Аннотация: Когда-то начинали писать эту часть вместе с Шимуном Врочеком. Но дальше продолжу, к сожалению, в одиночестве. Рабочий файл. Эпос Хромого-7
ЯНТАРНАЯ ПЫЛЬ
Я слеп.
Давно мертвы мои глаза -
- Ни проблеска, ни всплеска...
И словно пуля у виска -
Пустых глазниц,
Густая тьма,
Багрового оттенка...
Я на цепи,
И в кандалах,
Но я не вижу стен застенка!
И плещется вокруг меня
Пустых глазниц,
Густая тьма,
Багрового оттенка...
Глава 1
...Грязный и оборванный, он стоял меж двух громил, невидяще уставившись в даль, и темнота стальными кандалами связала руки. На него никто уже не обращал внимания - слепой узник, что тут такого? -- а он медленно, полной грудью, вдыхал свежий воздух, и голова кружилась как от вина, а на языке оставалась горьковатая сладость... Впервые за полгода его вывели из темницы. Впервые.
Тюремщики не могли надивиться на его живучесть. Постоянная сырость, затхлый воздух, грязь - все то, что надежно сводило в гроб его предшественников. В этой особой, секретной темнице люди умирали как мухи - от глухого кашля, чахотки, истощения или тоски - он до сих пор оставался крепок и силен, только кожа туже обтянула костяк и выделила мышцы. Здесь люди за месяц старели на годы - он как вошел в темницу, так практически и не изменился. Иные за неделю становились белыми как лунь - в его черных, как смоль, волосах не появилось ни одного седого волоса. Охрана шутила, что он переживет их всех. Они были не так уж далеки от истины.
... Князь вышел вперед. Холодным властным взором окинул площадь, и дернулся, как от удара. Пустые глазницы узника словно смотрели ему в душу - он перекрестился, чтобы избавиться от наваждения. Нет, показалось. Слепец не видел его, не мог видеть, но... страх вкрался в душу и лишь усилием воли Федор Смоленский справился с собой.
Люди ждали. Они не знали еще, зачем князь собрал их, но шепоток уже полз по рядам, смущая умы. Князь никогда ничего не делал просто так.
Федор смотрел на горожан, бросивших свои повседневные дела ради его слов - неважно каких, мудрых, глупых, добрых или злых, красноречивых или косноязычных, но КНЯЖИХ слов. Слов властителя. Федор Смоленский, прозванный Студеным, или, как шептали недоброжелатели, Мороженым, к своим тридцати двум годам понял, что есть власть, понял, раскаялся, но бросить -- не смог. Привык. Власть въелась в душу, как ржа в железо, и вырвать ее оттуда, не сдирая кровавого слоя, стало невозможно. Любой жест, взгляд, движение и, тем паче слово стали частью власти, неся в себе страшный вес, способный крушить кости и ломать жизни, дать или унести в себе волю, счастье, свободу отдельного человека и всего княжества в целом. От такого кружилась голова. И - ломило плечи.
Князь был красив. Холодной, надменной, жесткой красотой. Точеный, чистый профиль с высоким лбом, прямым долгим носом с легкой горбинкой, широко расставленные льдисто-голубые усталые глаза, жесткая складка тонких губ - все это выдавало в нем породу. Он был князь, и отец его был князь, и дед был князем - власть текла в его жилах пополам с кровью. Кровь древних киевских князей, смешанная с кровью скандинавов и знатных польских родов - да, он был красив, как красив тигр или орел. Его характерный взгляд - взгляд тигра - сквозь человека, поверх, в даль, заставлял любого чувствовать себя букашкой под каблуком великана. Вот и сейчас, на площади перед огромной массой народа, он в своем кроваво-красном варяжском плаще, отороченной соболями шапке и с тяжелым посохом в руках казался пастухом в стаде неразумных овец.
- Князь будет говорить... Князь... Тихо, князь будет говорить, - летело над толпой.
Федор знал, что его не любят; любви народной не искал и не добивался - незачем, но княжество держал в кулаке и зря обижать народ не давал - не по доброте душевной или из справедливости, а из простого расчета - с сытого и крепкого крестьянина возьмешь больше, чем с голодного и ограбленного. Тятей вешал без всякой пощады, несмотря на родовитость или заслуги. При нем дороги княжества стали безопасны, дома на ночь не запирались, а лавки ломились от привезенных осмелевшими купцами товаров. В то время как в Етугарде сам Император запирался во дворце наглухо, боясь воров.
