Аннотация: Анцыбал (анцыбул, анчибал, анчибил) - в славянской мифологии - болотный черт. Название анцыбал нередко относится к нечистой силе, обитающей в болоте.
Анцыбал
Раньше я не любил убивать. Когда в детстве все мальчишки издевались над кузнечиками, а особо смелые мучали кошек и собак, я заступался за бедных животных, за что нередко оказывался побитым. Жизнь - это святой дар, которым никто не в праве распоряжаться, кроме его хозяина. Иными словами, каждый сам является хозяином своей жизни. Так я думал тогда, и думал еще на протяжении нескольких лет. Но с тех пор в моей жизни произошло много разных событий, повлиявших не только на мое мышление, но и на отношение к жизни. Когда кто-то сверху приказывает тебе перерезать горло десятилетнему мальчику, у тебя есть только два варианта: подчиниться и выполнить приказ, или воспротивиться, повернуться лицом к тому ничтожеству, которое отдало такое бесчеловечное распоряжение. Первый вариант лишает тебя частички души, второй приводит к неминуемой смерти от рук товарищей и граждан твоего же государства. Конечно, ты можешь сказать "нет", потом достать Люгер и сделать пару выстрелов по своим, возможно смертельных. В любом случае, рано или поздно, тебя найдут и уничтожат. И останется только молиться, чтобы смерть была легкой и быстрой.
Возможно, потому что своей смерти я боялся куда больше, чем смерти чужих, незнакомых мне людей, в тот первый раз, после недолгих раздумий я выбрал именно первый вариант. Я не знаю, как звали того парнишку, но его взгляд (эти животные не позволили даже накинуть на его голову мешок), взгляд полный абсолютной ненависти и презрения и совсем чуть-чуть - страха, я вспоминаю каждый раз, когда закрываю глаза перед сном. Еще час назад он бегал по полю и, несмотря на творящийся в мире хаос, радовался жизни, мечтая стать солдатом, защищающим свою родину. А мой палец, спустивший курок пистолета, в одно мимолетное мгновение отправил смертоносную пулю ему в голову, навсегда остановив молодое сердце, а вместе с ним и юные светлые мечты. Он был первым, но после было много других: как взрослых, так и детей. Сначала я считал каждого, в глубине души глупо надеясь, что этот подсчет как-то поможет избежать того ада, который я непременно заслужил. Когда их стало слишком много, я стал считать только детей, но и их количество росло с таким быстрым темпом, что я вскоре сбился со счета и, в конце концов, смирился со своей участью вечных мук в преисподней. А взгляд того мальчишки до сих пор всплывает в моей памяти за секунды до сна. Как я уже говорил, первый вариант лишает тебя частички души. У меня души больше не осталось. Слишком часто я выбирал первый вариант. Однако, как известно, наши действия не всегда исходят от души или разума - зачастую мы делаем неосознанный выбор, не подкрепленный какими-либо доводами или убеждениями. Если хотите, считайте это моей версией теории хаоса. Именно из-за нее в тот день произошло нечто, кардинально изменившее мою жизнь.
Шел июль сорок первого, наш "штурм" вошел в очередную советскую деревню. Мы не встретили никакого сопротивления, не считая пары сумасшедших дедов, схватившихся за вилы и возомнивших себя героями-спасителями родного края. Их тощие трупы бросили у дороги, на въезде в деревню.
Через пятнадцать минут по моему приказу на центральной улице были построены все жители деревни. К тому времени меня уже повысили до гауптштурмфюрера. В нашем штурме на тот момент было 86 человек. Примерно половину из них я отправил по домам для тщательного обыска. Остальные смотрели за русскими, чтобы никто не убежал и ничего не натворил. В деревне оказалось всего тридцать жителей, среди которых были женщины, старики, дети и несколько молоденьких девушек. Стояла невыносимая жара, пот заливал глаза, воздух был настолько горяч, что любое резкое движение вызывало жжение на коже и головокружение. Из алюминиевого ковша я отпил ледяной колодезной воды, поморщился от ломоты в зубах и неторопливо прошелся вдоль шатающихся от палящего солнца жителей. Они все стояли, опустив головы и уставившись в землю под ногами. Тогда мне показалось, что в воздухе запахло страхом и чем-то похожим на ненависть. Сейчас я уже и сам не могу понять и объяснить это чувство, но оно совершенно точно ощущалось в тот день, в той деревне. Как выяснилось позже, эта деревня вообще была слегка необычной, но лучше обо всем рассказать по порядку...
