Аннотация: София Прус http://www.proza.ru/author.html?bichayeva
Мы переехали из одного спального района в другой, поближе к метро. Почти такая же квартира, в такой же пятиэтажке, простоявшей лет тридцать, а то и больше. Те же тополи, посаженные когда-то счастливыми новоселами, те же вороньи гнезда. Тополь растет быстро, и есть не просит, поэтому теперь эти неказистые домики совсем утонули в тополином лесу, в зарослях гигантской черемухи и другой неприхотливой растительности, и свет в окна почти не попадает. Только здесь я оценила преимущества последнего этажа: по крайней мере, светло. Нам еще повезло: у нас за окном оказался не тополь, а очень даже изящный клен, и черемуха не закрывает свет, а цветет пониже, словно клумба под окном. Внизу, среди бурьяна - брошенный гараж "ракушка", старенькие "Жигули", "Москвичи", и даже "Победа", но их почти не видно. Да и не слышно, потому что они давным-давно не заводятся. В округе все, как везде: помойки каждые сто метров, изредка - столики для "доминошников" и ломаные скамейки, еще реже - детские площадки с покореженными качелями и пустыми песочницами.
Все эти прелести мы оценили потом, а в первый день познакомились, пожалуй, с главной достопримечательностью этого чудесного уголка. Муж рассчитался с грузчиками и осваивал входной замок, а я пыталась сообразить, в какую из сорока пяти коробок упаковала чайник и посуду на первый случай. Хотелось сесть хоть куда-нибудь и перекусить. К счастью, чайник и посуда нашлись уже в пятой коробке, и через полчаса мы разложили на газетке бутерброды, огурцы с помидорами, а водка охлаждалась под краном. Мы разместились на диване возле нашей скатерти-самобранки и наполнили, наконец, походные стопочки, чтобы отметить благополучный переезд, и тут из-за окна, снизу раздалась громкая песня:
- Черный ворон! Что ты вьешься...
Мужик хоть и переврал мотив, но пел с чувством, "со слезой". "И все-таки, как-то некстати, - подумала я, - песня уж очень печальная для такого случая". Но дело, похоже, ограничилось первой строкой, мужик замолк, а мы выпили, закусили и немного расслабились. Налили по второй, и Леша, мой муж, торжественно произнес тост:
- За то, что метро теперь близко, всего пятнадцать минут ходу!
- Ну, давай, за метро!
Мы еще раз чокнулись нашими алюминиевыми стопочками, и тут снова раздалось:
- Ай, черный ворон! Ай, что ты вьешься...
И мужик опять он замолк, не допев и куплета, но стало уж совсем не по себе. Ерунда, конечно, но неприятно. Мы переглянулись и поняли друг друга без слов. Я ушла на кухню поставить чай; вода из крана, слава богу, текла, и плита зажглась сразу. Окно тоже открылось сразу, и кухню наполнил запах тополиных почек и черемухи. Как хорошо! И тут опять:
- Черный ворон! Что ты вьешься...
Я выглянула в окно и увидела того, кто пел. Рассмотреть его с высоты пятого этажа, конечно, не удалось, но невозможно было не заметить, что передвигается он на костылях и беспомощно волочит по земле ноги. Мне стало как-то неловко, что всего минуту назад я на него сердилась. "Вот, ведь, какое горе бывает, - подумала я, - до чего наша жизнь мужиков довела, тут запоешь!".
Выпили чаю и принялись за самое неотложное: убрать грязь, протереть углы, да
как-нибудь расставить мебель и устроиться спать. Еще раза два или три до нас донеслась уже знакомая песня, и мы сошлись на том, что мужик выпил, проспится и успокоится, с кем не бывает. Самого неотложного хватило до поздней ночи. На новом месте не сразу уснешь, да и ночи стояли белые. Уставший Леша уже похрапывал рядом, и мои веки тоже начали слипаться, как с улицы снова раздалось:
- Черный ворон! Что ты вьешься...
- Мать твою! - Лешка вскочил с дивана, - Щщас спущусь, морду набью!
- Да ладно, Лешка, не кипятись ты, он - инвалид.
- А ты откуда знаешь?
- В окошко видела, на костылях ходит.
