следующий день. На этот раз письмо получилось короче и суше, чем обычно. Он чувствовал это и боялся, что Марта скажет что-нибудь. Но она вела себя так, словно ничего не изменилось, и старик немного успокоился. Его грызла совесть, он понимал, что обижает Эли, что он не должен так поступать, мальчику и так нелегко, ведь отец отрёкся от него и не хочет даже слышать имя своего старшего сына. Но ничего не мог с собой поделать.
Элиас стал откладывать диктовку писем на всё больший срок, так что порой успевал получить от мальчика два послания. С каждым днём ему было всё тяжелее подбирать слова, с каждым днём становилось всё тяжелее на сердце. Ночи в тихом доме не приносили успокоения его душе и отдыха телу – старик почти не спал и тягостные мысли заполняли голову, стоило дому погрузится в сонную тишину.
Марта никогда не упрекала его невниманием к Элиасу-младшему, но однажды старик понял, что мальчик получает письма от него с той же регулярностью, что и раньше. В посланиях чистосердечного ребёнка явно прослеживались ответы на вопросы, которых Элиас не задавал. Он никогда не интересовался, продолжает ли мальчик сочинять музыку, не пробует ли он играть на других инструментах. Но юный музыкант подробно описывал всё это, уточняя детали и вдаваясь в такие тонкости, что в душу Элиаса закралось подозрение, которое он, впрочем, не торопился озвучивать. Он стал замечать, что Марта теперь читает письма Элиаса с небольшими паузами, словно подбирала слова, чтобы изменить фразу. И однажды она всё же допустила ошибку.
– 'Ты спрашивал, когда у меня первый концерт, – прочитала она в один прекрасный день, – так вот, я буду участвовать в большом празднике перед Рождеством, у меня будет сольная партия'.
– Я спрашивал? – уточнил Элиас.
– Я не помню, кажется, да, – Марта не смогла скрыть смущения.
– Хорошо, я, наверное, был невнимателен, когда диктовал. Читай дальше, – после долгой паузы медленно проговорил старик.
Его подозрение переросло в уверенность – Марта, верная заботливая Марта от его имени писала мальчишке письма. Она находила для отверженного ребёнка нужные слова, которых не мог найти он, родной человек. Элиас не стал ничего говорить ей о своём открытии. Но с этого дня его охватывала непонятная беспомощность, когда Марта приносила бумагу для записи ответа. Все слова вылетали из его головы, и он с отвращением слышал, как сухие казённые фразы срываются с его губ. Марта исправно строчила слова, он слышал, как шуршит кончик ручки по бумаге. А старик мысленно клял себя на чём свет стоит, но ничего не мог изменить.

XVIII


Минуло полгода, потом ещё полгода. Эли по-прежнему старательно и во всех подробностях описывал свою новую, вернее, уже не очень новую жизнь. Он ни разу не написал, что собирается вернуться или хотя бы навестить отчий дом и одинокого беспомощного старика. Элиас мучился, подавляя в себе желание позвать мальчика, уже не для того, чтобы уговорить его остаться. Ему хотелось просто услышать его, прикоснуться к его руке, почувствовать детский поцелуй на своём лице. Но глупая гордость или банальное упрямство сковывали ему язык, когда он диктовал письма для Эли.
Вместо того, чтобы сказать мальчишке, что он хочет его видеть, Элиас распорядился изменить график совещаний с руководством банка. Если раньше представители подразделений приходили к нему с отчётами ежемесячно, теперь они должны были являться раз в неделю. А учитывая количество направлений деятельности организации, отныне Элиас в течение дня общался с несколькими сотрудниками. Это заполняло его день, отвлекало мысли от маленького изменника. Иногда старик признавался самому себе, что хочет заморить себя работой, но тут же прогонял эту мысль подальше. Это была непозволительная слабость, особенно сейчас, когда он терял опору, стержень, нить, что привязывала его к этой жизни – Элиса-младшего, малыша, о котором он обещал заботиться и который поступил так вероломно.
В одном из писем мальчик сообщил, что его пригласили участвовать в конкурсе юных музыкантов, который будет показан по телевидению. Элиас выслушал это известие, но ничем не проявил своей заинтересованности. Однако через неделю он неожиданно для всех начал жаловаться на скуку и тишину и потребовал, чтобы в его комнате поставили телевизор.
– Зачем ему телевизор? – ворчал Мартин. – Всё равно он не может его смотреть.
Через пару дней телевизор был водружён в спальне старика и теперь, едва просыпаясь, он сразу нажимал кнопку пульта. Марта включила канал, по которому должен был транслироваться конкурс, и поинтересовалась, нравятся ли её подопечному предлагаемые программы. Он ответил утвердительно. Причём оба они делали при этом вид, словно установка телевизора и выбор канала не имеют никакого отношения к Элиасу-младшему.
Конкурс продолжался несколько дней, мальчишки и девчонки выходили на сцену, смущаясь направленных на них камер, теряясь перед огромным количеством зрителей, и робко начинали играть на своих инструментах. И слепой Элиас, не видя ничего глазами и только прислушиваясь к музыке, с удивлением представлял мысленным взором, как проходила робость и неуверенность маленьких музыкантов, как крепли пальцы, перебирающие струны и клавиши. И музыка снова и снова входила в его душу, воскрешая смутные надежды, пробуждая давно уснувшие воспоминания, унося в забытые места. Выступление Эли произвело фурор на конкурсе, и старик, слушая нежную переливчатую мелодию, улыбался своим мыслям и не замечал, как из уголков закрытых глаз вытекают скупые мужские слезинки.
Элиас едва не задохнулся от гордости, когда жюри единогласно признало его любимца лучшим конкурсантом. И, хоть уверенность в том, что музыка не может быть достойным занятием для серьёзного человека, не покидала его, старик всё же был доволен успехами мальчика, и даже письмо, которое он сразу же после награждения продиктовал Марте, получилось на редкость душевным и длинным.
Лишь на следующий день, слушая повтор конкурсного финала, Элиас услышал сумму гранта, вручённого победителю. Привыкший мыслить цифрами, он глубоко задумался. Эли сейчас всего четырнадцать лет, но музыка позволила ему стать обладателем немалого капитала. Если у мальчика хватит ума грамотно распорядиться этими деньгами, то через несколько лет он получит солидные проценты. И самое главное – если музыка уже сейчас приносит такой доход, когда Эли ещё только учится, то в дальнейшем она может стать прибыльным занятием. Неужели такое легкомысленное времяпрепровождение может обеспечить жизнь?
Для старика это было таким открытием, что он долго не мог привести в порядок свои мысли. Он привык к тому, что в жизни нужно заниматься чем-то серьёзным. Иметь своё дело, которое будет приносить стабильный доход, позволяющий не только развивать бизнес, но и создавать достойные условия для жизни будущей семьи. И он не мог даже предположить, что таким делом может быть музыка.
– Только не говорите об этом Элиасу-младшему, – мягко возразила Марта, когда старик поделился с ней своими мыслями. – Мальчик вырос творческой личностью, он занимается музыкой, потому что этого требует его душа. Если вы попытаетесь заставить его видеть в нотах банковские счета, он не поймёт вас. И может обидеться. Вы же этого не хотите?
Конечно, Элиас этого не хотел. Но та обида, которая второй год выжигала его собственную душу, понемногу отпускала его. Хорошо, пусть мальчишка занимается музыкой, раз она ему так нравится. Пусть он видит в ней только ноты и слышит мелодии, главное – она обеспечит его будущее. Старик помнил, как Мартин заявил, что лишает сына наследства, но теперь это не имеет значения, мальчик вполне справится без него. Главное, убедить его правильно воспользоваться своей премией. И Элиас-старший решил, что утром продиктует Марте письмо и даст мальчику несколько рекомендаций, каким образом можно в короткий срок увеличить имеющуюся в его распоряжении сумму. Но тут же он вспомнил слова Марты о том, что разговор о деньгах может обидеть Эли, Старик отложил диктовку письма – надо было обдумать каждый довод, уже достаточно обид, они только отравляют жизнь всех живущих в этом доме.

XIX


Через неделю Мартин с женой и детьми уехал за город на пикник, собираясь провести выходные на природе. Старик слышал, как Роза и Борис спорили, кому из них сидеть на переднем сиденье автомобиля, и как отец пресёк их спор, заявив, что они оба поедут сзади или останутся дома. Вскоре захлопали дверцы машины, урчание двигателя слилось с шорохом покрышек по дорожке, и всё стихло.
Дом погрузился в молчание, нахохлился, оставшись в одиночестве. Этого неподвижного старика, лежавшего в одной из комнат, дом не воспринимал как жильца. Прислуга закончила свои дела и разошлась по своим семьям – по случаю отъезда хозяев все получили выходные. В доме остались только Элиас и Марта. Старик так до сих пор и не смог сформулировать свои рекомендации для мальчика и собирался поговорить об этом с Мартой. Ведь она уже писала письма от его имени, пусть и на этот раз постарается сделать это, изложив слова Элиаса более мягко и тактично. Такое решение пришло ему в голову накануне отъезда семьи, и теперь он старательно, но безуспешно обдумывал, как объяснить сиделке все эти финансовые нюансы, о которых ей нужно будет написать. Марта – умная женщина, в чём Элиас неоднократно убеждался, и сейчас он был в затруднительном положении. Ведь ему нужно было найти слова не только для мальчика, но и для Марты, которая считала, что тема денег будет неприятна для юного музыканта.
Старик услышал, как в гостиной пробили старые часы. Сейчас Марта со словами 'Ваш чай, господин Элиас' принесёт ему медовый напиток, и тогда он поговорит с ней. Через несколько минут дверь открылась, и еле слышные шаги приблизились к кровати. Но это были не шаги Марты. Элиас нахмурился.
– Кто здесь? – спросил он, беспокойно комкая одеяло здоровой рукой. – Где Марта?
– Ваш чай, господин Элиас! – привычная фраза была произнесена ломким подростковым голосом.
– Что? – старик прижал руку к груди, чтобы удержать бешено заколотившееся сердце. – Кто здесь? – он почти кричал, не решаясь поверить собственным ушам.
– Это я!
Элиас услышал, как поднос с чашкой звякнул, опустившись на прикроватную тумбочку. И тут же он почувствовал, как сильные руки обхватили его голову, и тёплые губы покрыли лицо поцелуями.
– Это я, это я, дед! Я приехал, пока отца нет, я так соскучился! – робкий басок от волнения то и дело срывался на мальчишеский фальцет.
Старик обхватил здоровой рукой угловатые плечи подростка и прижал к себе.
– Элиас, мальчик мой, – прошептал он, – мой мальчик... Но почему ты не приезжал раньше? Неужели ты так сердит на отца, что не хочешь его видеть?
– Я... Я нет, я не сердит, – смутился мальчик. – Просто... у меня мало времени, я хотел побыть только с тобой, – нашёлся он.
– Я понял, – усмехнулся старик. – Отец не хочет, чтобы ты приезжал. Я поговорю с ним.
– Нет! – резко возразил Эли. – Не надо с ним говорить обо мне. Я не хочу. Если ты это сделаешь, я больше никогда не приеду.
И в голосе его было столько решимости, что Элиасу ничего не оставалось, как пообещать не заводить разговоров с Мартином на эту тему.
– Скажи, как твои дела? – перевёл тему Элиас. – Я смотрел конкурс, ты был великолепен.
– Спасибо, – мальчик крепче прижался к нему. – Помнишь, я обещал заработать денег и вылечить тебя? Мне хватит этих денег на операцию для тебя, я узнавал, – скороговоркой заговорил он. – Только доктор сказал, что ходить ты не сможешь, но сможешь сидеть в кресле. А ещё тебе можно пересадить глаза от донора, и ты сможешь видеть.
Старику потребовалось несколько секунд, чтобы он смог совладать с голосом.
– Дорогой мой Эли, – с трудом выговорил он, – мне приятно, что ты так заботишься обо мне, но не нужно.
– Ты не хочешь, потому что я получил эти деньги музыкой? – ощетинился мальчик.
– Нет, не потому... Я уже привык лежать, да и долго ли мне осталось?
– Не говори так!
– Я обычный человек, Эли, – голос старика стал твёрже, – и ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что однажды меня не станет. Мне неважно, где проведу я оставшиеся мне несколько дней, месяцев или лет – в постели или в кресле. Поверь мне, у меня есть всё, что необходимо.
– А глаза? – с надеждой спросил Эли. – Ты смог бы увидеть, как выглядят Роза и Борис, Марта... и какой я...
– Малыш... Я не могу видеть своими глазами, но смотреть на тебя чужими – не хочу. Прости.
– Хорошо, – после долгого молчания нехотя согласился мальчик. – Пусть будет так.
– Для этих денег есть гораздо лучшее применение, – старик уже подготовился рассказать ему о возможностях, которыми Эли мог бы воспользоваться для приумножения своего капитала.
– И я его знаю, – мальчик не дал старику продолжить, – раз ты не хочешь, чтобы я вылечил тебя, я куплю новый инструмент.
– Инструмент? – изумился старик.
– Да, тот, что я забрал из дома, уже не годится. Его возможностей мне недостаточно...
– Элиас... – укоризненно начал старик.
– Не отговаривай меня, пожалуйста, – тихо, но твёрдо сказал мальчик. – Ты сам сказал, я уже достаточно взрослый.
– Да, ты взрослый, – вынужденно согласился Элиас.
Они проговорили почти всю ночь. Мальчик сначала сидел в ногах старика, потом лёг рядом с ним на одеяло, потом положил голову ему на плечо, без умолку рассказывая о своей учёбе, преподавателях, о новых друзьях. Наконец, он стал говорить тише и медленнее, пока не замолчал, не закончив фразы. Элиас услышал ровное детское дыхание и обнял мальчика здоровой рукой. Часы в гостиной пробили пять часов утра.

