Ди : другие произведения.

Цветок-Любовь. Книга Первая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
   Цветок-Любовь.
   Философский роман-сказка
   для взрослых.
  
   Да, я несу литературы знамя.
   Но предстоит своими именами,
   С пороков сняв, их лицемерья, маски,
   О жизни в этой рассказать мне сказке.
  
  
   ПРОЛОГ.
  
   В старинном замке за горою,
   Где по ночам не дремлют духи,
   На ночь-другую для постоя
   Туристов привлекали слухи.
  
   И комнат было ровно пять
   Гостям отведено для сна.
   Ну, а не спавшие гулять
   Могли, где вечная весна.
  
   И той весною, полнясь, мир
   Сияет радужным цветеньем.
   Но только цвет. Не слышно лир.
   Не волновало птичье пенье.
   И жизни не было окрест -
   Над цветом не кружились пчёлы.
   И цвет был пуст. И ветви голы.
   Средь сада - деревянный крест,
   Покрыт фатою для невесты.
   И солнце светит. Чередою
   Плывут по небу облака.
   И свежесть воздуха легка.
   Но счастья нет. И нет покоя -
   Тревогой замок напоён.
   В печали он стоит. И сон
   Сковал, что жизнью было прежде,
   Искрилось счастьем и надеждой.
   На лицах замерших людей я
   Здесь вижу след былой улыбки,
   Как след трагической ошибки
   Иль злого умысла злодея.
  
   Я ближе подхожу к кресту.
   От восхищенья замирая, -
   Хрусталь былую красоту
   Цветка-Любови сохраняет,
   Как гроб хрустальный на цепях
   Хранил в себе мечту-невесту.
   Но вдруг хрустальный саркофаг
   Вокруг цветка тихонько треснул...
  
   Не вижу я причин тому -
   Ни ветра, ни грозы, ни града.
   - Предупрежденье иль награда? -
   Тревожно сердцу моему.
   Я ближе к саркофагу. Внутрь
   Его пытаюсь заглянуть.
   И в напряжении глаза.
   Из них скользнувшая слеза
   На саркофаг упала, в щёлку.
   И щель исчезла, будто ловко
   Себя, захлопнув на защёлку.
  
   Не придала значенья я.
   Решила, что мне показалось
   И никому в том не призналась.
   И вечер первый наступал.
   Едва успели отобедать,
   Всех управляющий собрал,
   Чтоб о цветке-любви поведать.
  
   Пришла и я туда тот час.
   И вот каков его рассказ.
  
  
   Глава ПЕРВАЯ.
  
   "Горели в спальне тускло свечи.
   Клонился к ночи поздний вечер.
   И тихий голос у постели.
   И стон, застрявший в бренном теле.
   И приглушённое дыхание.
   И детский крик. За ним стенанья.
  
   Родивши дочь, ей место мать
   В пространстве жизни дать решила.
   И с богом на устах почила,
   Когда дитя благословила,
   Успев дочурку увидать.
  
   Еще ей нет и дня от года.
   Уже сироткою она
   По жизни стать обречена
   Наследством царственного рода.
   Проклятие тому вина.
   Ребенок стал седьмым в колене,
   Что рода женского рождён.
   Собой, по высшему веленью,
   Проклятье остановит он.
  
   И плачет над своей женою
   Отец наследницы. Она,
   Решившись брешь закрыть собою,
   Лишь дочь родить обречена.
   И за рождением малютки
   Уйти сама из жизни прочь,
   Не задержавшись ни минутки,
   Отцу свою, оставив дочь.
  
   Глава ВТОРАЯ.
  
   1.
  
   Печальных дней в душе застыл пароль,
   Когда, по воле рока, стал король
   Для дочери своей - король-отец,
   А за спиной плыло волной - король-вдовец.
  
   На сватовство и предложения жениться
   Король всегда давал один ответ:
   - Пусть, негодуя, ропщет целый свет,
   Но искренностью больше не напиться:
   Когда источник высох - Света нет.
  
   Но знали трое тайну короля:
   - Что принимала роды повитуха.
   И пусть она была туга на ухо,
   Но преданности в ней давно заря
   Под небом королевским восходила:
   Когда его младенцем подносила.
   - Советник старый, знавший с юных лет
   Правителя. Что, так же, был поэт.
   - И сам король, чьи очи тихо меркли,
   Как будто небом погашался свет.
  
   Лишь радостью и солнышком ко дню
   Дочурка - Анна. Рядом появлялась,
   И таяло всё то, что им стеналось.
   Подобно ветру в парус кораблю.
  
   Дитя, хоть и принцесса, ото дня
   Ко дню грядущему всё больше расцветала,
   Сильнее духом и смелее стала,
   Поившаяся Силою Огня,
   Что Небом был и Солнцем для неё,
   Собою созерцая Бытиё.
  
   Её отец, кто другом стал и богом,
   Частицею Огня предстал в ночи,
   Где голосом пугающим, сычи
   В Пути пытались отвратить дорогу.
  
   2. АННА.
  
   Итак. О тайне я веду рассказ.
   Ты помнишь, мой читатель милый,
   Что под влияньем чьей-то злобной силы,
   Что роком назову я в этот час,
   Принцессы сиротели шесть уж раз.
   И Анною проклятье завершалось.
   Но, чтоб веленье рока исчерпалось,
   Король не в праве больше был жениться,
   Чтоб Анне королевство передать.
   И только так вернётся благодать
   На Книги Жизни пыльные страницы.
   Но, если бы король не устоял
   И мачеху привёл в покои, Анне
   Тем роком велено на путь, где странник
   Дорогою иной бы путь ваял.
  
   И, надобно сказать, что у принцессы
   Характер был мужской, хотя Зевеса
   Подарком женственность питала естество,
   Да так, что всех вводила в заблужденье:
   Где тело девичье, но Силы выраженье
   Своё в неё вложило Божество.
   И, не жеманясь, хрупкое созданье
   (хоть виделось и так со стороны),
   Кто НЕ как все. И нет его вины -
   То просто стать предметом нареканий.
   И здесь не важно, царского ли роду,
   Чтоб приподняться над грехом, в угоду.
  
   3. АРТУР.
  
   Читатель мой! История в деталях
   Подвластна эта мне. Но вижу прок,
   И, тем не нарушая свой зарок,
   Открою ход её с рождения.
   В морали
   Тленности не смели обвинить
   Друзья ли, недруги, родня или вассалы,
   Хоть Артур был ещё ребёнком малым.
   Как будто Богом ниспускалась нить,
   Чтоб из неё Честь с Благородством пить.
  
   Он был задорен, весел и игрив
   Душой, что от Сатурна ускользала,
   Где строгой няней за руку держалась.
   И, изумрудной негой, напоив,
   Его глаза и смех, нетороплив
   Который был в его душевном звоне,
   В котором умирали слёзы в стоне,
   Чем наполнялся Силой их мотив.
   И, солнца знойного, божественных волос
   Его, лучи, касаясь, пахли смехом.
   И наполнялись волосы, как эхом,
   Той силой солнечной, что золотом сбылось.
  
   Он был любим роднёй и окруженьем.
   В его уменье Счастье созидать -
   Он был из тех, к кому стремясь, опять
   В Любви ли, Счастье находило выраженье.
  
   Но было б заблуждением сказать,
   Что Артур вечно весел был и светел,
   И, духа изумрудного, приветен,
   На всех струился взгляд, как благодать,
  
   Где строгою рукой Сатурна-няни,
   Что возвращал к себе от Прозерпины,
   Он душу Артура, как тлен из паутины,
   В подлунный свет, что щедростью обманет.
   Где няня строгая его умом гордилась.
   А тьма, в изнеможении, бесилась:
  
   Он стал спокойной взвешенности верен.
   А прежняя доверчивость - как дым
   Растаяла под облаком седым.
   И в душу ей закрыты стали двери.
  
   И смех его, что звоном был души,
   Упрятанный за сложностью запоров,
   Сменился голосом, что от металла, скорым
   Своим покоем беспредел крушил.
  
   И становился Артур, тайной властью
   Своею инквизиторской, творим,
   Где участь Высшая, что далека от счастья,
   Но большей строгостью к себе, вернулась с ним.
  
   Он беспощаден был к предательствам корысти.
   Над силою, чья жадность власть брала,
   По Воле Высшей, два его крыла
   Как куполом карающим, нависли,
   Жестокости собою заслоня.
   И купол тот, касанием Огня,
   Прозрачней становясь, но твёрже стали,
   В забвенье уносил судьбы печали.
  
   И ненавистен тьме наш Артур был,
   Сошедшей на земле из преисподней,
   Когда, пронзая взглядом, от исподни,
   Где таинство ОДНО - наживы сводня,
   Мечом своим устои он крушил.
  
   И Силою, что с Неба одарялся,
   Сам, став клинком в руках у Высших Сил,
   Себе он благодати не просил,
   Не потому, что очень уж стеснялся -
   Он счастлив был, чем просто счастлив был:
  
   Корыстью не замаранный. И похоть
   К нему не приближалась - стороной
   Его держалась гнилости эпоха,
   Как будто прокажённый он, больной.
  
   Но возроптала от исчадья ада,
   Собою грязь творившая, молва,
   Что где-то, до сих пор, в низовьях смрада
   (За грех какой наказана?) жива,
  
   Повержена НЕмилостью от Света
   (Но тьмой не награждённая за это!),
   Последняя старуха, по преданью -
   Сожравшая собой рождённый плод,
   Который не убит и не живёт,
   Что Богу должен стать был наказаньем.
  
   И участью её - удел гниенья,
   Как плод, что в ней порочен был, сражён.
   Где проклята она осталась, - он
   Ей не простил ни тьмы, ни пораженья.
  
   И, изнутри, саму себя съедая,
   От муки, корчась и, прося о смерти,
   Что стала бы финалом круговерти,
   На голову, могла быть что седая,
  
   Но поросла гадючьем, что всеядно,
   (Коль речь у нас о падали ведётся),
   Ей испражнений ядом отдаётся,
   Её утробу поглощая жадно.
  
   И вопль истошностью взывал к Вселенной.
   Но страж в молчанье - ПУСТОТОЙ нетленной .
  
   И шанс решила тьма ей дать последний -
   Своею частью, что была передней,
   А нынче - гнилостью заполненный живот,
   От Артура пусть тело понесёт,
   Что тьму и преисподнюю спасёт.
  
   Но, если ей обманом не удастся
   В утробу свою семя получить,
   Ей предстоит под Вечностью почить
   Гнилым болотом - падалью питаться -
   Своё бесплодье ей не сокрушить!
  
   И вырвалась старуха на свободу,
   От злобы всё живое сокруша.
   И мир, что вздрогнул, смертию дыша,
   Готов был тьме воспеть (в спасенье!) оду.
  
   Не многих ужас смерти не сломил...
   Но Артур (он читал в архивах Вечность),
   Что прежде "иже сердцем в человечность",
   Жестокость у Сатурна испросил:
  
   Он знал - не счесть возможных ухищрений,
   Какими будет биться тьма в него.
   И, опасаясь только одного -
   Союза с тьмой, отвергся от мгновений,
  
   Где семенем своим бы мог разбить
   Судьбы, под Миром, девственную нить,
   Что тьмой планировано было к сокрушенью,
   Чтоб Вечностью бы нечисть оживить.
  
   Избавиться от семени навечно?
   Оно, лишённое поддержки от Него,
   Родило б антимир, скорей всего.
   И поступить так было бы беспечно.
  
   И Артур ждал подсказки от Небес,
   Не содрогая воздух лишним словом -
   Ведь мысли тайну не читает бес,
   Что норовит на всё надеть оковы.
  
   И мир застыл в молчании своём
   Молчанием ягнят, где кровью пахнет.
   И неизвестно - кто и в ком зачахнет.
   И кто погибнет - Силы иль содом...
  
   4. СОН.
  
   И, истощённый горьким ожиданьем,
   Уставший Артур сдался воле сна...
   Где снилась на развалинах весна,
   Легендой что несла свои сказанья:
  
   По Воле поглощающей Любви,
   Что тряпкой тьмою брошена корысти
   Под ноги грязные и иже мысли,
   Что возрождались стадностью молвы,
  
   Собою, что взрастала окруженьем,
   Желавшим из СЕЙЧАС испиться тленьем.
  
   И Голос был услышан в тишине.
   Вот что по памяти осталось мне:
  
   - Что мудрость Жизни значит ЗДЕСЬ, СЕЙЧАС,
   Когда мгновенья каждого в достатке
   Творить СВОЙ МИР, на гадкое НЕ падким,
   А солнцем душ наполненным от нас?
  
   - Какою Мудростью испиться нам пристало,
   Чтоб этой жизни не казалось мало
   Без тлена гноя, жаждущем прикрас,
   Гниенье тел и душ, рождая в нас?
  
   Но глухостью своей закрыты уши.
   Замки сердец избавлены ключей.
   Тем страстью похоть дышит горячей
   В сплетенье тел. Утраченные души,
  
   Покинувшие тесный беспредел,
   Что за ненадобностью были не у дел,
   Разменным похоти всего лишь стали кушем.
  
   И, бившаяся в двери, Доброта,
   Что перед Нею накрепко закрыты,
   Поскольку жалости зловонием увиты -
   А жалость пагубна в гниенье и крепка
   Цепями тлена, крепящим запястья,
   В надежде благодарности на счастье,
  
   С поникшей головой, в пыли дороги,
   Слезу роняя в ноги, что в пыли,
   Что прежде светлость радости несли
   Для мира, чьи мечты теперь убоги.
  
   И слёз Её алмазные следы
   У мира, где истерзаны плоды
   Душевного богатства и Тепла,
   Корыстью что и мздой не проросла,
  
   Весна, рукой ваяющая, Света,
   Взросла хрустальным садом Ей за это.
  
   И цифрой СЕМЬ, как исстари ведётся,
   На лике Времени ей встретиться придётся
   Со взглядом глаз, что Вечности глаза,
   Где, будто ключ, упавшая слеза
   На волю, но под Волей, оживит
   Цветы Любви, что воспоёт пиит.
  
   Но хрупкость - предначертанный удел.
   И цвету предстоит в мгновенье ока,
   Жестокостью разбитому, глубоко
   Под землю уходить, коль беспредел
  
   Собою будет править этим миром
   В угоду преисподней и сатиру.
  
   И ужасом наполнилось сознанье
   Для Артура немеющей души...
   Но сердцем слышит Голос: - Не спеши!
   Ведь волен Силой в Праве Созиданья,
   Где Волею Огня вершится Суд,
   Наказан быть в пороке своём блуд
   И иже вытекающее рядом.
   А ты владеть стремись хрустальным садом:
  
   Не сразу все, а за одним другой,
   Цветок тебе предстанет в мире этом,
   Где ты пройдёшь свой путь сердец поэтом,
   К прекрасному, влекущий, за собой.
  
   И быть тебе таким, как Мир испросит,
   Где ликом женским сменится мужской,
   Когда изношенное платье на покой
   Твоё отдаст стареющая осень.
  
   И семя заберётся у тебя
   Во благо Мира, но в одном рожденье -
   Сейчас, когда полны ещё сомненья,
   Что Силою не ведаешь себя.
  
   Не забывай блюсти себя от смрада,
   Себя не отравляя скверной яда,
   Где похоти пылающий оскал
   За мзду с корыстью влажностью блистал.
  
   Где попранной, утробу бытия
   Своим бы ядом полнила змея,
   Блядущая корыстью разных лиц,
   Но коль опасность - то облезлый шпиц.
  
   Не доверяйся верности гиен,
   Чьё падалепитающее кредо
   Велит ей неотступно быть по следу
   Грядущих для кого-то перемен.
  
   Не верь, что благородство пахнет потом
   В постели, где собой хотят спасти
   Тебя ли от превратностей пути?
   А, может, тела накормить койота?
  
   Но помни об ОДНОМ - всегда! Везде!
   Что, как бы жизнь тебя не опускала,
   ТЫ ПОЛОН СИЛ ЕЁ НАЧАТЬ СНАЧАЛА!
   Себя не погубляя в ерунде.
  
   И Сил, что полнятся Любовью и Заботой
   О царстве бытия твоей души,
   Упрёками и бранью не спеши
   Хлестать злобой, как ТО желает кто-то,
   Считающий ошибок твоих вес,
   В которых ты для тёмного б воскрес.
  
   И Голоса прервался слов поток.
   Взошедшим солнцем красился восток.
  
   5. ПЕРВЫЙ ЦВЕТОК.
  
   И пробудился Артур ото сна,
   Где виделась прекрасная весна,
   Но на руинах, в коих пал тот мир,
   В котором блуда царствовал кумир.
  
   И вышел в сад, где солнечных лучей
   Испить мечтали листья и цветы.
   Но замер.... От хрустальной красоты
   Своих не смог он отвести очей...
  
   И вспомнил Голос, с коим говорил...
   И все слова, что Им ему вещались.
   И понял он, что ЗДЕСЬ УЖЕ сбывались
   Пророчеств сны, что сами не творим.
  
   И подошёл к хрустальному цветку,
   Приветливо кивавшему головкой.
   Над ним, кружась, присаживался ловко
   Лохматый шмель. Пружиня, лепестку
  
   Игралось с шмелем весело и звонко -
   Как на ветру, вибрировал он тонко.
   Но, боги! Источал он аромат!
   Нектар его был золотист и сладок.
   И Артур, жизнь кого полна загадок,
   Любой очередной был снова рад.
  
   И ликованьем полнилась душа -
   В его саду цветок, каких нет боле,
   Какие не цветут во тьме неволи.
   И жизнь красою снова хороша!
  
   И светом лик у Артура искрился.
   И сердце пело, вторя соловью.
   И чудилось ему, что счастье льют
   Ковшом с небес на Книжные страницы,
   Что Книгу Жизни вечную поют.
  
   Но туча, приближаясь, скрыла свет,
   Где тень его собою заслонила.
   И сердце от предчувствия заныло,
   Как ныло много раз за много лет.
  
   И смерчу расступились небеса,
   Чтобы с землёй, объединив воронкой,
   Как нитью смертоносною и тонкой,
   В саду была разрушена краса.
  
   И хохот, преисподнею несом,
   Собой наполнил зыбкое пространство,
   Где вечность и мгновенье - постоянство.
   Но правил миром алчущий содом.
  
   И в туче приоткрылся гнусный вид -
   Гадючьим извиванием увита,
   Но глазки, томно приоткрыв, лолита,
   Измученная жаждою, сидит
  
   И манит, обращая свои руки
   На землю, к Артуру, что целью её был
   И должен стать спасением от муки -
   Тогда бы только ад её простил.
  
   И возопила мразь, что, став лолитой,
   Своих гадюк забыла заменить
   Густою шевелюрой - шёлком нить.
   И снова преисподней была бита.
  
   И вой её разнесся над землёй,
   И был он так ужасен в своей сути,
   Что мысли ни о Кама, ни о Сутре
   Его бы не нарушили собой.
  
   И Артур, на клинке сомкнувши руки,
   Колено, преклонив перед цветком,
   Свой голос, задрожавший, пил глотком,
   В запрете для груди исторгнуть муки.
  
   И не склонённой прежде, голова
   Склонилась, опечаленной, глазами
   К поверженному цвету. И слезами,
   Которые мог удержать едва...
  
   Но небом, что прорвавшийся поток,
   Стеною дождевой, укрывши землю,
   Смешался со слезами... Горю внемля,
   Головку приподнял к нему цветок...
  
   И заструились жемчугами слёзы,
   Под кои Артур руки подставлял.
   Своих же не скрывая, он рыдал
   И тёмной силе возносил угрозы.
  
   И земли распахнулись под цветком,
   И, болью пропитавшийся, слезами,
   Последний жемчуг грустными глазами
   Отдал для Артура, взмахнув потом,
   Как будто на прощанье, лепестками,
   И сгинул (до поры) в бездонной яме.
  
   И земли возвратились на своя круги,
   Где, сжавши жемчуга в ладони,
   Теперь лишь только Артур понял
   То, как сильны прекрасного враги.
  
   У можжевельника, что рос во двух шагах,
   Прощения прося, отсёк вершину.
   И жемчуга, отсыпав половину,
   На камне камнем, истолчённых в прах,
   Смешал с землёй, размытою водою
   Из слёз своих и дождевых, с небес,
   Заклятьем, над каким не властен бес,
   Воздвиг посаженное дерево. Судьбою
   Он будет возвращён ещё не раз
   К истокам бытия, что сам отметил...
   Но мир, как будто прослезённый, светел
   Вдруг стал над ним. И в этот час
   Им снова был услышан Глас:
  
   - Погиб твой первый хрусталя цветок.
   Ты, слово давший, НЕ ЗАБУДЬ зарок,
   Который ты теперь обязан помнить,
   Как вызвавший на бой исчадье, воин.
  
   И Артур, на колено вновь привстав,
   Руками рукоять клинка сомкнувший,
   Поклялся, что душою не уснувший,
   Он верен был и будет, всё отдав
   Во имя предстоящего сраженья,
   Поддержки испрося для тьмы сверженья.
  
   6. НАПУТСТВИЕ.
  
   И был получен им такой ответ
   (И Голос в голове его струился):
   - Тебе, дитя моё, сравненья нет.
   И сколько не прошло бы зим и лет,
  
   Твоим бы мир огнём испепелился,
   Когда б исчадью ты для тьмы ссудился.
   Но Волею Великой Бытия,
   Единственным Отцом Своей Вселенной,
  
   Ты, ставший воином нетленным,
   В телах людских пройдёшь свой путь, где Я,
   Тебе, навстречу выславший подмогу
   (Один не воин в поле - видно Богу),
   Что чудо от искры твоей души.
  
   Но не забудь, что опыта итогом,
   Как знаешь ты, есть средства хороши,
   А есть, ведущие путём к врагу, -
   Когда погрязнешь в них - пред ним в долгу.
  
   Но, прежде, предстоит узнать
   Ту часть твоей души нетленной,
   С которой ты, дитя Вселенной,
   Своей душой, испивши Благодать,
   Не знал вовеки то, что есть страдать.
  
   Но ждёт тебя нечистая - мужчиной,
   Твоей, мечтая статься, половиной:
   Известно ей, что семенем твоим -
   Единственно лежит её спасенье,
  
   Когда она, понёсшая, от мщенья
   Имеет шанс избавиться - двоим
   (вторым в утробе плод её считаю)
   Откроет снова преисподня двери -
  
   Второму предстоит владыкой стать.
   При нём, быть может, защищённой мать
   (она о том с рождения мечтает).
   Но родственность едва приемлют звери.
  
   Итак, известно ей - мужчина ты.
   Лолитой ей сегодня не удастся.
   Но ты, жалеючи, не мог бы чтоб поддаться
   На "беззащитность юной красоты",
  
   В рожденье этом семени лишишься,
   Тем самым для Вселенной сохранишься.
   Но знать ты должен, что борьба со дном
   Рожденьем в НЫНЕ только продолжалась,
   Когда она/борьба тобою сталась,
   Но памятью твоею о былом.
  
   В рождениях иных мужская стать
   Тобою (скромно!) будет презираться -
   Ведь нет иных, желающих отдаться,
   Но, тешась, что БЕРЁТСЯ (!!!) благодать.
  
   Тебе же, что феминою родишься,
   Дорогой горькой предстоит идти.
   Но, не смотря на трудности пути,
   Ты в чистоте своей не изменишься,
   Чем Силами взрастёшь над этим днём,
   Хотя забудешь помнить о былом.
  
   Теперь частицы Духа твоего -
   Им предстоит мужскою плотью сбыться
   И Силами бескрайности взраститься,
   С тобою, возвратившись, своего
  
   Единого бессмертного Начала.
   Но сам ты знаешь, что мужчинам мало,
   Что им дано не больше одного.
  
   Они, испорченные тленным самомненьем,
   Не брезгуют мгновеньем, где подстать
   Пред ними дьяволице встать.
   Мечтая воплощения мгновеньем,
   Свою, собою, предавая мать.
  
   И мразь со дна - к тому стремится тоже -
   Ему, готовленное скоро, тленным, ложе
   Она собой, спешащая, стелит,
   Как будто перед нею сателлит,
   Чтоб, от-алкавши семени, умножить
   Во благодарностях от мзды, что ей дороже.
  
   И дояр-дьяволица, на пути,
   Где с маскулинной статью ей идти,
   Собой, опустошая закрома,
   Что силой наполняются нетленной,
   Становится сильнее во вселенной,
   Её преображая от дерьма,
   Которое лолитой, эсмеральдой,
   Представила с рождения сама.
  
   И выбран ею только (!) образ нежный.
   Хоть и в мужском успешна. -
   Отдавать
   Ему бы силы приходилось.
   Брать
   От них себе, питающих надежду,
   Что им де свою женственность дают,
   Когда из них мозги и силы пьют.
  
   Да не возропщет женское начало!
   Своей любовью восполняюще мужчин.
   Но им-то люба та, кто озверин,
   Приняв, поднявши похоть, источала б
   Собою страсть опустошить. Где тлен
   "Любви" ведёт к разрухе перемен.
  
   И методы её НЕ беспокоят! -
   Любым путём добиться цели ей,
   Где, в море удушающих страстей,
   Мужчин, с собою рядом, обезволит.
  
   Как знать, что ты попал в капкан?
  
   Любовью истинной ты прежде будешь пьян.
   Но, не разжегши сердца, бредя телом,
   Ты сам поймёшь, со временем, - изъян
   Началом чувств твоих свершён паденьем,
   Твоё тщеславье теша самомненьем,
  
   Что ты - защитою обиженной овце.
   Спасителем, запуганной невинно,
   Что, только, став, твоею половиной,
   Забудется о прежнем подлеце.
  
   Итак, - где жалостью сулится твой покров
   Защитою над ней, что не забудет
   (Надеждой тщетной, наполняясь, люди
   Мечтают благодарность пить из дней
   В ответ ко благородности своей,
   Что обогретый вечно помнить будет!)
   ...коль не закроет совесть на засов...
   ...когда она "жива" тщетой надежды...
  
   Моё напутствие ТЕБЕ - НЕ для невежды!
   Чтоб ТЫ, не закрывая глаз, по миру шёл,
   Собою освещая смрада тлены,
   Где, вероятно, образом полена
   Какой-то маскулин свой путь нашёл.
  
   И, если Сил во взгляде ТВОЁМ станет,
   Чтоб встрепенулся мёртв что, кто живой,
   И ноги из трясины - за ТОБОЙ,
   То сил отнимется, что тьма из него тянет.
  
   И тьмою, чьё бессилье - без людей (!),
   Желающих по воле иль невольно
   Отдать резервы, без которых больно
   Тем людям.
   Но ЧЕМ радостен злодей!
  
   Ты не простишься, отбирая пищу
   Из тел и душ, что мнятся только высшим
   Творением для мира Божества.
   Твердящим, что любовь ВСЕГДА права!
   Где под ЛЮБОВЬЮ похоть понимают,
   Что, в скудости своей, не различают.
  
   Итак, опять:
   ТВОЙ Путь - тернист и крут.
   И ТЫ, ЛЮБОВЬЮ ведшийся незримо,
   Готов ли обрестись талантом мима,
   Чтоб самому избавиться от пут,
   Которые всех, в тлене кто, влекут?
  
   Но, параллельностью с талантом тем,
   При смелости своей же оставаться?
   И, если сложится, в покорности НЕ СДАТЬСЯ
   Во славу тьмы, поющей только тлен?
  
   Ты В ПРАВЕ, милый Мой, принять решенье,
   Которым ТЫ ОБЛЕГЧИШЬ путь земной.
   И ТЫ любим НЕ станешь МЕНЬШЕ Мной!
   Поэтому, отбрось свои сомненья!
  
   Но, также не кривлю Я, говоря,
   Что НЕТ ТЕБЯ сильней сегодня в деле (!),
   Поскольку ТВОИМ Духом в твоём теле
   Над Миром ободряется Заря.
  
   И слёз тебе придётся переплыть
   Своих отчаяний и разочарований,
   В которых духом можно бы остыть,
   Испив воды из Леты забываний.
  