Так было принято, что в нашем штурме обязательно был один русский, выполняющий роль переводчика. Удивительно, но практически в каждой деревне, в любом захолустье находился хотя бы один знаток немецкого языка. Молодой переводчик, которого мы взяли с собой пару недель назад (кажется, его звали Михаил) по моему приказу вышел вперед и стал переводить мои слова, обращенные к жителям деревни:
- Мы не собираемся никому причинять вреда. Мы всего лишь зачищающий отряд. Иными словами, мы подготавливаем вас к тому, что через день-другой к вам прибудет отряд, который официально объявит вас территориальной единицей Третьего Рейха. А пока запомните одно единственное правило: выполняйте любые наши приказы без промедлений и возражений, и все останутся живы. А теперь, если у кого-то возникли какие-либо вопросы, самое время их задать.
Я оглядел жителей, бездумно разглядывающих свои ноги, и уже собрался продолжить речь, как один сморщенный старик с красными слезящимися глазами на шатающихся ногах вышел вперед и поднял голову, посмотрев мне в глаза. Затем он что-то произнес, и переводчик, наклонившись ко мне, перевел:
- Он спрашивает, нет ли у вас лекарств? Пару дней назад он почувствовал себя плохо, и до сих пор страдает от высокой температуры и ломоты в теле.
Будучи гауптштурмфюрером, мне все реже приходилось убивать людей, и я искренне верил в то, что, отдавая подобные приказы, мои руки оставались чистыми. Сейчас я, конечно же, понимаю, что глубоко заблуждался. Приказ на убийство - это куда больший грех, чем само убийство. И хотя крови на руках в таком случае не остается, отмыть вы их уже никогда не сможете.
Я только кивнул одному из своих солдат в сторону старика, и тот сразу все понял, взял его под руку, отвел в сторону и выстрелом в голову избавил от недомогания. Несколько женщин вскрикнули, дети заплакали, а я переводчик продолжил переводить мои слова:
- Как видите, мы никому не навредим. Этому бедняге оставалось от силы пара недель, и он попросил у нас лекарство. Ничего лучше, чем это, - я кивнул на винтовку в руках солдата, - у нас не нашлось. Мы избавили его от мучений, как вы избавляете своих умирающих коров или лошадей.
Думаю, в тот момент многим из жителей хотелось сказать, что-нибудь вроде: "Но он же не был ни коровой, ни лошадью! Он был человеком!", но мне было наплевать.
- Мы проведем в вашей деревне одну ночь и утром покинем вас, оставив нескольких солдат, чтобы они последили за порядком до прибытия основного отряда. Нам понадобится мясо, молоко, места для ночлега и... кое-что еще...
По тому, как переводчик замялся на последних словах, я догадался, что он не стал их переводить. В другой раз я бы незамедлительно приказал бы его убить, но в тот момент мне было не до него. Я подошел к молодой девчонке лет пятнадцати, которая привлекла мое внимание еще тогда, когда всех жителей только вывели на улицу. Эх!.. Я прожил длинную жизнь, и много где побывал. И уж поверьте мне, таких прекрасных женщин, как в России, я больше нигде не видал. Эта девчушка в свои молодые годы была божественно красивой. Ее кожа была в меру бледновата, фигура стройна даже в мешковатом, явно не по размеру, платье, личико закругленное, а голову украшала длинная русая коса. А глаза... Я осторожно взял ее рукой за подбородок и поднял ее голову кверху. Голубые, чистые, как ясное небо в тот день, глаза посмотрели на меня. Но в этом взгляде не было страха. Скорее, непонимание и неуверенность. Конечно, ей сразу стало понятно, что ее ждет, но она не подала виду. Молодец! Всегда любил смелых женщин.
