В мастерской душно, запах сырого леса повис под серым потолком, на куче опилок в углу - лоскуты красной материи и обрезки черной траурной ленты. На покрытой плесенью стене висит заляпанный мухами плакат со знаменитым изображением Мэрилин Монро, а под ним от руки красной краской выведено: 'De mortuis aut bene, aut nihil' (О мертвых или хорошо, или ничего).
Жорка отходит на шаг и устало, но удовлетворенно оглядывает свежесколоченный гроб. Поднимает тяжелый ящик на руки и ставит его рядом с двумя другими, только большими по размеру. На сегодня все. Он снимает старый потрепанный фартук, бросает его на колченогую вешалку и выходит из мастерской. Закрывает тяжелую местами побитую ржавчиной металлическую дверь, вешает на нее старый замок, с сухим скрежетом проворачивает два раза ключ. Тишина. Жорка вздыхает, лезет в карман джинсов, достает помятую пачку 'Marlboro', губами вытягивает сигарету и в поисках спичек стучит себя по карманам. Спичек нет. Наверное, оставил их в фартуке. Но снова открывать мастерскую ему лень. Он зло сплевывает сигарету в лужу и идет по расстеленным доскам в контору - талая вода залила весь двор.
Полная луна выскользнула из-за туч и бледным осветила все вокруг: ржавые остовы могильных оградок, горы опилок и надгробные плиты с мертвыми ликами усопших.
Жорка входит в контору, по привычке тянется к выключателю, но вспоминает, что электричества уже вторую неделю нет - сдох генератор. В полумраке нащупывает фонарь на аккумуляторной батарее: мертвые цветы на траурных венках в тусклом свете фонаря утратили былую яркость и словно бледные ночные мотыльки облепили стены, а ставший бесполезным монитор компьютера стоит на подоконнике.
Жорка садится за стол, вытягивает ящик, нащупывает засаленную красную тетрадь и вытаскивает ее на стол. Поплевав на большие, черные от пыли пальцы, он перелистывает тяжелые исписанные страницы. Достает из настольного пенала ручку и корявым детским почерком что-то старательно выводит. Спустя четверть часа он, наконец, отрывается от своего письма, некоторое время перечитывает, а потом захлопывает тетрадь. Берет в руки фонарь и один за другим выдвигает ящики стола - ищет спички. Спичек нет. Швыряет фонарь на стол и обхватывает голову руками.
Всего каких-то полгода назад в городке кипела жизнь. Люди гуляли по узким улочкам, парочки влюбленных обнимались в тенистых скверах, а в будни артерии дорог затыкали автомобильные пробки. Люди радовались, плакали, пили, дрались... жили. Даже в их маленьком салоне ритуальных услуг бывало иногда весело. Дядя Ваня, сухо откашлявшись, рассказывал веселые байки и все - плотник Тимур, без трех пальцев на правой руке, задорный сварщик Женька и он Жорка, смеялись. Бывало и грустили: когда машина раздавила дворового пса Мухтара, когда секретарша Босса хохотушка Лиля сломала ногу или когда Босс был не в духе и придирался ко всем по мелочам.
Сначала исчезли голуби, с незапамятных времен ворковавшие на чердаке конторы, поговаривали, что их сожрал кот, но потом сдох и сам толстопуз Маркиз. Спустя месяц носом пошла кровь у дяди Вани. На похороны к некогда бойкому старику пришли почти все, не было только секретарши Лильки, у которой от того же страшного недуга умерла мама. Повсюду хоронили близких. Так много народа на кладбище Жорка видел впервые, оно стало похоже на ярмарку, только вместо веселого гама, отовсюду слышались вой и причитания. У могилы дяди Вани сгорбилась его тихая вдова и утирала платочком то слезы, то нос от крови, а рядом с ней плакала навзрыд семилетняя внучка Санька, уже потерявшая в этом году родителей.
