Сегодня телег было три. На той неделе тоже три приезжали, а вот две седмицы назад - четыре. Клаус помнил хорошо, ведь на воротах в день подвоза припасов всегда ставили его. Сам настоятель сказал: "У тебя цепкий глаз, Клаус, вот и присматривай, чтобы был порядок". И монах исполнял наказ отца Германа со всей страстью и тщанием. Крестьяне, что приходили с обозом, прямо-таки корчились от придирок бдительного ключника. И ведь наябедничали аббату, иудины дети, аккурат в прошлый приезд с жалобой пришли: "Мешает работе, отче! Во всё нос суёт, проходу от него нет!"
Настоятель по справедливости бранить Клауса, конечно, не стал, но всё же попросил с незлой усмешкой, чтобы тот прыть поумерил и обозников шпынять перестал. "За дело брани, за пустяк - прощай, а если подозрительное усмотришь - ко мне приходи, я уж сам решу".
Святой человек - отец Герман, святой и великий. Ему епископом впору, а то и самим папою...
Перегнувшись за стену, Клаус стал пересчитывать обозников. Трое... пятеро... Смотри-ка, семеро! Всегда ведь вчетвером управлялись, а нынче - поди ж ты - толпою целой явились. И ведь плачутся при каждом случае, что забот невпроворот, что от хозяйства на день оторваться - как себя обокрасть. Вот уж верно: лодырь с лежанки на час сползёт, так всю неделю потерянной считает!
Клаус с досады плюнул в бойницу. Пусть не надеются, прохиндеи, что он их всех пивом обносить станет. В прошлый раз настоятель в щедрости своей дозволил на ватагу полный кувшин выдать, ну так и теперь будет один кувшин, и пусть делят его, как хотят. Будь на то воля самого Клауса, ленивые обозники вовсе ничего бы не получили, но аббат строго-настрого велел крестьян приваживать: "Маловато они нам доверяют, а по нынешним временам это плохо. Так что умерим гордыню, братья, с нас не убудет".
Клаус только дивился, глядя, как отец Герман, против обыкновения, стал самолично выходить к таскающим тюки мужикам, заговаривал с ними, спрашивал о житье-бытье и улыбался по-отечески. Непривычные к такому обхождению обозники робели и на вопросы настоятеля отвечали неохотно... Дурачьё неблагодарное!
- Что там? - на пороге караульной появился брат Гаспар; он потянулся и широко зевнул. - Засовы снимать?
- Опять спал! - обвиняющий палец ключника уставился на монаха, но тот лишь пожал плечами и благодушно сообщил:
- Нет слаще послеобеденной дрёмы. И ты бы видел, что мне снилось, дружище Клаус...
- Однажды ты голову свою проспишь! Проснёшься - а её уж нету!
- Оставь, Клаус, я не караульный на башне, мне бдительность ни к чему.
- Брат Клаус.
- Охо-хо, снова ты не в духе... - привратник зевнул ещё шире прежнего. - Так что же, снимать засовы, нет?
- Святые угодники... А ты нашёл способ таскать тюки и бочонки через запертые двери?! Снимай, во имя Господа! Да позови братьев, кто там сейчас свободен.
- Работы много?
- Три телеги. При них нынче семеро, но я раньше лопну, чем в кладовые этих проходимцев пущу.
- Семеро? - Гаспар удивился. - Да с чего столько-то?
- Не твоя забота. Делай, что велено.
Следом за привратником он спустился по узкой лестнице во двор. Двое крепких братьев, повинуясь знаку Гаспара, уже вытягивали из стальных петель на воротах тяжёлый дубовый брус. Вот они взялись за бронзовые кольца, потянули в стороны окованные железом створки. Снаружи щёлкнул кнут, заскрипели тележные колёса. Клаус поспешил вперёд.
- Сюда, сюда заводи! Да ровнее въезжай, слепой ты дурень, стену обдерёшь! Где ваш старшой? Где Хайнц?
Навстречу ему с первой повозки соскочил незнакомый мужик - сухой, крепкий, и с такой разбойничьей наглой рожей, какую ключник даже у стражников в Шаттенбурге не видал. Недоброе подозрение шевельнулось в душе у Клауса, но он уже привычно подобрался и налетел на новенького бойцовым петухом:
- Ты кто такой?! Где Хайнц, лопни мои глаза?!
Детина не оробел, лишь осклабился белозубо, и шагнул к сердито пыхтящему монаху. Миг спустя его рука взмыла вверх, и в голове брата Клауса вспыхнуло полуденное солнце...
* * *
- Ворота! - крикнул Девенпорт, перепрыгивая через бесчувственное тело ключника. - Проход держи, ребята!
Другой монах шарахнулся от него ко входу в караульную башню, но Оливье оказался быстрее и взмахом кистеня уложил беднягу носом в пыль. Бил расчётливо, вполсилы: барон требовал пощадить каждого из живущих в Ротшлоссе бенедиктинцев. Впрочем, фон Ройц ещё прибавил: "Щади, если сможешь, но головы моих людей зря не подставляй". Поэтому когда на внутреннюю стену замка выскочил человек со взведённым арбалетом, капитан, не раздумывая, метнул в него нож.
Из телег, откинув рогожи, уже выбирались остальные бойцы Девенпорта. А вот обозники, которых для верности тоже заставили идти в замок, уже пропали из виду... Оливье даже моргнул от изумления: когда ж успели, пёсьи дети?! А-а-а, вон они где - забились под повозки испуганными мышами, все четверо. Вот там пусть и сидят, не крутятся под ногами.
