...Во сне я вижу почти всегда одно и то же - желтую мутную воду с частицами песка, от невозможности сделать вдох охватывает паника, пытаясь вынырнуть, вскидываю руки, и просыпаюсь... Это утомительное, ужасное выныривание стало моей фобией, навязчивой идеей... Но, кажется, без него я перестану существовать...
Часть первая.
... Ксения сидела на берегу Осуги, вырывала травинки по одной и бросала их в реку. Большинство из них до реки не долетало, но сейчас для нее был важен процесс их выдергивания. Это была детская привычка - нервничая, она или выдергивала травинки из земли, или, если травы вокруг не наблюдалось - отрывала маленькие клочки от какой-нибудь бумажки. Например, во время защиты своего диплома она растерзала, таким образом, все свое защитное слово (а это никак не меньше четырех листов), черновики, и почти весь блокнотик, зачем-то увязавшийся на свою голову за ней на кафедру.
Вспомнив защиту диплома, Ксения горько усмехнулась. Горько - потому, что это было давно, и потому что все, что было после, казалось ошибкой. Как можно было так бездумно принимать решения, которые коверкали жизнь, а заодно и судьбы близких людей? Может быть, ошибка была сделана раньше? Когда же тогда? Ксения вопросительно посмотрела на небо. Тот, кто скрывается за облаками, точно знает, когда она повернула не туда. Когда жизнь дала трещину и начала разваливаться на маленькие жалкие кусочки. Может быть все пошло кувырком, когда она вышла замуж за нелюбимого человека? Или когда не смогла сохранить семью? Пять лет они прожили с Виктором в браке, но остались чужими людьми. Ксения откровенно его не любила, Витя тоже быстро охладел, поэтому вполне закономерно, что скоро стал изменять с ее же подругой. Банально, а потому обидно. Ксюша развелась без сожаления. Тем более что все пять лет мучилась вопросом о том, считается ли предательством любить другого человека, не мужа.
Но на самом деле Ксения знала, когда все движение жизни совершило крутой поворот. Когда она влюбилась в брата друга. Так часто бывает - сидишь с ним в одной песочнице, потом из нее вырастаешь, и где-нибудь на уровне выпускного класса влюбляешься. Так и было - после выпускного Ксения еще пол-лета поступала в универ. А, когда увидела свою фамилию в списках зачисленных, приехала к бабушке в деревню, где до этого проводила все каникулы. А друг ее, Илюха, между тем утопал в армию, почему она и столкнулась с его братом. Конечно, раньше она его знала, но как-то не замечала. А вот тем летом, когда душа и тело рвались к переменам, любви, потрясениям, страстям, навстречу этим порывам вышел Никита и заполнил собой единственный пробел в жизни удачливой отличницы - отсутствие рыцаря сердца, с которым так и не смогла сблизиться из-за отсутствия опыта флирта.
Потрясения студенческой жизни вопреки ожиданиям не стерли в памяти образ рыцаря, хоть Ксюша и пользовалась усиленным вниманием противоположного пола. Что же, чем меньше мы мужчину любим, тем проще ему за нас зацепится. Так рассуждала Ксения. И набиралась опыта, чтобы через год завоевать Никиту. Но именно в это лето с собой в деревню она прихватила двоюродную сестру Олесю, которая зачем-то влюбилась в Никиту. Ксения вздохнула пару раз, предупредила на всякий случай сестренку, что он ей тоже нравится, они пошутили, что никитомания у них оказалась семейной болезнью, и еще, кажется, что-то вроде того, что на безрыбье и пескарь - рыба, и обе робко построили ему глазки. На большее их не хватило, во всяком случае, совесть не позволила Ксении переходить дорогу сестре, с которой ее связывали не только родственные узы, но и, что немаловажно, дружеские. Повздыхав, девчонки уехали в Тверь. Вскоре Олеська вышла замуж, и Ксении ничего не оставалось делать, как последовать ее примеру. Только сестра была в браке счастлива и не подозревала, что невольно стала причиной несчастья Ксюшки, которая пыталась строить семейную жизнь, но "хоть редко, хоть в год лишь раз", видела по-прежнему дружного ей Илюху, а как следствие и Никиту, и встречи эти подогревали почему-то никак не угасающие чувства.
Под руку Ксении подвернулся маленький камушек, и она бездумно кинула его в реку, нарушив покой тяжелой темной воды, замедлявшей свое течение в этом месте - русло Осуги поворачивало здесь направо, дно уходило куда-то резко вниз, старый ольховник угрюмо склонялся здесь над водой, так низко, что некоторые ветви касались поверхности реки. Этот поворот местные жители называли черным плесом, и верили, что, если донырнуть в этом месте до самого дна, и дотронуться до лежащего там плоского камня, то любое загаданное желание, даже самое фантастическое, обязательно сбудется. Друзья Ксюши по деревенским каникулам бредили этим плоским камнем, но никто так и не донырнул до него. После школы он сама почти не приезжала в деревню, но думала, что никто так и не исполнил здесь желания. А сегодня, когда маленький камушек с тихим плеском скрылся в реке, она вспомнила про это, и в голову пришла шальная идея - загадать желание, чтобы изменить свою жизнь, и нырнуть в плес.
Но вместо этого она прошипела раздраженное "заткнись" кукушке, слышавшейся из леса на другом берегу, растерянно посмотрела по сторонам, как будто искала что-то, наконец, перевела взгляд на позолоченное вечерним солнцем небо и почти закричала: "Если ты есть, помоги! Слышишь? Слышишь ты меня? Помоги, если ты есть, то ты можешь это! Дай мне шанс все исправить! Ты же видишь меня! Ты знаешь, что он значит для меня! Если ты есть! Ты не можешь меня сейчас не слышать!" Она зарыдала, продолжая свое обращение к Богу. Но снова пришедшая на ум мысль о плоском камне прервала эту молитву. И с отчаянностью человека, потерявшего смысл жизни, не снимая одежды, Ксения бросилась в реку. У берега вода едва доходила ей до пояса, от холода перехватило дыхание, но решимости это ей не убавило, и она, заплывая уже на середину, вскрикнула: "черный плес, помоги!" и нырнула. С первого раза нырнуть получилось не глубоко, Ксения вынырнула, каким-то невероятным усилием успокоила дрожь в теле и страх в душе, вдохнула глубоко и скрылась под водой снова. Зажмурившись, она устремилась вниз, в самую тьму, к заветному камню, казалось, что это сопротивление с Осугой кончится только после того, как у Ксюши закончатся силы и воздух, и когда она уже повинуясь инстинкту самосохранения, хотела вынырнуть, ее пальцы дотронулись до камня. Только на мгновение она смогла дотронуться до заветного плоского камня, но в голове успело мелькнуть: "Хочу вернуться в свое прошлое". Она уже поднималась, когда, наконец, открыла глаза и далеко, наверху, видела грязно-желтый свет, когда почувствовала дикий страх, и страх этот вытолкнул ее из воды. Она судорожно вдохнула воздуха, кое-как доплыла до берега, на который вскарабкалась на коленках и прижалась к земле. Но холод заставил ее подняться. Сейчас за поддержкой она могла пойти только к своей родственнице, Еве, которая приходилась ей не то двоюродной теткой, не то троюродной сестрой.
Ева была старше Ксении на пару лет, поэтому детство и отрочество у них были общими. Это потом университеты развели их жизни параллельными прямыми. Потому что у Ксюши университет был Тверской государственный, а у Евы - четыре класса коридора и много лет мытарств по бабьей доле. Но сегодня, когда Ева увидела на пороге промокшую, замерзающую, ревущую Ксению, она приняла родственницу на первый курс жизни.
Ева переодела Ксюшу в сухую одежду, поставила перед ней чашку горячего чая и пригрозила, что если поток слез из Ксениных глаз не иссякнет, она вольет в нее литр валерьянки. Ксюша замучено повздыхала, после чего рассказала Еве о своем чемпионском заплыве, о камне, о том, какое желание успела загадать. Но больше всего Еву впечатлила новость о Ксюшиной влюбленности в Никиту. Она поскребла пальцем переносицу, и задумчиво произнесла что-то вроде "Ага"...
