Аннотация: Предметы, окружающие нас, могли бы много о нас рассказать. О людях
Я была растеряна и напугана. Они тянули меня в разные стороны: лохматый коренастый мужчина лет пятидесяти, и напыщенная высокая женщина около тридцати. Их глаза встретились, пронзая друг друга холодными молниями, а руки, кажется забыв о моем существовании, мертво тянули. Каждый на себя. Они словно забыли, что если разорвать меня, то каждый лишится возможности использовать меня по назначению. Вдруг его рука резко и обреченно повисла плетью, мгновением позже разжались пальцы, и я осталась в ее ладони.
- Убирайся! - гаркнул он.
Она в ответ любовно провела по мне указательным пальцем, и бережно упрятала в сумочку. Послав ему воздушный поцелуй, она вышла из комнаты, унося меня с собой.
У него я была лишь одной из многих: штампованной невзрачностью. Относился он ко всем нам с должным пренебрежением. У нее же я впервые за долгое время почувствовала себя важной. Я лежала в потайном кармашке, скорее всего выделенном специально для меня. И пускай я чувствовала, что здесь я ненадолго, но это ощущение ценности для другого, оно дорогого стоит. Его ведь не продают на рынке. Владелица сумочки не просто ценила, она любила меня сейчас всей собой. Ее настроение проникало сквозь плотную ткань словно шлейф духов. Она тихонько напевала, и я представляла, как сияют ее глаза. Не, как прежде, испуская молнии. А, как радуга после грозы.
Время от времени она расстегивала молнию и ощупывала меня своими хрупкими изысканными пальчиками, словно не веря, что теперь я ее. Или испытывая особенное наслаждение, прикасаясь ко мне. Я провела там несколько часов, причем ее ласки не становились реже. Владение мной не наскучивало ей. В очередной раз запуская руку в сумочку, она коснулась меня иначе. Отрывисто, и более сдержанно. Я поняла, что нам пришла пора расставаться.
Я услышала нежный, но напуганный детский голосок, словно не веря, произносящий слово "мама?".
- Да, милая, теперь я заберу тебя отсюда, я очень спешила, изо всех сил!
- У тебя теперь появились деньги, мамочка?!
- Конечно, я же обещала тебе.
- И мы теперь всегда всегда будем вместе?
- Я сделаю все для этого! -довольно грубым движением она положила меня на стол, - возьмите, пожалуйста, - и принялась обнимать свою дочурку, совершенно позабыв обо мне.
Я смотрела на эту сцену со странным умилением до тех пор, пока меня не сгребла морщинистая рука. Старуха неуважительно скомкала меня, и отправила в карман застиранного, пропахшего гарью передника.
Я задыхалась от чада ее кухни, а иногда сквозь рыхлую ткань до меня долетали брызги раскаленного масла, оставляя на мне уродливые пятна. Облегчение приходило лишь ночью, когда передник отправлялся на спинку стула, а дом охватывала пронзительная тишина. Кажется, она совсем забыла про меня! Сколько же времени предстоит мне провести в этом омерзительном месте? Быть может это и есть расплата за удовольствие рядом с холеной красоткой? Ради равновесия. В кармане я была не одна, а в компании нескольких семечек, пустой упаковки из-под таблеток, скрепки, билета на автобус, а в последнее время к нам стали один за другим присоединяться грязные бумажные платки. Но именно они и стали причиной избавления. Карман набух, и стал отчетливо мешать старухе. Она вытряхнула его содержимое на пол, и очень удивилась, увидев меня. Впервые эти руки были со мной бережны, как и подобает. Она аккуратно разглаживала мои морщинки, которые сама же и создала. Это не удавалось, и теперь мы были похожими. Она была стара, а я выглядела старой. Люди во всем стараются получить продолжение себя. Со вздохом она положила меня на полку, где я уже начала было покрываться пылью, как однажды раздался звонок в дверь.
Тяжелые шаги прогремели в сторону кухни, засвистел чайник, а голоса были еле различимы. Но все же по интонациям я смогла догадаться: посетителей (их было двое) хозяйка квартиры видит впервые. Я вся сжалась, предчувствуя беду. Через несколько минут я оказалась в плотно закупоренной спортивной сумке посреди разного хлама, но куда более ценного, чем содержимое кармана передника. Жизнь вновь налаживалась, мою важность признавали извне.