XX


Утром Эли позавтракал в комнате старика, обнял его и уехал. Старик снова остался один. За распахнутым окном снова шелестели листья деревьев, перекрикивались птицы. Издалека доносился приглушённый шум городских улиц. В комнату влетел шмель, наполнил её громким жужжанием, но, не обнаружив ничего для себя интересного, вылетел наружу. Прозвенел велосипедный звонок. Пролетающий в небесной выси самолёт провёл по этой массе звуков ровную черту своим монотонным гулом. Старик прислушивался ко всему и вспоминал ночной разговор с Эли. Он никак не мог понять, почему он, старик, слышит только соловья в саду, шорох шин, шум листьев или кваканье лягушек, в то время как мальчик, маленький мальчик, который ещё и не жил-то толком, слышит во всём этом что-то особенное – то самое волшебное сочетание звуков, что люди называют музыкой.
Снова потянулись дни, совещания, разговоры с Мартой. Теперь ей не приходилось писать писем от имени старика, он сам диктовал ей ответы на послания мальчика. Его короткий визит рассеял обиду в душе старика, воскресил те тёплые чувства, что всегда связывали старика с Эли. Он больше не уговаривал его одуматься и пойти по истинному пути – начать строить карьеру банкира.
Частым гостем старика стал Борис. Он подрос, тяга к банковскому делу укрепилась в нём. Он проявил массу терпения, пока старый Элиас, наконец, не решился начать приобщать младшего внука к тонкостям фамильного бизнеса. Борис жадно, как губка впитывал всё, что говорил ему дед, уходил, обдумывал, анализировал услышанное, а утром приходил снова и задавал старику такие вопросы, что тот только удивлялся деловой хватке мальчишки.
Мартин был доволен таким поворотом. Он и раньше заходил к отцу ежедневно, но, если раньше его визиты ограничивались парой фраз, то теперь они подолгу разговаривали, обсуждали способности Бориса, планировали его будущее, не забывая и о делах. Только одной темы они оба никогда не касались – это Элиас-младший...
Старик, едва просыпаясь, включал музыкальный канал телевизора и выключал его только перед тем, как отойти ко сну. Эли подолгу не появлялся в эфире, он всё же пока не был профессиональным музыкантом. Но он был талантливым студентом консерватории, так что иногда его приглашали для участия в концертах юных дарований. В такие минуты старик был абсолютно счастлив и с замиранием сердца слушал музыку, которую создавал его любимец.
Но однажды этот период счастья закончился. В тот день очередной визит врача немного затянулся. На время осмотра звук телевизора приглушался. Когда врач, довольный состоянием пациента удалился, Элиас нетерпеливо включил звук и услышал знакомую до боли мелодию – это была та самая пьеса, которую мальчик играл ему однажды. Та самая, которая заставила его снова увидеть нежные глаза Регины и почти физически ощутить её прикосновение. Та самая, которую Элиас просил никогда больше не играть, потому что эта музыка была звучанием его памяти, его любви, и никто не должен был её больше слышать. Мальчик обещал никогда не исполнять её. Обещал, но не сдержал своего обещания. Для Элиаса, всегда верного своему слову и требующему того же от всех людей, это стало настоящим предательством. Словно во сне он услышал, как ведущий программы по окончании пьесы, начал расхваливать её и исполнителя. Не выдержав, старик со злостью нажал кнопку пульта и швырнул его в ту сторону, где стоял телевизор. На шум прибежала Марта.
– Пусть унесут телевизор! – крикнул старик и больше за весь день не проронил ни слова.
Элиас совсем недавно примирился с решением мальчика о поступлении в консерваторию, перестал считать это предательством, и вот – новый удар. Старик перестал разговаривать и несколько дней молча лежал в тихой комнате, не отвечая на вопросы Марты и не реагируя на визиты родных. Сиделка тревожилась за своего пациента, по её просьбе приехал врач для внеочередного осмотра, но он не обнаружил изменений в физическом состоянии старика. Врач порекомендовал больному новые успокоительные лекарства и полный покой. Элиас едва реагировал на суетившихся вокруг него людей и с досадой отстранял их рукой, когда они слишком донимали его. Он с нетерпением дожидался ночи, когда его оставляли, наконец в покое, и тогда он чувствовал, как злые слёзы прожигают его виски, вытекая из-под плотно закрытых век.
Через неделю приехал Эли. Старик слышал, что Мартин не позволяет мальчику войти в дом и сердито гонит его прочь.
– Мне нужно повидать деда! – доносился до Элиаса мальчишеский взволнованный голос. – Пропусти меня, папа. Мне нужно только пять минут!
Старик сердито нажал кнопку звонка.
– Скажи, что я не хочу его видеть! – почти прокричал он вошедшей Марте.
– Но это Элиас-младший, – попыталась возразить Марта.
– Я знаю! – огрызнулся старик.
Марта выскользнула за дверь. Через минуту спор внизу утих. Элиас тяжело и прерывисто вздохнул. Видимо, Марта передала мальчику его слова, и он ушёл. Старик и сам не знал, доволен он этим или предпочёл бы, чтобы Эли настоял на визите. Но Марта вернулась в его комнату и сообщила, что Элиас-младший очень огорчился, когда услышал, что дед не хочет видеть его. Он передал, что очень любит его, Элиаса, и докажет, что его вины в этом нет.
– Вы понимаете, о чём он говорил? – спросила Марта. – В чём нет его вины?
– Не имеет значения! – отрезал старик.
Он тоскливо вздыхал, хмурился и отказывался от еды. Но спустя ещё несколько дней воля к жизни взяла своё. В немощном незрячем старике жил твёрдый дух, который не собирался покидать неподвижное тело. Снова возобновились посещения управляющих, занятия с Борисом, беседы с Мартином.

