Ночь. Заснеженный и заледеневший город. Стылая зеленая гладь льда на будто бескрайней реке. Луны в небе нет, лишь бледное размытое пятно чуть сквозит через мутную зеленоватую мглу.
Высоко над рекой дом, крыша - плоская, с балюстрадой. Внизу, насколько хватает глаз - крыши, крыши, крыши... Множество ярусов. Плоские, двускатные, с мансардами, со слуховыми окнами, с фронтонами. Кое-где на крышах заметны застывшие черные силуэты птиц... и людей. В воздухе густой туман, искрящийся, игольчатый, зеленовато-белый, в нем не видно ни дальнего берега реки - только знаешь, что он есть где-то очень далеко - ни крепости на острове. Ни стен, ни башен, ничего. Очень холодно.
Однако женская фигура, летящая по длинной дуге перед балюстрадой в сторону затянутой льдом реки, одета лишь в черный атласный капор и такой же плащ. Руки ее вытянуты вперед перед собой, лица не видно, зато видны кончики шелковых черных туфелек. Она просто как бы стоит в воздухе, невесомая, несомая лишь усилием воли. Полы плаща медленно колышутся от движения, от сопротивления воздуха, струятся за спиной черные ленты капора. Она не чувствует стылой изморози, не замечает. Ей не холодно.
Вон еще фигура, уже мужская - черный атласный цилиндр, черная крылатка. Летит. Вон еще... Медленно, без усилий, ровно, как по нитке - сквозь иглы изморози к реке.
И черные птицы тоже слетаются, то обращаясь людьми, то снова одеваясь в перья.
На льду - сотни, нет, тысячи черных фигур. Людей, птиц... Будто в танце, медленно и размеренно черные силуэты летят по небу, свиваясь в огромную двойную петлю, символ бесконечности, в нижней точке - ныряя в прорубленную во льду громадную полынью и погружаясь под воду, в верхней - паря в беззвездном небе и заслоняя собой бледный диск луны. Клубятся, но не сталкиваются, вьются в строгом порядке, видно, как хлопают полы плащей и черные крылья. Но ни звука не слышно. Ни единого звука. Кажется, упади черное перо на лёд - грохнет, как от выстрела полуденной пушки. Без всплеска погружаются из ледяного воздуха - в ледяную черную воду, пропадают на несколько мгновений... И так же без всплеска - выныривают на противоположном краю полыньи, взмывая снова в воздух, кружат, кружат...
- Видишь? Это Во;роны. - Мужская рука на балюстраде, затянутая в черную перчатку, чуть поворачивается ладонью к реке, будто открывая путь.
- Да, вижу. - Женские руки ровно и покойно лежат на перилах, черный атлас перчаток шелковисто бликует, как вороньи перья. - Знаю. Помню. Ты неуязвим, абсолютно, можешь летать, можешь обращаться птицей, можешь делать, что хочешь, пока...
- Да. Ворон неуязвим. Не чувствует боли. Пока кого-нибудь не пожалеет.
- Летим. Довольно стоять здесь... Летим!
***
- Марья Генриховна! Голубушка! Вы слышали, какой ужас! Вчера, пишут, наш атташе погиб! Помните его, такой всегда бледный, с бакенбардами черными?! Ну, вспомнили? Он с моста вчера прыгнул за каким-то мальчишкой на льдине! Река-то вскрылась нежданно, Господи... Уволокло дурня. А он прыгнул, пишут, только плащ взвихрился, будто крылья - и вытащил того оборванца из ледяной воды. И вот ведь до чего писаки изоврались газетные - дальше-то пишут, будто он на мост обратно взлетел с мальчишкой!
- Не верите, так спросите его самого, он всяко вечером у нас обедает...
- Ах, что Вы, душенька! Ведь я с чем к Вам пришла-то - помёр он, голубчик! Тем же вечером и скончался, от горячки!
