Вот ведь как порой бывает на белом свете! Жил себе человек тихо, спокойно, в университете учился, лекции слушал, экзамены сдавал, с курса на курс переходил потихоньку, строил приятные планы на будущее... А потом вдруг - взгляд, улыбка, золотистый локон, пара ножек под мини-юбкой, - и всё пошло кувырком: университет опостылел, лекции опротивели, планы на будущее утратили всю свою прелесть, а прежняя, тихая и размеренная, жизнь стала казаться беспросветно глупой и скучной.
А что, собственно говоря, произошло? Да ничего особенного! Просто наступила весна, и, как это всегда случается при её наступлении, всех вдруг с неодолимой силой потянуло к кому-то: кошек - к котам, котов - к кошкам, мужей - к жёнам (чаще всего - к чужим), жён - к мужьям (опять-таки, как правило, не к своим), а студента третьего курса литфака Виктора Цаплина - к его очаровательной голубоглазой однокурснице Оле Морозовой.
Период неожиданной влюбленности Виктор переживал мучительнее, чем период подготовки к самому страшному экзамену. Ни с кем не общался, ничему не радовался, дни напролёт вздыхал над Олиной фотографией и сочинял нелепые стихи, ночами маялся бессонницей, сидел на кухне, выкуривал сигарету за сигаретой и заливал вином пламя неутолимых, неотступно преследующих его желаний...
В университете Виктор не видел и не слышал никого, кроме Оли. Дома и на улице он вообще никого не видел и не слышал, из-за чего нередко попадал в различные неприятные ситуации. Впрочем, неприятности мало заботили Виктора: все его мысли были заняты исключительно Олей - её ясными голубыми глазами, обворожительной улыбкой, золотистыми локонами, стройными смуглыми ножками и всем прочим, вплоть до едва заметной родинки на мочке левого уха...
А Оля, казалось, ничего не замечала. Да и как она могла что-либо заметить, если Виктор не то что словами - даже взглядом не решался поведать ей о своих чувствах? Он вовсе не был трусом; ни экзаменов, ни суровых преподавателей, ни скрипучих лифтов, ни пьяных подростков в подворотнях он ничуть не боялся. Даже своего мотоцикла с неисправными тормозами не боялся, и перед соседским бульдогом, злым на весь род человеческий, не робел!.. А вот женщин - боялся. Особенно молодых. И особенно очень красивых...
Прошла неделя, другая. Виктор продолжал молчать и опускать глаза, встречаясь с Олей взглядом. Всё протяжней и жалобней становились его вздохи, всё неотступней и мучительней - неутолимые желания.
Мама недоумевала: что происходит с сыном, почему он почти ничего не ест и не спит ночами? Преподаватели разводили руками: куда подевалось прежнее усердие Виктора, почему на лекциях он ничего не слышит, а в контрольных работах, между всевозможными "ассимиляциями", "диссимиляциями" и тому подобным, вставляет вдруг какие-то "ножки", или "плечики", или вообще - страшно сказать что! Сам же Виктор старательно скрёб затылок, надеясь выскрести оттуда ответ на извечный русский вопрос: что ему теперь делать?
Наконец, когда страдания стали уже совершенно невыносимы, Виктор решился попытать счастья.
"Будь что будет! - подумал он. - На взаимность, конечно, надеяться глупо, и, скорее всего, она просто рассмеётся мне в лицо, но... пусть лучше случится это, чем совсем ничего!"
И однажды ранним вечером, одевшись с иголочки, с коробкой шоколадных конфет в одной руке и с шикарной розой - в другой, он отправился к Оле, предварительно дав самому себе клятвенное обещание сегодня же открыть ей свои чувства.
Оля жила довольно далеко - в другом районе города. По дороге Виктор успел растерять большую часть своего мужества, и, когда он наконец вошёл в Олин подъезд, чей-то трусливый, писклявый голосок прокричал у него внутри: "Это очень страшно, Витёк! Беги домой, пока не поздно!"
