Когда Пилиппенко смог, наконец, усесться возле костра, сведенные напряжением ноги, плечи, спина очень долго не хотели расслабиться, - все казалось, что стоит лишь расслабиться, дать волю изрубленному и исколотому телу, как оно, больше не сдерживаемое внутренним усилием, развалится, расползется на куски, как это показывают в фильмах про разных самураев с зомбями. Однако тепло огня, удобная коряга, в которой удалось устроиться едва ли не удобнее, чем в своем любимом домашнем кресле, кружка черного чая, кем-то всунутая в руку, позволили сжавшейся в кулак психике начать постепенное расслабление.
Бывший оперуполномоченный прижал к горячему металлу кружки уставшие от фехтовальных издевательств пальцы (большой на правой руке, который сегодня отрубили раз наверное тридцать, в память о пережитых страданиях тянул тупой ноющей болью, которая отдавалась далеко в предплечье), вдохнул дымный аромат божественного напитка, глянул, как у самого края покачиваются на невидимых волнах две черные чаинки, прищурил глаза, и сделал первый глоток.
И вместе с ним, с ощущением тепла, которое начало разливаться в груди, из тела начало уходить напряжение. К счатью, того, что боялся Пилиппенко не произошло - тело не распалось на кусочки, боль не вспыхнула по новой там, где зудели следы от рубленых и колотых ран, и все мышцы остались на своих местах. Поэтому Пилппенко зажмурился, еще до конца не веря в счастье, сделал новый глоток, и откинулся назад, на торчащий вверх обрубок ветки, который оставили специально, когда делали из коряги сидение для костра.
Организацией бивака занимался, по преимуществу, Колян - он то и дело пропадал в зарослях, а потом возникал на поляне то с обрубком какого-то местного дерева, звенящего от сухости и издающего странный камфарный запах, то выволакивал корягу, почти готовую для роли кресла, то приносил пучок непонятных трав, от вида которых Санек едва не захлебнулся слюной. Когда Пилиппенко, уже после того, как Хома нанес последний удар, попытался напроситься в помощники, Колян только иронически хмыкнул, и ответил, что лес бывшего опера не примет.
Вздохнув про себя с облегчением, Пилиппенко не стал настаивать, потому что действительно не был уверен, хватит ли у него сил протащить хотя бы метров пятьдесят самую тонкую ветку. Огонь, к счастью, тоже развели без него - Санек достал откуда-то из глубин своих баулов кусок магниевого стержня (Пилиппенко такой видел в НАТОвском наборе для выживания, который они как-то взяли с тела очередного бородатого "туриста" в Кавказских горах), подложил пучок мха для распалки, чиркнул, дунул в тлеющую массу, и уже через несколько минут огонь радостно лизал подготовленный для него хворост.
Пилиппенко забылся на какое-то время, глядя, как языки пламени расползаются по веткам, а когда пришел в себя, оказалось, что его назначили дежурным по костру. Девчонки исчезли непонятно куда, Хомы с Коляном тоже не было видно, а Санек, взвалив на измученные плечи старшего товарища столь ответственное задание, радостно потер руки, и ускакал в кусты, туда, где звонко смеялись молодые голоса, и время от времени раздавался громкий всплеск падающего в воду тела. Пилиппенко вспомнил, что рядом течет река, представил, как молодежь там озорует без присмотра, ухмыльнулся добродушно, и продолжил выполнять свою нелегкую работу.
Особенно хорошо было этим заниматься под чай - Пилиппенко делал глоток, покачивал кружку, чтобы лучше видеть, как парит горячая жидкость, пережидал, пока очередная порция тепла не опустится по пищеводу, а потом наклонялся со своего импровизированного кресла к груде веток, выбирал ту, что потоньше, и кормил ею самый энергичный язык пламени.
Не всегда ветка доставалась тому огоньку, что понравился - его соседи, такие же оранжево-соломенные и быстрые, толкаясь и дрожа не то от холода, не то от возбуждения, обнимали ветку горячими объятиями, клевали ее быстрыми короткими поцелуями, и ветка корчилась от избытка чувств, на глазах чернела, выворачивалась во все стороны обугленным нутром, а потом не взрывалась искрами новой огненной жизни, или, бесплодная, превращалась в уголь.
Завороженный игрой света и тени, Пилиппенко забыл в конце концов даже про чай - он только подбрасывал все новые дрова, и смотрел, как повторяется в костре вечный круговорот умирания и возрождения. Потом, когда огонь набрал силу, выросшее пламя потянулось вверх, качнулось в одну сторону, другую, изучая мир вокруг, и почувствовав рядом еще одно существо, попыталось дотянуться до Пилиппенко, чтобы узнать его истинную суть.
Бывший уполномоченный прищурил глаза, почувствовал на лице сухое тепло, так знакомое по недавним событиям на птицеферме, потянулся к нему чем-то, что и словами невозможно описать, нащупал живое, радостное, все время изменяющееся, встал с коряги, сделал шаг вперед, и позволил пламени лизнуть свое лицо...
