В замке старого графа де Ту, одного из хранителей священных альбигойских реликвий, тайно собрались "Посвященные", только узкий круг адептов - всего десять человек. Великий Приор, два его коадъютора - "Совершенные", и семь Хранителей - посвященных, не принадлежавших к числу монашества ордена. Среди них был и граф де Монтель.
Он не причислял себя к последователям веры катаров, хотя некоторые аспекты их философии по-прежнему находили отклик в его душе. Его учитель греческого и латыни отец Доменик, бывший тогда Великим Приором тайного ордена, раскрыл перед ним, шестнадцатилетним мальчишкой, суть учения, восходящего к первозданной, Апостольской церкви. Юный Питер Гальтон благодаря своей хорошей памяти и способности к языкам легко постиг латынь и греческий, начатые еще в Англии, и вместе с тем усвоил постулаты катарицизма.
Отец Доменик в своих беседах убедительно доказывал очевидность борьбы между двумя непримиримыми началами: духовным началом Добра и материальным началом Зла. Чтобы победило Добро, Свет, нужно порвать с материальным, оскверненным миром Зла и Мрака, порвать с богом, прозванным "Королем Мира", то есть Дьяволом. Нужно научиться презирать материальные блага, отказаться от богатства, быть целомудренным и чистым, превзойти нечистую материю, отказаться от всякой идеи "власти", чтобы воспринять идею духовной Любви. Лишь тогда душа может достичь спасения и совершенства. Иначе она будет вновь и вновь воплощаться в бренное тело, подвергаться страданиям на Земле, пока, освобожденная, не сможет достичь совершенной чистоты. Человек может освободиться от земных оков только посредством личного познания, опыта, множества лишений и страданий, очищающих его душу. Только тогда возможен его прямой контакт с Богом, без человеческого посредника. Не нужны церкви и их служители - они греховны и нечисты! Душа человека должна говорить с Богом напрямую!
Со многим соглашаясь, Питер многое и отвергал. То, что катары не признавали святую Троицу, католические таинства и саму церковь, погрязшую в грехе, отказывались поклоняться кресту как орудию убийства - это все он мог понять и даже принять. Но то, что альбигойцы взяли от манихейства - строгое воздержание, целомудрие, аскетизм - было полностью противоположно его жизнелюбивой натуре. Катары осуждали брак, плоть и зачатие, которые идут только от Дьявола и далеки от духовности. Питер не мог этого оспорить, но не принял "чистую" веру именно поэтому. Он считал, что порок таится не в теле, а в душе, и человек свободен в своем выборе.
Строго и неукоснительно соблюдая обет целомудрия, "Совершенные" были аскетами во всем. Они не ели пищи животного происхождения, даже молока и сыра. Женщины пренебрегали украшениями, мужчины отказывались носить оружие. Они не могли позволить себе убить даже цыпленка, поскольку верили, что человеческая душа может перевоплотиться в тело птицы или собаки. Служители инквизиции пользовались этим, заставляя подозреваемых убивать животных, и так выявляли приверженцев альбигойской ереси в ходе многочисленных процессов, проходивших на юге Франции, в Каталонии и на севере Италии. Однако последний магистр ордена, восходя на костер, призвал свою паству ради спасения веры не бояться идти на обман своих гонителей или давать ложные клятвы. Тем самым до сих пор удавалось сберечь сокровище от непосвященных...
Мудрецы, влюбленные в простоту и желающие спасти души людей, альбигойцы обладали некой божественной тайной. Некоторые моменты их доктрины, остающиеся в тени, предполагают, что она содержала какое-то эзотерическое знание. Это и было то самое "сокровище", которым так жаждали завладеть иезуиты, и не только они.
А Питер в архивах ордена открыл для себя сокровища более ценные - научные знания, заключенные в арабских, греческих и латинских манускриптах. Под руководством отца Доменика он полностью погрузился в них почти на полтора года.
Мудрый старец, усмотрев в своем юном ученике качества, необходимые для исполнения важнейшей для ордена миссии, посвятил его в священную тайну. Отец Доменик сделал его хранителем бесценной реликвии - редкого алмаза красной воды. Этот камень носил имя "Красный лев", и считалось, что он обладал необыкновенной магической силой. Кроме того, он был одним из ключей, открывающих путь к "сокровищу" ордена. Таких реликвий, "ключей" было семь, и у каждого был свой хранитель. Только соединившись, они могли открыть сокровищницу. Однако Питер относился ко всему этому очень спокойно. Он не верил в силу камней и был далек от всякой мистики. Он верил только в силу человеческого разума.