- Вот тебе и "ага"... - вздохнула Ксюша. - Выпить налей.
- Водочки тяпнешь?
- Ну, если есть "Хеннеси", налей его, так и быть, - огрызнулась Ксения и втиснулась за стол, в самый угол.
Они выпили по полстакана водки, Ева дождалась, пока Ксюша отдышится от обжигающей жидкости, потом потребовала: "Рассказывай, давай".
- Да ничего такого... Люблю я его...
- Ну ни фига себе - ничего такого! - возмутилась Ева. - Тоже мне - принц какой...
- Да не принц, понимаю я... Эх, Никита... Что я могла с собой поделать? Ну, сначала, понятно, я все надеялась как-то, что или пройдет все само, или еще что-то... Ну, думала, что он может быть заметит меня, бывает же. Но он ничего такого, что же мне, ему на шею прыгать?
- Ну поговорить-то ты с ним могла? - наливая еще, спросила Ева.
- Ну как? - беспомощно развела руками Ксения, - Не могла... Боялась. Да и в голову не приходило, почему-то.
- Да уж. Давай еще выпьем тогда.
Они выпили еще, и Ксюша почувствовала, что от Евы, скорее всего она уже уйти не сможет.
- Такая тоска, Евка, ты понимаешь, такая тоска... - плакала она, наклонившись над столом, - так бы душу и вырвала бы... Е-мое, сколько лет, сколько лет я все мечтала - вот щас, раз, и все изменится, Никита ко мне подойдет, или я его забуду. А как его забудешь, если каждое утро с того начинаешь, что представляешь его и думаешь, - ну как, полегчало уже? А на ночь с ним разговариваешь... А писем я ему сколько написала, ты представляешь, мешок, наверное, он бы обалдел точно, если бы почитал...
Этот разговор длился несколько часов, и уже ночью Ксюша засобиралась домой. Ева пыталась ее отговорить, говоря, что она и до дома-то не дойдет. "Тогда доползу", - отмахнулась от нее Ксения и нетвердой походкой удалилась.
Часть вторая.
"1"
Меня разбудила какая-то голосистая птичка, поселившаяся в сирени за окном. Я пыталась игнорировать ее свист, но, проворочавшись несколько минут, поняла, что сон ушел. Голова, против ожидания, не болела. Но сознание возвращалось тяжело. Я лежала с закрытыми глазами и слушала скрип шестеренок в голове.
Наконец, с трудом разлепив веки, я определила по заглядывавшему в окно солнцу, что проспала как минимум до полудня. Вставать не хотелось. Жить тоже. Казалось, что переменился весь мир, привычное ощущение разрушенности жизни было особенно острым. Через минуту унылого созерцания комнаты пришло понимание, что деревенский дом моей бабушки тоже затронули эти перемены. Что-то неуловимо неправильное окружало меня, но я никак не могла понять - что именно. Я села в постели и привычным движением стала убирать пряди волос за уши. И в этот момент легкий холодок потревожил мою нервную систему - вместо прядей волос ниже плеч я нащупала короткую стрижку. Вскочив с кровати, я подлетела к зеркалу в старинном скособоченном шифоньере. Зеркало это врало невероятно, искажая смотрящегося в него до комизма, но каким-то образом образовавшейся на моей голове стрижки скрыть не могло. Ну не могла я вчера дойти до такой кондиции, чтобы не помнить момента утраты с таким трудом выращенных локонов. И стоило мне только вспомнить, что такую стрижку я носила в далекой юности, как мне открылась тайна изменения окружающего пространства - он было не неуловимое, и даже никак не зависело от моего внутреннего траура, а, напротив, было очень даже материальным - стены комнаты были поклеены другими обоями. И хоть я бываю в этом доме теперь очень редко - пару недель в отпуск, но в факте ночной смены обоев усомниться невозможно. Меня начало потряхивать - я вышла на кухню, которая была не только переклеена, а содержала обстановку, бывшую несколько лет назад. Желание убежать из страшного дома было велико, но я вспомнила про мой вчерашний нырок в черный плес и загаданное желание - вернуться в прошлое. Невероятно, но я в него, видимо, вернулась.
Я стала разглядывать себя, желая определить свой теперешний возраст. Во всяком случае, на мое счастье, если оно вообще теперь возможно, Осуга не превратила меня в младенца или первоклашку. А если вспомнить, что волосы были пострижены после выпускного, значит теперь мне минимум семнадцать, максимум двадцать два, потому что сразу после окончания универа я стала прилежно свою шевелюру растить. Ужас какой, значит, теперь мне предстоит снова сдавать экзамены.
Первой мыслью было мчаться на плес, нырять, и просить его, чтобы отправил меня обратно. Но я никуда не побежала, даже шага не сделала, потому что здесь, в этом времени была возможность изменить свою жизнь.
Около часа ушло на то, чтобы сориентироваться во времени. По записям в блокноте, найденном в сумке, отсутствию мобильного, книгам и кассетному магнитофону я поняла, что попала в период летних каникул после выпускного перед первым курсом. Мне вернули мои семнадцать.
Мне дали почти полжизни на то, чтобы исправить ошибки.
Целый день ушел на адаптацию в собственном теле, доме, жизни. Порадовала встреча с помолодевшей бабушкой, сохранившиеся воспоминания о прошлом, а особенно то, что являясь студенткой первого курса, я помнила свою дипломную работу, чуть ли не наизусть.
А вечером я с удовольствием натянула старые, ставшими новыми, джинсы и свитер, в будущем распущенный на пряжу бабушкой, и отправилась на встречу с тем, ради кого готова была утонуть в черном плесе. Я почти побежала к Никите. Однако, помня, что в то время мы с ним практически не общались, я шла скорее к Илюхе, его родному брату. Вот с Ильей мы как раз общались очень даже тесно. Никита с Ильей жили на другом конце деревни, в большом на пять окон доме, с родителями и двумя младшими сестрами-близняшками, Таней и Юлей. Впрочем, я никогда их не отличала друг от друга, как и большинство местных, их так и называли Танюлями. Илюха был старшим, Никита на два года младше его, мой ровесник. А Танюлям сейчас должно быть примерно лет тринадцать.
К дому Николаевых, а такую фамилию носили мои друганы, я пробиралась не по деревне, а берегом, чтобы не встречаться с тогдашними моими подружками. Если уж вспоминать прошлое, то постепенно. К тому же, если верить голливудским фильмам, которые в это время, наверное, еще и не сняты, с прошлым нужно обращаться осторожно. И я придумала свой план действий, который казался максимально корректным. Сначала мне предстояло каким-то образом приблизиться к Никите, подружиться с ним, а потом, с помощью портала в черном плесе, вернуться обратно. Конечно, можно было сразу нырять, и пытаться как-то сблизиться с Никиткой уже в настоящем, то есть относительно моего теперешнего положения - в будущем, но я хотела подстраховаться.
Пробираясь на другой конец деревни, я успела осознать, какое глупое загадала желание. Вместо того, чтобы пожелать быть рядом с любимым, или, на худой конец, просто счастья и любви, я сама себе придумала усложненный путь через прошлое. Но, что сделано, то сделано. Во всяком случае, будет, что вспомнить в старости, если, конечно, она у меня теперь будет.
Уже у заветного крылечка я остановилась в нерешительности и обругала себя за математический кретинизм - если мне семнадцать, значит, Илья еще служит в армии. План наступления оказался невыполнимым - линия фронта прошла в другой стороне, прикрытия в виде друга Ильи просто не было. И в этот самый момент, когда я уже хотела повернуть обратно, а слезы обиды на собственную глупость подступили к глазам, на крыльцо вышел Никита. Одновременно душа похолодела и отправилась на поиски пяток, а сердце сделало то, что вполне было похоже на еканье. Никита поднял правую бровь и сказал фразу, наиболее часто употребляемую им в общении со мной.