- Проход держи! - повторил он, перебрасывая кистень из правой ладони в левую. - И где ворот, которым мост поднимают? Если кто-нибудь его хоть пальцем коснётся - всю руку долой!
Подбежал Проныра, сунул рукоятью вперёд меч в ножнах. Оскалившись, Оливье вытянул из кожаной теснины шипящую сталь. Вот теперь повеселимся!
Бом-м! Бом-м! Бом-м-м! - колокол на караульной башне забился, разнося по округе заполошный звон. На этот отчаянный призыв во двор стали выбегать монахи: один выскочил из конюшни, двое сбежали с ведущей на стену лестницы, и сразу пятеро друг за другом появились из донжона. У всех топоры, копья, окованные железом рогатины, даже мечи. Заметил Девенпорт и пару кольчуг, поспешно натянутых поверх простой рабочей одежды - по всему видать, в здешней обители привыкли полагаться не только на волю Господа и силу праведного слова. Капитан подобрался в предвкушении схватки.
- Бросайте железки, вороньё! Мы здесь по воле и от имени императорского посланника, славного Ойгена фон Ройца! Кто сдастся без боя, того не тронем!
Монахи стояли молча, их собралось уже больше дюжины против десятка наёмников, и во двор выбегали всё новые вооружённые братья.
- А если кто из вас думает, будто рыцарь короны ему не указ, то есть у меня и другое слово! Слыхали про отца Иоахима, прибывшего от самого Святого престола? Ну, так он велел передать: кто здесь смирение христианское не явит, тот еретик и пойдёт на костёр!
- Пустые слова, - прервал его голос спокойный и негромкий. При входе в донжон появился человек - немолодой, но лёгкий в движениях. На нём не было сутаны, он кутался во что-то пёстрое, вроде шёлкового восточного халата, однако Девенпорт сразу догадался: это и есть аббат... как там его? Отец Герман?
- В этих словах не больше силы, чем в кваканье жабы, - произнёс настоятель с насмешкой, в которой перетянутой струной звенел гнев. - Рыцарь короны и инквизитор... У твоего имперского соглядатая нет здесь ни власти, ни права вершить свой суд. И если кому-то суждено сгореть, так это мошеннику в сутане, именующему себя отцом Иоахимом. Немедля убирайтесь из моего дома, глупцы! Прочь, пока ещё целы!
- Мне велено никого без нужды не убивать, - наёмник презрительно сплюнул. - Но дай мне только повод, старик, и мои ребята не оставят тут в живых даже кошки.
Аббат нахмурился, вперив в капитана пронзительный взгляд. Потом процедил сквозь зубы:
- Вы сами выбрали... - и махнул рукой; повинуясь этому жесту, собравшиеся во дворе замка монахи вдруг бросились вперёд, все разом.
- К бою! - рявкнул Девенпорт, надсаживая глотку: - Бей! Бей, не жалей!
Не дожидаясь, пока враг подбежит вплотную, он сам шагнул ему навстречу. Высокий бенедиктинец вскинул копьё, но наёмник подбил древко взмахом кистеня и рубанул мечом открывшуюся шею. Труп! Другой монах - плотно сбитый, пыхтящий, точно рассерженный барсук - подскочил сбоку, ткнул гизармой. Капитан легко увернулся, ударил в ответ...
Господь всемогущий, что за безумная схватка! Защитники монастыря, казалось, не ведают страха и ни в грош не ставят собственные жизни. Будь они более умелыми бойцами - отряд Девенпорта не устоял бы против этой звериной ярости и внушающей ужас отваги. А командуй ими умелый солдат - наёмников просто смяли бы толпою, невзирая на потери.
- Строй не разбивать! - кричал Оливье, попеременно работая то мечом, то кистенём. - Щиты сомкнуть, парни! Стоять на месте!
Буйная волна атаки разбилась о сбившихся в тесную группу людей, бессильно откатилась, оставив у ворот тела павших. И прежде, чем она нахлынула снова, по подъёмному мосту загрохотали копыта лошадей. Ещё миг - и во двор ворвались всадники: двое... пятеро... дюжина! Наёмники бросились в стороны, освобождая дорогу. Даже неустрашимые бенедиктинцы попятились при виде набегающего коня - огромного, прикрытого кольчужной попоной, несущего на спине настоящего великана в пластинчатой броне. Над начищенным до блеска хундсгугелем грозно торчали растопыренные железные когти. Стальная птица пала на монахов Ротшлосса, точно ястреб на стайку цыплят; с необычайной лёгкостью взмыл и опустился тяжёлый полуторник, разделив человеческое тело почти надвое.
"Вот и всё, - подумал Девенпорт, глядя, как вслед за Дитрихом Шеербахом в толпу монахов врубаются другие всадники. - Конец веселью..."
Свой маленький отряд старший Шеербах сбил из отряжённых бургомистром городских стражников, придирчиво отобрав лучших наездников и рубак. Ну, эти восемь увальней хотя бы держались в седле и знали, за какой конец хватать меч. Ещё дюжина горячих голов, согласившихся штурмовать "гнездилище ереси", сейчас поспешала к замку пешими. Все они бойцам Оливье в подмётки не годились, но против наспех вооружённых монастырских ворон... сойдут за куниц.
Арбалетный бельт звонко лязгнул о шлем рыцаря, другой выбил из седла похуже защищённого стражника. Гейнц Шеербах, ехавший по левую руку от отца, с глухим проклятием вскинул огромную генуэзскую цагру (* - цагра - вид арбалета) и разрядил её в бойницу донжона. Попал или нет? Увлечённый схваткой, капитан не разглядел.