- Здравствуйте, люди добрые! - пролетел над толпой его сильный голос; глашатаи по традиции повторили княжьи слова для тех, кто оказался дальше от помоста, хотя никакой необходимости в этом не было. Федор поклонился на четыре стороны - благо поклон спину не ломит, а народ почувствует, что власть его уважает...
... Вкус родного языка. Он почувствовал, как слезы навертываются на глаза..., которых нет! Резкая боль заставила его прийти в себя.
Соберись, приказал он себе мысленно, это последний шанс вырваться на свободу. Неизвестно, когда еще меня выведут на прогулку. Или это казнь? Нет, скорее всего нет - я бы почувствовал. Смерть, ее близость имеет свою специфическую атмосферу, которую невозможно спутать ни с чем. Особенно резко "пахнет" ожидание, предвкушение чужой смерти у непрофессионалов - палачи, наемные убийцы, старые солдаты свыклись с ней, приняли ее, но обычный человек смерть не приемлет, и его инстинкт начинает вопить, обычная реакция - те двое громил... нет, я бы понял.
Но кому я такой нужен? Ветер обдувает мое лицо, безглазое, между прочим... и... я хочу жить. Жить.
Будь ты проклят, Федор!! Как я тебя ненавижу - кто бы знал. Но странно - ненавижу и - понимаю. Да, я твой враг, но почему ты не убил меня сразу?! Ты хочешь насладиться моей агонией? -- не выйдет! Я найду способ вцепиться тебе в глотку. Обещаю. Я над этим - работаю.
- За-вя-жи м-не го-ло-ву... - просит он у одного из охраняющих его богатырей. За долгие месяцы одиночества он едва не разучился разговаривать - слова лезут с трудом и только самые простые, частично это притворство, но порою язык действительно слушается с трудом - в самых неожиданных местах. - По-о-жа-луй-сс-та!
Охранник, здоровущий кметь из молодшей дружины, кровь с молоком, румян как девушка, жалостливо смотрит на узника - тот бледен, как поганка, кожа едва ли не просвечивает, синие веревки жил на худых руках резко выделяются, да и летнее солнце палит немилосердно - бедняге напекло голову, как бы не пришлось потом откачивать - помрет еще...
- Ждан, дай-ка сюда тряпку, что твоя мать принесла.
- Зачем? - скалит молодые зубы второй богатырь. - Из носу вьюшка потекла? Так портянки возьми.
- Сам ты вьюшка, - беззлобно огрызается в ответ первый. - Дай, говорю - не видишь, человек мучается...
- Спа-а-сибо. - почти внятно благодарит узник. Чистая широкая повязка обхватывает голову, закрывая выжженные глазницы и широкий лоб, разрезанный двумя вертикальными морщинами напополам. Теперь солнце не так жжет отвычную кожу.
Сполохи и режущая боль под висками - он знал, что это могло бы означать. Но боялся поверить. Боялся до холодного пота дать себе несбыточную надежду. Боялся обрести веру, потому что понимал, что еще одного крушения надежд не выдержит - сломается или сойдет с ума. Таких потерь он не желал бы никому. Даже Студеному.
Князь меж тем дождался, когда волна криков, приветствий и поклонов схлынет, выпрямился. Сегодня он собирался объявить народу то, что давно уже в тайне готовил, разослав полки по приграничным с Литвой городам. Конные дружины под командованием воеводы Власюка ждали только одного его слова: "Вперед!", чтобы ударить на Паневежис, соединиться там с хоругвями Вишневецкого и раздавить Радзивилла в его берлоге.
План был хорош, но не без недостатков. Литовская конница Радзивилла, несмотря на поражение, понесенное от ордынцев под Амманом, все еще оставалась грозной силой и численностью превосходила смоленские дружины чуть ли не вдвое. Оставалась надежда на народное ополчение...