- Здравствуй, Ксеня.
Душа еще не успела вернуться из путешествия по конечностям, там же ее и тряхнуло от этого приветствия и движения брови. Вообще, мне всегда нравилось, как называют меня в деревне - Ксеня, и никак иначе. Как только не изгалялись над моим именем городские - Ксения, Ксана, Ксюха, Оксана, Ксаныч, Ксю, но так просто - Ксеня - меня называли и называют только в деревне.
- Привет, - выдавила я в ответ.
- Как жизнь? - спросил Никита, как будто только и делал весь год, что ждал меня у своего крыльца чтобы узнать, как я живу.
- Отлично, - зачем-то соврала я, отчаянно прокручивая варианты развития сюжета. - Я забыла, что Илюха еще не вернулся, - только и смогла выварить помолодевшая голова, - Думала его увидеть.
- Понятно, - кивнул Никита.
Обалдеть можно, ему тоже было семнадцать. Именно в это лето я и влюбилась в него.
- Ну а ты как живешь? - надо же мне было что-то сказать.
- Да тоже нормально.
Никакого креатива.
- Ну ладно, вечером тогда увидимся! - я имела ввиду традиционный костер у брода на Осуге.
- Ну ладно, - эхом отозвался Никита.
Вернувшись домой в абсолютном коматозе, я долго рассматривала себя в зеркале, сокрушаясь, по поводу отсутствия интернета, сотового, цифрового фотоаппарата, ноутбука. Но зато у меня было полтора месяца свободы и возможность общаться с Никиткой. Чем собственно я и занялась в первый же вечер. Причем как-то все так удачно, а, главное, само собой сложилось, что уже через пару дней Никита провожал меня домой, а через неделю после моего переезда в прошлое, мы целовались, и справедливости ради надо отметить, что по его инициативе. Поэтому о возвращении назад, то есть вперед в будущее, уже не возникало и мысли. А с приближением осени и вовсе стало казаться, что будущее мне снилось, или просто у меня открылся дар предвидения. Поэтому я с чистой совестью отправилась учиться на первый курс родного, но почему-то начавшего забываться филфака, а Никитка обещался приезжать на выходные ко мне в Тверь. Со временем воспоминания о будущем стерлись, тем более что теперь они не совпадали с настоящим.
"2"
Первый курс прошел даже не весело, а как-то празднично. Я все ловила себя на мысли, что могла бы стать экстрасенсом - так часто случались со мной ситуации знакомые, исход которых я предвидела. Да и людей некоторых читала как книгу. Жаль, что некоторые мои догадки никак нельзя было проверить. Например, моя подружка-сокурсница стала встречаться с Витей, пареньком с параллельного потока, но мне все казалось, что когда-то я знала его лучше, чем она, и в самом деле угадывала какие-то его бытовые привычки. Но в целом он почему-то мне был неприятен, хотя однажды, в самом начале знакомства, мне пришла в голову шальная идея, что я была за ним замужем. Глупо, конечно, если учесть, что нам было по семнадцать лет. Я придумала себе какую-то прошлую жизнь, которая была уже мной прожита, и воспоминания о которой помогали мне делать предсказания. Но один человек остался для меня и вечным праздником, радостным, красивым, всегда ожидаемым, и закрытой книгой, которую можно было читать только по листочку - Никита. Он сдержал обещание, учась в Кувшиново в учаге, приезжал ко мне на выходные, праздники. В первый свой приезд весьма порадовал собой мою матушку. Почему-то она тоже, как и я, была от него в восторге. Не знаю, что за семья у нас такая, или это мне так с Никиткой повезло, но с энтузиазмом его приняла и моя двоюродная сестренка Олеся.
- Какая-то родственная душа, - туманно, но с теплотой отозвалась она о нем.
Думаю, что и говорить нечего о том, что больше всех его приездам радовалась я. Ожидание его визитов и делало мою жизнь такой праздничной. Самым любимым нашим занятием было сидеть в темной комнате и разговаривать. У нас никогда не кончались темы для разговоров. Не иссякала беседа.
Странно, но почему-то мы никогда не ссорились. Ни разу. Даже в ситуациях, на которые мы смотрели совершенно по-разному. Дальнейший опыт пояснил мне, что отсутствие ссор, непониманий, это не столько проявление любви, сколько нежелание этих ссор. Мы виделись редко и урывками, нечасто оставались вдвоем, и встречи эти приносили нам столько наслаждения, что мы, не сговариваясь, боялись омрачать их ссорами.
Одним словом, все было прекрасно, пока Никита не сообщил мне, что в весенний призыв потопает в армию.
- В армию меня забирают, - вздохнул он.
- Кто? - глупо спросила я.
- Военкомат, - ответил он. Это слово почему-то тут же срифмовалось в моей голове с автоматом и я заплакала.
Нет, я не плакса. Вернее я плакса в двух случаях, во-первых, когда действительно фигово, но и тогда умею, если надо сдержаться, ну и, во-вторых, я плачу, когда мне это выгодно. Бяка, конечно, зато честно. Но слово "военкомат" и до сих пор вызывает пощипывание в глазах. Из-за рифмы. То есть мне, конечно, не хотелось отпускать в казарму на целых два года моего любимого Никитку. Но самое страшное для меня было то, что в этой казарме, или, где они там упражняются, нужно было держать в руках автомат, стрелять а, значит, оставалась возможность быть раненым, или, не дай Бог, еще чего похуже. Дурацкая бабья натура, как в советском фильме - они еще не поженились, а она (героиня) уже ревет натурально белугой и причитает - вот мы поженимся, родится у нас мальчик, я еще не придумала, в какую он школу будет ходить, но потом пойдет он в армию, и потом нам скажут, что наш мальчик героически погиб. Чушь какая-то, но я плакала.
Провожая Никиту, кстати, совсем не лысого, врут все в фильмах, когда призывники целуют матерей и девушек, блестя на солнце лысыми затылками, я вспомнила вымерший жанр причитания. Но, так как причитать вслух мне было все же стыдно, то ревела я внутри. Навык такого плача пригодился потом. Гораздо позже.
А пока я сдала сессию, перешла на второй курс и поехала в деревню. Там меня блюл брат Никиты - Илья. Он как раз вернулся с той самой армии, и ушлепал подальше от слова, рифмующегося со словом "автомат", устроившись работать в Кувшиново в какой-то магазин, торгующий разными железками. Причем совмещал там две должности - продавца и охранника, на выходные приезжая охранять уже меня. А с Никитой у нас был роман в письмах. Вернее - в моих письмах, и его записках. Я имела привычку растекаться мыслью по бумаге, как справедливо потом отметил адресат этих писем, некоторые из них напоминали песню старого чукчи под названием "Что вижу, то пою". Но читать их было забавно, добавлял поспешно Никита. Порой на меня нападало поэтическое вдохновение. Причем нападало безудержно, из-за угла, не оставляя возможности ему сопротивляться. И я строчила стихи по нескольку штук в день, чтобы потом не написать ни строчки в течение месяца. Стихи тоже прилежно переписывались для Никиты, а он почему-то все не хотел верить, что я пишу их сама. Хорошие, наверное, все же были стихи. Он же и предложил мне написать роман о нас. Идея неплохая. Только я не люблю слово "роман", к нему чаще всего прилипает эпитет "любовный".
Второй курс оказался уже не таким праздничным, как предыдущий, может быть потому, что кроме писем из армии, ждать мне было нечего. Может быть поэтому я почти не помню событий того года. Как впрочем, и последующего, с той лишь разницей, что в конце третьего курса должен был демобилизоваться Никита. Я завела календарь, в котором зачеркивала дни, прошедшие в этом томительном ожидании. Зимой Никита почему-то перестал отвечать на письма. Конечно, как и положено нервной девице, я паниковала, но не беспочвенно, в это время многие невесты дождались своих женихов из Чечни в цинковых костюмах. Однако Никита вернулся живым и здоровым, успев побывать и в Чечне, но почему-то об этом своем пребывании мне он наотрез отказался рассказывать, видимо, жалея мою психику. А, может быть, он просто решил, что так будет проще объяснить мне свое решение вернуться на войну контрактником.