XXI


После того, как старик прогнал Эли, прошёл месяц. Имя мальчика теперь почти не произносилось во доме. О нём теперь не хотел слышать ни его отец, отрёкшийся от своего первенца, ни дед, всегда души не чаявший в этом ребёнке. Несколько раз Марта пыталась рассказать о том, что пишет в своих письмах мальчик, но старик каждый раз сердито обрывал её:
– Меня это не интересует! Пусть делает, что хочет.
Даже старый друг Саркис не мог понять, что происходит в душе старика. На все попытки поговорить откровенно старик щетинился и требовал не обсуждать эту тему. И всё же иногда Элиас слышал, как Саркис и Марта беседуют о мальчике рядом с дверью в его комнату. Тогда он невольно прислушивался и жадно ловил каждое слово. Но даже самому себе он не мог признаться в том, что по-прежнему глубоко переживает о судьбе мальчишки. Один из таких подслушанных разговоров заставил старика не на шутку встревожиться – ему показалось, что Саркис упоминал о каких-то неприятностях, связанных с Эли. Но почему о них говорил Саркис? Разве мальчик общается с ним, пишет ему? Элиас мучился неизвестностью, но был не в силах побороть стариковское упрямство и спросить своего друга о том, что так его беспокоило.
Вскоре Саркис сам начал разговор.
– Элиас, надо поговорить! – заявил он, едва войдя в комнату.
– Что-то случилось? – спросил старик.
– Случилось. С твоим внуком.
– С Борисом? – старик удивлённо поднял брови, но сердце его бешено застучало, ибо он прекрасно понял, о ком пойдёт речь.
– Нет, не с Борисом. С другим.
– Я не хочу о нём говорить, – сварливо бросил старик.
– Нет, ты будешь говорить о нём! – Саркис повысил голос, что случалось с ним очень редко. – У мальчишки проблемы.
– Меня это не интересует.
– Мне всё равно, интересует это тебя или нет! – резко возразил Саркис. – Достаточно того, что это интересует меня. Он обратился ко мне за юридической помощью, и я намерен помочь ему.
– Помогай, – Элиас постарался придать своему голосу безразличный тон, – при чём тут я?
– При том, что в этих проблемах есть часть твоей вины. А дело сложное, и доказать правоту парня практически невозможно. Но мне кажется, что, раз ты заварил эту кашу, то и в расхлёбывании её должен принять участие.
– Я устал, Саркис, в другой раз.
– Нет, сейчас. Просто слушай меня и останови, если я ошибусь.
Элиас досадливо поморщился и сделал вид, что засыпает. Но так просто провести Саркиса было невозможно, так что он, усмехнувшись притворству старика, заговорил:
– Итак, перед окончанием школы мальчик пришёл к тебе и сыграл некую пьесу, которая так захватила тебя, что ты запретил ему играть её. И это несмотря на то, что пьеса уже стояла в программе праздничного концерта в школе. Мальчик согласился с тобой и сочинил новую мелодию, которая и прозвучала со сцены. Однако прежде, чем пьесу услышал ты, Элиас-младший уже показал её учителю музыки, и при этом присутствовал ещё один ученик, такой же будущий музыкант, как и твой внук. То есть ты понимаешь, что мелодия уже была услышана. Прошло время, и тот самый ученик принял участие в благотворительном концерте. И для своего выступления он выбрал ту самую пьесу, которую однажды слышал в исполнении Элиаса-младшего. По-хорошему, ему следовало оговорить этот выбор с твоим внуком, как с автором, но учитель оказался, мягко говоря, не очень порядочным человеком. И он посоветовал парнишке объявить автором себя. Мол, Элиас-младший всё равно уже и думать про эту пьесу забыл. Иначе он бы её играл на конкурсе, где взял Гран-при. Ученик согласился. Как раз этот концерт ты и слышал по телевизору в тот злосчастный день.
Элиас ничем не выдавал своего волнения и внимания, с которым он слушал рассказ Саркиса. На его лице по-прежнему было блаженное выражение спящего человека, и лишь складка между бровей становилась всё глубже. Саркис помолчал немного, в волнении расхаживая по комнате, и старик едва не закричал на него, чтобы потребовать продолжения.
– Элиас-младший узнал об этом через пару дней. Он видел запись концерта и не сразу даже понял, что произошло. Но осознав всё, он сорвался и приехал сюда, чтобы объясниться с тобой. Ведь он знал, что ты постоянно смотришь музыкальный канал. Но ты передал ему, что не хочешь его видеть. Мальчик прекрасно понял причину твоего решения. И он решил доказать свою невиновность перед тобой. Он бросился к учителю и к тому самому исполнителю. Но те заявили, что Элиас-младший ошибается, что на концерте была исполнена совсем другая пьеса, которую сочинил ученик. Они показали Элиасу-младшему наброски и готовые ноты, оформленные и датированные по всем правилам. И вот тогда мальчик пришёл ко мне. Я обещал помочь ему, но на самом деле этот процесс заведомо проигрышный.
– Почему? – не сдержался Элиас, выдав своё внимание.
– Потому что предстоит доказать авторские права, найти подтверждение тому, что Элиас написал пьесу раньше. Но играл он её только учителю и своему однокласснику. И тебе, Элиас. Но твоё слово в суде принято не будет, даже если ты изволишь поступиться своим упрямством.
– Почему? – снова спросил старик.
– Потому что ты – родственник. То есть лицо заинтересованное. Нужны более веские доказательства. И я подозреваю, что они у тебя есть.
– Почему? – Элиас с удивлением услышал, что он в третий раз задаёт тот же самый вопрос.
– А вот почему, – Саркис остановился в ногах старика, – мальчик видел на нотах дату. Она свидетельствует, что пьеса была написана пять месяцев назад. Но я помню, как больше года назад ты просил меня закрыть в банковской ячейке папку с нотами. И я подозреваю, что это ноты той же пьесы, но написанные Элиасом-младшим.
– Вряд ли мальчик догадался поставить дату, – пробормотал старик.
– Неважно, поставил ли он дату на нотах, – проговорил Саркис. – Не мне тебе объяснять, что дата закладывания ячейки зафиксирована в документах банка. Ячейка с тех пор не открывалась. Но вскрыть её можно только с твоего разрешения. Так что, там те самые ноты?
– Да, – подтвердил старик.
– И я могу на суде ссылаться на тебя, как на владельца ячейки?
– Да, – повторил он. – Разумеется. Сделай всё, чтобы восстановить справедливость, – тихо закончил он.
– Вот теперь я узнаю своего старого друга Элиаса, – голос Саркиса смягчился, – и он мне нравится гораздо больше, чем этот брюзжащий и желчный старикашка, которым ты только что был.
– Старый сморчок! – воскликнул Элиас, тщетно пытаясь вернуть недавнюю злость. – Посмотри на себя, кто из нас старикашка!
Саркис рассмеялся, подошёл к старику и сжал его руку.
– Теперь я спокоен и за тебя, и за мальчишку, и за процесс. Ты хочешь, чтобы я передал что-нибудь нашему юному дарованию?
– Передай, что я люблю его, – едва слышно проговорил старик, – и держи меня в курсе.
– Не волнуйся, ты будешь знать всё первым, – на этом Саркис оставил старика.
Элиас полежал немного в тишине, потом вызвал Марту.
– Пожалуйста, попроси вернуть телевизор на место, – он виновато улыбнулся, – и не смей говорить, что я брюзжащий и желчный старикашка.
– Именно это я и хотела вам сказать! – парировала Марта и, довольная переменой в настроении пациента, побежала выполнять его просьбу.
Как и говорил Саркис, ноты, помещённые в банковскую ячейку, стали настолько веским аргументом в пользу Элиаса-младшего, что процесс был закончен буквально в несколько дней. Авторство пьесы было признано за мальчиком, и старик с удовлетворённой улыбкой слушал сообщения об этом по телевизору.
О завершении процесса он узнал практически сразу, Саркис и Эли, едва выйдя из зала суда, первым делом сообщили о результате Марте, а она рассказала эти радостные новости старику. Вскоре юрист и его подопечный примчались к нему и, пользуясь тем, что в разгар делового дня в доме никого не было, мальчик смог беспрепятственно повидаться с Элиасом. Марта принесла из кухни наскоро приготовленный поваром десерт, так что у них получился небольшой праздник по поводу восстановления справедливости.
Теперь всё встало на свои места, жизнь вошла в прежнюю колею. Но Элиасом всё чаще овладевали тяжёлые размышления. Все дни, пока шло расследование и слушание дела, старик предавался тягостным раздумьям. Был ли он вправе запрещать мальчику исполнять его собственное произведение? Если бы не его упрямство, если бы не его стариковский каприз, ничего бы этого сейчас не было. Не было бы нескольких месяцев обид и боли, не было бы нескончаемых бессонных ночей и жгучих слёз разочарования.
С другой стороны, после победы Эли на конкурсе старик был почти уверен, что музыка в самом деле сможет обеспечить будущее юному музыканту. Но эта неприятная история вернула его к действительности. Оказывается, этот мир – мир искусства и вдохновения – тоже таит в себе подводные камни, которые могут оказаться пострашнее тех, что попадались на пути его самого, опытного банкира. Он не занимался незаконными махинациями и тщательно следил за тем, чтобы дела банка велись строго официально. Репутация всегда была для Элиаса на первом месте. Он прекрасно понимал, что при хорошей репутации у банка всегда будет много клиентов, потому что люди могут доверить ему свои деньги только при условии безукоризненной честности. Так что те проблемы, с которыми ему приходилось сталкиваться, могли грозить ему лишь некоторыми финансовыми потерями, которые он умел быстро возместить, виртуозно распоряжаясь капиталами.
Но сфера искусства, как теперь понимал старик, может сыграть жестокую шутку. Ведь подобное разбирательство, закончившись не в пользу Эли, могло навсегда погубить его репутацию как музыканта, как композитора. Если бы не простая случайность, минутное желание, необъяснимый каприз старика, пожелавшего получить пьесу в осязаемом виде – в виде нот, так бы и случилось. Да, это Элиас запретил мальчику играть пьесу, но ведь талантливый подросток мог написать и другую, показать её кому-нибудь и потом просто отложить для доработки. А этот кто-то мог воспользоваться материалом и представить его как созданный им самим. И не будь таких вот подтверждений, как сохранение нот в банковской ячейке, сочинителю никогда не удастся доказать своё авторство, если он захочет это сделать. А проигранный процесс в таком вопросе – конец репутации. А конец репутации – это крах всей музыкальной карьеры.

XXII


Миновала весна, за окном снова шумел распустившийся сад, пели свои серенады соловьи, шмели и пчёлы вплетали в эти серенады свои басовые партии. Солнечный луч по утрам снова ласкал ладонь старика, заставляя его тихо улыбаться новому наступившему дню.
Этой весной Элиас принимал важные решения. Поразительные способности Бориса настолько радовали его, что он посоветовал Мартину привлечь мальчугана к простой работе в банке, чтобы он постигал банковское дело на практике.
– Я не говорю тебе, что надо ставить его на должность, но ему полезно окунуться в эту атмосферу, – сказал он сыну во время очередной утренней беседы. – Я могу до бесконечности рассказывать ему теорию, но теория – это лишь слова. Ему пора применить свои знания, поручи ему простые обязанности и проследи, как он будет с ними справляться.
– Он ребёнок, отец, – возразил Мартин, – банк – не место для детей.
– Пойми ты, упрямец, – рассердился Элиас, – у Бориса цепкая хватка и такие способности, что я поражаюсь тому, как легко он схватывает даже сложные вопросы. Ему нужна практика, потому что теория очень скоро может ему наскучить, и он начнёт искать другое применение своему уму.
– Ты хочешь сказать, что он может заняться финансовыми аферами в школе? – насторожился Мартин.
– Твой сын не настолько глуп, чтобы так рисковать, – усмехнулся Элиас. – Я вижу, ты знаешь его недостаточно хорошо, раз можешь допустить такую возможность. Нет, я имею в виду совсем другое. В его детской головке недетский ум, которому нужна пища. Когда ему окончательно наскучит теория финансов, он начнёт искать эту самую пищу в другой области. И кто может с уверенностью сказать, что он не увлечётся, например, биологией или минералогией? Так что найди для него дело в банке, и лучше, если ты найдёшь настоящее дело, а не предложишь ему стать мальчиком на побегушках. Курьер – это не для него.
– Хорошо, отец, я подумаю, – нехотя согласился Мартин, но слова старика пали на благодатную почву.
Не прошло и недели, как Борис примчался к старику с радостной вестью, что отец предложил ему попробовать поработать в одном из отделов банка. Конечно, теоретические занятия с ним в прежней форме пришлось прервать, так как теперь Борису не хватало на них времени. Зато эти занятия переросли в форму консультаций, теперь мальчик приходил к деду не на очередную лекцию, а приносил с собой целый список вопросов, которые возникали у него в процессе работы. Элиас был доволен, по крайней мере, будущее Бориса теперь было ясным.
Роза не внушала старику никаких опасений. Она была девочкой, получала хорошее образование и при условии удачного замужества её дальнейшая жизнь будет вполне устроена. Роза держалась с дедом слегка отчуждённо и не посвящала его в свои планы. Но, насколько Элиас смог узнать, исподволь выспрашивая Бориса и Мартина, она не стремилась ни к ведению бизнеса, ни к научной деятельности, ни к какому-либо творчеству. И Мартин, и Борис в один голос утверждали, что она думает только о нарядах и о мальчиках, так что Элиас надеялся, что девочка не доставит беспокойства ни ему, ни своему отцу.
Элиас-младший медленно, но уверенно становился всё более заметной фигурой в музыкальном мире. Старик обращал внимание, что имя мальчика всё чаще звучит с экрана телевизора. Он слышал, как известные композиторы и музыканты утверждали, что талантливого студента консерватории ждёт большое будущее.
После победы в очередном конкурсе Эли снова приехал домой и добился встречи с отцом. Старик так и не узнал, о чём они разговаривали, но с того дня Мартин не запрещал мальчику бывать в доме. Летом Эли уехал на гастроли с симфоническим оркестром, ему предстояло выступать на ведущих мировых сценах. Он безумно волновался и предупредил, что будет много репетировать, так что не сможет писать часто.
Несмотря на то, что Мартин пошёл на уступки Эли, позволив ему появляться в доме, в остальном, в том числе в вопросе лишения сына наследства, он оставался непреклонен. Непреклонен настолько, что во время визитов мальчика демонстративно уезжал, даже не пытаясь придумать какой-либо предлог.
Элиас не мог забыть недавнего судебного процесса и по-прежнему переживал о материальном благополучии мальчика. Попытка обсудить это с самим Эли не привела ни к чему. Старик пытался убедить его грамотно распорядиться своими гонорарами, чтобы у него начинал накапливаться собственный капитал, но тот ничего не хотел слушать. Он легко тратил деньги на инструменты, на занятия с учителями, на посещения концертов и прочие легкомысленные, с точки зрения старика, вещи.
Элиас всегда был уверен, что жизнь будет идти по заранее продуманному им плану. Конечно, несколько раз она жестоко подводила его, но с тех пор, как он был прикован к кровати, всё шло так, как он ожидал. Поэтому он, зная, что дети будут обеспечены по завещанию отца, не упомянул никого из них в собственном завещании. Больше того, весь свой капитал он разместил в своём же банке и попросил Саркиса оформить его как резервный, неприкосновенный фонд, который мог быть использован только в случае угрозы разорения банка. Саркис постарался на славу, и даже сам Элиас не мог распоряжаться этим фондом с иными целями.
Теперь старик целыми днями упорно искал, каким образом он сможет обеспечить материальное благополучие Эли, если у того возникнут проблемы. Старик раз за разом подводил к этой теме разговор с Мартином, то настойчиво, то обиняками, то требуя, то уговаривая, но всё было безрезультатно. Элиас приходил в отчаяние и не спал ночами, стоило ему хоть ненадолго задремать, как ему снился наполненный музыкантами зал суда, где судья, грозно размахивая смычком, изгонял Эли из мира музыки. Старик просыпался в холодном поту и уже не смыкал глаз до тех пор, пока дом не наполнялся привычными звуками начинающегося дня.
Навязчивая мысль изматывала и мучила его, но, как он ни старался, спасения от грядущей катастрофы не находилось. Однако старик не сдавался. Ни с кем не делясь своими печалями, он продолжал деятельную жизнь, насколько позволяло его состояние.
Борис теперь приходил к нему реже, но беседы с ним стали более продолжительными и деловыми. Мальчишка быстро вникал в работу, многие вопросы, на изучение которых другому понадобились бы недели и даже месяцы, Борис уяснял за один день. Он не только легко втягивался в порученные ему обязанности, но и находил способы упростить какие-то этапы работы, усовершенствовать расчёты, увеличить доходность и привлечь клиентов. Элиас порой приходил в замешательство от теорий, предложений и вопросов Бориса. Уже несколько раз во время бесед с мальчиком он просил пригласить Мартина, чтобы он тоже послушал идеи подростка. Некоторые из них Мартин взял на рассмотрение, пообещав подумать, как их можно применить на практике, – всё же знаний у юного банкира было ещё недостаточно, так что он не всегда мог правильно сформулировать свои мысли. Но опыт Элиаса и Мартина позволяли им уловить рациональное зерно в том, что предлагал мальчик. Сам же Борис, будучи достаточно сообразительным для того, чтобы заметить, что его способности превосходят ожидания отца и деда, ещё въедливее вникал во все тонкости работы фамильного банка.