   И ты НЕ вспомнишь ЭТОТ разговор,
   Пока твоей души размеры - тленны.
   Пока ТЫ - САМ СЕБЕ. Хоть часть Вселенной.
   И мыслишь, что твержу Я просто вздор.
  
   И Голосом исполнилась заминка...
   И Артур, удивленье воскреся,
   Взглянул в Глаза, что зрели, вознесясь:
   - Когда и как я встречу половинки?
  
   - Тебе испить представится Судьбой,
   К тому, что знаешь, много разных знаний.
   Из них твой Путь наполнит пониманий,
   Что Небом Бесконечным, над тобой,
  
   Струящимся потоком Мирозданья,
   Откроются тебе потоки ТАЙНЫ,
   Что ДО ТЕБЯ не ведал, кто живой.
   И в НИХ Себя Ты примиришь с СОБОЙ!
  
   И больше говорить Мне Смысла НЕТ:
   Пока ТЫ САМ, пятой души, не ступишь
   Во мрази тлен, где САМ СЕБЯ искупишь,
   Не осознаешь разницы, где Свет,
   А где лишь тьма, и рядом Света нет,
   Пройдёт ещё довольно Жизни ЛЕТ!
   Которых Вечность ощутит мгновеньем.
  
   И ТЫ, по волшебства ли мановенью,
   Переживя своих падений и побед,
   Влекущие на пики волн и спады,
   Своей души низвергнув водопады,
  
   Поймёшь однажды (!) - уронив жетон
   В тот автомат, что выдаст Знанья он.
  
   И ТЫ поймёшь, что таинством души
   Твоей, ДО НЫНЕ, что НЕ восхищался,
   Теперь, подобно Небом, напивался,
   Где все оттенки красок хороши.
  
   И встрепенётся в глубине твоей,
   Как спавшее когда-то, сердце духа,
   Которое ТЕБЯ, лишённым слуха,
   Научит слышать шорохами дней!
  
   И ТЫ, туман обыденности полня
   Своим желаньем слышанья в ночи,
   Средь тишины, что людям - палачи
   Свои дарят и одиночеств, волны,
   Почувствуешь (!) вибрации души,
   Которая В ТЕБЕ и ЗА ТОБОЮ.
  
   И никакого грохота прибоя
   Не хватит, чтобы слышанья лишить!
  
   Вослед за ним - глаза души открыты!
   Когда, как трюфель ищут под землёй,
   Твой взгляд, что сканер, движущий тобой,
   И видишь ТО, что маской - плющ увитый.
  
   И ты поймёшь, кто есть перед тобой.
   Пусть между - бесконечность расстояний.
  
   Но ТОЛЬКО (!) НЕ доверься обещаний,
   Что ложью, увлекущих за собой,
   Твоей души, что НЕ ТВОЯ, ОТЧАСТИ!
   Не стань рабом безумствующей власти!
  
   И от СЕБЯ к СЕБЕ твой Путь лежит,
   Когда ТЫ, ВНЕ СЕБЯ, СЕБЯ найдёшь.
   И душу ТВОЮ растерзает дрожь,
   Когда СОБОЮ будешь ТЫ убит...
  
   Когда пред выбором ТВОИМ предстанет Путь -
   Уйдя, забвением осыпав часть, что тленна.
   И что, как опухоль на теле у Вселенной,
   В сердцах собою порождает жуть.
  
   Или, взглянувши, в тьмы хламиду - Светом,
   Собой клубок змеиный раскрутить,
   И ядом награждённым быть при этом...
   Захочешь ли тогда с СОБОЮ БЫТЬ?!
  
   И в праве ТВОЁМ - верное решенье,
   Как видится оно ТЕБЕ в ТОТ ЧАС.
   Ведь СИЛОЮ, живущей между ВАС,
   Как Созиданье, - так возможно тленье...
  
   И, опустивши голову, стоял
   Наш Артур.
   Обескровленность печалью
   На лике, что прекрасен, став печатью.
   От коей дух его НЕ ликовал...
  
   7. ИСПОЛНЕНИЕ.
  
   И небо вновь разверзлось над землёю,
   Где молнии, собой, круша остов,
   Бомбардируют земляной покров.
   А ветры, что сирены, жутко воют.
  
   И встрепенулся запоздалый люд,
   Свои, стремя, под прочность крыши, ноги.
   И, только обезлюдели дороги,
   По ним уж волны бурные плывут.
  
   И небо пролилось ночным дождём...
   Как будто перед бурей стихли звуки,
   Чтоб чрез мгновенье горестно, от муки
   Пролиться наземь пеплом и огнём -
   Разверзлась бездна, молнии метая.
   Каменьев заструился звездопад,
   Как если б над содомом выпал град,
   На камне камнем всё собой сметая.
   Пред огненной стихией устоять
   Поспорившие с Небом, что пытались
   Спасти тела, чьи души распродались
   В угоду тлена, что им благодать,
   Стенавшие в проклятьях, не сумели.
   Как корабли, осевшие на мели,
   Не могут глубину под килем взять.
  
   Был воздух напоён кровавой смутой,
   Где кровь лилась зловонною рекой -
   Цирюльника умелою рукой
   Наружу смрад был выпущен как будто.
   И, в стонах захлебнувшись, тишина
   Вдруг снизошла над городом порока.
   В отечестве своём не стать пророком,
   Коль миром правит бал. Зато война,
   Не знающая боли сожаленья,
   Сметёт перед собой инакомненья.
  
   И Верой (сокрушённою была!),
   Что люди есть подобие Вселенной,
   Любовью - Силой вечной и нетленной
   Своею наполняли два крыла,
   Где Знания и Творчество - в одном.
   Ещё есть Мир, где ДУХОМ мы живём.
  
   Но болью, наполняющей сознанье,
   Был вытесан душевный пьедестал -
   Животным человеческий мир стал,
   Где ПЕРВОродное - утробосозерцанье.
  
   И, разочарованием сломлённый,
   Собой расщелин тела и души
   Заполнивший. В кумиры возведённый,
   Он понял - не все (!)средства хороши,
   Что факелом дорогу освещают,
   Ведущую бредущего в судьбе,
   Когда на чью-то волю уповает
   Взамен своей, что лишь добыть в борьбе.
  
  
   И Артур - как уснул или сражён:
   Он, как атлет, сложён, фигурой строен.
   И пусть ещё не много знал он воен,
   Услышанным он, явно, поражён.
  
   И понял он ответственность Небес,
   Что Миссию Свою ему ссудили.
   И тем душевной смутой наградили,
   В которой он и умер, и воскрес.
  
   И, свой клинок, прижав к своей груди,
   Промолвил он: - Доверье оправдаю!
   А дождь над ним, что плакальщик, рыдает...
   И только ветры веют впереди.
  
   И молния, что обращёна с неба,
   Собой разверзла массу из воды...
   (И, верно,...если б не было беды...
   Не напиталась бы земля для хлеба.)
  
   Воткнувшись электрическим крылом
   В верхушку деревца, посаженного ныне,
   В него вбуравливаясь, полнила разлом,
   Как будто душу отдавала половине.
  
   Вскричал, негодованием кипя,
   И бросился, питомца защищая, -
   Как малое и хрупкое дитя
   Хранит собою только мать родная.
  
   Клинком принявши, бестию к себе
   Направил электрическую в тело,
   Которое металось и хотело
   Себя сгубить, иль вырастить в борьбе.
  
   И вот она, глотавшая металл,
   Приблизилась к рукам, вонзившись цепко.
   Но, боги! Это было лишь зацепкой.
   И Артур с этой бестией упал.
  
   Конечно, если б был он человек,
   Подобно всем, то на шашлык сожжённый
   Слетелось вороньё бы.
   Окружённый,
   Исклёван до костей бы был вовек.
  
   Но Артур был, отчасти, не как все.
   И, молнию, за хвост перехвативши,
   Клинком прижал к земле, испепеливши
   Чтоб землю, та бы выдохлась совсем.
  
   Но бестия сломлённую сыграла,
   В покорности повисшей на клинке.
   И, даже возбуждённо задрожала,
   Почувствовав себя в его руке.
  
   Покорность проявила и невинность,
   Лизнув её шершавым языком.
   Но здесь же, вниз, метнувшися, клыком
   Вспорола закрома, где жизнь хранилась...
  
   И, вскрикнуть не успев, наш Артур пал,
   От боли, что огнём пылала в схронах.
   И, пред глазами огненно зелёных
   И красных нимф, повержен был финал.
  
   И молния, испившая сознанья,
   Где мужественность гордая взросла,
   Свои, огнём, оставив два крыла
   Во схронах, зализав очарованьем
   Следы разверзнутости этих закромов,
   Что выжжены до дна огнём пьянящим.,
   Лизнула напоследок, что кипяще,
   И Артур оглушён был ею сном.
  
   И восемнадцать дней проспал в покоях,
   Куда его на бережных руках,
   Огнём испепелённого, что прах,
   Из приближённых слуг, внесли.
   Наш воин
  
   Метался из горячки до снегов.
   Постель его то в тропиках пылала,
   То во снегах сибирских замерзала,
   То вновь огнём крушила льда покров.
  
   А молния? Куда же деться ей,
   Собой что принесла стерильность дней?
  
   Когда она, влюбившаяся в смелость,
   Своей душой взмывала по ночам,
   В горячности, волнующим речам,
   У изголовья колыбельной пелась.
  
   И песня та лилась, как ширь реки,
   На берегу какой она родилась
   И шаром так безудержно светилась,
   Что под водой исчезли рыбаки...
  
   И ночью Артур вдруг открыл глаза...
   Она пред ликом на груди сидела
   И песню, очарованная, пела...
   Вдруг в стоне вздох. Кипящая слеза...
  
   И молния, прижатая ладонью,
   Во тьме кошмара - захлестнувший круг,
   Глаза, как филин, выпучила вдруг,
   И к Артуру раскрылася любовью...
  
   Вот смеху было! - потолок дрожал,
   Раскатами и стоном сотрясаясь.
   И молния, собою потешаясь,
   Покусывала так, что он визжал...
  
   И не был зол на молнию теперь,
   Творение Господне принимая,
   И Гласу Разума от Вечности внимая.
   Давно уж полночь.
   Но, скрипящей, дверь
  
   В покои Артура немного заглянула.
   За нею - чья-то тень в проход нырнула...
  
   И наступила снова тишина.
   И тени нет, как будто. Не видна.
  
   И Артур, что почудилось ему,
   Подумал и, уставившись в пространство,
   Что мог читать без знаков постоянства,
   Всей кожею раскрылся ко всему:
  
   Он через кожу запахи погладил,
   Испив их, так знакомый, аромат,
   Но вдруг, уже покою был он рад,
   Он уловил, как будто бы нагадил
  
   В покоях кто, где вход чужим - запрет.
   И хоть глазами - никого здесь нет,
   Он верен был себе и точно знал,
   Что кто-то из чужих сюда попал.
  
   И виду не подал. Но сжал в руке,
   Как искорку, раскрывшую объятья,
   Электрообжигающую платье,
   Ту молнию, с кем стал накоротке.
  
   И взволновалась грудь. Забилось сердце
   Чуток сильнее прежнего. Живот,
   Как будто липкий страх внутри живёт.
   И вспомнил звуки, скрипнувшие, дверцы -
  
   Как будто сквозняком, приоткрывал
   Невидимый, но кто-то сильный очень.
   И, если он не кажется пред очи,
   То, значит, было ТО, что ОН скрывал.
  
   Волнение своё, взметнув в окно, -
   (Когда ты беспокоен, волны хлещут -
   И, пусть престижа ради, расклевещут,
   Что нам-де, очень смелым, всё равно) -
  
   Он задержал дыханье, как бывало,
   Когда ему пространства было мало,
   Где воздух по крупицам подавался
   И терпко, с наслажденьем, смаковался.
  
   И, вдруг, туманом липким, вскрылся пот.
   Горячею испариной живот
   Покрылся, сокращаясь в ритме рок,
   И кто-то пламя закромов извлёк -
  
   От боли острой Артур пнул ногой
   Того, кто был склонённый головой,
   Над тем, что мужества печатью назвалось,
   Но, в ожидании, огнём лишь пролилось.
  
   И рыка злобного низвергнутый оскал
   Над Артуром пространство сотрясал.
   И молния, что выпущена в тьму,
   Собой спасая, вторила ему,
   Врываясь беспощадно в бездну тьмы,
   Что обликом возникла кутерьмы.
  
   И завязался между ними бой:
   Где молния за Артура, собой
   Крушила тьму остатками Огня.
   И тьма бежала, позабыв меня.
  
   Читатель, пусть дорога в даль бежит -
   Наш Артур мною прежде пережит...
  
   И знаменья вдруг вспомнились слова,
   Что тьма желала б семени добиться,
   Чтоб семенем, понесши, искупиться...
  
   Эй, молния, хорошая, жива?
   И Артур бросился искать её,
   Что в нём сожгла живое бытиё.
   В надежде - с благодарностью обнять
   И к сердцу тёплым солнышком принять.
  
   Но под ногами - пепла бугорок,
   Как будто кто-то перья птичьи жёг.
   И пепел зашептал:
   - Скорей огня!...
   В камине пламя есть...Спаси меня...
  
   И Артур пепел бережно собрал,
   Да так, чтоб ни крупинки не терялось.
   Ведь сердце Артура в тревоге исстрадалось -
   Он часто дорогих друзей терял.
  
   И, пепел, положивши у огня,
   Он прошептал:
   - Ты не покинь меня...
   И ты прости меня за то, друг милый мой,
   Что был я злобен и жесток с тобой
   За боль, какую пережить пришлось,
   Чтоб, предначертанное тьмою, не сбылось.
  
   Огню души твоей, родившейся, - рука,
   Что, если бьёт, то уж наверняка.
   И сердце жаркое, но честное.
   Душа,
   Да, пусть шальная, всё же, хороша.
   Стань другом мне, как стал уж я тебе.
  
   - И я твой друг, - от молнии в огне.
  
   8.
  
   Надежды тёмной силы не сбылись -
   Прощенья не нашлось ей в преисподне.
  
   А в мире Света, под крылом Господним,
   В свои пенаты возвратилась Жизнь,
   Которой предсказания явились, -
   Вернуться в сохранении, нетленной,
   Откуда забиралась для Вселенной,
   Чтоб Силами для Света утвердились.
  
   Повисшая меж Небом и землёй,
   Что в лярву превратилась, дьяволица,
   Меняя имена, досуги, лица,
   Отмстить решила матери родной.
  
   Не позабыла и про Артура она
   В своём стремленье семени напиться
   И от него той силой разродиться,
   Что всякая иная б - сметена!
   Где стать бы ей - царицею Вселенной.
   А под ногами чтобы - Мир нетленный.
  
   Но Артура ей нужно отыскать,
   Рождённого средь городов и весей.
   И только этой драгоценной вестью
   Гнилой утробой - ЗАКРОМА алкать.
  
   И срок отметил ей астральный план,
   В котором она лярвой поселилась -
   Шесть воплощений сверх того, что сбылось.
   И ни мгновеньем больше.
   Много стран
  
   Пройдёт под этим флагом дьяволица,
   Ища в сердцах, давно забытых, - лица,
   В которых узнавала бы ЕГО -
   К рожденью, что допущен, - одного.
  
   И лишь одно ей недоступно было -
   Что эти воплощения пусты (!) -
   Не навести сожжённые мосты.
   Хоть и преображалась милой
   Простушкой или царственной гетерой,
   Свои капканы ставя на мужчин.
  
   А он в рожденьях этих - средь фемин,
   Как в джунглях растворяется пантера.
  
  
  
   Глава ТРЕТЬЯ.
  
   1.
  
   Итак, читатель мой, - кто ждать устал,
   Собою мой предчувствуя финал, -
   Должно, я огорчу, что, не спрося,
   Каков тот сказ, чем тешится дитя,
   Продолжу то, что видится лишь мне,
   Хоть мой рассказ - не истина в вине,
   А только правдою, пережитою мной,
   Идёт своей дорогою земной.
  
   И грязь, что лярвой ставшая в астрале,
   Возможностям своим, давая шанс,
   Йогином, погрузившись, в меди-транс,
   Решила отследить судьбы детали,
   Где Артур стал пред нею лишь зверьём.
   Она же - страсть: охотником при нём.
  
   И, понимая факт, что чем скорее
   Над Артуром сгустится тучей смерть, -
   Тем больше шансов вырвет круговерть,
   Восторгом ожидания немея -
   В одном из разрешённых воплощений
   Ему не удержаться искушений,
   Что варевом готовила она,
   Где месть и зло, вскипающи, со дна, -
   Заветам донным падалью верна.
  
   И, тешивши, усладой прах гнилой,
   Очередной, представшая, лолитой,
   Чья карта прежде всеми была бита,
   Желанье мести наполняла мздой,
   Как щели в океанском дне - водой.
  
   Напрасно мерзость тешилась мечтой -
   Что Артур-де, забыл её навеки.
   А он, как страж, что, не сомкнувши веки,
   Врага обманет пьяной пеленой.
  
   Он ждал визитов той, чьё имя "смрад".
   Но страх пред нею не сковал колена.
   Ведь Артур знал, что жизнь его нетленна.
   И сам преддверью встречи был он рад.
  
   Внутри огонь. Но внешне беспокойства
   Вы не нашли б, и скорби, на челе.
   И пусть вокруг летают на метле,
   Он верность с мужеством облёк в такие свойства,
   Что стали маяком ему во мгле.
  
   И молния при нём... заветной лирой,
   Что стала продолжением его.
   И не понять ей было одного:
   В преддвечии как натирают миррой
   Тела, что тлен. Что в прах обречены.
   И в этом не искал её вины.
  
   Но продолжал учение сначала:
   - Ко мне в калитку смерть уже стучала.
   И я умру, так велено судьбой,
   Чтоб срок укоротить гниенья тлена,
   В котором возвращается гиена,
   Пытаясь местью справиться со мной.
  
   Но участь ей уже я предобрёк -
   Как только тварь ногой на мой порог,
   Не важно, где, в краю каком, когда,
   Ей мною уготована беда.
  
   И сам паду я жертвой в этот час.
   Но, чтобы тьма не повенчала нас,
   Ты миррой ублажи моё чело,
   Чтоб крыльями над тьмой меня взнесло.
  
   И молния, уставшая рыдать,
   К ногам его, падя, как к изголовью,
   Всей сутью, что в бездушии - любовью,
   Несла ко телу мирры благодать.
  
  
   2.
  
   А Артур, как мгновение одно,
   Хранил "сегодня" пред последним боем,
   Где телом чист и мыслями. Судьбою
   Своё из прошлого крутил кино:
  
   Где мальчиком, что ласков был и нежен,
   Пред тьмою не потупил взора он,
   За что почти напалмом был сожжён
   Лучами ада. Только мир безбрежен,
   Что Светом без конца вооружён.
   И ад пред ним упал - он был сражён.
  
   Поверженности ада не настало.
   И адом жизнь несла его, хлестала.
   И был он, как заразой, прокажён
   Болезнями для тела, но не духа.
  
   Но весть несла бескрылая, по слухам,
   Что, если б духом стал он поражён,
   То Свету обручиться с тьмой пристало б -
   О том легенда давняя вещала.
  
   И Свет, любивший Артура до слёз,
   Прозрачно-сладким соком наполнялся.
   И мальчик пил его и сам старался
   Расти скорей, чем каплет сок с берёз.
  
   И Силой полнилась Судьба. Была,
   В ком с детства возрождался дух нетленный
   И простирал ночами над Вселенной
   Два сильных белоснежностью крыла,
   Она в слезах, но радостью бела.
  
   И день за днём мужал во снах боями,
   Что тьмой навязывались зреющей судьбе
   В надежде НЕ сразиться с ним в борьбе,
   Коль раньше захоронен будет в яме.
  
   И стыло сердце матушки в ночи,
   Когда малыш душой взмывал и вился,
   Как будто ветер в дух его вселился,
   И не вернуть, кричи хоть, не кричи...
  
   Слезами, что горячие, роняла,
   На грудь в рубашке белой у сынка,
   Она душой мгновенья остраняла
   Плетения последнего венка.
  
   И Артур возвращался, яко с поля...
   На теле ярких гематом - не счесть.
   И матушке его не станет лесть
   Лекарством ни от страха, ни от боли.
  
   Так рос в болезнях долгих двадцать лет.
   Сражавшийся в болезни и меж нею.
   И я пред тем периодом немею -
   Непониманья лишь, где страхом бред,
  
   В котором он не раз кричал названья
   В звучанье странном странным языком,
   Которое он укрывал тайком
   И не в бреду, чтоб матушка слезами
   Не умывала свой прекрасный лик
   Пред сыном, что был мал, но и велик.
  
   Но час настал последнего звонка,
   Когда наш Артур, взвившийся от боли,
   Но, в предпочтениях своих, неволе
   Поддал ногой последнего пинка...
  
   И тьма загублена была свободой,
   Что, крылья к небу выпростав, взвилась,
   Во тлене, нёсшим мирру, не сдалась
   Ни страху и ни жадности в угоду.
  
   3.
  
   Когда о гибели моей распространится весть,
   Кто, любящий меня, - свои лишь чувства взвесь:
  
   Ты, прежде, успокой во теле дрожь -
   Иначе не узнать, где клевета и ложь
   Собой толкают истину на плаху,
   Стремясь укоротить дорогу к праху.
  
  
   4.
  
   Я знаю цену силам тьмы и Света.
   Когда меж ними Мир, стремясь создать
   Гармоний равновесья благодать,
   Страдает дисгармонией за это.
  
   Когда наживы и корысти ради,
   Землёй, где тлен костей лежит,
   Кладбищенской энергией увит,
   Там, жизни место отведя, - в ограде
  
   Заведомо хоронят Бытиё.
   Чтоб времени, спустя, промчались годы.
   И, смертью порождённые, уроды
   Своё б провозгласили б божество.
  
   ~~~
  
   Итак: кто силы преисподние вещает,
   Отпив из кубка Света и Добра,
   Игрой, из тьмы блюдущего ВЧЕРА
   В СЕГОДНЯ, что собою обещают?
  
   Собрать с небес корзины звёзд-цветов?
   Поверю ль, кто корыстью во вчера,
   Во блядствующей мрази, вечера,
   Цветами увивал её альков?
  
   Поверю ль, что живущий смрадом тлена,
   Алкавший мзду из лярвы дыр гнилых,
   И свой удар, примерившись поддых,
   Тому, кто отказался на колено
  
   Пред ним упасть, его не приняв власть
   (Из Веры, что Едина Власть - Вселенной),
   Но, якобы, испивший от Любви
   Источника, искрящегося Счастьем,
   Не жадности, корыстного участья
   Иль мщенья, напоённого в крови,
  
   А чистого, от Неба, Бытия,
   И Искренностью - дочь что Высших Сил,
   Свою утробу тёмную простил,
   Чтоб Светом напоиться, как и Я?!
  
   ~~~
  
   Возможно ли, чтоб тёмная "звезда",
   Поющаяся блядствующей страстью,
   От тьмы СВОЕЙ, что стала ей напастью,
   Бежала б, через Времени года,
   К источнику, что был когда-то Счастьем?
  
   Испивший и болевший бормотухой,
   Едва ль напьётся чистотой воды,
   Когда в его объятьях шлюха,
   Ведущая ко пропасти беды.
  
   Но, предпочёвший чистоту гниенью,
   Испив воды нетленной чистоты,
   Как Иисус - хмельное из воды
   Вкусив, к Небесному припали Утешенью.
  
   Где каждый - СВОЙ Источник Бытия
   Свободен предпочесть - из Света ли, гнилья.
  
   ~~~
  
   Когда настанет день (кто скажет мне?),
   Где, Светом заразившаяся, шлюха,
   Питавшая свой тлен гниеньем духа,
   Вернёт своё "здоровие" во тьме,
   Избавившись от светлого недуга,
   Что тьмой ЕЁ не признана подруга,
   Уставшая от тех ограничений,
   В чём тьмой её черпалось вдохновенье?
  
   А если проще, то: гиене - "Чаппи" в миску,
   Ей, расточая ласки, словно киске.
   Но, падали зловонье позовёт,
   И "киска" к этой падали уйдёт.
  
   ~~~
  
   Хотя бы раз, вкусивший кровь, вампир,
   Навеки оставляет Света мир.
   Хоть до поры в нём может сосуществовать,
   Пока не позовёт утроба-мать.
  
   И КАЖДЫЙ САМ СВОБОДЕН ВЫБИРАТЬ
   ИСТОЧНИК, ИЗ КОТОРОГО АЛКАТЬ.
  