- Тебе поучиться еще надо, я съезжу в командировку, денег заработаю, вернусь, и все будет хорошо, - лаконично излагал он.
Я, конечно, была в шоке. Но сопротивлялась слабо, потому что просто не привыкла спорить с Никитой, поэтому в командировку он все же поехал. Я же в свою очередь, с четвертого курса дневного отделения перевелась на пятый заочного и устроилась работать учителем в Прямухино, что в пяти километрах от деревни моего детства и родины Никиты. В учительской мне были рады, хоть и морщились при словосочетании "учебный отпуск", выделили полдома в самом селе, чтобы не приходилось топать к себе по морозу каждый день, и начались мои рабочие будни. Собственно ради этих самых будней я и перевелась на заочное, чем удивила родственников и коллег, - мне нужна была работа, чтобы не думать ежеминутно о том самом "автомате", который грезился мне еще в доармейские времена Никитиной жизни. О моих переменах знал Никита, и одобрял их. Потому что ему казалось логичным, если я, став его женой, буду жить там, где есть житье у него. Короче говоря, он не хотел жить с моей матушкой на моей девичьей территории, будучи убежденным, что жена должна уходить на мужнюю сторону. Ну а в том, что мы поженимся, он не сомневался нисколько, да и я тоже.
Время, проведенное в Прямухино во время командировок Никиты (забегая вперед признаюсь, что их было несколько), ассоциируется у меня, кроме вечного ожидания, с печкой, которую в зимнее время надо топить два раза в день и радио "Маяк", потому, что мне по зарез нужно было знать новости, а телевизором я не разжилась. Конечно, были еще и школьные занятия, но главной темой жизни все же стало ожидание. Причем со временем я осознала, что жду я уже даже не возвращения Никиты, а страха, связанного с отсрочкой этого самого возвращения, или даже не дай Бог невозвращения. Этот страх не покидал меня, даже пока Никита был рядом и, держа за руку, говорил теплые слова. Я смирилась с тошным чувством страха, но бояться-то от этого не перестала.
"3"
На шестом курсе я по-прежнему ждала Никиту, писала дипломную работу и надеялась, что окончание учебы наконец ознаменуется и окончанием войны. Нет, в реальный конец войны в Чечне я уже не верила, но продолжала надеяться, что она может кончиться для Никиты. Желательно, мирно.
На новогодних каникулах мы были вместе. Сколько я не упражнялась в словоблудии, но свое состояние в эти дни описать словами не смогу. Нет таких человеческих слов, чтобы описать степень, в которой мне захорошело. Никита пообещал, что следующая командировка будет "крайней", слова "последняя" он суеверно избегал. Из-за этого собственно слова мы с ним и заговорили о суевериях. Выяснилось, что я в приметы не верю абсолютно, считая эту лабуду запудриванием мозгов, а вот Никита как-то замялся, а потом и вовсе признался, что в некоторые приметы все же верит. И выдал идею покреститься. Сама задумка мне понравилась, потому что когда-то, кажется, при собственном крещении, которое случилось со мной в сознательном возрасте, слышала, что Ангел Хранитель выдается только людям крещеным. А с тем, что у моего любимого нет Ангела рядом, когда он воюет, я согласиться не могла. Поэтому сразу после Рождества Никитка и крестился в Прямухинском храме. Помимо этого мероприятия мы с ним почти не покидали моей квартирки, не желая никого видеть, кроме друг друга. Перед его отъездом к нам пришел Илья, почему-то начавший на полном серьезе отговаривать брата от командировки. И я, как и положено почти, что жене солдата, Никиту поддержала. Это потом, много раз прокручивая наш разговор в памяти, я стала думать, что, возможно, тогда можно было избежать того ужаса, что ждал нас за поворотом, может быть это и было моей самой большой ошибкой, ведь по сути - это я отпустила его в Чечню.
А потом Никита уехал. Я никогда не провожала его. Так хотел Никита, наверное, жалея мои нервы. Хотя, на самом деле, еще тяжелей сидеть дома у печки и изо всех сил стараться не побежать за ним, потому что знаешь, что он еще в нескольких шагах от твоего крыльца. Но я послушно сидела на табуретке, считала секунды, зная, что каждая из них отдаляет Никиту от меня даже не на шаг - на вечность, потому что каждое мгновение, проведенное рядом с ним - это маленькая жизнь. Может быть, лучше было бы посадить его в автобус, чтобы колесами раздавить ненужное время, проведенное без него, но Никита брал с меня обещания: не провожать, не плакать, не догонять. И я слушалась его. Зря, наверное.
Ни писем. Ни звонков. Только так я и могу охарактеризовать то, что было потом. Раньше, во время предыдущих поездок на Кавказ, Никита обязательно отзванивался-отписывался, в зависимости от возможности. Но не пропадал так надолго. Теперь, пересмотрев-перечитав все возможные фильмы-книги на тему ожидания любимого с войны, я могу спорить с их авторами. Дело в том, что если нет вестей с войны, а девушка, которая их ждет, не бьется в истерике, не предчувствует плохого, то это еще не значит, что девушка бесчувственная, или ей на своего любимого наплевать. Нет. Просто, когда ждешь, то и занят собственно этим ожиданием, а о плохом даже думать боишься, и страх этот сильнее безумной фантазии. Поэтому я ждала. Ждала, что Никита вернется, или подаст весточку. Весна предательски распечатала травку и почки на деревьях, устав ждать Никиту. Заволновались его родители, Илья, Танюли. Сестры учились в школе в Прямухино, на неделе жили в интернате для детей и далеких деревень, поэтому ритуально каждое утро спрашивали меня об известиях о брате, получая один и тот же ответ:
- Успокойтесь, я бы вам сама сказала. - Повторяла я каждый раз, думая, что если бы что-то изменилось, они и без слов поняли бы по моим глазам.
Но читать по глазам пришлось мне. После выходных в школе не появились Танюли, а после уроков меня ждал Илья. Он сидел на моем крыльце и курил. Я подошла, встала на первой ступеньке, поздоровалась, а он все курил и курил, глядя себе под ноги. Вдыхая сигаретный дым, который майским ветерком тянуло на меня, я понимала, что отсутствие Танюль в школе и присутствие Ильи на моем крыльце связано с Никитой. И скорее всего не с его возвращением. Потому что тогда он был бы здесь вместо брата. Я терпеливо молчала, желая на самом деле, чтобы Илья никогда не заговорил. Потому что по привычке не додумывала плохого, но боялась.
- Не знаю, как сказать, Ксеня... - все же подал голос Илюха, достал из кармана куртки какой-то листок и протянул мне.
Листок я взяла. Долго смотрела на него. Потом развернула и прочитала. Все, что я помню, это как из прыгающих перед глазами букв складывалось что-то несвязное: имя моего любимого, "погиб", "ввиду невозможности транспортировки тела", "захоронен", еще какие-то цифры и фамилия Филипчук. Я читала это несколько раз, но смысл складывался с трудом, потому что предложений не было - больше ничего не было. Я села рядом с Ильей.
- Как это захоронен? Как это невозможно транспортировать им? Как это? Почему? Кто такой Филипчук этот? Что они пишут вообще? - все повышая голос спрашивала я, последние вопросы уже выкрикивая. - Как это? Как это погиб? - и я с брезгливостью сунула Илье эту бумажку, которую больше никогда не видела.
Потом, кажется, пила корвалол. Надо было валериану, но у меня был только корвалол. А потом Илья повез меня к себе домой - на поминки. Там на мне повисли Никитина мама - тетка Галя и его сестры. А еще на столе стояла его фотография, перевязанная черной ленточкой. Это фото и вернуло меня к реальности. Я села за поминальный стол. Попялилась на блины и кисель, долго отказываясь выпить "за помин души", потом все же осушила стопку самогона.