Потом, когда радость узнавания, которая оглушительно бабахнула в теле, как праздничный фейерверк, чуть поутихла, и появилась возможность дышать, он мысленно погладил друга - тот радостно взвился, как молодой щенок, заскакал, затрещал ветками, разбрасывая искры, потянулся навстречу, чтобы еще раз прикоснуться, поделиться теплом и счастьем бешено пролетающей жизни. Пилиппенко улыбнулся, мягко оттолкнул не в меру расшалившего приятеля, и открыл глаза.
Теперь он увидел то, что не могли увидеть глаза обычного человека - там, где еще пару минут назад казалось, скакали языки пламени, теперь носились маленькие ящерки, на мгновение замирая в неподвижности, и снова бросаясь в движение. Их цвет, от почти черного до ярко-соломенного, менялся в зависимости от того, куда ящерки забегали - на свежей, не сгоревшей ветке они набирались света, почти исчезая в блеске сияния, а на черных кусках обугленного дерева темнели до темно-бордового.
Пилиппенко присел на корточки, протянул руку к этим занятным созданиям, подцепил одно из них пальцем, поднял к лицу. И почти сразу осознал, как холодно этой крохе за пределами костра, какая лютая стужа высасывает ее жизненные силы, пока он разглядывает цвета побежалости на ее спине. Бывший оперуполномоченный почувствовал, как от сочувствия сжимается сердце, как под ложечкой собирается горечь осознания, что жизнь этой крохи - всего лишь несколько часов, пока трещат дрова, и есть кому их подложить в костер.
А потом вдруг стало понятно, что надо делать, он напряг гулкую до звона голову, перевел горечь потери в сначала в жжение, потом в жар, собрал его там же, под диафрагмой, и когда ощущение стало почти видимым, дохнул на кроху тем теплом, что чувствовало лицо несколько минут назад.
Почти замершая ящерка слабо шевельнулась в ладони, ее спинка начала набирать яркость, кожа, обтянувшая тоненькие ребрышки, стала раздуваться, как буд-то ее накачивал теплый воздух, голова с кроваво-красными глазками поднялась вверх, словно бы не веря в то, что происходит. Пилиппенко дунул еще раз, вкладывая в дыхание всю свою радость и тепло. Ящерка махнула коротким, но толстым хвостиком, резко кивнула несколько раз головой по-гекконовски, лизнула его ладонь дрожащим, похожим на клевок пламени, пламени, языком, спрыгнула вниз, на корягу.
Несколько мгновений она стояла неподвижно, только расширялось дымящееся пятно обугленного дерева под ее лапками, а потом она еще раз покачала головой, словно подтверждая данное обещание, мелко засеменила к костру. Пламя взвилось вверх, качнулось в сторону коряги, лизнуло торчащий из нее обрубок, и ящерка исчезла, оставив после себя только цепочку черных точек, словно кто-то развлекался, втыкая в дерево через равные промежутки раскаленную проволоку.
Пилиппенко встал, потянулся затекшим телом, улыбнулся огню, и прислушался - в лесу царила мертвая тишина. Больше не плескалась в реке молодежь, не смеялись знакомые голоса, только время от времени где-то недалеко поскрипывала ветка, да шумела листва, которую гонял по верхушкам деревьев предрассветный ветерок. Небо, серое от вечерних сумерек, когда Пилиппенко садился у костра, снова набирало этот же мышиный оттенок, но теперь было ясно, что близится рассвет. Бывший оперуполномоченный смахнул росу, что успела собраться на кружке, глотнул холодную горечь остывшего чая, подбросил в костер последние поленья, и улыбнулся теплой волне благодарности, которой ответил изрядно ослабший огонь.
Потом он поставил кружку на отполированное собственным задом сидение, осмотрелся, и не найдя ничего лучшего, улегся тут же, на расстеленной с вечера кошме, пристроив голову на той же многофункциональной коряге. Языки пламени радостно трещали новыми дровами, и прикрывши глаза, можно было увидеть, как прыгают по дереву маленькие ящерки - теперь Пилиппенко вспомнил, как их называл Санек: огненные саламандры.
Засыпал бывший оперуполномоченный улыбаясь - он знал, что теперь эти маленькие зверушки его друзья, а с друзьями жить всегда теплее...
И когда он спал, видя какие-то свои, очень добрые, судя по улыбке, сны, на поляне начали собираться остальные члены экспедиции. Первыми выскользнули из лесных зарослей, не потревожив ни листика, волк и что-то, похожее на клочок грязно-молочного тумана. Позже со стороны реки появились два призрака - истекающая водой девушка, и парень с огромным мечом за спиной, - а когда они сгустились до такой степени, что перестали просвечивать насквозь, откуда-то с неба рухнуло еще одно создание, которое у постороннего наблюдателя могло вызвать ассоциации не то с маленьким горбатым конем, не то с огромной крысой.