Я не стал спрашивать, как ее зовут, а просто взял ее за руку и отвел в сторону. Приказал нескольким солдатам отвести остальных жителей в самый большой сарай - следующую ночь им предстояло провести в нем. Вернулись те, которые проверяли дома, и доложили, что все чисто: оружие не найдено, прятавшихся солдат и партизан не обнаружено. Солдаты-повара отправились готовить ужин. Я снова взял девушку за руку и повел за собой. Терпеть больше не было сил. Желание было таким сильным, что я почувствовал возбуждение от одной только мысли о предстоящем наслаждении. По ее побледневшему личику я понял, что она мои чувства не разделяет. Но, опять же, мне было наплевать. По крайней мере, все время, пока мы шли в самый приличный с виду дом, она не произнесла ни слова, не проронила ни слезинки. Редкость, как хороша, учитывая обстоятельства. Некоторые солдаты с завистью смотрели нам вслед, но те из них, кто останется на следующий день в деревне, сами смогут с кем угодно развлекаться. Я как-то пару раз слышал, как между собой они говорили: "А у нашего гауптштурмфюрера хороший вкус!" Это правда, у меня был отличный вкус.
Оказавшись в доме, я заметил что-то странное, но не смог понять, что именно меня смутило. Я нашел комнату с кроватью, небольшой, но вполне крепкой, бросил на нее девушку и приказал раздеваться. Она вряд ли понимала по-немецки, но мой приказ сложно было не понять, и через несколько секунд она лежала передо мной обнаженная. Бледная кожа сверкала в лучах проникающего в окна солнца. Девушка всхлипывала, но не плакала, и тогда мне показалась, что даже трепетала, но совсем не от страха. Груди на удивление были большими и крепкими, прятать их она даже не пыталась, зато свою юную ложбинку, покрытую молодым пушком, она закрывала руками, отчего мое желание только усилилось.
На войне в таких делах привыкаешь обходиться без прелюдий. Все надо делать быстро и без лишних нежностей, иначе рискуешь расстаться с жизнью в самый неподходящий момент. Поэтому я в считанные секунды освободился от штанов, склонился над девушкой, насильно поднял ее руки над головой, освободив желанное лоно, и молча приступил к делу.
Это произошло в тот самый, момент, когда я только вошел в нее, и с удивлением обнаружил, что до меня там уже кто-то побывал (ах ты грязная деревенская потаскушка!). Я лишь успел услышать какой-то шорох за спиной, и в следующий миг в глазах резко потемнело, а голову охватила тупая боль. Я упал на спину и приложил все усилия над собой, чтобы не потерять сознание. Когда взгляд прояснился, я увидел старуху, помогающую девушке одеться. В одной руке она держала топор, которым она, видимо, меня и ударила. Благо, что тупой стороной, иначе я сейчас не рассказывал бы вам эту историю. Я потрогал затылок и обнаружил, что волосы были липкими от крови. Оглушающая злость охватила мой разум. Я потянулся за пистолетом, но вдруг обнаружил, что по-прежнему лежу без штанов. Они остались у кровати. Я с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь сделал два шага вперед. Старуха с девушкой увидели, что я стою в нескольких метрах от них. Старая женщина подняла топор, обхватив его обеими руками, и что-то крикнула девушке. Та мигом соскочила с кровати и в следующую секунду выпрыгнула в окно. Я увидел, как вскоре она скрылась за стеной леса.
- Ах ты ж тварь, - процедил я сквозь сжатые зубы.
Старуха бросила взгляд мне между ног, разглядывая то, что там болталось, и затем с криком ярости набросилась на меня с топором. К счастью, я был физически сильнее и проворнее. Я с легкостью выставил ногу вперед, ударив старуху в живот. Она громко выдохнула и свалилась на свой старческий зад, выронив при этом топор, который откатился под кровать. Я с еще большей яростью размахнулся и обрушил свой кулак ей на голову. Старуха упала на спину и громко зарыдала, схватившись за разбитый, кровоточащий глаз. Я быстро одел штаны, достал из-под кровати топор и подошел к ней.
Я тысячи раз вспоминал тот день. Но до сих пор не могу объяснить, что тогда двигало мной. Я стоял над рыдающей старухой с топором в руках, которая минуту назад чуть не лишила меня жизни. Ненависть кипела в моей крови, по спине стекала струйка крови из затылка. Я уже десятки раз делал это, и зачастую более жестоко и бесчеловечно. Любой, кто хорошо меня знал, не стал бы даже сомневаться, что я доведу дело до конца. Однако, я опустил руки и выронил топор на пол. В следующее мгновение я выскочил в распахнутое окно, оставив старуху рыдать в доме, и побежал в сторону леса. Странно, что никто из солдат до сих пор не прибежал на шум...
Оказавшись в лесу, я продолжил бежать, хотя понятия не имел, в каком направлении скрылась девушка. Мимо меня проносились сосны, ели и другие хвойные деревья. Я не помню, как Люгер покинул кобуру, но рука изо всех сжимала пистолет, готовый выстрелить в любую секунду. Не знаю, что бы я сделал, если бы догнал ту молоденькую девчушку. Может быть, пристрелил, не раздумывая. Или изнасиловал, но потом все равно пристрелил. Возможно, перед этим избил бы ее до полусмерти, чтобы знала, как убегать от меня, гауптштурмфюрера ЭсЭс. В тот момент меня заботило только одно: каким бы то ни было образом найти эту сучку, а там - будь что будет.
Я не сразу понял, что произошло, пока вода не проникла в мои легкие. Вот я изо всех сил, хрипя от усталости и боли в затылке, несся по устланной желтыми иголками земле, как через считанные секунды ноги ощутили некую мягкую пустоту, и мое тело с громким "бултых!" лицом вниз окунулось в мутную жижу. Я сделал непроизвольный вдох и очень сильно об этом пожалел. Густая вода, перемешанная с землей, перегноем и прочей грязью, о происхождении которой лучше не знать, протекла в мой организм, не только нарушив дыхательный процесс, но и вызвав нестерпимый рвотный рефлекс. Скорее всего, благодаря адреналину и полнейшему не пониманию происходящего, я чудом сумел удержать завтрак в желудке. С силой потянувшись вверх, я вытащил голову из воды, громко прокашлялся, выплевывая мерзкую черную жидкость из легких, и попытался оценить обстановку. Я был в дерьме. Не только в прямом смысле, но и в переносном. Положение было практически безвыходным. Топь, болотная трясина, ежечасно поглощающая в своих глубинах как мелких букашек, так и более крупную живность, вроде мыши или зайца, на этот раз жадно поглощала человека. Несмотря на подступившую к самому горлу панику, я постарался как можно быстрее успокоиться и расслабиться. О том, что выбраться из трясины можно единственным способом, заключавшемся в отсутствии резких движений, знает каждый, но трезво мыслить, находясь по уши в липкой тягучей жиже, сможет или сильный духом, или безумец. Я, скорее, в то мгновение относился ко второму. Звать на помощь не имело смысла - я отдалился от деревни на значительное расстояние. Сделав глубокий вдох и закрыв глаза, я почувствовал, как плечи постепенно выходят на поверхность. Еще через пару минут я практически полностью лежал на спине и медленными движениями левой руки пытался дотянуться до коряги, свисавшей над поверхностью воды. Топь была не широкой, и я очень надеялся, что с помощью этого гнилого куска дерева я быстро смогу выбраться из смертельной ловушки.