- Отвези меня домой, пожалуйста, - попросила я Илью, сидящего рядом.
- Давай попозже хоть, - попросил он.
- Нет, сейчас, - покачала я головой, чувствуя, как к горлу подступает истерика, - Я не верю, что он погиб. - И встала из-за стола.
Уже на крыльце меня догнали Илья со своей мамой.
- Ксеня, ну посидела бы ты с нами-то! - воскликнула тетя Галя.
- Не могу я, понимаете, не верю я, что его нет. Не могу я поминать живого! - оправдывалась я.
Тетя Галя заплакала, обнимая меня и приговаривая что-то вроде: "бедная девочка". Я умоляюще посмотрела на Илью, и на него подействовало - он вытащил меня из объятий матери и увез в Прямухино.
Потом я выгоняла Илью из дома, а он не уходил. Спорил с моим ощущением, что мы хороним живого человека.
- Нет его тела, нет могилы, значит, живой! - твердила я свой главной аргумент.
- Ну написано же - из-за невозможности вывезти тело, похоронили его там, ты же читала! - терпеливо возражал Илья.
- А я не верю, что невозможно вывезти было! Нечего вывозить было, вот и все! - упрямилась я.
Илья все равно возражал, но потом переключился на уговоры поспать-поесть.
А потом наступили черные дни. В эти дни я узнала, где находится душа. Потому что на ее месте у меня образовалась пустота, которая иногда впрочем, заполнялась невероятной болью. Эту боль я ощущала даже физически, хотя знаю точно - горячей, острой, ноющей, доводящей до отчаянья болью мучилась именно душа.
Нет ничего страшнее неизвестности, сомнений, страха перед ошибкой. Я боялась хоронить Никиту, боялась поминать его с ушедшими навсегда. Я не верила, не хотела верить официальной версии о его гибели, но не хотела и думать о том, что он пропал без вести, ведь это означало плен.
Страшной болью отзывались воспоминания, мучительно было понимать, что кроме нескольких фотографий, писем, воспоминаний и снов - больше никогда ничего не будет. Теперь я знаю, что самое страшное для пережившего потерю - это отсутствие продолжения. Это осознание конечной точки. Я была, я продолжала быть. А Никита прошел точку невозврата, перестал быть, продолжая жить во мне.
В эти по-настоящему черные дни я писала письма Никите. Письма в никуда, письма, обреченные никогда не быть отправленными, прочитанными.
Я умудрилась защитить дипломную работу. Видимо, зная о моем горе, преподаватели меня просто пожалели, потому, что на самом деле в том состоянии я не могла бы написать и пару предложений, если они не посвящались Никите.
Лето прошло в слезах. Осенью, стоя перед учениками, я поняла, что они смотрят на меня с жалостью. И от этого было не легче. Наоборот.
Потом я пришла в церковь. Долго стояла у свечного ящика, грызла ручку, пытаясь написать записки для поминовения. Но так и не решилась. Дождавшись конца службы, я подошла к священнику и, расплакавшись, рассказала ему, что не могу поминать Никиту. Я просила батюшку, чтобы он помолился о нем как о живом. И священник удивил меня, я впервые после черной вести и военкомата, улыбнулась. Батюшка сказал мне, что у Бога все живы, а, значит, раз есть сомнения в гибели Никиты, можно помолиться о нем, как о живом. Как горячо я просила у Бога, чтобы мой любимый был жив!
"4"
У каждого человека - своя мера горя. Это такой порог душевной чувствительности, переступить за который страшно. Оказавшись за этим порогом, душа оказывается в прижизненном аду. Единственным утешением становится мысль о временности такого истязания. Весьма слабое утешение для непоправимых случаев.
Мне казалось, что мой ад будет длиться неизмеримо долго, возможно, до того момента, когда душа моя, отделившись от тела, окажется в самой настоящей преисподней. Хотелось, конечно, сомневаться в таком результате жизнедеятельности, но последующие события подталкивали именно к такому неутешительному выводу. Под мотив размышлений о загробной жизни, кстати будет упомянуть, что "мысли о смерти посещали меня" не реже двух раз в сутки. Кажется, я жаждала своей кончины. Но каким-нибудь естественным способом, потому что всем известно, что самоубийцы прямиком шуруют в котел с кипящим маслом, а мне бы этого не хотелось. Тем более что если все же Никита действительно погиб, во что я впрочем, упрямо не верила, но если бы такое и случилось, то он непременно попал бы если и не в рай, то уж точно не в ад. У меня неглубокие познания в той области, которая находится за чертой жизни, а опыта и вовсе нет, но мне так кажется, что у Бога обязательно должно быть такое место, куда он помещает не святых, но хороших людей. Например, атеистов, положивших свою жизнь "за други своя" на войне. Или просто порядочных, никогда зла не творивших язычников. Или христиан, которые так и не дотянули до райской участи, но искренне стремились.
Помимо размышлений о смерти и ее последствиях, лейтмотивом того времени стал сон, повторяющийся тем чаще, чем больше проходило времени со дня исчезновения Никиты из моей жизни. В этом сне я видела почти всегда одно и то же - желтую мутную воду с частицами песка, от невозможности сделать вдох меня охватывала паника, пытаясь вынырнуть, я вскидывала руки, и просыпалась. Это утомительное, ужасное выныривание стало моей фобией, навязчивой идеей. Мой мозг отправлял мне послание, которое зашифровал очень качественно. Я чувствовала, что сон этот не случайный, но понять его смысл не могла.
Как не вмещала в себя утверждение о том, что "крепка, как смерть, любовь". Потому что позволяла себе сомневаться, что существует что-то сильнее, крепче, величественнее любви. Потому что как никогда в эти дни я не верила в то, что смерти просто не существует.
Я хотела замкнуться в своем горе, остаться с ним наедине, потому что это все, что могло теперь сближать меня с Никитой - мучительные воспоминания о нем. Да и людям со мной было, наверное, тяжело общаться. Что они могли мне сказать, кроме банально-равнодушного "держись", "время лечит", и совсем циничного: "ты еще молодая, жизнь продолжается, найдешь себе другого". Круг моего общения сузился постепенно до Ильи, который был похож на брата, поэтому моим воспоминаниям не мешал.
Перед новым годом меня стала охватывать паника. Уходил тот год, который мы встречали еще с Никитой. Стало казаться, что с годом по-настоящему, навсегда уйдет и Никита. Конечно, я никак не собиралась отмечать праздник, но Илья настоял, чтобы мы все же посидели перед телевизором, выпили по бокалу шампанского и закусили салатом. Я покорно нарезала Оливье и даже поставила в банку несколько еловых веточек. Ближе к ночи пришел Илья с шампанским и мандаринами. А после полуночи он уже признавался мне в любви и делал предложение руки и сердца. Я честно призналась ему, что вообще продолжаю с ним общение только из-за его схожести братом, то люблю Никиту и замуж вообще ни за кого не собираюсь.
- Его нет уже, Ксеня, и не будет никогда. А я есть, ну не виноват же я, что живой? - резонно заметил Илья, - Давай попробуем? Если бы ты с Никитой была, я бы никогда не заговорил с тобой на эту тему. Но я тебя, правда, люблю. Слышишь?
Я слышала. Но пробовать не собиралась.
- Ты же знаешь, я не верю, что Никита погиб, - возражала я.
- Сколько тебе надо времени, чтобы понять, что он не вернется? - спрашивал Илья, сжимая мои руки.
- Вечность...
Но снова и снова - тот же разговор, те же вопросы.
- Когда ты поймешь, что его нет?
- Даже если нет Никиты, разве я должна любить тебя?
- Я не прошу любить меня. Я прошу быть со мной. Позволить тебя любить.