XXIII


Между тем Роза увлеклась интерьерным дизайном и стала ходить после школьных занятий в дизайнерскую студию. Через некоторое время владелец студии предложил девочке работать на неполную ставку, не желая терять сотрудника, в котором обнаружил скрытый потенциал. Когда девочка объявила об этом домашним, Мартин пришёл в ярость. Он не желал, чтобы его дочь 'якшалась с худосочными мазилками и пачкунами'. Доведя Розу до слёз своими резкими эпитетами, он приказал ей сразу после школы приходить домой и не сметь покидать своей комнаты.
– Мартин, а ты не думал, что она последует примеру Элиаса-младшего? – спросил старик сына, когда тот, с плохо скрываемым бешенством, поведал ему о произошедшем конфликте.
– Она не посмеет! – отрезал Мартин.
– Я бы на твоём месте не был так уверен, – заметил Элиас, – от мальчика мы этого тоже не ожидали, но он посмел.
– В отличие от Элиаса-младшего, Роза не захочет терять своей доли наследства, – усмехнулся Мартин, – тем более, что она увеличилась за счёт этого... – он махнул рукой, не сумев подобрать нужное слово.
– Боже милостивый, – пробормотал старик, – Мартин... разве ты сам не понимаешь, что твои дети до сих пор не простили тебе изгнания Эли? Разве ты не видишь, что наша семья... твоя семья на грани развала? Ты не замечаешь, что Борис и Роза отдалились от нас?
– Они взрослеют.
– Дети осуждают нас за то, как мы поступили с Эли.
– Они не в праве судить нас! Кто они такие, чтобы оценивать мои поступки? – возмутился Мартин.
– Они просто твои дети, – веско проговорил Элиас, – и право оценивать твои поступки и решения, да и мои тоже, у них есть хотя бы потому, что они члены семьи. Причём повзрослевшие, ты сам это признал.
– Хоть Борис проблем не создаёт, – проворчал Мартин, – этот парень...
– Этот парень, – перебил его Элиас, – не задумываясь, уйдёт в другой банк, если ты выгонишь из дома и его сестру. А с его знаниями он легко найдёт себе место. И он, между прочим, это прекрасно понимает. И скажу тебе между нами – с его хваткой мальчик быстро пойдёт в гору и сколотит себе состояние ещё до того, как вступит в права наследования. Или ты считаешь наследство стопроцентной гарантией сохранения семьи?
– Отец, я считаю гарантией сохранения семьи чувство долга. И я воспитывал детей так, чтобы они понимали, что значит чувство долга перед своей семьёй.
– Похоже, ты не слишком в этом преуспел, – вздохнул старик. – Скажи мне, сын... Я уже задавал тебе этот вопрос, но ты не дал прямого ответа. Я хочу знать, пожалел ли ты хоть раз, что пошёл по тому пути, который определил тебе я? Хоть раз усомнился ты в правильности этого? Хоть раз хотел отказаться от карьеры банкира и стать медиком, ведь к этому лежала твоя душа?
– Я никогда не сожалею о принятых решениях, – закрылся Мартин.
– Прости, но я не верю этому, – возразил Элиас, – не поверил, когда ты сказал так в первый раз, не верю и сейчас. Ты человек, а человеку свойственно сомневаться.
– Я не уверен, что смог бы стать настолько же хорошим врачом, насколько хорошим стал банкиром, отец, – медленно проговорил Мартин. – Поэтому никогда особенно не сожалел о том, что не стал учиться медицине. Но есть кое-что, чего я не могу себе простить. Но это не относится к карьере.
Элиас молчал. Замолчал и Мартин. Старик слышал, как открылась и закрылась дверь. Он уже подумал, что сын вышел из комнаты, но тут же медленные шаги проследовали от двери к окну.
– Я никогда никому не говорил об этом, – голос Мартина прозвучал глухо, словно ему было трудно говорить. – Никогда не говорил... Но это лежит на мне как камень. Инга... Я виноват в её смерти, отец.
Элиас почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Он судорожно сжал одеяло здоровой рукой и стиснул зубы, чтобы не закричать. Мартин молчал. Наверное, он смотрел в окно, а не на отца, иначе он должен был заметить, как изменилось лицо старика. Догадавшись об этом, Элиас постарался успокоиться и несколько раз глубоко вздохнул. Сердце застучало ровнее, напряжённые мышцы расслабились.
– Она была так похожа на мать, – таким же глухим голосом после долгого молчания продолжил Мартин, – я знаю, ты тоже это заметил. И мне казалось, что я буду с ней счастлив так же, как ты был счастлив с матерью. Почти в то же время у меня появилась новая секретарша, Анита. Я уже сейчас не помню, как у нас завязались отношения. Когда дошло до близости, я велел ей уволиться, боялся, что в офисе заметят что-нибудь... Однако мы не расстались. Но я уже принял решение жениться на Инге, а менять решения не в моих правилах. Если бы я тогда признался ей, что люблю другую, и отменил свадьбу, она могла бы жить. А так... Я женился на Инге, постоянно изменял ей с Анитой, а овдовев, женился на ней... Помню, я удивился тому, что ты так спокойно отнёсся к тому, что моей второй женой стала секретарша... Почему?
– У меня никогда не было сословных предрассудков, – растерянно пробормотал Элиас. – Ты мог бы жениться на проститутке из борделя, но я и тогда не сказал бы тебе ни слова... А Инга... – ему с трудом удалось выговорить это имя, – она умерла, потому что не смогла оправиться после родов. Это случилось бы в любом случае, если бы только она не передумала иметь детей.
– Я не хотел иметь детей от Инги, – почти шёпотом произнёс Мартин, – и мне долго удавалось избежать этого... Но, видимо, в какой-то момент...
Элиас едва не задохнулся, выслушав это признание. Он слышал, как дыхание со свистом вырывается у него из груди, а сердце так и норовит выскочить наружу. Услышал это и Мартин.
– Отец, тебе плохо? – кинулся он к кровати. – Я позову Марту.
После того, как сиделка сделала Элиасу успокоительный укол, ему стало легче. Взволнованный Мартин сидел у него в ногах, не решаясь уйти, пока старик не уснёт. Но нервы Элиаса были настолько взвинчены, что лекарство лишь немного успокоило его, но не принесло спасительного сна. Однако старик хотел побыть один, поэтому он прикрыл веками незрячие глаза и постарался дышать ровно. Через четверть часа Мартин решился покинуть комнату вместе с Мартой.
Элиас тут же открыл глаза. Ненавистная память снова вернула его назад, и её картины подробно раскрывали перед ним прошлое.

