1965 год. Бердянск. Нижняя часть города. Лютеранская улица. Немецкая кирха имени Христа Спасителя (поблизости). 10 мая.
Ночь темна и нежна. Она набросила на город своё невесомое звёздное покрывало. Слышится храп, ему вторит тонкое, хрустальное поскуливание. Храпит старый пёс Джульбарс, скулит политрук Ничипоренко. Кому-то из них снится внеочередное звание. Генерал Пуговкин приближается и командует: "Дай лапу!"
Мистически растворяется окно на втором этаже. Петли скрипят, и злоумышленник замирает - не разбудил ли кого? Минута проходит в оцепенении...
Цветут акации. Боже мой, как цветут акации! Днём от одуряющего запаха стынут в полёте мухи, ночью воздух кажется липким и сладким.
...Нет, никого не разбудил. Преступник выскальзывает на террасу, оглядывается. Движется быстро и со знанием дела - огибает скрипящие доски, придерживается за перила. По небольшой лесенке поднимается на третий этаж...
Впрочем, считать этот этаж третьим можно лишь условно. Он выше второго всего на шесть ступеней. Дело в том, что дом строился долго. Разными мастерами и с длительными антрактами между вспышками строительной активности.
Вокруг небольшого дворика с двумя акациями, сараем, водопроводной колонкой, заколоченным колодцем, двумя лавочками, качелей и верёвкой для белья... ничего не забыл? Пардон, ещё собачья будка, вырезанное на заборе неприличное пожелание, куст смородины и железные ворота. Так вот, вокруг всего этого "богатства" высится, дыбится, скрипит и нависает дом на восемь самостоятельных квартир. Четыре комнаты были построены изначально, ещё до революции купцом Гайкиным. Остальные общественные ячейки возводились явочным порядком.
Чтобы попасть на второй этаж, нужно подняться по "Г" образной лестнице на террасу. Сюда выходят три двери. Четвёртая квартира считается расположенной на третьем этаже.
...На третьем этаже злоумышленник не задерживается долго. Из-за тучи проявляется луна. Её свет угрожает преступным планам. Злодей прижимает к форточке шерстяную тряпку и сильно надавливает. Стекло вываливается внутрь, но преступник успевает его поймать. Через "пробоину в обороне" он дотягивается до дверного замка и открывает его. Предусмотрительно смазывает петли.
Оглядывается. Сердце колотится неимоверно громко. Кажется, весь двор слышит этот грохот.
Быстро! Внутрь! В квартиру! В руке появляется оружие. Сквозь занавеску видны только контуры, но даже они зловещи. Бледно разгорается свеча. Ладонь зажимает рот. Жертва пытается сопротивляться, но силы слишком не равны. Пощёчина. Сдавленный крик, похож на любовный стон. Удар.
Свеча погасла...
Эту историю мне поведал Симон Андреевич Кацевич. В прошлом участковый, а ныне портной. (Шьёт брюки.)
- Понимаете, Вова, - говорит он. (Вова - это я. Ваш покорный слуга.) - Участковым быть почётно, но опасно. Профессия портного бесперспективна до безобразия. Порою мне кажется, что я сажаю алюминиевые огурцы, как пел один современный тенор...
Симон придирчиво осматривает меня. В основном нижнюю мою половину. Говорит, что жопа - это лицо человека.
- Вы плохо относитесь к своему лицу, Вова. Колени вытянулись, позади складки. Цвет нездоровый, имеются потёртости.
Я отвечаю, что это джинсы. Он говорит, что джинсы, это небритая физиономия после трёхдневного запоя.
- Только стрелочки! - утверждает Кацевич. - Накладной задний карман - уже распущенность.
Симон Андреевич многое помнит, но многое уже позабыл. Моя фантазия компенсирует лакуны его склероза. Полагаю, делает это без особого ущерба для истины. Мы разговариваем о преступлении в Маленьком Китае.
Забыл сказать, Маленьким Китаем назывался дом на восемь квартир по Лютеранской улице. Тот самый. С акациями, сараем, колодцем и прочими атрибутами комфорта.