И это убивало. Потому что трудно отказаться от любви. Даже если любит не тот. Но что поделать - у меня вообще все было не так, как хотелось бы, потому что не было Никиты. Я уже не знала, жив он или нет, не могла больше об этом думать, устала отстаивать его право остаться в живых, когда сдалась. Может быть, я и осуждала себя, но отталкивать Илью у меня больше не было сил. И летом мы отвезли заявления в ЗАГС. В тот же день приехали к его родителям, которым сообщили о предстоящей свадьбе. Я старательно прятала глаза даже не от будущих свекров, а от Никитиной фотографии в черной рамке, стоявшей в серванте среди сервизных чашек и хрустальных рюмок.
Откровенно ненавидящими взглядами меня сверлили Танюли. Четыре одинаковых зеленых глаза горели презрением, и, кажется, желанием выкинуть меня из дома, в котором стояла траурная фотография их любимого брата Никиты. К слову, они и при его жизни не очень-то меня жаловали, ревнуя брата к невесте. Но теперь их отношение ко мне можно было объявить официальным и бесповоротным. Чтобы сбежать от их молчаливого суда, я напросилась к тете Гале на кухню, чтобы помочь ей порезать колбасу к наспех собиравшемуся застолью по случаю помолвки старшего сына.
- Ксеня, а не любишь ведь ты Илюху-то, - со вздохом сказала мне тетя Галя, когда мы остались одни.
Я увлеченно резала колбасу.
- Да я-то ничего, ты не думай, - как-то неопределенно высказалась моя будущая родственница, но добавила ясно, - я на твоем месте не была, может быть, и сама бы так же поступила.
Благодарности моей не было предела, о чем я, кажется, и сообщила.
Мы поженились двадцать девятого августа. Я отказалась от фаты и белого платья, хоть и была невинна, как и полагается невесте. Но наша свадьбы была пропитана трауром, потому что на ней присутствовал Никита, его образ оказался живее нас с Ильей. Не помогло даже то, что после объявления помолвки траурная фотография младшего сына навсегда исчезла из серванта свекров. Я чувствовала взгляд Никиты с его фотографии, сквозь толщину фотоальбома, из ящика комода, и холодная острая боль разливалась в груди от этого взгляда.
Мы поселились в моей учительской квартирке в Прямухино. Илья по-прежнему работал в Кувшиново, мотаясь туда каждый день на предусмотрительно купленной машине. Почти все деньги из семейного бюджета уходили на его поездки, но он ни за что не хотел оставлять меня одну.
А уже в сентябре Илья привез отпечатанные фотографии с нашей свадьбы. Я выбрала одну, чтобы поместить ее в подаренную кем-то рамку и повесить на стену. Муж мой грустно усмехнулся, увидев мой выбор, и то ли спросил, то ли объявил:
- Он всегда будет стоять между нами?
На выбранном фото Илья больше всего был похож на Никиту.
А потом моя матушка, гостившая у нас во время своего отпуска, по секрету сообщила мне, что я упорно называю Илью Никитой. Мне стало жаль мужа еще больше. И я, как прожженный любовник из анекдота, стала избегать имен.
Осенью, под аккомпанемент дроби дождя по оконным стеклам, мы тягостно, взаимноизматывающе молчали. Я боялась обидеть Илью другим именем, неосторожным словом или вырвавшимися воспоминаниями, которыми на самом деле жила моя голова. А Илья, наверное, ждал от меня хоть какого-то шага, говорящего хотя бы о теплом к нему отношении. Но сломался он первым. Сначала стал приезжать в Прямухино только на выходные, количество которых с каждой неделей стремительно сокращалось. А потом и в деревне стал пропадать у каких-то неведомых друзей.
Мы смогли расставить все точки над "и", только после того, как Илья приехал из Кувшиново, что называется, "на бровях". Когда он в таком состоянии вывалился из машины, я могла только беспомощно трясти его за плечо, умоляя выползти из лужи и перебраться хотя бы на крыльцо. На мои робкие попытки привести его в чувство, муж только приоткрыл один глаз и обругал меня не то чтобы матом, но цензура такого выражения все равно не пропустит. Я обиделась и оставила его замерзать на улице. Но через какое-то время, помокший, грязный и злой он появился на кухне.
- Так жить нельзя! - с театральными жестами заговорил мой пьяный муж, - Ты сама-то понимаешь, что так жить нельзя? Ты, когда женилась, понимала, что со мной жить придется? Общаться там, совместный быт, хозяйство, все такое?
- Я не женилась. Я замуж выходила, - угрюмо пробурчала я, глядя, как стекающие с моего мужа струйки грязной воды образуют на кухонном линолеуме лужицы.
- Какая разница? - не понял Илья.
- Ну, женятся мужчины, а женщины, они замуж выходят.
Муж заревел медведем и схватился за голову.
- Ну как ты меня достала, училка хренова! - проговорил он фразу, которую наверняка хоть раз в жизни сказал каждый из моих учеников.
- Слушай, алкоголик, иди-ка ты спать! - со смехом отмахнулась я от Ильи, - с завтрашнего дня обещаю быть разговорчивой, вести совместный быт, даже, ели хочешь, корову заведу! Какие у тебя еще там критерии хорошей семьи?
- Что ты издеваешься? - обиженно пробормотал Илья.
Я окончательно развеселилась. Отправила мужа спать. Вымыла пол на кухне.
С тех пор я старалась соответствовать понятиям моего мужа о жене, и вести себя подобающе. Поэтому дальнейшая наша семейная жизнь протекала уже веселее. Но не долго.
"5"
Самое главное - не ошибиться. Сделать правильный выбор, разглядеть его из нескольких вариантов. Как в известной песне - "Лучше жить одному всю жизнь, чем построить дом, и жить в нем с кем попало". Нет, я не хочу сказать, что Илья для меня кто попало, но и не тот, с кем бы хотелось провести всю жизнь под одной крышей, воспитывая детей и обрастая тем самым совместным хозяйством. Но что поделать - с жизнью спорить еще тяжелей, чем с собой и своими чувствами. И хоть я понимаю умом, что мой муж - это стена надежная, защита и оборона, что он любит меня и не предаст, что теперь уже пути назад не существует, во всяком случае, безболезненного для обоих и правомерного с точки зрения духовности, но все равно, как ни крути, самый лучший, пусть он даже на самом деле окажется и не самым надежным и верным - это тот, кого выбрало сердце. Не знаю, как уж оно его выбирало, но кнопочка какая-то видимо все же существует, потому что я точно помню момент, когда она щелкнула, и душа приросла к Никите. Может быть, заклинило у меня ту кнопочку, но отщелкивать она не собиралась, и любовь не угасала. А душа стремилась туда, где настоящий покой, а покой - это только рядом с любимым.
Такими мыслями я тешилась до того момента, когда землю покрыло снегом. Снег потом еще растаял, но по тому, первому белому покрову подъехал к дому Илья среди рабочего дня. То есть у меня-то мой школьный день уже кончился, а вот у него был как раз в разгаре, поэтому его приезд насторожил меня. Тем более что примерно за неделю до этого меня опять стали одолевать сны, в которых я снова и снова тонула. Когда Илья зашел в дом, я настороженно посмотрела на него и по одному только его виду поняла, что женская интуиция все-таки существует. Он сел прямо на пороге кухни и долго смотрел куда-то мимо меня. Я тихонько присела на краешек стула и терпеливо ждала, с какими вестями приехал муж.
- Ксеня, я даже не знаю, как и сказать-то... - наконец начал он, но снова замолчал.
- Что стряслось-то? - спросила я, прокручивая в уме все возможные и невозможные варианты новостей, которыми не спешил делиться со мной муж.
Кстати, я не угадала. О том, что на самом деле ждало нас, я даже подумать не могла.
- Собирайся. В Богданово поедем, - как-то робко проговорил Илья.
- Зачем?
- К родителям моим.
Половина моих предположений отсеялась, но усилилась оставшаяся.
- Что с ними? Заболел кто-то? - я на самом деле уже предполагала худшее.
- Давай, я в машине жду тебя, по дороге расскажу. - И Илья просто сбежал от меня.
Мы выехали уже за Прямухино, когда Илья остановил машину и с усилием, как будто выжимал штангу, весом в тонну, проговорил:
- Ксеня, понимаешь, такое дело, Никита вернулся.