...Этой ночью за графом де Монтель послал сам Великий Приор, и Питер не мог не явиться на собрание, совет "Посвященных".
В сводчатом зале замка, принадлежавшего дому графов де Ту, украшенном фамильными стягами с гербами и освещенном светом факелов, в торжественном молчании за длинным столом, покрытым тяжелой скатертью с лангедокскими крестами, сидели дворяне, чьи предки пять веков назад бились с войском французского короля за свою веру, независимость, за цветущую землю своего родного края. Они проиграли эту битву - силы были слишком неравны. Но костры, горевшие по всей Европе, не смогли уничтожить их веру. Посвященные передавали свое тайное знание из поколение в поколение, тем самым сохраняя великое достояние ордена, и поэтому в будущем - они верили - его ждало возрождение.
Во главе стола восседали "Совершенные" в белых одеяниях - Великий Приор и два его помощника. Их лица были закрыты белыми масками.
Все слушали, как молодой де Роган чистым юношеским голосом читает документ, напоминающий сводку военных действий - начало и ход так называемой Севеннской войны, а по сути - новой войны между католиками и протестантами:
"...В районе восстания находилось 500 человек французских войск: отряд сен-серпинских драгун и микелеты под главенством аббата дю Шеля. Жестокость этого неумолимого миссионера можно сравнить с таковой Симона де Монфора, в свое время огнем и мечем уничтожившего цветущий и просвященный Лангедок.
Отмена Нантского эдикта принесла свои плоды! Аббат дю Шель действовал со всей строгостью новых законов, отнимая даже детей у матерей и отцов и заключая их в монастыри, дабы заставить их раскаяться в ереси родителей. Он приказывал подвергать детей таким наказаниям, что многие из них не переносили мучений и умирали. В особенности он преследовал протестантских пророков, полагая их главными виновниками распространения ереси. В Монпелье по его указанию двух женщин-пророчиц подвергли казни. Моник Шелан сожгли, Франсуазу де Брез повесили. Предсказатель Лакуат, осужденный на колесование, в утро казни исчез, и никто не знал, каким образом он вышел из тюрьмы. Сей пророк, спасенный таким чудесным образом, начал требовать смерти аббата дю Шеля, представляя его как Антихриста. Он призывал народ, пострадавший от притеснений аббата, объединить свои силы и покарать его..."
Таких историй рассказывалось много, но у Питера имелись и другие сведения. Те самые "пророки", в основном подростки, появлялись во множестве, но вопрос - откуда? Руководители восстания использовали "маленьких пророков" для поднятия волны религиозного фанатизма, и для этого их накачивали наркотиками, внушали то, что было нужно, и посылали бродить по Севеннам выкрикивать пророчества из Библии и призывать к восстанию. А потом какой-нибудь аббат вроде дю Шеля ловил их, заковывал в колодки, ломал им кости и бросал в подвал, чтобы они покаялись и обратились в истинную веру. После аббат собирал свою паству, вооружал, чем придется, и шел биться "с проклятыми еретиками"... Да, так и есть - де Роган подтверждает его мысли строками из документа:
"...Кроме основных отрядов: Кавалье, Ефраима и Ролана (Пьера Лапорта), у обеих сторон существуют также независимые отряды местных микелетов, а по сути - разбойников. У католиков это "Кадеты Креста" под предводительством священника Габриеля, у протестантов - "Черные камизары", возглавляемые мясником Жаном Мариусом из Юзеса. Обе шайки насчитывают не более ста человек, но отличаются крайней жестокостью, занимаются грабежами и убийствами..."
Молодой де Роган сделал паузу и обвел глазами суровые лица слушателей, потом продолжал:
- "Получив известия о начале возмущения, отряд сен-серпенских драгун начал отходить из резиденции аббата дю Шеля в Монпелье за подкреплением. Ему навстречу вышло два отряда стрелков Кальвисонского полка. Но в ущелье Ансиз гугеноты, воспользовавшись численным преимуществом, разбили королевские отряды. В распоряжении Кавалье было около трех тысяч повстанцев, вооруженных мушкетами. Вслед за этим лесник Ефраим с двумя тысячами человек, вооруженных только холодным оружием, взял резиденцию аббата Монвер и убил отца дю Шеля..."