Спустя какое-то время (я очень устал, да и вонь, исходящая от трясины, порядком поднадоела, поэтому каждая минута казалась для меня вечностью), я, наконец, ощутил под пальцами руки твердую деревянную поверхность. Покрепче обхватив корягу, я осторожно подтянулся в сторону берега. Медленно, но верно, я приближался к спасительной земле. С полной уверенностью в неминуемом спасении я даже успел улыбнуться, будто только что сумел обмануть судьбу. Если бы я только знал, что произойдет дальше... Улыбка ни за что бы не появилась на моем лице.
Сначала я подумал, что всего лишь зацепился ногой за какую-то корягу под водой. Но когда ногу потянуло вниз, я ощутил самый настоящий страх. Подо мной кто-то был, и этот кто-то, по всей видимости, желал моей смерти. После таких мыслей от моего спокойствия не осталось и следа. Яростно забив руками по воде, я попытался выдернуть ногу из невидимых клешней. Но мое тело торопливо продолжало уходить под воду. Пару раз захлебнувшись грязью, я стал звать на помощь, но из моего горла вырывались лишь булькающие невнятные звуки, которые вряд ли были слышны дальше, чем за десяток метров вокруг. И потом я вдруг очутился в темноте. Там совершенно не было света, звуки были глухими и какими-то отдаленными, а температура вокруг была гораздо ниже той, что жарила меня на поверхности. Меня затягивало все глубже, и я на удивление быстро смирился со своей участью и перестал сопротивляться. Не знаю, готов ли я был умереть в то мгновение, но дыхание продолжал задерживать до последнего.
Закончилось все так же неожиданно, как и началось. Сначала я почувствовал резкую боль в области правой ноги, за которую меня что-то затягивало на дно, после чего я ощутил прежнюю легкость, и мое тело медленно и плавно начало свой подъем к поверхности воды. Как раз вовремя, так как легкие уже горели от нестерпимого желания сделать вдох. Наконец, я с наслаждением глотнул свежего лесного воздуха, когда моя голова вновь оказалась снаружи. В ноге продолжала пульсировать боль, но мне было не до этого. Скосив взгляд в сторону коряги я с сожалением обнаружил, что на этот раз вынырнул гораздо дальше от берега. Добраться до спасительной коряги мне представлялось слабо вероятным. И в этот момент я заметил среди деревьев какое-то движение. Это была та самая старуха, которая совсем недавно чуть не вышибла мне мозги. Кровь на лице, появившаяся после моего удара кулаком, уже засохла, а вокруг глаза образовался большой круглый синяк. Старуха, пристально глядя на меня, осторожно подошла к краю берега. Ее губы шевелились в беззвучном бормотании. Взгляд был туманным, зрачки закатились вверх, обнажив желтоватые белки глаз, испещренные мелкими красными капиллярами. Что-то в ее внешнем виде напугало меня не меньше, чем то, что пыталось меня утащить на дно трясины.
Я слабо прохрипел "Помогите!", не особо заботясь о том, знает ли старуха значение этого слова. Я был уверен в том, что она скорее прибьет меня какой-нибудь дубиной, чтобы я камнем упал под воду, чем поможет выбраться. Возможно, она была благодарна за то, что я оставил ее в живых, или ей двигали те же силы хаоса, которые не позволили мне убить ее тогда в доме. А может быть, она приготовила для меня нечто более изощренное, чем смерть да дне болота. Не знаю... Но я вдруг увидел, как взгляд ее прояснился, губы перестали шептать невнятные слова, и она резво наклонилась к земле, после чего протянула в мою сторону длинную и крепкую ветку. Я не стал размышлять о чистоте помыслов этой старой женщины, а просто протянул руку и схватился за ветку. Старухе было тяжело, но она, не жалея сил, вытягивала меня на берег. Вскоре я держался за ветку уже обеими руками и даже старался хоть как-то облегчить ее старания, загребая густую жижу под себя и все больше выталкивая свое тело из воды. Я не заметил, когда оказался на твердой земле, но точно помню, как стоял на четвереньках, мучительно извергая из желудка струи мерзкой грязи. Очистив желудок от болотной жижи я с облегчением перевернулся на спину и глубоко вдохнул свежий воздух. Боль в ноге вдруг вспыхнула новой волной. Сапоги я оставил на дне трясины, как и пистолет, и теперь с ужасом обнаружил, что на правой ноге у меня отсутствовало два пальца. Вместо них я увидел кровоточащие обрубки, и мне стало дурно.