Работы прибавилось, мастерская работала круглые сутки, но все равно не успевала выполнять заказы. Часто, когда заказ был наконец-то готов, самих заказчиков уже не было в живых. Но Босс, как человек честный, доставлял покойников до кладбища, а потом стал хоронить их вместе с заказчиками. Сразу по несколько человек в одной могиле.
Скоро они остались лишь втроем: Босс, Жорка и Санька, внучка дяди Вани. В один день умерли Жоркина мама и братишка Гоша. Похоронили их вместе, тогда Жорка в последний раз плакал. Даже когда умерла добрячка тетя Таня, жена Босса, он ничуть не прослезился, а Босс всю ночь выбивал на черной мраморной плите голубку, улетающую в даль. Прямо в мастерской умер плотник Тимур, куда-то уехал с семьей сварщик Женька, но люди говорили, что бежать уже некуда - везде страшная болезнь сняла свою жатву.
Все живое погибло. Исчезли птицы, бродячие псы и кошки. Тихо и пустынно стало на улицах их некогда шумного городка. Прикорнули прямо на дорогах сотни мертвых машин. Повсюду лежали обледенелые, похожие на мумий, покойники, которых Жорка с Боссом собирали по всему району в свою маленькую 'Газель' и везли в пустынный без единой живой души морг. Покойники уже не пугали Жорку, даже маленькая Санька перестала бояться мертвых.
Холодильники были забиты телами, поэтому трупы лежали прямо на полу. В их маленьком городке не было крематория, здесь испокон веков предавали тела земле. Босс прямо тут же, в морге, писал на самодельных бирках имена покойников, а потом по красной тетрадке, строго в порядке очереди отбирал тела на захоронения. А рядом с именем покойного записывал сумму долга.
Когда Боссу стало совсем худо и кровь пошла у него уже ртом, лежа на куче опилок в мастерской, он подозвал к себе Жорку и тихо сказал:
- Когда я умру, дела не бросай! Всех покойников надо придать земле! Долги записывай в тетрадь! Люди вернутся, заплатят!
- А когда люди вернутся? - устало спросил Жорка.
Босс закашлялся, сплюнул сукровицу на пол.
- Когда вернутся птицы...
Жорка тогда его не понял, ведь птицы принесли смерть.
На следующий день они с Санькой с трудом похоронили Босса - большой и грузный, казалось, после смерти он еще больше потяжелел, хорошо еще земля чуть оттаяла. Весна потихоньку гнала страшную зиму прочь.
И потянулись их с Санькой суровые трудовые будни. С утра в морг, оттуда на кладбище, а к вечеру в мастерскую - колотить гробы. Со временем они уже привыкли к тишине, даже друг с другом почти не разговаривали.
'- Меньше болтовни, больше дела!' - любил говорить Босс, когда был не в духе.
И они день за днем, молча, делали свою тяжелую работу. Санька молодец, уже научилась забивать гвозди, немного обращаться с ножовкой и никогда не жаловалась. Бывало, завернет брусок в тряпочку и укачивает его, припевая:
Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краю...
- А ну цыц! - прикрикнет на нее Жорка. - Подай вон лучше гвоздь!
Жорка был строг с ней, но в душе жалел бойкую девчонку. Что с ней будет, когда его не станет? Кто закончит дело?
Летом ему уже стукнет шестнадцать, он большой. А вот Саньке семь или уже восемь, она слабеет и устает быстрее. Поэтому на ночь Жорка отправлял ее спать в комнатушку рядом с приемной, бывшую подсобку, а сам оставался в мастерской и до поздней ночи сколачивал гробы.
- Жорка! Жорка! Вставай!
Жорка с трудом поднимает тяжелые веки, открывает глаза.
- Ну, чего тебе? - ворчит он.
- Жорка! На чердаке голубь сидит! Настоящий! Живой! - вопит от радости Санька и тащит его за руку.
Жорка тяжело поднимается из-за стола, выходит во двор, прикрывается ладонью от яркого солнца и видит на крыше обычного сизого голубка. Губы Жорки расплываются в улыбке, а в глазах предательски блеснули слезы, он обнимает Саньку за плечо и, утирая от крови нос, бормочет: