Дос Виктор : другие произведения.

Книга странствий

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Виктор Дос

  
  
  
  
  

К Н И ГА С Т Р А Н С Т В И Й

  
  
  
  
  
  
   Китайские страсти ............................ 2
   Нанкинская соната ................................ 2
   Настенные зарисовки ............................. 6
   Хэн хао .................................................... 14
   На долгих поездах .................................. 17
   Паломничество в Лхасу ......................... 26
   Хайнаньщина .......................................... 37
   В стране, где теплый океан ............. 47
   Прощай Америка! ............................ 55
   Нью-Йорк ............................................... 55
   Несолидная Америка ............................ 58
   Аспен, штат Колорадо .......................... 65
   В Калифорнию ...................................... 70
   Прощай Америка! ................................. 76
   Римские каникулы .......................... 85
   Будни Вечного Города .................... 101
   Мексиканский Статфиз .................. 120
   Из Парижа без грусти ...................... 130
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

КИТАЙСКИЕ СТРАСТИ




Нанкинская Соната

   Как-то так получилось, что я никогда не задумывался над вопросом, существует ли пианино. Многие люди стихийно полагают, что не существует самого вопроса - их можно назвать стихийными пианистами. Оказалось, однако, что есть и такие, которые на этот вопрос отвечают: "Может быть".
   Пустившись на поиски этого замечательного инструмента, я не преследовал никаких исследовательских целей. Просто взгрустнулось, захотелось сыграть "Лунную" и все такое. Иностранцы, работавшие в Нанкинском университете, на вопрос, где по их мнению здесь может находиться пианино, отвечали двояко. Одни говорили, что где-нибудь рядом, нужно только повнимательнее оглядеться по сторонам, а другие полагали, что такового в университете просто нет. Однако и те и другие были стихийными пианистами.
   Расспросы ничего не дали, но я все еще хотел играть "Лунную", и поэтому решил вступить в контакт с местным населением. Для человека, не знающего языка, существует простой способ: кто-нибудь знающий пишет на клочке бумаги иероглифы "где находится пианино?", и затем я хожу с этим документом и вступаю в контакт с кем хочу. Именно в это время ко мне в гости пришел молодой студент, изучающий русский язык, которого без ограничения общности можно назвать именем Сяо. Я объяснил ему суть проблемы и попросил написать на бумаге ключевую фразу. Сяо задумался:
   - Пиа... Пиани... Пианира... Пионера...
   - Пианино, - сказал я, витиевато размахивая пальцами, - на нем играют.
   - Да, я знаю... Но у нас может быть нет пиани... на.
   - А может быть есть?
   - Нет, может быть нет.
   Я на некоторое время стал в тупик. Сяо снова задумался, а потом заговорил:
   - Пиани... Может пионера? Пионер пишется так...
   И он тут же набросал пару иероглифов. Против этого я ничего возразить не мог. Но я все еще хотел играть "Лунную", и поэтому опять взялся объяснять, что хочу от него всего лишь одну фразу.
   - Да, - отвечал Сяо, - я понимаю. Но в университете пианино может быть нет. К счастью, в этот момент ко мне зашел китаевед Рамиз и сходу намалевал целую кучу иероглифов.
   - Здесь написано: "Я хочу играть на пианино. Где можно найти пианино?". Желаю удачи, - сказал Рамиз, хитро улыбнулся и ушел.
   Он был китаеведом и знал, чему улыбался. Но я-то не был китаеведом - я все еще хотел играть "Лунную", поэтому обрадовано схватил бумажку и отправился на поиски. А Сяо, кажется, обиделся - то, что произошло, в его глазах называется "потерять лицо". Теперь он, наверное, больше никогда ко мне не придет. Китайцы всячески избегают людей, которые видели их "без лица" - для них это еще более стыдно, чем для нас оказаться без одежды.
   Я шел в совершенно конкретное место, которое мои друзья, стихийные пианисты, называли "Студенческий союз". Они уверяли, что если и там ничего не знают про пианино, то значит, и нигде не знают. Студенческий союз находился в небольшом двухэтажном домике при выходе из студгородка рядом с длинной-длинной черной доской, на которой мелом пишут объявления, и перед которой всегда толпится народ.
   Двухэтажный домик, к несчастью, имел два входа. Потоптавшись с минуту в нерешительности, я двинулся к тому, который казался более пышным. Короткий коридор объединял шесть дверей, на каждой из которых висели таблички с большими красными иероглифами. Когда я убедился, что все двери заперты, в коридор вошел молодой человек в маоцзедуновке. Я дал ему имя Ляо, но он об этом никогда не узнает. Ляо говорил по-английски, и это была большая удача. Я объяснил ему свою проблему, и он задумался.
   - Может быть где-то в другом месте и есть студенческий союз, - сказал Ляо, хорошо все обдумав, - но здесь находится другая организация, и пианино здесь нет.
   Как бы в подтверждение своих слов, он постучал в одну из дверей, там что-то щелкнуло, выглянула девушка, и они обменялись несколькими фразами. Было ясно, что девушка тоже ничего не знает про пианино. Я спросил, может быть, студенческий союз скрывается внутри другого входа?
   -Может быть, - ответил Ляо.
   Через другой вход я попал в большую комнату, где было два стола, шкаф с книгами, большой красный вымпел с золотистыми иероглифами, телефон, но не было ни одного человека.
   Через широкие ворота катил сплошной поток людей на велосипедах и без велосипедов. По обе стороны ворот стояли два важных вахтера - точная копия наших вахтеров студенческих общежитий. Все были заняты своими делами, и никто не интересовался, где находится пианино. Я долго беспомощно оглядывался по сторонам, пока не увидел знакомого американца по имени Ник. Ник ничего не знал ни про пианино, ни про студенческий союз, но он быстро разыскал в толпе какую-то знакомую ему китаяночку, которая уверенно привела меня к двери, где я разговаривал с Ляо.
   - А может быть студенческий союз на втором этаже?
   - Может быть, - ответила она.
   В одной из комнат на втором этаже я обнаружил сразу четырех молодых людей, в том числе и Ляо. Все они были в маоцзедуновках. При моем появлении они сразу мне заулыбались. Нашелся еще один человек, который говорил по-английски - я дал ему имя Мяо. После того, как я в очередной раз изложил свою проблему, а Мяо пересказал ее по-китайски, все четверо задумались. Потом мне предложили сесть, а сами начали громкое эмоциональное обсуждение. Послушав из вежливости минут пять их дискуссию, я решился снова подать голос, и напрямик спросил Мяо, где находится студенческий союз?
   -Здесь, - ответил Мяо. - Он у нас называется коммунистический союз молодежи.
   Это был первый конкретный результат. Он, правда, не очень вязался с предыдущим поведением Ляо, но в общем-то ему и не противоречил. Ободренный успехом, я решил сразу же перейти к главному:
   - В университете есть пианино?
   - Может быть, - ответил Мяо.
   Я больше не хотел играть "Лунную". Теперь я просто хотел добиться своей цели - найти пианино. Вспомнив про ключевую фразу на бумаге, я решился на новый эксперимент. Просьба, облеченная в письменную форму вызвала новую бурю дискуссии. В конце концов, они пришли к какому-то согласию, и Ляо мне сообщил, что я могу спокойно идти домой, и в ближайшие дни мне сообщат решение моей проблемы. Я, однако, заупрямился и решил продолжить расспросы:
   - Пианино занято? На нем кто-то играет?
   - Да, - ответил Ляо, - может быть.
   И тут я наконец понял, как себя вести - это игра в "ситуацию". Нужно только задавать правильные вопросы, требующие ответов "да-нет", и я все узнаю. Может быть... Немного подумав, я задал новый вопрос:
   - Трудность в том, что аудитория занята?
   - Да, - сказал Мяо, - там проходит собрание.
   - Там все время проходит собрание?
   - Нет, - сказал Ляо.
   - Значит, иногда она свободна, - не унимался я, - и иногда можно играть?
   - Да, - сказал Мяо, - может быть.
   - Может завтра утром можно будет поиграть?
   - Может быть, - сказал Ляо.
   - Но ведь пианино, наверное, закрыто на ключ?
   - Да, - сказал Ляо.
   - А ключ хранится здесь?
   - Да, - сказал Мяо.
   - А вы можете дать мне ключ?
   - Нет, - сказал Ляо, - его взяли... другие люди.
   - Они вернут его сегодня?
   - Может быть, - сказал Мяо.
   - Пианино стоит в зале для собраний?
   - Да, - сказал Мяо.
   - А где находится этот зал?
   - В университете, - сухо сказал Ляо.
   Это была небольшая ошибка с моей стороны - я нарушил правила игры. Впрочем, большего добиться все равно уже было невозможно.
   - До свидания, - сказал я, - я приду к вам завтра утром.
   Найти зал для собраний мне представлялось не очень большой проблемой. Я уверенно направился к главному учебному корпусу. Я перестал быть стихийным пианистом и хотел своими глазами удостовериться, что пианино действительно существует. Что те божественные звуки, которые хранит моя память, не были галлюцинацией. Осмотр главного корпуса, однако, ничего не дал. То, что его нет ни в здании библиотеки, ни на физфаке, я уже знал. Я стал беспорядочно бродить возле главного корпуса в надежде найти англоязычного китайца. Спустя минут пятнадцать безуспешных поисков я увидел изысканно по-европейски одетую пожилую китаянку.
   - Ду ю спик инглиш? - спросил я дрожащим голосом.
   - Же парль франсэ, - с достоинством ответила женщина и улыбнулась.
   Я обрадованно объяснил, что я "компран" по-французски "ан пэ", но "не парль па". Она в ответ радостно заявила, что "андестенд" по-английски "э литтл", но "донт спик". Мы остались очень довольным друг другом, но ни про зал для собраний, ни тем более про пианино она ничего не знала.
   Время шло, и я решил действовать энергичней. Увидев неподалеку стайку изящных студенток китаяночек, я решительно подошел и спросил:
   - Парле ву франсэ?
   - Что? - испуганно спросила одна на чистом русском языке.
   Я не позволил себе остолбенеть и ответил как ни в чем ни бывало:
   - Вы говорите по-русски? - Это очень приятно.
   У китаяночек были не такие закаленные нервы, поэтому на несколько секунд они устроили гоголевскую немую сцену. Потом они начали синхронно хлопать глазами и жаться друг к дружке.
   - Простите, - сказал я ласковым голосом, - вы случайно не знаете, где здесь зал для собраний?
   - Где-то здесь рядом, - робко сказала та, что обронила "что". - И их глаза захлопали еще быстрее.
   - Может быть вон там, - сказала другая, указывая на двухэтажный домик рядом с главным корпусом.
   - Большое спасибо. Вы здесь русский язык изучаете? А я из Москвы, - улыбнулся я, - до свидания.
   Их глаза перестали хлопать и начали увеличиваться. Чем это кончилось, я не знаю, потому что торопился довести начатое до конца. За массивными дверьми было что-то вроде фойе, где за составленными вместе несколькими столами четыре человека изготавливали не то стенды, не то транспаранты. Пожилой мужчина в синей маоцзедуновке тщательно лезвием вырезал из пенопласта иероглифы. Другой аккуратно-аккуратно вырисовывал кисточкой иероглифы на кумаче. Пожилая женщина что-то мазала клеем, а еще один стоял чуть в стороне и, скрестив руки на груди, задумчиво смотрел на то, что делали эти трое.
   Прочитав мою ключевую фразу на бумажке, все четверо замахали руками и стали что-то объяснять. То, что они хотели сказать "никак нельзя" было совершенно ясно, однако меня уже было не остановить. Я сделал движение по направлению к двери в дальнем конце фойе, и все четверо еще сильней замахали руками. Я понял, что я на правильном пути. Еще несколько последних усилий - я вошел в заповедную дверь и в сопровождении размахивающей руками толпы оказался на сцене большого актового зала. В зале сидела небольшая группа людей и о чем-то мирно беседовала, за моей спиной слышался перепуганный галдеж, а я отчаянно вертел головой.
   И тут я увидел Его. В дальнем углу сцены стояло закрытое синим чехлом пианино, плотно прислоненное лицом к стене. Одинокое, оно стояло, отвернувшись от всего мира. Но оно существовало!
   Следующим утром я сидел в знакомой комнате студенческого союза и наблюдал взрывы дискуссии вокруг моей бумажки с ключевой фразой. На этот раз их было пятеро, пятого я назвал именем Тяо. Через некоторое время дискуссия вышла за пределы комнаты, потому что Тяо взялся кому-то звонить по телефону, и тот невидимый участник дискуссии так орал в трубку, что даже я его слышал. Потом все вдруг смолкли, и Мяо спросил, как часто я хочу играть. Я ответил, что не чаще, чем раз в день. И обсуждение разгорелось снова. Потом Ляо спросил, в какое время я хочу играть. Я ответил, что мне все равно. И дискуссия продолжилась. В конце концов Тяо положил трубку, и все удовлетворенно затихли. Мяо откуда-то вынул красивый официальный бланк с большими красными иероглифами и попросил меня написать на нем свое имя, фамилию и адрес. Когда это дело было сделано, Ляо сказал, что теперь я могу спокойно идти домой, и в ближайшие дни меня известят о решении моей проблемы. И тогда я решился. Я решил задать вопрос, которым здесь можно пользоваться лишь в самых крайних случаях:
   - Почему?
   Присутствующие на несколько секунд остолбенели, а потом зыбкая тишина взорвалась какофонией звуков - дискуссия продолжилась. Спорящие бросали на меня опасливые взгляды, а я глядел на них невинным взглядом ребенка. Тяо снова стал звонить по телефону. Мяо спросил, на каком я факультете, потом Ляо спросил, по сколько времени я хочу играть. Я ждал следующего вопроса, что именно я собираюсь играть, но его все-таки не последовало. Наконец Тяо положил трубку, и мне сообщили решение проблемы: я могу приходить играть ежедневно с 2.30 по 3.30. Я напомнил, что пианино закрыто на ключ. На это мне ответили, что когда я буду приходить, оно будет открыто. И я ушел...
   Однако, видимо, мыслительный процесс, который я завел своей настойчивостью в китайской машине решений проблем, продолжался некоторое время уже и без моего участия, потому что примерно через полтора часа среди толпы студентов, двигавшейся по главной улице университета, меня совершенно непостижимым образом разыскал Мяо, вручил мне маленький ключ и исчез.
   Когда в 2.30 я пришел играть, люди, которые делали стенды, встали мне навстречу и заулыбались. Пианино больше не было прислонено лицом к стене, а было отодвинуто ровно настолько, чтобы между ним и стеной можно было поместиться человеку. Инструмент был явно старше государства, в котором находился. Судя по количеству пыли и степени диссонанса звуков, с момента начала культурной революции никто из людей с ним не общался. Однако внутри оно было обильно пересыпано нафталином.
   Звуки были какие-то не те. "Лунная" не игралась. Получалась какая-то совсем другая незнакомая музыка...
  