................Никого. Никогда. Не жалеть.
***
На работу, скорей, проспала, надо бегом... Уже и улица-то пустая, нет никого, считай. Все уж давно разбежались по своим работам.
И потом, это ж такое захолустье, даром, что центр города. Народу тут и вечером не очень много, на этих косогорах. Солнечно, пахнет липовым цветом... Да чтоб тебя! Серая ворона кричит тревожно и жалобно, машет крыльями чуть не у самого лица. Явно где-то в траве воронёнок. Да ухожу я уже, ухожу, чего ты орешь?!
Отлетела за спину, вроде, унялась.
И вдруг - мягкий удар сзади в шею, в плечи! Всем телом, крыльями и грудью, раз за разом, бьёт птица с налету, прогоняет от птенца. Кричит, пугает...
Тьфу, ты, глупое существо... Смотри! Смотри, как я могу! Руки вытянуты вниз, по швам, чуть напрячься - и взмыть вертикально вверх! В прогал меж ветвей, в синеву. Смотри, глупая! Я летаю лучше тебя!
За спиной лишь ошалелое карканье. Не ожидала, да? Хорошо, хоть не видел никто...
***
Жаркий, душный, пыльный июльский вечер. Бегом из редакции домой, короткой дорогой. Солнце лупит, как колотушкой по затылку. Интересно, успею хлеба купить? Больше-то всё равно ничего нет, полки магазинов сейчас везде пустые.
Асфальт плавится, и воняет от проезжей части разлитым бензином. Скорей нырнуть в столетние, тихие и пустые старинные улочки... Липы цветут... Но еще здесь пахнет деревом старых домов, холодными сенями, кошками, близким оврагом, по краю которого тянется Плотничный переулок, бетонной сыростью от закрытого навсегда рыбного ресторана "Океан" напротив... Какой, к лешему, ресторан, рыбы-то в продаже сто лет никто не видел. Да и мяса - тоже...
Здесь темно, будто в аквариуме, липы своей листвой совсем заслоняют небо, настолько высокие. Вот и хорошо, не так жарко.
Переулок пустой, нет никого. Или вон кто-то есть, вроде, на ступеньках проваленного крыльца старого, должно быть, двухсотлетнего, двухэтажного дома. А ну и что, я мимо иду... Стучат каблуки.
- Дочка! - Тянется от проваленных дощатых ступеней порога древняя, сморщенная, сухая, будто мумия, бабка, сидящая на пороге. В тапочках, в платочке, в кофте поверх халата. Протягивает в коричневой морщинистой руке тарелку. Белую фарфоровую тарелку с голубой каёмкой. Краем сознания всплывает "тарелочка с голубой каёмочкой". А и вправду... Рядом на ступеньках - еще с пяток таких же. И картонная коробка.
- Дочк! Купи тарелку, пожалуйста. Я не нищая! Ты не думай, я не побирушка какая!
Смотрит прямо перед собой. Но мимо. Да она ж слепая... Она меня не видит. Совсем слепая.
- Вот. Мы с дедом их покупали... А дед умер... - Застыла на секунду, пожевала губами, всё так же смотря мимо. - Мне есть нечего.
Как обухом по голове. Челюсти свело, встал в горле ком, закипело в глазах, не моргнёшь... Обернулась. Что там в кошельке-то... Вот, есть. Десятка бумажкой. На!
- Дочк, ты мне в руку денежку дай, не вижу я. Слепая. А соседка, что меня сюда выводит, деньги из коробки все забирает себе... - Тонкие, коричневые пальцы приняли ассигнацию, тихо сжались в хрупкий кулачок, - Спасибо, милая!
Бегом, бегом отсюда, из пахнущей липовым цветом аллейки. И стыдно, и страшно... Ай! Чёрт... Коленку расшибла...
* не ставится ударение по неизвестной мне причине. Потому поясняю: имеются в виду вОроны