Однако посторонних на поляне и ее ближайших окрестностях не было, а единственный, кого можно было бы назвать, пусть и с большой натяжкой, человеком, по прежнему крепко спал, разбросав руки по траве.
Клочок тумана еще раз дружески обвился вокруг взъерошенного волка, качнулся, словно под напором ветра, и медленно поплыл к угасшему костру. Метрах в пяти от лежащего человека он остановился, задрожал, запульсировал, стал плоским, буд-то размазываясь по невидимой стене, и начал густеть, принимая очертания молодой девушки.
Светка, уже в своей земной ипостаси, надавила на невидимую преграду, и провалилась в пустоту, бнаружив, что барьер, не пускавший ее в истинном облике к спящему Пилиппенко, исчез. Она чертыхнулась, смахнула нависшую на глаза прядь, обернулась к Саньку:
- Ты видел?! Что это за хрень такая?!
- Эау... - тот все еще заканчивал трансформацию, поэтому говорил невнятно. Затем лицо вернулось в человеческий вид, он яростно потер ладонями онемевшие мышцы, погримасничал, восстанавливая мимику, ответил:
- Не знаю. Видимо, защита от таких, как ты.
- От меня тоже? - Леночка расчесывала длинные, до колен, волосы ажурным костяным гребнем, и с каждым его движением волосы становились все короче, возвращая свой натуральный черный цвет. Когда прическа вернулась в обычное состояние, она стряхнула с гребня брызги воды, глянула на него с тоской, дунула, и убрала совершенно микроскопическую вещицу в декольте. - Думаешь, я тоже защиту пройти не смогу?
- Попробуй - криво ухмыльнулся ее спутник. Меч, который выглядывал из-за его плеча, пропал, забрав вместе с собой неестественно темный оттенок молодого лица и чересчур бледные волосы. Хома стряхнул с рукава непонятно откуда взявшуюся известковую крошку, подошел к спящему Пилиппенко, присел рядом.
Потом он принюхался, порылся в том, что осталось от костра, вытащил небольшой уголек, и начал его задумчиво жевать. Катька сморщилась от громкого хруста, Коляна передернуло, но Пилиппенко даже не шевельнулся от громкого звука над самым ухом - он по прежнему тихо посапывал и улыбался во сне.
Хома перестал хрупать уголь, сплюнул черную слюну, вытер руки о штаны и поднялся:
- Наш-то новичок саламандр вызывал, представляете? Вкус так отчетливо ощущается, словно они час - полтора назад еще тут были. Какой он быстрый, наш Григорий...
- Ага, - Колян приблизился к Хоме, повел носом, шумно принюхался, наклонился над Пилиппенко, и замер. - Слыш, Зверобой-любитель, а нахрен ты уголь жрал?
- Уголь, по которому бегали саламандры, всегда отличается по вкусу - это тебе любой рунный кузнец скажет.
- Ты бы лучше глазами смотрел повнимательнее, - Колян ткнул пальцем в цепочку обугленных точек, которая тянулась по коряжине, - глядишь, и зубы сберег бы. Вон они наследили, мелкие паршивки. Точнее, одна...
- Саламандра одна не бывает, - Санек подсел к спящему оперуполномоченному, взял его за руку, опустил веки и замер, прислушиваясь. Несколько мгновений он просидел неподвижно, потом встал и потянулся. - Они всегда только гнездом появляются, в числе кратном трем. Ы-а-ы-ааах!..
- Ну и что мы теперь делаем, командир? Ждем, пока он проснется?
- Угу. Это уже совсем вот-вот будет - восстановление почти закончено. Огонь разжигаем?
Леночка криво усмехнулась, глянула так, что у Сани вытянулось лицо:
- Ты что, по саламандрам соскучился?
Тот смущенно вскочил, почесал затылок, выдавил неохотно:
- Да, это один из тех редких случаев, когда я с тобой согласен... Тогда, займемся подготовкой бивака? Нам тут дня три придется стоять, пока одежда не обомнется. Да и к оружию привыкнуть ему надо...
Он еще раз глянул на спящего человека, удовлетворенно вздохнул, и отправился к парням, которые собрались у так до конца и не разобранной кучи вещей. Леночка проводила его взглядом, подхватила подол тяжелого платья, присела на корягу и уставилась на Пилиппенко. Ее тонкие пальцы нервно зашевелились, словно не до конца подчиняясь хозяйке, а на белых, как мел, скулах вздулись желваки. Потом, еще раз убедившись, что никто на нее не смотрит, Леночка тихо выдохнула по-змеиному, медленно потянула руку к седому виску, что опирался на корягу возлее ее бедра.
- Не стоит... - вдруг шепнул ветерок в ухо. Леночка вздрогнула, пальцы вернулись в нормальное состояние, она резко обернулась, повела головой по сторонам, и встретилась глазами со Светкой, которая в это время ковырялась в бауле на другом краю поляны. Та едва заметно улыбнулась, шевельнула губами, и Леночка услышала совсем рядом тихое:
- Если он сам не сожжет, горбунёк тебя затопчет. Выжди момент, дура...