Не успел я как следует прийти в себя, как произошло нечто, напугавшее меня так сильно, что я до сих пор вспоминаю то событие с абсолютной точностью, как будто оно произошло пару недель назад. Несмотря на удушающую жару, в воздухе поднялся сильный холодный ветер. Я повернул голову в сторону странного булькающего звука и увидел, как поверхность воды покрылась огромными лопающимися пузырями. Это не было похоже на кипение воды. Это вообще не было похоже ни на что разумно объяснимое. Старуха стояла в двух шагах за моей спиной, и я успел разглядеть, что она снова находилась в каком-то трансе, закатив глаза и беззвучно шевеля губами. И тут из болотной воды медленно показалась толстая деревянная коряга. Все бы ничего, да вот только в следующую секунду она открыла огромные желтые глаза, и я закричал от охватившего меня ужаса. Мне не стыдно в этом признаться, но я тогда здорово обмочил штаны. Если честно, я еще и наложил в них немаленькую кучу, но конкретно в тот момент я этого совсем не заметил. Ведь эта коряга продолжала вылезать из воды, постепенно вырисовываясь в нечто наподобие тела, с двумя руками и ногами, размером с двух крепких здоровенных мужиков. Вода продолжала бурлить, в нос ударил резкий запах гнили и сероводорода. Мои глаза заслезились, но теперь я не могу сказать, произошло это от ужасного запаха, или от невероятного ужаса, из-за которого мое сердце готово было выскочить из груди и оставить меня наедине с возникшей тварью.
Наконец, существо перестало выходить из воды, и я смог разглядеть его толстые руки и ноги, которые переплетались, словно корни старого дерева. Казалось, что все оно состоит из множества коричневых веток, истекающих густой болотной жижей. Вместо пальцев у него были крючковатые сучки, а в области паха не было никакого намека на половую принадлежность этого существа. На голове не было ни ушей, ни носа. Когда большие глаза посмотрели в мою сторону, а рот вдруг искривился в мучительной улыбке, раздался такой отвратительный звук, что я почувствовал, как по всему моему телу волосы встали дыбом. Я заткнул уши руками, чтобы хоть немного заглушить этот низкий голос, бурлящий, словно безразмерный поток извергающихся нечистот. Понятия не имею, говорило оно что-то конкретное, или просто кричало от нечеловеческой ненависти, но когда одна его нога сделала уверенный шаг в мою сторону, я, не обращая внимания на боль в своей ноге, вскочил с земли и помчался прочь от этого места. По-моему, все время, что я бежал, не оглядываясь назад, из моего рта раздавался безумный крик сошедшего с ума человека. Я забыл про старуху, забыл про девушку, которую, во что бы то ни стало, желал найти и унизить. Перед собой я видел только болотную тварь, ее деревянные конечности, бездумные желтые глаза и бездонную пасть, издающую самый отвратительный звук, что я слышал в своей жизни.
Я не заметил, как оказался перед покосившейся хижиной, но, не раздумывая, распахнул наполовину сгнившую дверь и забежал внутрь. Вокруг было темно, в маленькие окна проникало слишком мало света. Я осторожно прошелся вдоль стены и упал в угол, надеясь, что существо никогда не сможет меня там найти. Удивительно, но каким-то образом, мне удалось задремать, будучи в столь возбужденном от страха состоянии.