  

Настенные Зарисовки

1.

  
Это были не сны. Так - куски из коротких прожитых жизней. Смешиваясь, они выстраивались в аляповатую цветастую цепочку, и я разматывал и разматывал ее перед собой, пока многоголосый хор цикад баюкал ночь... Комната четыре на четыре, цементный пол, тазик с цветочками, термос, коричневый голый стол, кровать с марлевым балдахином от комаров, скрипучий шкаф, два стула, окно с массивной железной решеткой, лампы дневного света под высоким потолком - это мое жилище.
   За дверью - длинный сумрачный коридор. В коридоре - большой титан с кипятком, туалет, душ. Все это - общежитие для иностранцев - четырехэтажная серая коробка, накрытая слегка изогнутой под пагоду черепичной крышей.
  
   0x01 graphic

Великая Китайская стена

  
   "Иностранное гетто" отгорожено от остальной территории университета глухой двухметровой стеной. Ворота, впрочем, всегда открыты, но у ворот имеется будка, в которой круглосуточно дежурят три-четыре вахтера. Кроме обитателей гетто и строго определенных "друзей" из числа китайских студентов в эти ворота никто никогда не входит - вдоль линии ворот проходит невидимая иностранному глазу белая черта. Советских обитателей гетто курирует студент по имени Сяо. Правда, не он один: каждый вечер около девяти часов комнаты советских граждан обходит молодой человек по имени Володя и ласково желает спокойной ночи. Все это так утомляет...
   Между прочим, как-то так вышло, что и Сяо и Володя довольно быстро от меня отстали. Сяо стал меня бояться после истории с пианино - с тех пор он ни разу не переступил порог моей комнаты. А Володя стал меня опасаться, после того как я однажды, как бы, между прочим, сообщил ему, что через пару дней уезжаю путешествовать на Тибет. На несколько секунд Володя остолбенел, видимо, силясь понять, то ли меня нужно срочно эвакуировать в Москву, то ли наоборот, ему нужно стать передо мной по стойке смирно. Чтобы его немного успокоить, я добавил, что поеду не один, а с двумя симпатичными американками Сюзанной и Шарлоттой. После этого Володя совсем растерялся, глупо хихикнул, потом резко стал страшно серьезным, изобразил на своем лице что-то вроде "вас понял" и так и ушел.
   Слабое место всех этих ГэБэшных контор состоит в том, что они там уверены, будто за любым поступком и действием кого бы то ни было, обязательно скрывается что-нибудь хитроумное. По большому счету это конечно правильно, но совсем не в том смысле, как они себе это понимают.
   Первые дни сентября, осень... Температура 35 градусов и стопроцентная влажность. Днем и ночью, утром и вечером. Я лежу в своей комнате на кровати на мокрой простыне и обливаюсь потом. Днем и ночью... Днем, правда, я иногда пытаюсь бродить по улицам или заниматься теоретической физикой, но от этого потливость только увеличивается. Умеренно натопленная русская баня. Огромная баня - с магазинами, парками и памятниками древностей. И пива здесь - хоть залейся. У этой бани есть только один недостаток - из нее никуда нельзя выйти, даже на минутку. Это утомляет... Омерзительней ощущения бывают только, если тебя всего вымажут медом, а потом оденут в одежду.
   Зато зимой здесь все по-другому. Зимой здесь около нуля - не холодно. Беда только в том, что эта температура держится не только на улице, но и в магазинах, и в университете, и в общежитии - везде. От этого тоже устаешь...
   Нанкин пал жертвой китайского государственного закона, гласящего, что южнее реки Янцзы - тепло. А там где тепло, не разрешается ставить отопительные системы. Все разумно - зачем же попусту растранжиривать энергию? И вот в результате получается такая вот китайская диалектика: на северном берегу Янцзы, где холодно, в домах относительно тепло, а на южном берегу, где расположен Нанкин и где тепло, там в домах холодно.
   Впрочем, закон законом, но местные жители все-таки греются своими силами. У всех дома стоят небольшие печки типа буржуек с жестяными трубами, выходящими в форточки. Те, кто победнее топят эти печки прессованной угольной пылью (она продается в магазинах), а те, кто побогаче, или кто вхож в "заднее крыльцо" - настоящим углем.
   Как-то в январе я побывал в гостях у заслуженного профессора Нанкинского университета по имени Сюй Лин-Дао. Это очень уважаемый человек, и живет он не где-нибудь, а в настоящей двухкомнатной квартире с водопроводом. После всего, что я видел в Нанкине, я был искренне восхищен его жилищем. Впрочем, у нас бы это, наверное, назвали задрипанной хрущевкой, хотя, в отличие от настоящей хрущевки здесь были каменные полы, и одинарные стекла на окнах. Так вот, в самом центре гостиной комнаты, как гордость всей квартиры, у него красовалась блестящая новенькая буржуйка с изящной жестяной трубой, живописно протянутой через всю комнату к форточке. В этой комнате можно было находиться без пальто. Я сказал, что я впечатлен безмерно, и что я отказываюсь даже мечтать о подобном жилье.
   За стеной "иностранного гетто" располагается обширный студенческий городок. Такие же серые массивные коробки под изогнутыми черепичными крышами, такие же коридоры и квадратные комнаты с цементными полами. Разница состоит только в том, что я в своей комнате живу один, а они в таких же комнатах - по восемь (девочки живут по десять - потому что они меньше).
   В солнечную погоду коробки общежитий утрачивают свой серый цвет: изо всех окон вывешиваются флаги простыней, рубашек и штанов. С той же неизбежностью, как в дождливую погоду на улицах раскрываются зонтики, в солнечную погоду все устраивают постирушки.
  
  

0x01 graphic

Студенческое общежитие

  
   Студенческий городок тоже обнесен глухой высокой стеной. За этой стеной начинается собственно город Нанкин, тоже, впрочем, весь перегороженный стенами...
  
  

2.

  
   0x08 graphic
Нанкин - небольшой город. Здесь живут не больше трех миллионов человек, и пешком его можно пересечь за час. Как это принято в Китае везде, его жители образуют своеобразную сверхплотную укладку. Людей здесь может быть либо сразу очень много, либо вообще никого - мало их не бывает. Автобусы, поезда, магазины, кинотеатры - все забито битком. И не потому, что всего этого мало - просто народонаселение образует что-то вроде бесконечного резервуара, и если число автобусов, скажем, удвоить, все равно ничего не изменится.
   Нанкин - древняя южная столица страны. Город окаймляют остатки колоссальной оборонительной стены высотой метров двадцать и шириной метров пятнадцать. Так же как и Великая Китайская Стена, это сооружение оказалось абсолютно бесполезным с военной точки зрения, и разрушали этот город не счесть сколько раз. Последний раз это сделали японцы, которые поставили здесь один из своих печальных рекордов - одним махом угробили около ста тысяч жителей. За южными воротами Нанкина на месте их захоронения теперь стоит памятник.
  