- Аббат! Берите аббата!
А вот и Николас. Вчера барон долго убеждал его остаться в городе, но парень всё же настоял, что при штурме будет полезен. И сейчас, привстав в седле, он указывал мечом на высокую сухую фигуру в пёстром халате. Что ж, дельная мысль: всадники уже разрезали толпу обороняющихся надвое, между отцом Германом и Девенпортом осталось всего лишь двое монахов, растерянно размахивающих копьями. Лёгкая добыча!
- За мной! - рявкнул Оливье, бросаясь вперёд.
Настоятель, несомненно, уже понял: всё кончено, братья не удержат прорвавшихся и не выбьют врага за стены. Лицо наблюдающего за бойней отца Германа кривилось от ярости. Девенпорт готов был к тому, что аббат вот-вот побежит, нырнёт за двери донжона и попытается запереть их изнутри. Сразу видно: хорошие тут двери, крепкие, массивные, и засов на них, небось, железный, в руку толщиной, такой быстро не задвинешь...
Оливье с разбегу поднырнул под удар копья, подсёк ногу монаха клинком, и метнулся мимо второго - пусть с ним Проныра разбирается, а он покамест займётся старым попугаем...
Вместо того чтобы бежать, настоятель Ротшлосса шагнул с крыльца навстречу подбегающим наёмникам. Сухие руки взметнулись вверх.
- Альмено садис!
Что-то произошло... Нечто невидимое встретило Девенпорта всего в трёх шагах от старика аббата, подхватило и швырнуло назад. От удара о землю у него потемнело в глазах. "Дьявольщина! Так и помереть недолго... Вставай, Оливье, ленивая скотина, вставай!"
Он приподнялся, зашипев от боли в ушибленном бедре. Небо над головой заслонило вдруг брюхо вставшей на дыбы лошади, молотящие в воздухе копыта показались оглушённому капитану просто огромными.
- Ги-исмен а-аквило а-а-альгреммн!
В-в-вуф-ф-ф! - Ротшлосс содрогнулся; будто гигант-невидимка обнял могучими руками скалу под замком и хорошенько её тряхнул. Лошадиное брюхо лопнуло вспоротым бурдюком, хлынувшая кровь залила Девенпорту лицо.
Он бросил своё непослушное тело влево, выкатился из-под падающей туши и замер, опершись на колено. Внезапно наступившая тишина показалась оглушительной. Сражение вмиг прекратилось, все смотрели на отца Германа, застывшего с воздетыми руками. Подоспевшие солдаты, вбегая во двор, тоже останавливались, а кое-кто из них уже попятился обратно к воротам - прочь от страшно изувеченных тел - трёх лошадиных и трёх человеческих. Ошеломлённый капитан скользнул взглядом по смятому, точно жестяное ведро, шлему, по разорванной попоне из стальных колец...
"Дитрих... это же Дитрих Шеербах!"
Тут человек в измятых доспехах зашевелился и начал медленно вставать. Его отбросило от мёртвого коня на добрый десяток шагов, но фамильный меч-бастард рыцарь из руки не выпустил, и теперь пытался опереться на него, чтобы подняться. Проклятье, да у старого рубаки после такого полёта, небось, половина костей переломана!
- Недомерки! - проскрипел аббат внезапно севшим голосом. - Жалкие червяки! Решили напасть на меня в моём собственном доме! Дурачьё! В моих руках сила Великого Тёмного!
"Шевелись, Оливье! Шевелись!"
Кистень куда-то подевался, меч... от клинка остался лишь огрызок лезвия длиною в ладонь. Отбросив бесполезную железку, Девенпорт сунул руку за голенище сапога, нащупал припрятанный там стилет... и замер. Чёртов аббат смотрел прямо на него - впился взглядом, точно клыки в горло вонзил.
- Видит Бог, вы недостойны того, чтобы обращать эту силу против вас... Но за кровь моих братьев я всех в пыль сотру!
"Не успею, - подумал Девенпорт. - Вытащу железку, тут он и шарахнет - мокрого места не останется... А эти болваны все стоят истуканами, не смекнут, что к чему!"
- Святой отец! Стойте, святой отец!
Капитан даже вздрогнул от неожиданности, меньше всего он сейчас ожидал, что кто-то осмелится заговорить с этим чудовищем в нелепом халате.
"Николас! Какого дьявола ты делаешь, пёсий сын?!"
Между тем, министериал выехал из строя оторопевших солдат и поднял меч, привлекая к себе внимание хозяина Ротшлосса.
- Будьте справедливы, святой отец, кровь пролилась сегодня не по нашей вине.
"Недоумок! Хочешь усмирить ураган, воззвав к его благоразумию?! Да ты... ты молодец, парень! Молодец!"
Хищный взгляд бенедиктинца отпустил капитана. Повернув голову, аббат уставился на Николаса, в глазах его полыхнуло адское пламя.
- Справедлив? Хорошо, болтливый шпион, ты умрёшь по справедливости, пер...
Одним быстрым движением Девенпорт выхватил стилет и отправил его в полёт. И даже попал... увы, длинный тонкий клинок плохо подходил для метания, и вместо жилистой стариковской шеи пронзил правое плечо настоятеля.
Аббат покачнулся, вскрикнул яростно и пронзительно. И тут же широкие рукава халата заполоскал невесть откуда налетевший ветер, Оливье отчётливо увидел, как воздух мутнеет над седою головой...