Анджей раздвигал толпу грудью своего жеребца, стремясь ближе к княжему помосту. Люди ворчали, но пропускали его, а некоторые кланялись красивому молодому рыцарю, молодки строили глазки - в общем, все было как обычно, все давно набило оскомину и от скуки першило в горле. Две недели он сидел в городе безвылазно - посол запретил свите отлучаться, даже на княжую охоту отпустил с огромной неохотой; шляхтичи, никогда дисциплиной не отличавшиеся, начали роптать. Единственной отдушиной были поединки, когда горячие шляхтичи задирали не менее горячих боярчат. Анджей дрался уже пять раз и все поединки выиграл, легко ранив соперников - пригодилась школа Врочека. На саблях ему не было равных.
Вокруг помоста, где стоял князь, стража очистила пространство. Слепец с двумя "няньками" по бокам оказался в первом ряду, незрячим лицом к Федору, и тот постоянно ощущал на себе его пустой взгляд.
Анджей остановил коня прямо за спиной узника. Тот медленно повернул голову, словно желая увидеть, что там - сзади, и... Слепой, понял Анджей - лицо узника закрывает серая повязка, и в движениях нет уверенности. Кого он мне напоминает? - мимолетно задумался рыцарь, но тут же забыл об этом - князь начал говорить.
- Люди добрые! Наступила тяжелая година... - он подождал, пока глашатаи эхом разнесут: "година... година...", затем продолжал:
- Тучи закрыли солнце, и вороны собираются на пир - враг подходит к нашим рубежам!
Площадь ахнула в один голос. Возбужденные крики заметались над площадью, будто звери в тесной клетке. Затем могучее и властное - "Тихо! Тихо!" - погасило отдельные голоса, и все замерли, ожидая продолжения.
- Сильный, хищный, злобный и коварный враг - мы не раз его били раньше, но сейчас все по-другому - несметные полчища собрал он и в этот раз битва будет до конца - или мы его или он нас! Кто-то уйдет в землю и истреблен род того будет до корня, до седьмого колена, чтобы ни внуки, ни правнуки проигравшего никогда не смогли топтать землю! И "наполнятся поля трупами, а реки потекут кровью. Стон и крик пойдет по земле. Матери оплачут сыновей и мужей, а дочери - любимых и отцов. И падет на оставшихся в живых жребий святой мести."
Князь цитировал "Слово о Великом Исходе" - ту часть, где слепой певец пророчит князю Святославу смерть в походе против Старых. Толпа притихла, так, что в подступившей вплотную тишине громом звучал стук сердца.
Федор, с лицом бледным и истовым, как на иконах, вперил грозный взгляд в людское море.
- Что? - грохочущий голос его вопрошал у всех и у каждого в отдельности:
- Что ответил Святослав посланнику Старых?! Что ответить мне Витебскому людоеду?!
Напряжение звенело натянутой струной и вот... Капля холодного пота стекла по бледному лбу князя, он вырвал прямой меч из узорных ножен и вздел над головой:
- Полки - в дорогу!!
Заревела в едином порыве толпа, ставшая единым живым организмом и взделись над головами руки со сжатыми кулаками.
- В дорогу!!
... Анджея дернули за ноги, раз, другой...
- Нехристь! Вражина!! - снизу вверх глядели искаженные лица, где праведная ярость постепенно уступала место звериной жестокости. Еще минуту назад он был всего-навсего чужеземцем, теперь же стал - убийцей младенцев и самой страшной нечистью.
Анджей приложил плетью по лицу самого настырного, пригнулся и ожег коня по крупу. Жеребец бешено скакнул вперед, едва не сбив слепого, и, раскидав стражников в разные стороны, выскочил в пустое пространство перед помостом.
На мгновение глаза Федора и Анджея встретились... Но в следующий миг рыцарю стало не до игры в гляделки -- толпа через разорванную цепь стражи кинулась вперед, к нему.
Анджей бросил плеть и выхватил саблю. Но тут тяжкий удар подрубил коню ноги, рыцарь кувырком полетел через голову, теряя шапку и оружие. Подхватился, вскочил и...
Оказался нос к носу со слепым. Тот безошибочно ухватил Анджея за плечо тонкой рукой, оказавшейся на удивление сильной, притянул к себе.
- Слушай! - зашептал слепой горячо, - У тебя единственный шанс - пробиться к князю. Если успеешь крикнуть ему: "Попробуй со мной!", может быть...