   0x01 graphic
  
   На северо-восток от Нанкина среди лесистых холмов, называемых "Золотыми Горами", находится древняя священная аллея каменных зверей, которую в бытность Нанкина столицей, должен был пройти пешком из конца в конец каждый вступавший в должность император. Звери стоят по обеим сторонам аллеи торжественными парами, и все мягко улыбаются.
   На север от Нанкина протекает великая мутная река Янцзы, шириной с Днепр возле Киева. С землями на север от Янцзы Нанкин соединен могучим железобетонным мостом, которым китайцы очень гордятся, потому что это был первый крупный проект, который они закончили без помощи СССР. Сам Нанкин состоит из трех-четырех красивых центральных улиц, двух обширных зеленых парков и океана трущоб. Кроме того, в центре города стоит недавно построенный суперфешенебельный отель "Дзиньлинь" в 36 этажей, внутри которого температура и влажность не зависят от времени года, и где самый дешевый номер стоит 90 долларов в сутки. Рядовых китайцев пускают в отель только по выходным и только в виде экскурсионных групп с сопровождающими (длительность экскурсии 1 час).
  
   0x01 graphic

Солнечный день

  
   Есть в Нанкине большой стадион. Как-то в октябре на этом стадионе была проведена публичная казнь с трансляцией по местному телевидению. Присужденных к высшей мере провезли на открытом грузовике через весь город по битком забитой людьми центральной улице, затем выстроили посреди футбольного поля и на глазах у переполненного стадиона расстреляли. Иностранцев от этого зрелища всячески оберегали. Во-первых, на время телевизионной трансляции в нашем общежитии было выключено электричество, во-вторых, на стадион иностранцев не пускали, и в-третьих, на все наши расспросы, китайцы отвечали только традиционное "может быть" и изредка "этого не может быть". На следующий день о казни вообще никто ничего не помнил. Лишь один раз я услышал более обширную версию этого события: да - провезли через весь город, да - выстроили на стадионе, но не расстреляли, а лишь зачитали приговор в назидание зрителям, а потом увезли и расстреляли совсем в другом месте. Похоже, это тот случай, когда можно сказать, что истины вообще не существует...
   Тем, кто приедет в Нанкин знакомиться с великими реформами и выдающимися достижениями, я бы настоятельно рекомендовал ограничиться центральными. Иначе можно увидеть тот Нанкин, где собственно и живут все три миллиона его жителей.
  
   0x01 graphic
  
   Узенькая вонючая улочка, по обе стороны которой лепятся нестройные лачуги с дверьми прямо на улицу. Если дверь открыта, то можно видеть сумрачную внутренность однокомнатного сарая, три на пять, с земляным полом, в котором живут все три поколения - это одновременно и кухня без водопровода, и спальня, и сарай. Поэтому, если позволяет погода, то люди предпочитают жить на улице.
  
   0x01 graphic
  
   Мужчины сидят на низких табуретах, неторопливо беседуют, женщины чистят рыбу, переругиваются, стирают в тазиках, воду выливают прямо тут же под ноги... При моем появлении все вокруг оставляют свои занятия, бросают разговоры и начинают молча смотреть. Даже дети перестают возиться в пыли и замирают. Все провожают меня немигающими взглядами. И хочется скорее пройти вперед, но в том-то все и дело, что и 0x08 graphic
дальше - такие же немигающие глаза, такие же сараи-лачуги, мусор, вонь, и глаза, глаза, глаза... И нет этому океану ни конца ни края. Специалисты могут приводить сколько угодно цифр и графиков о ходе реформ и преобразований - все они, наверное, правильные. Но я прожил в этом городе целую вечность, и я знаю, что за последние две тысячи лет жизнь здесь не особенно изменилась. Правда, на излете культурной революции жители тысячами умирали с голоду, а теперь - нет. Это, конечно, немало.
   0x08 graphic
   0x08 graphic
Любой иностранец - это событие. И не только потому, что у него по-другому устроена физиономия. Любой иностранец - это заведомо сказочно богатый человек, существо из какого-то фантастического мира, где все есть и всем все можно. Иностранец вызывает благоговейный страх, и одновременно, как это ни удивительно, - глубокое презрение - просто потому что он не китаец, не вполне человек, и нос у него значительно больше, чем у всех нормальных людей. Проявляется это удивительное чувство благоговейного презрения в том, как на вас смотрят: неотрывный немигающий взгляд, слегка приоткрытый рот и чуть скошенная голова. Десятки таких взглядов со всех сторон, преследуют пришельца всегда и везде И так день за днем, месяц за месяцем... Это так утомляет... Без ложной скромности могу сказать: я теперь знаю, что значит быть в шкуре Аллы Борисовны. Только за автографами не лезли - побаивались.
   ...Просторный парк Мокоуху. Это одно из редких мест города, где иногда можно разыскать уголки, в которых никого нет. Рекомендую. Древние беседки с загнутыми вверх крышами, плакучие ивы над озером, бамбуковая роща, на краю которой мирно разлеглись три веселых каменных медвежонка-панды. Посреди небольшого заросшего кувшинками пруда стоит белокаменная стройная женщина по имени Мокоу. Статуя Мокоу - это символ Нанкина. Эта женщина чем-то напоминает Венеру Милосскую, но только в одежде и, главное, с руками. Когда-то давно она была кем-то вроде гетеры при императорском дворе, участвовала в многочисленных интригах и, тем самым, стала очень знаменитой.
  
   0x08 graphic
Следует иметь ввиду, что парк Мокоуху - очень культурное место, и оно явно рассчитано на присутствие иностранцев. Например, таблички "Не плюйте, пожалуйста!", которыми утыкан весь парк, исполнены на двух языках - китайском и английском. Тут следует пояснить, что в 1985 году в Китае, кроме кампании по борьбе с деторождением, в самом разгаре была другая общенациональная кампания - по борьбе с плевательством на улицах и других общественных местах. В связи с этим, подобными табличками (но только на одном языке) был утыкан весь город, а кроме того, по улицам ходили специальные инспекторы, которые внимательно наблюдали за прохожими и за каждый зафиксированный ими плевок брали штраф в размере 5 юаней.
  
   0x08 graphic
А вот и люди, много людей... Жизнерадостная толпа с криками и визгом группами по десять-двадцать человек фотографируется на фоне двух каменных белых лебедей, замерших в танце любви. Двое - юноша и девушка - идут то в обнимку, то взявшись за руки, и целуются через каждые десять метров, и плевать им на все на свете. А там - две маленькие китаяночки в розовых платьицах присели рядышком на зеленую травку и молчат о чем-то, известном только им одним, изо всех сил стараясь не смотреть на бессовестную пару...
  
  
   Жизнь продолжается, и даже здесь в тихом парке слышен ритм ее музыки. Даже здесь среди ив и бамбука из-за глухой стены, окружающей парк, явственно слышна густая мелодия велосипедной трели. Жизнь города - это улицы, а улицы - это сплошное месиво педалей, спиц и велосипедных звоночков. Их серебряная трель слышна везде. С нее начинается день, и затихает она только с заходом солнца, плавно переходя в вечернюю песню цикад. Эта серебряная музыка убаюкивает даже днем. И если оглянуться вокруг, то сразу увидишь, что на скамейках, или просто прямо на траве спят в свободных позах уставшие. Без этих спящих где попало на улицах и в парках, особенно после полудня, Китай - не Китай. Это такая же неотъемлемая часть жизни, как флаги простыней в солнечную погоду, как пагоды, как Великая Стена.
  
  
   0x01 graphic
   Отдохновение уставшего (справа) на фоне башни Дзинлинь (вдали за лопухами)
  
   Есть у Нанкина нечто, присущее только ему - оно навсегда отпечатывается в памяти несмываемой ностальгической печатью. У этого города есть особый нанкинский запах. Происхождение его неизвестно. Летом он сильнее, зимой он слабее, но он присутствует всегда и везде, им пропитаны все дома и улицы. Я прожил в этом городе целую жизнь, и теперь, когда я опять, в который раз, вижу во сне Нанкин, меня прежде всего окатывает этим удивительным запахом, а уже потом я слышу густую велосипедную трель и назойливую вечернюю песню цикад за окном...





Хэн хао

  

"Хэн хао" по-китайски означает "очень хорошо";
   "хао" значит "хорошо";
   "бу хэн хао" - это "не очень хорошо";
   "бу хао" означает "нехорошо";
   "хэн бу хао" - "очень нехорошо".
  
   В обычной жизни пользоваться можно только выражением "хэн хао", а все возможные нюансы от "очень хорошо" до "совсем нехорошо" достигаются различной силой улыбки. Если сказать просто "хао", то это в действительности будет означать "нехорошо", и сгладить такой эффект можно только очень сильно улыбаясь. "Бу хэн хао" можно употреблять, только если дело совсем дрянь. "Бу хао" лучше вообще не употреблять - так говорят вконец проворовавшемуся партийному функционеру перед тем как расстрелять. "Хэн бу хао" употреблять вообще нельзя - это все равно, что плюнуть в лицо. Такая вот лингвистика. Здесь нет ничего смешного - в действительности все это очень серьезно.
  
   Нанкинский университет купил дорогостоящее криогенное оборудование для экспериментов со сверхтекучим гелием. Оборудование было куплено в Канаде, и для его отладки из Канады был выписан дорогостоящий специалист. Пока канадский эксперт добирался до Нанкина, местные умельцы смонтировали часть оборудования сами и потом, когда высокооплачиваемый гость наконец прибыл, его стали водить по лаборатории и с гордостью демонстрировать достигнутые успехи. Канадский эксперт был первый раз в Китае, и его никто не предупредил, что нужно говорить только "хэн хао". Он стал говорить то, что думал, наивно полагая, что именно для этого его сюда и выписали. Проходя по лаборатории, он сказал: "Та-а-ак..., это - хорошо..., здесь нужно будет кое-что переделать..., а это - никуда не годиться - здесь нужно все разобрать...". Уважаемый гость даже не понял, что он натворил. А произошло самое ужасное: сразу несколько очень уважаемых руководителей лаборатории публично потеряли лицо. Китаец иногда предпочитает смерть подобному позору. В результате все две недели, что высокооплачиваемый гость пребывал в Нанкинском университете, его местные коллеги прятались от него как от прокаженного, а в лабораторию его просто больше ни разу не пустили. Все эти две недели он угрюмо пил пиво в нашей университетской столовой, иногда подсаживался ко мне и требовал, чтобы я ему объяснил, как такое может быть: за его приезд заплачены огромные деньги, а он вынужден пить пиво вместо того чтобы делать свое дело. Он говорил, что его это угнетает. Я ему отвечал, что его нанкинским коллегам еще хуже: они лишились и денег, и специалиста, и, самое ужасное, - своего лица. А всего-то нужно было сказать "хэн хао"...
  