Леночка вздохнула, резко поднялась с коряги, одернула подол. Его край мазнул Пилиппенко по лицу, тот вздрогнул, шевельнул головой, открыл глаза, и девушка отшатнулась, когда увидела огонь, что пылал в его глазах. Потом глаза мигнули, огонь погас, а старый опер потянулся, и начал с кряхтением подниматься с кошмы. На полдороге к вертикальному состоянию он вдруг замер, раззявил рот изумленно, вытаращил глаза на Леночку:
- Это ты мне сделала??
- Что? - неприветливо буркнула та.
- Боль убрала...
Пилиппенко, не веря своим ощущениям, выпрямился, начал изгибаться в разные стороны, потом присел и вдруг резко оттолкнулся от земли. Грузное тело с неожиданной легкостью взлетело в воздух, перекатилось колесом, и сияющий опер заорал во все горло:
- А-а-а-а! Живо-о-о-й!!!
Ошарашенная Леночка попыталась что-то сказать, но мент схватил ее в охапку, поднял в воздух и закружил, продолжая вопить что-то совсем уже бессмысленное. Девушка попыталась вырваться из медвежьих объятий, но сил хватило лишь на тонкий писк, который тут же захлебнулся, когда от избытка чувств помолодевший опер взял и подкинул ее вверх.
Потом она смогла все-таки освободиться, и даже матернулась, но свихнувшийся Пилиппенко чмокнул ее в губы - на Леночку дохнуло сухим кузнечным жаром, - и бросился в кусты,срывая по дороге одежду.
- Ты что, ему в шланг дунула? - удивился Хома, который подбежал первым. - Чего он такой счастливый-то? Да и ты розовая вся...
- Пошел ты!, - тяжело дыша, Леночка поправляла одежду и растрепанные волосы. - Сам его за конец дергай!
- А тебе подкидывания на пользу идут, - продолжил тот, не обращая внимания на ее раздражение. - Давно так классно не выглядела. Прикинь, как ты бы похорошела, если б он тебя не руками подкинул, а кое-чем другим?
- Поцелую сейчас! - яростная Леночка вытянула в его сторону указательный палец, и Хома спрятался за спину Санька, который хохотал во все горло. Потом она повела головой по сторонам, увидела смеющиеся физиономии, фыркнула, нахмурилась, но не выдержала и присоединилась к общему веселью.
Санек отсмеялся первым. Он вытер слезы, потер живот, который все еще болел, глянул на пролом в кустах, оставленный пробежавшим телом.
- А куда это он ломанулся?
- Не знаю. Может, к реке?
Хома поперхнулся смехом, и медленно повернулся к Леночке:
- Скажи, а ты попрощалась с местными вчера?
- Бля...!!! - ее крик потерялся в оглушительном хлопке, который бабахнул где-то рядом. Вслед за первым хлопком раздались следующие - словно кто-то огромный давил пупырышки на таком же огромном куске упаковочной пленки. Леночка побелела еще сильнее, чем обычно, кинулась следом за Пилиппенко, но тут раздался самый громкий хлопок, от которого заложило уши, и сквозь кусты на поляну повалили клубы густого пара. Из него тут же выскочил голый Пилиппенко, в крови, с лохмотьями шкуры на спине, свисающими так, буд-то кто-то пробовал нарезать ремней с еще живого тела. Бывший опер яростно матерился, разбрызгивал кровь, и размахивал здоровенным куском рыбьего хвоста.
Она кинулась на Пилиппенко, попыталась вцепиться ему в лицо, тот отмахнулся автоматически, и получив удар хвостом по лицу, девушка отлетела в сторону. Она тут же вскочила на ноги, оскалилась яростной гримасой, сгорбилась, стала прямо на глазах превращаться в старуху. Санек предостерегающе крикнул, бросился к ней, но его опередил Хома - нож, брошенный меткой рукой, воткнулся прямо в девичий висок. Обалдевший Пилиппенко замер, когда увидел падающую к ногам Леночку, выронил хвост, вытаращился на остальных.
Санек проскочил мимо него, присел перед стеной тумана, в который начал первращаться пар, вытянул руки перед собой, затянул на одной ноте низкий горловой стон. Почти сразу туман качнулся назад, выгнулся, как под напором невидимого ветра, и начал расползаться в стороны. Голос бывшего практиканта задрожал, он попытался крикнуть громче, но пустил петуха, закашлялся и повернулся к группе.
- Собираемся, быстро! Колян, где транспорт?
- Сейчас! - тот, не тратя ни секунды, кувыркнулся в воздухе через спину, упал на землю уже волком, и скользнул в лес.
- Света! Держи..!
- Уже, - перебил его Хома, торопливо сгребая вещи в один огромный узел. - Не мешай девчонке.
Светка, положив голову Леночки себе на колени, тихо напевала что-то очень похожее на колыбельную песню, и торопливо плела венок из непонятно откуда взявшихся колосьев пшеницы. Уже готовый, она водрузила его на залитую кровью голову, осторожно потянула из раны знакомый клинок.