Слепой отвлекся, чтобы ударить в лицо дюжего детину. Тот упал рядом, заливая кровью камни.
- Может быть, останешься жить. Давай, я прикрою!
Повинуясь приказу, Анджей повернулся и побежал. Кметь кинулся ему наперехват, получил удар ниже пояса, задохнулся и упал, теряя саблю. Анджей на бегу подхватил оружие, мельком оглянулся - слепой все еще сдерживал толпу, перед ним возвышался вал из тел. Хороший когда-то был воин, подумал молодой рыцарь мимоходом, и больше назад не смотрел.
Два воина перегородили дорогу. Оружие держали умело, смотрели цепко, и Анджей понял, что так просто ему не пройти. А кто говорил, что будет просто? Никто.
Отчаяние добавило рыцарю сил. С разбегу кинувшись на выставленные копья, развернулся в воздухе ласточкой, скользнул между остриями, рискуя напороться - двигался так быстро, как мог - нечеловечески быстро, и все-таки не успел - бок разорвало, кровь потекла по ребрам, но это уже было неважно. Он ударился грудью о закованную в металл грудь копейщика, сбил того на землю, перевернулся через голову, сумел встать на ноги и продолжить безумный бег. Сил едва хватило, чтобы вспрыгнуть на помост. Запрыгнул и упал - обессилевшие ноги не держали.
Как в тумане видел приближающиеся фигуры в остроконечных шлемах, неподвижно стоящего князя - с тех пор, как раздались крики, Федор не двинулся с места, наблюдая воочию небывалый успех своей речи, нападение на молодого шляхтича, отчаянную попытку того спастись. Копья уперлись лежащему на спине рыцарю в грудь и живот - попробуй рванись, сразу проткнут, словно вертелом куропатку - лежи и не дергайся, пока князь не решит.
Но Федор не успел ничего решить. Тяжелый плотницкий топор - секира, прилетел из толпы и зацепил одного из кметей, разворотив тому плечо и переломав шею. С грохотом, заставившим остальных воинов повернуться, кметь упал, забрызгав кровью князя. Ремешки шлема лопнули, и он, звеня, покатился с помоста.
Федор яростно смахнул с лица горячие красные капли, и крикнул:
- Взять слепого!! Живо!
Анджей воспользовался тем, что внимание державших его воинов отвлеклось. Обеими руками оттолкнув копья от груди, резко перевернулся на бок, уворачиваясь от тех, что целили в живот. Два острия с глухим стуком вошли в дерево помоста. Он прыгнул, как был, с земли, прямиком к князю. Еще один кметь пытался заступить дорогу, но отлетел вбок со сломанным носом и вбитой внутрь переносицей. Его копье перекочевало в руки Анджея.
Князь отразил дальний выпад молодого рыцаря и яростно глянул в изуродованное лицо того, кого считал уже мертвым:
- Умрешь ты или нет?!
Вот тут-то Анджей и вспомнил прощальные слова слепца.
- Хочешь побить Радзивилла?! Попробуй сначала со мной! - громко, на всю бурлящую площадь, выкрикнул он, и, держа копье в боевой позиции, стал ждать смерти. Так просто я не дамся, устало подумал он, возьмите сначала...
Тишина, мгновенно наступившая после этих слов, потрясла Анджея до глубины души. Что я такого сказал, гадал он, не понимая, но впитывая покой и нежданный отдых всем своим измученным телом.
Федор потрясенно смотрел на литвина. Откуда он мог знать? Откуда? - Федор понял, что сам загнал себя в ловушку, из которой не было выхода. Загнал собственными словами, сплетя такую западню, которой позавидовал бы и дьявол.
"И ответил тогда Святослав Твердиле, посланцу неведомых Старых: "Знать такова моя доля. Полки - в дорогу!" И сбирались полки на брань, вздевали брони железные, острили мечи булатные, поднимали хоругви священные. Но сказал тогда предатель Твердила, усмехаясь и кося черным глазом: "Хочешь ты побить Старца несметные полчища? Но попробуй сперва со мною!"
И сошлись Святослав с Твердилой в честной битве, в кругу, как того Правда требует...
И пал Твердила от меча Святославова..."
Но жизнь - не легенда, здесь все может повернуться по-другому.
Совсем по-другому...