   Однако, если осторожно, то таким лингвистическим оружием можно пользоваться с большой пользой. Вечером 31-го декабря ко мне в комнату пришел профессор Сюй и сообщил, потрясающую новость: завтра, 1-го января, в восемь часов утра ко мне сюда придет декан физического факультета профессор Гав поздравить с Новым годом. Личный приход и поздравления фигуры такого масштаба, по местным меркам было честью необыкновенной.
   Сейчас я попробую объяснить, почему я не столь уж сильно обрадовался такой чести. Начать с того, что в момент прихода профессора Сюя я обучал двух американских студенток, Андрею и Джули, жарить русские блины. Посреди комнаты стояла электрическая плитка, я переворачивал блины на сковородке, подбрасывая их в воздух, а сидевшие напротив Андрея и Джули восторженно охали и хлопали в ладоши. Мы готовились к праздничному Новогоднему ужину. Что касается самой Новогодней ночи, то она обещала быть долгой и бурной. Я видел, сколько бутылок далеко не минеральной воды заготовил мой канадский приятель Алан, и я доподлинно знал, сколько китайских фейерверков, ракет и фугасов у меня сложено под кроватью. И хотя мы с Аланом давно заметили, что чем больше пьешь, тем сильнее хочется что-нибудь взорвать, а чем быстрее взрываешь, тем сильнее потом хочется выпить, тем не менее, нынешних запасов "горючих материалов" явно хватало до самого утра. В этой ситуации приход в восемь утра даже самого Дэн Сяопина меня мог бы только огорчить.
   Я прекрасно понимал, как долго согласовывалось и утрясалось сие посещение профессора Гава с райкомом, а может даже и горкомом партии, как все это сложно, и тем не менее... Профессору Сюю я сказал, что готов сойти с ума от счастья, что я не смогу спать всю ночь, ожидая этого события, но тем не менее, назначать визит уважаемого профессора Гава на восемь утра было бы "бу хэн хао". Я предложил назначить столь ответственный визит на два часа дня. Чтобы смягчить удар, я заулыбался до боли в ушах.
   Потрясенный профессор Сюй ушел. Он вернулся через час с новым предложением - десять часов утра. К этому времени мы с Аланом уже начали предновогодние дегустации, а Андрея научилась переворачивать блин в воздухе, хотя пока он у нее падал мимо сковородки на пол. Теперь я немного смягчился и сказал, что десять утра - это уже "хао", но улыбаться не стал, и профессор Сюй ушел вести дальнейшие согласования.
   И только, когда он пришел третий раз, мы достигли полного "хэн хао" - визит был назначен на двенадцать часов. Вести дальнейшие переговоры не было уже никакой возможности: наши с Аланом дегустации плавно перешли в непрерывный процесс употребления, отчаявшаяся Андрея стала подбрасывать блин вместе со сковородкой, а ракетная стрельба из моего окна вот-вот грозила выйти из-под контроля...
   Утром чувство ответственности проснулось во мне только вместе со стуком в дверь ровно в двенадцать часов. Затем была лихорадочная суета, связанная с классическим непопаданием в нужную штанину, тщетные попытки разгладить помятую и слегка вспухшую физиономию, и бессмысленные потуги хоть как-то ретушировать следы ночного разгрома в моей комнате. Тем не менее, все прошло чинно и благопристойно. Профессор Гав пришел с целой делегацией из пяти человек. Как и положено по ритуалу, от двух моих предложений выпить чаю они отказались, и согласились только на третье. Как и положено по ритуалу, первые пять минут меня спрашивали, как мне нравится китайская пища и местная погода. Я отвечал "хэн хао" и улыбался так, что сводило челюсти. Потом профессор Гав сказал, что он поздравляет меня с Новым годом, и вся делегация чинно удалилась. Как и положено по ритуалу, к чаю никто из гостей почти не притронулся.
  
   Должен признать, что столь изящно решать китайские проблемы мне удавалось не всегда. Однажды мне случайно удалось купить кассету с моим любимым "Паломничеством Чайльд Гарольда" Берлиоза. Однако, когда я поставил ее в кассетник, обнаружилось, что хотя это вне всякого сомнения был Берлиоз, звуки были явно не те. Не нужно было быть большим экспертом, чтобы понять: лента вставлена наоборот, и поэтому музыка проигрывается в обратном направлении. Поразительная вещь: оказывается, если прокручивать Берлиоза наоборот, он все равно остается узнаваем. Раздосадованный таким издевательством я пошел обратно в магазин.
   Моего словарного запаса не хватало, чтобы объяснить в чем дело. Я просто вернул им кассету и зло сказал, что она "бу хао". Поскольку речь шла о возврате денег, то эти девочки за прилавком, хотя и побледнели от моего "бу хао", но не капитулировали и решили сопротивляться. Кассету вставили в магнитофон, и оттуда полилось это издевательство над Берлиозом. Девочки радостно залопотали, что все совершенно "хэн хао", и чего мне еще нужно. И тогда я сделал немыслимое. Я сказал: "Хэн бу хао!". В магазине воцарилась мертвая тишина. Девочки за прилавком замерли и стали бледными как полотно. Одна из них, не отрывая от меня взгляда, как кролик от удава, полезла в кассу и протянула мне деньги. И я ушел, оставив в магазине полное оцепенение.
  
   Однажды я как-то зашел поужинать в небольшую харчевню на далекой окраине Нанкина. По-видимому, я был чуть ли не самым первым иностранцем, посетившим это заведение, и это само по себе требовало от меня крайней аккуратности. Однако, случилось так, что у меня тогда было паршивое настроение и к тому же я был очень голоден. Явно недостаточно радостно улыбаясь, я попросил цыпленка. Хозяин побледнел, и пробормотал, что у него нет цыплят. Тогда я совсем уж угрюмо попросил принести то, что у него есть. Я не произнес никакого "бу хэн хао" - я просто недостаточно радостно в встретил известие, что в этой харчевне в данный момент нет цыплят, и уже одно это привело к трагическим последствиям.
   Хозяин попятился и исчез. Мне пришлось подождать довольно долго, а потом опять появился хозяин и торжественно поставил передо мной блюдо с дымящимся свежезажаренным цыпленком. Наспех ощипанный, он лежал, свесив набок голову, и его приоткрытый глаз смотрел на меня взглядом полным укора. Я понял, что произошло: спасая свою репутацию, спасая свое лицо, хозяин поймал на улице первого попавшегося цыпленка... Товарищ Сухов ничего не преувеличил: "Восток - дело очень тонкое..."



На долгих поездах

1.

  
Город Голмуд находится в ста километрах на север от Тибетских гор - это огромное по размеру и ничтожное по содержанию поселение, совершенно плоское, как заасфальтированное море. Вместо почвы здесь - желто-коричневая пыль, из-за которой местное население ходит в марлевых повязках, и ни одного дерева - только глухие стены, трубы, столбы и провода - до самого горизонта. И еще, то там то сям торчат стандартные коробки трехэтажек. В чисто азиатском стиле все постройки разнесены на фантастические расстояния - чтобы пересечь одну лишь привокзальную площадь мне потребовалось минут десять. До недавнего времени самым гнусным городом на свете я считал город Ногинск, но теперь у меня появились сомнения.
  
   0x01 graphic

Транстибетская магистраль, перевал Танг-ла (4200м)

  
   Три дня и две ночи я ехал в кабине грузовика через снежный шторм, накрывший Тибет. Все это время я почти не ел и почти не спал, всецело поглощенный спасением своих конечностей от обморожения. Все это время я жил только одним вопросом - сумеет мой водитель удержать грузовик на обледенелой дороге, или мы разделим судьбу многих тех, кто остался в глубоком снегу кювета. И вот теперь, совершенно одуревший, я стоял посреди Голмуда и пытался понять, куда бы мне деться. Впервые я остался один на один с огромной Народной республикой, и чтобы преодолеть остававшиеся пару тысяч километров до родного города Нанкина, мне предстояло с ней (республикой) несколько дней активно общаться.
   Дебют получился вполне сносным: я сходу сумел купить билет до города Синина, а затем даже частично расшифровал большой ватманский лист с иероглифами на стене зала ожидания и выудил оттуда время отправления своего поезда. Пока я с огромным напряжением пялился на расписание поездов, вокруг меня, как обычно, собралась толпа и тоже стала пялиться, то на меня, то на ватманский лист, видимо ожидая от меня какого-то важного сообщения о расписании поездов.
   Чтобы не нарушать нормальный ритм жизни голмудского вокзала, я вышел на привокзальную площадь. У подножья широкой лестницы, торжественно поднимавшейся с необъятной площади к зданию вокзала, с лотков торговали кипятком, булками и какими-то сладостями. Между лотками туда-сюда сновали люди, однако, в их беспорядочном движении была очевидная тенденция накапливаться вокруг меня. Я посмотрел на часы и увидел, что до поезда осталось пять часов. Все вокруг тоже посмотрели на мои часы, а потом уставились мне в рот, ожидая важного сообщения. Мне захотелось стать прозрачным, но я им этого не сказал. Вокруг был Голмуд, только Голмуд и ничего кроме Голмуда. А далеко-далеко на юге в солнечной дымке крутой ностальгической волной вставали горы Тибета. Где-то там осталась Лхаса, которую я люблю и которую больше никогда не увижу.
   Я пошел куда-то вбок, и толпа вокруг меня растаяла. Между прочим, одно из эмпирических правил против создания вокруг себя толпы гласит, что нужно все время перемещаться. Однако, я был слишком измучен длинной дорогой из Лхасы, и, к тому же, при мне был тяжелый рюкзак. Поэтому, выйдя на пустое место, я по-китайски просто сел на землю. Ничего не оставалось, как сидеть и записывать свои ощущения. Я вынул путевой блокнот и записал свое главное ощущение, что я нахожусь в Голмуде. Когда я дописал фразу, что до поезда осталось четыре часа сорок пять минут, метрах в трех от меня уже стояли четыре человека и внимательно меня рассматривали. Когда я дописал свое ощущение, что на меня смотрит четыре пары глаз, передо мной уже было семь человек. Тогда я стал обдумывать фразу, которая бы обобщала ситуацию, и глубокомысленно сунул ручку себе в рот. На зрителей, которых было уже человек десять, это произвело некоторое впечатление, и они стали обмениваться мнениями. Фраза не давалась, но зрители терпеливо ждали. Так прошло минут пять, после чего я выдернул ручку изо рта и написал, что мне хотелось бы провалиться к чертовой матери. К этому времени пересчитать зрителей было уже трудно.
   Трое стали осторожно подбираться ко мне сбоку и сзади. Они с интересом пощупали рюкзак, потом один из-за спины надолго уставился в мой блокнот, а двое стали перебирать вещи, лежавшие возле сумки. Зрители придвинулись ближе, и создалась атмосфера для непринужденной беседы. Тот, который уважительно вертел в руках мою записную книжку, спросил, откуда я. Я ответил, что я "тьен бу дон", т.е. не понимаю, хотя понимать тут, конечно, нечего - первый вопрос, который всегда и везде задают вам в этой стране, это "откуда?".
   Из записной книжки вывалилось мое китайское удостоверение личности, и из него зрителям был немедленно прочтен ответ: "сульен", т.е. советский. Слово вспорхнуло и полетело - сульен, сульен, сульен... Люди благоговейно и с некоторой опаской отодвинулись на исходную позицию в трех метрах от меня. Дальше запираться было бессмысленно. Я показал на юг и сказал: "Лхаса" - зрители уважительно закивали: "ляса, ляса, ляса...". Затем я показал на восток и сказал: "Нанджин Дасюэ", т.е. Нанкинский университет, - и тут же полетело эхо: "а-а-а, Нанджин Дасюэ...".
   Дальше на основе этих трех битов информации - сульен, Лхаса и Нанджин Дасюэ - происходила какая-то коллективная беседа, но уже без моего участия. Какие-то люди уходили, унося эти три бита для своих семей, детей и внуков, приходили новые люди, кто-то показывал на меня пальцем, кто-то приводил своих детей и садил себе на плечи - чтобы ребенок мог лучше видеть, кто-то снова щупал мой рюкзак и листал мою карту Китая, кто-то глазел из-за спины в мой блокнот... Однако, ко мне больше не приставали. Я привык к своим ненавязчивым зрителям и перестал обращать на них внимание. Как медведь в зоопарке.
  
  

2.

  
Сидя на привокзальной площади Голмуда, я думал о том, что путешествовать по Китаю нужно на поездах. На вокзалах можно почувствовать, чем и как дышит государство, а в вагонах - чем и как дышат его обитатели. И не нужно ходить по улицам, заглядывать в витрины, изучать газеты и расспрашивать специалистов. Путешественники, - думал я, - идите на вокзал, садитесь в поезд и поезжайте. Проехав вдоль восточного побережья, вы почувствуете дыхание Китая сегодняшнего дня, а поехав вглубь страны на запад, вы узнаете, как он живет на самом деле. Только поезжайте сами. Если вас будут любезно возить, это превратится в клуб кинопутешественников - проще никуда не ехать, а просто включить телевизор.
   Если вас будут любезно возить, то вы приедете на вокзал на японской "тойоте" с кондиционером и стереомузыкой. И вас подвезут прямо к отдельному проходу с табличкой "для VIP и иностранных гостей". Впрочем, если вы наблюдательный, то вы, может, издали и заметите давку на автобусной остановке перед вокзалом и может даже сокрушенно покачаете головой. Однако вас тут же пригласят внутрь, и вы окажитесь в небольшом, но просторном зале с мягкими креслами, пальмами в горшках и симпатичными любезными китаяночками за прилавками сувенирных киосков. И вам здесь будут очень рады, так же как и остальным шести-семи пассажирам, почитывающим в креслах красивые англоязычные проспекты. Потом вас проводят прямо в вагон, и вы окажитесь в уютном купе с очень любезными и симпатичными соседями - скорее всего тоже иностранцами. Если же вы очень дотошный путешественник, то прохаживаясь на остановках по платформе, вы, пожалуй, заметите беготню и давку у остальных вагонов поезда, отделенных от вашего вагоном-рестораном. Это вы про себя обязательно отметите. И потом, лежа на мягкой полке и подливая в стакан с жасминовым чаем кипяток из термоса под столиком, вы будете любоваться красивыми пейзажами за окном и размышлять о том, что в этой стране еще так много нерешенных проблем.
   Если честно, то именно в такой обстановке мне и хотелось поразмышлять о китайских проблемах, когда я сидел на привокзальной площади Голмуда. Реальность, однако, была проста и сурова: в поезде "Голмуд-Синин" ни купейных, на даже плацкартных вагонов не было, и мне предстояло ехать 24 часа в вагоне типа нашей электрички.
   До поезда оставалось еще некоторое время и я, греясь на солнышке и запасая на сутки вперед кислород в организме, продолжал размышлять. Да, о вокзалах. Голмудский вокзал был самый демократичный из всех, что я видел. Здесь не было особого прохода для иностранцев, и, соответственно, не было ни пальм в горшках, ни симпатичных китаяночек. И вообще, мне здесь никто не был рад, также, впрочем, как и всем остальным пассажирам. Голмуд открыли для иностранцев всего год назад, и здесь даже не успели для них устроить отдельной кассы, поэтому я совершенно честно толкался в очереди вместе с народом. Вообще, в определенном смысле, я себя чувствовал здесь в родной среде: все эти до боли знакомые деревянные скамейки в зале ожидания, грязь на каменном полу, вечно закрытый буфет, какие-то надписи на кумаче с восклицательными знаками...
   Мои размышления прервало появление у здания вокзала юноши в пурпурной тоге. Я с радостью заулыбался этому молодому тибетскому ламе - отблеску моей любимой Лхасы. Он меня тоже сразу заметил, подошел и сел рядом. Мы обрадовались друг другу, как старые друзья, которые давным-давно не виделись. В действительности мы не виделись с ним никогда - а это очень долго. Мы сидели посреди голмудской привокзальной площади, окруженные толпой зевак, и неторопливо беседовали. Старым друзьям вовсе не обязательно говорить на одном языке и исповедовать одну религию, чтобы беседовать.
   Юношу звали Чинехуаджан, и он был буддистом.
   - Как ты жил все это время? - спросил я его.
   Оказалось, что в нынешнем перерождении он прожил уже 23 года. На этот раз он решил существенно продвинуться к слиянию с Вечностью и поэтому стал монахом.
   - Ну а ты как? - спросил он меня.
   Я сказал, что исповедую боконизм и живу в этом мире первый, а главное последний раз, и поэтому другого шанса слиться с Вечностью у меня не будет.
   - Чем занимаешься? - спросил я его.
   Он сказал, что изучает историю, и по его глазам я понял, что он, как и мы, боконисты, считает, что Бог еще ни разу в жизни не написал хорошей пьесы. Теперь мой друг возвращался в свой монастырь "Taer Lamasery" после командировки в Лхасу. Потом, к заметному огорчению зрителей, которые как завороженные слушали все это время нашу беседу, мы перешли на ступеньки перед вокзалом и стали пить чай. Мы пили чай и молча смотрели на голубую прозрачную стену Тибета, который вставал сразу за коричневой пустыней Голмуда.
   - Пока, старик, - сказал я Тибету, и мы с Чинехуаджаном пошли к вокзалу садиться в поезд. Я тогда еще не знал, что скоро научусь путешествовать во времени, и поэтому прощался с Тибетом навсегда.
  

3.

  
Посадка на китайские поезда диалектична. Она основана на противоречиях и происходит в развитии. Противоречие понятное: все хотят сразу внутрь, а всего на всех, как известно, не хватает. Развитие этого противоречия происходит следующим образом. Все пассажиры выстраиваются в длинную-длинную очередь, которая одним концом упирается в ворота типа проходной, через которую пропускают на перрон, а другим - уходит куда-то далеко за вокзал. После того, как объявлена посадка, проходная открывается, и очередь начинает двигаться вперед. Она, разумеется, движется несколько быстрее пропускной способности проходной, поэтому там возникает давка.
   Но самое интересное начинается потом. Миновав проходную, пассажир начинает быстро-быстро бежать и, лишь набрав скорость, насколько это позволяют тюки и чемоданы, начинает искать правильное направление. Со стороны перрона проходная напоминает форсунку, из которой тугим веером разлетается поток людей. Затем, у дверей вагонов создаются плотные бурлящие скопления, и вот там-то и начинается собственно посадка. Создается впечатление, будто люди уверены, что их перестреляют, если в течение секунд они не окажутся в вагонах. Между тем, с криками и дракой они забиваются внутрь, те, у кого билеты с местами, в конце концов, садятся на свои места и замирают, остальные затихают стоя, а до отправления поезда остается еще минут двадцать.
   Турбулентные потоки посадки разлучили меня с Чинехуаджаном. Мне ужасно не хотелось втискиваться в свой вагон, и поэтому я, к совершенному ужасу проводницы, стоял на платформе до последней минуты. Потом я протиснулся-таки к своему месту, чем вызвал страшное огорчение у человека, который на нем сидел и радостное возбуждение у всех окружающих - у них появился объект, на который можно смотреть до самого Синина.
   Сразу же после отправления поезда появился сопровождающий поезд полицейский и совершил обычный ритуал проверки документов. Окружающие замерли. Полицейский развернул передо мной свой англо-китайский разговорник, и я увидел подчеркнутую ручкой фразу, которая приветствовала меня на борту этого поезда и утверждала, что все этому необыкновенно рады. Я знаками и мимикой дал понять, что чрезвычайно тронут и что я здесь и так все это почувствовал. Затем он показал мне другую фразу, изнемогавшую от извинительных и сослагательных наклонений и предлагавшую мне показать документы. Полицейский взял мое удостоверение личности и среди воцарившейся мертвой тишины вполголоса прочитал: "Сульен... Нанджин Дасюэ..." - и по вагону сразу же полетело длинное эхо: "сульен, сульен, сульен...". Затем полицейский сказал несколько веских фраз окружающим и ушел. Что он там сказал, я не знаю, но на лицах у пассажиров сразу же появилось чувство ответственности.
   В общем, мой суточный переезд из Голмуда в Синин не был особенно захватывающим - обычная езда на обычном китайском поезде в окружении обычных людей. Больше всего это похоже на битком набитую субботнюю электричку "Москва-Петушки", где кроме людей еще полно мешков и сумок, где все пассажиры непрерывно курят какую-то дрянь, громко спорят и изредка дерутся, где все лузгают семечки и плюют на пол. Некоторая специфика состоит в том, что сортиром, находящимся в конце вагона, приходится пользоваться только если это действительно крайне необходимо - проход через вагон - это целая экспедиция, требующая огромных усилий. Кроме того, эта возможность есть только днем - ночью там, как правило, спят два-три человека - как-никак свободная площадь.
   Как-то до обидного быстро я потерял нить реальности, все слилось в одну нудную необходимость существовать, причем обязательно сидя и почти неподвижно. Время, окружающий мир и я сам потеряли взаимосвязь, и лишь отдельные явления достигали моего сознания, не теряя очертаний реальности.
   ...Была щелка в окне, которую я все время нюхал. Она вносила какие-то удивительные запахи в окружавшую меня атмосферу.
   ...Мои соседи настойчиво предлагали мне семечек. И я тоже лузгал, и тоже плевал на пол, и благодаря этому ощущал какое-то единение с окружающими.
   ...На остановке все покупали апельсины. И я купил. Только все при этом кричали и махали руками, а я купил безропотно.
   ...На какой-то остановке мои соседи купили через окно большую копченую рыбину и опять настойчиво предлагали присоединяться. Я попробовал - мне понравилось, и я себе тоже купил. И мы вместе ели эту желтую рыбу, отслаивая мясо жирными грязными руками.
   ...Была какая-то особенно яростная драка в другом конце вагона. Все вокруг побросали все свои дела и потянулись смотреть. Вообще, китайские бытовые драки меня всегда поражали своей крайней яростью. Каждый раз создается впечатление, что дерущиеся на несколько минут сходят с ума и готовы убить друг друга. Хотя, возможно, как раз из-за потери рассудка все ограничивается бестолковым кулачным боем без применения более действенных вспомогательных средств.
   На этот раз к драке подоспел мой знакомый полицейский, который, с ходу решив, кто прав, а кто виноват, стал вершить свой суд. Не знаю, что уж он там орал, пока тащил через весь вагон провинившегося, но на его лице и в интонациях голоса было такое вдохновение, а в глазах - такой огонь, что именно такие моменты, несомненно, являют апофеоз всей его жизни.
   ...Утром после тяжелой ночи подрались мои соседи. Насколько я понял, кто-то кому-то наступил на ногу. Эти уж совсем бестолково перемалывали воздух кулаками, не сумев даже задеть друг друга. Правда, все это происходило прямо перед моей физиономией, и поэтому, учитывая значительный элемент импровизации в их действиях, я предпочел поглубже вжаться в угол и отгородить лицо поставленными крест-накрест руками. Потом они устали и перешли на ругань, которая затихала еще очень долго. А я опять уткнулся в окно. За окном было красиво.
   ...Была какая-то небольшая остановка недалеко от Синина. В раскрытое окно снаружи вцепились две руки, потом появилась взлохмаченная морда, потом в окно молча влезло все остальное, прошлось ногами по столику и оказалось в вагоне. В этом, пожалуй, не было бы ничего особенного, если бы этот юноша не пролез, расталкивая пассажиров, к противоположному окну и не вылез наружу. Это мелкое происшествие так и осталось в числе многих других нерешенных загадок, которые поставила передо мной эта удивительная страна...
  