Граф рассеяно слушал о том, как все начиналось. Он, как и все, был наслышан о фанатичном и безжалостном аббате дю Шеле. Ему были известны все подробности его жесткости и бесчинств, однако известно и то, какая смерть его постигла: аббат был найден мертвым во дворе своего дома с пятьюдесятью тремя ножевыми ранами на теле. Протестанты в остервенении буквально изрезали его. И так было со многими католическими священниками, погибшими от рук "еретиков". Но кто был более жесток - протестанты или католики? Кто был прав в этой войне? Вот вопрос!
Гугеноты требовали свободы богослужения и отмены непосильных налогов. Они сами грабили откупщиков, разоряли замки дворян, сжигали католические церкви. Может быть, чаша их терпения переполнилась, а страдания стали невыносимы? Вполне возможно. Однако восстание поддержали Савойя, Голландия и Англия - протестанты-единоверцы, но враги в войне, которую ведет Франция. К мятежникам из-за границ потекли деньги и оружие. Дело приняло совсем иной оборот. И король послал войска, чтобы усмирить своих подданных...
Юный голос де Рогана эхом раздавался под высокими сводами: "...Королевские войска окружали протестантские деревни с целью пресечь поддержку восставшим. В общей сложности были сожжены 466 деревень и выселены из района восстания 20 тыс. человек. В ответ на это гугеноты совершали партизанские рейды. Во время одного такого рейда отряд Ефраима под Камуле истребил два полка швейцарской пехоты. Спаслось только два человека..."
Граф поморщился, как от боли. Новая война между католиками и протестантами разрасталась. Только не было теперь героя или политика, хоть отдаленно напоминавшего Генриха Наваррского!
Да, отмена Нантского эдикта принесла свои кровавые плоды! Восстание продвигалось на область Виваре, Пюи, Веле, Руэрг и Оранж. Тулуза оставалась в стороне, но кто знает, как дальше будут развиваться события? Де Фонтенак давно предупреждал его... Уехать, как сделал это его умудренный жизненным опытом друг? Ну, нет! Питер не мог и подумать оставить Монтель на разграбление. И Маргарита вот-вот должна родить... Только в одном случае он покинет Монтель - если англичане высадят десант и соединятся с войсками Савойского. Тогда весь Юг будет под угрозой захвата. Тогда ему останется лишь одно - сражаться.
"...Маршал де Монревель с пятнадцатью тысячами своего войска рассредоточил свои силы, чтобы контролировать всю территорию восстания. Этим воспользовался Кавалье: он с десятью тысячами повстанцев совершил рейд к Алэ, где разбил местное ополчение, и стал продвигаться к Ниму. Объединив силы с Лапортом, он нанес несколько поражений разрозненным королевским войскам при Бижу, при Сове, при Эстабле. Отряд Ефраима вырезал городок Женульяк. В большом сражении у Вержессера, который был осажден гугенотами, близ Юзеса были истреблены морские полки и драгуны из Фиц-Маркона: не спаслось и двадцати человек..."
Питер поймал себя на том, что его рука с силой сжимает рукоятку шпаги. Естественным его желанием было вскочить на коня, взяв с собой пару пистолетов и... Но против кого воевать? Или за кого? На чьей стороне справедливость?
Розовощекий юноша, потомок славного рода де Роганов, читал о зверствах людей и будто вдохновлялся этим, как подвигом. Питер не желал больше этого слушать. Он был готов действовать. Но не воевать, а сделать всё, чтобы прекратить кровопролитье. В его голове уже стал складываться план возможных решений...
Граф погрузился в свои мысли, и не сразу заметил, что чтение закончилось.
Встал Великий Приор. Его речь была исполнена смирения и достоинства. Он говорил о Боге и непротивлении Злу, о силе молитвы и соблюдении Правил, чтобы сохранить душу в чистоте - при любых обстоятельствах...