Федор помолчал, всматриваясь в людские лица. Ожидание, восторженное, затаенное, нетерпеливое... Люди, что с них взять! Всегда готовы поверить в лучшее, хорошее, чистое; в то, что сказка оживет, что светлый князь действительно светел и справедлив; что герои живут, а не прозябают в темницах; что добро победит, а зло будет повержено... Что великий князь, повелитель тысяч и тысяч, примет вызов одинокого храбреца. Верят, и на этой вере построены царства.
Твой шанс войти в легенду, Федор! Прими вызов, и они пойдут за тобой в Преисподнюю... Молча и бестрепетно, и умрут за тебя, если ты скажешь: "Умри!" Рискни один раз, отбрось рассудок, сделай что-то героическое, а значит - безумное. Для тебя безумное, для героя - единственно верное. Выбор за тобой, Федор, и твои великие планы висят на волоске - все, что ты рассчитал на годы вперед, собрал по крупицам, выпестовал и организовал, беспощадно тратя нервы, силы, здоровье. Твои бессонные ночи наедине с собой, когда ты мучительно понимал, сколько всего не успеваешь сделать. Хроническая усталость, дающая твоим глазам такой страшный властный взгляд. Задавленные мечты о счастье - ты знал, Федор, на что идешь, когда взвалил на себя этот груз - власть. Горькие уколы совести и кошмарные сны - твой родной брат утонул твоими стараниями, великий князь смоленский, и вот уже двенадцать лет тянет к тебе руки из глубины сна, и в ушах стынет крик: "Федя, помоги-и-и!!" Неужели это все и - псу под хвост?! Неужели?
Но рискнуть? Поставить все на карту, все до последнего и...
Выиграть?
Проиграть?
Федор Студеный, великий князь смоленский и галицкий, тридцати двух лет от роду, властитель сильный и жестокий, более десяти лет державший в стальном кулаке Смоленск и прилежащие земли, мечом, предательством и куплей втрое увеличивший за сравнительно краткий срок своего правления размеры смоленских земель, один из основных претендентов на наследие Империи, сделал шаг вперед, разом перечеркнув все плоды своего многолетнего труда.
- Да будет так! - негромко сказал он, и затем лишь молча смотрел, как взлетали вверх шапки, и орала толпа, приветствуя своего князя, своего ГЕРОЯ. Женщины протягивали к нему детей, прося благословения, многие плакали не скрываясь.
Зачем? - болезненно сжалось сердце. Зачем все, зачем неустанный труд и бессонные ночи, если единственный, бессмысленный по его убеждениям поступок, может превратить нелюбимого князя в народного героя...
...Мне жаль тебя, Федор Смоленский, действительно жаль, хоть ты и лишил меня глаз, но таких поражений я не желал бы никому. Даже тебе.
Слепец крепче стиснул руку девчонке лет семнадцати, и шепнул ей на ухо:
- Пошли отсюда. И - тихо, без шуток. Я человек отчаянный и обратно в сруб не хочу...
Повязку с мертвых глазниц он снял, чтобы не привлекала внимания - натянул шапку на самый лоб, так что в тени оказались даже губы. Шаг сделал шаркающий, но широкий, с некоей хмельной развязностью - за версту видно, что парень хватил лишнего и с помощью то ли сестры, то ли зазнобы добирается до дому. На плечи накинул чью-то праздничную рубаху, определить какого та цвета - не смог, да и не пытался - не до того было. Пока пытался - не видя! -- остановить толпу, преследовавшую литвина, затем раствориться в ней, а затем и швырнуть топор... Он понял - жить можно и слепым. Только смотря что назвать жизнью...
Девчонку эту он ухватил в толпе, нырнув в людской водоворот в очередной раз. Ухватил и - за горло, сдавил:
- Хочешь жить - выведи отсюда! Что говоришь? Да тише ты! Ну и что решила?
- Д-да... - прохрипела она.
- Ладно... Постой-ка! - он расстегнул ей ворот рубахи, сунул руку. Пальцы ожгло прикосновение к острой девичьей груди. Жар хлынул в чресла, едва подавил стон, пересилил себя. Девчонка задушено всхлипнула. Усилием воли заставил пальцы подняться выше, мягко обхватил горло.