XXIV


Мартин часто предлагал Инге съездить куда-нибудь развеяться, не сидеть постоянно дома. Но она наотрез отказывалась, утверждая, что ей вовсе не скучно дома, что у неё много дел.
Элиас замечал, что Инга становится всё печальнее, она похудела и стала почти прозрачной. Он всерьёз заволновался о её здоровье и заставил сходить к врачу. Обследование ничего не показало, врачи порекомендовали просто сменить обстановку и следить за питанием. Элиас убедил Мартина взять отпуск хотя бы на неделю и поехать с женой в горы или на море. Тот согласился, но поездка сорвалась из-за проблем в одном из филиалов. Элиас настаивал, что он сможет разобраться сам, но именно этот филиал был очень важен для Мартина – он был первым, созданным им самостоятельно, без помощи и поддержки отца. Мартин заявил, что поездку можно и перенести, а дела не терпят отлагательств.
Элиас разозлился и после отъезда сына покидал в чемодан платья Инги, швырнул туда же смену рубашек для себя, схватил невестку за руку и повёз на море.
Вместо одной недели они провели на побережье почти месяц. Элиас снял в стоявшем на отшибе отеле два небольших уютных номера, расположенных напротив друг друга. Первые дни по утрам он заставал Ингу уже одетой, с непроходящей печалью на лице. Но к началу второй недели она стала просыпаться позже, на щеках появился румянец, заблестели весёлым озорством глаза. С утра до вечера Элиас не оставлял её в одиночестве и не позволял предаваться грустным мыслям. Они объездили все окрестности, купались в море, поднимались на невысокие прибрежные скалы, спускались в пещеры, построенные местными жителями в незапамятные времена. Инга расцвела и снова стала до боли напоминать Элиасу Регину.
Когда пришло время возвращаться домой, Инга вдруг снова загрустила. Последний вечер перед отъездом они провели в парке с аттракционами, катались на каруселях и горках, ели мороженое и сахарную вату, а потом допоздна засиделись в крошечном ресторанчике, который располагался так близко к морю, что особенно буйные волны порой швыряли свои мелкие брызги на открытую веранду. Элиас и Инга специально уселись за один из столиков на веранде – после жаркого дня прохладные солёные брызги приятно освежали. Элиас изо всех сил старался развеселить Ингу, и постепенно ему удалось вывести из её печальной задумчивости. В отель они возвращались, держась за руки и то и дело заливались беззаботным смехом. Со стороны они казались парочкой влюблённых, и только седеющая шевелюра Элиаса заставляла усомниться в определении отношений между этими двумя людьми.
Наутро Элиас с удивлением обнаружил себя не просто в номере Инги, но в её постели. Она сама, уютно свернувшись клубочком, по-детски посапывала рядом с ним. Он в ужасе подхватил одежду и пулей вылетел в коридор. Захлопнув дверь своего номера, он прислонился к ней спиной и бессильно опустил руки. Брюки и рубашка упали на пол, но он этого даже не заметил. Произошедшее приводило его в отчаяние, он снова и снова прокручивал в памяти события вчерашнего дня, и со стыдом вспоминал, как остановился с Ингой перед её номером, не решаясь выпустить из своей руки её тонкие пальцы. Как она открыто смотрела на него снизу вверх, как дрогнули её приоткрытые губы, когда она проговорила традиционное 'спокойной ночи'. И как он наклонился к этим губам, робко прикоснувшись к ним, как её рука обвилась вокруг его шеи, и как невинный родительский поцелуй перерос в поцелуй страсти. Элиас уже не мог вспомнить, увлекла ли Инга его в номер, или он сам вошёл вслед за ней, но воспоминания о том, что произошло во мраке это грешной ночи, заставляли его сгорать от стыда.
Он не позвал Ингу на завтрак, он вообще не заметил, что подошло время завтрака. Окаменев лицом, он сидел на краю кровати, найдя в себе силы только на то, чтобы натянуть на себя одежду. Инга сама заглянула в его номер и поинтересовалась, идёт ли он завтракать. Он вздрогнул, услышав её голос, неловко поднялся и покачнулся.
– Вам нехорошо? – Инга подбежала к нему и заботливо взяла за руку. – Вам надо выпить кофе, он вас взбодрит.
Элиас внимательно посмотрел ей в глаза. Она выглядела свежей и счастливой, и в её глазах, в лице, в движениях не было даже намёка на то, что между ними произошло нечто непоправимое. Элиас чувствовал себя последним подлецом и решил, что надо выяснить всё прямо сейчас.
– Инга... – начал он, услышав, как неприятно охрип его голос.
Но она не дала ему продолжить, прижав вздрагивающие пальцы к его губам.
– Тихо, – прошептала она, – ничего не было, вам просто приснилось.
Их взгляды встретились, и несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Потом вышли из номера и отправились на завтрак с такой же непринуждённостью, с какой делали это во все предыдущие дни. Элиас пытался вернуться к этой теме и в отеле, и в самолёте и уже после приезда домой, но Инга каждый раз нежно улыбалась и отвечала неизменной фразой:
– Ничего не было, вам просто приснилось.
В конце концов Элиас позволил себе поверить, что и в самом деле ничего не было. Просто после насыщенного дня он устал настолько, что уснул в номере Инги. И больше ничего.
Когда Элиас с Ингой вернулись домой, они узнали, что Мартин ещё не возвращался из своей поездки. Элиас связался с ним по телефону. Мартин объяснил, что оставленный им управляющий филиала оказался ловким мошенником, так что справиться с созданными им проблемами будет не так просто. Мартин винил себя в излишнем доверии и зарекался впредь назначать на такие должности людей только после самых тщательных проверок. Элиас не стал упрекать сына в совершённой ошибке, понимая, что тот и сам себя достаточно осуждает.
Мартин вернулся домой только через месяц. Инга встретила его на пороге с распростёртыми объятиями, окружила заботами и ни на минуту не отходила от него. Элиас, глядя на то, как радостно она щебетала с мужем, даже ощутил неприятный укол ревности. Но блестящие от радости глаза невестки заставили его окончательно убедить себя в том, что в ту ночь действительно ничего не произошло.
Прошёл ещё месяц, и на его исходе Мартин и Инга сообщили Элиасу, что скоро он станет дедом. После этого известия Элиас окончательно успокоился, и жизнь вошла в привычную колею. Мартин и Элиас снова пропадали на работе, а Инга сидела дома, готовя приданое для малыша.
Но вторая половина беременности внесла свои коррективы в сложившийся порядок. Состояние Инги ухудшалось изо дня в день, так что в конце концов обеспокоенный врач настоял на госпитализации.
Три месяца Инга провела в больничной палате под постоянным наблюдением. Краткие периоды улучшения сменялись ещё большим ухудшением, она слабела и всё реже поднималась из постели.
Роды прошли настолько тяжело, что врач предупредил Мартина и Элиаса, чтобы они были готовы к самому худшему. Услышав это, Мартин побледнел и помчался к Инге в палату. Элиас заглянул в отделение для новорожденных, посмотрел на пухлощёкого карапуза в прозрачной кроватке и поехал домой. Мартин вернулся утром и сказал отцу, что Инга очень просила его заехать к ней.
Элиас зашёл в палату на ватных ногах. Инга с разметавшимися по подушке волосами выглядела совсем маленькой девочкой. Элиас хотел сесть на стул возле кровати, но она слабо похлопала рукой по одеялу.
– Сядьте здесь, – тихо проговорила она, – я хочу, чтобы вы были поближе.
Он сел на кровать, сжав повлажневшие ладони, не зная, что сказать. В его памяти металась картина смерти Регины, и он никак не мог взять себя в руки.
– Элиас, я не хотела говорить вам, – сказала Инга, – но я не думала, что всё повернётся именно так. Я думала, что буду растить своего сына, а потом, когда он станет большой, скажу ему правду, может быть... Но теперь я знаю, что не смогу его растить, не смогу...
Элиас хотел возразить ей, сказать одну из тех глупых дежурных фраз, которые произносят, когда хотят успокоить умирающего. Произносят машинально, почти бездумно, понимая, что это только ничего не значащие слова, и они не принесут утешения ни тому, кто их произносит, ни тому, кому они предназначены. Инга с неожиданной для её состояния силой сжала руку Элиаса.
– Только не говорите всю эту ерунду про то, что я поправлюсь и буду жить долго и счастливо. Я знаю, что мне осталось несколько дней или даже часов. Жизнь уже покидает меня, и я вижу впереди тех, кто ждёт меня там, чтобы проводить в иной мир... – Инга устремила вспыхнувший взгляд в окно, и Элиас невольно посмотрел туда же, словно ожидая увидеть тех, кто ждёт её там. – Я хочу, чтобы моего сына звали в честь его отца, – твёрдо проговорила Инга, собравшись с силами. – Я хочу, чтобы его звали Элиасом.
У Элиаса потемнело в глазах.
– Инга, девочка, – возразил он, – но твоего мужа зовут Мартин...
– Я знаю, как зовут моего мужа, но отец моего сына не он, а вы, – Инга мягко улыбнулась, нежно глядя на него, – та ночь в отеле, вы же не забыли? Мартин считает малыша своим ребёнком, пусть так и будет. Я прошу вас сохранить правду в тайне, Элиас. Если бы я не должна была уйти, вы тоже не узнали бы ничего, но я не могу умереть с таким грузом. Прошу вас, позаботьтесь о мальчике, я не уверена, что Мартин сможет быть хорошим отцом. Пусть у Элиаса будете вы, и пусть он считает вас своим дедушкой, но вы станете для него настоящим отцом. Только обещайте мне, что никто не узнает от вас этой тайны.
– Обещаю, – пробормотал Элиас, тщетно пытаясь унять дрожь во всём теле.
– Нет, я не верю, – заволновалась Инга, – поклянитесь мне в этом!
– Я клянусь, милая, – Элиас наконец взял себя в руки. – Эта тайна умрёт вместе со мной.
Он наклонился и поцеловал её в лоб. Инга улыбнулась.
– Спасибо, – она успокоенно закрыла глаза.
Элиас медленно вышел из палаты и неуверенно направился к малышу. Он спокойно спал, сжав крошечные кулачки и капризно сморщив нос. Элиас долго смотрел на него, потом резко развернулся и поехал в банк.
Вечером он навестил Ингу и испугался, увидев её. Залитое слезами осунувшееся лицо в обрамлении спутанных волос казалось бумажным, тонкие руки, протянутые к нему навстречу, не выдержали собственной тяжести и бессильно упали на одеяло. На негнущихся ногах Элиас подошёл к кровати и лишь по едва уловимым движениям бескровных губ догадался, что Инга что-то говорит. Он наклонился к её лицу и услышал не шёпот, только дыхание:
– Обними меня, мне страшно быть одной...
Элиас порывисто обхватил невесомое хрупкое тело, прижал к себя, неумело шепча слова утешения. Инга тихо всхлипнула, и её голова запрокинулась назад. Элиас осторожно уложил её на постель, постоял немного, прижимая руки к горлу, пытаясь заставить себя дышать ровно, и нажал кнопку вызова персонала.
– Скажите врачу, что пациентка скончалась, - сурово приказал он прибежавшей медсестре и вышел из палаты.
Пока он шёл по коридору, каждый шаг отзывался в душе мучительной болью: 'Инга... умерла... Регина... умерла... Инга... умерла... Регина... умерла...'
Мартин принял смерть жены очень сдержанно. Лишь скорбно опустившиеся уголки выдавали его внутреннее напряжение. Пару недель после похорон он ещё оставался дома и почти не выходил из детской. Потом стал заходить к сыну реже, а вскоре попросил отца дать ему возможность уехать на пару месяцев.
– Я не могу прийти в себя, – объяснил он, – всё здесь напоминает о ней. Мне нужно успокоиться и взять себя в руки.
– Не знал, что Инга была тебе так дорога, – жестоко заметил Элиас, недвусмысленно намекая на то, что ему известно про любовную связь сына на стороне.
– Мне надо уехать, – хмуро повторил Мартин.
– У тебя сын, – напомнил Элиас.
– Я знаю! – вспылил Мартин. – Я знаю, что у меня сын! Но в таком состоянии я ничего ему не дам! К тому же, сейчас это просто комок плоти, он не различает, кто находится рядом с ним – я, ты или няня.
Элиас похолодел, узнавая в сыне самого себя в такой же ситуации. И понял, что никакие доводы не смогут заставить его передумать. Элиас перепроверил дела, поднял документы по всем филиалам и выбрал наиболее проблемный из них.
– Трёх месяцев тебе хватит для того, чтобы разобраться с делами и с самим собой, – напутственно проводил сына Элиас. – Но дольше не задерживайся, не повторяй моих ошибок. Ты нужен ребёнку, у него должен быть хороший отец... Лучший, чем был у тебя, – тихо добавил он.
– Ты не был плохим отцом, – возразил Мартин, – я никогда не хотел другого.
С этими словами он вышел из кабинета, чтобы вернуться через три месяца – Мартин всегда отличался пунктуальностью. Вечером Элиас зашёл в детскую и взял на руки спящего младенца:
– Ну здравствуй, сын, – прошептал он и поцеловал ребёнка в круглый влажный лобик, – теперь у меня два сына, но знаю об этом только я... И ты этого не узнаешь, малыш.