- Ты! - глаза Сани уставились на растерянного Пилиппенко. - Одеваться будешь, или с голой жопой к людям поедешь?
- Да я... это... - тот потряс головой, словно прогоняя сон, и начал торопливо натягивать разбросанную по траве одежду.
- Стой! - прервал его Санек. Он подошел к Пилиппенко, взялся за кусок почти отрванной кожи на спине, глянул на остатки зеленоватой слизи и большие, в два ногтя, чешуйки, которые к ней прилипли. - Ты какого рожна купаться без спросу полез?
- От радости, - криво усмехнулся тот. - Знаешь, открыл глаза, а тело как у молодого пацана. Ничего не болит, ничего не хрустит. Прямо, как в анекдоте...
- Жмурки так не скачут, Григорий Михалыч. Им полагается лежать в гробу, и тихо радоваться, чтобы не дай бог никто не узнал, как им хорошо. А то ведь кладбищ на желающих не напасешься, если все бросятся умирать.
- Ну да, - вздохнул Пилиппенко. Он извернулся в одну сторону, в другую, пробуя увидеть, что там творится на спине, но шея не поворачивалась так далеко, и он махнул рукой. - Много там девочки с меня содрали?
- Ничего, заживет, как на собаке. Ты давай собирайся быстрей - нам удирать надо, пока сюда местные авторитеты за обиженных водяников не подтянулись. И зачем ты местную нежить огнем пугать начал, кретин?
- А ты что бы сделал, когда тебя на куски рвать начали? - огрызнулся Пилиппенко. - Смеяться, и кричать, что щекотно?
Их прервало громкое лошадиное ржание. Пилиппенко обернулся, увидел, как из леса выходят кони, отчаянно застонал, и начал натягивать штаны. Леночку, по прежнему с венком на голове, Хома и Светка завернули в кошму, обвязали крепким узлами так, что получился длинный сверток, уложили на траве.
- Ей надо с часик еще поспать, и будет, как новая, - пояснил Хома. Он подошел к Пилиппенко, помог затянуть ремни, улыбнулся дружески:
- Ты не расстраивайся насчет Ленки - она давно уже не в себе. Ничего, приедем в город, среди людей очухается.
- А город-то хоть какой - нормальный, или тоже с чудесами?
- Увидишь, - хмыкнул Хома, - увидишь...
Город Пилиппенко увидел издалека - серые каменные стены торчали над земляным валом, а над ними виднелось несколько самых высоких крыш, да угловатая башня, над которой поблескивало что-то непонятное. При виде этой башни в памяти Пилиппенко всплыло ученое слово "донжон", и он решил проверить свою догадку.
- Донжон? - обратился недавний оперуполномоченный к ближайшему соседу, махнув в сторону города. Соседом оказался Колян - он бросил удивленный взгляд, утвердительно кивнул головой.
- Он самый. Там графская резиденция, арсенал, сокровищница и камера пыток. Вон та крыша неподалеку - городской магистрат, а рядом, которая острая такая, это храм Святого Пламени, церковь местная то бишь. А ты что, интересуешься средневековой историей?
- Нет, - улыбнулся Пилиппенко. - Книжку одну читал фантастическую. Главный герой в таком вот донжоне обретался. А блестит над ним что?
- Драконоотвод.
- Драконо-чего??
- Мутное дело, - Колян пожал плечами. - Драконов тут отродясь не видали, но все уверены, что они могут появиться в любое мгновение. Поэтому над каждым городом торчит заговоренный в местной церкви специальный штырь, который в лихую годину соберет в себе молитвы всех горожан, и отгонит зверя.
- Как отгонит - молнией, что ли?
- Не знаю, - Колян смущенно ухмыльнулся, поправил волчью шапку, чтобы хвост висел как полагается, между лопатками. - Это тайна местных священников, а они к своим делам никого не подпускают. Особенно чужаков из Моряны: у местных с нашей Матушкой-Зимой давнишние трения.
- А какие? Мне же интересно - другой мир совсем!
- Да они хотели свет истинной веры лесным дикарям принести, - Санек, привлеченный разговором, подъехал ближе, вмешался в разговор. - Почти как у нас в раннем средневековье, когда немцы католическим крестом выжигали языческую скверну на славянских землях. Часто вместе с самими славянами. Только здесь получилось иначе - моряне подключили своих богов, местную стихию, и Церковь Святого Пламени оказалась слабее морозов и метелей. Те, кто вышел в первый поход, вообще исчезли без следа, а от второй экспедиции кое-что осталось - моряне привезли. Так сказать, постарались по-соседски: восемь вмороженных в лед голов, - князя, бискупа, и всех командиров. Лед этот, кстати, не тает до сих пор - у нас в отделе целая папка этой истории посвящена.
- Что-нибудь хоть выяснили хоть?
- Нет, лишь двух сотрудников потеряли. - стажер нахмурился, вздохнул. - Мы вообще стараемся без особой нужды в Моряну не соваться, уж очень странно там. Чужое там все. Или это мы для них чужие...