- Если быть до конца точным, - говорит Симон, - дом имел девять квартир. В девятой квартире жили мы с мамой. Отец тоже жил с нами, но он строчил брюки. Я наследственный портной. Наша квартира имела отдельный выход на улицу, а потому формально не принадлежала Маленькому Китаю. Пока всё ясно?
- Более-менее, - соглашаюсь.
- Вот и хорошо, ибо далее будет трудно. - Он качает головой, и кустистые брови делают его похожим на печального филина. - Я себе чуть всю голову не сломал, покуда распутал это дело!
- А почему следствие вели вы, участковый?
- Прежде всего, не нужно забегать вперёд! - Перед моим носом показывается старческий палец. - Куда вы спешите? Куда можно спешить в таких брюках? Прижмитесь лицом к лавке и слушайте сюда! Отсюда будет проистекать!
Утром десятого мая я проснулся от воплей. Мамаша решила, будто случился погром, на что папаш ответил, что погромы бывают в Кишинёве. А мы, слава богу, живём в Бердянске. Пропади он пропадом! Папаш не любил наш городок. В нём проживает издевательски мало культурных людей. Пошить костюм - праздник для портного...
- Кто кричал? - перебил я.
Симон Кацевич напыжился, но продолжил:
- Следите за мыслью. Было раннее утро, что-то около пяти. Может раньше. Только что показалась заря. - Экс-участковый благородно грассировал это слово: "загр-рья". - В это время в приличных местах рождаются Венеры. Они выходят из пены. В нашем дворе "родилась" голая Ципора из второй квартиры.
- Голая?
- Не совсем. На ней что-то было, но сосцы торчали из-под ночнушки, как револьверные стволы. Ципора стонала, причитала, грозила проклятием и убеждала, что наш Маленький Китай снесут к чёртовой бабушке. Сбросят бомбу с аэроплана и разровняют остатки бульдозером. Кто этим займётся, высшие силы или вэцээспээс она не уточняла.
Жильцы высовывались из окон. Малолетним закрывали уши, ибо Ципора не стеснялась в выражениях. Вообще она была рисковая, суровая женщина. Господь наградил её несколькими серьёзными достоинствами. Как то: жизнелюбием, оптимизмом и дочерью. За эти дары Создатель лишил женщину мужа, и всех передних зубов. Впрочем...
- Впрочем? - переспросил я.
- Впрочем, и первое и второе, Ципора почитала за благо. Это была исключительно позитивная женщина. Исключительно! Дочку звали Рахиль, чтобы вы знали. Рахиль означает овечка.
- Выразительно имя.
- С точностью до наоборот! - отметил бывший участковый. - Слушайте ухом. За что убивалась Ципора. В шестьдесят пятом Рахиль было шестнадцать. Девица, не побоюсь этого слова, на выданье. В самом соку. Кровь играет с молоком. Кипит! - Я понимающе кивнул. - Ципора, памятуя о своей бурной молодости, предпринимала упредительные меры. Мадам Ципора поступала мудро. Она привязывала верёвку к большому пальцу на ноге... я говорю о ноге Рахили, вы понимаете. И делала это каждый вечер. Каждый! Даже в воскресенье. Второй конец верёвки накидывала себе на шею. Поводок верности, так это называлось.
- Она читала Декамерон?
- Это без надобности. Когда у тебя взрослая дочь, - уверил Симон, - каждая мать становится Боккаччо.
Тем утром Ципора проснулась раньше обычного, и обнаружила петлю на шее, но второй конец верёвки отсутствовал. В смысле, был развязан. Дочери в комнате не наблюдалось.
- Хм...
- Вот вам и хм! Стрекотнула наша овечка на поля Эроса! Однако не волнуйтесь, она нашлась минуты через три. Вышла из-за сарая, как ни в чём не бывало. Села на качели и попросила её подтолкнуть.
Ципора готова была растерзать мерзавку, но ей не позволили. Мужчины встали строем и отбили невинное дитя.
- Невинное?
- Опять торопитесь, Вова. Помните о принципах презумпции.
- Я помню.
- Придерживайтесь их.