XXV


Летнее утро ворвалось в комнату весёлым шумным ветром и шумом листвы. Ночью прошёл небольшой дождь, и в комнате было свежо, пахло мокрой травой и цветами. Элиас встретил этот день с улыбкой. Он не спал почти до рассвета и забылся сном лишь на час-два перед рассветом. И всё же он был в самом прекрасном расположении духа. Он знал, как обеспечить будущее Эли.
Ночью, слушая шепоток несильного дождика, старик вспомнил одно давнее событие. Ему припомнилось, как он встретился с Региной после своего первого рабочего дня в банке.
– Ты станешь президентом этого банка! – заявила Регина со счастливой улыбкой.
– Какие у тебя большие планы относительно меня, – рассмеялся Элиас.
– Станешь-станешь, не спорь со мной никогда, слышишь? – она погрозила ему пальцем. – Я это точно знаю! И вот я что сделаю, чтобы ты убедился. Я завтра же сделаю вклад в твой будущий банк. Но снять деньги смогут только наши дети в том случае, если ты станешь его президентом!
– А если у нас не будет детей или я всё же не стану президентом?
– Тогда деньги останутся в банке, – заявила Регина, – и в назначенный срок пойдут на его развитие!
– Тебе не кажется, что это глупо? – нахмурился Элиас. – С деньгами нельзя обращаться так легкомысленно. Особенно в то время, когда их не так много.
– Ты убедишься, что я вовсе не легкомысленная, – улыбнулась Регина, – со временем ты в этом убедишься.
И она в самом деле на следующий же день отправилась в банк и сделала вклад. Сумма была небольшой, но за прошедшие годы она должна была значительно увеличиться, так что сегодня на счёте должен быть весьма приличный капитал. Регина как в воду глядела. Прошло время, и Элиас стал правой рукой владельца банка. Как раз в тот период в стране происходили финансовые потрясения, и банк оказался на грани разорения. Элиас разработал довольно рискованную стратегию, которая в случае успеха могла обеспечить банку твёрдое положение, но в случае ошибки привела бы к краху. Но он был так уверен в том, что предусмотрел все риски, что владелец банка согласился взять её на вооружение, и Элиас оказался прав. Банк не только выдержал все экономические бури, но и занял ведущее положение среди конкурентов. После этого президент вызвал Элиаса к себе и объявил ему, что желает уйти на покой, а банк передаёт в полное распоряжение Элиаса. 'Я знаю, что твой Мартин намерен работать в этом банке, – сказал он, не поднимаясь из своего кожаного кресла, – у меня же детей нет. Моя семья – это работа, банк. Ты мне как сын, Элиас, и я хочу, чтобы ты принял его у меня. Пока я жив, банк будет принадлежать мне, а ты займёшь моё место. После моей смерти, он станет твоим. Не возражай, я всё обдумал! В названии банка нужно изменить всего одну букву, чтобы он стал носить твоё имя, и пусть он станет твоим семейным делом, а твои внуки станут его продолжателями'. Условие выполнено – Элиас стал президентом, так что деньги можно снять или перевести на имя мальчика. И сделать это можно уже сегодня, не откладывая дела в долгий ящик.
Элиас с нетерпением дожидался визита Саркиса, он как раз обещал зайти после полудня. Старик поминутно спрашивал у Марты время, и утро казалось ему бесконечно долгим. Саркис явился только во втором часу дня и очень удивился, выслушав строгий выговор за опоздание.
– Но мы не назначали время, – заметил он в своё оправдание, – я обещал зайти после полудня, а не в полдень.
– Ладно, – сварливо перебил его Элиас, – мне просто очень нужна твоя помощь.
Он рассказал ему о вкладе Регины.
– Я хочу, чтобы ты выяснил, какая сумма на этом счёте на данный момент. А затем нужно решить, что лучше – снять все деньги или просто перевести их на имя Элиаса-младшего.
– Если деньги пролежали больше тридцати лет, то мальчик может стать очень состоятельным человеком, – усмехнулся Саркис. – Но при его взглядах он быстро спустит своё состояние на инструменты и на занятия со своими великими учителями.
– Поэтому я и хочу посоветоваться с тобой, как лучше поступить с этим вкладом. Но сначала я хочу знать сумму.
Саркис пообещал выяснить всё как можно быстрее и удалился. Элиас нащупал пульт и включил телевизор, который не работал во время встречи. Тут же комната наполнилась музыкой, но концерт быстро закончился, и началась встреча с какими-то музыкантами. Элиас задремал, а когда проснулся, то его тут же взбудоражили слова, несущиеся из телевизора.
Голоса, ведущие беседу с экрана, показались старику колючими и злыми, потому они обсуждали не кого иного, как Эли. Речь шла всё о той же злополучной пьесе, из-за которой состоялся выигранный Саркисом и мальчиком суд. На этот раз чей-то резкий голос пытался убедить зрителей, что судебное расследование проходило с нарушениями, что решение судьи было принято под нажимом влиятельных родственников истца. Невидимый Элиасу обвинитель задавался вопросом, почему юный музыкант столько времени не играл столь талантливо написанное произведение, ведь оно могло обеспечить ему стремительный взлёт на музыкальном поприще. Не означает ли это, что на самом деле авторство принадлежит вовсе не ему? Ведущий программы напомнил, что ответчики признали попытку плагиата. 'Что им оставалось делать? – фыркнул обвинитель. – Когда в дело вмешиваются большие деньги, музы замолкают. Всем известно, что этот вундеркинд – внук главы крупнейшего банка в городе. Неужели вы думаете, что дед позволил бы суду принять другое решение?'
Элиаса охватила тоскливое ощущение надвигающейся беды. На смену счастливому удовлетворению пришла гнетущая тревога, и Элиас нетерпеливо поворачивал голову к двери на каждый шорох.
Саркис пришёл только на следующий день. Элиас не позволил ему говорить о деньгах, сначала он хотел выяснить, насколько серьёзными последствиями может обернуться вчерашняя передача.
– Небольшим скандалом, в котором будут полоскать имя Элиаса-младшего, – ответил юрист. – Ничего серьёзного не случится. Нравы мира искусства таковы, что мальчик только выиграет от этого скандала. О нём будут говорить, его будут слушать, так что его известность возрастёт ещё больше. Что касается авторства, то оно доказано не только тем, что ноты хранились с определённой даты в банковской ячейке. То, что их написал именно Элиас, подтвердила графологическая экспертиза. Специальный анализ позволил определить примерный промежуток времени, когда нотные знаки были нанесены на бумагу. С этой стороны ничего плохого не будет. А вот тот, кто выдвинул подобное обвинение, очень рискует, ибо он попытался кинуть подозрение на беспристрастность судьи, ведущего процесс. А вёл процесс не тот человек, которого можно подкупить. И не тот, которого можно вот так просто обвинить в непорядочности. Помяни моё слово, Элиас, через недельку-другую этот дерзец сам предстанет перед судом.
– Ты уверен? – с сомнением уточнил старик.
– Абсолютно, – твёрдо подтвердил юрист. – Но вот со счётом есть проблема, Элиас. Сумма на нём действительно за эти годы накопилась очень и очень приличная. Она вполне позволила бы Элиасу-младшему безбедно жить долгие годы, правда, без лишнего шика.
– Позволила – бы? – переспросил старик. – Почему 'бы'? Разве он не может быть преемником этого вклада?
– В этом и проблема. Преемниками могут стать только твои дети, а не внуки. А зная Мартина, я очень сомневаюсь, что он согласится распорядиться этими деньгами в пользу своего опального сына.
Элиас сжал одеяло. Саркис ждал. Старик долго молчал, не решаясь рассказать другу о хранимой им тайне. Он лежал с закрытыми глазами и пытался мысленно поговорить с Ингой, чтобы понять, позволяет ли она ему открыться Саркису. Прошло минут десять, и Саркис уже думал, что его собеседник уснул. Наконец старик медленно произнёс:
– Эли – мой сын.
– Он твой внук, – ответил Саркис. – Он сын твоего сына, и считается внуком.
– Он мой сын, – повторил Элиас. – Открой комод, правый ящик.
Саркис задумчиво посмотрел на больного и внутренне содрогнулся, решив, что у того помутился рассудок. Тем не менее он уступил просьбе старика и выдвинул широкий ящик дубового комода.
– Открой его полностью, – Элиас внимательно прислушивался к действиям юриста. – На задней стенке канцелярская кнопка, видишь?
– Да.
– Нажми на неё.
– Боже милостивый! – воскликнул Саркис. – Да у тебя там тайник!
– Тетрадь в жёлтой обложке, – тихо сказал старик.
– Ты меня удивляешь! Тетрадь с котятами на обложке! – Саркис не удержался от улыбки. – Неужели это твоё?
– Нет... Это дневник... Инги.
– Матери Элиаса-младшего?
– Да... открой его там, где загнута страница.
Саркис открыл дневник и углубился в чтение. Элиас чутко слушал шорох переворачиваемых страниц.
– Теперь ты всё знаешь, – сказал он, когда в комнате наступила тишина.
Саркис сел на кровать и положил ладонь на руку друга. Элиас сжал губы и лежал молча. Молчал и юрист.
– Это веское доказательство... – нарушил молчание Саркис. – С этим документом можно претендовать на то, чтобы Элиас-младший вступил в права...
– Нет, – перебил его старик, – нет! Я обещал Инге, что никто не узнает от меня, что он мой сын. Я не могу нарушить обещание.
– Но тогда ничего не сделать, Элиас, – возразил Саркис. – Ведь даже экспертиза ДНК в твоём случае не может быть стопроцентной гарантией...
– Послушай, ты же юрист, ты знаешь законы как никто из моих друзей, – сказал Элиас, – неужели нет возможности провести оформление таким образом, чтобы информация эта осталась конфиденциальной?
– Нет, прости...
– Ты уверен?
– Абсолютно. Я очень внимательно прочитал условия – либо твои дети, либо развитие банка.
– Но перевести вклад в статус фонда...
– Элиас, ты банкир, ты лучше меня знаешь, что ничего подобного с этим сделать нельзя. Я понимаю, что ты не вникал в условия, которые сформулировала Регина, оформляя свой вклад.
– Я тогда не отнёсся к этому серьёзно, мы были так молоды... Непростительное легкомыслие, – простонал старик. – Мне придётся нарушить обещание...
– Послушай меня, – мягко потребовал юрист. – Прежде, чем дать ход этой информации, подумай, как она отразится на твоей семье. Элиас-младший всю жизнь считал тебя своим дедом, только вообрази себе, что он должен будет почувствовать, узнав, что ты лгал ему всю жизнь. Между мальчиком и Мартином только-только начали восстанавливаться отношения. Неужели ты думаешь, что известие о том, что Инга изменила мужу с его собственным отцом, пойдёт им на пользу? Ведь Мартин может возненавидеть не только тебя, но и Элиаса-младшего, он же плод измены.
– Но он брат Мартина...
– Элиас, для Мартина он сын, а если я дам ход этому дневнику...
– Но я не могу оставить ребёнка без средств к существованию.
– Друг мой, – Саркис сжал руку больного. – Послушай меня внимательно. Деньги – не самое главное в этой жизни. Сейчас мальчик относится к своим доходам легкомысленно, но он уже задумывается о будущем. Он ищет агента, который смог бы вести его дела, ведь у мальчишки уже сейчас достаточно приглашений на гастроли, его ждут в оркестрах, для него открыты сцены концертных залов по всей стране. А он хочет только играть и писать свою музыку. Я найду для него такого человека, который проследит за тем, чтобы он разумно тратил свои гонорары.
– Но Саркис...
– Поверь мне, это будет лучше всего. Некоторым тайнам лучше оставаться тайнами, Элиас. Подумай как следует. Если ты посчитаешь нужным, я займусь оформлением вклада на имя твоего младшего сына. Но я не уверен, что он захочет принять эти деньги. Зная его, я боюсь даже предположить, как отразится на нём знание правды о его появлении на свет. Подумай, Элиас. В конце концов, ты начинал с нуля, а в результате стал одним из влиятельнейших людей в городе. А Элиас-младший уже сейчас известный композитор и музыкант. Не губи его жизнь. С безденежьем он справится, в крайнем случае, я смогу поддержать его. Но это... Это может сломать его.
Саркис ушёл. Элиас остался в одиночестве. Слова друга повергли его в пропасть сомнений. Он не ожидал, что в его собственном банке вклад его собственной жены может оказаться недосягаем для его собственного сына. Но правота Саркиса была очевидна, и старик вынужден был согласиться с ним. Он уже нарушил данное Инге обещание, и теперь его мучило чувство вины перед ней. Пожалуй, было лучше изменить клятве сразу после её смерти. Сразу объявить всем о том, кем является осиротевший малыш. Мартин всё равно не стал для него хорошим отцом. Впрочем, как и сам Элиас не стал хорошим отцом для него. А как мог Мартин правильно принять своё отцовство, если не видел достойного примера? Он вёл себя так, как Элиас, и считал, что это правильно. Поэтому и Роза с Борисом не были близки с отцом. Но у них была мать.
И снова Элиас встретил рассвет без сна. Но на этот раз на его душе было темно, и тёплый солнечный луч, прыгнувший на ладонь, не смог развеять и прогнать сумрачных мыслей. Старик ещё не принял окончательного решения, но уже понимал, что не посмеет нарушить покоя обоих своих сыновей. Не посмеет объявить во всеуслышание о неверности Инги. Пусть память о ней останется чистой. Она не была счастлива с Мартином, не хватало ещё теперь делать нечастной её душу.
К моменту визита Саркиса Элиас уже был готов к разговору. Он не занял много времени. Старик объявил, что согласен с мнением юриста, и попросил его найти лучшего агента для мальчика из всех существующих. Саркис признался, что и он провёл эту ночь без сна.
– Когда ты заявил, что переводишь своё состояние в банк и не оставляешь себе шанса изменить решение, я сразу сказал тебе, что это огромная ошибка, – сказал он, – но ты мне не поверил. Я не буду упрекать тебя в недальновидности, хотя я до сих пор не понимаю твоих мотивов. На твоём месте... Впрочем, это уже неважно. Я знаю, что твой мальчишка при всех своих достоинствах за последнее время приобрёл крупный недостаток – чрезмерную гордость и щепетильность во всём, что касается денег. После суда я много общался с ним. Маленький упрямец заявил, что даже если его отец передумает лишать его наследства он сам от него откажется. Он намерен доказать ему и, между прочим, тебе тоже, что проживёт своим умом. Поэтому я много думал этой ночью. Жизнь непредсказуема и может поставить подножку в самый неподходящий момент. Может случиться, что произойдёт нечто... Не знаю, что именно, мир искусства не слишком мне близок, но всё может быть. В конце концов, с возрастом Элиаса-младшего может постигнуть творческий кризис... Я выделяю часть своего состояния для него.
– Ты не должен... – возразил Элиас.
– Помолчи, – перебил его Саркис. – Я выделяю часть своего состояния для Элиаса-младшего. Я знаю, что он не примет этих денег от меня. Поэтому я проведу их как благотворительность. Это будет грант, который будет предназначен Элиасу-младшему в случае финансовых затруднений. А отслеживанием состояния финансов мальчишки займётся моя контора. Так что даже если нашего вундеркинда постигнет крах после моей смерти, грант будет незамедлительно переведён на его имя.
– Спасибо тебе, Саркис, – прошептал Элиас. – Дай мне руку, – и, когда юрист выполнил его просьбу, сжал протянутую ладонь с такой силой, на какую только был способен.