- Поэтому выбрали их для прикрытия, чтобы никто с расспросами не приставал?
- Точно. Моряне - народ загадочный. Все знают, что они могут перекидываться в зверей, что поклоняются Зиме, и что с ними лучше не задираться. Такой, знаешь, настороженный нейтралитет. И что очень для нас важно - никто не требует от них поклоняться Святому Пламени.
За разговорами они выехали из леса, и глазам Пилиппенко предстала земля Айзен во всей своей красе. Зеленые поля разбегались по взгорьям до самого горизонта, упираясь в горы, которые синели там, где заканчивалось небо. Самая высокая вершина белела снегом, а голые безлесные зубцы соседних царапали своими неровными краями редкие облака, протянувшись через весь юго-западный край горизонта.
Слева из чащи вытекала речушка, постепенно расширяя свое русло ближе к городу. Возле него река делала поворот, обрывистым берегом подпирая крепостные стены, и где-то там же была устроена невидимая отсюда пристань - тонкие ажурные конструкции двигались вперед-назад, перенося что-то совсем крохотное.
- У них есть краны? - искренне изумился Пилиппенко. - В средневековье?
- Краны были еще в Древнем Египте, - ухмыльнулся Колян. - А с благословения тутошних "пламенников" Драхенбург может гордиться самым сильным в Айзене цехом механиков. Эти краны - местная достопримечательность, их только два года назад поставили.
- А движок какой? Пар?
- Откуда пар в средневековье? До него местным еще лет триста жить да радоваться. Вода там работает, простая текучая вода, а чтобы чужие не догадались, волов по кругу водят. Поэтому никто еще не смог повторить это чудо местного гения, хотя многие пытались.
- А то! Они хоть и вояки отменные, денежку считать тоже умеют, купцы хоть куда. Кстати, вон торговец плывет, полюбуйся.
Из-за речного поворота показалось парусное судно, отсюда больше похожее на игрушку. Две мачты спичками торчали вверх, на палубе копошилась команда, сворачивая паруса. Потом кораблик повернул, скрылся за прибрежными постройками.
- Почему ты решил, что это торговец?
- Паруса прямые, а на носу и корме надстройки. Такое судно хорошо идет по ветру, но лавировать на нем замучаешься. Кстати, этот городок - последний порт на реке. Дальше судоходство заканчивается, только рыбаки да охотники плавают. Ну и еще тракт, по которому едем - очень, кстати, оживленная по местным меркам дорога.
Пилиппенко хмыкнул, глянул на едва видимую в траве колею:
- Вот это - дорога??
- Угу. Вон, конское дерьмо лежит, видишь? Значит, не позже, чем три дня назад тут кто-то проезжал. Опять же, колею видно, не заросла совсем, значит, с неделю назад телега здесь катилась, причем не одна. А ты что, думал, тут народ с утра до вечера по дороге рассекает?
- Ну, в общем, да, - растерялся Пилиппенко. - Что это за дорога, по которой раз в неделю ездят?
- Сань, объясни человеку тутошние реалии! - Колян махнул приятелю. - А я вперед отправлюсь, погляжу, что там в рощице шевелится.
Он хлестнул коня, понесся галопом к деревьям, которые теснились у речной излучины, там, где "оживленная дорожная магистраль" делала изгиб, повторяя русло реки.
- Не опасно ему одному?
Санёк оскалил зубы в ухмылке, вытащил из под ферязи пачку "Кэмела":
- Не, не опасно.
Он щелкнул зажигалкой, пыхнул сигаретой, с явным наслаждением втянул табачный дым:
- Рекомендую сделать то же самое - в городе про курево придется забыть. Церковь Святого Пламени при сигареты ничего не знает, а значит, запрещает. Да и выдыхание дыма изо рта слишко уж по-драконьи выглядит, не стоит напрягать местных. Мы сюда часто заглядываем, приходится заботиться о реноме.
- Кстати, о реноме, - Пилиппенко с завистью глянул на соседа, полез за пазуху, чтобы вытащить свою пачку. - Что там насчет оживленной дороги, по которой телега раз в неделю проезжает?
- Да ничего сложного, - Саня протянул зажигалку, дал прикурить, - Пилиппенко с гордостью отметил, что держится в седле все лучше, и даже не покачнулся, наклоняясь к огню. - Человек когда выходит из дома? Когда ему что-то надо, правильно? А здесь почти натуральное хозяйство, каждый сам себя обеспечивает. Поэтому крестьяне выезжают редко - может два, может три раза в год, если удастся насобирать что-то на ярмарочную продажу. Опять же, перемещение от пункта А до пункта Б тут отличается тем, что выехав из дома, можно в него не вернуться никогда. Либо вернуться в гробу, что местных совсем не привлекает. Опасно тут куда-то ездить, вот в чем дело... Кстати, похоже сейчас подвернется оказия убедиться в том, что я не преувеличиваю.