Сначала я не поняла. Совсем. Последнее словосочетание отказывалось укладываться в голове.
- Как это? - тупо спросила я.
- Приехал. Вчера. Дома он. - Продолжал поднимать непосильный вес мой муж.
Я уже все поняла. Но он зачем-то пояснил:
- Живой он, понимаешь, права ты была. В плену он был, сбежал. Живой. Живой. - Каждое слово больно отзывалось в сердце.
- Господи! Живой! - наконец выдохнула я, и по щекам потекли самые горячие слезы, какие только могут быть у человека - слезы счастья.
Не знаю, как передать то, что происходило со мной в тот момент. Может быть, это было самое настоящее счастье, но длилось оно только мгновение. Потом я поняла, что не дождалась с войны своего солдата. Кажется, я отказывалась ехать с Ильей, но он уговорил меня. Нужно было увидеть Никитку, тем более что на самом деле этого очень хотелось.
Мы подъехали к дому и долго не выходили из машины. Наконец, Илья первым открыл дверь.
- Пошли уже! - на выдохе сказал он.
И мы пошли.
В доме сидели за столом. Странная русская традиция - жрать, когда плохо, жрать, когда хорошо. Если трапезу радостную я еще понимаю, то так называемые поминки - это перебор, по-моему. Как можно хлебать водку с киселем, заедая их блинами, вернувшись с кладбища, на котором остался близкий человек, да еще и издевательски ставить ему стопку водки - это за гранью моего понимания. Поэтому естественно, что, взирая на стол, накрытый по случаю возвращения сына, напомнил мне стол поминальный по случаю гибели того же самого сына. Даже Никита сидел, по-моему, на том же месте, где стояла его фотография с черной рамкой, и нетронутая священная стопка водки.
А Никита действительно вернулся. Я стояла в дверном проеме между кухней и комнатой и не двигалась с места. В этот момент меня не смущала тишина, повисшая над застольем, тяжелое дыхание мужа за спиной, собственные обильные слезы. Никита смотрел на меня так, как будто не было его смерти, поминок, моей свадьбы с его старшим братом. Неизвестно, сколько бы еще длилась эта классическая сериальная сцена, если бы не тетя Галя, которая суетливо начала нас усаживать. Никита изъявил желание, чтобы мы с Ильей сели рядом с ним. Так я оказалась между двух братьев.
Снова полилась водка в стопки, загудела застольная беседа. Кажется, Илья с Никитой о чем-то переговаривались через мою голову. Сама я очнулась, только когда Никита обратился ко мне.
- Ксеня, пойдем, поговорим! - сказал он, и я беспомощно посмотрела на Илью.
Муж мой усиленно делал вид, что не слышал брата, и не видел меня.
- Мы только поговорим, и вернемся, - зачем-то сказала я и поднялась.
Когда мы с прихрамывающим Никитой выходили из избы, послышались реплики о том, что нам действительно есть о чем переговорить, и что неплохо бы было при этом разговоре присутствовать Илье. Никита увел меня за дом, сел на лавочку и закурил. Я немного пораздумывала, но все же села рядом.
- Ты же меня не забыла? - спросил Никита.
Я занималась поиском доступной для нервного выдирания травки.
- Не забыла... - сам себе ответил Никита, - Тогда зачем?
- Что - зачем? - переспросила я, на самом деле понимая, о чем он.
- Зачем за Илюху выскочила?
- Он любит меня... - кажется, я все же сказала это.
Никита только поднял бровь. У меня загорелись щеки.
- Ты моя, Ксеня, - наконец услышала я.
"Мое сердце остановилось, отдышалось немного и снова пошло".
- Уже нет... - выдавила я.
- Ты моя! - Никита схватил меня за плечи, - Моя, моя! - кричал он.
Я понимала, что от этого разговора теперь можно спастись только бегом, но вырваться не могла и не хотела.
- Так получилось, Никита! - заглядывая ему в глаза, я с наслаждением называла его по имени. - Так получилось, понимаешь ты?
- Не получилось ничего! Так нельзя! Ты моя!
- Нет, Никита, теперь не твоя, - казалось, что сейчас с моим сердцем случится разрыв, - Не сложилось... Ничего теперь не поделаешь...
- Не сложилось? Ты так это называешь? Не сложилось? А я это назвал бы по-другому...
- Как? - может быть я и не задала этого вопроса.
- Предательство, Ксеня...
- Предательство? Ты же умер! Понимаешь? Не было тебя! Совсем вообще нигде не было! - мне было страшно говорить это, но обвинения Никиты были еще страшней, - Поминки были, вот за тем же столом, что сегодня сидели! Крест стоит в Прямухино, сходи, глянь!
- Но меня-то нет под тем крестом! - снова закричал Никита.
- Я и говорю - нигде тебя не было...
В конце концов, я разрыдалась, с трудом вырвалась от Никиты и уговорила Илью уехать домой.
"6"
- Получается, что зря Никитка не погиб... - сказал спустя пару недель после возвращения брата домой Илья.
Он сказал это, глядя в окно, за которым куцый снежок пытался навести зимний порядок. Я же, мгновенно забыв, зачем открыла холодильник, замерла от злой рассеянности. Потому что Илья был вроде как и прав.
- Чего ты говоришь-то? - шепотом спросила я, захлопывая дверцу холодильника. - Как это зря?
- А сама не знаешь, как это? - не поворачивая головы, переспросил Илья.
Я понимала. И от этого неприятно заскребло на душе чьим-то мерзким коготком.
- Или, может быть, зря, что я есть... - пожал плечами Илья.
Он наконец посмотрел на меня.
- Что ты хочешь сейчас? Чтобы я сказала, что все супер? Что мне уже по барабану на Никиту? Или на то, что я не дождалась его? Что ты хочешь от меня? - нужно было молчать, но я говорила это.
- Если бы я знал, Ксень, что он жив...Я бы никогда...
- Ты с ним не виделся больше?
- Нет...
- И не надо, давай вообще уедем? - я надеялась, что Илья поймет - встречи с Никитой разобьют мне сердце.
И мы решили уехать. Куда угодно, только бы подальше от того человека, которого мне больше всего на свете хотелось видеть, ждать, любить.
Решить было легче. На деле оказалось, что учебный год, безденежье, страх и любовь не позволяют мне покинуть Прямухино.
До лета мы дотянули. Никиту я не видела, хоть и подстраивала наши встречи, как бы невзначай. Но небеса видимо хранили его от этих встреч. Мы разминались у магазина, я опаздывала на тот автобус, в котором ехал Никита, заболевала, когда Илья решался, наконец, съездить к родителям, с которыми жил его брат.
Во время своего летнего отпуска у нас погостила немного Олеся. Она горела желанием увидеть Никиту. Развести нас с Ильей. И выдать меня замуж за его брата. Я твердила ей, что это невозможно. Потому что не для того я выходила замуж, чтобы разводиться. Потому что просто нельзя построить счастье на несчастии.
Олеся возмущенно качала головой, но не спорила. Наверное, поняла, наконец.
Потом она уехала, и я заскучала. Такая тоска охватила, казалось, что от нее даже умереть можно. Как будто жизнь из души тянула. И тогда я отправилась к своей родственнице - Еве. Когда-то мы общались с ней тесно, потом я потеряла интерес к дружеским посиделкам, а теперь, спасаясь от своей тоски, снова захотелось с кем-то поговорить.
Я плакала и жаловалась на жизнь, отпивая понемножку из стакана водку, так что к вечеру тоска почему-то стала глобальней, тело стало существовать отдельно от хозяйки, а голова работала только в одном направлении - хотелось увидеть Никиту.