- Х-хак!
Стальная молния перечеркнула монастырский двор и угодила аббату в грудь, прямо под сердце. Тяжкий удар отбросил отца Германа к деревянным столбам, удерживающим навес над крыльцом. Бастард годился для метания ещё меньше, чем стилет, но, видно, бросившая его рука была твёрже, чем у наёмника. Полуторник пробил тело насквозь и глубоко вонзился в дерево. Старик выпучил глаза, судорожно вздохнул, потом попытался что-то сказать, но лишь забулькал, давясь кровью, и обмяк.
Не веря своим глазам, Девенпорт обернулся. Дитрих Шеербах стоял, широко расставив ноги. Тяжёлые капли сочились из-под смятого забрала и стекали по треснувшему нагруднику, оставляя на стали тонкие карминовые дорожки. Покачнувшись, рыцарь шагнул к строю монахов, у которых впервые с начала схватки на лицах появился страх.
- Кончено! - прогудел он из-под шлема. - Всё!
Дитрих встал перед защитниками Ротшлосса избитый, окровавленный и безоружный, но, похоже, со смертью аббата пропала та сила, что удерживала в бенедиктинцах безрассудную отвагу. Друг за другом монахи стали бросать копья и мечи, многие сами падали на колени. Лишь трое попытались пробиться в угловую башню и полегли под клинками бойцов Девенпорта.
- Довольно! Без нужды никого не убивать! Руки вяжите, но не бейте!
Николас соскочил с коня рядом с рыцарем, которому Шеербах-младший уже подставил крепкое сыновье плечо. Подошёл к ним и Оливье, помог стащить с Дитриха покорёженный шлем, а потом сказал, глядя на сломанный нос, покрасневшие усы и разбитые вдребезги губы гиганта:
- Ma foi... Натворили вы дел, шевалье. Был ведь приказ взять аббата живым.
Рыцарь глянул на него хмуро, двинул тяжёлой челюстью, но ничего не сказал.
- Сомневаюсь я, что его сумели бы взять, не потеряв половину людей, - покачал головой Николас. - Мы все видели, что он сделал.
- И чтоб меня наизнанку вывернуло, если я понял, как у него такое получилось... Эй, Проныра, чёртов сын, сказано тебе, не распускай руки! Пусть этим воронам инквизитор перья выщипывает, коли пожелает!
Городские стражники в большинстве своём вовсе не решились приблизиться к монахам, они так и топтались посреди двора, тревожно перешептываясь и крестясь. Пленных сноровисто вязали парни Девенпорта. Между тем, капитан, Николас и оба рыцаря прошли ко входу в донжон, и Дитрих Шеербах, ухватившись за свой меч, одним рывком выдернул его и из деревянного столба, и из тела аббата. Труп хозяина Ротшлосса мешком осел к ногам своего убийцы. Все четверо долго смотрели на то, что осталось от человека, сумевшего в один миг превратить в кровавое месиво двух всадников и трёх лошадей.
- Нет, эта сила - не от Господа, - пробормотал, наконец, Николас. - Кто бы её ни вложил ему в руки, от дарителя наверняка попахивало серой.
- Очень надеюсь, что так и было, мсье Коля. Скверное дело - ссориться с Сатаною, но переходить дорогу Всевышнему - и того хуже.
- Твои шутки, как всегда, дурно пахнут, - Николас поморщился. - Кровь Иуды! Едва ли здесь хоть кто-нибудь скажет нам больше, чем мог бы сказать этот... мертвец.
- Едва ли, едва ли. Но кое-что я могу узнать. Прямо сейчас.
Три пары глаз уставились на Девенпорта, и в двух взглядах он без труда прочитал презрение, но в третьем... Николас определённо понял намёк, однако, вопреки ожиданиям Оливье, не ужаснулся, а просто возразил:
- Барон приказал не трогать пленных.
- Барону всё равно придётся их "трогать", чтобы получить нужные сведения. Но как ни крути, а выгоднее эти сведения вытрясти сейчас, пока братья монахи в себя не пришли, пока они ещё мягкие и податливые, как свежевзбитое маслице. И ты, и я, и господа рыцари это знают. Разве не так, шевалье?
- Я не палач, - буркнул Дитрих, и, демонстративно отвернувшись, двинулся прочь; его сын, смерив наёмника негодующим взглядом, пошёл следом.
- Благородные господа, - Девенпорт усмехнулся. - В запале могут целую деревню спалить до последнего сарая, вместе со всем народишком, с бабами и детишками, но когда нужно для дела из парочки спин ремней нарезать... Это ж грязная работа! Это ж только палачам впору!
- Ладно, - перебил его Николас. - Положим, я соглашусь. Но при условии, что это и в самом деле будет парочка спин. Пытать каждого - не позволю.
- Mon dieu, мсье Коля, решительность немногого стоит, когда ты можешь решиться лишь на половину шага!
- Просто сделай так, чтобы этого полушага нам хватило.
Оливье вздохнул, но больше напоказ:
- Ты мне крылья подрезаешь, и хочешь, чтобы я летал. Merde, я попытаюсь.
Не обращая внимания на боль в бедре, капитан решительно зашагал через двор к воротам - туда, где всё ещё стояли повозки, мялись перепуганные обозники и лежали вповалку четверо оглушённых монахов. Девенпорт надеялся, что у петушистого коротышки, который первым причастился его кистеня, череп не оказался слишком уж тонким. Если верить старшому обозников, обычно встречал телеги монастырский ключник, брат Клаус. Тот, кто ведает большим хозяйством, всегда что-нибудь, да знает.