Когда я проснулся, за окнами сгущались сумерки. Глаза привыкли к царящему в хижине мраку, и я смог разглядеть помещение, в котором оказался. На стенах висели различные свертки и кульки с непонятным содержимым, вдоль противоположной стены тянулось несколько деревянных полок с какими-то бутылками и банками. В воздухе стоял отчетливый запах сухих трав, который заглушал даже вонь, исходящую от моей одежды. Ни столов, ни стульев, ни хоть какой-нибудь кровати я не увидел. Этот дом явно не предназначался для жилья. А вот на полу, в самом центре хижины, я заметил какой-то геометрический рисунок, прочерченный мелом. Сейчас я не могу сказать точно, что именно там было нарисовано. Если не ошибаюсь, нечто наподобие круга с пересекающимися внутри него треугольниками. Вдоль границ рисунка были аккуратно разложены пучки с травами и другие предметы, которые я не смог разглядеть в темноте. Внутри мелового круга в определенном порядке расположились какие-то камушки разных размеров и форм, которые в совокупности с рисунком составляли некую гармоничную фигуру. Именно тогда я неожиданно осознал, что именно показалось мне странным в том доме в деревне. За время войны я побывал не в одном десятке русских поселений, и привык к тому, что в каждом доме повсюду можно было наткнуться на христианские символы, будь то кресты, висящие не стенах, или иконки, прибитые над каминами. В том же доме, где мне почти удалось насладиться телом юной красавицы, не было ни малейшего намека на хоть какую-нибудь иконку с богоматерью, или хотя бы крошечный крест с распятым Христом. Сейчас мне даже кажется, что когда я прошелся вдоль выстроенных на улице жителей деревни, ни на одном из них не было крестика, висящего на шее, что так же казалось весьма необычным.
Отсутствующие пальцы на ноге продолжали ныть, во рту все жутко пересохло. Не знаю, сколько бы еще просидел в той хижине, если бы на улице не послышался треск веток. Я мигом подлетел к окну и с ужасом увидел приближающуюся старуху. В тот момент я боялся эту старую ведьму не меньше, чем болотное чудовище, чуть не затащившее меня на дно трясины. Я стремительно выбежал за дверь и, надеясь, что старуха не успеет разглядеть меня в темноте, обогнул хижину и побежал в противоположном направлении.
Голые ноги стерлись в кровь, прежде, чем я почувствовал в воздухе запах гари. Сердце предчувствовало что-то неладное. Не могу объяснить, каким образом, но я вышел к той самой деревне, в которую наш штурм проник всего лишь прошлым утром, оставив за собой трупы оказавших сопротивление стариков... Однако, что-то в представшей передо мной деревушке мне сильно не понравилось. Высоко в небо уходили столбы черного дыма, свет в окнах домов не горел, стояла абсолютная тишина. Не было слышно даже кудахтаний кур или визга свиней. Что-то явно было не так...
Первое, что я увидел, войдя в деревню, была горящая техника нашего отряда: четыре мотоцикла, три автомобиля и один прицеп были охвачены догорающим пламенем. Жителей не было ни видно, ни слышно, будто все они покинули свои дома и куда-то исчезли. Зато повсюду валялись тела моих солдат. Их было так много, что я буквально запинался об их потвердевшие ноги и руки, пока бессмысленно брел по центральной улице. Я не знал, что с ними произошло, но на их телах не было следов от пуль. Не было и каких-либо других ран, оставленных огнестрельным или холодным оружием. Зато я по-прежнему помню лица тех, кто лежал на спинах, а не на животах. Это были лица, искаженные в гримасах боли и первобытного ужаса. Мне показалось, что во многих местах на улочке появились мутные густые лужи, от которых исходила знакомая болотная вонь, но сейчас я уже не уверен, что это не было плодом моего разыгравшегося воображения.