"Нет! - решительно произнёс другой голос, твёрдый, почти металлический (это в душе Виктора зашевелились ростки мужской гордости). - Ты должен преодолеть свой страх, Витёк! Не преодолеешь, сбежишь - как потом самому себе через зеркало в глаза смотреть будешь?.. Вперёд, Витёк! Только вперёд! Будь мужчиной!!"
- Хорошо, - вздохнул Виктор. - Попробую.
И на цыпочках приблизился к двери Олиной квартиры.
Указательный палец потянулся к кнопке звонка, замер на мгновение в нескольких миллиметрах от цели - и вдруг трусливо юркнул в карман.
Виктор запрыгал по ступенькам вниз.
"Умница!" - радостно прокричал писклявый.
"Назад, слюнтяй!!" - рявкнул металлический.
- Не волнуйтесь, я обязательно вернусь, - заверил Виктор ростки своей мужской гордости. - Просто... неудобно как-то: первый раз в гости - и уже с цветами...
Он притормозил у трубы мусоропровода, открыл заслонку и бросил вниз розу. С минуту в раздумье потоптался на месте, потом кивнул, соглашаясь с каким-то своим, не высказанным решением, - и швырнул туда же конфеты.
- Вот, ёлки зелёные... Так тоже, вроде, неудобно: с пустыми руками...
Виктор поправил причёску, сделал глубокий вдох - и решительно зашагал вверх по лестнице.
"Не трусь! - уговаривал он себя по пути. - Будь мужчиной!.. Будешь?"
- Буду! - сам себе заявил он - и едва не проткнул пальцем кнопку звонка.
Дверь отворилась так быстро, что Виктор, даже если бы захотел, не успел бы сбежать. На пороге, кутаясь в лёгкий шелковый халатик, стояла и удивлённо моргала глазами Оля.
- Витя?.. Какими судьбами?
- Да вот... Это... Как бы... Ну, в общем... - Виктор почувствовал, что его начинает трясти; он опустил глаза, залился предательским багрянцем, ссутулился, втянул голову в плечи, попятился назад, но вдруг остановился, вскинул подбородок и, подстрекаемый суфлёрскими выкриками ростков мужской гордости, выпалил: - Пришёл вот. Поговорить надо.
- Хорошо. Поговорим, - кивнула Оля. - Заходи.
- Да заходи же, не стесняйся! - повторила она несколько секунд спустя и, видя, что Виктор всё ещё колеблется, за руку втащила его в прихожую. - Разувайся - и проходи на кухню. Я чайник поставлю...
- Ты что будешь пить? - прокричала она уже из кухни. - Чай или кофе?
- Что-нибудь... - промямлил Виктор, сняв туфли и придирчиво разглядывая свои носки.
- Что-нибудь - в смысле "покрепче"? Да?.. У меня коньяк есть. Будешь?
- Буду... Немножко.
Виктор вошел в кухню.
Оля стояла у плиты, спиной к нему, и переворачивала румяные ломтики ветчины на сковороде.
Не отрывая глаз от её спины, Виктор воровским движением схватил со стола бутылку, почти до краёв наполнил стоявший рядом стакан и, в надежде, что это придаст ему смелости, залпом его осушил.
- Что ты делаешь?! - ахнула Оля, обернувшись.
- Извини, пожалуйста... - Мучимый стыдом Виктор не знал, куда девать глаза и руки. - Честное слово... я не алкоголик!.. Просто... - Он замялся, беспомощно огляделся по сторонам и опустился на табурет. - Извини. Сегодня же куплю тебе новую бутылку.
- Да мне не жалко, Бог с тобой, Витька! - обиделась Оля. - Но... ты разве не понял? Не почувствовал ничего?.. Ты не коньяк пил.
Она открыла дверцу подвесного шкафчика, достала с полки бутылку коньяка и поставила её на стол. А бутылку, из которой пил Виктор, от греха подальше спрятала в буфет.
Виктор встревожился не на шутку.
- Слушай, Оль! Я ничего такого, ядовитого, не выпил, случайно?
- Да нет, успокойся. Обычное растительное масло. Рафинированное...