   ~~~
  
   Я знаю, благодарный мой читатель,
   Каким бы именем не называл ты Бога,
   Коль взять готов ты - Мудрость у порога,
   Какою наделил меня Создатель.
  
   А ТВОЙ удел - по выбранной идти,
   Одним ТЕБЕ Путём - ТВОЕЙ дороге.
   И, даже если сил лишились ноги, -
   Прямого и Счастливого Пути!
  
   5.
   Итак, читатель, подвели итог
   Той скверне, что взросла стеною
   На Артура пути - своей мошною.
   Но, Слава Богу, - Есть над нами Бог.
  
   И битва ПЕРВАЯ победой завершилась
   Над тьмою Света в радость Бытия.
   И он, ушедши, стал сегодня Я.
   И мною снова истина взрастилась.
  
   Но до сегодня - воплощений ПЯТЬ
   Осталось мне представить жизни этой.
   И, если б я, как Он, была поэтом,
   Сумела бы воспеть я Благодать.
  
   Но прочь в сторонку болтовни пустой,
   Сомнений прочих, рвущиеся силы.
   И, если, прежде жизнь меня носила,
   То нынче обронила под сосной.
   Отсюда поведу рассказ я свой...
  
   6.
  
   Уйдя в небытиё, как Артур канул,
   В своей "гримёрной" образ получить,
   Нечистой предстояло бы почить,
   Но падаль, запряжённая, в аркане,
  
   Собой тянула жизни колесницу,
   О жизни, предпочёвшая забыть.
   Мне жаль её? Нисколько! Как тут быть?! -
   Я эту предпочту закрыть страницу,
  
   Чтоб жалостью не возродить твоей
   Ту, что исчадьем стала наших дней.
   Поскольку, тяжесть жизни - не помеха
   Дорогой мести "двигаться к успеху",
  
   Где ей "дозволено" черпать из средостений
   Душевных леней, падших к искушений
   Туманности ногам, во коих смрад
   Свой долгосрочный оставляет яд.
  
   Но это - только для неё забава!
   Ей нужен Артур - в поисках Его
   Она погубит массы, Одного
   Ища, чтоб совершить над Ним расправу.
  
   Но, прежде, - напоиться Его Силой,
   Что Силы Света б в Мире подкосило.
  
  
  
  
   Глава ЧЕТВЁРТАЯ.
  
   ДИАНА.
  
   1.
  
   В предгориях китайского Тибета,
   В лачуге пожилого пастуха,
   Чья жизнь была размеренно тиха,
   Однажды вспышка появилась света.
  
   Ему, представши, Ангел говорил:
   - Чтоб Мир больной наш обновился Сил,
   Тобою Провиденье любовалось
   С зачатия, в утробе, твоего.
   Ты жизнью шёл, не зная одного -
   В твоих руках пророчество сбывалось.
  
   Ты прожил девяносто с лишним лет.
   Ты, жизнью переживший сотни бед,
   Ни разу из проклятий не испил,
   Тобой исторгнутых, вселенско-вечных сил.
  
   Ты ждал дитя. Но не был награждён.
   Дорогою твоей не стлался ропот.
   Из уст твоих лишь изнурённый шёпот
   Струился, хоронил когда ты жён.
  
   Ты - истинно достоин быть отцом
   Для семени, Вселенной что послалось.
   Но ты запомни - Чтоб беды не сталось,
   Любовью женскою не будешь услаждён.
  
   И выбор предлагается тебе -
   Остаться в своей жизни тихом брене,
   Иль удлиниться жизнью во колене.
   Но путь, тогда, твой - в огненной судьбе.
  
   И, изумлённый вестью, сел пастух,
   Как будто ног под ним снеслось начало.
   Но сердце, что уставшее, кричало:
   - Кто жизнь прожил, не удостоен двух!
  
   И встал пастух. Присевши у постели,
   Где дух его жены искрил огнём:
   - Мы столько вместе бурь и вёсен съели.
   И мы мечтали, что уйдём вдвоём.
  
   И вот теперь уж лучик догорает...
   Моей жены души нетленной свет
   Ко дню, что завтра, тихо умирает.
   И я - один. За ней уйду вослед.
  
   Ты слишком поздно, Ангел, появился.
   Уж будет двадцать лет, как я женился
   В последний раз, чтоб вместе умереть
   С той женщиной, с кем счастлив я стареть.
  
   2.
  
   И улыбнулся Ангел тем словам,
   В которых и душа, и сердце Мира.
   И звуки, заструившиеся, лиры
   Взнесли над гробом ту, что чуть жива.
  
   И подняла она свой лунный лик
   Над серостью постели, где старухой
   Её уж принимала смерть-разруха...
   Из мужа глаз восторгом рвался крик...
  
   - Готов ли ты теперь ей мужем статься? -
   К нему свой обратил наш Ангел взор.
   И, понявший, пастух, что Он - не вздор,
   От счастья, как ребёнок, стал смеяться.
  
   И не мешал восторженности быть,
   Стоявший у порога, Ангел светлый.
   И, поклонившись, что был шаг ответный,
   Пастух сказал: - Её ли не любить?!
  
   Её, мою жену, что перед Богом,
   Не раз меня спасавшую в горах,
   Собой отогревавшую, в снегах,
   Могу ли я оставить за порогом?!
  
   И, если, нам немного суждено
   Вдвоём ещё испить из жизни счастья,
   Свою любовь и нежное участье
   Готовы мы отдать ребёнку. Но,
  
   Скажи мне без утайки, белокрылый, -
   Мой дух силён, слезы не уроню, -
   Когда, от горя скованным, в броню,
   Пологом ты укроешь жизни стылым
   Мой дух и тлен, оставив одного?
  
   - Одним НЕ БЫТЬ тому, кто НИЧЕГО! -
  
   С улыбкой Ангел отвечал, терпеньем
   Своим наполнив дом двоих людей.
   - Не страшен вам отныне ни злодей,
   Ни вор. Под Небом тихим пенья
   Любовью наполняйте свой досуг.
   И сотни тысяч поднебесных слуг
   Вам отданы Судьбою в услуженье.
  
   Но есть и "НО", о чём ты говорил:
   Наполнив счастьем лун своих двенадцать,
   Тебе с женою предстоит расстаться.
   Ты быть готов и полон должен сил
   В преддверии потерь своих не сдаться,
   Чтоб с дочерью никто не разлучил.
  
   И есть ещё момент, что должен знать:
   Твоя дочурка - не дитя лачуги!
   Но вы, что Небом избраны, супруги,
   Земными стать должны - отец и мать.
  
   Её рожденью - Мир поклон оставит,
   О чём поймёшь с супругою своей
   За триста сорок восемь долгих дней,
   Как Небо семенем своим тебя ославит.
  
   3.
  
   И голос стих. И образ растворился,
   Сияньем света, унесённый в даль.
   И в сердце пастуха вошла печаль -
   Подумал он, что Ангел только снился.
  
   По-старчески прищуривал глаза.
   Мечтою полнил сердце. Провиденье
   Ему же приготовило виденье,
   На что, в ответ, нахлынула слеза -
  
   Ему навстречу, изо тьмы лачуги,
   Спешила (краше девушки не знать!)
   Любимая, чья юной стала стать,
   А груди, словно яблоки, упруги.
  
   Он понял, что супруга умерла....
   И, что пред ним предстала - попрощаться...
   Но что это?! - она его касаться....
   Да так, что пастуха и завела...
  
   - Ах, будь что будет! - наш решил герой,
   Ответствуя ей нетерпеньем страсти.
   И тх'эн* его, проснувшийся, во власти
   Почувствовал, как юною порой,
   Вершиною себя, где с силой - стать -
   Коль крылья, отчего же не летать?!
  
   И голубками ласково кивали
   Друг другу пред уходом в никуда.
   И, если б, заглянула в дом беда,
   Они ко всем чертям её послали б!
  
   Их руки истомились по телам.
   Уста от жажды по любви кричали.
   И клетки растревожено стонали,
   Когда они Едино - пополам,
   Чем стали, - вновь в себе соединяли.
  
   Не пела лучшей музыкой Любовь,
   Когда их на волнах своих качала...
   И пара вдруг дуэтом закричала.
   И в крике том возникло ТО, что НОВЬ!
  
   И, позабыв про горесть и страданья,
   Вздымаясь над собой и над землёй,
   Они взмывали к Дому Мирозданья,
   Поив себя - Им, а Его - собой.
  
   И песню пела Вечность, без обмана
   Сложив двоих влюблённых в торжество,
   В котором им явилось божество,
   Промолвив: - Наречёте дочь Дианой.
  
   Тх'эн (чечен.) - penis
  
   4.
  
   И девять лун во счастье со теплом -
   Лачуга, отменившись, замком стала,
   Где, среди шёлка, в белом, почивала
   Судьбою пара избранная, в ком
   Уж жизнью новой чудо ликовало.
  
   И ножками внутри оно дралось,
   Из чрева норовя на волю ликом,
   Как будто мнилось силою великой,
   Что истинно пророчеством сбылось.
  
   На замок, что в снегах сокрыт от глаза,
   Случайного, иль ищущего прок,
   Собою что весь Свет его берёг,
   Не смела бы позариться зараза,
  
   Что тьмою называю всуе я -
   Никто не знал о замке том, друзья.
   В округу, что за спальнею и дале,
   Не допускались едкие печали.
  
   Лишь радостный покой, где светел день,
   И где совсем безоблачная тень
   Собою прикрывала веки в ночь
   Той матери, родить должна что дочь.
  
   И снежные бродили в замке звери -
   У барсов мягкий шаг и тонкий нюх,
   Их не подводит средь каменьев слух.
   И барсы охраняли в замке двери.
  
  
   5. РОЖДЕНИЕ.
  
   И двести семьдесят четыре дня
   Промчались, как мгновение для Света.
   И уж за замком позабыто лето.
   И зала полнится каминного огня...
  
   На белом покрывале - наша мать.
   У изголовья - кто отцом назвался.
   Он, руки ей целующий, стеснялся
   Под светлым чревом лоно лобызать.
  
   - Мне сон явился, чтоб могла я знать -
   Дочурку разрешу на свет из чрева.
   И ты, от чьих корней во мне то древо,
   Свершишь со мною нынче благодать.
  
   Желание моё кипит во мне.
   Оно гореть во лоне моём стало.
   И мне тебя сейчас бесстыдно мало, -
   Шептала ему в ухо при луне.
  
   И он, от нетерпения немея,
   Сосков коснулся сладким языком,
   Любующийся чревом, но тайком
   Рукой своей подчревие лелея.
  
   Она же, как цветок, раскрылась. В нём
   От чувств, что окрылила нежной страстью,
   Забилось сердце трепетное счастьем,
   А орган тот, в чём корень, жил огнём.
  
   Она, в желании, дрожала лепестком,
   И губ его, алкающих, мечтала...
   И грудь её для рук его стонала,
   И попа извертелася волчком.
  
   А он ласкал, в глаза глядел ей нежно,
   Тревогою мятущийся над ней,
   Ведь столько было рядом с нею дней
   Им проведёно вместе безмятежно.
  
   Её же грудь вздымалась, как вулкан.
   Язык её, во страсти, жалил нёбо.
   Они горели во безумье оба.
   И он, склонённый, лона оталкал,
   Покрытого росою поднебесной,
   С чем рядом - стол изысканнейший - пресным.
   И он от наслажденья ликовал.
  
   Но приближенье мига кульминаций...
   Она, отчаявшись вкусить его корней,
   Его повергла вниз, где он под ней,
   Вкусил своих, в конвульсиях, оваций...
  
   И водами то чрево истекло...
   И потуги собой закрыли звёзды...
   Она вскричала... Только было поздно -
   Её ко свету чрево пронесло!...
  
   И детский раздался над ними крик,
   Но нежный, как мяуканье котёнка,
   Но только не с ладошку, больше - львёнка,
   Который в изумленье их подвиг.
  
   Младенца принимала повитуха,
   Которой во мгновение назад
   Не знали в замке. Снежный зоосад,
   Что барсы были, зарычали глухо...
  
   Но снова вспышкой света озарился
   Порог у входа в залу, где камин
   Огнём своим сверкающим резвился.
   И Ангел белокрылый встал над ним:
  
   - Я с вами, хоть меня не видно вам.
   И всё, что происходит в замке этом,
   Санкционировано Тем, Кто Высшим Светом
   Свою ссужает Волю нынче нам
  
   Рождением Дианы в мире вашем.
   Родившейся, нести в сём мире чашу,
   Наполненную Светом Доброты,
   Чтоб к Свету возвращалися мечты.
  
   И нет случайных в замке появлений,
   Где всё во благо, с вами заодно.
   И то, что вами видится "темно",
   От Высших Сил стремится искуплений.
  
   И дочь была приложена к груди,
   В которой Силу Небо расплескало,
   И кроха, что мяукала, алкала
   Ту Силу, что важна ей впереди...
  
   6.
  
   Диана - редкой прелести дитя -
   Пришла в наш мир НЕ праздного напиться, -
   С конкретной целью в мире воплотиться
   Привёл её Господь сюда. Шутя
  
   Ли Мир открылся для неё,
   Но временем своим она взрослела
   Скорей, чем птичка песню свою пела,
   Собою наполняя бытиё.
  
   Её лишь жизни этой час
   Равнялся суткам жизни тленной.
   За тридцать дней её вселенной -
   Два раза дюжиною раз.
  
   И мать с отцом любили Диво,
   Что и красиво, и игриво.
  
   И солнца - светом Доброты
   В её руках казались чудом!
   И я (безмолствовать не буду)
   В ней обрела свои черты:
  
   И не было той няни лучше,
   Чем барса, пахнущий зимой,
   И нежный, шерсти шёлк - волной,
   Что как трава - милей и гуще.
  
   Вплетясь ручонками меж трав,
   Что шерстью барсовою стали,
   К соскам, где, как на пьедестале,
   Два снежных котика. Припав
  
   К соску пушистой снежной кошки,
   Диана, пьющая из недр
   Самой Природы - словно кедр,
   Растущий зёрнышком во плошке,
  
   Изо дня в день сильней. И корень
   Её в Природу глубже ник,
   Пред нею кажущей свой лик,
   Где Дом родной был априори.
  
   И мать, родившая Диану,
   Ей счастье нежностью несла.
   Отец молился, чтоб посла
   Не слала смерть в их дом. Незвану
  
   Саму её увидел он,
   Когда на замок лился сон:
   Она туманом лишь предстала,
   Предупредив, что им осталось
  
   Быть вместе с матерью своей
   Последних сорок восемь дней.
   И горек стон прорвался в ночь,
   Что сиротою станет дочь...
  
   7.
  
   Итак, уже я объяснила,
   Что смерть с отметкой приходила,
   Без четырёх, где тридцать дней
   С рожденья матерью своей
  
   Ко свету белому предстало
   Дитя, что Свет собой вещало.
   И было ей уж год и восемь:
   В глазах небес застыла просинь,
  
   Из коих рвался мыслью бег,
   Как по весне младой побег.
   Капризам не далось дитя:
   Всё ею делалось шутя;
  
   Смела была и шаловлива:
   У барсов шерсть сплеталась в гриву,
   Где барсы ей отдали власть,
   С ней, как с сестрёнкою, резвясь.
  
   Диана барсов обожала
   И никогда не обижала.
  
   Но день, и ночь летел тот срок,
   Что обозначен смертью днями.
   Где жизнь - назначенный экзамен
   Для тех, кто девочку берёг.
  
   И вот Диане к четырём,
   Что дней лишь шестьдесят от роду.
   Отец, предчувствуя погоду,
   Решился сделать ход конём:
   - Я не отдам жену уродам! -
   Рассудок помутился в нём.
  
   Он по ночам к камину брёл,
   Где Ангел белый укрывался,
   Пред коим наш отец терялся.
   Но Ангел разговор завёл:
  
   - Я знаю, что тебя тревожит.
   Поверь, от смерти не уйти,
   Коль ей назначены пути...
   Но ты борись! А Бог поможет.
  
   Почти неделя до весны,
   Что дней всего лишь пять до драмы,
   Когда дитя лишится мамы.
   И чувства у отца полны.
  
   Но год рожденья - високосный,
   Где царство полнит Иисус.
   И смерть коварная искус
   Имеет, где ей время постно.
  
   Из ночи в ночь её косой
   Как будто сердце открывалось,
   И мать, измученно, бросалась
   К кроватке дочери - босой.
  
   И ей, на каменном полу,
   Холодность стопы обжигала,
   И жизнь её к камням взмывала,
   Как нить послушная в иглу.
  
   И Ангел ликом к ней открылся:
   - Зачем не бережёшь себя?
   - Пусть лучше я умру, любя,
   Чем дочь. - И Ангел удивился:
  
   - Скажи, Диана здоровей,
   Где с матерью? Иль сиротою?
   И мать ответила: - Со мною!
   Как могут ветви без корней?
  
   Как может прорасти без солнца
   Зерно, что сеяно весной,
   Где солнце скрылось на покой,
   И где б земля не знала солнца?
  
   Как без воды земля испьёт,
   Коль дождь не напоит планету?
   - Но ты не дождь! И жажду эту
   С собой лишь засуха несёт!
  
   - Когда сердца взращёны болью,
   Когда родник иссушен впрок,
   То лишь сердечною любовью
   Заполнить холода урок!
  
   - Но солнце, что струит знаменье,
   Любовью наполняет мир!
   - Но дождь упрячется в затменье.
   И солнцем выжжет всё сатир!
  
   И Ангел глаз её коснулся,
   Во взгляд проникнувший, до дна,
   Где чистота Небес видна.
   И Ангел тихо улыбнулся...
  
   И растворился в тишине.
   - Неужто всё приснилось мне?
  
   И вдруг Диана задрожала...
   Раздался хохот за стеной:
   - Не ты, так дочь уйдёт со мной!
   Но мать от смерти не бежала:
  
   - Оставь дитя! Возьми мой прах,
   Коль ты иначе не желаешь.
   Но знай, что мне не ведом страх.
   А ты лишь страх собой вещаешь!
  
   Но смерть сорвала капюшон,
   Что изголовье ей конкретил, -
   Под ним лишь пустота и ветер...
   И мрак был трапезы лишён:
  
   Таков вердикт пришёл от Бога,
   Где Ангел милости просил
   Умножить для Дианы сил
   У старта - отчего порога.
  
   И Иисус спустился к ним,
   Своей улыбкой освещая.
   И мать расплакалась, босая.
   И крылья стлал ей херувим...
  
   И утирал отец дождинки,
   На нём, что таяли зимой,
   Как слёзы, белые снежинки.
   И замок чистился волной,
  
   Чем Свет на землю спущен Небом.
   Поверит ль тот, кто с нами не был?!
  
  
   8.
  
   И вот уж семьдесят четыре
   Минуло дней - отпущен срок,
   Где Небом славился восток
   И жизнь текла в подлунном мире:
  
   Без месяцев двух станет пять
   Уже годков Диане ныне.
   Отец же думает о сыне:
   Любовью мать започковать.
  
   Но та застыла в изумленьи:
   - Могу ли я, любимый мой,
   Отвлечься для любви с тобой,
   Когда ещё живут сомненья,
  
   Не станет дочь ли сиротой?!
   Он, улыбаясь нежным взглядом:
   - Скажи, хотела бы, чтоб рядом
   С дочуркой кто-то был родной,
  
   Когда угаснет срок звезды,
   В чём мы с тобою обновились,
   Как будто заново родились?
   Чтоб с ней всегда был я и ты?
  
   И руки мужу подавала...
   И уст его нектар алкала...
   Пред ним от страсти изнывала...
   И с мужем вместе ликовала...
  
   И Ангел видел этот сон,
   Где муж в жену навек влюблён.
   Жена же, обожая мужа,
   Была с ним лавой, а не стужей.
  
  
   И день за днём минул с тех пор,
   Но мать младенца не носила,
   Чтоб им понять, какая Сила
   Решала быть иль нет! Но скор
  
   На перемены дунул ветер.
   И, пылью облака клубя,
   Принёс им Голос:
   - Как Себя,
   Я подарил вам дочь, что светел
  
   Её души родился лик!
   И я беречь просил родник,
   Что миру жажды утоленье
   Несёт, как слово исцеленья!
  
   Но, человеки, вы безмозглы,
   Пока на вас не пали розги:
   Когда к вам Голосом вещаю!
   И, только, если утопает
   В болоте ваша благодать,
   Вы просите вам Милость дать!
  
   И Голос смолк. Укрылось небо
   Завесой тёмных облаков.
   И замок пал. Исчез альков.
   Лачугою вернулась небыль,
  
   Что позабыта уж гроза,
   Как страх и холод в жизни этой.
   Диана - с барсами. Раздетой,
   Она смотрела тем в глаза,
  
   Кто стал её коленом в ныне,
   Но понят Небом не был: в сыне
   Хотели воплощенья вновь
   Людские счастье и любовь...
  
   И мать тянула руки к небу:
   - Отец, ведь Ты жестоким не был,
   Своим участием храня
   Дочурку, мужа и меня!
  
   Верни мне счастье, что былое
   Ты подарил на склоне лет!
   И снова Голосом ответ:
   - Ты будешь мать, где Я с тобою!
  
   Но не Дианиной! - Сынка...
   И Божья, трепетом, рука
   Коснулась темени слегка:
   - Земной - земных! Наверняка.
  
   И понесла во чреве плод
   Как, кто заслуживал, несёт.
   И через девять лунных длин
   Родит отцу ребёнка - сын!
  
   И будут счастливы вполне
   Отец и мать рожденьем сына.
   А о Дианином, отныне
   Забудут всё, как в сладком сне.
  
  
   9.
  
   Вернёмся же в тот мир и час,
   Когда наш замок был повержен.
   И Голос, аки громовержец,
   Навеки разлучает нас,
  
   Где для Дианы путь один:
   Пока не станет сил ей драться,
   Ей кошкой предстояло статься -
   Пантерой чёрною. Седин,
  
   Что серебром сверкали в шубке,
   По пальцам можно было счесть.
   Ей Небо подарило честь
   Ко взгляду кроткому - голубки.
  
   Пантер в Тибете не видали
   Ни ходоки, ни пастухи.
   И с их подачи и руки
   Утёнком Гадким кошку звали:
  
   Она была мала, под стать
   Котятам белым барса самки.
   И, как котята, благодать
   Искала у сосков. За рамки,
  
   Что детям барса жизнь несли,
   Багирою не выходила.
   Но в ней была такая сила,
   Что снег кипел под ней! Тоски,
  
   По материнским ли рукам
   Иль по отцовской сильной неге,
   Она не помнила. Но в беге
   Казалось ей - по облакам
  
   Её несут ветра и ноги!
   И Голоса к ней были строги,
   Что многое прощают нам.
  
   Всё было принято спокойно:
   Примеров для сравненья нет! -
   В Диане возрождался воин,
   Кто смел! Кто волен дать ответ!
  
  
   Котята быстро подрастали.
   В игре, где радость и печали
   Собой сменялись день за днём,
   Багирин дух креплён огнём.
  
   Настало время для охоты:
   Ведёт котят с собою мать -
   Учиться детям жертву брать,
   В миру зверей свои высоты!
  
   Бесшумным шагом стелет барс
   Свою упругость над долиной.
   Котята уханьем совиным
   Напуганы, что к ним взвилась
   Сова, мышей выстерегавши.
  
   Орёл, в паренье наблюдавший,
   Слюну глотая: - Лаком кус!
   Но в нём, поверженный, искус:
   - Не гадь в дому, где, почивавши,
   Обрёл ты пищу и покой -
   Не строй нужник, где водопой!
  
   И барс, котят укрыв собой,
   Преподавал урок охотой:
   Удачлив тот охотник, кто-то
   Что станет пищей для него!
   И смерть, коль кто-то съест его.
  
   Котята быстро уставали
   За матерью бежать вначале.
   Но день за днём их твёрже шаг:
   Пугавший глубиной овраг
  
   Теперь оставлен под ногами,
   Где дети, оттолкнувшись, к маме
   Стрелой несутся всё смелей.
   И лап удары всё точней.
  
   Прицельней взгляд. И тоньше нюх.
   Всё чаще маминых услуг
   Котята склонны избегать -
   Ведь так приятно взрослым стать!
  
   И вот уже настал тот час,
   Когда четвёрка в беге шалом
   Шла вровень: был кто прежде малым,
   Способен форы дать подчас,
  
   Прижав козу в ущелье к скалам.
   Но под контролем мать держала
   Амбиций ветреность котят:
   Всё твёрже к ним её был взгляд
  
   И лап, крушащие, удары,
   Когда заносчивость детей
   Меж ними затевала свару.
   Иль дело гибло от затей.
  
   Пантера барсам уступала
   В уменье жертву разорвать.
   Но в беге ей, тревожа мать:
   Она к себе не подпускала;
  
   Достойных не было. Как знать,
   Багира не была ль голодной,
   Иль для убийства непригодной,
   Но, с жертвой, склонная играть,
  
   Она бесила этим мать,
   Кем самка барса называлась:
   Пантера барсам огрызалась -
   Им, дикой кошкою, подстать.
  
   Но короткость семейных ссор,
   Как ветер вешний, уплывала.
   И самка барса понимала,
   Чем объяснялся весь тот вздор,
  
   Что затевали меж собою
   Её любимые котята:
   Взрослея, звери чувства брата
   Лишались. Велено судьбою
  
   Так в мире нашем для зверей:
   Неважно, кто кому родней,
   Но главен тот, кто, жизнью жадный,
   Сильней всех есть и кровожадней!
  
  
   10.
  
   Зверьё не склонно убивать,
   Когда злой голод не тревожит.
   Но что пантеру нашу гложет,
   Ведь ей средь барсов благодать! -
  
   За грациозною сестрою,
   Что не своя среди снегов:
   Огонь в реке, - из берегов
   Летела слава за молвою,
  
   Что де, испить пришедши вод,
   Она, рекой, спустилась к Лхаса,
   Где в водах омывала власа,
   Встречая, по утру, восход.
  
   Грозой, в ту пору, над селеньем
   Навис, из тигров, людоед,
   Где стал проклятьем из-за бед,
   Что приносил он населенью:
  
   Был не брезглив тот монстр коровой
   Или любой другой скотиной.
   Но был он сыт, коль жертвы стынут
   Одна другой поодаль. Снова
  
   Следов тигриных лап тянулась
   Тропа к домам, где род людской,
   Сомкнувши веки, на покой,
   В преддверье ночи, лёг. Уткнулась
  
   В туман, земли, что кутал след,
   Луна свеченьем бледноликим.
   Проснулся страх, что стал великим
   В тумане лунном. Знаком вед
  
   Творил защиту над селеньем
   Какой-то местный чародей,
   Где сил и смелости злодей
   Лишался, по его веленью.
  
   И силой тьма не льстилась здесь,
   Где просыпалось чудо рядом -
   Ведь для неё смертельным ядом
   Огня живительная весть.
  
   И заклинаний тех боялся
   Не только люд! Звериный след,
   Где огнь живительный, терялся.
   Итак, луной был сумрак сед.
  
   11.
  
   Омывшись по утру в реке,
   Багира, ставшая Дианой
   В воде, но с неким чувством странным
   Рукой скользила по руке,
  
   Касаясь, пальцами себя -
   Своей молочно-белой кожи,
   По голубым ветвям, ведя,
   До локтевого сгиба ложа...
  
   Приподняв руку, языком
   Коснулась белизны - как гладко!
   Но где былого сил загадка?
   И грация уснула в ком
  
   Своей кошачьею природой? -
   Не знала, что иной породой
   Её путь жизненный влеком.
  
   Итак, Диана изученьем
   Иной природы занялась.
   Но в ней жила кошачья власть,
   Чьё, прежним, было выраженье
  
   Её шагов среди дорог,
   Где злость. И то, что жёстче - торг,
   Чем стадность чествует восторг!
   Но сам Отец её берёг,
  
   Не раз от гибели хранивший.
   И, вместе с тем, беды испившей
   Она не мыслила себя,
   В себе, лишь к жизни, страсть любя.
  
   Плещась рыбёшкой средь глубин,
   Она иначе видит небо,
   Чем взгляд пантерин: где бы не был,
   Но средь высот он не один!
  
   И ей познать пришлось впервой,
   Что прежде кошки не касалось:
   Она была (ей не казалось!)
   Дружна с своею головой.
  
   И сердце с ней заговорило.
   И цвет в нём распустила та,
   Что жизнью вечности креста
   От Розенкрейцера ссудилась.
  
   И равноплечесть граней мира
   Собой несла не зло, но мир.