Повезло - стоило приподнять бенедиктинца за ворот и немного встряхнуть, как тот громко застонал и даже скорчил страдальческую гримасу. Выходит, не только жив, но уже приходит в себя. Славно, славно...
- С добрым утром, mon cher (* - (фр.) - мой дорогой), - ласково прошептал Оливье, и вдруг открытой ладонью хлестнул монаха по щеке. - А ну, просыпайся, скотина! Подъём!
Подействовало. После второй пощёчины глаза коротышки распахнулись во всю ширь, и руки поднялись - прикрыться от ударов. Чёрта с два! Девенпорт быстро ткнул свою жертву кулаком в живот, потом угостил звонкой оплеухой.
- Не... не... надо-о!
- Что не надо?!
- Не... бей... те!..
Рывком притянув пленника к себе, Оливье прошипел ему в лицо:
- Имя! Живо!
- Кла... Клаус!
Во взгляде монаха плескался испуг, и Девенпорт собирался превратить его в настоящий, неподдельный ужас. Ухватив ключника за шиворот, он поволок слабо сопротивляющегося коротышку прямо по мёртвым телам и лужам ещё не впитавшейся в землю крови. Подтащил к трупу аббата, слегка приподнял, чтобы было лучше видно, и подождал, пока брат Клаус узнает.
- Господи Иисусе! Отец Ге... Герман!
"Славно, славно..."
Повернув монаха лицом к себе, Девенпорт снова врезал ему по уху - уже не для острастки, а чтобы немного привести в чувство. На них сейчас смотрели десятки людей, но Оливье было наплевать, что про него станут болтать в богом забытой дыре, именуемой Шаттенбургом.
- Он мёртв, Клаус! Он уже на полпути в чистилище! И если ты станешь водить меня за нос, я прямо здесь и сейчас отправлю тебя по его следам! Смекаешь?
- Да что же я...
- Смекаешь?!
- Д-да, г-господин! - монах всхлипнул и закивал так часто, будто пытался забить лбом невидимый гвоздь. - Но я ж ничего... Откуда ж мне хоть что-нибудь...
Тут рядом с ними присел на корточки Николас.
- Источник, - сказал он, глядя в упор на несчастного ключника. - Где Источник, брат Клаус?
Вопрос попал в цель. Как ни был напуган бенедиктинец, у него вмиг будто горло перехватило, а на мясистом носу засеребрилась испарина.
- Я не... к-какой и-и-и...
- Ах, merde! - сжав кулак, Оливье размахнулся - медленно и грозно; это помогло.
- Не знаю-у! - взвыл монах, зажмуриваясь. - Где-то в г-горах! Я там н-не бы-ыл!
- Врёшь, ворона!
- Нет, господин! Нет-нет-нет-нет, не вру! Не был т-там! Туда не всех п-пускали-и!
- Почему? - спросил Николас; монах, услышав его спокойный голос, тут же снова открыл глаза и даже заикаться перестал, когда затараторил:
- Не знаю, господин! Гробом Господним клянусь, не знаю! А только туда водили лишь тех, кто готов, господин! Отец Герман сам решал, кто готов, а кто нет! Говорил: избранные обрящут и причастятся!
- Много было избранных?
- Много, господин! Каждый третий из братьев, да как бы и не больше!
- Из этих - кто? - Девенпорт указал на кучку пленников, ожидающих своей участи под коновязью.
Коротышка впился в собратьев жадным взглядом и глаза его забегали. Он, наверное, перебирал в памяти лица, и было видно, как надежда на его лисьей мордочке сменяется отчаянием.
- Ну же! Кто из них?!
- Н-н-н... - ключник снова начал заикаться, и капитан, чтобы ускорить дело, приложился пару раз кулаком к его рёбрам.
- Опять крутить вздумал, merde!
- Нету здесь никого из них! Клянусь, нету! Умоляю, во имя Господа милосердного, я говорю правду!
- Довольно, Оливье, - Николас встал. - Он не врёт, их здесь нет.
- Согласен, - неохотно признал Девенпорт, - на враньё не похоже.
- Гробом Господним... - монах зарыдал, размазывая текущую из носа юшку. - Девой Марией... Всё, всё сказал, как на исповеди...
- Ну и ну, брат Клаус, прямо удивительно, отчего такой честный малый, как ты, не стал избранным.
От вида плачущего ключника у Оливье зачесались кулаки - так захотелось съездить ещё разок-другой по залитой слезами и кровью роже. Экий слизняк! Мокрица! Пытаясь избавиться от искушения, он отвернулся.
- Что ж, мсье Коля, кое-что мы узнали. Но этого, похоже, маловато?
Николас поморщился, кусая губы. Было заметно, что он колеблется.
"Баронский любимчик... Боишься, как и господин рыцарь, руки в дерьме запачкать? Не похоже. Кабы боялся, не разрешил бы мне трогать эту ворону. Но теперь ты не уверен, будет ли толк от мордобоя, а без нужды пленным рёбра ломать - против твоей натуры... Так оно?"
Как ни странно, сомнения Николаса не раздосадовали Оливье, а напротив - пригасили разгоревшееся в душе пламя. И он сказал, удивляясь самому себе:
- Ладно, не будем спешить. Парни ещё обшаривают здешние норы, и кто знает, что отыщут. Подождём пока.
- Да. Давай подождём. И заглянем в келью аббата, осмотримся там.
- И то дело.