Борясь со смехом и украдкой посматривая на Виктора, она принялась накрывать на стол. Виктор, красный как рак, сидел, опустив голову, и с унылым видом пересчитывал ворсинки на коврике под ногами.
- Ну вот, кажется, ничего не забыла, - сказала Оля, закончив сервировать стол и усаживаясь напротив гостя. - Коньяку?.. Или, может, сначала поговорим о деле? Ты как будто хотел о чём-то со мной поговорить, - напомнила она.
На его багровом лбу проступили капельки пота; уши запылали ярче прежнего; спрятанные под столом руки заходили ходуном.
- Может, у тебя какие-то трудности с учёбой? - пытаясь скрыть улыбку, спросила Оля минуту спустя, так и не дождавшись продолжения загадочного "ну".
- Да... То есть не совсем с учёбой... Вернее, вообще не с ней... - Почувствовав лёгкое головокружение, Виктор осмелился положить одну руку на стол, но сделал это, продолжая разглядывать коврик под ногами, и потому случайно опустил ладонь в блюдце с вареньем; впрочем, сам он этого не заметил, Оля же со свойственной её полу тактичностью решила промолчать. - У меня, понимаешь... возникли трудности несколько иного рода...
- А конкретнее?
- Ну... Как бы это тебе сказать...
"Никак не говори! - кричал у него внутри писклявый. - Извинись, попрощайся и - бегом домой!"
"Я тебе извинюсь! - угрожал металлический. - Я тебе попрощаюсь!.. Говори прямо: Я тебя люблю! - и дело с концом! Неужели так трудно?"
"Скажи, что поговоришь с ней завтра, в университете!"
"Признавайся в любви немедленно! Будь мужчиной!"
"Сбежавшей тряпкой спокойнее, чем осмеянным мужчиной!"
"Осмеянным мужчиной достойнее, чем сбежавшей тряпкой!"
- Давай всё-таки сначала выпьем по рюмочке, - предложила Оля, устав дожидаться, пока Виктор решит проблему: в каких именно словах изложить ей цель своего визита.
- Давай! - с радостью ухватился за протянутую ему соломинку Виктор, но тотчас же вновь приуныл: наполнять-то рюмки, судя по всему, предстояло ему, как мужчине, а разве можно сделать это, не уронив своего достоинства, когда у тебя руки дрожат и пальцы почти не гнутся?
- Нет, - замотал он головой. - Не хочется что-то...
- Предпочитаешь растительное масло? - улыбнулась Оля. - Не обижайся. Я пошутила.
Оторвав, наконец, глаза от коврика, он поискал ими свою правую руку - и обнаружил её в блюдце с вареньем.
- Ничего страшного! - поспешила заверить его Оля. - Главное, что рубашку не испачкал.
Она протянула ему салфетку и, пока Виктор, едва не плача от досады, старательно очищал ладонь от варенья, разлила по рюмкам коньяк.
- Может, всё-таки составишь мне компанию? - улыбнулась она.
Виктор кивнул и стремительно, как умирающий от жажды, осушил свою рюмку. Оля тотчас же снова её наполнила.
- Я не успела с тобой чокнуться, - объяснила она с лёгкой укоризной в голосе.
И подняла рюмку.
Виктор испуганно отшатнулся: ему представилось вдруг, как он, не справившись с дрожью в руке, проливает коньяк на шелковый халатик, и зрелище это, даже наблюдаемое мысленным взором, повергло его в ужас.
- Спасибо, но... мне больше не хочется, - сказал он. - Кроме того... мне, кажется, уже пора...
- Как?.. Уже? - удивилась Оля. - Но ты ведь даже не сказал ещё, зачем приходил...
- Разве не сказал?
"Сейчас - или никогда!" - отчеканил металлический.
"Никогда!" - взмолился писклявый.
"Трус! Слюнтяй! Телятина!!"
"Ну и пусть!"
"Стыдно же!"
"Переживём!.. Главное, молчи, Витёк, а то - страшно очень!"
"Брррр!" - неожиданно прервал их третий голос - настолько громкий, что его услышала даже Оля.
Виктор вздрогнул всем телом.