   И встал Отец пред ней, что Сир.
   И раздвоился мир: сатира
  
   Она услышала злой смех,
   Кто, свет крушащий, вторгся в души,
   Границ не знающих утех,
   Где билась лень их, как баклуши.
  
   И в теле вновь предстала та,
   Кто в человечьем быть рождался.
   Кто наготою не стеснялся
   Крушить зловиденья креста,
  
   Собой что выражает Целость
   Над Миром таинством Звезды.
   И, нити, в чьих руках, бразды
   Являют руководства спелость!
  
   На сушу, выйдя из воды,
   В ней кошка вновь заговорила:
   Пред ней стояла страсти сила
   Реализованной беды -
  
   Огромный тигр, в ком наглость взгляда
   Поила окруженье ядом
   Не голода природный страх,
   Но вкус убийства на клыках!
  
   Он заурчал: - Приятно, детка,
   Что ты владениям соседка,
   В которых я и царь, и бог!
   И вместе нам с тобой - итог!
  
   И не понятно стало ей,
   Под наготою человечьей,
   Не пряталась что шкур овечьих,
   Как, в столь коротком свёртке дней,
  
   Что жизнь сочла ей дней от роду,
   Тот тигр почувствовал природу?!
  
   Но в кошку вновь преобразилась,
   Себя хлеща концом хвоста,
   Как, гневом плетена, хлыста,
   Где хитрость пелась в нём и сила.
  
   И вот, склонивши долу груди,
   Прижав хвосты с высот колен,
   Глаза в глаза, мечтая плен
   Собою отворить иуде.
  
   И мощных лап топтался круг,
   Что позади им рисовался.
   И тигр, с издёвкою, смеялся,
   Беря пантеру на испуг.
  
   Но он не смел предположить,
   Что ей судилось дольше жить.
  
   Итак, ни шага расстоянья
   Не сокращая между тел,
   Паденья кошкина хотел,
   Коль отказалась от свиданья
   Какой-то чёрной кошки дочь.
  
   Не в силах ярость превозмочь,
   Изрыв когтями берег твёрдый,
   Где, как трава, каменьев рост,
   Был тигр, в опасности, так прост,
   Что, перед ним, Багира - гордой
  
   Глядела, в царственности поз.
   Он захлебнулся бы до слёз,
   Гордячку, в смехе, укрощая,
   Представив, как она, нагая,
  
   Покрыта белизною кожи,
   Его ладошкой бьёт по роже!
  
   И стало тигру так смешно,
   Что сел, икоту исторгая,
   Собой исход предполагая,
   Что виделся ему. Грешно,
  
   Однако, прежде петь победу,
   Когда, за жертвою, по следу,
   Идёт охотник наугад,
   Не он что жертва, страхом рад!
  
   Пантере ж крови не хотелось.
   Но, возмущения полна,
   Хотела проучить она
   Того, в ком беззаконье пелось,
  
   И кто нуждается, за дело,
   Быть остановленным вдвойне.
   Что справедливо есть вполне!
  
   Застыв пред серостью матраса,
   Что мнился в поединках асом,
   Она вдруг поняла, что тигр
   Ненаказуемость постиг
  
   По той причине, что и ей
   Известна стала в ходе дней:
   Коль тела мощь звериной станет,
   Лишь человечий ум обманет.
  
   - Так он не зверем здесь предстал,
   Укрывшись шубой великана! -
   Ему бы крови полстакана,
   Чтоб сил издержку наверстал!
  
   И кошка поняла вампира.
   И, милосердия полна,
   Она решила, что вольна
   Отнять безумство у сатира...
  
  
   12.
  
   Который круг измялся лап,
   Когтьми скребущих по каменьям,
   Где тигр, в плену у вожделений,
   Всего лишь смертоносный раб,
  
   Что им капризы управляли.
   И, им несённые, печали,
   В любом дому источник слёз,
   Где жизни близкие унёс.
  
   И вдруг Багира поняла,
   Что заменилось б жаждой мщенья
   Его исчадье вожделений,
   Когда б его кровь пролила.
  
   И, не умея обращаться
   Средь превращений, что дал Бог,
   Она посмела испытаться,
   Приблизя праведный итог:
  
   Ей человечьих рук нуждалось
   Заимствовать одно уменье,
   Но чтоб, мгновенным - превращенье,
   Где тигр не понял бы, что сталось.
  
   И призвала, в безмолвье просьбы,
   Парящих птиц над головой,
   В тот час что рухнули. Самой,
   Укрывшись в гам многоголосья,
  
   Ей удалось каменьев взять,
   Чтоб превратить в орудья руки,
   И свиста режущие звуки
   Сопроводили камни. Вспять
  
   Не потечёт река и время.
   Но суть карающего - бремя
   Не уничтожить, но понять
  
   Чтоб мог, кто злобой нынче хлещёт,
   Виня других, где сам клевещет.
  
   Итак, Багирой вновь Диана.
   Каменьев острых шуткой странной
   Разбиты уши и глаза -
   Из них кровавая слеза
  
   По морде покатилась в горло.
   И вкусом тем дыханье спёрло:
   Так солон был и сладок ком,
   Что в тигра пасти оживился.
   И мир в смятении затмился
   Тому, кто кровью был влеком.
  
   Теперь любое промедленье
   Чревато гибелью спасенья.
  
   И, как стрела, тропою в нить
   Несёт Багира своё тело,
   В чём страх блуждал довольно смело,
   Когда бы тигр её кровь - пить.
  
   Убийца, что был ослеплён,
   Готов сражаться до издыха,
   Умолк, презревши боль. Но тихо
   Вокруг него. Хоть был знаком
  
   Пантеро-человечий запах,
   Что он мечтал лелеять в лапах,
   Коль не остался б дураком.
  
   Но яда, жаждущего мщенья,
   Рассудок, превратив в кипенье,
   Несёт, как знамя пред собой.
   И, за пантерою, тропой
   (Пусть в этой схватке монстр ослеп),
   Ушёл, не зная, ждёт что склеп.
  
   Как тростью, лапою во мраке
   Перед собой, чтоб не в провал,
   Бредя за кошкою, мечтал,
   Чтоб не было меж ними драки.
  
   Но после драки кулаками
   Махать не только не с руки -
   Коль драки ищут кулаки,
   Ведомы руки дураками!
  
   Хоть тигр пантеру дурой звал,
   Кляня её на каждом слоге:
   - Кто подозрителен, убоги!
   Ведь я защиту предлагал!
  
   А кто в защите отказалась,
   Нашла, обрывом что, скала.
   И здесь она того ждала,
   Кто к ней "защитой" торил жалость.
  
   Ждала, в раздумиях дрожа,
   Ведь никогда не убивала.
   Но сердцем тонко понимала,
   Что мир падёт, от тьмы служа.
  
   И вот тропою на скалу,
   Что небо открывала взору,
   Где быть лишь чистоты узору,
   Вползает тигр, творя хулу.
  
   - Ты о спасении мечтаешь,
   Поднявши лапу на меня?!
   Я - сын содомова огня!
   И ты меня ещё не знаешь!
  
   И монстр, огромности злобой,
   Заполнил малое пространство,
   Где, шаг назад, и глупость чванства
   Его повенчана с судьбой -
  
   Чтоб непокорной отомстить,
   Себя готов подставить бездне,
   Где ей, убогостью болезной,
   Своей судьбы вручает нить:
  
   - Коль я паду, то ты со мною
   Ответишь буйной головою!
  
   И знала кошка, что он прав,
   Что час настал предсмертной муки.
   И тут ей вспомнились разлуки
   И Божьей милости устав...
  
   И вознесла свои слова,
   Где безголосье - канонадой.
   И, чей сарказм - пустой бравадой,
   Когда пустая голова
  
   Лишь в услуженье вожделений,
   Коль в сердце нет иных стремлений.
  
   Она, готовясь умереть,
   Свершила тела очищенье.
   И мыслей прочила прощенье
   Своих сияющую медь,
  
   Пока ждала свой смертный час.
   Не затянулось ожиданье.
   Но не услышал слёз терзанья,
   Кто мнился судией средь нас.
  
   Кто был уверен - страха смерти
   Девчонке не перешагнуть;
   Что он (один!) её вернуть
   Способен к жизни круговерти.
  
   И он мечтал услышать боль,
   Что изнутри бы исторгалась
   В отместку, кто в глаза смеялась,
   Посеяв в сумраке любовь.
  
   И благо, что не видел тигр
   Её застывших губ и лика.
   Ведь птаха, вроде, невелика,
   Но рядом с нею он постиг,
  
   Что в этом маленьком созданьи
   Живёт огромной силы дух,
   Что не поддастся на испуг
   В святых святая пониманья
  
   Того, что бьёт исподтишка
   Лишь тот, кто трус в овине главный,
   Пусть даже буквою заглавной
   И ложью роль его крепка!
  
  
   Глава ПЯТАЯ.
  
   Второй Цветок.
  
   1.
  
   - Ну что, молилась ли, голубка? -
   В зиянье дыр кровавых глаз
   Всё брызжет мщения экстаз,
   И ртом испьётся аки губка.
  
   И лапу тянет пред собой,
   Касаясь ею скальной плиты,
   Поверхность гнёздами увита,
   Что птичьей соткана судьбой.
  
   Багира внемлет, но молчит.
   Не потому, что скрыться хочет -
   Пусть этот труп над ней хохочет.
   Она-то знает, кто кричит
  
   Внутри, что сим исчадьем стало,
   Что прежде счастие кропало.
  
   Но тьмой задушено огня
   Мерцанье, в светлости святое,
   Что ныне искрой под пятою,
   Как память, вечностью звеня.
  
   - Ну что, несчастная, трепещешь
   Ли в ожиданьи свитка грёз?
   Или надеешься, б унёс
   В бездонность случай прах зловещий?
  
   Ты мне (признайся!) пасть желаешь.
   Но ты запомни, что со мной
   Уйдёшь дорогой неземной,
   Где стать единственной мечтаешь.
  
   И я не против: свят тот миг,
   Когда, тобой заворожённый,
   Я потерялся ночью тёмной.
   Хоть прежде сумрак я постиг.
  
   Она, закрыв глаза, тиха.
   Дыханье ровное. Ритмично,
   Но часто бьётся пульс. Обычно
   Так полнят волнами стиха
  
   Эмоций, скрытых маской тлена.
   - Ну что молчишь? Ведь не полено!
  
   Багира, разомкнув глаза,
   Сверкнула молниею в шаре,
   Где, словно, coup de pied* - в ударе
   Прошибла тигру глаз слеза.
  
   И, будучи немногословной,
   Но в суть обрамлены слова:
   - Я здесь. И всё ещё жива,
   Хоть каплей жизнь моя. И скромной.
  
   Ты, грязью маранный, умрёшь,
   Как разрушитель духа. Тлена
   Созвучно чувствия полено,
   Когда над ним рождений дождь.
  
   Итак, запомни, тигр, ты мёртв!
   Но возвратится в теле бренном,
   Кто был рождён зерном нетленным:
   Хоть мягок светом, духом твёрд!
  
   Но монстра гибель не сотрёт
   Ту память, где ты был кошмаром!
   И в жизнях, молодым и старым,
   Ты вкусишь угрызений плод!
  
   И дар твой перевоплощаться
   Отныне отнят у тебя,
   Чтоб ты, других собой губя,
   Не смел бы судьбами играться!
  
   Ты сбросишь образ тигра здесь:
   У ног моих сожжёшься зверем.
   И только так вернёшь доверье,
   Что ты - не преисподни весть!
  
   Ты выбрать всё же волен. Взвесь(!):
   Не ты, так я пред тем паду,
   Оставив тлену разложенье,
   В чём видела, увы, свершенья,
  
   Не разглядев, что я - в аду.
   Не поняла я, что напрасны
   Терзанья духа и ума
   Для той, что дарена сума
  
   Из рук, жестокостью опасных.
   Да, я искра перед огнём,
   Что выжигает безрассудство
   Куража, в нём ища паскудство. -
  
   Ни почерк мой, ни l'ecrin** в нём
   Моей души там находился.
   Но найден был в ногах - сразился,
   К "ответу" коль призвал содом,
  
   Непослушание кляня,
   Меня в дремучести виня.
  
   - Ну что ж, мне зренье возвратила,
   Что благородство духа есть.
   И я почту теперь за честь
   Узнать, в тебе какая сила!
  
   Но ты опасна для меня:
   Мне в слугах любо послушанье!
   Хоть забрала моё вниманье,
   Вольясь к эгрегору огня,
  
   Ручьём весенним в нём звеня.
   Запомни, детка, что весна
   Собой означила начало,
   Что перемены б предвещало.
  
   Содом же - зрелого ума!
   И ты, тревожащая, знай,
   Что мне покой устоев ближе:
   Пусть эго падшая мне лижет!
   А ты, свободная, прощай!
  
   И тигр нагайкой вскинул хвост,
   Чем сшиб уставшую пантеру:
   - Была б не светом, а мегерой,
   Тогда б иной расклад был прост!
  
   ...........
  
   Она летела со скалы,
   Раскинув хвост и иже лапы...
   А тигр вещал ей постулаты,
   Своей не знающий вины:
  
   - Коль хочешь жить, умей вертеться,
   Подставив свой манящий зад
   Тому, кто силою богат,
   Как релаксации соседство!
  
   Не мни, что он-де не таков,
   Как все, что мной имелись прежде -
   Лишь Я, питая их надежды,
   Творю СВОЙ суд средь дураков!
  
   И, наблюдая за летящей,
   Он ей вдогонку слал хулу:
   - Я только той воздам хвалу,
   Ко мне кто позою манящей!
  
   И вспыхнул взрыв кровавых сил,
   Когда тот тлен, что был Багирой,
   Камнями рассечён - секирой,
   Что к ней, прозревший, возносил.
  
   И кровь в земле. Лозою зрел
   Свет убиенный, как в сосуде.
   И (Бог велик в творящем чуде!)
   Дождём Любви с земли воздел
  
   В сиянье света поднебесья
   Пантеры чёрной мягкий шаг.
   Но, ей взамен, воздвигнул стяг -
   Из хрусталя цветок чудесный!
  
   Молва несла же весть по свету,
   Что, прежде, розою хрустальной
   Был ознаменован печальный
   Любви финал перед рассветом,
  
   Что передал цветку король,
   Борьбы принявший тяжесть, роль.
  
   И плакал жемчугом цветок,
   Чьи зёрна Артуром хранились.
   И, пусть молвою позабылись,
   Несли в себе большой урок:
  
   - Хранить, что дарено с Небес,
   В чём испросившему - награда.
   И не отдать в объятья ада,
   Какой бы мздой не тщился бес!
  
  
   *coup de pied (куп дэ пье) фр. - пинок ногой, выстрел
   **ecrin, f (экрэ) фр. - ларчик
  
  
   2.
  
   Итак, в мгновенье от пантеры
   Осталось nullement* частей,
   Чтоб знамя тешилось страстей
   В берлоге тигра, близ гетеры.
  
   Но, кровью вскормленный, цветок,
   Любовью назван, что был, прежде,
   Жемчужных слёз ронял надежды,
   Что наш Отец её берёг
   В, Своей Любви, саду хрустальном,
   Наполнив пением венчальным
   Свои чертоги близ земли.
  
   . . . . . . . . . .
   Под ветра вой, в дожде, брели
   По, камнем устланной, дороге,
   Всего одной лишь парой, ноги
   Куда надежды сны вели.
  
   Тех ног босых кровавых капель
   Ронялся по дороге след.
   И тот, кто шёл, луной был сед,
   Как человечьих душ старатель.
  
   Взгляни, читатель, - трость в руках,
   Что стебель длинного бамбука,
   В пустых глазницах боль и мука,
   И лихорадка на губах.
  
   Коросты цвет покрыл ту грудь,
   Что рубищем была сокрыта,
   И тяжкой цепию обвита
   Его души и тлена суть.
  
   Идущий слеп был. Но глазам
   Его души куда виднее,
   Где обойти, а где смелее
   Ему идти. По образам,
  
   Что виделись ему душою,
   Он пил из окруженья весть,
   Идущий, чтоб надежду несть,
   Пускай надежда не большою,
  
   Для тех, кто веру потерял
   Средь тех, кому её вверял.
  
   Итак, был странник этот странен.
   Но мне б солгать, коль не помянем
   Одну деталь - была на нём,
   Что зваться смог бы королём,
  
   На шее жемчугами нить
   Красы и чистоты нетленной!
   И он её, дитя вселенной, -
   До вздоха смертного носить.
  
   Тем жемчугам обязан был
   Своим, здоровым прежде, зреньем.
   И тем, что ковано терпенье
   Из тлена уходящих сил.
  
   И многих рук на шее скорбью
   Своей он помнил в беге дней:
   Бывал избит. Испил смертей,
   Грозящих тленности угодью.
  
   Он был хранителем мечты,
   Какою Небо одарило
   Того, в ком прежде растворило
   Зиянье мрака суеты -
  
   Он нёс пожизненно свой крест,
   Его избавиться не в силах,
   Пока не встретится невест
   Цветка хрустального. Носило
  
   Его дорогами судьбы,
   Чтоб жемчуга вернулись к дому,
   Где им рождение знакомо
   Прикосновением беды.
  
   Итак, он брёл, звеня цепями,
   Что, как хоругви, им неслись.
   И он не раз лелеял мысль,
   Чтоб путь его затмился снами,
  
   Из коих возвращенья нет.
   Ни свет, ни тьма ему ответ
   Преподнести, увы, не в силах,
   Пока бытьё, что так постыло,
  
   Не привело б его к цветку,
   Что расцветал лишь рядом с теми,
   Кто был над избранными всеми.
  
   Он был готов отдать клюку,
   К какой прикован жемчугами,
   Чтоб раствориться между нами,
   Чтоб в нашем прибыло полку:
  
   Средь тех, кто уязвимей всех.
   Кого обидеть легче вздоха.
   Но исчисляется эпоха
   Не цифрой прожитых утех,
   Но суммой взлётов и падений,
   Что нас ведут ко склону дня,
   Во коих отысканье, мня,
   Как и в порыве наваждений,
   Себя из прочей чепухи,
   Не просто, если мы глухи
   Ко прочей слепости сердец,
   Что утешают эга жажду.
   В надежде видеться отважным -
   В овечьем стаде удалец!
  
  
   Итак, он выбора лишён,
   Пока Заданье не исполнит.
   А жажда отысканья полнит
   Тот тлен, судьбою что несён.
  
   Но ног усталости страданья
   Его роняют на тропе,
   Как будто двигался в толпе
   Из встречных волн непониманья.
  
   Он пал на спину. Слёзы соли
   Его давно лишились там,
   Где беды тенью по пятам
   За тем, свободен кто в неволе.
  
   Рыданий прежних сил потери,
   Увы, оставили его.
   Мечтал он только одного -
   Найти к цветку-Любови двери!
  
   И так желанье велико
   Средь слёз, пролившихся рекою,
   Что Неба Царственной Рукою
   Во сны погружен глубоко.
  
   * nullement [nylemo] фр. - нисколько
  
  
   3. Сон странника.
  
   И видит он во сне текущем,
   Как за камнями, средь камней
   Лозою стелется ветвей
   И ягод с ними, сок дающих,
   Площадка в три его шага,
   Что даже в каменной пустыне
   Подобье поля есть отныне,
   Где скалы - стражей. Берега
   Его сознанья изменились
   И образами заструились:
   Он видит зелень. Аромат
   В колодце каменном всё гуще,
   Где волны запахов, как в пуще,
   Собой разносит виноград.
   И он в него заходит. Руки,
   Раздвинув ветви, меж гроздей,
   Собой вспугнули мотылей,
   Что пили сок лозы, как звуки.
   И странник вмиг оторопел -
   Пред ним, в зелёном беспределе,
   Стоял, как высечен, цветок,
   И был он светом одинок,
   Что в нём струился на пределе
   Блаженной тени в день жары.
   Ветвей прохлада. Комары,
   Упрятав свой сверлящий звон
   Под опахала плотных листьев,
   Нахальной стаею взвились бы,
   Чтоб окружить со всех сторон
   Предмет такой желанной пищи -
   В хламиде старой ветер свищет;
   И шерстью не защищена,
   И не толста, как у слона,
   Хотя пропитана загаром
   Та кожа, что в достатке даром...
  
   Гроздей своих лоза пленяла
   Багровой солнечностью жизни.
   В чём кровь пантеры повторялась
   От, подарёной тигром, тризны.
   И гроздь рассыпалась - подряд
   Блаженство сладости и вкуса...
  
   И он проснулся - у искуса
   Так мощен силами заряд,
  
   Создав собой в одном объёме
   Коктейль вина и пищи. Кроме
  
   Иного прочего - цветок,
   Что был спасением, как ветер,
   Что бестелесно-беспредметен,
   Но полнит паруса листок.
  
   И, боль превозмогая, тело
   На камень у тропинки село.
   И усик-щупальце-клюка
   В руках, почти что, старика,
   Вдруг показала направленье,
   Чтоб не случилось возвращенье.
  
   И стон раздался: встали ноги
   На камни жизни и дороги.
   И трость ползла пред ним улиткой -
   Вполне надёжной, но не прыткой.
  
   И помнил странник, что во сне
   Колодца каменных чертогов
   Он видел, что сулил итогов
   Его проклятия. Вполне
  
   Хватило красок сновиденья,
   Чтоб странник вкус во рту хранил.
   И он своих не прятал сил -
   Осколков прежнего везенья.
  
   Он брёл, внимая ароматам.
   И звуков пил тончайших нить -
   Так хочется отцовство пить,
   Кто, волей жизни, стал кастратом!
  
   Вот трость наткнулась на скалу.
   И руки, вторя ей, сначала
   Нашли прохладу - источала
   Скала собою что. В пылу
  
   Нетерпеливой жажды видеть,
   Он смел любить и ненавидеть
   Тот путь, что им судьба вела
   Дорогой прожитых страданий,
   Чем возвратилась цепь рыданий,
   Что им положена была:
  
   Жестокость сердца проявлялась,
   Когда не по его слагалось!
  
  
   4.
  
   Итак, уткнувшийся в скалу,
   Наш странник, возложивши руки
   На влажность каменную Сути,
   Готов был петь собой хвалу
   Тем силам, что вели сюда
   Из прежде мёртвого и злого.
   И сердце, полное былого,
   Прозрачность камня, как слюда,
   Как будто, возродилось снова,
   Печальной памятью - не ново,
   Где он, в невинности дитя,
   Поил собою мир. Спустя
  
   Каких-то десять-двадцать лет
   Он даст той памяти обет
   Вернуть всю боль, что им испита,
   Чтоб боль душой была забыта...
   Рожденьем тонкого ума
   Судьбой своею был обязан.
   И честолюбием наказан,
   Что волочилось вслед. Сума
   Его была вполне надёжной -
   Вернее не было сумы,
   Где нити вяжущие тьмы
   Над ним свои растили ножны,
   Во коих вызреть бы мечу
   Под стать руке и палачу.
  
   Но не судьёй я здесь. А значит,
   Мне вольно видеть, как он плачет,
   Теряя чувства и друзей...
  
   Надеждой (сон взрастился ей)
   Он был ведом, где ждать устали
   Его страданья и печали
   Явленья вечности Цветка,
   Где рабству пасть наверняка.
  
   Оставлю в неопределённый час
   Брести слепца тропою горной,
   Где день на убыль. Ночью чёрной
   Встречает мир в горах и нас.
  
   Однако, что за аромат?
   Как хищник, странник чует близость,
   Из снов что, запахи сплелись.
   Он к небу взор, но тёмна высь.
   И ярче ощутил он низость
   Влаченья своего. Но рад -
   Навстречу сонный аромат!
  
  
   5.
  
   Тепло ли, холодно ль ночною
   Порой пришлось ему в сей день,
   Но ночи сумрачная тень
   Туманом встала над грядою.
  
   И я, соседкой, где немилость
   Влачила странника в себе,
   Замком, что кодовым, в судьбе
   Вослед за ним душой влачилась.
  
   Душа, умеющая петь,
   Ты правом этим поделилась,
   Ему проторивая милость,
   Где не посметь тебя стереть.
  
   И руку из не выпуская
   Своей недюжинной руки,
   К ней воздвигалися полки,
   К немым свидетелям внимая,
   Конца которым нет и края
   В просторах неба. У реки,
   Что вдруг явлением предстала
   За скал, венчающим, начала.
   Как будто не было гряды,
   К которой он затылком дышит,
   Лишь шаг вперёд, и не услышит
   Паденья праведна. Беды
   В том шаге мигом не узналось.
   Лишь ожерелье расплескалось
   Средь пены бьющейся воды.
   И растворилися останки.
   И стебли пьяные делянки
   Свои утратили следы -
   Как будто не было камней:
   Средь них, пылающая зноем,
   Лилась, как солнце проливное,
   Средь череды пустынных дней,
   Дожди сменившая, жара.
   Но ночь не вечна, где с утра
   Восходом брезжится восток.
   И путник, был что одинок
   В истоме страха пелены,
   Его влекущего, волны,
   Застыл над бездной, что вчера
   Ещё не зналась. Вечера,
   Что он в дороге проводил,
   Когда ему был свет не мил,
   Полнились думами, где он,
   Отчаяньем заполонён,
   Кончины странствия просил.
   Но кем ему давалось сил
   Идти сквозь годы? Пеленой
   Его стенания со мной
   Дорожкой эховой неслись,
   Где крик и слух пересеклись.
   И взрывом вопль истошный стал.
   А воздух - твёрдым, как кристалл.
   И лёг на грудь плитой могилы
   Тому, кто проклял эти силы.
  
   Но путник был не погублён -
   Лишь обездвижен стался он.
   Пред взором, что темней был ночи,
   Предстал лишь блик, но яркий очень,
   Как у жарптицева пера.
   О чём рассказано ветрами,
   Когда он, явью, бредил снами.
   Ничто не вечно. И пора
   Вослед за гаснущей луной,
   На свет из сумерек. Со мной
   Вовек такого не бывало,
   Чтоб мысль дорогой кочевала
   Моя, но не в моей главе.
   А я лишь вижу пламя знанья,
   Чем освещается сознанье,
   Что служит рычагом молве.
  
   Итак, почтенный мой читатель,
   Дорожной пыли собиратель
   Лишился сил, о чём просил.
   При нём сознание осталось,
   Ничуть, при том, не расплескалось.
   Но, обездвиженный, застыл
   Средь скал, как выдалось. Природа
   Своею каверзной породой
   Вослед ему тянула дни:
   Дождливы, знойны ли они,
   Но испытанием для тела
   Они спускались. Как хотела,
   Усладам отданная, плоть,
   В оргазмах прожигаясь прежде,
   Не тешась чарами надежды,
   В усладах этих поживать.
   И было б, может быть, как знать,
   Когда б не духом награждён
   Его животной страсти пыл.
   И был горяч. Но уж остыл
   Он теми членами, что вплоть
   До мига нынешнего живы,
   Но жизнью прежнею не лживы.
  
   За всё оплата среди дней
   К концу нам видится ясней:
  
   Кто слеп, прозреньем напоится.
   Кто глух, тот слухом наградится.
  
   Тому, кто мысленный полёт
   Стремил утешною тропою,
   Оставлен будет сам с собою,
   Как в море потерялся плот.
   Пусть даже будет окруженье.
  
   Тот обречён на пораженье,
   Кто душу, данную Творцом,
   Отдал тому, кем был иском
   В оплату благ и услаждений,
   Хмельных, провальных пробуждений,
   Во славу лжи и лестной блажи,
   Что, чем заманчивей, тем гаже.
  
   Прозренье непременно. Но,
   Чем дольше жданое оно,
   Контраст его сильнее с тем,
   Что, прежде, мысли были целью.
   Как с белоснежною постелью
   Разнятся сцены грязных тем.
  
   - Что сделал я, такой ценою
   Чтоб путь оплачивался мною?
   Ведь близ себя не видел слёз,
   Чтоб были горьки. И всерьёз
   Я никогда не блефовал.
   Ужель вина, что я играл?!
   Так не со зла - гонимый страстью
   К томленьям плотским. Паче властью
   Я наслаждался над толпой,
   Себя мня гением и богом,
   Где не заметил - за порогом
   Я разминулся с головой.
  
   И он глаза закрыл. А тело
   Всё больше жаждою кипело:
   Уж третий день пойдёт, как он
   Лежал под знойным солнца жаром,
   Где иссушилася пожаром
   Утроба, коей был ведом.
  
   И пал конец, каким гордился,
   Собою затыкая гной.
   И зной лишь солнца проливной.
   И нет дождя, каким напился б.
  
   И изменённому сознанью
   Предстала та, что рядом лет
   Собою фильтровала бед