Экс-участковый откашлялся и сказал, что хорошо бы попить пивка. Дескать под пиво "лучше вспоминается". Мы переместились к пивной "аорте" - бочка стояла на перекрёстке Центральной.
- Вечером Ципора явилась в нашу квартиру. Сказала, что если я не выясню "кто её дочь огулял" - её слова, - то меня попрут с работы с волчьим билетом. Так и сказала: "Она родит, а тебя подведу под статью об аморалке".
"При чём здесь Симочка? - вскричала моя мать. - У него алиби! Он спал дома!"
"А при том, - ответила Ципора, - что на вверенном ему участке были совершены противоправные действия..."
После таких слов, папаш отставил швейную машину и схватился за голову: "О-о-о!" - молвил он. И этот стон (что у нас песней зовётся) означал: "Ципорка имела консультацию с юристом и её голыми руками не возьмёшь! Лучше сынок начисти пуговицы до блеска и вытащи на белый свет блядуна!"
Я засучил рукава. Что мне оставалось? Борьба с безотцовщиной тоже держалась на моих плечах.
- Рахиль, естественно, молчала?
- Как рыба об лёд. Когда я спрашивал, её большие глаза удлинялись и подтягивались к вискам. Она становилась похожа на таинственную лань, но это совсем её не портило. Вообще, Рахиль была удивительной девушкой. Высокая, стройная, спортсменка, комсомолка...
- Красавица.
- Именно! Признаюсь, какое-то время я сам рассматривал варианты...
- Подкатывал шарундулы?
- Пошляк! - обиделся участковый. - Дарил цветы! Но теперь это не имело значения. Рахиль предпочла другого, и мне предстояло выяснить кого.
Из всех жильцов нашего дома, мною были отобраны четыре кандидатуры.
- Осмотрительно.
- Мужчины.
- Разумно.
- Половозрелые.
- Как минимум.
- Свободные от обязательств.
- Сомнительный пункт.
- Ничего подобного. Далее станет понятно, что я рассуждал верно. Вот троица подозреваемых:
Александр Сырицын. Высокий брюнет, тридцати восьми лет. Спортивный, подтянутый. Он преподавал американский язык в институте. Во время войны был переводчиком, встречался на Эльбе с союзниками.
- Отличительные черты?
- Тонкие гусарские усики, заграничные подтяжки и гантели. Американец (так его звали в Маленьком Китае) носил белоснежную майку, безукоризненные брюки (их пошил мой папаш) и выжимал по утрам гантели.
- Следующий, - сказал я, делая в блокноте пометки.
- Роман Тышкевич. Старик, около шестидесяти лет...
- Точнее!
- Шестьдесят четыре года. Белоручка. Из интеллигенции. В последние годы работал в газете, откуда и вышел на пенсию. Примечательный факт: когда мы обсуждали во дворе список подозреваемых...
- Вы обсуждали список?! - опешил я.
- Ну да, - участковый пожал плечами. - А как же иначе?
- Действительно! Это я сглупил...
- Так вот, во время обсуждения, Американец снисходительно ухмыльнулся, и заявил, что нет нужды беспокоить Романа Яковлевича. "Дамы его не интересуют, - заметил Американец. - В его возрасте они противопоказаны".
Тышкевич не обиделся и не удивился. Это был человек крайней выдержки и скромности. Ответил, что женщины его, действительно, не интересуют... "Однако, справедливости ради, я должен быть включён в этот список. Полагаю, так будет справедливо. Иногда я испытываю сексуальные потребности. Да, не удивляйтесь. И даже вижу эротические сны, - признался он. - Боюсь, я не перестал быть мужчиной, несмотря на старания советской власти".
- Отличительные черты подозреваемого?
- Мягкость, излишняя образованность. Разглагольствовал, выражался цитатами и поминал недобрым словом древних греков.
Я заинтересовано поднял брови, разумея в этом "третьем номере" кандидата на должность преступника.