Это был голос его внутренностей, щедро орошенных растительным маслом. Очень настойчивый голос...
- Мне нужно бежать! - заторопился Виктор. - Не знаю... как-то из головы вылетело... У меня очень важная встреча!
- Понимаю, - вздохнула Оля. - Но, может быть, ты всё-таки скажешь, зачем приходил?
- Да... Конечно... - Виктор был уже в прихожей; краснея под пристальным взглядом Оли, он поспешно натягивал туфли. - Я, понимаешь... хотел попросить у тебя... контрольную по психологии - списать.
"Ах ты, сукин сын! И тебе не стыдно?"
"Стыдно! Но что же делать?"
"Сказать правду!"
"Боюсь!"
"Боишься?.. Господи Боже мой, чего ты боишься?! Показаться смешным? Но ты ведь целый час только тем и занимался, что смешил её! Поверь, Витёк, смешнее уже не будет!"
"Всё равно не могу!"
"Решайся! Решайся, пока не поздно!"
"Уже поздно!"
"Нет!"
"Да!"
"А я говорю: нет!!"
"Брррр! Брррр! Брррр!"
- Сейчас принесу, - сказала Оля и ушла в свою комнату.
Вернувшись, она вручила Виктору тетрадку и с застенчивой улыбкой произнесла - почему-то шепотом:
- Надеюсь, почерк разберёшь?..
Виктор открыл рот, собираясь сказать в ответ: "Постараюсь", - а также: "Большое спасибо", - и, может быть, что-нибудь ещё, - но его опередил внутренний голос.
- Бррррррр!! - воззвал он в отчаянии, и Виктор выскочил за дверь.
...Выбегая из подъезда, он едва не налетел на дворника, который сидел на ступеньке крыльца и, кипя от возмущения, рассказывал стоявшим поблизости мужикам:
- Представляете, до чего эти новые, блин, русские оборзели! То сосиски, почти свежие, выбросят, то магнитофон или телевизор, почти не испорченный, то шмотку какую-нибудь, вполне ещё приличную... А сегодня, вот, выкатываю я, значит, контейнер, и вижу (хотите верьте, не хотите - не надо) на самом верху лежит коробка конфет! Полная! Запечатанная даже! А под ней - роза, огромная такая, свеженькая, словно только что с кустика, и в обёртке недешевой! Представляете?..
- С жиру бесятся, сволочи, - проворчал один из мужиков.
Другой полюбопытствовал:
- И куда ты, Михалыч, конфетки эти вместе с розой пристроил?
- Как - куда? - удивился дворник. - Розу жене подарил, конфеты - дочурке.
"Вот и хорошо. Не зря покупал", - подумал Виктор и помчался домой.
...Дома он первым делом запинал ногами обувной ящик, потом, глухо рыча, одной рукой нокаутировал подвесную полочку с телефоном, другой несколько раз ощутимо съездил по собственной физиономии - и в глубочайшем унынии поплёлся на кухню пить портвейн. Выпив полбутылки и накурившись до тошноты, он перекочевал в свою комнату, подошёл к зеркалу и гневно сверкнул на себя глазами.
- Слушай меня внимательно, Витёк! И не смей, сукин сын, отворачиваться! В глаза мне смотри, тряпка! Понял?.. Так вот. Или ты завтра же - завтра же, слышишь? - объяснишься ей, наконец, в любви, слюнтяй малодушный, или послезавтра я вышвырну тебя в окно!
Лицо в зеркале дрогнуло, приобрело скорбное выражение, отвело глаза и жалобно шмыгнуло носом.
- В окно... - вздохнул Виктор и опустился на стул.
Рядом, на столе, лежала Олина тетрадка.
Бережно, как нечто хрупкое и невероятно ценное, Виктор взял её в руки и раскрыл наугад...
Что такое?
Чистые листы, никакой контрольной - ни по психологии, ни по чему-либо ещё...
Лишь на первой странице - размашистая, наспех выведенная надпись:
"Ты мне тоже очень нравишься, Витя! Уже давно.
Если хочешь, давай завтра, после занятий, сходим вместе куда-нибудь.