И, наконец, он произнес главное:
- Здесь собрались те, кто призван хранить священные реликвии Ордена. На вас, самых достойных, лежит тяжелое бремя - сберечь их перед лицом испытаний, о которых мы сейчас слышали. До меня дошли сведения, что под обличьем поборников веры могут скрываться те, кто давно стремится проникнуть в тайну Ордена. Будьте бдительны! Призываю вас, дети мои: как ранее перед угрозой костра инквизиции, так сейчас - перед угрозой меча или кинжала - вы должны всеми силами охранять доверенные вам сокровища. Даже клятвопреступление и ложь перед лицом наших недругов не будут считаться грехом. Помните, что говорил епископ Бертран Марти первым хранителям реликвий, когда они тайным ходом покидали осажденный Монсегюр, унося сокровище ордена, чтобы скрыть его от врагов и непосвященных: "Клянитесь и лжесвидетельствуйте, но не раскрывайте тайны". Я могу только повторить эти слова... Мессиры, будьте сильны и мудры - и да пребудет с вами Господь!
Поднялся Робер д'Юссон, маркиз де Боннак, решительно вскинул голову. Его славный предок Арно д'Юссон был в числе последних защитников Монсегюра.
- Мессиры! "Совершенным" нельзя прикасаться к оружию, но мы способны защищаться! Камизары одной с нами веры, они не причинят нам вреда. А против солдат у нас найдутся мушкеты, шпаги и верные люди. Мы можем создать вооруженные отряды, сражаться за нашу веру и оборонять наши замки!
Его поддержало несколько голосов. Но граф де Келюс воскликнул:
- Воевать с войсками короля?! Это безумие! Тем самым мы обречем себя на вечное изгнание, если останемся в живых. Вы этого хотите, маркиз? Кроме того, мне стало известно из источников при Дворе, что в скором времени король намерен сменить командующего. Вместо маршала де Монреваля, показавшего свою несостоятельность, назначить сюда маркиза де Виллара, талантливого полководца, одержавшего немало славных побед. И неизвестно, столько еще потребуется жертв!..
Все заговорили одновременно, высказывая свое мнение. Граф де Монтель молча слушал, потом решительно встал. Его звучный баритон легко перекрыл все голоса:
- Мессиры! Единственное, что нужно сделать, так это попытаться прекратить кровопролитие. Я в этом убежден.
Воцарилась тишина. Все глаза устремились на графа. Его высокая стройная фигура в темном выделялась на фоне горящих факелов. Он продолжал:
- Мы можем вступить в переговоры с главарями повстанцев и предложить условия, перед которыми они не смогут устоять! Вполне возможно, что самые бедные мятежники доведены до отчаяния непомерными налогами и берутся за оружие по нужде, но ясно, что они - только орудие в руках главарей. Предводители камизаров - Лапорт, Кавалье и прочие - не только добиваются права петь псалмы на родном языке и не платить налогов. Понятно, почему они с таким азартом грабят откупщиков и разоряют замки аристократов. Все хотят обогатиться! Никто из них не устоит перед заманчивым предложением крупной суммы, чина или должности. Надо начать переговоры с Кавалье и Лапортом, и сделать это как можно скорее! Без руководителей восстание угаснет само собой. Уже сейчас, насколько мне известно, между отрядами есть разногласия. Каждый предводитель стремится к власти, и для них религиозные разногласия служат лишь прикрытием грабежей и насилия. Есть много способов договориться с ними, но для этого надо заручиться поддержкой официальной власти. Король должен пойти на уступки и снизить налоги для самых бедных, позволить людям молиться так, как они хотят. Людовик не вправе допускать гибель такого количества людей - своих подданных! Отмена Нантского эдикта была его крупной ошибкой - сейчас он не может этого не признать. Армия терпит одно поражение за другим. У короля нет сил и средств успешно вести войну по всем фронтам. Англичане помогают восстанию оружием и деньгами. Они до сих пор мечтают вернуть себе Аквитанию! Мне известно, что в их планы входит высадка войск на южном побережье Франции и соединение с войсками принца Савойского. Им в первую очередь нужен Тулон! А что дальше? Восстание - это большой подарок нашим внешним врагам. Франция может потерять весь свой Юг! Этого нельзя допустить.
Питер замолчал. Никто не проронил ни слова. Наконец Великий Приор задумчиво произнес:
- Граф де Монтель видит шире и дальше. Действительно, это не только религиозная война...