- Ну и что? А вопить-то зачем, шел бы себе домой, проспался.
- Может, у него и дома-то нет. Бомж какой-нибудь.
За окном начинался дождик, зашелестели листья клена, и задребезжала водосточная труба. Больше ничего не было слышно, но сон прошел. Мужик на костылях с его песней не выходил из головы, и что-то еще, помимо обычного раздражения, не давало покоя...
Песня... Он испортил песню! Давным-давно, когда я услышала ее впервые, она потрясла меня. Монолог воина, умирающего на поле боя. В свой последний час он спорит со смертью и принимает ее спокойно и с достоинством. Все гармонично в этой песне: простота и величие, сила и сдержанность, гордость и смирение. И наша вечная русская тоска... Ее и раньше исполняли редко, но Лешке однажды удалось записать ее на катушечный магнитофон. Надо же, только на днях я выкинула эту старую кассету! Было так обидно, что мужик изувечил прекрасную песню!... Изувечил не только тем, что переврал мотив, но и какой-то плаксивой, истеричной интонацией, этой своей "слезой". Чего только не придет в голову!
- " -
До понедельника надо было успеть хоть как-то разместиться и устроиться. С утра моросил дождь, и на улице было тихо. За хлопотами о вчерашнем мужике забыли совсем. К полудню прояснилось и потеплело, я открыла окно и невольно посмотрела вниз. Из подъезда соседнего дома как раз выходил этот самый мужик, и меня одолело любопытство. Он остановился, оперевшись на костыли, и огляделся вокруг, словно кого-то искал. Потом приосанился, вскинул голову кверху и завопил еще громче, чем вчера:
- Ай, черный ворон! Ай, что ты вьешься...
Не увидев на улице никого, он направился к "доминошному" столику, сел на лавочку, достал из кармана сигарету, но прежде чем закурить, пропел еще раз то же самое. "Дальше он не знает, - съехидничала я про себя, - а то бы исполнил". Но, как ни странно, пьяным он мне не показался. Впрочем, было не до него. Чуть позднее, по дороге в магазин, я все же разглядела его поближе и убедилась, что вовсе он не бомж, а скорее, местный старожил. Теперь он слонялся среди других мужиков, что копошились в своих машинах, и по-свойски с ними всеми разговаривал. Одет был, разумеется, не презентабельно, но чисто, и в отличие от бомжей, побрит и пострижен. Мне показалось, что ему не меньше пятидесяти, и когда-то он был недурен собой. Все бы ничего, если бы не рот, безвольно распущенный, капризный и мокрый.
Недели через две суматоха немного улеглась, и новая жизнь из мечты постепенно превращалась в объективную реальность со всеми плюсами и минусами. Мы причислили к местным достопримечательностям и этого мужика с его песней, поскольку он неизбежно появлялся под окнами каждый день и проводил здесь добрую половину времени. Между собой мы в шутку его так и прозвали: Черный Ворон, и сошлись на том, что это - не такой уж минус, лишь бы по ночам не вопил. Однажды сосед снизу, мужчина, судя по машине, основательный, помог Леше затащить наверх холодильник, и за сигаретой рассказал нам историю Черного Ворона. Его звали Толя, в народе Талян, он приехал сюда мальчишкой, когда заселялись эти дома, и учился вместе со здешними старожилами, коих теперь осталось немного. В свое время он прославился на местном уровне: руководил вокально-инструментальным ансамблем, ВИА, в своей школе, и был солистом. Тогда его называли Анатолием, он считался знаменитостью и пользовался успехом, поступил в какой-то институт, и там тоже что-то пел и на чем-то играл, а потом женился. К нашему удивлению выяснилось, что он и сейчас женат, и даже - отец троих детей. Двое уже на своих ногах, а младшая девочка живет с родителями. К удивлению, потому что ни жены, ни дочки мы ни разу не видели. Почему он стал инвалидом, сосед не рассказал, а спрашивать было неудобно. Несмотря на то, что слава Таляна давно померкла, наш сосед рассказывал о нем тепло и сочувственно, как о старом приятеле. Волей-неволей я наблюдала за Черным Вороном и заметила, что многие мужики, вполне приличные, относятся к нему снисходительно, охотно его угощают: кто пивом, кто водкой, кто сигаретой. Он довольно шустро передвигался на своих костылях от одной машины к другой, с видом знатока заглядывал в каждый мотор и давал советы, будто всю жизнь только и делал, что чинил моторы. Над ним посмеивались, но не пинали, и не посылали, куда подальше, как послали бы другого. Пил он, разумеется, каждый день и навеселе был всегда, но в стельку не напивался и до квартиры добирался сам. Когда за "доминошным" столиком собиралась совсем уж отпетая публика, он присоединялся к ней не сразу, а только после уговоров и приглашений, впрочем, недолгих, и всем своим видом показывал, что попал не в свою кампанию. Снизошел, так сказать. В репертуаре Черного Ворона обнаружилась еще одна песня, но мы далеко не с первого раза догадались, что он исполняет ее "по-английски", и что это - знаменитая "Come together". Однажды меня осенило: а ведь он и сейчас - артист, и ступеньки у подъезда - его эстрада, а все мы, кто на улице и кто выглядывает из окон, - зрители, его поклонники, и он по-своему счастлив. Пожалуй, теперь я не испытывала к нему той жалости, что в первый момент, но и раздражения он почти не вызывал, привыкли.
- " -
Раздражение вернулось потом, когда мне случайно показали его жену и дочку. Я поняла, почему не встречала их раньше: они никогда не ходили там, где прогуливался отец семейства, стеснялись. И в этот раз они обошли дом с другой стороны, по безлюдной глухой тропинке в зарослях черемух. Сгорбленная, изможденная женщина с тяжелой сумкой спешила к подъезду, а рядом с ней, не поднимая глаз, шла худенькая, прозрачная девочка. Они шепотом о чем-то переговаривались, будто больше всего боялись, что кто-нибудь заметит их и поздоровается. Так вот кто обстирывает и стрижет этого артиста! На душе стало как-то мерзко. С тех пор всякий раз, когда Черный Ворон "выступал" под окнами, воображение рисовало мне эту до времени состарившуюся женщину и прозрачную девочку-подростка.
Как-то раз я проснулась очень рано, и не поняла отчего. За окном мирно щебетали птицы. Солнце еще только-только вставало, и в его косых лучах наши неброские обои, приклеенные накануне, казались сказочно красивыми. И потолок выглядел не белым, а розовым, будто, подсвеченным. Вставать было незачем, я глядела на этот потолок, наслаждалась пением птиц, и впервые за последние месяцы ощутила покой и умиротворение. И вдруг Черный Ворон со своей песней врезался в этот лучезарный мир и все разрушил. Какого черта он шляется в такую рань! Возникло искушение швырнуть в него бутылку или окатить водой. Я уже собиралась крикнуть ему что-нибудь подобающее, но когда выглянула в окно, увидела, что внизу разворачивается настоящая драма. Метрах в двадцати от Черного Ворона на столике стояла светлая бутылка. Она не валялась, а именно стояла, и он заметил ее. Но не только он: с противоположной стороны к соблазнительной бутылке приближался другой претендент, но тот был еще далеко. Черный ворон рванулся к столику. Это напоминало прыжки с шестом, вернее, с двумя шестами. Он делал бросок вперед, опирался на костыли и буквально взмывал в воздух, потом приземлялся на ноги и делал следующий бросок. Когда до цели оставалось всего ничего, его костыль попал на что-то скользкое, поехал вперед и упал на землю. Черный Ворон пошатнулся, но удержался на ногах. И тут произошло то, чего я никак не ожидала: он постоял не больше секунды, с досадой отшвырнул в сторону второй костыль и решительно двинулся к столику. Он шел на своих вялых ногах, как идут через болото по хлипким жердочкам, но все-таки шел. Там было шагов десять, и он преодолел эти десять шагов благополучно. Ухватившись, наконец, за край столика, он обрел опору, и к моему удивлению, не плюхнулся на лавочку, а потянулся свободной рукой к бутылке. Убедившись, что торопился не зря, что бутылка не пуста, он понюхал содержимое, а потом попробовал на его вкус, и кажется, остался доволен. Второй претендент махнул рукой и пошел в другую сторону. Только теперь Черный Ворон сел на лавочку и расслабился. Откинувшись на спинку, он поднес бутылку к глазам, посмотрел сквозь нее на восходящее солнце, и тут же осушил до дна. А я опять вспомнила изможденную женщину и прозрачную девочку-подростка. "Черный Ворон, ты - дерьмо..., - подумала я в ритме песни, - ты же можешь ходить!".