4.

  
Железнодорожный вокзал в Синине - это одна из тех гигантских окаменелостей, которые оставила в разных местах планеты коммунистическая архитектура. До наших московских шпилевых дворцов ему, конечно, далеко, но как еще один носитель монументальности и величия коммунистических замыслов, он их вполне достоин. Здание - сама грандиозность. Тяжелые массивные стены уходят куда - то в недоступную высь, где над всем вокзальным миром нависает всеобъемлющий потолок. Бесстрастные лампы дневного света и многократно отражающееся эхо создают в вокзальном подпотолочье сумеречный фиолетовый интим.
   А на вокзальной земле, между тем, идет обычная жизнь: длинные очереди в кассы, валяющиеся на деревянных скамейках и прямо на полу люди с бесстрастными фиолетовыми лицами, мешки, сумки, чемоданы... Во всем этом присутствует некая особая торжественность - торжественность единения земной жизни с высшей предначертанностью. И как символ такого единения, почти всю боковую стену зала ожидания занимает грандиозное художественное полотно, на котором на фоне яркого голубого неба изображена большая толпа энергичных улыбающихся людей - представителей всевозможных рас и народов, - которые уверенным шагом идут вперед, т.е. прямо сюда, в вокзал. А в центре впереди всех, заметно выделяясь, идет председатель Мао, и плащ его распахнут на ветру. Ну-ну, - мелькнула мысль, - они еще только идут, а я вот уже давным-давно здесь...
   Синин - это крупный железнодорожный узел, и поэтому здесь на вокзале было множество касс, и у каждой кассы - длинная очередь. Здесь даже существовала касса для иностранцев, однако, в этот вечер она была наглухо закрыта - меня не ждали. Расспросы людей, как я и ожидал, ничего не прояснили - каждый раз я получал в ответ лишь длинный немигающий взгляд с полуоткрытым ртом. Каждая моя попытка узнать, в какой кассе продают билеты в направлении Шанхая, наталкивалась на встречный немой риторический вопрос: "Как, оно еще и говорящее?!" Поэтому, полагаясь просто на интуицию и жизненный опыт, я стал в ту кассу, где был самый длинный хвост. Спустя некоторое время я убедился, что на этот раз интуиция меня не подвела, потому что среди великого множества разнообразных иероглифов, нарисованных от руки над моей кассой, я углядел-таки те два, которые обозначают Шанхай.
   Потом вокзальный мир пополнился еще двумя иностранцами. Это тоже были мои старые друзья, с которыми я тоже до этого момента еще никогда не встречался - радость встречи была столь велика, что мы даже обнялись. Таково уж свойство путешествий по Китаю - после длительного плавания по этому человеческому океану, все одинокие путники здесь - лучшие друзья.
   Немец Берт и японец Инг тоже ехали из Лхасы. Однако, в отличие от меня, они были не столь удачливы, потому что через Тибет они поехали не в кабине грузовика, как я, а на рейсовом автобусе. Их опыт показал, что автобус значительно менее приспособлен для езды по горной дороге сквозь снежный шторм - я видел этого бедолагу лежащего вверх колесами в заснеженном кювете. Проезжая мимо, я ему, разумеется, посочувствовал, но мне тогда и в голову не могло придти, что там могут быть мои друзья. В конце концов, в Голмуд они добрались верхом на каком-то попутном грузовике, после целой ночи совершенно одуряющей езды на ледяном ветру.
   Посовещавшись, мы решили не распылять силы, и брать эту кассу втроем методом флангового охвата. А именно, один человек продолжает стоять в очереди, а двое других внедряются в бурлящий клубок у окошечка и отгоняют тех, кто лез без очереди. Нас боялись - это единственная причина, по которой подобная тактика имела некоторый успех. Инг стал справа, как каменное изваяние, и его боялись особенно сильно. А здоровила Берт, ставший слева, наоборот, вел себя очень эмоционально и применял физическую силу. Однако когда наш треугольник стянулся к кассе, и приблизилось время ее закрытия, нас окончательно приняли за своих и пришлось здорово попотеть. Но билеты мы взяли. А кассы вскоре после этого закрылись, весь бурливший и метавшийся народ быстро затих, безропотно уселся и улегся тут же на пол в ожидании утра, и фиолетовые лица людей снова стали бесстрастными.
   Вечер закончился роскошным ужином в маленькой харчевне рядом с гостиницей, где мы устроились на ночлег. Время было позднее, харчевня уже закрывалась, однако шумное появление трех иностранцев нарушило обычное расписание. Наш неуемный аппетит вызвал большой ажиотаж. Весь штат харчевни, застыв в глубине, смотрел на нас с благоговением. А мы, как и полагается старым друзьям, которые давно не виделись, сидели и обсуждали накопившиеся мировые проблемы, не переставая удивляться, откуда они вообще взялись, эти проблемы, если все мы, люди мира, - старые друзья и во всем между собой согласны. А на следующий день, сказав, друг дугу "пока", мы разъехались каждый своей дорогой. Теперь мы увидимся не скоро - мы не увидимся больше никогда, а это очень долго.
  
  

5.

  
Из Синина до Нанкина поезд идет 42 часа. В этом замечательном путешествии через всю страну участвуют пассажиры не только 15-ти обычных сидячих вагонов. В поезде "Синин-Шанхай" есть еще один вагон, укрытый от остальных вагоном-рестораном. В этом вагоне имеется шесть плацкартных секций и три купе. Пассажиры сидячих вагонов всю дорогу живут своей обыденной жизнью, особо удачливые хозяева плацкартных мест наслаждаются комфортом, а вот в купе, видимо, принято размышлять о проблемах китайской жизни - во всяком случае, там созданы для этого все условия.
   Там, в купе, утопая в белизне и мягкости своей полки, вдыхая чистый кондиционный воздух, я задумчиво смотрел вдаль, и пейзажи за окном будили в моей душе мысли о величии первозданной красоты Природы и равенстве всех людей перед Творцом. Я подливал себе в чашку с жасминовым чаем кипяток из термоса под столиком, и душа моя наполнялась теплым состраданием к сотням остальных пассажиров других вагонов. Да, - думал я, - как много еще проблем в этой стране... - и снова задумчиво смотрел вдаль.
   Со мной в купе ехал лишь один сосед. На нем была зеленая военная форма с яркими желтыми аппликациями на погонах и рукавах. Судя по количеству желтой краски и степени чувства ответственности на лице, он тянул на нашего полковника. Мне показалось, что за многие годы службы он уже давно передумал все свои мысли, и теперь отдыхал от этого занятия. Другие два купе были пусты - думаю потому, что такое путешествие в купе стоит примерно полторы месячные зарплаты среднего китайца. Так или иначе, но, по-видимому, я был единственным в этом поезде, кто был полон трудными раздумьями - это возлагало на меня большую ответственность, и я старался не приходить к неправильным выводам.
   Мои размышления иногда прерывал сосед. Несмотря на языковый барьер и мои неоднократные заверения, что я "тьен бу дон", его страшно тянуло со мной общаться. Он естественно спрашивал, откуда я, заводил разговоры про чай и погоду, а потом долго и настойчиво уговаривал меня перебраться с верхней полки, куда я забрался, чтобы его не видеть, на нижнюю полку рядом с ним. В конце концов я не выдержал, и на его очередные домогательства, американец я или англичанин, объяснил ему, с кем он едет. Известие, что я русский, он выдержал со стойкостью настоящего солдата, однако оно вызвало в нем так много непростых и тревожных мыслей, что он ушел в себя до конца поездки.
   Оставалась разрешить еще одну серьезную житейскую проблему, связанную с тем, что во всех китайских поездах встроены динамики, которые с раннего утра до позднего вечера безостановочно визжат. Эти динамики - сущее бедствие. В отличие от оруэловских телевизоров, у которых, как известно, не было выключателя, но был регулятор громкости, у этих динамиков выключатель, как правило, есть, но зато нет регулятора громкости. И орут они совершенно безобразно - просто на пределе болевых ощущений. А наличие выключателя обычно не спасает, так как в переполненном вагоне обязательно найдется какой-нибудь идиот, который будет его все время включать. В купейном вагоне несколько легче - там в каждом купе - свой динамик и свой выключатель. Но так уж получилось, что моим соседом оказался именно тот человек, который его все время включал.
   Решение созрело. Ввиду неурегулированности отношений двух великих народов оно было несколько рискованным, однако, всякий, послушавший те звуки, согласился бы, что риск был оправдан. Когда мой сосед куда-то на минуту вышел, я решительным движением вынул из ножен приготовленный заранее тибетский кинжал, быстро отвернул два шурупа, вынул динамик, перерезал тянувшийся за ним провод, поставил динамик на место и завернул шурупы обратно. Вся операция заняла не больше минуты. Зато потом наступила такая лепота...
   Я больше не хотел думать о китайских проблемах. Убаюкивающе стучали колеса. Хотелось назад - туда, где нет стен, и живут люди, постигшие сущность бытия, или еще не успевшие его забыть... Это были не сны. Так - куски из прожитых коротких жизней. Смешиваясь, они выстраивались в аляповатую цветастую цепочку, и я разматывал и разматывал ее перед собой, пока вагон увозил меня все дальше на восток. Что же было последним в этой цепочке? Ах да, юноша в пурпурной тоге...
  