- Нельзя не согласиться, - печально отозвался граф де Фуа, самый старший из присутствующих. - Кроме того, ваша речь, мессир, отвечает главному Правилу нашей веры. Убийство людей - самый тяжкий грех. Все конфликты должны решаться мирно. Но роль переговорщиков сложна и деликатна. Никого из католиков повстанцы не захотят и слушать! Необходимо говорить с ними на одном языке, разделять их веру.
- Совсем не обязательно, мессиры, - возразил граф де Монтель. - Прежде, чем предложить этот выход, я имел время подумать, и готов взять на себя роль переговорщика. Конечно, лучше было бы иметь официальные полномочия, чтобы предложить главарям что-то конкретное. Но мы способны выступить от своего собственно имени и заручиться поддержкой всех дворян края. Сумма в этом случае для нас не будет слишком обременительна.
- Король, несомненно, оценит этот шаг! Но пойдут ли на такую сделку повстанцы?
- Стоит иметь дело только с главарями. Если заинтересовать их, то, думаю, успех будет обеспечен.
- Захотят ли они вести переговоры с католиком?
- По крайней мере, стоит попробовать, господа. Я не принадлежу к числу единоверцев и земляков ни славных дворян, сидящих здесь, ни мятежных протестантов. Возможно, нейтральная позиция будет наиболее приемлемой в этих переговорах. Важно найти нужные аргументы.
- Как еще посмотрят на это наши дворяне...
- Ваш разум и красноречие, мессир, обеспечило бы успех этих переговоров. Но вы не можете взять на себя эту миссию, сын мой, - сказал Великий Приор. - Как и никто из присутствующих здесь не вправе сделать это. Вы - Хранители! Вам предуготовано другое, не менее важное дело. Не сомневайтесь, найдутся люди, которые смогут войти в доверие к предводителям камизаров и убедить их. Я тоже считаю, что это единственный возможный выход...
...Уже на рассвете Питер вместе с Робером де Келюсом верхом возвращались в Тулузу по горной дороге. Сзади поодаль ехали двое их слуг. Лошади спокойно шли шагом, друзья разговаривали все о том же, что и ночью:
- Я уверен, Людовик отменил Нантский эдикт под влиянием мадам де Ментенон - как раз через год после их тайного бракосочетания, - говорил де Келюс желчно. - Сначала она наводнила Париж и страну иезуитами, возродила инквизицию, потом иезуиты стали притеснять гугенотов, после она взялась уничтожать произведения искусства - и всё из "благочестия"! Эта женщина приносит Франции одни несчастья!
- Возможно, ты прав... Однако давай сменим тему, дорогой мой. Среди этой божественной красоты не хочется думать о мерзостях человеческих, - отвечал Питер с улыбкой, поведя рукой вокруг.
Тишина безветренного весеннего утра навевала покой и умиротворение. Вид роскошной цветущей долины, открывшийся за поворотом дороги, заставил Питера остановиться. Он любовался молодой пышной зеленью садов и серебристой лентой Гаронны, мерцающей среди изумрудных берегов, вдыхал ароматы весенних цветов и думал, что эта земля столь же прекрасна, как и его Тоскана...
Звук выстрела оглушительным эхом прокатился по горной дороге и замер в долине. Жеребец графа взвился на дыбы, чуть не выбросив всадника из седла. Лошадь Келюса метнулась в сторону и помчалась вперед. Тут же прогремел второй выстрел, и Питер почувствовал, что ему обожгло спину чуть выше лопатки. Из-за многократного эха невозможно было понять, откуда именно звучат выстрелы. Пытаясь усмирить танцующего на месте Диаманта, Питер выстрелил наугад по придорожным камням. Слуги тоже стали стрелять, но никого невозможно было разглядеть из-за пыли и порохового дыма, повисшего над дорогой. Третий громовой выстрел заставил всадников пустить лошадей в галоп.
- Быстрее, мессир граф! - кричал Жан. - Ради бога, не останавливайтесь!
Питер отпустил поводья и дал шенкеля. Одна пуля все же задела его - он чувствовал, как горит рана и быстро напитывается кровью воротник сорочки.
Они миновали опасные камни и через некоторое время благополучно спустились в город.
- Кто это был, как ты думаешь? Просто бандиты? - спросил Келюс, поворачиваясь в седле. - В открытом бою мы вчетвером справились бы и с полудюжиной, а так... Они могли перестрелять нас, как куропаток! По крайней мере, кого-то из нас явно хотели отправить на тот свет!
- Полно, дружище. Всего три выстрела по движущимся мишеням - это не лучший способ покушения, - ответил Питер спокойно.
- Все это кажется мне очень странным. Взять бы людей и прочесать окрестности у дороги!
- Боюсь, это ничего не даст. Тот, кто стрелял, вероятно, сейчас уже далеко.
- Все же я пошлю людей, а там посмотрим... А сейчас не зайти ли нам в "Колесо Фортуны" промочить горло?
- Да, неплохо бы выпить. Но не будем задерживаться - моя сеньора, верно, уже беспокоится.
- Обо мне даже Клотильда не беспокоится, - беспечно произнес Робер де Келюс, имея в виду свою любовницу. - А тебе еще не в тягость узы брака? - лукаво спросил он друга, делая ударение на слове "узы".
- В моем случае "узы брака" - это лишь фигура речи. Никто не стесняет мою свободу, кроме моей собственной воли.
- Вот об этом я и говорю! - смеялся Робер, усаживаясь за стол в таверне. Он сделал знак хозяину, чтобы тот принес вина и продолжал:
- Не представляю, как можно по собственной воле быть верным мужем столько лет! Я смог выдержать только два года, и считаю это настоящим подвигом. Иметь только одну женщину - все равно, что целый год есть на завтрак, обед и ужин лишь одно свое любимое блюдо. Уже через полгода ты не сможешь смотреть на него без отвращения! К тому же, это не способствует "пищеварению". Граф рассмеялся:
- Не беспокойся, иногда я вношу в свое "меню" некоторое разнообразие.
- И графиня знает об этом?
- Не всегда.
- Она все так же ревнует? Не забуду, как тебе пришлось уехать от нас среди ночи, когда она устроила тебе сцену. Ревность - не что иное, как ущемленная гордость, а испанская гордость вошла в поговорку. Как ты выносишь это? По мне, так лучше безразличие.
- О нет, безразличия к себе я не потерплю! - усмехнулся Питер. - Стоит приложить некоторые усилия, чтобы женщина поняла тебя. Результат будет, хотя и не сразу. Маргарита постепенно становится снисходительнее к моим прегрешениям. Наконец она поняла, что я никогда не был ангелом. Но стоит попытаться объяснить женщине свои побуждения и чувства.
- Черт возьми, как у тебя хватает терпения! Я понимаю, можно воспитать для себя совсем молоденькую девушку, но неизбежно она все равно наскучит. Стоит ли усилий?
- Стоит! В своем воображении я вижу новую Галатею.
- Дорогой мой, ты смеешься, но я вижу, как горят твои глаза. Ты еще не остыл к своей жене. И в самом деле, графиня де Монтель - совершенство, если не считать ее ревнивого нрава. Наверное, ради такой роскошной женщины стоит постараться.
- Несомненно!
*
...Маргарита стояла на лестнице вместе со слугами, только на площадку выше, и ждала его. По ее утомленному, бледному лицу было заметно, что она не спала ночь. Встревоженные глаза с голубоватыми тенями смотрели так испытующе, будто она боялась увидеть на его лице признаки безразличия. Когда муж появился в дверях, у нее вырвался вздох облегчения, а когда он заметил ее и послал пламенный взгляд, улыбка тронула ее губы. Питер быстро поднялся по лестнице, чтобы поцеловать ее.
- Доброе утро, моя прелесть. Впервые я удостоен чести - вы встречаете меня на пороге. Это приятно.
- Мне тоже, сеньор. Наконец я вижу вас дома. Но позвольте узнать, где вы провели ночь?
- Поднимемся, дорогая. Я все вам расскажу.
- Ответить на такой простой вопрос можно и здесь, не правда ли?
- Разуметься. После полуночи за мной прислали из замка де Ту, и мне пришлось поехать.
- Там кто-то заболел?
- К счастью, нет. Там собрались наши друзья - де Келюс, д'Юссон, де Фуа, де Роган и все остальные...