Над рощицей, где скрылся Колян, взвилось воронье, закаркало, замельтешило беспорядочно над деревьями. Пилиппенко напрягся, опустил руку на сабельную рукоять:
- Разве мы ему не поможем?
- А зачем? - удивился стажер. Он затянулся почти до фильтра, глянул с тоской на окурок, выстрелил его в придорожный бурьян. - Если что-то случится, мы почувствуем немедленно.
Покачиваясь в седлах, компания продолжала лениво трусить по заросшему тракту, как ни в чем не бывало. Пилиппенко искоса поглядывал на остальных, и видел на их лицах только ленивое равнодушие. Где-то над головой чирикала невидимая пташка, от цветущей по обочинам травы поднимался горький сухой запах, поскрипывала конская упряжь - кавалькада ряженых туристов продолжала двигаться к рощице, не обращая внимания на вороний переполох.
Потом из-за поворота показался Колян - он увидел приближающуюся группу, остановил коня и замер в седле, горделиво подбоченившись, словно памятник какому-то царскому генералу. Правда, в отличие от памятника, ухмылка на его загоревшей физиономии сияла от уха до уха. Лошади приветственно фыркнули друг другу, махнули хвостами, потрусили рядом.
- Что там было? - больше для порядка спросил Саня. Колян потянулся в седле, вытер потное лицо рукавом:
- Волки. Восемь штук.
- Так я и думал. Сигарету хочешь?
Пилиппенко почувствовал себя иностранцем, который понимает отдельные слова, но не может ухватить смысл разговора. Он вежливо кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание:
- Волки?
- Угу, там за поворотом лежат, сейчас увидишь.
Но еще до того, как увидеть, Пилиппенко почувствовал запах. Смрад выпотрошенного человеческого тела не был для оперуполномоченного чем-то новым - на своей работе он навидался всякого, - но тут к зловонию вывалившегося из распоротых кишок дерьма примешивался тяжелый запах псины, создавая бьющую по нервам какофонию запаха. Потом они проехали закрывавшие обзор кусты, собачья вонь шарахнула в нос, и Пилиппенко увидел поляну, на которой, судя по разрушениям, резвилась огромная стая волкодавов - поломанные ветки, истоптанная трава, клочья серой шерсти, кровь и лохмотья мяса, которое еще недавно было людьми.
То, что лежало ближе к дороге, еще напоминало человеческое тело, даже саблю держало в полуоткушенной руке. Вторая была оторвана вместе с плечом, а ноги, если это были ноги этого конкретного трупа, валялись под деревом, там, где здоровенный клок серой шерсти повис на разлохмаченной ветке.
- Волками местные называют бандитов, - пояснил Санёк. - Нравы тут простые, но эти твари даже по местным меркам полные отморозки. Потом на воротах стражу предупредим, пусть съездят, проверят. Барахлишко оставшееся приберут, да нам спасибо скажут за наведение порядка.
- И другим передадут, чтобы с нами не ссорились?
- Точно. Укрепим авторитет Моряны на диких западных землях, - стажер ухмыльнулся, повернулся в седле. - Эгей, девчонки, свежей крови никому не надо?
- Сам ее пей, - лениво отозвалась Светка. - Придумал тоже, после Коляна доедать.
Услышав свое имя, обротень нахмурил брови, скривил обиженную мину:
- Ну извини, я не знал, что тебе надкусанное не нравится!
- Иди ты, - отмахнулась Светка, и продолжила прерванную беседу с Леночкой.
- Конечно, коты вкуснее, - буркнул парень негромко, пришпорил коня, помчался вперед, где топтал в гордом одиночестве дорожную траву Хома.
- Что за коты? - повернулся Пилиппенко к Сане. - Местные шутки?
Тот скривился, как буд-то ему в рот положили целый лимон:
- Да какие там шутки! Некий кровосос, у которого было очень странное чувство юмора, сделал вампиром бродячую кошку, представляешь? Пока мы ее ловили, намучились, как никогда. Она ведь еще плодиться начала, зараза, и в каждом помете два - три мохнатых кровососа! Хорошо еще, что дело в Сибири было, в тайге - успели только четыре деревни высосать, пока их не локализовали. Детенышей люди сами прикончили, а с маткой пришлось нам повозиться. Живучая была, зараза семихвостая. Светка ее и добила - с тех пор на кошек смотреть не может...
От трусившей далеко впереди пары отделился всадник, а когда он приблизился, по волчьей шапке Пилиппенко узнал оборотня. Тот скакал по-жокейски, привстав на стременах и пригнувшись к конской гриве. Разбрасывая комья земли, он пронесся мимо, разбойничьи свистнул, повернул назад. Разгоряченный конь фыркал, недовольно тряс головой, грыз удила, но Колян сидел, как влитой, удерживая коленями норовистого скакуна. Он подъехал ближе, сверкнул зубами:
- Кончай перекур, выходи строиться!
- Чего еще? - отозвалась Светка. - Приснилось что, или мозги в шапке взопрели?