- Дернешься - убью! - сказал он, и сам удивился своему каркающему голосу. Под пальцами отчаянно билась жилка. Она ведь до ужаса боится, догадал он, вот-вот пустит лужу. Если у нее и лицо такое испуганное - я пропал.
- Успокойся. Все будет хорошо. Я ничего тебе не сделаю - только выведи...
Левой рукой он обхватил ее за талию, подивившись про себя ее тонкости - красивая, наверно, девушка, да жаль - я никогда этого не увижу. Мне сейчас все одно - что красавица, что уродина, что ангел, что ночной кошмар...
- Завтра, на восходе солнца, будет честный бой. В кругу, - князь заговорил, когда Анджей уже поднял копье, готовясь либо упасть замертво от усталости, либо лечь под княжеским мечом - руки дрожат, как с похмелья, острие копья ходуном ходит. Не боец - жертва. Ягненок для заклания...
Только с волчьими зубами.
- Как твое имя, воин? - обратился Федор к рыцарю. Взгляд его был оценивающий и холодный.
Мурашки побежали у Анджея по спине. Если только те бывают размером с медведя - князь смотрел так, словно уже вспорол противнику живот и пальцами ковыряется в склизких внутренностях, ища им применение...
Анджей с усилием разомкнул разбитые губы, готовясь силой вытолкнуть слова...
Голос прозвучал неожиданно уверенно и легко, словно и не убегала душа в прятки, а самого его не били, не пинали, и не тыкали копьями в ребра десять раз кряду в течение получаса.
- Я - Анджей Кмициц, хорунжий оршанский. Служу Отчизне, а иного вам про меня и знать ни к чему!
- Хорошо, пан Кмициц. Отведите его, пусть готовиться, - князь помолчал, - Здесь все. Глашатаи, зачитайте указ об ополчении...
Молодой рыцарь с облегчением вздохнул. Все получалось так, как предсказывал слепой. Кого же он мне все-таки напоминает? - подумал он. - Кого?
...А ведь он меня не узнал. Наверно, это к лучшему...
Слепец сделал еще один шаг, чувствуя страшную усталость. Пока дрался, кидал топоры - усталости не было, а как стало поспокойней, так словно обухом по голове - готов спать на ходу, как конь, упасть посреди улицы и пускай бьют, ловят, сажают на цепь - лишь бы не двигаться, не рвать отвыкшие от движений мышцы.
Девчонка опять всхлипнула.
- Тихо! - Слепец дернулся, просыпаясь, и уже тогда понял, что наваливается всем весом, а хрупкое девичье тело напрягается, пытаясь поддержать его, некогда такого сильного и здорового.
В душе чертыхнувшись, усилием воли заставил себя идти прямо, без опоры. Ноги показались чугунными столбами, но сдаться и принять помощь, тем более подневольную, не позволяло упрямство. Он всегда, сколько себя помнил, был упрям. Упрямство заменяло ему храбрость и выносливость, заставляло драться там, где другие опускали руки. Новый удар судьбы, под ложечку, до черноты в глазах, и мордой - в грязь... Другие, сильные и храбрые, ломались и умирали, не в силах подняться - он скрипел зубами, плакал, кричал... И - поднимался. Медленно, но верно. Невыносимая боль давила, с каждым миллиметром подъема становясь все чудовищнее - он рвал глотку, захлебываясь собственным криком, корчился, стонал...
Но продолжал подниматься.
И снова вставал в полный рост, чтобы получить новый удар, еще страшнее предыдущего, и вновь упасть мордой в грязь, роняя слезы ярости и обиды, и вытирая разбитую в кровь рожу рукавом, клясться, что обидчику это так не пройдет, и вновь и вновь начинать изнурительный подъем...
Вверх. Из зверей - в люди...
Из людей - в боги.
* * *
...Четверо кметей отвели Анджея в покои. Командовал ими седовласый боярин, показавшийся рыцарю знакомым, но на попытку заговорить тот лишь буркнул: "Не положено!". Анджей пожал плечами.
Ночь предстояло провести в гостевом покое, поститься и молиться. Ратники, уходя, оставили захваченную Анджеем саблю. На пороге боярин повернулся, словно хотел о чем-то сказать. Помялся под взглядом, но наконец выдавил:
- Дружка твоего... Не споймали покамест.