   0x01 graphic

Чинехуаджан

  
   Форсунка голмудского вокзала разбросала нас в разные стороны, но судьба устроила так, что мы встретились еще один раз. Видимо, ей это зачем-то было очень нужно. Может быть, чтобы поставить последнюю точку. Я столкнулся с Чинехуаджаном прямо посреди Синина на людной улице. Я возвращался в свою гостиницу после паломничества в тибетский монастырский городок Taer Lamasery, и мне было грустно. А он направлялся обратно в Taer Lamasery чтобы продолжить свой путь к слиянию с Вечностью, и ему тоже было грустно.
   Наша наивная попытка остановиться и снова побеседовать с помощью моего разговорника тут же спровоцировала образование огромной толпы, которая запрудила весь тротуар, вылезла на проезжую часть и начала мешать уличному движению. Сцена была совершенно безобразная. В отличие от Нанкина и даже Голмуда, где толпа держится на расстоянии, здесь люди стояли вплотную, трогали нас руками, лезли взять посмотреть вещи (так что иногда просто приходилось давать по рукам), в упор рассматривали лица. Останавливаться было нельзя, и мы приловчились беседовать на ходу, двигаясь вместе с потоком людей. На прощание я сказал Чинехуаджану довольно сложную фразу. Я ткнул себя в грудь, сказал "Москэ" (Москва), показал на свои глаза, потом на альбом Taer Lamasery, потом на свой лоб и потом на него. И он меня понял.
   Чинехуаджан долго-долго листал разговорник, и, наконец, насобирав слова с разных страниц, сказал: "Сегодня я теряю своего друга"...




Паломничество в Лхасу

  

Берегом озера Цинхай
  
Пройдет много лет, но даже находясь в разных пространствах и временах, эти трое путешественников снова и снова будут вспоминать, как однажды в октябре поезд медленно шел берегом озера Цинхай.
  
   0x01 graphic
  
   Опять и опять они будут видеть желтый степной берег, спокойных барашков, поедающих пучки сухой осенней травы, домики пастухов, синюю-синюю рябь до самого горизонта и над всем этим - прозрачные голубые очертания гор невидимого противоположного берега.
  
   0x01 graphic
  
   Они снова будут ехать по широкому ущелью вдоль торопливой речки сквозь невысокие мягкие горы, рифленые бесчисленными крестьянскими террасами и поэтому похожие на рукотворные пирамиды, сквозь искристый фейерверк горной золотой осени и провожать взглядами яркие цветастые березы, тополя и акации. И опять, в который раз, они будут прощаться с осенними горами, и выезжать на ровное плоскогорье, покрытое сухой травой вперемешку с песками до самого горизонта, провожать в прошлое небольшие озера, заброшенные стоянки пастухов и низкие облака.
  
   0x01 graphic
  
   А потом постепенно уйдет в прошлое желтая степь, покрытая пятнистым узором теней от белых комочков облаков, и, неумолимо сливаясь с горизонтом, растает узкая синяя полоска озера. И степь станет отступать, унося с собой юрты пастухов, остатки древних полуразрушенных стен и редкие кирпичные домики с ровными черепичными крышами. Под натиском наступающих скалистых снежных гор все это, окрашенное желтым цветом разлуки, будет уходить в прошлое и в будущие сны.
   0x08 graphic
И будет клониться к закату осеннее солнце, удлиняя резкие тени. А поезд, стремительно набирая высоту, станет лавировать по ущелью, направляясь прямо к верховьям виднеющегося впереди хребта. Стремительно закладывая виражи, стараясь не упустить ниточку путеводной речки, он будет подбираться вплотную к скальной стене хребта, чтобы там, на самом верху, исчезнуть в черной дыре тоннеля. А потом, вынырнув на другой стороне, он станет круто терять высоту и, натужно гудя тормозами, уверенно пойдет на посадку в далекую еще не видимую долину...
   Где-то там далеко впереди начинается Тибет и длинная-длинная дорога в Лхасу - место паломничества и встреч людей мира. Все они, кто был в Лхасе, становятся старыми друзьями и потом будут часто встречаться. Пройдет много лет, но даже находясь в разных пространствах и временах, все они, также как и эти трое, снова и снова будут встречать друг друга в узких улочках Лхасы и на долгой дороге паломничества. И опять, в который раз, поезд будет медленно идти низким желтым берегом озера Цинхай...
   Транстибетская магистраль
  
Здесь ничего никому не нужно было объяснять - все и так прекрасно знали, чего мы хотим. Стоило сойти с поезда в Голмуде, как к нам тут же подбежал какой-то человек, залопотал: "Ляса, Ляса, Ляса...", затолкал нас в небольшой фургон, снял по одному юаню и отвез на стоянку грузовиков. Там на стоянке, на запертой двери конторки мы увидели написанное по-английски объявление: "С сегодняшнего дня стоимость проезда до Лхасы 58 юаней". Люди, бродившие по стоянке, не проявляли к нам никакого интереса, неподалеку вразвалочку прошел человек в фуфайке, небрежно держа автомат Калашникова... Это были уже совсем другие люди - не китайцы. Мы были в другой стране. Потом из ворот один за другим выехали пять загруженных машин ISUZU. К нам подошел один из водителей и сообщил, что в их колонне имеется 2 + 1 место, что такса 45 юаней (это, видимо, потому, что двери конторки закрыты), что если это нас устраивает, то мы можем ехать немедленно, а если нет, то они уезжают. Нужно прожить в Нанкине хотя бы месяц, чтобы оценить подобный лаконизм общения - с этого момента я бесповоротно влюбился в тибетцев.
  
   0x01 graphic
  
   Три дня дороги по горному Тибету, средняя высота - 3700 метров, самая высокая точка пути - перевал Танг-Ла, 4200м. Без единого дерева, покрытые желтеющей травой, необъятные ровные плато, далекие цепи снежных гор и близкое-близкое глубокое синее небо. Редкие убогие селения, стада яков и спокойные, гордые, но удивительно приветливые и улыбчивые люди. И здесь же - Китайская оккупационная армия - бесконечные военные колонны, военные базы, военная техника, оружие наизготовку и страх в колючих глазах...
  
  
  
  
   0x01 graphic
  
   Первый тибетский закат был как торжественное приветствие. На западе через два широких разрыва в облаках струился густой оранжевый свет. Машина тряслась посреди необъятного плато, похожего на Первоблюдце Земли. Небо вместе с облаками сразу за цепью окаймляющих гор упиралось в Праокеан, и невидимое за облаками солнце собиралось нырнуть туда же. Однако, где-то сразу за горами, между облаками и Праокеаном, по-видимому, образовался небольшой зазор, и оттуда в Божий мир вдруг хлынул фантастический цветовой концерт. Над горами как пожар вспыхнуло ярко-красное пятно. За несколько секунд пожар разросся и охватил полмира, окрасив в темно-красные тона небосвод и вырисовав неровный внутренний облачный рельеф. Потом медленно-медленно пожар стал затихать, облака снова потемнели, красный огонь над горами стал гаснуть, тускнеть... Но вдруг произошла неожиданная быстрая смена красок - наверное, Солнце в этот момент нырнуло в Праокеан - и через разрыв в облаках брызнул ярко-зеленый свет. Это мистическое действо побуждало пасть ниц. Наверное Праокеан очень глубокий, потому что зеленый свет угасал долго-долго...
  
   0x01 graphic
  
   А потом была ночь. Сюзанна, Шарлотта и я сидели в закопченной харчевне и ждали, какое решение примут водители. Тибетцы сидели за круглым столом и совещались по важному вопросу: заночевать в этом поселке, или ехать дальше. Они неторопливо отхлебывали чай и молчали. Изредка кто-нибудь бросал короткую фразу, и снова наступала тишина. Они думали. А в соседней, еще более закопченной комнате готовилось мясо. Оно жарилось на огромной черной сковороде с помощью приспособления напоминавшего газовый сварочный аппарат. Этот прибор, которым, как я потом убедился, пользуются на Тибете везде, изрыгает тугую струю синеватого пламени длиной метра полтора и рев, достойный небольшого реактивного двигателя. Он сбоку вставляется в печку, и потом на этом адском пламени готовится все что угодно.
   Для нас троих принесли большое блюдо, точнее небольшой тазик, полный ломтиков мяса, оказавшегося практически сырым. Положение усугублялось еще и тем, что этот тазик предназначался, в действительности, только нам с Шарлотта - Сюзанна отравилась еще днем на каком-то промежуточном перекусе и теперь хотела только чаю без сахара. Конечно, со здравой точки зрения это мясо есть было нельзя, особенно если взглянуть на жирные узоры отпечатков многочисленных пальцев на посуде этой харчевни. Однако тут началась тонкая игра правил вежливости на проявленное гостеприимство, которая разыгрывалась на фоне безудержного чувства голода, и так уж в конце концов вышло, что это мясо мы с Шарлоттой съели.
  
   0x01 graphic

Водитель грузовика

  
   Водители тоже хорошо поужинали, и после этого вопрос, ехать или спать, решился сам собой. Нас отвели куда-то в черноту ночи в какой-то темный барак, где среди разнообразного пыльного хлама, было полно пахучих матрасов, и в углу о чем-то своем мирно шуршали крысы. Все это убаюкивало, и я быстро уснул.
   Кстати сказать, тибетцы спят потрясающе здоровым сном. Дежурного этой ночлежки мы с нашим водителем трясли минут пятнадцать, кричали ему в ухо, а он смотрел на нас широко раскрытыми глазами и продолжал спать. И только увидев перед носом 7 юаней, он на несколько секунд резко проснулся, вынул из-за пазухи ключи, сунул туда деньги и свалился как убитый. Там могут спать только люди с чистой совестью.
   Мясо проявило себя спустя пару часов. Шарлотте стало плохо, причем плохо до такой степени, что в другой обстановке я бы не постеснялся разбудить соседей с телефоном, чтобы вызвать скорую. Сюзанна лежала в тяжелом забытьи. Где находятся тибетцы, было совершенно неизвестно, и объяснить я бы им все равно ничего не смог, а главное, здесь не было воды. На Тибете воду берут из рек, но перед употреблением, даже тибетцы, ее обязательно кипятят - несмотря на высокогорность, в этой воде, говорят, полно всякой микроскопической живности. Тем временем, у Шарлотты началось что-то вроде судорог. Я заставил ее выпить пол-литровую флягу холодной воды - весь имевшийся у нас запас - и вывел на улицу.
   На безлунном тибетском небе был грандиозный звездный фейерверк. Все, что хоть немного могло светиться, здесь присутствовало. Млечная дорога действительно была млечной, все созвездия высыпали из своих глубин самую мелкую пыль, все это мерцало, переливалось и будило мысли о Вечности.
   Шарлотта, держась за живот, мученически запрокинула вверх голову. На мгновение изумленно застыв, она успела воскликнуть: "О, как это прекрасно!", и ее тут же скрутила жестокая рвота... Дальше оставалось уповать лишь на Божью милость, и она в ту ночь действительно явилась, потому что к утру Шарлотте стало лучше. Я все ждал, когда же это мясо проявится во мне, но ничего, кроме обильных калорий из него не поступало.
   Меня скрутило на следующую ночь, когда мы пересекали самый высокий участок маршрута - перевал Танг-Ла, но это была обычная горняшка. Не помню уж, почему мне показалось так удобнее, но я опустился низко-низко в сидение, упер ноги в лобовое стекло, а руками придерживал голову, чтобы она не треснула. Через лобовое стекло было видно лишь звездное небо и прямо впереди - созвездие Орион. Поэтому казалось, что я лечу в звездолете, но страшно раздражало, что его так трясет в то время, когда мне так тошно и раскалывается голова...
  