   Бредовый дух непониманья;
  
   Над кем глумился, не стыдясь,
   Коль стыд не свойственен с рожденья.
   Она же - птицей, опереньем
   Белей не видел отродясь.
  
   Свернула ковшиком крыло,
   Что шелковисто и бело.
   И вздрогнул в том крыле росток.
   За ним, раскрывшись, лепесток
  
   Слезой прозрачной уронился
   Над ртом сухим, что уж дымился.
   Затем второй проклюнул ловко
   В алмазном стебле свой черёд.
  
   А путник капельки берёт
   Губами жадными. Головка
   Из лепестков сложилась вдруг,
   Собой что очертили круг,
  
   Сомкнувшись нежными листами
   Прозрачней хрусталя, местами
   Собой багровость отразив
   Невинной, пролитой им, крови
   Пантеры той, что он сразил.
  
   И, вот теперь, цветком Любови
   Он вмиг наполнился росой
   И снова ожил. Сел, босой,
   Свои протягивая к птице,
  
   Уже послушных, две руки.
   Фаланг коснулися, легки
   Тех перьев нежные границы,
  
   Пред ним представивши цветок.
   Тот цвет был глух и одинок,
   Как будто в странника руках
   Узнал предательств и измены,
  
   Жестокость, алчущую пены
   Любви, мурованной в снегах.
   И, вместо слёз хрустально-чистых,
   Ронялись кровью лепестки,
  
   Чьи брызги были так легки,
   Что воспаряли, как лучистость
   Роняет солнце поутру.
   Чтоб знойным хмелем ввечеру
  
   Сковать все мысли и терзанья,
   Что, де, поступки наказанья
   Дождутся в свой черёд, увы!
   Испив из мнения молвы,
  
   Что цвет хрустальный - чудотворен,
   Как прежде, странник стал проворен:
   Он цвет решил не упустить
   Из рук, которыми искался.
  
   Но понял вдруг и испугался,
   Что цвет узнал. И не простит
   Того, кто мзду в жестокой прозе
   Пригрел, сгубивши на морозе,
   Им убиенную, Любовь.
  
   Тогда в его сосудах кровь,
   Пред наказанием, замёрзла.
   Он застонал, но было поздно:
   И, при касании руки,
  
   Увяли цвета лепестки,
   Росою высохшей застывши;
   На пальцах ткани те, что сгнивши
   Он черпал из гниющей мзды,
  
   В земле гниющей - борозды
   Он "царственностью" пропахал,
   Во чём и сам гниющим стал.
  
   И жаждал только одного -
   От плена смрадного проснуться,
   Чтоб стать здоровым. Он коснуться
   Решил цветка Любови. Но
  
   Тот цвет рассыпался от праха,
   Что вёл Любовь к гниющей плахе.
  
   И, лишь осколками ниспав,
   Водою в землю просочился.
   Упав, в истерике сучился
   Тот, кто себя считал, что прав.
  
   И в мир извергнул вновь проклятья.
   Но ветер нем - он треплет платье,
   В лохмотья превратив его.
   Не понял странник одного:
  
   Что нами сеяно - взойдётся
   И урожаем соберётся.
   Пусть только тот настанет час,
   Когда раскаянье проснётся,
   Чтоб, как иных, сгубить и нас.
  
  
  
   6.
  
   Оставим с мыслями его
   О жизни прожитой, читатель,
   Где он - не просто созерцатель -
   Спектакль актёра одного.
  
   А нам с тобой следы предстанет
   Найти того, чья, в тлене лет
   Любовь воскресла. Да, он сед,
   Но полон мир его следами.
  
   И я (признаюсь между нами)
   Его терпенью восхитясь,
   Скажу, не знала отродясь
   Души я глубже и прекрасней.
   Хоть и порок заметен - властен.
  
   Итак, лачугою дворца
   Былого блеск сокрылся снова.
   Но, в счастье было им не ново,
   Не судят дом, что от крыльца,
  
   Лишь те, умом кто наделён.
   А кто крылечком мерит вехи,
   Тот сам злословием потехи
   (Наступит час!) и станет он.
  
   Уж девять лун жена младая
   Носила в череве дитя.
   Шёл третий год всего, спустя
   Рожденья тайного Дианы.
  
   И череда событий странных,
   Собою время заполняя
   Рукою щедрою Даная,
   Приблизила в дому мгновенье -
   Наследным принца появленье.
  
   Не возмутись, читатель милый,
   Но в том дому своею силой
   Любовь свершила превращенье:
   Не слыша жалоб, исступленья,
  
   Лишь радость с счастьем на устах.
   И светлым бликом в облаках
   Над их лачугою был Ангел,
   Что нам известен с давних пор.
  
   И что в сердцах разжёг костёр,
   Когда сердца давно остыли
   В воспоминаньях, что уплыли
   В прозрачной юности года,
   Где страстью мучатся всегда.
  
   Итак, вновь Ангел на пороге
   В дому, где тешится Любовь.
   Где Ей зерном взраститься вновь
   В стенах, что челядью убоги.
  
   Представший в белом одеяньи,
   С крылами шёлка лебедей,
   Он молвил прямо, без затей:
   - Вы, одарённые признаньем
  
   От Сил, что Светом льются в мир,
   Собой вещая право Слова,
   Что стать оружием готово,
   Когда б над ним возник сатир.
  
   Вы, кто Любовию испытан,
   Чьё счастье - души, а не тлен,
   Восстаньте, славные, с колен,
   Чтоб в духе сём был сын воспитан!
  
   Случились потуги с женой.
   И, не успев воскликнуть в боли,
   Она, вздохнувши глубже, Воле
   Представила свой плод. А он
  
   Мгновеньем позже был рождён
   Из чрева, несшего Диану.
   Не быть событьям этим странным,
   Поскольку ветром надо мной
  
   Они принесены. Волной
   Горячей счастия и боли
   Ребёнок вынесен на волю.
   И был он названный Давидом.
  
   В ту пору из оконца видом
   Стремилось море при волнах,
   Что их он будет видеть в снах.
  
   - Сие дитя не простолюдно, -
   Наш Ангел нёс величья свет,
   - Ему достанется побед,
   Хоть будет тень его подсудна.
  
   Он, бережён, пройдёт путём,
   Которым движутся с отвагой.
   Но, преклонив колен, бумагой
   Он станется заворожён:
  
   Постигнув тайны чувстваписи,
   Он вознесётся в неки выси,
   Приняв за истину разврат,
   Откуда рухнет прямо в ад.
  
   Но не сгорит он, а спасётся -
   Ему дорогой вознесётся
   Сестры, что целое с ним, знак.
   До той поры всё будет так!
  
  
   7..
  
   Итак, Давид рожденью верен -
   Он слишком добр и неуверен,
   Что силы, снятся по ночам,
   Ему даны в свиданье нам.
  
   Он милосерд умом и телом.
   Он видит чёрное на белом.
   Но белым белость не видна -
   Ещё не понята она.
  
   И полюсов контрастный ключ
   Взрастится им, где он колюч
   И, где обманами увешан,
   И в страхе был, что он помешан.
  
   И одиночеством увенчан
   В толпе, с какою не был венчан.
   Но сон ему ночами снился,
   Что к счастью он всегда стремился...
  
   Нетерпеливый, напролом
   Шёл к счастью там, где был содом.
   Но знаком Целого отмечен,
   Где жизнь - мгновенье. Знак тот вечен.
  
   Не зная ценности своей,
   Он тратил силы в смуте дней,
   Собой питая тени мрака.
   И бит тенями, как собака.
  
   Но сила грязная кипела -
   Она к его стремилась телу
   Себе заполучить зерно,
   Что слишком ценное оно.
  
   И дни его пьянели. Ночью
   Он, убедившися воочью,
   Что Ангел вхож к нему тогда,
   Ночами стыдного труда
  
   Не пренебрёг - одним не статься!
   Боясь, что Ангел - расквитаться.
   Он в грязи прятался - ночей
   Боялся, как туман свечей.
  
   И страхом этим был напуган,
   А сон для отдыха - поруган.
  
   С тех пор Давид не видит снов,
   Где ночь полна ему оков.
   Но стоит утру засветиться,
   А дню, рождённому, взраститься,
  
   Давид опять в своих мечтах,
   Что, толь реальность, то ли в снах.
  
   Запутавшись в гиенных сетях,
   Гиену на груди приветив,
   Он предал Свет, с чем был рождён,
   Иудой сделавшись в мгновенье -
  
   По жажде мрака мановенью
   Он чёрной страстью был сражён.
  
   Поистине, ТЕ уязвимы,
   Кто жадной страстию томимы!
  
   Оставим здесь повествованье.
  
  
   Глава ШЕСТАЯ.
  
   1. Третий цветок.
  
   Слепой, в убогом одеяньи,
   Лежал средь царственной лозы.
   Его катящиеся слёзы
   Из глаз, чем зналися угрозы,
   Слились в одну. А из слезы,
  
   Упавшей пламенем на камень,
   Возрос цветок. И вновь он странен,
   Как порождение грозы:
   Хрустальный стебель ввысь тянулся,
   Как кто-то взглядом обманулся.
  
   Чредой прозрачных лепестков
   Венчалась яркая головка -
   Как будто огнь, зажегши ловко,
   Его сковали в хрустале.
  
   И бликов вальс навеселе
   Кружится гаснущей порою.
   Я восхищения не скрою.
   Но вот, что не понятно мне -
  
   Как, в хрустале зажаты, звуки -
   Певцы смятения и муки
   В очарования волне
   Разносят свежесть чувств весенних?
  
   И как кружится, во спасенье,
   Глава, хмельная не в вине?
  
  
   2..
  
   Я возвратить тебя желаю,
   Читатель, к царственности вод
   Реки священной на рассвете,
   Где лик Дианы чист и светел,
   И воздух близ неё поёт.
  
   Ты не возропщешь (это знаю)
   Смятеньем шага моего.
   Но тигра вспомню, оттого,
   Что ныне лучше понимаю
  
   Его жестокость - это страх,
   Застывший в сердце, на устах,
   Крушащий чудное мгновенье
   По воле злобы мановенью.
  
   О, да! Печален прежде был
   Тот тигр, свободою играясь,
   Ненаказаньем наслаждаясь.
   Но терпелив Творец! Застыл
  
   Во беге времени обидой,
   По коей гости ходят с гидом,
   И ими выжжена трава,
   Что прежде сочной колосилась,
  
   Когда рождения просилась
   Умнейшей тигра голова.
  
   Сказать, что жалок? Нет, не стану.
   Я жалость редкостью творю,
   Но милосердие дарю,
   Кто сгинул, внемлющи обману.
  
   Когда вам больно, и утрат
   Сочесть всех пальцев не достанет,
   Кто вас сильней и ближе манит?
   Конечно, Мать! А Ей велят
  
   Её проснувшиеся силы,
   Что видят малое дитя,
   Коленку рваную, шутя
   Что гвоздь заборный колет. Мимо
  
   Пройдёт ли страждущих очей?
   На боль ли болью не ответит?
   Или в объятья не приветит
   Ребёнка, даже он ничей?
  
   Так вот, снята мной с тигра маска:
   Обидой полнена, печаль
   Несла его, сквозь слёзы, вдаль
   В надежде, встретится что ласка
  
   И нежность истинная с ней,
   К чему он брёл сквозь сумрак дней.
  
   Дорогой малое дитя,
   Как сталь, что в горне, закалилось:
   Его улыбка ухмылилась,
   Сарказм же, мыслями крутя,
  
   Одел в доспехи боевые.
   Но вижу доски гробовые
   Для чуткой мальчика души,
   Что задыхается в тиши.
  
   Мне тигр зловещестью опасен.
   Но мальчик люб. И план мой ясен,
   Когда в тепле сердечном я
   Того ребёнка привечаю
   И, лишь любовью, обличаю,
   Как будто я - его семья.
  
   И людоеда злоба гинет.
   Восстав из шкуры, не покинет
   Печальный образ светлость Неба -
   Не жаждой зрелища и хлеба!
  
   Итак, вернёмся же к Диане.
   Пантерой чёрною шурша,
   Она стелилась по поляне,
   Где мотыльком её душа.
  
   На скальном плато, близ обрыва
   Не разминуться было срыва.
   И кости белые пантеры,
   На радость злобную гетеры,
  
   Взорвали каменность гряды.
   Увы, найти её следы
   Все, до последнего осколка,
   Что в землю канули - так колко! -
  
   Не представляется возможным.
   Сказать же надо: осторожным
   Быть должен шаг ваш по земле:
   Не ровен час, в глубокой мгле
  
   Её осколка цвет хрустальный
   Раздавлен будет под ногой,
   Что шла дорогой вековой
   К Любви, осколки чьи печальны.
  
   Итак, пантера умерла.
   И кровь, до капли канув в землю,
   Собой цветы питала. Внемлю
   Вопроса зло - где я была?!
  
   О, да, придирчивый читатель,
   Могла бы я быть воспеватель
   Златых времён и ликов тех,
   Кто властодержцами рождался,
  
   Как Александр. И окунался
   Во страсти таинства утех.
  
   Но не о том мне дума ныне,
   Кому, за что сума подкинет.
   А неслучайностей полна
   Вся чаша жизни, как вина.
  
   Коль не случилась б смерть пантеры,
   Не стал бы истин лик гетеры,
   Что ложью, лестью и злобой
   Творила лик свой голубой,
  
   По аналогии, небесный.
   Но был костюм ей Света тесным.
   Как во болотной глубине
   Не знать о неба вышине.
  
  
   3.
  
   Времён далёкосладких стяги
   Мной отыскались на бумаге,
   Глася, что цвет хрустальный нёс
   В себе божественность от слёз,
  
   Что невиновными рождёны
   И миру Силой подарёны.
  
   Когда б (гласил мне тот источник)
   В букет хрустальности собрать,
   Чтоб было их числом вселенной,
   Где цифра "семь" - очаг нетленный,
   То воцарится благодать.
  
   Увы, насколько данность точна,
   О том умалчивал источник.
   Но мною найден гриф один,
   Гласивший, что найти лишь - мало!
  
   А в миг, когда затменье стало б
   Причиной сумерек седин,
  
   Цветок хрустальный оживлён
   Способен быть слезой невинной,
   Простившей голове повинной
   Содом, которым был сражён.
  
   Признаюсь, что не всё мне ясно.
   И жизнь для нас небезопасна,
   Когда во власти бытия
   Всего лишь куклы - вы и я.
  
   Итак, прервёмся рассуждений
   Тропы, что поросла травой
   Былинной сказки вековой,
   Где не ищу я общих мнений.
  
   Не ясно мне, как сквозь века
   Осколков белых пыль найдётся?
   И как букетом воспоётся
   Любовь, что Силою сладка?
  
   Я твёрдо знаю - Провиденьем
   Чужие праздновались мненья,
   Что, кроме оспы на носу,
   Дерев не видящи в лесу.
  
   Картину с тигром и пантерой,
   Разоблаченною гетерой
   Пришлось прожить Давиду в час,
   Когда никто не знал из нас
  
   О том, что жизнь есть повторенье
   Когда-то прожитого. (Мненье
   Коль кто оспаривать берётся,
   Возможность та ему даётся).
  
  
   4.
  
   Однако, снова о Давиде.
   Он рос в Любви, Любви не видя,
   Не от того, что слеп и глух.
   А оттого, что мнил - пастух
   Овец, где рода человечья
   Суть скрыта шкурою овечьей.
  
   Не знал Давид, в семье забыли,
   Что дочерью богаты были.
   Не знал Давид, звалась Диана.
   Тропой коварства и обмана
  
   Он торил путь по жизни лет,
   Не отстранён от зол и бед.
  
   И Вера таяла в нём кряду,
   Когда, прозрачной тенью лада
   Прозрачен становился мир,
   Где он - Давид, был в нём кумир.
  
   Не может быть застывшим мир,
   Прогресс ступеньку одолеет,
   Когда прошедшей отболеет.
  
   Но помни - в мышеловке сыр
   Своей бесплатностью опасен,
   Сколь б не был запахом прекрасен!
  
   Но, коль на сцене жизни есть
   Давид и некая Диана,
   То посуди, читатель, странным -
   Пустой осталась б эта весть:
  
   Коль на стене ружьё - стреляет.
   Виновность кто-то обличает.
   А тропы с разных мест земли
   Сплетутся в круге воедино,
  
   Где половинками едино
   Зерно, что брошено в пыли.
  
   Кого мы в жизни ненавидим?
   Того, кого собой обидим,
   Не признаваясь во грехе
   Ни жизнью, прозой, ни в стихе!
  
   На ком видней всего заплатки?
   Чей пятистенок, пятихатки
   Мозолят жёлчные глаза?
   И чья отрадой им слеза?
  
   Боюсь, всеобщим заблужденье,
   Что истина таится в мненьях.
   Но, как бы ни был перст весом,
   Свою что точку продвигает,
  
   Она на зренье не влияет,
   Коль катарактой поражён
   От времени иль травмы глаз,
   Пусть даже трижды был алмаз!
  
   Да и глаза совсем здоровы
   На точку зрения, что нова,
   Смотреть не станут без очков,
   В чём изначально искаженье
  
   И отторженье продолженья,
   Как шаг фигурой простаков.
  
   Лишь только тот,
   Кто глазом в глаз,
   Душа в душе
   Не видит страз,
  
   Чьей маской спрятан изумруд.
   Лишь средь таких не знать иуд!
  
   Итак, прелюдией такою
   Не тщусь запутать ход, судьбою
   Для некто был определён.
   Он есть, иль нет. Но это ОН!
  
   Меж тем Давиду снится сон:
   В толпе поклонниц, наречённых
   Средь коих меньше обречённых,
   Вниманья центром служит он.
  
   Высок, красив, великолепен.
   Но яд дозволенности в нём
   Испепеляющим огнём
   Коснулся лика, был что светел.
  
   Не так - он белым был пятном
   На полотне, пестревшем кровью,
   Где жизнью, смертью и любовью
   Его хозяин был влеком.
  
   Он выбирал числом в букете,
   Поклонниц равен что числу,
   И с ним, скользящий по паркету,
   Дразнил и бередил молву.
  
   С пятном же белым повстречавшись,
   Но, не найдя, за что, цеплявшись,
   Всегда раскручивал клубок,
   Не верил, омут что глубок
  
   Души, пред ним пятном представшей.
   А, неподкупность отвергавший,
   Решил обманами объять,
   Чтоб доказать, что деву смять
  
   Ему труда не представлялось.
   Сказанье быстро. Дело ж сталось
   Гораздо дольше и смутней
   В цепи его верховных дней.
  
   Была та дева сиротою:
   Не помнит ни отца, ни мать.
   С такой корысти много ль взять?!
   Читатель мой, Господь с тобою!
  
   Неужто приданный сундук -
   Ценой душевного смятенья?
   А в сердце Дэвида волненье,
   Чтоб с нею скрасить свой досуг.
  
   Да вот беда - ведь поняла,
   Что ей уже готовят полку,
   Как книгам, выстроенным в ряд.
   Иль, как рождественскую ёлку
  
   Её планируют в салон
   Во утешение детишек.
   Вослед за Рождеством же - вон (!)
   Под хламом платьев и пальтишек.
  
   Итак, стратегия полна
   Коварством плана и зацепок,
   Где бы всплыла её вина,
   Пусть беспричинно. Был он цепок
  
   Во исполнение затей -
   Не мил, коль, пряник - соль плетей
   Не заставляла дожидаться.
   Ведь цель его, чтоб деве сдаться.
  
   Не просто сдаться, а ползком
   К нему, взрастив мозоль на брюхе,
   Чтоб право в будущем - пинком
   Её отшить, как должно шлюхе.
  
   Но план, увы, не удался
   Впервые (буду честной с вами).
   И шквал обрушенных цунами
   Над девой нашей поднялся.
  
   Да ведь не робкого десятка
   Сказалась дева - волей сладкой
   Она его пренебрегла.
   И прыть Давидова слегла.
  
   А в мести Дэвид наш был страшен:
   Он ей стелил под хлебы пашен,
   А рвы под ними муровал,
   Чтоб взрывом сделался обвал.
  
   Но стороною пашни эти
   Она прошла, не павши в сети.
   И сила власти не смогла
   Её поставить на колени.
  
   Хотя, в его сознанье, пени
   Её стекались. От угла,
   Куда, как мышь, была зажата
   И, местью щедрою, горбата,
  
   Она, оплакав свой порог,
   Исчезла в мареве дорог.
  
   На этот час оставим мы
   Её кручинную удачу,
   Где Дэвид ей готовит сдачу
   В размерах нищенской сумы.
  
  
   5.
  
   Вернёмся ж к страннику, что он
   Был ожерельями увешан.
   И жемчуг есть, но безутешен
   И путь его, и горький сон.
  
   Не смея объявиться битвой,
   Прервав хождения круги,
   Он понял, кто его враги,
   И заточил их под молитву.
  
   И сразу стало вдруг легко
   Его мозгам, ногам и взгляду,
   Как будто полнилась в нём ядом
   Душа любовным - глубоко.
  
   И перед ним, как перед миром,
   Предстало красками кино:
   Он на себя глядит в окно
   В разгаре похотного пира.
  
   О, Боже! Что же видит он? -
   Во тьме, ползущей отовсюду,
   Среди подруг постельных, люда
   Безликость видеть обречён
  
   И грязь дорог в потах усталых,
   Что снежным днём обновлено:
   Зима являет нам одно,
   Укрывши грязь под снегом малым.
  
   Но это сторона одна
   Давно заезженной медали -
   Сокрыты снегом стали дали.
   Но вновь была обнажена,
  
   Сошедшим снегом, свалка струпьев.
   Как под гнилою тканью трупов
   Усмешка смерти не видна.
  
   Ползя душой дорогой сонной,
   Он ждал, чтоб пропастью бездонной
   Его бы завершился путь.
   Но не хватило дня чуть-чуть
  
   Его желаньям воплотиться.
   Увы, наш странник был не птица.
   Упав на каменную суть,
   Он мыслил телом отдохнуть.
  
   Его глаза обожжены
   Его видением. И страхом
   Ведётся, как в кино, на плаху.
   - О, Боже! Я готов принять
  
   Любую боль и испытанья.
   Добиться б только оправданья,
   Чтоб с плеч виною камни снять.
   Но должен знать я, в чём вина?
   И так уж горькая она?
  
   И кадр за кадром пролистнулись,
   Как будто годы разминулись
   Пред жизнью той, что сводом лет
   Хранила сущее от бед.
  
   И, словно кто на "play" поставил
   И кадры эти озаглавил,
   Как "Снежный ком",
   Где брошен камень,
  
   Нигде, никак, никем не славен,
   Во глыбу снежную горы,
   Дремавшей тихо, до поры.
   И обозначилась лавина,
  
   Собой несущая на слом
   Всё то, что ей попалось в ком,
   Под ней/лавиной прежде сгинув,
   Чем научить дыханью сына.
  
   Сильнее шока, чем показ,
   Не зналось странником забавы,
   Где он, всего лишь местью правый,
   Лишений возмутил экстаз,
  
   Сметя амбициями плот,
   Что взвил дыханье детства в небо,
   Лишив полей лозы и хлеба,
   Где больше счастье не живёт.
  
   Опустошающей картиной
   Наш тихий странник поражён.
   А слёзы памяти застыли,
   Где духом пал на землю он,
  
   Не помня, руки как искали
   Опоры в матушке-земле.
   Под взглядом его вдруг упали
   Завесы немощи во мгле.
  
   И он увидел, как закат
   Багровой краскою богат.
   Как серебристой пеной ночи
   Укутан горный пьедестал.
  
   Как лунный свет его хлестал
   Сердечнострунность, что есть мочи,
   Чтоб пробудилась ото сна
   В его слепой душе весна.
  
   Рыданья рвотными толчками
   Взвивались телом над землёй.
   Не знаю, вы, а между нами
   Струился трепетной волной
  
   Дыханья светлого рассвет,
   Ему, что зреньем возвратилось.
   - На всё (и только!) Божья милость, -
   Твердил награде он в ответ.
  
   Его рыданья оскудели,
   Как будто тучи поредели,
   Ладони резали осколки.
   И кровь была под этим колким.
  
   - Должно быть, камень раскрошён, -
   Подняв ладони, думал он.
   Но в кожу впились белы кости.
   - Вот это да! Какие гости!... -
  
   И белый костный язычок
   Он вынул из ладони ловко.
   Стоп! По его ноге полёвка
   Вертится, будто бы волчок.
  
   В круженьях, вроде бы, не мышь,
   Скорее, съеденная кошкой.
   Но на глазах растёт малыш,
   Своей подёргивая ножкой.
  
   Вращений вихрь сокрыл виденье.
   Но, чрез мгновенье, превращенье
   Уже собой совершено -
   В кобылу вылилось оно.
  
   Была кобыла странной масти,
   Она копытом била в страсти
   Осколки белые костей,
   Что истолкла их в пыль копытом,
  
   Туманом снеговым сокрыта.
   А дальше костную муку,
   Втянув язык, ноздрёй вдышала.
   Раскинув гриву опахалом
  
   И к небу устремив свой взор,
   Копытом таинства узор
   На камне скальном начертала,
   Что, понимаю я, начало
  
   Собою должен был вещать.
   Но, впрочем, тайны мне не знать.
  
   Итак, над скальности узором
   Своим раскрылось Небо взором.
   Как поняла? - Средь солнца дождь
   К земле пролился, Богом данный.
  
   Иначе, друг мой, как взрастёшь
   Цветком на камне первозданном?!
  
   Но он взошёл. Хрустальным звоном
   Тянулся из скалы росток.
   И был средь камня одинок.
   Хоть мне он виделся знакомым.
  
   Он пел, хоть мал, сквозь камень рвавшись,
   Хрустальным звоном напрягавший
   Молчанье холода камней,
   Как жизнь, что смерть идёт за ней.
  
   В ущелье, что мертво сознаньем,
   Он был звончее родника.
   Над ним вдруг, крыльями легка,
   Полна стремления к познанью,
  
   Собой является пчела,
   Чей хоботок нектара полон.
   Чудес каких прилива волон
   Её дорога принесла
  
   К цветку, что только пробуждался?
   Прозрачный воздух наслаждался
   Цветеньем хрусталя в тиши.
   Быть бы поэтом - лишь пиши,
   Как дивен звон на землю стлался!
  
   А у природы вековой,
   Взращённой холодом аскетом,
   Чья лишь молчаньем песня пета,
   Родник тепла рождался свой.
  
   Итак, он рос. Мгновеньем ока
   У стебля выросли листы,
   Что изумрудностью густы,
   Хоть хрусталя в них кровь глубока.
  
   Передо мною, как в кино,
   Набрякла завязью головка.
   На ней пчела уселась ловко,
   Раскрывши хоботком окно
   И одарив цветок нектаром.
  
   Я знаю, мир вокруг был старым,
   Но он не видел, знаю также,
   Цветенье хрусталя однажды.
  
   Испив нектарной силы, цвет
   В глубоком небе отразился
   И ароматом чудным взвился,
   Что панацеею от бед.
  
   И всё вокруг преобразилось,
   Как будто в цвете заискрилось:
   Вершины сбросили туман,
   Чьей бородою украшались.
  
   И птичьи стаи небом мчались,
   Как мчится смерч иль ураган,
   Коль он способен быть дающим.
   Так чистотою, свет поющей,
  
   Склонилось солнце над цветком,
   Его лелея языком.
  
   И очарован был виденьем
   Наш странник, что уже прозрел,
   Кто, в ожиданьи, онемел
   В горах не слыша птичья пенья.
  
   Лишь в небесах парил орёл,
   Века своим крылом пронзая
   И вечность взором разверзая
   Над тем, к чему наш странник шёл.
  
   Не в силах встать, слезой умытый,
   К цветку он руки протянул:
   - Прости, что в жизни я заснул.
   Сейчас лишь понял, что забытый,
  
   Как сирота, бурьяном, рос.
   Мне море виделось из роз,
   Где лепестки постелью шёлка.
   Стелилось мягко, спалось колко.
  
   Лишь здесь я понял - сам виной,
   Что жизни плод моей червивый,
   Где отражением фальшивым
   От счастья страсть. Само собой,
  
   Что неустанно брёл я грязью,
   Где мразь мной виделась, как князья.
  
   В ответ лишь нежно прошептал
   Своей прозрачностью и звоном
   Цветок хрустальный так знакомо,
   Чем прежде уж очаровал.
  
   Но в томном шелесте хрустальном
   Вдруг обозначились слова:
   - В краю, отсюда очень дальнем,
