Пересылаю тебе, по сути тебе и адресованное сочинение о разных разностях. В частности, о поэзии, раз ты так произвольно изволишь о ней судить, как о дряни, которая доступна каждому в силу наших демократических взглядов на права человека. А вот попробовал бы кто-нибудь думать так во времена Катулла, которого почти одного смогли запомнить по временам Цезаря, когда писали по латыни стишки еще многие десятки поэтов, упомянутых только в прозаических мемуарах.
А еще попробовали бы во времена Франсуа Вийона запоминать кого-нибудь, кроме него одного, а еще попробовали бы при Ломоносове и Баркове кого-нибудь так столь высоко оценить.
Думаю, что ты просто систематически неправ и предлагаю считать поэзией всякую самолюбовательную речь наряду с речами самоотторгательными и самоиспражнятельными.
На это понимание навели меня беседы с Лениной подругой, которая очень высоко ценит наши с тобой совместные труды последнего времени и провоцирует меня на всяческое их продолжение. А по своему научному статусу в университете она только чуть-чуть уступает Седаковой, да и то только потому, что немножко моложе.
Так что пожалуйста, прошу тебя тисни все, как есть из моей переписки с ней.
Я в истории русской эпистолярной классики, по мнению многих, твердо занял третье место после Чехова и Пушкина. Так что, пожалуйста, дай людям потешиться.
Пушкин хорошие письма составлял только в адрес своей жены. Чехову было все равно кому писать. А вот я с кем попало - не умею.
Засим с нетерпением ждем ответа. И вместе с Леной шлю наилучшие пожелания всему твоему дому.
Высылаю тебе текст письма к Марине Елисеевой и ссылку на сайт с иллюстрацией Венеры Веласкеса.
![Венера с зеркалом [Веласкес]](/img/d/dinaburg_j_s/razgovor12/venera.jpg)
Вы давеча поставили меня в большое затруднение своей идеей статистической обработки литературных воспоминаний разных людей. Высказывать напрямик, что, по-моему, получится из таких экспериментов над литературной памятью человека, высказывать это напрямик я не знал как и зачем. Но по счастью я в те же дни раздумывал над смежными темами, а именно - над ухаживанием кота над нашей Леной и над определением поэзии в моем понимании по ходу обсуждения моих эссе в интернете, - обсуждения и со-обсуждения их с моим публикатором - Львом Бондаревским.Вы сами мне мимоходом, прощаясь, упомянули эти обсуждения, носящие у меня пародийно салонный характер.
И вдруг пришли Ваши очень удачные фотки с котом, и я подумал, что кот ведет себя как Амур на полотне Веласкеса 1648 года,- Амур, держащий зеркало перед лицом Венеры, совершенно обнаженной, лежащей спиной к нам и слегка как бы закрученной вдоль своей продольной оси. Эта поза заставляет воображение зрителя совершать как бы облет Венеры по винтовой траектории, как бы по наитию какой-то гомологической алгебры.
Для меня это самая любимая композиция ню во всей мировой живописи. Композиция как бы самого полного обнажения и самого цельного самолюбования, как бы транскрипция слова "поэзия" на самые трогательные поверхности выбранной темы.
Поэзия - это, конечно, сплошное самолюбование текстом в тексте, но в аналогичных ситуациях легко мыслим и переход самолюбования в самоотторжение, естественное при злоупотреблении внимания к себе.
Наиболее наглядное представление такого отторжения в русском языке дал когда-то Козьма Прутков и в значительной степени представил в своих романах Достоевский в речах своих не весьма привлекательных персонажей. Эти персонажи как бы продукты самоотторжения их организмов.
Я нашел нечто подобное и у Маяковского - в таких, например, пассажах, как:
"Уважаемые товарищи потомки!
Роясь в сегодняшнем окаменевшем дерьме,
Вы, конечно, вспомните и обо мне..."
или еще:
"Неважная честь, чтоб из этаких роз
Мои изваяния высились
По скверам, где харкает туберкулез,
Где блядь с хулиганом да сифилис..."
Я это вспоминаю сейчас, живя среди "потомков", ради счастья которых было за сто лет совершено столько ужасов, особенно когда слушаю по радио внезапно образчики всякой попсы русского рока и тому подобного. Мне думается, что почти любые литературные воспоминания от прочитанного в детстве и юности в пересказах своими словами грозят литературе подобной неаппетитной образностью, потому что большинство припоминателей бывает неподготовленными к той классике, которая попадается им на глаза, и припоминают ее совершенно неадекватно и пагубно для собственного художественного вкуса.
Пусть уж классика живет сама по себе, а не в видах того, как она переваривается да и испражняется непотребными потребителями. Из поколения в поколение наша классика сама себя переваривает, вне своего житейского употребления, то есть объективно.
Я думаю, что для лермонтовского читателя "Герой нашего времени" был преимущественно интересен как русский дон-жуан на Кавказе. А для Лермонтова его роман был скорее саркастическим к рассуждениям на тему имперской миссии, цивилизаторской на Северном Кавказе. Но этого понимания я достиг только совсем недавно, в преклонных годах, а не в прямом восприятии романтических приключений Печорина. Лично для Лермонтова в этой книге, наверное, содержалось болезненное переживание его собственных любовных неудач, поскольку никаким таким обаятельным демоническим персонажем он сам, конечно, не был даже в собственных глазах.
"Тамань" не случайно поэтому была особенно высоко оценена впоследствии Чеховым как лучшая часть этого романа.
Поэтому и по поводу Вашей идеи о сопоставлении литературных воспоминаний разных людей мне захотелось только одно сказать: Берегитесь статистической обработки таких психологических материалов, как личные воспоминания, - вещь не только опасная для исследователя, но и попросту порнографичная для читателя.
Лена предостерегает меня, чтобы я Вас не обижал, - но у меня ничего обидного для Вас никогда и в мыслях не бывает.
Мы вот прочли еще только несколько страниц из Вашего авториферата, и я заметил, что Лена слегка угнетена тем, что путает денотат с детонатом и вообще шокирована мантрами из Потебни.
Я, конечно, понял, что мантры Ваши - это методологические заклинания читателю не воспринимать слово как линейную конструкцию о двух концах - приставки и окончания. Это заклинание воспринимать речь как многомерную фигуру во многомерном же пространстве смыслов, денотатов... и ассоциативных "ложноножек", которыми обрастает амеба-слово среди других словес.
Видите, я перенапрягаю остатки своих умственных сил, чтобы Вам угодить анализом цитированных Вами текстов. Больше же всего я умилился упоминанием Вами Беллы Ахмадулиной, которую я очень люблю, больше всех других русских поэтесс, хотя ничего пока не вспомнил о саде. Будьте же и Вы ко мне снисходительны, если я в чем не угодил.
Будем читать дальше с надеждой, что я пойму еще больше.
В Первом акте Мольеровского "Мизантропа" Вам может встретиться пародийный сонет о Надежде. Чуть не 50 лет тому назад я смотрел этот спектакль - "Мизантропа" - в театре Акимова и больше всего был впечатлен атласными костюмами актеров. Саму же игру их тогда недооценил. Но вот теперь "Мизантроп", просмотренный нами вчера в интернете, уяснил мне мое разочарование в себе самом.
Пусть ничто Вас в себе не разочарует, даже в общении с таким мизантропом, как Ваш покорный слуга. С Вашего разрешения я попрошу моего друга Льва (Вергилия)опубликовать весь этот текст в интренете с посвящением лично Вам.
Ваш Ю.С
|