- Мне шапка по чину положена! - Колян сорвал ее с головы, вытер потное лицо. - Там дальше аборигены в поле ковыряются, так что приведите себя в божеский вид, чтобы сиськами никого не напугать!
- Балабол... - Светка улыбнулась, начала застегивать пуговицы жилетки. - Где они?
- Справа по борту, вон за теми кустами прячутся.
Пилиппенко повернул голову, увидел впереди чахлую групку деревьев, которые торчали над густыми зарослями кустарника. Разобрать с дороги, что там происходит, было абсолютно невозможно, и оперуполномоченный очередной раз удивился волчьему нюху оборотня. У дороги торчала криво сколоченная деревянная тележка, брошенная прямо на тщательно вытоптанной стежке, что уходила к рощице. Начиналась тропка от большого каменного столба, глубоко ушедшего в землю. На повернутой к дороге стороне, почти стертые ветрами и дождями, виднелись какие-то закорючки - остатки древней надписи.
Пилиппенко остановил лошадь, наклонился к столбу, пробуя разобрать, на что похожи каракули, но время и природа слишком долго работали над камнем, чтобы это можно было сделать вот так с наскоку.
- Это еще до-Айзенское, - объяснил Санек. - Тут в земле много чего встречается, только искать некому, да и незачем. Все интересы крутятся вокруг совсем другого - быть бы сытым сегодня, да дожить бы до завтра.
Леночка, которая все это время ехала неподалеку, вдруг остановила коня, ловко соскользнула с седла, присела у столба и осторожно повела пальцами по шершавому камню.
- Это магия Воды, - сказала она таким чужим, низким горловым голосом, что у Пилиппенко побежали по спине мурашки. - Очень древняя, очень мощная...
Ее пальцы заскользили по стершимся знакам, замерли на мгновение, что-то нащупав, и Пилиппенко перестал дышать, когда узкая девичья ладонь погрузилась в каменный блок, словно в воду. Уйдя по самое запястье, рука продолжила поиски чего-то, двигаясь рывками, как это делает человек, когда ловит рыбу в мутной воде, потом Леночка вздрогнула, напряглась, потянула на себя. Борьба длилась несколько мгновений, на девичьем лбу выступили капли пота, затем она резко выдохнула, расслабилась, осторожно вытянула руку из толщи каменного столба. Глянув на покрытую каменной пылью ладонь, она вытянула губы трубочкой, дунула, и пыль слетела, обернувшись каплями воды.
- Как минимум три потока, - заявила она, поднимаясь. - Первый я поняла, второй угадала, третий только почувствовала. На первом обычные хвалы жизнедайной Матери-Воде и прочая лабуда, на втором - предупреждение о "плохой воде", а на третьем что-то про огонь. Или про Огонь - не поняла...
- А что такое "плохая вода"? - интерес заставил Пилиппенко нарушить данное себе обещание не разговаривать с молодой стервой. Леночка пожала плечами:
- Да все, что угодно. Может, тутошнюю воду пить нельзя было, может, для колдовства она не годилась, а может, вообще что-то забытое. Это было написано очень давно - может, даже тысячу лет назад. Магия почти высохла, я устье-то нашла еле-еле.
- А как река вон туда перейдет - она махнула рукой, показывая направление, - здесь вообще все закроется. Только столб торчать будет, для совсем деревянных.
- Спасибо за разъяснение, - буркнул Пилиппенко. - Ты прям как наши эксперты: и слова человеческие говорят, а все равно нихрена не понять.
- Вот возьми сам, и попробуй - Леночка презрительно фыркнула, совсем было повернулась, чтобы идти к коню, однако почему-то задержалась, глянула на кисть, которой пару минут назад шуровала в куске гранита, как в придорожной луже. На тыльной стороне ладони блеснула капля воды - Леночка посмотрела на нее, осторожно перекатила на ноготь указательного пальца, поднесла к губам.
Оперуполномоченный завороженно глядел, как она опять вытягивает губы трубочкой, дует на каплю, - увлекшись таинственным действом, он не обратил внимания на то, что все это время девушка внимательно смотрит на него, - потом Леночка громко щелкнула пальцами, капля воды кольнула глаза яркой вспышкой, и оперуполномоченный вскрикнул от неожиданности, когда вернувшийся в свое нормальное состояние каменный осколок оцарапал щеку после меткого броска. Девушка расхохоталась, одним движением вскочила в седло и бросила коня в галоп. Пилиппенко только покачал головой, вытирая саднящую царапину.
- Вот ведь шельма!
Санек улыбнулся в ответ:
- Она и есть. Лучшая из всех, кстати. Знаешь, как ее уесть?
- Переплюнуть, конечно. А если не получится?
- Для этого надо попробовать.
- А вот и попробую! - разозлившийся Пилиппенко слез с коня, отдал поводья бывшему стажеру, подошел к столбу. Чувствуя затылком внимательный взгляд спутника, он присел перед остатками надписи, внимательно оглядел тесаную плоскость.