- Не делайте морду, молодой человек! - попросил участковый. - Ничипоренко имел сложную судьбу. Он был потрёпан. В его жизни было всё: и страсть, и ненависть, и разлука, апофеоз и драматический финал. Послушайте сюда. Ничипоренко закончил соответствующие курсы и был призван в ряды, где проявил себя разумным и рачительным руководителем. Согласитесь, это редкое сочетание для нашей армии. Политрук подавал надежды. Генерал Пуговкин пожимал ему руку и говорил, заглядывая в глаза: "Крепись, Ничипоренко! Скоро я тебя продвину! Скорблю, что среди нас мало таких, как ты!"
Драма случилась уже в мирное время. Ничипоренко к тому времени стал замполитом, но не перестал подавать надежды. Он пострадал от любви. Она его предала. Политрук любил спиртосодержащие жидкости, и однажды решился на эксперимент. Ему досталась фляга деревенского самогона повышенного качества. Ничипоренко решил проверить его в деле. Он утверждал, что употребление этого напитка на политзанятиях способствует лучшей усвояемости материала. Верил, что доза самогона позволяет глубже и полнее понять внешнюю политику государства. Солдаты его боготворили.
- И?
- В роте попался слюнтяй из Средней Азии. Утратил самоконтроль и запел Интернационал прямо на занятиях.
- Патриотично.
- Это спасло политрука, - выдохнул участковый, - от высшей меры наказания. Невозможно было подкопаться под эту песню. Страшно даже вообразить последствия, запой узбек "Восточную песню" Ободзинского.
Ничипоренко был немедленно уволен из рядов Советской армии, с формулировкой "по состоянию здоровья". В шестьдесят пятом он работал инструктором в бассейне профсоюзов.
- Отличительные качества?
- Знал множество языков. Но ни одним не владел.
- Как такое возможно?
- Сложно объяснить... Ничипоренко обладал природным даром. Он выхватывал слова из любого языка, который подворачивался под руку. Из "Голоса Америки", из телевизора, из медицинского протокола. Запоминал, а потом использовал эти инкрустации в повседневной речи. Понять его речь можно было только душой. Интуитивно.
Я попросил привести пример.
- По выходным он выставлял в тень акации стул. Рядом, на столик устанавливал полуведёрный армейский чайник и чашки. Ципора приносила варенье. Они пили чай, хрустели рафинадом. Ничипоренко читал газету и напевал песню:
Азохен вей, и танки наши швыдки,
И наши пипл мужности повни:
У строю стэн стрэйт радянськие танкисты -
Зэен велыкой Родины заны
.
- Замешивал в кучу украинский, еврейский, немецкий, американский и русский языки.
- Полиглот, - заметил я. - Ну а четвёртый?
- Что?
- Вы сказали, что был четвёртый подозреваемый.
- Ах, это... Четвёртым был полуподозреваемый дворник Никифор. Личность неопределённого возраста и с трудом идентифицируемого пола.
- Алкаш? - спросил я.
- Безобидный, нелепый. Когда он был трезв, с ним не о чем было разговаривать, а когда выпивал говорить становилось невозможно.
- Тогда почему он попал в список претендентов... в смысле подозреваемых?
- Дело в том, что в начале месяца он отправил жену и сына к тёще, в деревню.
- Не наказуемо.
- При обыске у него нашли женскую серебряную брошь с изумрудным глазком.
- Она принадлежала Рахили?
- Тут возникли сложности. Ципора опознала брошь, Рахиль отрицала. Однако мамаша готова была опознать чёрта рогатого, только бы заполнить графу метрики "отец ребёнка".
- Понимаю.
- Никифор показал, что нашел брошь на улице и моментально ушел в глубокую несознанку.
"Где вы были ночью?" - спрашивал я.
"Не знаю", - признавался Никифор.
"Что делали вечером?"
"Не помню", - отвечал Никифор.
"Кто может подтвердить ваши слова?" - доискивался я.
"Не имею понятия!"
"Как вы провели вчерашний день?"
Самый глупый вопрос, который можно было задать. Вчера было девятое мая. День Победы. Его снова сделали нерабочим днём, и дворник Никифор, естественно, провёл его в хмельном небытии.
Никифор косился на злую Ципору и клялся: "Не я это! Чипорочка! Христом богом молю! Как с Дня Победы подгулял, так ничего не помню! Не до этого мне было, соседка!" И добавлял тактично: "Извини".
