Портрет моей прабабушки Светляковой (Санниковой) Феодосии Дмитриевны.
Прабабушка моя была стройной, если не сказать худой. Эта женщина среднего роста казалась до того миниатюрной, маленькой и жилистой смуглянкой, что я иногда заглядывалась на ее темную кожу в раздумьях, а откуда она такая произошла. С тугими темными косами волос под платком, с небольшим, но гордого выражения лицом и маленьким вздернутым курносым носом кнопочкой, карими глазами пуговками, в тяжелой, роговой оправы очках она глядела пристально, но спокойно. Будто изучая, проникая в самую душу, сердце, на ту дальнюю глубину, которая была доступна и ей, и тебе. Со своим мужем, прадедом Филиппом, красавцем, с иконописными чертами на белом, четко очерченном острыми скулами лице с голубыми глазами, они родили и воспитали троих детей. Бабушку с дядей Ваней до войны и дядю Володю уже после возвращения с фронтов прадеда.
Баба Феня хоть писанной красавицей не слыла, но всегда была энергична и деятельна, деловита, полна разнообразных забот и хлопот - какой-то положительный заряд энергии шел от нее и в ее присутствии. Веяло чем-то уверенным, четким, осознанным, будто ни на секунду Феодосия Дмитриевна не сомневалась в правильности выполняемых и совершаемых ею действий. Бабушка была хозяйкой всему, своему дому и хозяйству, себе, своим словам, говорила всегда мало. Она была прекрасной женой, матерью и бабушкой, настоящей и полноценной хозяйкой, от бога и по воспитанию и обучению - умела отменно шить, готовить, вязать, вести дом и хозяйство. Была, если можно выразиться, на все руки мастерица - в её доме всегда царили порядок и уют, а воздух бывал легкий, теплый, чуть сладковатый от выпечки. Обстановка уюта и приятия и небольшой, но не мешающей воспринимать сдержанности и едва заметной дистанции - у нее, как у православных людей, были в обычае.
Не настолько броско и видно красива, как супруг, баба Феня держалась своей порядочности и безупречного поведения и ведения домашних дел. Всю жизнь, будучи замужней, а уже после смерти прадеда и вдовой, бабушка проходила сначала в светлых, а потом и темных платочках. Ее упругое гибкое тело, словно прутик, тонкая веточка, всё гнулось и изгибалось, не ломаясь, под тяжестью ненастья, бурь и невзгод, насылаемых жизнью. Тонкий стан бабы Фени туго обхватывал аккуратный передник поверх длинной юбки и темной блузки. Я помню ее по большей части уже потерявшей мужа, и носившей по нему траур. Более ранние фотографии их с дедом в светлых одежда рождали невообразимые фантазии в моей голове о безоблачности и безупречности их полного и всеобщего счастья и праведного труда. Бабушка Юля часто любовалась их семейной фотографией. Баба Феня с уверенностью могла быть примером для всех и каждого - в передней ее комнате большая рамка с фотографиями родных и близких - я рассматривала их в поисках знакомых лиц.
Бабушка как-будто законсервировалась в своем 44 ом размере на всю жизнь - такой тоненькой и стройной она прожила все свои годы. Изящная, как горная лань, она лазила по юрюзанским горам и долам до последних дней, собирая на зиму ягоды - грибы. Её ситцевые и льняные блузки и юбки с воланами свидетельствовали о мастерстве портнихи, - всем, и себе в том числе, бабушка шила удивительные, идущие к лицу вещи! И единственной своей дочери, нашей бабе Юле, в юности и молодости она нашила много цветастых платьев, за которые в неё и влюбился без чувств наш дед, не спросясь, украв её по зиме в санях на подводе.
Баба Феня пекла толстые блины на дрожжах, отличающиеся от всех остальных, которые пробовала. Ее пироги, безупречно мягкие и пушистые, со всевозможными начинками, не могли не вселить вдохновение и покорить сердце каждого! У бабы Фени хотелось есть все подряд - эта женщина во всем показывала себя с наилучшей стороны. Корову держала до последнего - пока не слегла баба Юля, и не пришлось помогать им с дедом.
Баба Феня часто приходила в дом деда с бабой с клубками темной и светлой пахучей овечьей шерсти и спицами и вязала всем теплые носки на зиму. Набивала и пряла пряжу она дома, вычесывая шерсть частой металлической щеткой. Всем своим видом баба Феня будто говорила, что она с нами, но при этом занята делом, ее руки никогда не скучали - то взбивали масло пестиком в ступе, то штопали или вязали что-то. Роговой оправы очки подчеркивали и оттеняли миниатюрность и кукольность ее сложенного из мелких, округлых черт лица. Правильной формы маленькая голова, с забранной наверх корзинкой кос под платком, грациозность шеи и плеч - бабушка до старости носила бусы, и украшения были ей к лицу - надевала и бисер, и более крупные бусы, но всегда сочетание между собой было подходящим и гармоничным - таким нехитрым образом бабушка украшала себя, свой облик, как бы говоря, вот как нужно, подавая пример. Нужно следить за собой, подчеркивать и выводить данную природой красоту и грацию. Достаточно не говорить, а показывать всем своим видом.
Бабушка не была ворчливой, скорее сдержанно-деловитой, но изредка могла и фыркнуть. Дед говорил, что она "на" слышит, а "дай" не слышит. Домовитая и изящная, как бабочка, с бусами на шее и яркой полоской на вязанных носках, обхватывающих её тонкие щиколотки в хлопчато-бумажных чулках, она порхала туда и сюда по всяческим своим делам по дому и у дочери. Любила всех, вернее, старалась, чтобы её любви хватало на всех, и никто не был в обиде. Парализованная бабушка Юля называла её мамой, и мне, ребёнку, было до того необычно и непривычно, что вот, у моей бабушки есть ещё и мама, которая помогала ей, своей уже такой взрослой занемогшей дочери, подсаживала к столу, подавала смоченное полотенце вытереть лицо и руки.
Мы ходили с бабой Феней и двоюродной сестрой, приходящейся мне из-за разницы в возрасте тетей, в баню. Бабушка не так жарко топила, и у нее всегда была вынута отдушина в маленьком прорубленном квадратике над дверью или приоткрыта дверь - жар - пар она не любила. Одежду она снимала, раздевая маленькую Свету - я, уже взрослая, сама. На груди бабушки в исподнем поверх хлопчато-бумажной майки висел медный крестик на бечевой веревке, возвышаясь над двумя небольшими сухими грудями, выступающими из-под ткани. Майку при нас она не снимала, лишь помыв нас и отправив в предбанник, закрывала дверь и раздеваясь до нага, мылась сама. Выходила уже снова одетая в майку, и отправляя нас домой, потом ещё долго неспешно одевалась на старом пружинном промокшем диване предбанника.