XXVI


Отныне каждый новый день приносил старому Элиасу только радость. Нет, он по-прежнему беспокоился о своей семье – о своих сыновьях и внуках. Он по-прежнему переживал за развитие банка. Но это было обычное беспокойство, какое испытывает каждый ответственный человек, имеющий родных и владеющий бизнесом. Он мысленно заглядывал в будущее и с удовлетворением убеждался, что там, впереди, нет ничего, что могло бы поколебать устоявшееся благополучие.
Как и говорил Саркис, отношения между Мартином и Эли в самом деле улучшались. Мальчик старался хотя бы раз в неделю приезжать домой повидаться с дедом, и Мартин уже не стремился к этому времени уехать по выдуманному предлогу. Их встречи из раза в раз становились всё теплее, разговоры длиннее, а расставания тяжелее.
Перед Рождеством Мартин целый вечер провёл в комнате отца. Они пили медовый чай и говорили о будущем детей.
– Я хочу, чтобы Элиас-младший вернулся домой, – сказал Мартин. – Как ты считаешь, отец, как он к этому отнесётся?
– Не знаю, сын, – вздохнул старик, – я был бы счастлив, если бы вся семья снова жила под одной крышей. Но он уже столько времени провёл далеко от нас, у него сложилась своя жизнь, появились свои привычки. Он очень изменился, и я уже не могу предугадать, захочет ли он вернуться.
– Отец, я много думал об Эли. Я был очень неправ, когда так поступил с ним. И я снова изменил завещание, он получит свою долю... Теперь мне бы очень хотелось, чтобы он был дома. Но я, как и ты, не уверен, что мой сын согласится вернуться.
– Твой сын вырос настоящим мужчиной, – улыбнулся Элиас, – он примет правильное решение. Только не торопи его, не вынуждай уступать твоей воле. Пусть это будет его решение.
– Хорошо, отец, я просто скажу ему, что его комната осталась такой, как он её оставил.
Борис уже стал настоящим профессионалом. Только возраст не позволял ему занять достойную его знаниям должность. Элиас приглашал его на совещания, которые еженедельно проводил с управляющими, и прислушивался к мнению юного банкира. Борис умел высказываться кратко и по существу, даже слишком сухо для подростка. Однако он не спешил говорить во время самих совещаний, и лишь прислушивался к докладам управляющих, позволяя себе вставить слово только в тех случаях, когда Элиас или кто-то из присутствующих обращались непосредственно к нему. Такое поведение играло на руку Борису, управляющие, поначалу недовольные тем, что подросток является на совещания, постепенно убедились в том, что уровень компетенции мальчика по некоторым вопросам если не превосходит их собственный, то, по крайней мере, не уступает ему. Иногда Элиас с трудом сдерживался, чтобы не указать на Бориса, как на образец для подражания, и лишь внутренне гордился им.
Роза закончила школьный курс и поступила на работу в дизайнерское ателье, попутно посещая занятия по профессиональному развитию. Когда Мартин согласился с её выбором, она не поверила своим ушам. Тот разговор проходил в комнате Элиаса, хотя с тех пор, как её старший брат ушёл из дома, она редко заходила сюда. И теперь девочка была уверена, что дед примет сторону отца. Поэтому она решила поговорить с ними обоими сразу, с первых слов приняв воинственный тон. Однако реакция отца огорошила её и привела в смущение.
– Ты не запрещаешь мне стать дизайнером? – недоверчиво спросила она.
– Нет, почему я должен запрещать? – усмехнулся Мартин.
– Но ты был против, когда я начинала...
– Это было давно, у меня было время подумать, – сказал Мартин. – А вообще... Скажи спасибо деду, Роза, это он смог заставить меня пересмотреть своё решение, – он поцеловал дочь и вышел.
– Дед, это правда? – она неуверенно подошла к кровати. – Это ты убедил отца?
– Не совсем, – улыбнулся Элиас, – я только попросил его подумать. Милая, я просто не хочу терять своих внуков. Твой брат заставил меня понять кое-что... И вы вправе выбрать свой жизненный путь сами. Если в тебе спит талантливый дизайнер, пусть он проснётся, как проснулся музыкант в Эли.
– Я тебя обожаю! – Роза обхватила ладошками лицо старика и расцеловала его. – Я думала, ты как отец... Я так злилась на тебя из-за Эли ...
– Я тоже злился, – признался старик.
– Дед, ты прости меня, – вдруг сказала Роза очень серьёзным тоном, – за всё, ладно? – не дожидаясь ответа, она выскользнула за дверь.

XXVII


Эли готовился к мировому турне в составе уже знакомого ему симфонического оркестра. Мальчик не хотел ехать, но агент, ведущий дела юного музыканта, убедил его в необходимости этой поездки, обещая устроить после неё длительную паузу в выступлениях. Гастроли начинались в сентябре, и Эли провёл последнюю неделю августа в отцовском доме.
Старик был счастлив. Вернулись прежние времена, когда он ждал наступления нового дня, потому что утро предвещало встречу с его любимцем. Как и прежде, все трое детей приходили к нему поздороваться. Как прежде, топтались они у двери, но теперь каждый из них с искренней любовью дарил ему утренний поцелуй. А потом юная троица устраивала возню на кровати Элиаса, и он млел от счастья. Вдоволь наигравшись между собой, дети принимались за старика и, весело хохоча, рассказывали о своих шалостях и планах на день. Нередко они забывались и принимались дёргать его за руки, призывая к игре, но быстро приходили в себя и бурно просили прощения. Элиас же чувствовал, как от этих игр и тормошений левая рука становится всё сильнее. Он уже мог сжимать в кулак ещё недавно непослушные пальцы и даже пробовал удерживать левой рукой чайную ложку или печенье.
Когда Мартин заставал детей за играми на постели больного, он тут же пресекал возню и выставлял шалунов за дверь, несмотря на возражения отца. И только доктор, отмечавший улучшение состояния своего пациента, убедил Мартина, что такие игры идут на пользу старику.
Накануне отъезда Эли пришёл к старику и уселся на его кровати, поджав ноги.
– Я получу большой гонорар за эти гастроли, – сказал он. – Ты не передумал на счёт операции?
– Нет, малыш, – улыбнулся Элиас, – я уже привык, пусть всё остаётся как есть.
– Я хочу сделать что-то приятное для тебя, – помолчав, поговорил мальчик. – Хочу доставить тебе радость.
– Ты счастлив? – спросил старик. – Тебе нравится то, чем ты занимаешься?
– Да, очень! – горячо воскликнул Эли.
– Значит, ты уже доставил мне радость, мой мальчик.
– Нет, это не то, это ты радуешься за меня, а я хочу, чтобы по-другому... Чтобы я сделал что-то именно для тебя.
Они помолчали, каждый думал о своём. Потом старик спросил:
– Мне кажется, ты сегодня немного грустен. Это так?
– Да, мне не хочется ехать на эти гастроли. Я бы предпочёл поработать дома, поработать над симфонией. Я говорил тебе, что пишу симфонию?
– Да, малыш, говорил.
– Из-за гастролей я не смогу заниматься ею несколько месяцев. Такой плотный график, остаётся время только для репетиций...
– Может быть, тебе отказаться?
– Нет... агент посоветовал поехать, говорит, это важно и полезно для дальнейшей жизни. Но он сказал ещё, что после возвращения у меня будет достаточно времени, чтобы не только продолжить симфонию, но даже, может быть, и закончить её.
– Ну что ж, тогда придётся потерпеть... полувопросительным тоном произнёс старик.
– Да... Если бы ещё не все эти встречи с журналистами... Они все спрашивают совсем не то, о чём мне хотелось бы рассказать им. Их интересует только моя семья, кто станет преемником на пост президента банка, с кем встречается моя сестра... и... и вообще...
– Скажи мне... – медленно проговорил Элиас. – Несколько месяцев назад я слышал программу, где снова говорили о той пьесе, которую я просил тебя не играть... Утверждали, что твоё авторство спорно. Тебе на повредила эта передача?
– Это самый мерзкий вопрос, который мне задают постоянно! – вспылил Элиас. – Всем очень важно знать, почему я не играл эту пьесу сам, если написал её так давно! Один раз я чуть не нагрубил какой-то журналистке из-за этого.
– Тебе мешает это?
– Меня это злит! Я очень злюсь, когда надо что-то объяснять... Это моя пьеса, почему я должен отчитываться, по какой причине не хочу играть её? Я её написал, она моя, только моя... – мальчик в сердцах ударил рукой по одеялу. – А они всё лезут... Я злюсь, потом не могу работать... не слышу музыку, пока не успокоюсь... Только это всё труднее с каждым разом... Не грубить им и успокаиваться потом.
– Элиас, – тихо сказал старик, – я хочу, чтобы ты сыграл эту пьесу.
– Но...
– Я хочу этого, слышишь? Я хочу, чтобы ты сыграл её с тем оркестром, с которым ты едешь. В самом большом зале. Я хочу, чтобы весь мир услышал, как ты играешь её.
Мальчик молчал.
– Обещай, что ты это сделаешь.
– Мы не репетировали её, – возразил Эли. – Но я могу поговорить с руководителем...
– Я знаю, что ты сможешь убедить его.
– Ты на самом деле этого хочешь?
– Да, мой мальчик. Ты ведь хотел доставить мне радость? Сделай это.
– Дед, родной мой, я так люблю тебя, – Эли порывисто обнял старика, прижался щекой к его лицу и горячо прошептал в самое ухо: – Иногда мне кажется, что ты не дед мне, а отец, настоящий отец...
Эти несколько слов оглушили Элиаса так, что он не мог сразу ничего ответить. Но ответа и не требовалось – словно испугавшись собственных слов, мальчик вскочил и выбежал из комнаты. Оставшись один, старик повернул голову к окну, прислушиваясь к шороху листьев в саду. На душе его было пусто, ведь завтра утром Эли уедет, чтобы вернуться лишь через несколько месяцев. Старик обманул мальчика – на самом деле он вовсе не хотел, чтобы эта пьеса когда-нибудь вообще звучала. Но оказалось, что из-за его глупого стариковского каприза мальчик вынужден оправдываться и огорчаться, огорчаться настолько, что это мешает ему заниматься тем делом, которому принадлежит его душа. Элиас не мог и не хотел обрекать своего сына на вечное гонение, и потому он решил, что исполнение пьесы самим автором во время больших гастролей заставит всех этих навязчивых бумагомарак оставить его в покое.