- Я был склонен ему верить, - сказал участковый.
- У других подозреваемых проводился обыск? - спросил я.
- Конечно! В ходе следственных мероприятий были обнаружены следующие улики: У Американца Сырицына был обнаружен платок женский, кружевной, батистовый. Имеющий вышивку "Р.А."
Ципора опознала платок и показала, что лично вышила буквы. Заявила, что Р.А. - это Рахиль Абрамова. Потерпевшая.
Сырицын отрицал свою причастность и утверждал, что Р.А. - это Римма Алексеева. Его коллега и просто знакомая.
Следственные мероприятия подтвердили, что подобная гражданка имела место быть по месту работы подозреваемого. Однако гражданка Алексеева утверждала, что платок не её.
- Почему?
- Вероятно потому, что была замужем, - сказал участковый. - Кроме платка, в комнате Американца был обнаружен предмет женского туалета, а именно бюстхальтер. Первого номера. В ходе следственного эксперимента было установлено, что бюстахлтер подходил потерпевшей по росту и размеру. Однако Рахиль от него, предсказуемо, отмежевалась.
- Хм... вздорная девица, - произнёс я. - А этот... политрук? - спросил с надеждой.
Политрук не внушал мне доверия.
- Политрук Ничипоренко завяз в уликах по самые уши. У него были обнаружены: ученическая тетрадь, подписанная на имя потерпевшей. Несколько замаранных рифмами и вульгарными четверостишиями промокашек. Кроме того, в мусорном ведре я обнаружил сломанное перо и баночку из-под чернил.
- Серьёзная улика.
- На этикетке женской рукой было нарисовано сердечко. Его пронзала стрела. Ниже было начертано таинственное слово: "Изнемогаю".
- Существенно... - протянул я, ощущая в душе обиду и разочарование.
"А что? - подумалось. - Молоденькая красавица и разведённый политрук. Она - изнемогает, на его стороне опыт. Это так современно. Практичная любовная пара".
- Тем не менее, Ничипоренко отрицал свою причастность, - продолжал вспоминать Симон. - Наличие улик объяснял занятиями математикой. Он занимался с Рахилью алгеброй и геометрией.
"Она ходит ко мне регулярно! - горячился Ничипоренко. - Мы готовимся к экзаменам!"
"Значит, тропинка хорошо натоптана? - уточнял я бесстрастно. - Вечерами вы тоже занимаетесь? Когда Ципора работает во вторую смену?"
"Случается и такое!- признавался политрук. - Только это ничего не доказывает!"
"Следствие разберётся! - успокаивал я. - Под венец сядет виновный".
- У поляка Тышкевича, к сожалению, не было обнаружено ничего компрометирующего. Меня это сразу насторожило.
- Поляка? - переспросил я.
- Поляка. В Речи Посполитой предки Тышкевича имели вес. Потом разорились и эмигрировали в Россию.
- Что он сказал в своё оправдание? - спросил я.
- Привёл цитату из библии, и заявил, что агнец Божий уже принёс за всех нас жертву на Голгофе.
- Подозрительно!
- Жертва агнца? - уточнил участковый. - Или показания Тышкевича?
- Что у него ничего не нашлось, - пояснил я. - Все участники дела оказались замешаны, и только он чист. Подозрительно. Что он был за человек?
- Занятный старик. Занимал самую большую комнату в доме. Фактически две, если считать кухню. С верандой - три.
- Вот вам и мотив! - воскликнул я.
И получил упрёк не горячиться.
- Комната Тышкевича напоминала музей. Картины, бюсты, графинчики, офорты и прочие репродукции были живописно распределены по всему пространству. На стенах висели вырезки из газет. Книги.
- Книги?
- Множество книг.
- Как бы вы охарактеризовали Тышкевича?
Участковый задумался, потом обильно высморкался.
- К нему было сложно подкопаться. Образованный, интеллигентный, начитанный. На всякий вопрос, давал развёрнутый ответ. Эдакий маленький аккуратненький старичок-старушка.
- Понимаю.
День разгорался в полную силу. Пивная бочка набирала популярность. Мы взяли ещё по паре кружечек, и отошли в тополиную тень. Случайный сантехник с тяжелой наследственностью попытался пробиться вне очереди, на что получил решительный отказ у продавщицы.
"А не чипайте женщину! - запел сантехник голосом Шарля Азнавура. - Не чипайте!" И растворился в неизвестном направлении.
Я молчал, обдумывая следственную обстановку сорокалетней давности. На моём лице (видимо) отражались мысли. Экс-участковый Симон Кацевич продолжил рассказ.
- Следствие зашло в тупик. Трое подозреваемых отрицали свою причастность, четвёртый полуподозреваемый дворник Никифор перешел в контрнаступление. Наплёл Ципоре, что я тоже нахожусь в группе риска. "Посмотри, как он ведёт следствие, - науськивал Никифор. - Похабно ведёт, хуже портового биндюжника. Мол, все кругом в дерьме, а он один в белой манишке!"
Ципора смотрела на меня с подозрением, огрызалась. Я понимал, что нужны решительные действия.
- А именно? - спросил я.
- Я отправился в управление, - сказал участковый, - посоветоваться со следователем Тихоновым. Он долго жил и долго работал. Он знал всех, и все знали его. Мне посоветовал папаш.
Пантелеймон Тихонов встретил меня приветливо, провёл в свой кабинет. Слушал мои разглагольствования, курил... кажется, недослушал. Замахал руками, как растревоженный шмель лапками и сказал, что мне нужно сходить в школу.
"Вы, коллега, - говорил мне Тихонов, - не с той стороны заходите. Оцените психологию момента, товарищ участковый. Задумайтесь о девушке. Она ведь не так проста, как может показаться!"
"Задуматься? - переспрашивал я. - О девушке? О Рахили?"
"О Рахили! - повторил Тихонов. - Сходите в школу. Побеседуйте с подругами. Без протокола. В наши дни уголовный следователь - это близкий друг и неизбежно товарищ".
Я так и поступил. Пошел в школу, осторожно побеседовал с директором, с учителями. Обнаружил интересную закономерность.
- Неужели? - насторожился я. - Что именно?
- Учительница русского языка и литературы отметила, что во втором полугодии у Рахили значительно выросла успеваемость.
"Её сочинения приводят меня в восторг! - признавалась учительница. - Рахиль развёртывает тему, вникает в духовный мир героев. Это непросто, согласитесь. Наконец, использует стихотворные формы!"
Я смешался и попросил разъяснить.
"Рифмует сама и пользуется стихотворениями классиков", - пояснила учительница.
Далее она поступила внушительно. Вскинула руку ко лбу и грудным голосом пропела четверостишие:
Как корабль, что готов менять оснастку:
То вздымать паруса, то плыть на веслах,
Ты двойной предаваться жаждешь страсти.
Отрок, ищешь любви, горя желаньем,
Но, любви не находишь...
Тяжелая грудь учительницы угрожающе вздымалась. Я был настолько очарован, что стремглав бежал из школы.
Настало время ещё раз поговорить с Рахилью.
- Давно пора! - поддакнул я.
- Не торопитесь радоваться, молодой человек! - губы участкового змеились. - Рахиль уподобилась крепости "Измаил". Из разговора я понял, что она боготворит своего избранника и готова родить ему сына. Более я не добился ничего.
- Жаль! - сказал я. - Меж тем, улики были на поверхности!
- Неужели?
- Уверяю.
- Вернувшись домой я вычертил схему. Дворника Никодима лишил звания полуподозреваемого. Подумал, что это слишком драматично: отличница, которая пишет сочинения и дворник с серебряной заколкой. Слишком литературно.
- Логика присутствует.
- Мне не давал покоя Американец. У него был мотив, у него была возможность. У него были лифчик и платок. Наконец, ему позволяла образованность.
- Чтобы зачать ребёнка, не нужна особая образованность, - возразил я. - В иных случаях, она просто вредит.
- Как знать, как знать... - туманно молвил участковый. - В день...
- В ночь, - поправил я.