Я молча передвигался по земле, не чувствуя никакой жалости к погибшим солдатам моего штурма. Я вообще почти ничего не чувствовал, мне было все равно. И вдруг я увидел ее. Она стояла на земле в центре улицы, совершенно нагая. Длинные русые волосы спадали на плечи. Бледная кожа сияла в ярком свете луны. Круглые розовые соски на больших грудях гипнотизировали мой взгляд. Юный пушок в ее паху казался чем-то воздушным и невесомым. Она улыбалась светлой искренней улыбкой. Я остановился, как вкопанный, и зачарованно уставился на ее потрясающе красивое тело.
- Иди ко мне, - произнесла она чуть слышно ангельским голоском (и я понял каждое ее слово, несмотря на слабое знание русского языка) и протянула ко мне свои тонкие руки. - Мы ведь так и не закончили.
Никогда и никого я так не хотел, как эту волшебную девушку в ту минуту. Я готов был броситься в ее объятия и оросить ее нежный живот своим семенем, буквально кипящем в моем нутре. Но я упал перед ней на колени, схватился руками за голову и заплакал. Я рыдал от досады, как ребенок, обиженный взрослым. Рыдал от горя, как человек, только что потерявший самого близкого родственника. Рыдал от облегчения, как мать, секунду назад родившая своего первенца.
И ведь я так и не узнал ее имени.
*****
Меня нашли спавшим на земле, сутки спустя. Основной штурм был чрезвычайно удивлен, обнаружив деревню в том виде, в котором я обнаружил ее прошлой ночью. Меня тормошили, пытаясь выяснить, что стряслось, и каким образом погиб весь мой отряд. Но ни одного внятного объяснения от меня не смогли вытянуть. Сначала меня хотели судить, но я был спасен, благодаря психиатру, который с полной уверенностью в моей невменяемости запихнул меня в психиатрическую лечебницу.
Через два года после окончания войны я был, наконец, на свободе, ибо больше не казался никому сумасшедшим. В те времена про мою историю забыли, новому правительству было не до этого. Не удивлюсь, если дело о моем штурме было засекречено, а все документы сожжены во время захвата какого-нибудь государственно важного объекта. Более того, не сохранились даже данные о моей службе и военной карьере. Никто не знал, кем я был во время войны. С этим мне ужасно повезло, и я прожил долгую, вполне счастливую жизнь: воспитал детей, а они мне нарожали внуков.
В восемьдесят четвертом я предпринял попытки узнать что-либо о той деревне, так круто изменившей мою судьбу. Сотни библиотек, несколько запросов в посольство Советского Союза... Я написал им, что ищу родственников, якобы живших в какой-то деревне в радиусе запомнившихся мне координат, но в ответ получал лишь отказы и извинения. В одном из писем мне сообщили, что, по имеющимся данным, в указанном районе до пятьдесят девятого года не было ни одного населенного пункта. Почти год продолжался мой поиск. С появлением интернета, я перерыл всевозможные сайты о войне, но не нашел ни малейшего намека на ту деревню.
Полгода назад, на девяносто четвертом году моей жизни, у меня обнаружили опухоль мозга. По словам врача, жить мне осталось не больше двух месяцев. И в моем возрасте это невероятно много.
Я никогда и никому не рассказывал эту историю, даже своей жене, которую я безумно любил, и которая покинула наш мир двадцать лет назад. Возможно, именно приближающаяся кончина вынудила меня рассказать вам об этом случае из моей жизни. Правда, сейчас я не совсем уверен, что все это действительно со мной произошло.
Я не боюсь быть осужденным. Да, я совершил много зла в своей жизни, многих людей лишил того, чего не вправе был лишать. Я могу бесконечно долго раскаиваться в своих грехах, но не буду этого делать. Я не боюсь быть осужденным. Но не потому что не считаю себя виновным, а потому что с того памятного дня больше всего на свете я боюсь одного: еще раз столкнуться с тварью, чуть не погубившей меня на том болоте. И с каждым днем, приближающим меня к смерти, мне становится все страшнее. А вдруг она найдет меня там, где я окажусь, сделав свой последний вздох?