- Я понимаю, что Илья надежный, любящий, что с ним я - за стеной каменной. Но если не мой это человек, то будь он, хоть ангелом, что я поделаю? Ну не мой он. А когда твой, то уж пусть там разное может быть, понимаю, что и не идеал, и трудно с ним, но - мой. И тогда уже все преодолеешь, с другим настроем тогда вообще жить будешь. Как мне не хватает этого ощущения покоя, когда душа уже не рвется никуда потому, что уже нашла причал свой. Но - невозможно. И горько так. Но с другой стороны - без этой-то горечи уже и пресно. Реанимацию как проводят? Шоком. Вот и мне, чтобы жизнь не угасала, нужна реанимация. Шоковой любовью. Я эту свою любовь к Никите ни за что и ни на что не променяю, потому что без нее уже и я - не я буду. Но как же хочется все исправить! Ведь так плохо! И ему еще хуже. Как он бедный мучается! Эх, можно бы было жизнь назад отмотать! - последние слова заставили меня крепко задуматься.
Кажется, в моей жизни уже было когда-то что-то подобное. С возвращением назад.
- Как это ты все понимаешь про любовь? - отвлекла меня от размышлений тоже захмелевшая Ева, - Может, ты себе сама придумываешь? Или так - по привычке все думаешь, что Никиту любишь?
- Не знаю, мне не объяснить. Просто он - это мир, это все. Понимаешь?
- Нет, - честно призналась Ева, - у меня такого не было.
А потом меня охватило такое жгучее желание увидеть Никиту, что, не слушая уговоров Евы и своей совести, я постучала в окошко дома, в котором жил мой любимый. Может быть, он почувствовал, что это я, а может быть, просто повезло, но на мое счастье, на крыльцо вышел именно Никита. Он стоял на верхней ступеньке, сложив руки на груди, а я смотрела на него снизу, и мне казалось, что слышала, как бьется его сердце.
Я не помню, как поднялась к нему на крыльцо, но тепло его щеки, в которую я уткнулась лбом, мне уже не забыть никогда.
- Мне без тебя трудно, - прошептал он.
- А мне без тебя - никак, - тоже шепотом отозвалась я, - никаких красок, никаких звуков - ничего. Душа как слепая и глухая.
- Что дальше-то, Ксень?
Если бы я знала!
Мы постояли еще немного, потом я решила вернуться к Еве. Уговорив Никиту не провожать меня, я прошла мимо дома родственницы, за деревню и направилась к черному плесу. Потому что вспомнила, что кто-то рассказывал мне, что, если донырнуть до плоского камня, лежащего на дне плеса и загадать желание, то оно непременно сбудется. И, кажется, даже у кого-то получилось. На берегу я потопталась в нерешительности - лето солнцем не баловало, и вода в Осуге была еще холодной. Но возвращаться в свою тоску не хотелось еще больше, чем мерзнуть в реке. Поэтому я как была, в одежде бросилась в плес. От холода перехватило дыхание, но я заплыла на середину, вскрикнула: "черный плес, помоги!" и нырнула. С первого раза нырнуть глубоко не получилось, но я каким-то невероятным усилием успокоила дрожь в теле и страх в душе, вдохнула глубоко и скрылась под водой снова. Зажмурившись, я устремилась к заветному камню, и невероятно, но мои пальцы дотронулись до него. В этот момент я успела подумать: "Хочу вернуться в свое прошлое".
Последнее воспоминание о том вечере - я мокрая, холодная и несчастная вернулась к Еве. А потом все потонуло в потоке слез.
Часть третья.
С утра чуть ли не впервые за июнь на землю смотрело ласковое солнышко. В кусте сирени распевала радостные песенки невидимая птичка. Ксения еще некоторое время полежала с закрытыми глазами, надеясь, что птичий щебет за окном - тоже сон, но, убедившись, что проснулась окончательно, она нашарила под подушкой мобильник и, с трудом разлепив веки, посмотрела на монитор. Там значилась привычная для пребывания в Богданово надпись "нет связи", и ниже "16.55".
- Ничего себе поспала! - удивленно шепнула Ксюша и села в кровати.
Послушав еще неугомонную птичку, она зевнула и решилась, наконец, встать. Увидев себя в зеркале старого шифоньера, Ксения обнаружила, что за ночь у нее отрасли волосы. Из стрижки они превратились в локоны ниже плеч. Но Ксюша понимала, что такое невозможно. Она растерянно оглянулась. Увидела на столе ноутбук, открыла крышку, надавила кнопку включения. Через пару минут она уже просматривала рабочие папки своей турфирмы. Потом нашарила в сумке свой паспорт, нашла нужную страницу и с облегчением увидела штамп о разводе с Виктором.
- Ну не могло же мне несколько лет присниться! - растерянно проговорила Ксения, накручивая прядь волос на палец.
Она торопливо оделась и помчалась к Еве.
- Я у тебя вчера была? - спросила Ксения у родственницы вместо приветствия. - Что было?
Ева иронично заметила, что пить все же надо меньше. Ксения охотно согласилась, но допрос учинила с пристрастием, из которого выяснила, что вчера она пришла к Еве мокрая до нитки, напилась, разоткровенничалась о своей любви к Никитке, и отправилась глубокой ночью спать домой, пообещав, если не дойти, то доползти. Ксюшу все это немного успокоило, но на всякий случай она еще поинтересовалась, не было ли разговора еще и про Илью. Ева удивленно покачала отрицательно головой и поинтересовалась, причем тут собственно Илья.
- Ты не представляешь, какое счастье, что ни причем! Мне тут просто сон приснился. Я его за настоящее приняла. Вот и все. Хоть и очень все реалистично было в нем, и плохо. Хорошо, что это только сон был. Но он мне показал многое. Самое главное я теперь поняла.
- Не поделишься самым главным-то? - полюбопытствовала Ева.
- Не знаю, как для других, для меня главное. Если что-то не получилось, не случилось, если не удалось получить что-то очень желаемое, то, значит, что оно было не самом деле, или не нужно вовсе, или просто все сложилось бы ужасно в итоге. Понимаешь? "Никогда ни о чем не жалейте вдогонку". Если не сложилось, значит, так и надо. Не надо переправлять ничего, ни в какие плесы нырять, никаких желаний не надо. Там, - и Ксения показала пальцем наверх, - Там знают лучше нас, что и как устроить надо. Теперь я знаю. И слава Богу, что плес никаких желаний не исполняет. Вот так!
- Да, пить тебе нельзя, - мрачно проговорила Ева.
- Не бери ты в голову! - засмеялась Ксения.
Она понимала теперь, что не было в ее жизни поворотов не туда, непоправимых ошибок и несбывшихся желаний. Просто все всегда идет лучшей из дорог, пусть иногда и кажется, что могло бы быть еще лучше. Она отпустила свою боль и обиду на жизнь и на себя. И почувствовала, что жить прекрасно, а любить - еще лучше, потому что любящей душе и светлей и теплей, и вообще - "любовь, это сердце всего"... Иногда конечно ее царапала мысль о том, что не может присниться сон, вмещающий в себя несколько лет, и плес действительно переносил ее во времени. Но потом в одной из купленных в Прямухинском храме книг она прочла, что у Бога все возможно, даже то, что невозможно. И поверила в это.
В сентябре Ксения приехала догуливать в Богданово несколько дней, оставшихся от отпуска. И почти сразу, неожиданно встретилась с Никитой. Она увидела его издалека и почему-то испугалась. Может быть, если бы была возможность разминуться с ним, она бы ей воспользовалась. Но разминаться на деревенской улице негде.
- Привет, Ксеня! - с улыбкой произнес Никита, поравнявшись с ней.
- Привет, - ответила она, стараясь тоже улыбаться.
- Как жизнь?
- Отлично, - соврала Ксения, пожимая плечами.
- Ну, тогда пойдем, прогуляемся, что ли... - наклонив голову набок, предложил Никита.
Конечно же, Ксюша согласилась, хоть и удивилась неожиданному предложению Никиты. Такого с ним никогда не случалось. Уже позже она узнала, что он перешел в наступление, узнав от Евы о Ксюшиных чувствах. Конечно, на Еву следовало бы обидеться за болтливость, если бы не положительный результат. Ведь прогулка закончилась чудесным поцелуем. Но это было только начало общей истории Ксении и Никиты.