XXVIII


Утром мальчик забежал к старику. Прощание было кратким – Эли торопился на самолёт. Молодость любить долго спать по утрам, так что на пространные разговоры перед разлукой не осталось времени, ведь Эли проснулся ровно за тридцать минут до выхода из дома, только чтобы успеть принять душ и наспех позавтракать. Со всеми домашними, кроме старика, он попрощался накануне. Вещи были отправлены в аэропорт заранее, так что он ехал налегке.
Когда стих гул автомобиля, увозящего Эли в гастрольный тур, старик поразился наступившей в доме тишине. Он не сразу понял, что ещё слишком рано, что все ещё спят. Только через час привычные звуки стали наполнять дом, но Элиасу всё равно казалось, что вокруг слишком тихо.
Через несколько дней горечь разлуки притупилась, и тишина дома уже не давила на разум Элиаса. Привычные дела потянулись своим чередом. Марта приносила ему газеты и письма, письма от Эли приходили почти каждый день, и их Марта читала в первую очередь, только после этого переходя к газетным статьям.
В одном из писем Эли сообщил, что руководитель оркестра послушал пьесу и после долгих уговоров согласился отрепетировать его для одного из концертов. Мальчик выяснил, что он будет транслироваться в прямом эфире, так что Элиас сможет послушать его. Выступление будет проходить в самом большом зале из тех, где оркестр должен был оказаться. 'Я выполняю сразу все твои желания, – писал Эли, – я сыграю пьесу с симфоническим оркестром в самом большом зале в прямом эфире, меня услышит весь мир, как ты и хотел'.
– Когда будет концерт? – заволновался Элиас, когда Марта прочла ему это письмо.
– Через две недели, – отозвалась Марта.
– Проследи, чтобы я не пропустил его, – попросил он.
– Вы не пропустите, потому что у вас постоянно работает музыкальный канал.
– Всё равно. Всё равно напомни мне. Я прошу тебя, я приказываю тебе, слышишь?
– Успокойтесь, пожалуйста, – голос Марты заставил старика немного расслабиться, – я прослежу, чтобы телевизор работал в нужный час, даже если не будет электричества и придётся принести автономный генератор.
– Хорошо, – Элиас на время успокоился.
Письмо возымело странное действие на Элиаса. Несколько лет назад, когда он впервые услышал волшебную мелодию, напомнившую ему любовь всей жизни, его самым сильным желанием было спрятать от всех эту музыку, уберечь её от чужих ушей, словно они могли осквернить её звучание, замарать и испортить её нежную напевность. Лишь скрепя сердце и сжав в кулак все свои эмоции, он нашёл в себе силы позволить мальчику представить её людям во время этих гастролей. Он сделал это единственно для того, чтобы оградить Элиаса-младшего от всех дрязг и сплетен, связанных с авторством. Ему казалось, если все услышат, как играет пьесу сам автор, то уже ни у кого никогда не возникнет сомнений в том, кто её создал.
Но теперь, когда старик знал, что услышит пьесу всего через две недели, его охватило жгучее нетерпение. Ничего он не хотел сейчас с большей силой, чем наступления этого дня, дня концерта. Главным его желанием было теперь услышать пьесу, сыгранную Эли в сопровождении огромного симфонического оркестра. Он заранее предвкушал, как замрёт зал и каждый зритель у своего телевизора, когда чарующие звуки полетят от инструментов. Он буквально слышал, как замирают последние ноты, но все слушатели так поражены музыкой, что воцаряется глубокая тишина, и лишь спустя несколько минут всё взрывается аплодисментами.
Но ожидание всегда удлиняет время, и минуты превратились для Элиаса в часы, а часы – в дни. Томительно проходили утра и вечера, ещё более томительно – бессонные ночи. Дневное время было занято визитами внуков и сына, совещаниями, осмотром врача, разговорами с Мартой, медицинскими процедурами, поэтому его течение было немного быстрее.

XXIX


Накануне дня концерта Элиас был взвинчен настолько, что ему пришлось отменить совещание. Он передал извинения управляющим, явившимся к нему с докладами, сославшись на плохое самочувствие, и назначил другой день для встречи. Ночью он не сомкнул глаз и всю ночь пролежал, повернув голову к окну и слушая, как шуршат опадающие листья в саду. Утром Марте с трудом удалось заставить своего пациента позавтракать. Он согласился поесть только под угрозой, что у него отберут пульт от телевизора.
Телевизор сегодня был врагом Элиаса, потому что он предлагал послушать что угодно, только не долгожданный концерт. При мысли, что трансляцию по каким-то причинам могут отменить, заставляла Элиаса покрываться холодным потом.
Мартин пришёл в комнату отца, чтобы вместе с ним посмотреть выступление Эли. Он попытался поговорить со стариком, но тот был настолько сосредоточен на телевизионном канале, что не смог поддержать беседу, он едва слышал голос сына. И всё же, когда же ожидаемая программа наконец началась, он даже не сразу осознал, что это тот самый концерт. Если бы Мартин не тронул его за руку, Элиас, пожалуй, пропустил бы трансляцию.
Но пытка ожиданием не закончилась с началом концерта, ведь программа состояла из разных произведений, и пьеса Эли должна была прозвучать лишь во втором отделении. Старик едва слышал вальсы и опусы, которые звучали из динамиков телевизора, обостряя внимание только в те моменты, когда ведущий объявлял название очередной композиции, в надежде, что порядок исполнения изменится.
В перерыве телевизионный журналист беседовал с руководителем оркестра, и старик раздражённо комкал одеяло, нетерпеливо ожидая, когда же начнётся второе отделение. Но внимание его привлекло имя Элиаса-младшего.
– Почему вы решили пригласить именно этого студента консерватории на гастроли? – спрашивал журналист. – Он не так давно оказался в эпицентре скандала, связанного с плагиатом, вы не думаете, что это может отрицательно сказаться и на имидже вашего оркестра?
– Молодой человек был приглашён в оркестр потому, что, на мой взгляд, он является наиболее одарённым студентом за последние годы, – руководитель оркестра обладал приятным мягким баритоном. – Элиас, подойди, пожалуйста.
– Скажите, юноша, почему вы так долго скрывали от всех вашу пьесу? – спросил журналист. – Обычно авторы не затягивают с публичным исполнением хотя бы из тщеславия. А в вашем случае промедление едва не стоило вам карьеры.
– У меня были на то причины, – сдержанно ответил мальчик.
– Элиас доказал своё авторство, – сказал руководитель, – и я считаю непорядочным с вашей стороны снова поднимать этот вопрос.
– Я упомянул об этом, потому что это произведение вы включили в программу концерта, – заметил журналист. – Что повлияло на ваше решение всё же обнародовать пьесу?
– У меня есть на то причины, – помолчав, проговорил Эли.
– Я прослушал пьесу и решил, что это произведение более чем достойно прозвучать в одном концерте вместе с музыкой, написанной великими композиторами, – заговорил руководитель. – Что касается принятого молодым композитором решения, – и мягкий баритон зазвучал с холодным металлическим оттенком, – то автор вправе сам решать, когда предлагать слушателю своё произведение, и предлагать ли вообще. И при этом он совершенно не обязан объяснять мотивы того или иного решения. Вы согласны?
– Конечно, вы правы, – смутился журналист. – Я приношу свои извинения за излишнюю настойчивость. Но позвольте мне задать ещё один вопрос и, если хотите, можете не отвечать.
– Я слушаю, – ровно прозвучал голос Эли.
– В программе концерта ваше пьеса указана под номером, есть ли у неё какое-либо название?
Элиас-младший ответил не сразу. Но когда он заговорил, старик сразу понял, что мальчик улыбается, и успокоился – его малышу ничего плохого не грозило, иначе он был бы серьёзен.
– У неё в самом деле есть название, просто я придумал его недавно, когда программа была уже утверждена, – объяснил мальчик. – Это соната... 'Соната для банкира'!
При этих словах старик прерывисто вздохнул и провёл рукой по глазам. Кончики пальцев дрожали, и он торопливо положил руку на одеяло, чтобы Мартин, если он смотрит на отца, не заметил охватившего его волнения.
Второе отделение началось, но старик ждал только одну мелодию, и, когда она зазвучала, он медленно и с наслаждением вздохнул.
– Отец, что с тобой? – встревоженный голос Мартина на миг нарушил очарование музыки.
– Всё нормально, – торопливо прошептал Элиас, – я слушаю.
Он закрыл глаза, и счастливая улыбка озарила его бледнеющее лицо. Музыка наполнила собой каждую клеточку его тела. Она звучала вокруг него и внутри него. Музыкой стало всё – кровать, на которой он лежал, комната, которую он не покидал больше десяти лет, дом, в котором он пережил своё короткое счастье с Региной.
Его душа снова была в том старом парке, где он впервые увидел её. Она кормила белку бутербродом и улыбалась ему, Элиасу. Он слышал её голос и смотрел в её смеющиеся глаза, и ему казалось, что нет всех этих одиноких лет, нет паралича и слепоты, нет ничего – только он и она. И он снова едет на велосипеде, усадив Регину на раму перед собой и вдыхает аромат её растрёпанных волос.

XXX


Когда последний аккорд растворился в воздухе, Элиас открыл глаза и увидел в дверях комнаты Регину.
– Ты пришла... – прошептал он. – Я так тосковал по тебе.
– Я знаю, любимый, – улыбнулась она, – поэтому и пришла.
– Ты должна сердиться на меня, – заволновался старик, – ведь я не выполнил твоей просьбы. Я не стал хорошим отцом для Мартина.
– Зато ты стал прекрасным отцом для Элиаса, – снова улыбнулась Регина.
– Но он не знает, что... – не смог договорить он.
– Главное, что это знаешь ты, – она протянула к нему руки, – идём же, я так долго ждала тебя.
Элиас откинул одеяло и медленно спустил ноги с кровати. Ему не удалось нащупать тапочки, и он босиком прошёл те несколько шагов, что отделяли его от Регины. Она взяла его за руку:
– Пора, – её глаза лучились любовью и счастьем совсем рядом.
Элиас чувствовал тепло её руки и, увлекаемый ею, вышел из комнаты. На пороге он хотел оглянуться, чтобы ещё раз посмотреть на опостылевшую постель, но Регина нежно попросила:
– Не оглядывайся, не нужно...
Он остановился, глядя ей в глаза. В их глубине он увидел ответ на свой вопрос и понял, что он увидит, если посмотрит назад. И он не стал оглядываться...


(C) И. Дементьева

14.04.2017-04.08.2019


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список