Оставив всхлипывающего ключника под присмотром солдат, они вошли в донжон.
2
Допросная Шаттенбурга не впечатлила отца Иоахима ни размерами, ни обустройством. Тёмная и тесноватая комнатёнка: от прибитого к полу деревянного кресла до столика писаря - всего несколько шагов, и если пыточный мастер сработает неаккуратно, брызги крови могут долететь до тех, кто ведёт допрос. Опять же, из-за тесноты здесь душно и жарко - маленький очаг, притулившийся в углу, заставлял обливаться потом. К тому же он ещё и коптил.
Промокнув лоб платком, инквизитор скользнул равнодушным взглядом по небогатому инструменту, предназначенному для того, чтобы приводимые сюда люди преисполнялись искренности и желания говорить. Несколько видов щипцов и клещей, две потрёпанных кожаных плети, железный ящик с винтами... Неужто "испанский сапог"? Вот уж не ожидал здесь увидеть. Наконец, дыба - эта выглядела сравнительно новой, деревянное ложе ещё не покрылось зловещими тёмными пятнами. Впрочем, сегодня её вид может измениться: прямо сейчас на светлых некрашеных досках был разложен обнажённый человек, и городской палач проверял натяжение верёвок, связывающих ноги пленника с воротом.
Пыточных дел мастер оказался сутулым, кряжистым мужиком почтенного возраста. Был он совершенно лыс, зато необычайно густые его брови почти срослись на переносице, а под кожаной безрукавкой мускулистая грудь едва просвечивала сквозь курчавую чёрную шерсть.
Имелись при нём помощник - молодой, лёгкий в движениях детина, а также писарь - румяный толстяк, которому к добродушной круглой физиономии больше подошёл бы фартук пекаря. Против палаческого подмастерья отец Иоахим возражать не стал, а вот толстяка-писаря выпроводил, заявив, что показания сможет записать Кристиан. Послушник при виде зловещего инструментария слегка побледнел, но за стол сел и чернильницу открыл с таким видом, будто это была готовая к бою ручница.
Все молча ждали, пока инквизитор бормотал молитву, короткую и неразборчивую. Наконец, священник закончил и вздохнул - будто бы нехотя:
- Ну, приступим с божьей помощью... Твоё имя?
Разложенный на дыбе человек скривил губы в усмешке.
- Ты ведь не узнаешь, если я солгу.
Сейчас отец Иоахим мог хорошенько рассмотреть своего несостоявшегося убийцу. Высок, строен и сложением крепок - ни капли жира в этом молодом сильном теле. Да и с лицом повезло мерзавцу - красив, и даже подпаленная левая бровь облик не портит. Длинные чёрные волосы слиплись от пота и грязи, в тёмных глазах ожидание боли прячется за показной бравадой. Упрямец - это сразу видно, но мученичество не по его натуре, когда в дело пойдут кнут и калёное железо, долго красавчик не продержится.
- Не будь так уверен в себе, - он взглянул на пленника с участием и сожалением, словно на непослушное дитя. - Впрочем, ложь лишь запятнает твою душу, мне же с неё убытка не будет. Я прошу имя лишь для того, чтобы как-то к тебе обращаться.
- Вот оно что... Стало быть, любое имечко подойдёт? - человек на дыбе задумался, либо сделал вид, будто раздумывает. - Как насчёт Смерть Папскому Псу?
- Слишком длинно, - качнул головой инквизитор. - Будто не имя, а целый титул. Но ты ведь не из благородных господ, не так ли?
- Тебе-то почём знать?
- У меня есть глаза, юноша. И дабы не потворствовать твоей гордыне, позволь уж звать тебя покороче. Смерть Псу... нет, лучше ещё короче: Псу. Согласен?
- Мне всё равно.
- Хорошо, Псу. Откуда ты родом?
- Ну, а это тебе зачем, святоша?
- Хочу знать, доводилось ли мне бывать в ваших краях. Быть может, тогда мы скорее придём к согласию.
- Меж волком и помойною шавкой согласию не бывать. Что же до моего дома... Адские Ямы! Бывал у нас, пастырь божий?
- Не пришлось, - сказал отец Иоахим, и в голосе его прозвучало ещё больше сожаления, чем прежде. - Но я снова в затруднении: негоже мне, честному христианину, всё время ад поминать. Придётся и здесь укорачивать. Ты ведь на меня обиду за это не затаишь, Псу из Ямы?
Взгляд пленника вспыхнул, но он с показным равнодушием повторил:
- Мне всё равно.
- Теперь уж знаю наверняка: простолюдин, - инквизитор прищурился. - Ни гордости, ни чести. Простолюдин-алхимик... чудны дела твои, Господи. Откуда ты взялся на мою голову, Псу из Ямы? Кем подослан, и почему?
- Подробно рассказывать?
- Чем больше вспомнишь, тем больше тебе зачтётся, - Иоахим кивнул послушнику. - А ты записывай, Кристиан, записывай.
- Ну, изволь, добрый пастырь... - распятый прикрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул, втягивая воздух носом и выпуская через рот. Когда он, наконец, заговорил, в голосе его звучала необычная торжественность:
Я познание сделал своим ремеслом,
Я знаком с высшей правдой и с низменным злом.
Все тугие узлы я распутал на свете,
Кроме смерти, завязанной мёртвым узлом.
В колыбели - младенец, покойник - в гробу:
Вот и всё, что известно про нашу судьбу.
Выпей чашу до дна и не спрашивай много:
Господин не откроет секрета рабу.