- В ночь половой любви, - участковый принял мою поправку, - Американец не имел алиби. Сказал, что вернулся поздно (нет свидетелей), что поужинал пирожками (вполне возможно) и сразу лёг спать (наталкивает на подозрения).
"Как у вас со стихами?" - спросил я.
Американец пожал плечами, ответил: "Средне. В пределах гимназического курса".
Я покачал головой. Прочёл строфу из Пушкина:
"Я встретил вас, И всё такое..."
"Былое! - исправил Американец. - Я встретил вас, И всё былое. Только это не Пушкин, это Тютчев".
"Ага! - мысленно отметил я. - Разбирается".
Мои подозрения усилились.
Был вариант устроить очную ставку. Отяготить её присутствием Ципоры - в таком случае, подозреваемый неминуемо бы раскололся. Однако я не успел этого сделать.
Тем же днём, после разговора с Американцем, я встретил во дворе Рахиль. Она несла букет полевых цветов и портфель. Увидев меня, улыбнулась и произнесла, как бы в сторону: "Напрасно вы Сашу мордуете. Он не в моём вкусе!"
Вот те раз!
Признаться, я ей поверил. За эти дни она стала старше и... величественнее. Простите мне это культурное слово.
Оставались двое. Политрук с промокашками и поляк без ничего.
Вот уже несколько минут, как я разгадал эту загадку. Разгадал методом простых исключений. Теперь я наблюдал за бывшим участковым. Мне было лестно, что я разбередил его память. Заставил вспомнить и пережить ещё раз эпизод молодости. Согласитесь, это приятные воспоминания. Тем паче, что Симон Андреевич погрузился в них с головою.
- У меня есть вопрос. Точнее два.
- Слушаю? - сказал участковый.
- Чем всё-таки занимался Американец Сырицын в ночь совершения... любви. И где был политрук Ничипоренко?
- Ничипоренко отметил с товарищами годовщину Победы, - сказал участковый. - Во время акта отмечания у него отлетела подмётка. Пришлось рыскать по городу, в поисках мастера, способного произвести ремонт сапога. Этот факт я проверил - политрук не врёт. Подмётку восстановил сапожник Егорычев. Взял за ремонт рупь-тридцать, и полтину за срочность. Подозреваемый вернулся домой глубоким вечером и сразу лёг спать. Здесь крылась заковыка. Ворота политруку открыл дворник Никифор. Однако Никифор категорически не помнил этого факта. У меня возникло подозрение о существовании преступного сговора между...
- Понимаю, - нетерпеливо перебил. - Американец?
- В ночь на десятое мая Американец не ночевал дома. Вернее, было так. Американец вернулся домой поздно ночью. Около двух. Дабы не беспокоить жильцов, он зашел с тылу, перелез через забор и проник непосредственно в свою комнату.
- О как!
- Мероприятия я провёл. Физически подтянутый Американец имел такую возможность. Где он находился до возвращения, Американец сообщить отказывался. Объяснял это честью женщины.
- Иными словами, у него не было алиби?
- Фактически так. Время шло. Лето заканчивалось. Появились очевидные признаки, - Симон Андреевич нарисовал полусферу вокруг своего живота, - беременности. Ципора грозила мне трибуналом и даже расстрелом, когда была под хмельком. Будущая бабушка начала выпивать.
С другой стороны, Ципора испытывала значительное облегчение. Теперь, когда отпала необходимость сторожить дочь, она могла брать ночные смены. Они оплачивались вдвое. К тому же, можно было взять с собою бутылку красного сухого. Никто не протестовал, хотя Ципора работала в порту, в закрытой его части. Верёвка и петля верности ушла в прошлое... Бесспорно плюсы появились.
Изредка у Ципоры случались приступы гнева. Она хватала мокрое полотенце и выгоняла дочь на двор. Кричала обидные слова: "Шалава! Курва!" Задавала каверзные вопросы: "От кого понесла, блядь?! Где этот рогоносец?" Грозила: "Я ему копыта поотшибаю!" Всячески унижала девичье достоинство.