Затем повернулся и резко хлопнул дверью. Какого дружка? - не понял Анджей.
Потом дошло - Слепой. Тот узник, что держал толпу. И удержал и сам ушел, оставив Анджею в подарок совет, отсрочивший смерть на целую ночь. Бесценный подарок. Анджей глубоко вдохнул, подержал воздух в груди, пока не загорчило -- выдохнул. Если Слепой решил отомстить князю руками Анджея то... он не против. Еще как не против.
Спасибо, воин. Жаль, не знаю твоего имени... Или знаю? Что-то было в тебе - что-то очень знакомое. Но что?
Он огляделся. Небольшая горница. Скамья у стены с красным покрывалом. Завешанные коврами стены. Деревянный стол у темного, затянутого пузырем оконца. На столе лампада с дорогим греческим маслом и письменные принадлежности.
Анджей присел на лавку. Тягучей болью в ногах давала о себе знать усталость. Вспухший бок, где оставило свой след копье, покрылся коростой, пока еще мягкой, незагрубелой, из-под которой сочилась сукровица. Рыцарь стянул жупан, изорванный мало не в клочья - словно стая собак драла, поморщился. В таком виде завтра предстать пред богом... Даже языческим. Стыдно, пан хорунжий.
За дверью раздались голоса. Через мгновение та заскрипела и открылась, в проеме показалась женщина.
Анджей с трудом повернул ставшую тяжелой голову. Усталость туманила все вокруг. Даже думать и то - стало невыносимо тяжко. Да и желания не было...
Женщина в простом домашнем уборе прошла вперед. С минуту посмотрела на рыцаря странным взглядом, от которого Анджею захотелось встать на колени и попросить прощения, неважно за что - лишь бы исчез в жемчужно-серых глазах немой укор.
Он вздохнул и начал подниматься, ломая сопротивление расслабленного тела.
Она махнула рукой:
- Сиди, - голос ее оказался необычно приятным и волнующим - чуть низковатое грудное контральто. Анджей не посмел ослушаться. Несмотря на нарочито простую одежду, женщина явно привыкла приказывать, и не только слугам.
- Вот ты какой... - протянула она, и Анджей неожиданно разозлился:
- Какой есть и другим не буду!
Она в испуге приложила ладонь к его губам.
- Молчи! Если нас услышат...
Пальцы были теплые и пахли свежим хлебом.
Анджей устыдился своего нелепого крика. Она, кто бы она ни была, ни в чем не виновата, а выплескивать злость на женщину - недостойно мужчины и рыцаря.
- Простите, пани. Я виноват.
- Ничего, - она вздохнула и присела рядом. Тонкие сильные пальцы провели по незажившей ране.
- Рана неглубокая, опасности нет. Ты сильный, здоровый, кровь с молоком - заживет быстро... Эй, там, за дверью, принесите горячей воды! - она по-матерински захлопотала над рыцарем.
Надо признать, такая опека имела и свою приятную сторону.
- Я не перестараться, я щекотки боюсь, - сознался Анджей. Ответом был смешок и лукавый взгляд из-под бровей...
...Слепой медленно хлебал щи. Деревянная ложка совершала путь от котелка до рта ровно за шесть секунд. Шесть секунд - ни больше, ни меньше. Он специально считал.
Лишь усилием воли удавалось сохранять заданный темп. Рука дрожала от нетерпения. Губы дергались. Щи дымились угольком. Быстрее, быстрее, есть, жевать, жрать!
Стоп. Медленней. Один, два...
Он сам дал себе такое испытание: воля против чувства голода. И как ни бунтовал организм, как ни скручивался в истоме голодный желудок...Он считал:
Три, четыре, пять...
Предпоследняя секунда была самой страшной. Страшнее последней во стократ. Потому что последняя - она и есть последняя, ты знаешь, что вожделенная ложка с кипящим варевом, манна небесная, яблоко райское, укол героина после ломки - вот она, у раскрытого рта и зубы закусывают дерево ложки так, что остаются следы... Предпоследняя, пятая секунда - когда до конца пути еще бездна времени, а голод уже на месте. Больно, страшно и невыносимо хочется есть... Тронь его в этот момент кто-нибудь - он бы зарычал. Как пес над костью.
Да, как дворовый пес над вываренной до белизны бедренной костью.