Они переругивались, и один поторапливал другого. А потом поспешно ретировались, разочарованные. Овчинка не стоила выделки. Впрочем, меня они уносили с собой, и это было относительной удачей для них. И, возможно, даже удачей для старухи, вынужденной расстаться с ненавистным днем сурка.
Я приготовилась привыкать к атмосфере сумки, ставшей моим временным пристанищем, но едва начав осматриваться, я услышала треск липучки. Пальцы медленно проникали внутрь, точно направляясь в мою сторону. Не успев даже пикнуть, я оказалась в плотно сжатом кулаке, а еще через мгновение - в заднем кармане брюк. Я вновь была в гордом одиночестве, упрятанная от всех, кроме владельца штанов. Впрочем, насладиться уединением я не успела. Запахло ладаном, свет померк, пальцы вновь вцепились в меня, тщательно свернули гармошкой и отправили в узкую щель деревянного ящика. Мужчина прошептал что-то об отпущении грехов, а я оказалась среди своих собратьев, на какое-то время царем горы. Не прошло и минуты, как сверху на меня приземлилась монета, потом еще одна. А после они посыпались градом, плотно прижимая меня к тем, кто был подо мной. Это было худшее место, из всех, в которые мне доводилось попадать. Всякий сброд окружал меня, такое соседство возможно лишь по нелепой случайности. Но я была бессильна что-то изменить.
Надежда на ежевечернее опустошение ящика быстро испарилась. Прошло несколько дней, а никто не спешил приоткрыть крышку, перетрусить содержимое, оставив нетронутой лишь никому не нужную мелюзгу, а меня использовать по назначению. Мы оказались забыты: грошовые медяки и бумага с водяными знаками, - между нами не было разницы. Я почти спала, убаюканная звуками песнопений. И лишь изредка оживала при разговорах про бесовщину, грозивших адовыми муками.
Когда мое терпение окончательно иссякло, ящик наполнился доверху. Его перевернули вверх ногами, и теперь уже нижние монеты застучали по моей изрядно обветшалой поверхности. Но эта была последняя мука. Из общей кучи меня выхватили одной из первых. Здесь знали толк в таких как я! Меня вновь присвоили мужские пальцы, но ни капли не похожие на прежние. Пальцы принадлежали холеной руке, не знавшей тяжелой работы. Мягкие и теплые, почти как у той, уже едва оставшейся в моей памяти, женщины. Рука опустила меня в холщовый мешочек, пропахший благовониями. И уж тут я готова была провести немало времени! Я даже произнесла молитву, заученную за время пребывания здесь, но высшие силы не услышали меня, сочли недостойной. Этим же вечером я перебралась в другое местечко.
Хрупкая девушка с вульгарно размалеванным лицом: чего только стоил ярко-красный, словно у вампира, рот, выхватила меня цепкими пальцами с такой скоростью, будто от этого зависела ее жизнь. "За второй час сделаю хорошую скидку", - воровато предложила она, но получила отказ. Фимиам сменился дешевыми духами, явно в избыточном количестве. Нежные пальцы - длинными когтями. Она засунула меня под подушку, возмутительно! Даже старуха обращалась со мной более уважительно. Ночь текла, а ко мне то и дело подкидывали товарок. "Ну, хотя бы не железяки", - успокаивала себя я. Но, ох как мне здесь не нравилось! Похоже, я привыкла к святым напевам, и благостному молчанию. Жаргон, блатная музыка и непристойные звуки резали мой ставший утонченным слух. Все познается в сравнении, и компания монет уже не казалась столь отвратительной. Кабы тогда я знала, что ждет меня дальше, могла бы насладиться их давлением, резонирующим с мощным вокалом.
К счастью, утром всех нас выгребли из-под подушки, и отправили в деревянную шкатулку. Еще несколько ночей вертеп вторгался и сюда звуками и запахами, а по утрам крышка приоткрывалась, пачка толстела, а и к каждой из нас прикасался острый ноготок, проверяя, все ли на месте. Затем нас разбирали по цвету, перевязывали резинкой, а на верхней писали карандашом. Именно так на мне оказалась уродливая надпись - обрывок числа дьявола.