Более всего от этих скандалов страдал дворник Никифор. Он подставлял под удары свою щуплую цыплячью грудь, охал и шептал: "Чипора? Ну зачем ты так, Чипорочка? Не надо! Ну это жизнь! Так случается! Я тоже бывало..."
Рахиль сносила оскорбления кротко. Она превратилась в библейскую овечку. Светилась изнутри каким-то неземным тёплым светом.
Когда Ципора расходилась особенно сильно, Рахиль уходила спать к Американцу. У того была заготовлена вторая кровать. К тому же, утром, когда непохмелённая Ципора выползала на свет Божий, она была готова разорвать любого, кто оказывался на пути. Но Американца побаивалась. Тот скидывал с плеч подтяжки, громко включал радиоприёмник и выходил на террасу делать гимнастику - выжимал пудовые гантели. Потом шумно умывался у колонки. Вступать с ним в пререкания было не с руки.
- Так вы раскрыли дело? - спросил я напрямик.
- Конечно! - воскликнул Симон Андреевич. - Как ты можешь сомневаться? Всё тайное рано или поздно становится явным. В моём случае, это произошло скорее поздно... чем никогда. Но это хорошо, ведь так?
Я сдержано согласился.
- Родился мальчишка. Здоровый, крепкий пацан. Смышлёный - высасывал мамку досуха и требовал добавки. Назвали Павликом. Павлушка стал в Маленьком Китае сыном полка. Бабка Ципора была от младенца без ума. Её житейский оптимизм моментально вознёс младенца на самую вершину. Павлик был самым умным, самым здоровым, самым крепким, самым...
- Самым, - подсказал я.
- Именно! - обрадовался участковый. - Папаш сшил ему маленькие брючки. Никифор совал в рот сухарь. Поляк Тышкевич читал книжки.
Рахиль пропустила один год, а потом вернулась в школу. Ей оставалось доучиться один класс. Директор не хотел пускать, но Ципора как-то с ним договорилась. То ли избила до полусмерти, то ли взялась бесплатно мыть полы.
Только это случилось позже, когда Павлушкин отец уже нашёлся.
Это случилось в ноябре. В домах топили печи. Никифор метался по Бердянску в поисках дров. В результате он украл машину угля в порту. За деньги. И это было даже лучше, что угля.
В субботу меня разбудил барабан. Часы пробили двенадцать. Я только недавно вернулся с дежурства и с трудом разлепил глаза. Мимо окна - напомню, мы жили на первом этаже, дверь на улицу, - проплыл алый стяг и группа ответственных товарищей. Сердце сжалось в комок, и сон слетел моментально. "Или наградили, или пришли брать", - скользнула холодящая догадка.
Я выбежал на двор, застёгивая на ходу брюки. Мама кричала: "Не ходи!" По лестнице на второй этаж поднимался отряд пионеров. Барабанщик отбивал ритм.
На втором этаже случился конфуз. Пионеры ошиблись дверью и сунулись в комнату Американца...
- Короче! - попросил я. - Излишние подробности меня угнетают! Я весь на нервах!
- Короче, пионеры пришли к Тышкевичу.
- Зачем?
- Какой-то пронырливый пионер разыскал в архивах, что Тышкевич - известный в прошлом поэт. Соучастник этого... как его... Дом, улица, Рамсес, штиблеты...
- Ночь, улица, фонарь, аптека?
- Точно!
- Блока? - подсказал я.
- Именно! Так вот, наш тихоня Тышкевич, оказывается, дружил с Блоком и Маяковским, выпивал с Есениным и вообще - писал правильные революционные стихи. Проявил себя замечательным товарищем и борцом. Уважал Цветаеву, хотя и не разделял её политических взглядов. С Кларой Цеткин здоровался за руку.
Пионеры пришли пригласить поэта Тышкевича в школу, на открытый урок.
Старик Тышкевич вышел из квартиры. Стеснялся и поправлял шейный платок. Ему мешали собственные пальцы. К слову, пальцы у него были замечательные. Тонкие, длинные, благородные. Я завидовал втайне. Пионеры отдали ему честь, барабанщик пустил на своём инструменте такую оглушительную дробь, что Ципора упала в обморок.
И не без оснований - не каждый день приходят во двор пионеры.