На лице отца Иоахима проступило недоумение, а узник продолжал декламировать, будто не с дыбы говорил, а с кафедры в соборе:
Мы - послушные куклы в руках у Творца!
Это сказано мною не ради словца.
Нас по сцене Всевышний на ниточках водит
И пихает в сундук... (* - рубаи Омара Хайяма приведены в переводе Германа Плисецкого).
- Что за ахинея? - прервал допрашиваемого инквизитор; он впервые позволил себе выказать раздражение. - Что это ты несёшь?
Кристиан сидел с открытым в изумлении ртом, на кончике застывшего над бумагой пера набухала чернильная капля.
- Хайям, - проворчал фон Ройц, до сих пор молчавший в своём кресле.
- Кто? - священник недоумённо нахмурился.
- Омар Хайям, пиит и астроном, родом из Персии. Ваш простолюдин, по всему видать, недурно образован.
- Я бы похлопал тебе, господин рыцарь, - осклабился пленник, - да извини уж, руки заняты.
- Перс... - лицо Иоахима пошло вдруг пятнами. - О Всевышнем смеешь говорить устами нечестивого магометанина. Время наше отнимаешь, отравляешь слух богомерзкими виршами... Да ты хоть понимаешь, ничтожество, с кем вздумал тут играть?! Дерзкий пёс! Одно моё слово - и тебя зажарят заживо, точно цыплёнка! Кости переломают, все до единой! Вынут потроха и зашьют в брюхо горшок с углями, чтобы он тебя изнутри припекал!
Минуту назад ещё спокойный и насмешливый, инквизитор страшно преобразился: щёки его побагровели от ярости, ноздри раздувались, с губ вместе с проклятиями срывались брызги слюны. Он подступил к пленнику, потрясая кулаками; казалось - священник тотчас же сам бросится претворять в жизнь собственные угрозы.
- Святой отец, - громко позвал его барон, и посланник Рима умолк, будто захлебнулся криком. - Держите себя в руках, святой отец.
Инквизитор судорожно вздохнул, провёл ладонью по лбу, утирая выступивший пот. Рука заметно дрожала. Ледяной тон Ойгена подействовал не хуже выплеснутого в лицо ковша ключевой воды, приступ бешенства быстро проходил. Отец Иоахим поморщился и скосил глаза на Кристиана: ему не понравилось, как тот смотрел. Наверное, не стоило брать юношу с собой в допросную... Проклятье! Стыд и позор! Поддался гневу, как ребёнок, у которого отняли игрушку! Да ещё и прилюдно! Поганый еретик!
- Вы правы, фрайхерр фон Ройц, - он постарался, чтобы речь его снова звучала размеренно. - Определённо, этот человек послан мне во испытание, и я не должен из-за него терять присутствие духа. Даже предавая грешника в руки палача, мне должно испытывать лишь сожаление и надежду, что он найдёт в себе смелость отринуть собственные заблуждения.
Тело, распяленное на широких досках пыточного ложа, вдруг напряглось, жилы натянулись в судорожном усилии, и человек, сколь хватило ему возможности, прянул к своему врагу. Но тут же снова обмяк, кусая губы от боли в вывернутых суставах. Отдышавшись, процедил сквозь зубы:
- Думаешь, будто есть у тебя право судить обо мне и моих заблуждениях? О, да, только так и думают такие сукины дети в сутанах. Ну, изволь же, спрашивай, не стесняйся. И терзай, сколь душе твоей гниющей угодно. Да только я тебе радость-то подпорчу, святоша: не вырвешь ты у меня ничего сверх того, что и без пытки тебе бы сказал.
- Ну-ну, - протянул Иоахим с прежней спокойной насмешкой, - не сдавайся так скоро, герой. Потерпи хоть немного для порядку, а то ведь поспешным признаниям веры нет.
- Смейся, дьявол, смейся, пока можешь. Да вспоминай Жданице и пражских школяров, от таборитских псов бежавших, да угодивших в когти папского коршуна. Помнишь, как твои заплечники пятки им припекали, как ложные признания тянули? Невинных, сгоревших у столбов, неужто позабыл?
- Невинных - не помню, - инквизитор скривился, подавляя новую вспышку гнева. - Помню гуситских шпионов и еретиков. Все четверо сознались в грехах. И сжёг их не я, а князь Кон...
- Врёшь! - выдохнул пленник пылко, но тут же снова стал спокоен, жёсткие складки на его лбу разгладились. - Врёшь ты, курва папская, не было среди нас гуситов.
- Вот оно что... Стало быть, ты, Псу из Ямы, их дружок-приятель? Тот пятый, коего увальни жданицкого войта поймать не сумели? Воистину, сколь верёвочке ни виться...
На лицо распятого человека легла печать безучастия, он попытался пожать плечами, но не сумел и лишь вымучил слабую болезненную улыбку.
- Я не пятый, и даже не шестой. А вот который - не скажу; сам гадай, сколько ещё наших по твою голову придёт. Что у меня не вышло - то не беда, друзья половчее будут. Недолго тебе гулять по белому свету, змей.
- Изволите пытку начать, ваша милость? - пробурчал палач, хмуря кустистые седеющие брови. - Самое время ворот мальца повернуть.
Отец Иоахим ответил не сразу, он жадно всматривался в черты пленника, ожидая увидеть признаки страха и неуверенности, но сумел разглядеть лишь выступившую на упрямом лбу испарину. Потом, будто спохватившись, инквизитор снова бросил взгляд на бледного Кристиана и произнёс с ноткой разочарования:
- Повременим пока. Пусть ещё полежит так с полчаса, подумает, а после снимите его. Сейчас у меня есть дела поважнее, этим же займёмся завтра, оно мне таким уж срочным больше не кажется.