Волшебная подсветка растаяла, и все стало, как обычно: неброские обои и белый потолок. Я не сразу осознала, чего мне хочется. Ночной эпизод не выходил из головы, как будто касался меня лично. Наконец я поняла: мне хочется заткнуть его, заткнуть навсегда, задвинуть в какой-нибудь в угол вместе с костылями, чтобы его жена и дочка спокойно ходили по улице. Бредовые идеи чаще всего возникают от недосыпа, и в этот раз у меня возникла именно такая идея. Надо непременно достать эту песню, и обязательно в хорошем исполнении. А потом выставить в окно колонку, и как только он раскроет рот, врубить звук на полную мощность. Надо проделать это не раз, и не два, а до полной победы. В своем воображении я уже праздновала эту победу, я представляла, как он застынет в недоумении с раскрытым ртом, как съежится и сникнет, и как до него дойдет, наконец, что жизнь его отныне изменилась. Дело оставалось за малым: достать запись. Но бредовая идея на то и бредовая, что о практическом ее воплощении думается в последнюю очередь. Целый день этот умопомрачительный план не давал мне покоя. Но на следующее утро, когда удалось выспаться, он сам по себе улетучился, и я вернулась к своим делам. Утро вечера мудренее.
- " -
С тех пор, как мы переехали, моя дочка, Настя, ни разу у нас не была. Она уже год, как жила у мужа, а последний месяц сдавала экзамены в консерватории, и ей было не до нас. И вот она приехала, наконец, посмотреть, как мы устроились и куда поставили ее старенькое пианино. Когда вдоволь наговорились, я вдруг неожиданно для самой себя спросила у Насти:
- Ты знаешь, есть такая песня, "Черный ворон"?
- Ну, еще бы! Все детство слушала, вы с папой заводили!
- А можешь запись достать?
- Ты что, мать, помирать собралась? Зачем тебе?
- Да просто, песня хорошая, хочется и все...
- Что-то тут не так, - сообразила Настя, - что-то ты придумала.
И как раз в этот момент начался концерт:
- Ай, черный ворон! Ай, что ты вьешься...
Настя с ее непомерными музыкальными запросами не могла этого вынести. Ее слегка передернуло.
- А это еще кто такой?
- Да есть тут один артист, бывший. Инвалид он на самом деле.
- И часто он так?
- Да мы уж привыкли.
Настя пристально посмотрела на меня, и ее вдруг осенило:
- Так вот оно что, вот зачем тебе запись! Мать, тебе сколько лет?
- Много...
- А мне кажется, не больше пятнадцати. Ты что действительно собираешься...
А впрочем, идея не плохая, я подумаю, может, и достану. Не обещаю, но попробую.
Я совсем забыла об этом разговоре, но однажды в погожее воскресенье Настя притащила кассету. Пел какой-то молодой студент из провинции, без сопровождения, могучим низким баритоном. Пел, как должно петь эту песню, спокойно и с достоинством, точно так, как умирал воин на поле боя. Мы спрятали колонки за занавеску, чтобы никто не догадался, будто собирались стрелять из снайперской винтовки. Как обычно в выходной мужики под окнами копошились в своих машинах, забивали козла за столиком, пили пиво и не только. Черный Ворон вышел из дома, со ступенек оглядел своих зрителей и приосанился. Он раскрыл рот, а мы врубили звук. На полную мощность. Народ в недоумении уставился на артиста, подумав по началу, что это - его шуточки. А сам он застыл с раскрытым ртом и стал похож на живой вопросительный знак. Разобравшись, что поет не Талян, что знакомая песня доносится откуда-то сверху, все вдруг на мгновение забыли и о нем, и о своих делах. Талян на глазах съежился и сник. Прекрасная песня всколыхнула души. В ней было все: простота и величие, сила и сдержанность, гордость и смирение. И наша вечная русская тоска...