   Где память обо мне жива,
  
   Есть дивный сад. В нём правит сон.
   Лишь мною мир освобождён
   Способен быть, где в нужный час
   С Любовью встретит Небо нас.
  
   Меня тебе не донести.
   Иначе сад тот не спасти.
  
   Ты много шёл. Ты долго ждал,
   Когда наступит жизни тленной
   Грехов прощение вселенной,
   Как путь, что жизни есть финал.
  
   Ты можешь пасть, как падал предь -
   Твоею волей путь ведомый.
   В конце пути - порог знакомый,
   Где ты исчадью станешь снедь.
  
   Тогда подарка не донесть,
   Что должно бы с тобой отправить.
   Мой цвет способен мир восславить,
   Неся Небес благую весть.
  
   Но, коль предастся он тобою,
   Любви не возродиться вновь:
   Погибнет спящая Любовь.
   А ты расстанешься с главою.
  
   Тебе решать, каким путём
   Идти дорогой в день грядущий.
   Моя обязанность сказать,
   Где мир берёт, а где дающий.
  
   Мне время требуется ночь -
   Я семенем созрею славным.
   А ты определись, что главно, -
   Ошибок вновь не превозмочь.
   Ложись со мною рядом ты.
  
   Не знал он прежде, что цветы
   Способны Волю несть Небес.
   Ведь жил всегда, где правит бес.
  
   И Свет, конечно, рисковал,
   Что чудо цвета отдавал
   На откуп прежнего слуги,
   Где жизнью тьма берёт долги.
  
   Кобыла наша странной масти
   Почить же стоя предпочла,
   Развесив мощные крыла
   Над нежным цветом - от напасти.
  
   Прости, читатель, я не знала
   У ней полётного начала.
   Лишь их раскрыв, дала всем знать -
   Мол, де, умею я летать.
  
   Над миром сумерки сгустились.
   Все с цветом до утра простились.
  
  
   6.
  
   Едва чуть розовый восток
   На чёрном небе загорался,
   Где день наставший занимался,
   Крылами, чудо что берёг,
  
   Отец Небесный сбросил пуха
   Принять хрустальное зерно:
   Не повредилось бы оно
   В пути далёком. Тонким слухом
  
   Кобыла знала от зверей,
   Что к ним сюда змея стремится
   Нектара с кровию напиться.
   И сам Марон вослед за ней.
  
   Марон - колдун, чьё имя страхом
   Способно наполнять сердца.
   Где есть Марон, там жди конца
   Зловоньем за гниеньем праха.
  
   Змея ему, как шавка, пёс, -
   Таким предстало впечатленье.
   А, впрочем, уж через мгновенье
   Змеи зловонье ветер нёс.
  
   И по камням сама струилась,
   В гниенье праха преуспев.
   Но вдруг в конвульсиях забилась -
   Копыто сверху. Подоспев,
  
   Копытам дав на откуп волю,
   Прошлась кобыла по гнилью,
   Чтоб больше не видать змею,
   Не вспоминать о ней уж боле.
  
   Гнилья рассадником средь нас
   Чтобы на свете меньше стало,
   Где мразь, воткнув в сосуды жало,
   Пилась бы кровью. В тот же час
  
   И черви (как в камнях живут?),
   Что санитарами предстали,
   Гадючье тело разметали,
   Как будто не бывала тут.
  
   Марону, видно, недосуг,
   Вступив в борьбу, истратить силы.
   Ему коварство - способ милый,
   Где канут в лету трупы слуг.
  
   Кобыла била в одночасье
   Копытом камень, и крыла
   Над цветом тенью развела,
   Взывая к странника участью.
  
   Но он не спал - борьбы свидетель
   Укрылся камнем. Где радетель
   О справедливости горой?
   Иль это кто-то был другой?
  
   Когда сильны мы задней частью,
   Амбиции утешив властью,
   От писка самки комара
   Под койкой бьёмся до утра,
  
   Оправдывая страх собой,
   Что бьёмся с "чёрною вдовой".
  
   Итак, в горах - цветок, кобыла.
   Не зря зовётся Высшей Сила,
   Которой в мире всё подвластно.
   Когда харизма не напрасна?
  
   Когда, забыв о власти тлена
   Мы предпочтём быть не поленом,
   Но духа мужество взрастим,
   Чтоб телом в ногу вместе с ним?
  
   И по веленью Тех, что Силы,
   Багира встала из могилы:
   Ей яркий свет слепил глаза.
   Из них кровавая слеза
  
   Дорожку шерстью протоптала,
   В зерно цветочное попала.
   И стало зёрнышко расти.
   Беречь собой его в пути
  
   Кобыле предстояло с кошкой.
   Но как с собой его нести?
  
   И предложенье поступило -
   Цветок, отдав зерно и силы,
   Укрылся кошкиной щекой,
   Ей рот закрывши за собой.
  
   Крыла расправила кобыла
   И в небо облачное взмыла.
   А со спиной, обняв её,
   Слилось пантеры бытиё.
  
   Они летели суток двое,
   Слагаясь силами. Собою
   Представив целость в вышине,
   Как пряжка в сумке на ремне.
  
  
   7.
  
   Куда же делся вечный странник,
   Что от грехов своих изгнанник? -
   Проклятья слал во след кобыле,
   Ему, де, отказала в силе.
  
   И тот, кто предан был собой,
   Растаял в дымке голубой,
   Какой укрылись горы утром.
   Ему бы каму! Лучше с сутрой.
  
   Любви кто цену не изведал,
   Прельстится гнилостью к обеду.
  
   Кто мнит, что пьёт от жизни всласть,
   Кумиром видит только власть.
  
   Но бумеранг, что пущен в цель,
   Вернётся в руки, что послали.
   И, прежде лечь в свою постель,
   Знать руки надо, что постлали.
  
   Назад всегда бежит дорога.
   Но не купить в дороге той
   Во дне вчерашнем нам постой,
   Хоть будь за пазухой у Бога.
  
   Но странник шёл: в пыли, в дожде,
   Где прежде солнце грело спину;
   И то же небо в вышине.
   Но нет, не знает он помину,
  
   Ведь ко цветку он шёл слепой,
   Отправив совесть на покой.
   И у цветка - предатель чести,
   Что падок до змеиной лести.
  
   Но, всяк идущий - сам идёт,
   Его глава - ногам владыка.
   И если в проруби плывёт,
   Проклятья шлёт себе пусть. Дико
  
   Звучат напалмы смрадных слов,
   Что, де, его не удержали,
   Когда он гниль лакал в печали,
   Гниенья вверившись оков.
  
   Итак, он трусостью был смел,
   Иначе предал бы содому
   Цветок Любви, повергши в омут,
   Над ним, воздвигнув беспредел.
  
   Должно быть, прежние уроки,
   Что болью стыли и злобой
   В его, как верил, голубой
   Крови, где множились пороки,
  
   Не отработаны в пути,
   Где (как ни взять!), к себе идти:
   Сквозь смрад гнилья животной страсти,
   Сквозь свет Любви во тьме - любой
  
   Предпочитает свой конвой,
   Что стелет горе, или счастье.
  
   Итак, творцы судеб своих,
   Дороги ищем на потребу -
   Кто жаждет устремиться к небу,
   А кто алкать в низовьях их.
  
   Во истину, велика воля,
   Где по себе решает всяк:
   Кому предательство - пустяк,
   А кто чужие лечит боли.
  
   Оставим спутнику - идти
   Дорогой той, что выбор славит,
   Где день грядущий не оставит
   Ему возврата на пути.
  
  
   8.
  
   Итак, тем временем кобыла,
   Почти что силы лишена,
   К земле спускается она,
   Чтоб напитаться новой силой.
  
   Разжав объятия спины,
   Багира соскользнула долу -
   После полёта выше пола
   Ей дали были не видны:
  
   Её штормило с каждым шагом,
   И, если б волю дали ей,
   Под сенью скрылась бы ветвей.
   Но обязательства с отвагой
  
   Превыше всякой дурноты.
   - Скажи, лошадка, как же ты?
  
   Кобыла хитро подмигнула
   И ей объятья распахнула,
   Укрыв крылами аки мать:
   - Теперь пора тебе поспать!
  
   И сон пьянящим ароматом
   Её окутал среди крыл...
   И день в молчании застыл.
   И сон приснился ей, что братом
  
   Она звалась издалека -
   Сквозь сумрак, войны и века.
  
   Три дня спала Багира крепко.
   А мозг трудился в схватке цепкой
   Средь тьмы и света, что должны
   Дианой быть обличены:
  
   С такою миссией прийти
   Ей повелело Провиденье.
   Иного если нет пути,
   К чему тогда досужесть мненья?!
  
   Ни крохи и ни капли в рот
   Она себе не положила
   Пред сном. Ведь в ней такая сила
   В защёчной области живёт!
  
   Но этой Силе дать приют
   В земле, в саду ей надлежало.
   Но где тот сад, что сном сковало?
   И где дороги, что ведут
  
   Во царство сна? Где правит сон?
   И примет ль цвета семя он?
  
   Меж тем, кобыла не сокрыла
   Ни глаз своих, ни крыл три дня.
   Она питала от огня
   Свои потерянные силы.
  
   И, при Багиры пробужденьи,
   Ей ликовалось в наслажденьи,
   Что огнь, питавший её суть,
   Без сна позволил отдохнуть.
  
   Ведь пропади пантера в вечность,
   Цветок не будет миром встречен.
   И здесь, уснувшая, Любовь
   На землю уж не возвратится -
  
   Аки подстреленная птица
   Подранком умертвится вновь.
   И канет в сумерки планета.
   А человечество, за это,
  
   Свою животность привзнесёт,
   Где похоть - движущим началом.
   Где мразь зловонье источала б,
   Во чреслах теша свой оплот.
  
   И черти, в ожиданьи бала,
   Над смрадом, мразь что источала,
   Свои лелеяли персты
   В предвкусье трапезы. Хвосты
  
   Торчали очень оживлённо,
   Текла беседа вдохновлённо.
   Чего б не радость, если бал
   Собой подчёркивал финал
  
   Того, что Свет?! Да будет Тьма!
   Отныне властвует Она!
  
   И вдруг предстал пред ней, кто прежде
   Ей дорог был знаменьем дня.
   Она лишь я. А у меня,
   Что, не взращённые, надежды,
  
   Как, уворовано, зерно -
   Не мною сеяно оно.
   А всходов мне чужих не надо,
   Когда на них обрывки яда.
  
  
   9.
  
   И вот предстал пред очи ясны,
   Как блудный сын. Его напрасны
   Угрозы были и мольбы.
   На нём исчадия следы
  
   И от зловония обрывки.
   Коль он считал, что это сливки,
   Пусть ими правит свой салат,
   Где, что ни тропка, тропка в ад.
  
   - Спаси! - к ней протянул он руки, -
   В грязи марался из-за скуки,
   Что здесь дозволено всё мне.
   И то, что истина в вине,
   Мной не подвержено сомненьям.
   Всё было так. И самомненьем
   Свою дорогу устилал.
   Где грязь, лишь там мой был привал.
   Я был уверен - ты моя,
   И от меня тебе не деться.
   Ведь мой достаток - это средство
   Купить, в чём так нуждаюсь я.
   И покупал друзей и гадей
   Я самоутвержденья ради.
   И твой черёд настал: прими
   И душу нежную пойми,
   Что рвётся, аки лань в силках.
   - Меня ты предал. На торгах
   Меня кобылою представил.
  
   - Да будет вечно ум твой славен!
   Ты лишь одна во мраке дней
   Всегда была женой моей.
  
   Рукой устало отмахнулась:
   - Тобою всё перечеркнулось,
   Что было дорого тогда.
  
   - Представь, в мой дом пришла беда.
   И ты ль в беде мне не поможешь!?
  
   - Моя рука тебе! Не ложе!
  
   - Прости меня, ведь я так слаб
   Пред страсти липкою стихией.
   Забудь, что были дни лихие.
   Я пред тобой смиренный раб.
  
   - Забудет ль голод, у кого ты
   Кусок из горла вырывал?
   Кому планировал финал
   У ног своих, представив квоты
   На то, свободой что зовут?
  
   - Не ропщут гади и: живут
   Со мною под мою диктовку,
   Мне демонстрируя сноровку
   В своих стремленьях ублажить.
  
   - Тебе так любо было жить.
   Живи, как жил, пока мошна
   В штанах и на счету сильна.
   Пока способен дать ты гаде,
  
   Чего ползёт, прогнувшись ради,
   Чтоб ты по вкусу выбрал шлюху
   Из тех, кто голодны всегда.
   А что оскоплены по духу,
   Так это, право, ерунда.
  
   Теперь, от гадства утомившись,
   У ног моих решил вздремнуть?
   Рукою нежной насладиться?
   Крылами светлыми, чем птица
   Способна к счастию взметнуть?
  
   Ты разорил её гнездо,
   Птенцов пустив по белу свету.
   И благодарностью за это
   Мечтаешь на её крыло
  
   Прилечь, привстать иль опереться,
   Испив растоптанного сердца
   Кровавых слёз, чем ты пьянён?!
  
   И в них, звучащий, горький стон
   Тебе не даст им подавиться?
  
   - Люблю. И я хочу жениться
   Лишь на тебе. Я долго ждал,
   Искал тебя в рутине буден.
  
   - Я понимаю, путь твой труден,
   Где гадство черпалось. Финал
   Узрел в конце своей дороги,
   Где гади скудостью убоги?
  
   Иль страшно, что от тех, кто падок,
   Не ждать породистых коней?
   Где смрада тешились корней,
   Там будет плод природой гадок.
  
   И гадством, тешимых, загадок
   В тумане сумрака видней
   Не станет солнце, что сокрылось
   Средь гадства?
  
   - Чтоб ты удавилась!
  
   - Исчадья сумрака теней
   Ты ждал, рождённого лолитой,
   Где тварь гнилая б в смраде квитой,
   И власть, чем тешилось бы ей?!
  
   Лохмотья смрадные, воронкой
   Что вьются на твоих плечах,
   Лелеют топливом в печах
   Души рождённого ребёнка
  
   Во чреве, чтоб он был моим?!
   Чтоб дал ключи от мира им?!
   Себя продавши в недра ада,
   Ты сам пропитан стался ядом!
  
   - И сам я знал, живу не так,
   Душа в тисках томилась птицей.
   Лелеял шавок заграницей,
   Но верил, что душа - пустяк
  
   Пред телом, бренностью что пляшет.
   А с ним страстей нет чувства краше.
  
   - Вернись же к тем, с кем мнил досуг,
   Себя поя чредою смрада,
   И чьим ты упивался ядом,
   Тщеславьем тешимый, что слуг
  
   Себе по жизни приобрёл ты,
   Тобой ведущиеся, толпы.
  
   - О, как жестока ты!
  
   - Тобой
   Моя училась пенью птица.
   Как Герда, Каева сестрица,
   Тебя хранила я собой
  
   И сберегала от напасти,
   Когда ты кувыркался в сласти.
  
   - И вот он - Я! К тебе вернулся,
   Чтоб обогреться у огня,
   Каким поила ты меня.
  
   - Огонь погас. Зачах камин.
   И только ядовитый дым,
   Тобою разожжённой грязи,
   Напоминает о заразе,
   В какую ты был облачён.
  
   - То был не Я! Лишь страшный сон!
  
   - Тебе сегодня цену знаю.
  
   - Жестокая, как я страдаю!
  
  
   10.
  
   Окно закрылося над ним.
   В преддверье утра ночь томилась.
   И птица сонная забилась
   В гнезде. Туманом, будто дым,
  
   Заволокло деревьев стену.
   Он взгляд бросал к окну, что немо,
   Надеясь видеть тень за ним.
   Не подошла. Не появилась.
  
   В его груди же сердце билось
   Во страхе, что он потерял
   Навеки ту, кого искал,
   Кто им обижен был и топтан.
  
   Но средь дерев раздался топот -
   К нему из мрака конь скакал.
   Над серебром летящей гривы
   Вздымались искрами огни.
  
   И в хлыст, свернувшися, они,
   Рукой невидимой гонимы,
   Кнута щелчок, издавши раз,
   Вновь рассыпались бликом света.
  
   Герой наш, призакрывши века,
   Вкусивши ужаса экстаз,
   Застыл пред ним ни жив, ни мёртв,
   Как будто это сам был чёрт,
  
   Что за душой его примчался.
   Но средь тумана глас раздался:
  
   - Ты предал дар, что был тебе
   Доныне Провиденьем спущен.
   Но, грешен и в грехе запущен,
   Ты, милосердьем кто кичился,
  
   Своей жестокостью затмился
   К себе тому, что из зеркал,
   Презрев (во гадствие!) начал,
   Что их ты ради здесь явился! -
  
   Был гневен голос. Изменился
   В его раскатах утра дым,
   Что из черна вдруг стал седым.
   А наш герой в тиши затрясся.
  
   - Ты думал, что грехами спасся
   От долга пред своей Судьбой?
   Она была и есть с тобой!
   Сколь ты Её бы не чурался!
   Ты здесь, чтоб Ею состоялся!
  
   Пусть прыть твоя несёт тебя
   Ко дну, зловонно что и гнило,
   Где краем шествует могила,
   В объятия что ждёт, губя.
  
   И где бы ты не появился,
   И с кем бы не совокупился,
   Твой долг с тобой перед Судьбой!
   И будет он всегда с тобой!
  
   Его, по собственному плану,
   Утяжелил в сетях обмана.
   И эти сети вкруг груди
   Тебе маячить впереди
   Отныне и довеку будут!
  
   - Чур-чур меня! К добру ли, худу
   Явился ты мне, дождь из света?
   И что потребуешь за это?
  
   - Ты игнорировал подсказки,
   Что Небом данные тебе.
   Твой путь в каменьях. По судьбе
   Хотя иметь ты мог бы сказку.
  
   Ты выбрал грязь. Твой выбор прав,
   Ведь ты стремился оных прав
   Защитой стать, чтоб беспредел
   Одним тобой не оскудел.
  
   Ты выбрал сам свой путь и круг.
   И предал, кто тебе был друг.
   И он ушёл, гоним тобой.
  
   Круг неба светло-голубой,
   Рождённый утренней зарёй,
   Ещё блистал одной звездой,
   Что совершала пируэт:
   Сейчас была, и вот уж нет.
  
   И он вернул свой взгляд назад.
   И удивлённые глаза
   Его нащупать не смогли
   Коня, светящуюся, гриву.
  
   Растаял сам и конь ретивый,
   Как будто волнами смели
   Его собой потоки света,
   Собою день рождая. Это
  
   Закрыло чуду ночи дверь,
   Что в ночь отправилось, как зверь.
   А средь родившегося дня
   Искать пристало ли коня,
   Что сам есть свет?
  
   И наш герой,
   В раздумья погружён собой,
   Отдался воле своих ног.
   Какой ходили б из дорог
   Его велением они?
  
   Но ночи шли. Летели дни,
   Попойкам в коих места нет.
   Ведь, где вино, корзина бед
   Его сопроводит собою.
  
   И жизнь является другою,
   Чем есть она, - как пьяный сон,
   Которым разум поражён.
  
   Не знал герой наш, сколько брёл,
   Собой сменяя дни и ночи,
   Где день, порой, был жарок очень,
   А дух ночной - зимою вёл.
  
   Но он того не замечал.
   А на пути возник причал
   На берегу большой реки.
   Куда девались рыбаки,
  
   Ведь рыба вьётся из воды,
   Как птица, к небу голубому!
   А он, без отдыха, к парому
   Направился. Ему беды
  
   Какой-то огненной хотелось,
   Ведь, где покой, - его не пелось
   Ретивейшее из начал.
   Он - на паром. Исчез причал.
  
   А берега преобразились:
   В них воды неба отразились,
   Как в глади девственных зеркал.
   Паром был странен: аки лодка
  
   Он совершал привычный путь.
   Туман водой стелился. Чуть
   Друг к другу берега сошлися
   И островов грядой сплелися.
  
   Здесь у парома вновь причал.
   На берегу - земля другая.
   И в даль смотрел он, не мигая,
   Покуда страх не закричал,
  
   Его разинувши уста -
   Пред ним земля была пуста:
   Лишь пепел покрывал просторы.
   Так за собой дорогу воры
  
   Сжигают пламенем сердец,
   Где душ гнилью пришёл конец.
  
   Был пепел тот не сизым - чёрен,
   Как воронья потомство. Зёрен,
   Как колос, спелостью взращён,
   Плодился огоньками он.
  
   Но и огонь не красным - чёрным.
   На чёрном небе чёрным горном.
   И чёрным льётся молоко
   На землю, чёрным что велика.
  
   А потому она безлика,
   Хоть чёрным место велико.
  
   И в этом чёрном-чёрном мире
   Увидел вдруг себя герой:
   Как, чёрен страстию, порой
   Чернился чёрным лик сатира
  
   В его пустеющей груди,
   Где пофигизма жир окрашен
   В оттенок, чёрный где не страшен.
  
   Червивость чёрная комком
   В его груди собой кишела.
   И тошнота внутри созрела
   На то, что видел, прямиком.
  
   От дурноты освободившись,
   Ногтями в руку погрузившись,
   Встряхнул с себя он страшный сон.
   Теперь к нему со всех сторон
  
   Стекались странные лолиты,
   Истлевши плотью от проказ,
   Которых видел он не раз.
   Их главы змеями увиты.
  
   К нему тянулися персты,
   В желаньи ухватиться низа:
   Такую власть имеет виза
   В преддверии границ. Пусты
  
   Глазницы в черепах зияли -
   В них только похотный огонь,
   А в гнилости корыстной - вонь,
   Чем они прежде возбуждали.
  
   И тлен лолит пред ним кишел
   Червями чёрными. Утроба
   Гнила зловонием. Но гроба
   Никто из тварей не имел.
  
   Червями расползались тлены,
   К нему стремясь со всех сторон.
   И вот он ими окружён.
   И черви рвутся его члены
  
   Сожрать собою. Дикий страх
   И ужас рыком раздаётся,
   Червивым облаком ползётся
   И зреет пеной на устах.
  
   И липко их прикосновенье,
   Ползучих тварей, по ногам.
  
   Испытывать случалось вам
   Дрожанья мерзкого мгновенья,
   Когда по телу скорпион?
   И, предвкушая наслажденье
   От лакомого угощенья,
   Ко трапезе несётся он?
  
   Холодный липкий пот. Дыханье
   Себя стремит в анабиоз.
   Сердечный ритм, как конь, унёс
   Сознанье в тени мирозданья.
  
   Теперь душою он предстал,
   Как будто наступил финал.
  
   И мир из чёрного стал сочным
   Цветеньем красок. Небосвод
   Не чёрен боле, а поёт.
   И море плещется в песочный
  
   Манящий берег. И плоды
   Выносят рыбы из воды,
   Каких ещё не видел взор:
   На них таинственный узор
  
   На жёлтом фоне кистью красной.
   Неведомен. Должно, опасный.
   И гор чреда вдали видна:
   Подножья выстланы туманом.
  
   И лучик солнца робко, странно
   Пронзает сырость полотна,
   Прошед его насквозь, как воздух.
   Как будто день катился поздний.
  
   Над величавостью вершин,
   Снегами в седину одетых,
   Кружился господин неспетых
   Ещё сегодня песен. Им
  
   Звенелся воздух в поднебесье,
   К земле спускаясь чудной песней.
   То жаворонок был. И он
   Своею радостью делился.
  
   Его оставим. Сладко пился,
   Парного лучше молока,
   Звенящий воздух. Но пока
   Я возвращусь, где духом стал,
  
   Кто сладострастие алкал
   Средь тех, червивы что, лолит,
   Чьим смрадом след его увит.
  
  
   11.
  
   Вдоль кромки берега, к воде,
   Стелилась странная дорога:
   Вокруг растительность убога,
   Как настроения в беде.
  
   По ней бредутся толпы тел,
   Себя опутавши сетями
   (таких я знаю между нами),
   Причём, из них никто не смел
  
   Своё, в сетях, покинуть место.
   Неважно, что им было тесно.
   И сеть сплеталась из червей,
   Таких, как прежде. Соловей
  
   Не пел у той дороги песнь.
   Сорокой не носилась весть.
   И лиц не выделить в толпе,
   Поскольку лица, под червями,
  
   Гниют, утратившие знамя
   Привычной прелести людской.
   И воздух полнился тоской
   Над этим местом, вдоль дороги,
   Толпой где, дружно гнили ноги.
  
   И звуки, словно камни - гнёт,
   Стелились вдоль дороги следом.
   И не избавиться побегом
   От гнили, что меж них живёт,
  
   Пока дорогою идут
   Они одной, совокупляясь
   Друг с другом, т.е. с грязью грязь.
  
   За поворотом, под горою,
   Дорога кончилась дырою,
   Из коей ужасом рвалась
   Стена из страха: крик и пламя.
  
   И звуки, будто за стенами,
   Тонули в сумраке зловонном.
   К дороге устремлялись волны,
   Собой очистить чтоб её.
  
   Над ней кружилось вороньё.
   Но в толпах тех не иссякали,
   Кто меж собою грязь алкали.
   И страх сковал, в мгновенье, дух,
  
   Что наблюдал картину эту:
   Как будто пился кто-то светом,
   Что над дорогою потух.
  
   И тут раздался голос-вето:
   - Идёшь и ты дорогой этой
   Во череде своих сетей
   Средь тех, с кем ты совокуплялся,
   Из коих грязных тел слагался.
  
   Смотри, над сетью - огоньки
   Друг друга гнилью зажигают,
   Как будто ночью полыхают
   В тени дороги светляки.
  
   Вы заражаете друг друга,
   Как засыпает землю вьюга.
   И ваши черви меж собой
   Войной межвидовой опасны,
  
   Где страсти, что для вас прекрасны,
   Мутантной полнятся волной.
  
   Потомство ваше заражёно,
   Коль вам даруется оно,
   Чтоб сквозь туманное окно
   Смотреть из мира прокажёна.
  
   - Я не хочу в дыру и гнить!
   Подай связующую нить
   Мне с той, что мне давалась светом.
   Готов я заплатить за это.
  
   - Ты глуп, хоть жив не первый год.
   Напрасно думать продолжаешь,
   Что, если похоть ты стяжаешь,
   То из неё получишь плод,
   В каком Любови появиться.
  
   - Но я люблю. Готов жениться.
   Но страшен снова мне отказ,
   Как это было в первый раз.
   Ведь я красив, умён, богат.
   Любая партию составит.
  
   - Свои достоинства кто славит,
   Умом немного скудоват.
  
   - Ужели я не заслужил
   Её любви с расположеньем?
  
   - Когда средь грязных тел движеньем
   Её во грязи утопил?!
  
   - Но я не знал. Она молчала.
   А грязь стелилась мне ковром.
  
   - Ты, совесть потерявши в нём,
   Не слышал? - Музыка звучала.
   А ты её в загон страстей,
   Чтоб овцы расплатились с ней,
   Как вороньё над белой птицей.
   Коль так милей, так будь с синицей!
  
   - Мужчина Я. Её любя,
   Я жаждал удовлетворений.
  
   - Боясь застоя, до гниений
   Ты проложил свой страдный путь.
   Ты - автор в нём! Не позабудь!
   ...
   Мужчина ты? И рыцарь, может,
   Что честью Дамы дорожит?
   Когда рука к штанам дрожит
   Любой дырою выстлать ложе?!
  
   Твоей монетою тебе
   Твоя возлюбленная вторит?
   Ты обвинений глас волторен
   Разносишь зычный. По себе
  
   Ты судишь, кто живёт без грязи,
   Когда, замаранный в заразе,
   Её ты грязью поливал?!
   Ты сам собою не блевал,
  
   Червями чёрными увитый,
   Что в недрах приобрёл лолиты,
   Когда ей семя отдавал?
  
   И после этой грязной твари,
   В себе несущей беспредел,
   Ты, кто душою поседел
   И трупом стал в зловещей паре,
  
   Имеешь мужество винить,
   Кому противно гадством жить?!
  
   Ты, Силою что был дарёный,
   И беспределом покорёный,
   Собою тьме едою стал,
   В чём эти Силы расплескал
  
   Во благо тьмы! В угоду мрази!
   Своей утробою заразе
   Продавшись, ты посмел винить,
   Кто не желает гадством жить?!
  
   Предатель ты! И грех твой чёрен,
   Как над тобой кружится ворон,
   Кто стал хозяином тебе
   В постели, в жизни и судьбе!
  
   Лишился дара речи дух,
   Что мнил всегда, что он пастух
   В овечьем стаде беспредела.
  
   И стали пристальней глаза
   В толпу, под сетью, погружаться.
   Здесь были все, кому отдаться
   Ему свербелося в паху.
  
   Здесь были все. А с них труху