- Уже уходишь, святоша? - в усмешке распятого боль в равных долях мешалась с презрением. - А у меня только-только интерес появился к беседе.
- Сохрани его до завтра, дружок, - посоветовал Иоахим. - Обещаю, что завтра спешить не стану и уделю тебе столько внимания, сколько ты заслуживаешь.
* * *
- Та история про какую-то чешскую деревню... - Ойген сделал вид, будто силится вспомнить. - Жа... Зва...
- Жданице, - подсказал инквизитор с явственной неохотой. - Это в Моравии.
- Вот-вот. Он про неё не соврал?
- Едва ли. Там и впрямь был пятый. Мне доносили, повезло подлецу - вышел по нужде из амбара, где вся ватага ночевала, увидел парней войта, да и задал стрекоча.
- И вы их сожгли?
- Только уличил во лжи, - сухо отрезал отец Иоахим. - И сделать это было нетрудно - у них в дорожных мешках нашлись алхимические гримуары, весьма подозрительные эликсиры и притирания. Кроме того, один за пазухой хранил еретическое богохульное воззвание против Папы. Не сомневайтесь, те четверо получили по заслугам. Их сожгли в Злине за колдовство и шпионаж в пользу гуситов.
От язвительного замечания Ойген фон Ройц удержался. Собственно, по нынешним неспокойным временам история была самая обыкновенная. В Чехии и Силезии, на дорогах Богемии, в польских и венгерских деревнях не только пришлых людей, но и своих же соседей непрестанно в чём-нибудь подозревали, хватали и волокли на дыбу, а после - на шибеницу (* - виселица). Убивали гуситов, убивали виклифистов, и с наибольшим рвением убивали тех, кто вовсе не имел никакого сочувствия ни к Виклифу (* - Джон Виклиф (1320 или 1324 - 1384 гг.) - английский богослов и реформатор, основатель учения виклифистов, впоследствии превратившегося в народное движение лоллардов. В 1376-1377 годах читал курс лекций, в которых осуждал алчность духовенства, ссылаясь на то, что ни Христос, ни его апостолы не обладали ни имуществом, ни светской властью. В 1377 году был привлечён Лондонским епископом к суду прелатов за антипапские высказывания. В 1378 году папа издал специальную буллу, осуждающую учение Виклифа. Идеи Виклифа были популярны в низших слоях населения по всей Европе. В Чехии их подхватил Ян Гус и его последователи), ни к Гусу. Не меньше народу губили и сами гуситы - хватали по пустячным доносам, вешали, забивали цепами, жгли в просмоленных бочках. С обеих сторон на каждого изловленного шпиона приходилось, наверное, по полдюжины невинных жертв. И это, в сущности, мало кого заботило: бей, не жалей, пусть Господь отделяет агнцев от козлищ!
- Отчего же вы прекратили допрос? Он ведь уже заговорил, и мог рассказать больше.
- Решил воспользоваться тем советом, что вы дали мне накануне. Определённо, долгие раздумья подействовали на заблудшую овцу благотворно, так почему бы не поощрить её ещё одним днём? Сегодня отступник сказал мне то, что хотел. А завтра скажет и то, чего не хочет.
- Дело ваше, святой отец, дело ваше. Это вам он жаждет кровь пустить, не мне.
Инквизитор будто желчи хлебнул, так его перекосило.
- Пустые угрозы, не более чем. Он знает, что ему не избежать возмездия, вот и пытается напоследок хоть чем-то меня уязвить. Я не боюсь, фрайхерр фон Ройц.
- Ваша отвага делает вам честь. Всё же не теряйте осторожности, ибо пленник солгал не во всём. На постоялый двор ваш "гусит" приехал то ли со слугой, то ли с приятелем.
- И где сейчас этот... э-э-э... приятель? - как ни старался посланник Папы скрыть беспокойство, оно тренькнуло в его голосе нервической стрункой.
- Пропал. Стражники землю роют, но парень сгинул бесследно.
Тень озабоченности на лице отца Иоахима сгустилась в мрачную тучу, и барон ощутил что-то вроде удовлетворения. Он почти не сомневался, что сообщник неудавшегося мстителя уже выбрался из города и сейчас либо прячется в лесу, либо старается оставить между собой и Шаттенбургом как можно больше вэгштунде. Но пусть святой отец думает иначе. Чем чаще он станет оглядываться, тем меньше будет путаться под ногами.
3
Ойгена фон Ройца он едва успел перехватить на постоялом дворе. Повезло - прямо в дверях наткнулся на слугу барона. Тот шёл куда-то с двумя арбалетами и вид имел уморительно суровый.
- Эгей, Хорст, да ты, не иначе, на войну собрался!
Слуга шутке не улыбнулся, глянул хмуро исподлобья.
- Доброго дня, герр Николас. Хозяин собрался к господину Глассбаху, велел его сопроводить.
- Вот как. Ну, это я удачно поспел. Не застал бы вас - так искал бы по всему городу.
- Хозяин на конюшне сейчас.
- А кому столько машинерии тащишь?
- Один мне, другой - господину Зальму.
- Карлу? - Николас громко хмыкнул. - Ему эта штука ни к чему, Хорст. Малышу Карлу можно доверить меч... ну, или, скажем, дубину. А вот из арбалета он с десяти шагов и в корову не попадёт.