- И среди них не было ни одной дамы?
- Их было даже две - война и политика, - улыбнулся Питер, одной рукой обнимая жену за талию.
- Почему война и политика волнуют мужчин гораздо больше, чем живые женщины? - тихо произнесла графиня с обидой. Вдруг она прижалась щекой к его груди и прошептала:
- Когда ночью я не нашла вас рядом, то почему-то испугалась. Мне так и не удалось больше уснуть... Боже, Питер, от вас пахнет пороховым дымом и кровью! - она подняла голову и с тревогой посмотрела ему в лицо.
- Не волнуйтесь, любовь моя. Мы немного постреляли на пустынной дороге. Сейчас приведу себя в порядок и приду к вам.
Но Маргарита уже снимала с него запыленный плащ и расстегивала тяжелую кожаную портупею. От удивления он с минуту стоял неподвижно, потом перехватил ее руки:
- Радость моя, вы пораните свои нежные пальчики. Жан поможет мне. Ступайте, через десять минут я буду весь ваш.
- Как вам будет угодно.
Она медленно повернулась и стала подниматься по лестнице.
В эту минуту появился привратник с какой-то женщиной, одетой в поношенный плащ с капюшоном.
- Мессир граф! Эта женщина требует, чтобы вы ее выслушали!
- Требует? - поворачиваясь, удивленно вскинул бровь Питер. - Что ей нужно?
- Это ВАМ нужно, мессир, - низким, будто прокуренным голосом спокойно произнесла женщина и откинула капюшон с головы.
- И что же мне нужно, сударыня?
- Чтобы я приняла роды у вашей жены, мессир. Я Джанина, лучшая повитуха в этом краю, спросите кого угодно. И я пришла помочь госпоже графине. Мне стало известно, что сегодня ночью она разрешится от бремени.
- Вот как? Прекрасно. Однако я сам хотел помочь ей. - Граф с интересом рассматривал немолодую, худощавую женщину, державшуюся так уверенно.
- Вам будет не до того, мессир.
Питер рассмеялся:
- Что может мне помешать?
- Этого я не знаю. Просто мне дали знать, что здесь понадобится моя помощь.
- Кто дал знать?
- Считайте, что ветер.
Граф смотрел на нее с сомнением, чуть прищурившись. Странные речи! Доверить свое сокровище, свою Маргариту незнакомой женщине, пусть даже и лучшей повитухе, поверив ей на слово... Но внутреннее чувство заставляло его верить. Почему - он и сам не мог объяснить.
- Мессир, я не нуждаюсь в милости. Вижу, вы не очень-то мне поверили. Взгляните сюда, и ваши сомнения рассеются.
В смуглых руках женщины блеснул золотой медальон в виде маленького сердечка. Граф изумленно взглянул на него, потом медленно приблизился к женщине, взял его в руки и открыл. Никаких сомнений - это был медальон с его портретом, который остался у Эсфири, дочери мадридского ювелира. Но ее казнили, обвинив в колдовстве, а дом ювелира сгорел во время погрома. Это было много лет назад...
Питер внимательно посмотрел на женщину.
- Откуда у вас это вещица, Джанина?
- Передал один паломник из Парижа. Как видно, святой человек. Это он послал меня к вам и сказал, что этой ночью госпожа разрешится от бремени. Верните мне медальон, мессир. За ним придут, когда все кончится.
- Кто придет? Что кончится?
- Да вы сами всё увидите... Сударь, у вас кровь на рубашке, - проговорила повитуха, пряча медальон за пазуху.
Граф повернулся к дворецкому:
- Говард, распорядитесь поместить эту женщину рядом с Марселой. - Джанина, вам покажут вашу комнату.
И он спокойно направился в купальный зал, чтобы смыть с себя дорожную пыль.
Катары (от греч. "чистый") - еретическая секта, имевшая в XII - XIII вв. широкое распространение в Италии, Германии, Фландрии и Франции, особенно в Лангедоке. Восприняла идеи дуализма, гностицизма, манихейства и др. более древних верований, но основывалась на раннехристианских ценностях, "чистых" от последующих привнесений католической церкви.
- Тулузский (лангедокский) крест
Партизаны (чаше из числа фанатически верующих)
Нантский эдикт был отменен королём Людовиком XIV в 1685г.