   Гнилья зловонного и злобы
   Он прежде принял, блажи чтобы
   Своей пойти на поводу
   (имею похоть я в виду).
  
   И взглядом пристальней в себя
   Он попытался окунуться.
   Немудрено ему споткнуться
   О нити грязные лолит,
  
   Что в нём обрывками свисали,
   Представ причиною печали,
   Чьей чёрной сетью он увит.
  
   Он потерял запасы Силы,
   Как должность, прежде принимав.
   И ненасытности удав,
   Питаясь им, толкал к могиле.
  
   - Я понял всё. И я хочу
   Исправить прежние ошибки.
  
   - Твои слова, как воздух, зыбки.
   Как ложь, нужна что палачу.
   Ты всех вокруг глупее видел,
   Ущербность их тебе крылом.
  
   И ты, над овцами, орлом,
   Питаясь ими, не обидев.
   Ты равных среди них не знал.
   Своею барскою рукою
  
   Ты низводился над толпою,
   В чём дух гордыни ликовал.
  
   Косе твоей нашёлся камень,
   Что высек между вами пламень.
   И тех, не сдался кто тебе,
   Ты мыслил в теневой борьбе
  
   Преодолеть. Но не сломал -
   Забытой стали был кинжал.
   Не местной рецептуры стали...
  
   Бредущие в толпе устали
   От безысходности своей
   В чреде исчадно-смрадных дней,
   Своею гнилостью взрастая.
  
   Мечта, которая пустая -
   Разжиться зеленью в мошне,
   Корысть толкала при луне
   Подстилкой сильному бросаться,
   Где б в дыры все он мог вонзаться.
  
   И, деградациею, зной
   Страстей животных завершался:
   Он больше не совокуплялся
   (ведь дух гниющий стал больной),
  
   Пока не возбуждал себя
   Картиной страсти лесбиянок,
   Или голубизной аркана
   Не стимулировал. Губя
  
   Скелет, при том, своей природы,
   В какой утеряна порода.
  
   Совокуплением в пробирке
   Он сберегал остаток сил,
   У мрака милости просив,
   Ища себя в зловонье дырки,
  
   В себе что собирала прах
   Корыстной злобы. На устах
   Его игралася бравада,
   Скрывавшая осколки яда,
  
   Чем самоотравлялся он.
   Он, вроде, жил. Но жизни сон
   Его кошмарами пугал
   (пусть в этом он не сознавался).
   Ночами он не оставался
   Один. Ведь страшен мог финал
  
   Его застать, когда один.
   Боялся собственных глубин,
   Где неизменно рос вопрос:
   - Что этой жизни он принёс
   Во славу света, кроме тьмы?
  
   - Я милосерден был к убогим.
  
   - Ко аду проведя дорогой,
   Цветы обочинам ссудив!?
  
   - Кто был стараньем нерадив,
   Послушным быть учил. Жестоко?
  
   - Чужим разглядывая око,
   В нём дровосеком лес рубил,
   Своих дубов не замечая?
  
   - Я санитаром был, лишая
   Болезных особей стада!
  
   - Когда тобою шла беда.
   За нею руку предлагал?!
  
   - Но я поддерживал! Я лгал?
  
   - Корысти ради ты играл
   На грешности всего живого!
  
   - Быть санитаром? Что такого
   Дурного жизни предлагал,
   Сыграв на жадности чужой,
   Что разрушительна для мира?
  
   - Ты стал орудием в сатира
   Злых разрушающих руках!
   Ты превратился сам в, что прах.
   И прахом этим дальше сеешь
  
   Болезнь и смрад! Что ты имеешь
   В угоду "праведных" страстей?
   Ты наплодил себе детей
   От жён, мужчины чьи горбаты?
  
   И ты надеешься, пенаты
   Твои упрячут от вдовства,
   Где вдовым будешь день, не боле?
   Наступит день, своею волей
  
   Иван-не-знающий-родства
   Сожжёт корней своих фундамент.
   Ты впишешь ли его в регламент?
  
   И голос стих. Ночной грозою
   Сменилось небо, бирюзою
   Ушедши на ночной покой,
   Чтоб до утра побыть с собой.
  
  
   Глава СЕДЬМАЯ.
  
   АННА 2.
  
   1.
  
   Вернёмся ж к Анне, дочери отца,
   Что, потеряв супругу, дал обет,
   Что знать не будет весь остаток лет
   Он женской ласки. Птенчик из яйца
  
   На свет свой кажет любопытный глаз.
   Так Анною взрастал его алмаз,
   Что всех сокровищ бережён был боле,
   Коль для неё он предпочёл неволю
  
   В телесность платья скорбную одеть,
   Где духом волен жить, а не скорбеть.
  
   Итак, уже пятнадцать славных лет
   Над Анной солнце ясное восходит,
   Где Анна царством сказки воеводит:
   Подвластны ей дубравы и луга,
  
   Стеною королевскою укрыты,
   Чьи трещины густым плющом увиты,
   Как травами увядшие стога
   Окружены под солнцем, прежних гроз
  
   Испив дождей, в божественности, чистых,
   Где изумруда сочная лучистость
   К земле роняет бриллианты слёз.
  
   И бережно, владыческой рукой,
   Встречает поутру зверьё из чащи.
   Пред нею мир природы настоящий,
   Где, в беге жизни, зиждется покой.
  
   Пред нею, преклонив колена, волк
   Становится щенком из волчьей стаи.
   Пред ней, следы хвостами заметая,
   Пушистый зверь стремится, стар и млад,
  
   Дождаться нежных рук её наград.
   Когда же Анне горько, и печальны
   Её глаза под блёстками воды,
   Друзья её (ведь дружба изначальна),
   Осушат горьких слёз её следы.
  
   Росла вольна, как ветер среди скал,
   Что только свои крылья наполняет.
   Что тешит эти скалы и пленяет.
   Но он во снах попутчицу искал:
  
   Где крылья воедино - не разбиться;
   Дыханье унисонное полнит;
   Где ввысь взлетают вместе, словно птицы,
   И ярок оперения зенит.
  
   Вольна, строга в быту, но справедлива.
   Хоть цесаревна, нет капризов в ней,
   Как будто, в веренице юных дней,
   Где Анне быть и тихой, и игривой,
  
   Был спущен ей от Мудрости указ -
   Собою примеряться каждый раз,
   Когда беда стучит, иль ураган,
   В любую дверь ползущий, как туман,
  
   Не слёзы лить, деля угар судьбы,
   Своим стенаньем стены сотрясая,
   Кого-то своим ропотом пеняя,
   Преображаясь в саван и гробы.
  
   Нет, не роптать удел её земной -
   Кто противостоять стихии сможет,
   Тот силы в этом мире приумножит,
   Скользящий над бегущею волной.
  
   И, против ветра, юная, парит,
   Как птица, крылья чьи парят под высью.
   Но, только, дни спокойные сбылися.
   Вослед им - неспокойствие сулит
  
   Раздавшийся в ворота стук и крик,
   О помощи, как будто, кто взывает.
   Меж тем, из ножен крика вынимает
   Кривой и весь зазубренный кинжал,
  
   Что прежде сквернословие стяжал,
   Чем сплетни порождал и был "велик".
   Ensemble*-лся со стуком мерзкий крик.
   И голос стражи с крепостной стены:
  
   - Нам наши земли до краёв видны
   Сквозь зоркие стеклянные глаза,
   Расставлены что посреди державы.
   Владыка знает то, где гвозди ржавы,
  
   И кто, с бесчинством, "лезет на ежа"**.
   Уж ...надцать лет, как мир в стране царит:
   Стихии, устрашась, проходят мимо.
   Народ богат, спокоен, счастлив. Мнимы
  
   Лишь крики те, что кто-то им велит
   Под крепостной стеною раздаваться.
   Случилось ль что? Да и могло ли статься?!
  
   - К подножию стены склонив колени,
   Прошу защиты в праведной стране.
   Я - путник, живший в дальней стороне,
   Влачивший дни свои в коварном плене,
   Куда повержен злою был рукой.
  
   - Ты не один. Так кто ещё с тобой?
  
   - Прибилась по дороге сирота,
   Лишённая родительского крова,
   Худа, бледна и не совсем здорова.
   Пустите внутрь. От имени Христа
  
   Подайте странникам дарящею рукой
   Ночлег, обед, и отдых, и покой.
  
   *Ensemble (о:сомбль), фр. - вместе, совокупность.
   **"Лезть на ежа" - сеять смуту.
  
  
   2.
  
   Глубока ночь была, где месяц не рождён.
   И звёзд неяркий свет был облаками заперт.
   И стража дверь открыла, чтоб на паперть
   Отныне добрый дух был водружён.
  
   И двое, за собой закрыв врата,
   Вошедши, перекинулися взглядом.
   И в воздухе вокруг запахло ядом.
   И снизошла на землю суета.
  
   И среди ночи красным петухом
   Означились в престольном граде крыши.
   И из подвалов те, что сыты, мыши
   Ушли за город с, дружным им, котом.
  
   Тревогою разбужен ото сна,
   Правитель правит стопы на подворье,
   Где взгляду открывается узорье:
  
   Пожаром озарённая, видна
   Столица, как при ярком свете. Дна
   Средь полыханья не заметил он.
   А полыхало здесь со всех сторон.
  
   Рукою правой от отца
   Возникла Анна силуэтом.
   Ей сумрак не затмился светом,
   Рукой что пущен подлеца.
  
   Тревожный взгляд ему послав,
   Где мысль подобна разговору,
   Она ему сказала: - Вору
   Проникнуть удалось, представ,
   Скорей, невинною овцою.
  
   На что отец: - Господь с тобою!
  
   Не верил, или не хотел
   Поверить в то, что злоба рядом
   Поит их окруженье ядом.
   Но мудрый ворон прилетел,
  
   Присев, привычно, перед Анной,
   И речь повёл, что стала странной.
   Но быть услышанным хотел:
  
   - Давно, рожденья твоего
   Ещё Господь не обозначил,
   Я был в лесу. Вдруг, слышу, плачет
   Средь зелени густой листвы
  
   Пичуга, чуждая молвы:
   Она пред взор себя не кажет,
   Но, коли спросишь, то расскажет.
   Живёт пичуга тысяч лет
  
   От нескольких до трёх десятков.
   Ей память дана - без остатка
   Событья все подвластны ей,
   Как прошлых, так и наших дней.
  
   Ещё пичуга та вещает,
   Но не для всех ушей. Одна
   Она Судьбой обречена
   О мире нашем знать и ведать.
  
   Она способна заповедать
   Собой лишь то, сама что знает.
  
   Увы, но плакала она,
   Роняя слёз алмазность стали,
   Что в эту почву проникали,
   Взрастая (будто бы весна
  
   Собою породила травы),
   Цветами. Те, кто вечно правы,
   Не склонны верить, что хрусталь
   Способен в цвете возродиться.
  
   Принцессе стало б удивиться,
   Но, неспокойная, она
   Чутьём и логикой сильна,
   Зажглась огнём прекрасных глаз:
  
   - Послушай, ворон, не у нас
   Ли тот цветок произрастает?
  
   - Над ним волшебный дух витает
   И цвет от мрака бережёт.
   А, если кто в любви солжёт,
   То цвет чернеет, аки ночь,
   Что сажа из огня. Точь-в-точь!
  
   Но цвет хрустальный лишь тогда
   Любовь собою кажет миру,
   Когда, наперекор сатиру,
   Восходит новая звезда
  
   Над теми, кто земных дорог
   Ушибов горьких превозмог
   И боль, и страх, и суету,
   Вознесши жизни красоту
  
   На пьедестал, где чистота
   Над грязью жизни - высота.
  
   Но жизнь сложна. А люди слабы.
   Соблазны им даются, дабы
   На прочность духа испытать.
   Кем тест не пройден - в грязь опять.
  
   Цветок предательством же бьётся.
   Повторно он не воздаётся.
  
  
   В разрезах восхищённых глаз,
   Надеждой светятся что в нас,
   Сверкали молнии. Принцесса
   Себе представила процесса
  
   Этапы трудные пути:
   - Упав, зерно должно взрасти
   Ростком хрустальным, как кинжал
   Собою землю пронизав.
  
   И лишь тогда увидит свет.
   Надолго ль?
  
   - ...................Миллионы лет
   Хрустальным сеется зерно.
  
   - Но где рождается оно?
  
   - Хорош вопрос. Ему ответа
   Не дать сейчас. Прости за это.
   Я видел только пять цветков.
   И все осколками свершились:
  
   Когда их предали, разбились.
   Я помню слёзы дураков,
   В надежде на второй подарок,
   Что будет лучше, был чем. Ярок
  
   Урок последний снится мне:
   "Твердя, что истина в вине,
   Жених, что лишку яду скушал,
   Рассказов этих не послушал
  
   И пробудился лишь на дне,
   Сплетя себя с хвостом русалки,
   Какую честною давалкой
   Нарёк. Невесте не открылся,
  
   Что пьяной страстию забылся.
   Да что греха таить, забыл,
   Когда, и где, и с кем он был.
  
   Любовь была ему и ей
   Подарена во смуте дней.
   Но не сберёг жених её.
   Лохматой тучей вороньё
  
   Накрыло тот цветок любви.
   Разбитый клювами, в крови,
   Он умирал, роняя слёз
   Своих жемчужные капели.
  
   Но жемчуга те птицы съели.
   А ветер ту мечту унёс
   В свои далёкие края,
   Где чудом полнится земля.
  
   Но брак свершён. Она не знает,
   Что, нынче, муж ей изменяет.
   Да, любит он жену свою.
   Но в том греха не замечает,
  
   Ведь он на фаллос принимает
   Толику малую страстей,
   Где секс - лишь спорт,
   Партнёр - ничей.
  
   Тем временем, чужих лохмотьев
   Энергетических полей
   Он накопил в себе. Но плотью
   Своей не стал он здоровей
  
   И чище духом. Сыновей
   Мечтал он тешить в люльках малых,
   И чтоб средь них не стало шалых
   Отростков от его корней.
  
   Жена неведенья полна.
   Ребёнка в чреве ждёт она.
  
   Однажды, среди тёмной ночи,
   Видением явился к ней
   Давно забытый чародей,
   И молвил ей словами: - Очень
  
   Желанен в мире этот сын,
   Что под сердцем сейчас лелеешь.
   С ним ты страдаешь и болеешь.
   Но не сочтёшь своих седин,
  
   Когда на свет произведётся:
   В его крови - греха колодце -
   Взрастает пагубный огонь,
   Что черпал муж твой в смраде. Вонь
  
   От его грязных потасовок,
   Так называемых тусовок,
   Клубится облаком над ним.
   И он несёт своим родным
  
   Проклятье смрадово, которых
   (на руку и промежность скорых)
   Гнильём уже он заражён.
  
   Кто гнусной тварью прокажён,
   Гниеньем тела обречён."
  
   - Но как? Зачем? И почему?
  
   - Доступно твоему уму
   Сие сказание моё.
   Я - ворон! Но не вороньё!
   "Лохмотья гадских похождений
   (лишь результат телодвижений)
  
   Негласно властвует над ним.
   Пусть он герой, пусть проповедник,
   Пусть он прекрасный собеседник,
   Ко пропасти ведёт гнильё:
  
   Погибнет славное жнивьё,
   Где честь с достоинством взрасли
   На, прежде, праведной дороге,
   Какую сели замели
   Из грязей, что месили ноги.
  
   Заплетшись гнилостным хлыстом,
   Он во себе преобразился:
   В нём, если прежде дух томился
   Свиным копытом и хвостом,
  
   Разверзлась гнилостная тьма -
   Так в ад, к рогам, пришла весна.
   Цветеньем сумрачным увенчан
   Был фаллос, смрадом что был венчан.
  
   И детям, что рождёны им,
   Собою полнить войско смрада!
   Теперь ты знаешь!
  
   - ........................В чём отрада
   В рожденье сына моего?
  
   - Прости, но больше ничего
   Я не скажу. Да и не надо.
  
   - Мой сын, мой свет, моя мечта...
   Пусть Волей разрешится плод:
   Коль он из смрада, то умрёт.
   Коль свет - да будет красота!
  
   Средь ночи вёлся разговор.
   Утомлена, она забылась,
   Чтоб утром вспоминать: приснилось
   Ли в эту ночь что? Или вздор
  
   Её запутал в темноте?
   Рукою - ко своей мечте,
   Где ножкой бился в чреве сын.
   Но твёрд живот и напряжён,
  
   Как будто камнем стался он.
   Она с кровати... Больно как!
   Но лишь подумала: - Пустяк!
   Пред нею блики разметались...
   Она и сын с душой расстались.
  
   Когда вернулся господин,
   Что тщил себя главою дома,
   То дом, что прежде, - всё знакомо,
   Одно иное - он один!
  
   Над телом нежности своей
   Он, в безутешности, рыдал.
   Потом собрал своих друзей,
   Своё имущество раздал,
  
   Не объяснив на то причин.
   Сказал лишь, что виною страшен,
   И мир, что гадостью окрашен,
   Лишил его всего. Один..."
  
   Блестели слёзы на глазах,
   Что их она не утирала:
   Она с мечтою умирала,
   Что грязью превратилась в прах.
  
   Пожар потух, как разгорелся,
   Оставив пепел средь камней.
   Столица плакала. Над ней
   Восходом розово зарделся,
  
   Увит дымами, небосвод.
   Поникши главами, народ
   Средь головешек ищет целость
   Того, что видеть бы хотелось.
  
   Но всё тщета - гора камней
   На месте прежде белостольной.
   Лишь королевский двор престольный,
   Как остров, сохранился в ней.
  
   Король со свитою бежит
   Бестропьем королевской чащи.
   Вдруг видит Анну мирно спящей.
   И сон ей ворон сторожит.
  
   - Пусть спит дитя моё в лесу,
   Дворец пожарным дымом полон.
   Пусть пот мой кровью будет солон,
   Но я дитя своё спасу.
  
   На травы шубы положили
   И шубами её укрыли.
   И замер ворон на посту.
   К нему сошлося, на версту
  
   Заполонив собой, зверьё.
   И Анны, мирным, бытиё
   Расположилось под сосной.
   Как будто было то со мной:
  
   В деталях память представляет,
   Как ворон место облетает,
  
   Где спит принцесса. А над ней
   Уж третье солнце появилось
   В потоке трёх текущих дней.
   Но ото сна не пробудилась
  
   Она, кто знала про цветок.
   А в этот миг стучал росток,
   Себя проклюнув из зерна,
   Как птенчик тот, что одинок
   В скорлупке, мать где не видна.
  
  
   3. Цена предательства.
  
   Меж тем, пожар лишь стал ключом,
   Открывши двери для содома.
   И гниль, что гадостью ведома,
   Росла над царством палачом.
  
   Жила семья в престольном граде:
   Ребята, мать, отец - семь я.
   И, вроде, не было гнилья
   В болезни ли, иль при параде.
  
   Доверьем дом был напоён.
   И понимание рождало
   Не ожидание финала,
   А мир, что был в них всех влюблён.
  
   И солнце радостно светило,
   Входя в оконца по утрам.
   И дети солнца тара-рам
   Здесь поднимали: счастье было.
  
   Но ворвалась в их дом беда
   Гнилой, корыстной, грязной силой.
   И предал он - его носила
   Хмельная пенная вода.
  
   И нет опустошенью меры
   В сердцах жены и детворы.
   А он лишь думал: - До поры
   Я порезвлюсь. Вернётся вера,
  
   И, с прежней силою, любовь
   Взрастит цветы в забытом доме.
  
   Вернулся, а в дверном проёме
   Нет двери. И застыла кровь
   На стенах, прежде что играли
   Лазурью радужных чистот.
  
   То прежде, а теперь пустот
   Угрюмость боли стены знали.
   И ангел явлен перед ним:
   Взмахнул крылом, и центром дома,
  
   Чья тень струилась невесома,
   Возникло облако и дым.
  
   И в том дыму цветок хрустальный
   Ронял жемчужную слезу,
   Как грады сыплются в грозу.
   Как плач несётся поминальный.
  
   И он подставил руки - град
   Жемчужный сыпался в ладони.
   Но он был глуп: хотел и понял,
   Что цвет ему безумно рад.
  
   А жемчуг нитью продевался
   И кругом шеи обвивался.
  
   И, на мгновение, глаза
   Его зажмурились от света.
   И хрусталя цветок при этом
   Расколот был. Из глаз слеза
  
   Наружу вырвалась нежданно.
   И, бережёный первозданно,
   В его миру сгустилась тьма.
  
   Где грязью попрана весна,
   Не ждаться там весенним всходам,
   Когда закаты за восходом
   И поты летнего жнивья
   Не полнят трели соловья.
  
   И осени пора бесплодна.
   И, comme il faut*, идёт голодной
   Грядущей поступью зима.
  
   Растаял дым очарованья.
   Гиенным духом обладанье
   Сменилось полной пустотой
   И осознаньем: суетой
  
   В гниющем теле духом смрада
   Он изуродован был ядом:
  
   На, прежде, молодом лице
   Морщин глубокие борозды
   Рассыпались созревшей гроздью,
   Его зажав в своём кольце -
  
   Как медальон продажной сути
   Его лицо. Не обессудьте,
  
   Но метит меткой сатана,
   Кто падок до гнилья забавы.
   Подтяжки ж для поддержки славы
   По сроку коротки. Сильна
  
   Своей природой увяданья
   Спортивность тела обладанья,
  
   В особенности, среди тех,
   Кто перекрёстностью утех,
   Сольясь, не жаден в свёртках яда.
  
   По рецептуре сей не надо
   Замешивать, что есть Любовь!
  
   Где яда гниль - не льётся кровь,
   Что силой жизненной богата.
  
   Да, скрасит напыленье злата
   Металла ржавленный остов.
   Но всяк есть суть, коль снят покров!
  
   Предавший силу красоты
   Не будет больше с ней на "Ты".
  
   К глазам, что ложно отражали,
   Как свет, смердящее гнильё,
   Слетелось стаей вороньё,
   Что падко к падали. Клевали
  
   Они дефектный орган тот.
   И, пред пустотами глазницы,
   Они взлетели (всё же, птицы!)
   И в свой отправились полёт.
  
   И пустотой глазниц зияя,
   На шее - ожерелий ряд,
   И проклиная всех подряд,
   Не принимал он, что гнилая
  
   Его нутро взрастила суть:
   Кто сам гниёт, не обессудь,
   Когда твоё гниенье тлена
   Подкараулила гиена.
  
   Но делать нечего - семья,
   Что попрана была злословьем,
   (Животность вскармливал "любовью")
   Узнала истинность гнилья.
  
   Птенцов он "выпустил на волю",
   Что на свободные хлеба.
   Жене же вырастил рога
   С особым тщанием - любовью.
  
   Она ушла, оставив дом.
   Не превозмочь ей было грязи,
   Когда, купавшийся в заразе,
   Носил гниенья вони в нём.
  
   И лишь лишившись той, что пела.
   Как соловей в его дому,
   Он понял, что пригрел чуму,
   Что ему к смерти путь свистела,
  
   Змеёй свернувшись на груди.
   Вчера прошло. А впереди
  
   Ещё пройдёт немало лет,
   И тот, что зарился одетт
   Принять во чреслах ради блажи,
   Не лучше стал, а только гаже.
  
   А ей/жене душевной раны
   Не стали б выходом обманы:
  
   Кто не приемлет для себя,
   Тот не предаст свой дом. Губя
   Родных, любовь своей изменой,
   Мы вправе называться пеной,
  
   Что разобьётся у скалы,
   Ведь корни пенам не милы.
   И ей не белым стал весь мир,
   В который грязь принёс сатир...
  
   . . . . . . . .
  
   - Прости, Отец, но миру Твоему,
   Животностью что попран и корыстью,
   Моей не напоиться больше кистью,
   Жила что мной от сердца ко уму.
  
   Мне больше не дарить Тебе дитя,
   Чтоб мною в жизнь Любовью проводилось,
   Где пелось бы дорогой и искрилось
   Любое дело споро и шутя.
  
   И не цветами стелен был мой путь,
   Чтобы его мне продолжать стремилось.
   Прости, устала. Мною не забылось,
   Кто предавал. А Ты не обессудь.
  
   Моим пространством напои других,
   Что мной, слезами, холились и грелись
   В моей Любви. Весенние капели
   Богаты солнцем будут пусть для них.
  
   Запасы сил своих я отдаю,
   Что множимы мной были и доныне,
   Моим ветвям, которые люблю.
   Как Ты, желая воплотиться в Сыне.
  
   Прости, Отец, не ропот. Но мольба
   Моя срывает воздух с губ дрожащих.
   Мне места нет средь, в жадности, лежащих,
   Где смрад собою полнит голытьба.
  
   Убереги детей гниенья тех,
   Корыстью чьё ведётся "древо жизни".
   Ты мудр, Отец, а действия капризны
   Людей, живущих "сладостью утех".
  
   Предательствами выстлан слой земли,
   В который, ими брошенные, зёрна
   Взрастят своё, что истинно им - порно.
   В порывах чувств, Любовью что цвели
  
   В сердцах, единственно что верными остались
   Твоей Любви. И в Ней не расплескались,
   Своею глубиной и чистотой.
   И Ты, как был всегда, так есть со мной.
  
   В Твои себя я руки отдаю,
   Полна тоскою разочарований,
   Не тща себя чредою упований
   В ночи увидеть новую зарю.
  
   Я закрываю сердце на засов:
   Мой мир лишь мой. И будет он таков...
  
  
   Из покрасневших глаз слезою по щеке
   Спустилась вниз горячая обида,
   Какая никогда не кажет вида.
   И снова миротворчества в руке
  
   Святое знамя, мысли уводяще
   О самоём себе, что горьки настоящим.
  
   Итак, она жила всегда,
   Себя средь сует с болью забывая,
   Где боль её слезою, что немая,
   Светясь, как путеводная звезда,
  
   Вела к тому, в обиде кто был слаб,
   Обидою гниющей умервщляясь.
   Она (жила кто, ей не поддаваясь)
   Прекрасно знала, уязвим как раб,
   Лелеющий в недуг свои печали.
  
   Её же, ею битые, кричали,
   Не смея множить семя перед ней.
   Но не хватало сил ей, чтоб корней,
   Взрыхлив её черствеющую боль,
   Искорчевать отныне и довеку.
  
   Лишь сорною не может быть Любовь,
   Где сорнотравье - воплощенье века!
  
   Итак, без сил избавиться обид,
   Она из них, змеёю, выползала,
   Где шкуру свою новую лобзала,
   Любуясь - незнакомо-новый вид
   Ей открывался горизонтом новым.
  
   Но пут земных звенящие оковы
   Ей якорем стелились на ногах.
   И, черпая лишь силы в облаках,
   Она несла пудовый груз земли
  
   На нитях, тонких для проблем телесных,
   Вкушая слоги критиков нелестных,
   Что трупами на тропах пролегли,
   Толпой, что ищет средь утех "великих" -
  
   Средь массы тел, снующих и безликих,
   Зерно, способно чтобы истиною стать.
   Но, кто ползёт, тому уж не летать!
  
  
  
   Но сказка молвится скорей,
   Чем топчет землю скарабей.
  
   Итак, утративши семью,
   Не пелось больше соловью.
  
   С кем поведёшься, разделив
   С ним свой досуг, доход и ложе,
   То станешь на него похожим:
   Коль с гнилью - ей под стать, прогнив.
  
   Но время тянется. Тоска
   Его по дому захлестнула,
   Который сожрала акула
   На двух ногах и без хвоста.
  
   И наступил понятья миг,
   Когда он понял, что предатель
   Цветка, что даровал Создатель.
   И лишь тогда собой постиг
  
   Тот грязный путь, которым брёл он,
   Меся ногами смрад. Но волон,
  
   Чьей бирюзою смоет море
   Следы на замшевом песке,
   Не знать, вися на волоске
   Любви, что погублёна горем.
  
   И он кричал, отдав ветрам
   Свои слова, в которых злоба:
   - Ты ждать меня должна бы, чтобы
   С тобой по жизни вместе нам!
  
   Зачем меня ты отпустила,
   Не бросив на ноги цепей?
   Ведь держит дерево корней
   Соединяющая сила?!
  
   Зачем позволила уйти,
   Не привязав ребёнком нашим?
   Зачем "Счастливого пути!"
   Мне пожелала в грязи пашен?
  
   Со мной должна ты рядом быть!
   Слова, что камни, мне бросаешь.