Я не сразу обнаружила, как вновь оказалась в чужих руках. Приближалась ночь, и я была убеждена, что наше количество увеличится, а не наоборот. Пачка, лицом которой я являлась, была словно взвешена мясистой рукой. Потом подброшена в воздух, и ловко поймана. Хриплый прокуренный голос напевал какую-то незнакомую мелодию. Сняв резинку, пальцы ловко пересчитали нас, а затем вывели плюс рядом с цифрой, измазав меня графитом еще сильнее. Нас впихнули в тесно набитую барсетку, и я отправилась в новое путешествие.
Запахло страхом, человеческими отправлениями, канцелярией и властью. Я была выдернута из пресса решительным движением, пальцы мяли меня, пока он бурчал себе под нос что-то нечленораздельное. Вдруг рука взметнулась вверх, будто ее владельца настигло озарение, он внимательно посмотрел на меня, и сделал из меня аккуратную трубочку. Плотно зажав меня между пальцами, он с вожделением наклонился к столу, уткнув меня в горсть белого порошка. А потом его лицо медленно подтянулось ко мне, и я переполнилась отвращением. Крошечные белые песчинки вихрем понеслись по мне прямо в его нос. Так беспардонно со мной не обращался еще никто!
Он крякнул и, видимо, стремясь загладить свою вину, бережно разгладил меня и положил перед собой. Теперь его речь была ясна и понятна, он обращал ее прямо ко мне.
- Если бы ты могла говорить, - заключил он, - ты согласилась бы со мной, что ее вовсе не ограбили. Ну кому придет в голову убивать старуху ради столь скудных сбережений и нехитрого скарба?! Конечно, это преступление замаскировано под грабеж! Интересно, кто получит ее квартиру?
- Безусловно, Иван Игоревич, вас не обманешь, вас на мякине не проведешь, у вас натуральное чутье на всякие подставы, - продолжал он другим голосом, выражающим бурные аплодисменты в его адрес.
Как бы он удивился, если бы я и впрямь могла бы говорить!
Он принялся писать, его рука двигалась с молниеносной быстротой, бумаги были сложены в папку, а после он вновь обратился ко мне:
- А не пойти ли нам с тобой прогуляться? Я знаю место, где тебя ждут с нетерпением и, даже, вожделением.
Кажется, порой, он действительно неплохо разбирался в людях. Во всяком случае к их отношению ко мне. Небрежно запихнув меня в карман, он снова замурчал что-то себе под нос, и вышел на свежий воздух.
Стоял погожий весенний день, переполненный всплеском самой жизни. Птицы пели, деревья готовились к плодоношению, цветы были окутаны жужжащими насекомыми. В такие дни все мысли о возможных бедах отступают на задний план. Но сами беды не дремлют в любую погоду.
Иван Игоревич был твердо настроен расстаться со мной, а взамен получить немного удовольствия, и ему незачем было замечать того возбужденного парня, внезапно начавшего перелезать через перила моста. Я изо всех сил пыталась напомнить ему, как же здорово ему будет со мной, куда бы он не направлялся, только не нужно сворачивать с пути! Какое ему дело до всяких идиотов, решивших покормить рыб?! Но его сердце было глухо к моим призывам. Я испуганно наблюдала за его полетом, мой кончик, выглядывающий из его кармана, затрепетал от потока воздуха. Он растянул меня в парашют, и вытолкнул из моего временного убежища. Я, никем не замеченная, парила над рекой. Ах, если бы птицы знали о моей ценности. Чей-то клюв схватил бы меня на лету, и меня поджидали бы все новые и новые истории, в каждой из которых мне пели бы дифирамбы, и поклонялись. Но вместо этого я приближалась к воде.
Сначала мои краски стали ярче, я словно призывала на помощь последним известным мне способом: "Заметьте меня, и я украшу вашу жизнь!". А потом я медленно стала погружаться на дно. Я и река теперь были одно. Я, принесенная в жертву неожиданной человечности.