   Сама того не понимаешь,
   Что ты должна меня простить!
  
   И, изумлённая, стояла,
   Раскрыв глаза, не зная слов:
   - Коль не приемлю я оков,
   С какой бы стати привязала
  
   Тебя ребёнком, цепью ли?
   Не лучше ль нам с тобой - вдали?
   Зачем дитя, коль сам отец
   Не отвечает за конец?
  
   Мне безотцовщины не надо,
   И так твоим сыта я ядом.
  
   Мужчина ль ты, коль за решеньем
   Ты лезешь под подол гнилой?
   Не нужен в доме мне постой!
   Как ты хотел - во избавленье
  
   Семейных тягот и труда!
   Зачем дитя, отец когда
   Нужду испытывает в соске?!
   Я - не вещица на присоске:
  
   Не снять, когда мозолит глаз,
   И не повесить, если нужно.
   В семье легко трудиться дружно,
   Коль нет предателей средь нас.
  
   Найти мужчину - нет проблем!
   Потерянное больше - Вера.
   Как хрупко качество, без меры
   Когда его запретность тем.
  
   Коль ты долгов не ощущаешь,
   Так отчего же ты считаешь,
   Что я должна тебе? Одна
   В случившемся - твоя вина.
  
   Не я, а ты - предатель дома.
   Должно быть, дом наш был на слом,
   Когда ты прежде гадил в нём,
   Готовя здание для слома.
  
   Ты - автор на своём пути!
   Изволь же крест, что твой, нести.
  
   Не перекладывай на сына
   Проблем своих! Ведь ты мужчина!
   Что не родится он у нас,
   Виновен только твой экстаз.
  
   Живи средь шавок, что приятно.
   Зачем теперь тебе обратно?!
  
   Не гадит птица в доме гнёздном!
   И мне самой ещё не поздно
   Найти в пути своём опору,
   Душе моей что будет впору.
  
   А ты, свободный, не жалей
   Для грязи своих лучших дней.
  
   И от него оборотилась.
   И по дороге удалилась...
  
   А он, вдогонку, слал хулу,
   Которой горше лишь проклятья.
   Так лесть свою лелеет сватья,
   Что жениху поёт хвалу.
  
   Но небо разом потемнело,
   Должно, гроза стучится в день.
   Над ним, как призрачная тень,
   Крыла огромной птицы. Села.
  
   А он - не сметь поднять глаза.
   И вдруг непрошена слеза
   Скатилась по щеке небритой:
   - Она не стала бы забытой.
   И я опять вернулся б к ней
   Под сень счастливых с нею дней...
  
   Молчанье тягостно. Опять
   Он что-то блеет под слезами,
   Хоть понял - говорил с глазами,
   Свои на чьи не смел поднять...
  
   . . . . . . .
  
   - Ты предал тех, кто в доме рядом жил,
   На пьедестал обманами взошедши.
   Ты думал оттянуться там, где, ведши
   Дорогой за собой, ты трусом был:
  
   Боятся одиночества лишь те,
   Кто шёл по жизни тьмы и лицемерья,
   Где ими было попрано доверье
   В утехах блажи, похоти. Мечте,
  
   Была твоей она, заткнули глотку
   Пустоты бездуховной "глубины",
   Где ты, мечясь от собственной вины,
   Её спасаясь в бегстве, глушишь водку,
  
   Себя, в остатках, растерявши в ней,
   Чтоб погрузиться в сумрачность теней,
   Где нет зеркал, являющих тебя.
  
   Среди лолит, никчемностью "высокость"
   Преподнести?! Себя собой губя,
   Тем оправдавши сердца косоокость?!
  
   Изменой и обманами в дому,
   Черня оставленных, любовь ты к ним питаешь?
   А после, слёзы лья, ты заверяешь,
   Что лишь они отрадой твоему,
   В усталости заблудшем, бытию?!
   И множишь повсеместно чушь сию?!
  
   Коль честен был бы, прежде пред собой,
   Не прятал бы глаза в пылу угара,
   Где Жадность-со-Корысть стремятся парой
   Подставиться под пьяный фаллос твой.
  
   Поют, что де любовь тебе несут,
   Корысти не окрашенную смрадом?
   Не будь твоей мошны бы с ними рядом!
   Они тебя предателей спасут?
  
   Но каждый, чем быть хочет, тем живёт:
   К земле паденье камня - не полёт?!
  
  
   4.
  
   Как пеною вздымаются весной
   Обрывки грязи гнилостного тлена,
   Так проявить себя пытается гиена,
   Корыстию оседланной волной.
  
   Хитра была, корыстна, но ума
   За нею не водилася палата.
   Всего ей было мало: денег, злата,
   И, жадностью сведённая с ума,
  
   Она столичных денди вопрошала
   На презентационные начала.
   Ибо всего всегда ей было мало.
  
   Пороги ей под ноги не клади -
   Она сама у всякого порога,
   Где поживиться есть, хоть и немного,
   Чтоб лучшего желалось впереди.
  
   Она гордилась тем, что от корней
   Была кавказского гостеприимства.
   Собой же не прикрытого мздоимства
   Несла девиз: - Что в руки - то верней!
  
   И обещанья был её конёк:
   Хозяйка слова - дать и отвратиться.
   Но славою стяжалась, чтобы сбыться
   В умах других, которым невдомёк,
  
   Что
   СЛОВО - ПУСТОТА!
   И
   ДЕЛУ - РОЗНЬ!
  
   Зато носила сплетни, строя кознь
   На каждого, кто ей не поклонён.
   Ведь мнила, чтобы каждый полонён
   Её умом был, хоть не так велик.
  
   Скорее, мал. Но язвен был язык
   Её змеиной сущности. Когда
   Означилась в любом дому беда,
   Она была первейшей из гостей,
  
   Чтоб ей досталось большинство костей,
   Какие, перемыв, стал "лучше" сам,
   Коль приказали жить и стыд, и срам.
   Ещё из отличительных - черта:
  
   Пусть в доме дети, или инвалиды,
   С пустой рукой идя, лелеет виды,
   Что будет стол ломиться. Неспроста
   Она из мастерицы "мягко стлать"
   Доить желает, не отдав кровать.
  
   Она своею славою дивилась
   О качествах нетленного ума.
   И славу эту ей несла сума.
   Хотя, когда спала, то часто снилось,
  
   Что ей в столице Первой Дамой быть!
   Раз Дамы нет, так лучше то забыть.
   Раз Дамы нет, то сотворить самой
   Миф о себе, чтоб сделался живой.
  
   Все промахи и глупости свои
   Она другим дарила именам,
   Чтобы пожать могли и стыд, и срам,
   Кому ссужала груз своей вины.
  
   И, совестью не мучима, заслуг
   Чужих себе тянула одеяла.
   Не знаю, знала ли она, не знала,
   Что из неё одной не станет двух!
  
   Что, сколько нить не вить, её конца
   Дождётесь, непременно, вы при жизни,
   Где, если есть основа подлеца,
   То маскам будут спеты ритмы тризны.
  
   Ей обмануть, как будто дураку
   Скатиться ко подножью с Эвереста.
   С умами рядом - неуютно, тесно,
   Поскольку не восполнится полку,
  
   Которого в достатке не бывало.
   И в случаях таких она вещала:
   - Тебе-то знать откуда, знаю что,
   Своим великим я умом распята?!
  
   И разве ты поймёшь, коль не палата
   В уме твоём, а цирком шапито?!
  
   Её словами вторили её,
   Как капли две похожие, ребята.
   Когда кривою жизнею горбаты,
   То руки тянут, зреет где жнивьё,
  
   Возделанное не своей рукой:
   - Что надурняк, в том зиждется покой!
  
   Сказать "худа", солгу. Была тоща,
   Как вобла, пересушенная солнцем.
   Хоть ела всё, но корм был "не в леща"*.
   И постовое место у оконца
  
   Она блюла, блюдёт. И так живёт.
   Говаривали, шили ей живот,
   Что плосок был, желудок увеличив.
   Но, как бы душу кто не обезличил,
  
   Убрав сальца, иль нарастив мышец,
   Под пластикою свяжется конец,
   Что о себе собой заговорит.
   Как много чести ей поёт пиит!
  
   Ещё была одна подругой ей,
   Что мнила всех себя умней и краше.
   И, хоть язык её был скуд и страшен,
   С подругою одних была корней.
  
   И билась грудью пышной о кулак,
   Что светом рождена и им питалась.
   Но, как-то, с нею Анна повстречалась,
   Предметом разговора был пустяк:
   О качествах и свойствах чеснока.
  
   - Я отвращу свой лик наверняка,
   Кто запахом чесночным поражён!
  
   Но знала Анна точно - прокажён
   Кто духа тьмой и грязным смрадом тлена,
   Тот отвратит не только лик - колена,
   Ударившийся в бегство от беды:
  
   Чесночной силой полнятся следы,
   Кто к сумраку несёт свои стопы.
   Неважно, будем ль это я, иль ты.
  
   *
  
   В миру слыла шалуньею. Молвой,
   Её боготворящие вассалы,
   Шутили, будто Анна "с головой
   Дружна, как средь величья, так и в малом".
  
   И ей запомнилась вся грубость к чесноку.
   Сама же с чесноком она дружила
   И дружбой с ним и луком дорожила,
   Здоровье что спасали на веку
  
   Её коротком не один уж раз.
   Не тот, кто говорит, что он алмаз,
   Прозрачен солнцу вешнею порой,
   А кто душой брильянт. Собою скрой
  
   Старательно естественную суть,
   Один обманется, а всех не обмануть.
  
   Итак, коль скоро чванства не любила,
   Чванливость эту Анна не забыла
   И мыслила, как суть разоблачить,
   Что тьмой была. В лесу заплачет сыть,
  
   Коль целью обозначилась тропа,
   Что перед Анной. Лёгкая стопа
   Её - восходу юная сестра.
   И, пусть зарёй принесены ветра,
  
   В лицо ей любы свежесть и порыв.
   Как скальпель, что в руках, найти нарыв
   Под кожею способен он и вскрыть,
   Чтоб телу облегчить без язвы быть.
  
   Не отвлекать чтоб от верховных дел,
   Отца о плане не предупредила,
   Иначе бы не переубедила,
   Что в дрянном теле дрянный дух сидел.
  
   Одевшися пастушкою простой,
   Ко дому чванства отнесла записку,
   Где приглашал свою на случку киску
   Красавец, что был нынче холостой.
  
   И киска, распустивши хвост над cul*,
   Помчалась ко назначенному месту,
   Надеясь, назовёт её невестой,
   Коль не случилось на своём веку.
  
   И в дом красавца мышкою вошла,
   Принесши для него записку утром,
   От коей распахнула листья сутра,
   По следу, что за камою была.
  
   Сама ж под койку - вынула чеснок,
   Что ею у себя в дому готовлен.
   И шмыг из дома, встречей что условлен,
   Где жил мужчина, был что одинок
  
   На этот час. И скрылась за кустами,
   Чтоб из укрытья наблюдать тотами,
   Где бой стихий сейчас произойдёт.
   И видит: подзаборною плывёт
  
   Неслышной тенью та, что к чесноку
   Несла свою приподнятую cul.
  
   Закрылась дверь за той, что внутрь вошла.
   (Представлю: Анна видела далече
   Без глаз - душой, дыхание чьё вечно
   Средь тьмы, сквозь тьму, что сажею бела).
  
   Неслышно, на носках, прошедши холл,
   Cul-женщина проследовала в спальню,
   Где спал ещё в своей опочивальне
   Мужчина, что всегда ложился гол.
  
   И, тихая, на краешек легла,
   Змеёю отпустив свою ручонку
   Под покрывало, тканию что тонко,
   К тому, привычно что рукой брала.
  
   И веки приоткрыл повеса вмиг.
   И руки его страстно сжали тело,
   Раздавленным что быть под ним хотело,
   Исторгнувши блаженства сладкий крик.
  
   И в запах гормонального хлыста,
   От гениталий, погрузились оба.
   И слизистых краёв коснулось нёбо...
  
   Но, прежде них, была здесь неспроста,
   Оставленная щедрою рукой,
   Под ложем, суперароматной, масса,
   Чтобы нюансы чувства экстракласса
   Отправить на безвременный покой.
  
   И захлебнулась духом чеснока,
   Что, до мгновенья, мыслилась невестой.
   И страсть любовная не сделалась ей пресной,
   Но отвратительной! Ведь ей, наверняка,
  
   Предстать предстало пред объектом страсти
   Той силой, что своей таиться властью,
   Пусть до поры.
   Но главная игра,
   Чтоб тьма безмозглым семенем взрастала:
  
   Детьми, от тьмы, бы силою предстала -
   Тогда бы тьме главенствовать пора,
   Чтоб всё инакомыслие - в разнос!
   Как метит каждый шаг брехливый пёс,
  
   Спасаясь бегством в будку от пинка,
   Ведь под ногой - хлыстом наверняка!
  
  
   Лишь шлейфами окутан чеснока
   Стал лик, невестою кто стать хотела.
   В её сознании, что прежде пело,
   Чесночный дух не ведал пустяка:
  
   Он всё расставил на свои места,
   Где жизнь, как воздух пьётся, и проста.
  
   В опочивальне вдруг сгустился мрак.
   И в этом мраке светом озарился
   Туман, что дымной чернотой клубился.
   И пол разверзся, обнажив овраг,
   Наполненный кровавостью огня.
  
   Я вижу рядом Анну, как меня, -
   В преображённой комнате стоит.
   И дым, червлёный ядом, ноги стелет.
   Любовник встретил смерть свою в постели,
  
   Над коей чёрным облаком парит
   Исчадье, свету заслонив окно:
   Была она, а стало лишь о н о.
  
   Взмахнув когтистой лапою над телом,
   Оно в мозгах, что высохли давно,
   Когда струился ум зерном, где дно,
   И, в результате, мозгом опустела
  
   Коробка черепная, где мозги
   В кромешье беспредела утопали,
   А их остатки в тестисы упали,
   Где и до них не видно было зги.
  
   Зачем мозги, коль в яйцах ум застыл?!
   Где голова наполнена половой,
   Там симбиоз зачат яйце-головый:
   И не в мозгах - в яйце рождался пыл.
  
   И яйцеголовастиков теперь
   Способна Анна различить средь ночи,
   Где яйцам доминироваться очень
   Приятно среди мозговых потерь.
  
   И кто в постели трупом стался новым,
   Был средь таких, как он, - ЯЙЦЕГОЛОВЫМ!
  
   Неверно мненье, будто чесноком
   Разрушиться туманы смрада могут:
   И дух, и явь его вам не помогут,
   Коль ваш верховный к смраду дух влеком.
  
   Чеснок же призван обличить заразу
   В носу ли, в горле, ль что ведёт к экстазу.
  
   Итак, любовник-неудачник пал,
   Полям утехи предоставив форы,
   Где, испражнений чёрных, смрадность скора
   Из черноты сложить свой мадригал.
  
   И просочилась в труп. Глаза раскрыв,
   Его руками вдохновилось тело.
   Окаменела Анна - не хотела
   Бы видеть, как рождается нарыв,
  
   Растёт, наполнен ядовитой злобой,
   Взорвётся - и обсеменённым чтобы
  
   Стал злобой мир, под тенью пав.
   А к Анне - облаком удав
   Своих колец несёт удавку.
  
   Итак, любовник умервщлён,
   Но телом он достался мрази,
   Что не распознана в экстазе,
   Хоть не был он в неё влюблён:
  
   Всего лишь похоть, где конец
   Представлен долотом, зубилом,
   Что дырку грязную долбило б,
   Как дятел кариесный лес.
  
   Излиться б, расплескавши силы,
   Несясь тропою до могилы.
   Где нет ума - лишь в яйцах писк,
   И страсть подобна диарее.
  
   Полощет красное на рее:
   - Не подходи! Опасно! Риск!
  
   Где есть инфекция души,
   Что грязи власть провозгласила,
   Там нет того, души в чём сила.
  
   Чем резать, помолчи в тиши,
   Спокойно взвесив "за" и "против",
   Чтоб не пропасть на повороте
   В болотах нравственной глуши.
  
   У яблонь - яблочко падёт.
   В норе змеиной - змеям вольно.
   Нимфетка дочерью довольна ль? -
   Ведь дочь нимфеткою растёт.
  
   Не улучшатель гадь-мужчина,
   Хоть и несёт своё яйцо -
   Его предательства лицо
   Увидит мир глазами сына.
  
   И вьётся цепью беспредел
   В смешеньях тел, энергий, грязи,
   Питая силою заразу,
   С чем мир изрядно поредел:
  
   Всё больше сумрака и дна,
   Как жалюзи из свёртков теней,
   В чьём воплощенье похождений
   Заря над миром не видна.
  
   Пусть вьётся нить, связуя в звенья
   Обрывки похоти и лжи,
   В миру сплетая миражи,
   Что благо в всяком ублаженьи:
  
   Будь ублажаемой тоска,
   Потребность в воровстве, иль боли,
   Ещё наркотиках. Юдолью
   Мы пронесли через века
  
   Такой естественный исход:
   Эпидемический приход
   Меняет только масть и лица,
   Ничуть не брезгуя столицей,
  
   Яйцеголовостью верхов,
   Что воровства приходят ради;
   И, не представленной к награде,
   Толпою нищих дураков.
  
   А смерть смеётся из пустот,
   Под капюшоном обретаясь:
   - Я вас, голубчики, всех знаю!
   Старушки мимо не пройдёт,
  
   Кто в звенья связаны концами,
   Иль псевдодутыми отцами,
   Через конец - конец придёт.
  
   И вы, кто полните заразу,
   Ведёте ближних к преисподне,
   Собой подталкивая к сходням.
   Вы, убиенные экстазом,
  
   Разносчиком явились гнили,
   Звеном в мутациях болезней.
   Вы - разложению полезней,
   Гнильём своим заполнив мили.
  
   Вы подписали договор,
   Ценою душ, в низовьях ада,
   Собой пополнив войско смрада.
   Вы - матерей немой укор.
  
   Содом - с известною судьбой,
   Кто в нём останется - навечно.
   Пусть говорят: - Бесчеловечно!
   Но выбор всяк творит лишь свой!
  
   Итак, любовник погублён.
   Живой мертвец - вот кем стал он.
   Бояться нужно мертвецов,
   Собой плодят что подлецов.
  
   И рай, и ад вмещает в нас
   Своих энергий наважденье.
   И, кто в плену у вожделений,
   Тот внемлет лишь сиянью страз,
  
   Предав доверие и нежность.
   Не в беспределе безмятежность!
   А в том, когда напоен дух
   Своей надеждою и верой,
  
   Каких нельзя измерить мерой,
   Как четырём не быть из двух.
  
  
   * comme il faut (ком иль фо), фр. - соответственно
   ** cul (кю) м., фр. - зад
  
  
   5. Сон Анны
  
   Приснилось Анне (прошлое, как будто),
   Как аистом была, птенцы в гнезде.
   Как радостно в гнездо стремилось утро
   И устремляло к тающей звезде.
  
   Как ей подвластно было поднебесье,
   Под крыльями скользящее. С небес
   Вокруг и в ней звучала чудо-песня.
   И изумрудною волной катился лес,
  
   Когда, пробудшаяся, мир собой вещала,
   Неся улыбок полные крыла.
   Когда-то Анна птицею была...
   Но злой рукою крылья ей сломало,
  
   Разрушивши гнездо, убив птенцов.
   С поры той одиночество глодало
   Её души истерзанный остов.
   И Анна стала жёсткой и циничной,
  
   Ища средь толп коварного врага.
   К себе же, не по возрасту, строга.
   К предателям полнясь враждою личной.
   И (стаей человечьей правит зло),
  
   Ей окруженье даровалось миром,
   И в этом мире ей всегда везло.
   И перечесть свидания с сатиром
   Хватило бы ей пальцев лишь руки,
  
   Оставив про запас фалангу, две ли.
   Но зимние нахлынули метели,
   Принесшие осколков льда полки.
   Замёрзла Анна. И любым сезоном
  
   Ей значилась холодная зима.
   Иной бы кто давно сошёл с ума,
   Средь буераков хоронясь, где схронов
   Хранился одиночества запас.
  
   Но с ней Отец, что душу её пас
   В высокогорьях мысли, где бурьян
   Не приживался с камнем симбиозом:
  
   Где дармовыми - ветры и морозы,
   Нет тех, сосёт кто дармовой кальян.
  
   И так её душа вперёд стремилась
   Навстречу дружбе истинной, где лесть,
   Не видя щелей, не могла бы влезть,
   Чтоб сердце о предательство разбилось.
  
   И было ей спокойнее с собой,
   Где лишь себе, в поступках, доверяя,
   Она дорогой шла, не примеряя
   Одежд других, касались что судьбой.
  
   И чувствуя вокруг себя весь мир,
   Способная из мира черпать Знанья,
   Она была полна непониманья,
   Как продаются люди за сапфир,
  
   Бессмертное неся услад в угоду
   Всё большею толпою, год от года,
   Во очереди к смраду торопясь:
   Друг друга инфицируя, гноясь
  
   Огнём предательств, жадности, измен
   В надежде, что сатир де их забудет.
   И, скрыв от глаза опухоли, люди,
   Крестясь, свят-ясь из страха перемен,
  
   Что их дорогою закономерно тихи
   Свершают меж собою перепихи*.
  
   И Анна наблюдала то не раз,
   Как в ложном свете засверкавших страз,
   Упрятался злой опухоли дух,
   Что разделился с тем, кто стал вдруг "друг".
  
   И с "другом" покатился дальше, тих,
   Ведущий к смерти, новый перепих.
  
   И пусть твердят: - Презерватив - защита!
   Но лишь для сред, болезнью что гнилы!
   Болезнь - лишь плод, где больше не милы
   Утехи тем, чья карта ныне бита.
  
   И жадной грязи путь узнаем мной,
   Корыстной что тропой стелился к славе.
   И, человечьих мерок, не заставит
   Мне измениться в мненье, что виной
  
   Обиде - похоть, продаётся что, растёт.
   Где корень гнил, гнилым там станет плод!
  
   И Анна закипала силой той,
   Что ей крыла простором подбивали.
   И, да, ей слёзы ведомы печалей,
   Но, как всегда, рождался молодой
  
   Огонь в её душе, что Прометей
   Когда-то человечеству оставил.
   А Зевс, кто мудр, орлом его ославил
   За жадность и невежество детей,
  
   Привыкших брать, где плохо что лежит,
   И кеми был безжалостно убит,
   Раздавлен Цвет Любви, корысти ради,
   Что множит тлен, сгнивающий в усладе.
  
   И Анна наполнялася зарёй,
   Чьей наливалось силой её тело -
   Она стремилась ввысь! Она хотела,
   Как прежде в крыльях, статься молодой,
  
   Где радость от общенья так легка,
   Где верится во лучшее! Где плена
   Ещё она не знала бы для тлена,
   На Цвет Любви взирая с высока,
  
   Где был ещё цветущ, и жив, и свеж,
   Взрастая в душах всходами надежд.
  
   И этот день запомнила она,
   Уставши от скитаний, одиночества.
   Она не знала, что несла пророчество,
   В чём открывалась не её вина,
  
   А гниль бревна, в глазах что не видна
   Тем, в чьих глазах нагадил бурелом,
   Иском всегда кем стрелочник - на слом!"
  
  
   *перепихи - случайные или приятельские коитусы
  
  
   И голос смолк, лишившись силы.
   Молчанье плотной пеленой
   Повисло в комнате. Со мной,
   Как пробудившись из могилы,
  
   Восстала память прежних лет,
   Где, уготованы змеёю,
   Туман и мрак ползли за мною.
   И мною выпито из бед
  
   Осколков жадности чужой,
   Что планово стелилось мздой.
  
   И те, кто волею судьбы,
   Со мной сидели рядом, чтобы
   Свидетельствовать то, как гробы
   Хранили прошлого горбы.
  
   И было их со мною пять.
   Казалось, все мы не знакомы.
   И, пламенем свечи влекомы,
   Собрались вместе здесь. Но вспять
  
   Не течь реке, коль с высоты
   Она разбилась о пороги.
   Как не вернутся к счастью ноги,
   Где ими топтаны цветы.
  
   Любой из месяцев настанет
   В году текущем, где, как встарь,
   Клубился жертвенный алтарь.
   И память снова не устанет
   Крутить прошедшее кино,
   Хоть избегаемо оно.
  
   И вечер первый закруглялся.
   И ночи полная луна
   Сокрылась вдруг. И не видна.
   Но робким светом колебался
  
   Свечи-огарка язычок.
   Из невесть, явленный сверчок,
   Зашедшись трелью, вдруг умолк.
   Во тьме ночной, казалось, волк,
  
   Улегшись светлого креста,
   Завыл, как ветер. Неспроста,
   Закрытой хлопнувшая дверь
   Вернулась сквозняком холодным,
   Что языком своим голодным
   Слизал огонь свечей, как зверь,
  
   Открыв дорогу ночи - течь
   В завалы памяти углы,
   Их растревоживши гробы,
   Похоронив тревогу свеч.
  
   И в жгучей этой темноте
   Тягучей черноты не деться:
   Одно спасение и средство,
   Когда, зависши в пустоте,
  
   Ты напоишься свежим бризом
   Не проявлением капризов,
   А маяком в своей мечте.
  
   Мы все сидели, где застал
   Глубокий ночи нас порядок.
   Струился липкий пот, что гадок.
   Окном представлен, пьедестал
  
   Из тьмы глубокой, изнутри,
   Забрезжил контурами неба.
   Как истощенные от хлеба,
   Мы опьянели: разотри
   Свой липкий страх, втерев в сознанье,
   Где быть толике пониманья
   За что "наградой" льётся страх,
   Сознанье превращая в прах,
  
   И ты поймёшь то, чей оскал
   Тебе был возвращён из ночи,
   Когда ты, мздой, стремился очень -
   Кормушки лакомой искал..
  
   И все утраченные маски
   Не скроют больше гниль нутра -
   Где быть душе, свистят ветра,
   Как не заделывай замазкой
   Из липких слов дыру гнилья.
   Не кормят байки соловья!
  
   Но контур неба вдруг погас.
   И прежней чёрной пустотою
   Наполнил мир сидящих здесь,
   Как будто поданная весть
   (Где я? Зачем? И кто со мною?)
   Звучал во тьме глубокий глас:
  
   - За всё, что сделано, расплата
   Вернётся каждому сполна.
   Кто не виновен, та вина,
   Чьей грязью истина распята,
   Оборотив стократ вину,
   Не в небо тянет, а ко дну
   Утяжелённые крыла,
   Где скорбью спелою была
   Утяжелённая оплата
   Нутру, что мерзостью богато.
  
   И затряслась одна из нас -
   На ней богатым одеянье.
   Но гниль - смела во обладаньи:
   В мгновенье это, в тот же час
  
   Она, невинная лолита,
   Главы змеёй своей увита,
   Истекши гноем от утех,
   Что ею были накоплёны
   Средь тех, чьи души оскоплёны,
   Во злобе бросилась, чтоб всех
   Вокруг в гнильё оборотить.
   Ведь тошно в одиночку гнить!
  
   И я, признаюсь, растерялась...
   Не мной, но мне оборонялось
   Пространство, бывшее средь нас,
   Где юркой молнией взвилась
  
   Моя защита и подруга,
   С кем единенья друг для друга
   Постигли мы собой сполна.
   И тварь гниющая, до дна
   Что мир собою заплескала,
   В своё дерьмо сама упала!
  
   И рыком вырвался гиены
   Утробный вой с гнилья глубин.
   И поседели, как один,
   Мужчины рядом что. Из пены,
   Чем гной пузырился со дна,
   Лолита стала не видна:
   Лишь пузырями смрадный дух.
   И гнили огнь собой потух.
  
   Итак, осталось нас четыре.
   И чёрен прежний небосвод.
   И волком над крестом поёт,
   Рыдает ветер в падшем мире.
  
   И звон, как колокол, хрусталь
   Несёт собой волною в даль
   Кромешной растворимой тьмою.
   Мне страшно, ибо я одною
  
   Средь тёмных теней в замке том,
   Где люди рядом - тени в нём.
   И я молитвою взрастилась
   Над тем, что рядом. Окрылилась
   И, свой покинув каземат,
   Что злобой, страхами богат,
  
   К кресту вернулась. А луна
   Полна, но в небе не видна,
   Поскольку в эту ночь затменье
   Своё вершило повеленье...
  
  
  
  
   Конец ПЕРВОЙ КНИГИ.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"