   В Лхасу мы влетели на сумасшедшей скорости поздно вечером в темноте. Завершающий участок был настоящей горной дорогой, которая, прижимаясь к крутым склонам узкого ущелья, с трудом поспевала за бурной речкой. Накануне водители задержались в небольшом селении на каком-то местном празднике и вышли оттуда изрядно "нагруженные". В результате нам было продемонстрировано искусство лихой езды по ночной горной дороге. Я, как и всякий русский, люблю быструю езду - мне понравилось. Особенно, когда мы, наконец, остановились на центральной улице Лхасы.
   В вечернем воздухе пахло умиротворением. Вдоль сумеречной широкой улицы сплошной стеной стояли двух-трехэтажные дома с плоскими крышами. Каждый встречный здоровался с нами кивком головы и улыбкой. Мы шли и мечтали о горячем душе и белых простынях.
   Гостиница "Банак Шол" оказалась не до конца заполненной иностранцами, и нас, даже не взглянув на документы, поселили в один номер. В комнате было десять кроватей и не было белых простыней. Простыней вообще не было - были матрасы и одеяла, которыми уже успели воспользоваться несколько поколений. Душа в гостинице тоже не оказалось. Там вообще не было водопровода, не было даже простого умывальника, а воду можно было получать лишь в виде кипятка из титана в коридоре. Однако когда мы в нашей комнате зажгли три свечи, наступил мир и покой...
  


  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Лхаса
   Я впервые был в городе, где каждый житель был рад меня видеть. Каждый встречный меня приветствовал взмахом руки и улыбкой. Мне кажется, в Лхасе живут люди, еще не забывшие сущности бытия, и поэтому они с радостью делятся с пришельцами кусочками этой заветной тайны. С тех пор прошла уже целая вечность, но я по-прежнему бережно ношу в себе эти таинственные осколки они греют меня до сих пор.
  
   0x01 graphic
   ...Строгий-строгий старик, закутанный в похожую на лохмотья дубленку. Смуглое, почти пепельное сосредоточенное лицо, изрезанное глубокими морщинами. Он шел по улице и неторопливо помахивал своей "колотушкой" - индивидуальным молитвенным цилиндром. Это небольшая палка на конце которой посажен вращающийся медный цилиндр с написанной молитвой. К цилиндру приделана веревочка с грузиком. При помахивании цилиндр все время вертится. Все очень просто: один оборот - одна молитва. Вдруг старик остановил свой внимательный взгляд на мне. Несколько секунд мы с любопытством смотрели друг другу в глаза, а потом не выдержали и оба расхохотались как дети...
  
   0x08 graphic
...Лоток завален десятками сувениров: кольца, кинжалы, конская сбруя, кошельки, бусы, серьги, медальоны, подсвечники, колокольчики, пиалы, чайники, буддийские статуэтки, значки Далай-ламы... Но кроме всего этого здесь стоял огромный горн с медным узорчатым покрытием. Он манил и притягивал. Шарлотта не удержалась, взяла горн, напряглась и стала в него дуть. Из этого, однако, ничего не получилось - воздух в горн не проходил и вместо этого выходил у нее из ушей. Тогда инструмент взял стоявший рядом молодой монах. Минуты две он сосредотачивался. Его лицо стало отрешенным как у Будды, а глаза стали смотреть куда-то сквозь этот мир в глубину столетий. И он заиграл. Это были неторопливые низкие и необыкновенно глубокие звуки, от которых люди вокруг оставляли все свои дела и тоже начинали смотреть в глубину столетий. В этих звуках была бесстрастная грусть, всепонимание, простор и свобода... Несколько минут монах возвращался обратно в этот мир. Потом он поставил инструмент, улыбнулся и ушел.
  
   Перед входом в центральный храм Жокханг - молящиеся паломники. Воздев к небу сложенные ладошками руки, молящиеся быстро ложатся ниц, замирают, встают, снова поднимают руки к небу и так много-много раз. У некоторых на руках - специальные защитные кожаные подушечки, кое-кто совершает молитву на ковриках, но большинство - просто на отполированных многими поколениями камнях.
   Храм. Легкий полумрак, позвякивание буддийского колокольчика, тепло и запах светильников, бесконечные тибетские росписи на стенах, десятки Будд в маленьких коморках вокруг центрального зала, огромные позолоченные многорукие статуи в центре - добрые, злые, смеющиеся, бесстрастные... Бормочущие скороговоркой плавную мелодию молитвы люди, непрерывным потоком идущие гуськом вдоль стен центрального зала, обходящие его по часовой стрелке. У монахов, одетых в темно-пурпурные тоги, строгие сосредоточенными лицами - они заняты серьезным делом, они на пути к Вечности.
  
   После пяти часов вечера, торговля на узких улочках Лхасы сворачивается, жители выходят из своих домов и начинают упорядоченно двигаться вокруг храма Жокханг. Солнце касается кромки гор, Лхаса заполняется тенями, запахами буддийских кадилок, бормотанием молитв и сплошным потоком людей, идущих узкими улочками вокруг невидимого за домами Храма, обходя его по часовой стрелке. На земле, скрестив ноги, сидят пурпурные монахи, бормоча свою мелодию молитвы и покачиваясь в такт, а мимо идет и идет поток людей. Улицы заполняются легким запахом лампад. Темнеет. Завтра будет новый день...
  
  
   0x01 graphic

Дворец Потала

   Завтра будет новый день, и опять, в который раз, первые лучи солнца осветят парящий над Лхасой Дворец Потала. Его циклопические крепостные стены, продолжают профиль стометровой скалы, на которой он был построен 13 веков назад. Дворец Потала - это и религиозный, и политический символ всего Тибета. По традиции Дворец всегда служил резиденцией Далай-лам, пока последний из них не бежал в Индию после неудачного восстания Тибета в конце 50-х годов. Тогда после ожесточенных боев Китайская армия взяла Дворец Потала штурмом. Я ей этого никогда не прощу.
   0x08 graphic
Вот уже больше сорока лет Тибет пытается выжить под китайской оккупацией, вот уже десять лет, как Тибет мучительно пытается восстанавливаться после катастрофы культурной революции, когда в Тибет, как саранча, налетели бесчисленные бригады китайских "энтузиастов" по борьбе с религиозными предрассудками. В финале этой великой драмы по всему Тибету неповрежденными остались лишь семь храмов (из примерно десяти тысяч). Конечно, не все храмы были разрушены - часть лишь разграблена и изгажена - на все просто не хватило сил и времени. Но работа была проведена большая...
  
  
  
   Голубая гора
  
   Гора была похожа на правильную пирамиду и казалось, что ее снежный вершинный конус все время мягко улыбается. В восьмом часу утра, когда солнце еще не показалось из-за гор, а лишь осветило легким багрянцем окаймляющие вершины, Лхаса пустынна - тибетцы в это время еще спят сном младенцев. Речка Лхаса, которая в ста километрах ниже по течению впадает в священную реку Брахмапутру, здесь в долине широкая и спокойная. Утром она укутывает всю котловину вместе с городом легким туманом, прячет в него свои берега и становится похожей на огромное озеро.
  
   0x01 graphic
  
   На другой берег ведет могучий железобетонный мост, ставший поперек реки с явным намерением продержаться здесь века. Мост круглосуточно патрулируют китайские солдаты с нашими "калашниковыми" на груди. Столь раннее появление трех человек на мосту вызвало у них некоторое напряжение, но на тибетских партизан мы явно не тянули, и нас задерживать не стали. За мостом дорога долго идет вдоль каких-то китайских владений, спрятанных за двухметровой глухой стеной. Что находится за стеной неизвестно, но зато хорошо видно, что находится на стене - там из застывшего цементного покрытия веселым ершиком, поблескивая на солнце острыми ребрами, торчат осколки битого стекла. Это азиатский вариант нашей "колючки". Дальше дорога проходит через три небольших деревушки, превращается в пастушью тропу и приводит под склоны Горы.
  
   0x01 graphic

Лхасская долина

   Подъем занял около шести часов, и все это время Гора нам мягко улыбалась сверху. Чтобы не превращать сказочность этого выхода в горы в изнурительное восхождение, Шарлота и Сюзанна остались под вершинным взлетом, а я в одиночку поднялся на вершину. Конечно же, я там не был первым - на макушке Горы уже торчала длинная палка с маленьким синим тибетским флагом. Тем не менее, я все равно решил дать Горе имя. Для меня она отныне называется "Голубая Гора". Потом я выполнил просьбу новозеландских "зеленых" из Нанкинского университета, которые снабдили меня рюкзаком для этой экспедиции, и приклеил на большой плоский камень значок их отделения "Гринпис". А затем на открытке с видом Пушкинской площади Москвы я оставил автограф нашей экспедиции:
  
   19 октября 1985 г.
   Советско-американская экспедиция "ТИБЕТ-85"
   Участники: Виктор (СССР), Шарлота и Сюзанна (США)
   Виктор вышел на эту вершину, чтобы назвать ее
   ГОЛУБАЯ ГОРА
   Техническую помощь экспедиции оказывало
   Новозеландское движение "Гринпис"
  
  
  
  
   0x08 graphic
Эта открытка до сих пор лежит под кучкой камней на моей Голубой Горе.
  
   Далеко-далеко внизу лежала Лхаса и начиналась долгая дорога назад в большой мир, туда, где сущность бытия по-прежнему вызывает большие споры, и люди не умеют спать сном младенцев. Там, стоя на вершине, я прощался с Лхасой и со своей Голубой Горой. Я тогда еще не знал, что скоро научусь путешествовать во времени, и поэтому я прощался с ними навсегда.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ХАЙНАНЬЩИНА

  

1.

  
   Остров Хайнань - это самый южный и второй по величине, после Тайваня, остров Китая. На острове живет дружелюбная и улыбчивая народность майя, и растут пальмы, на которых висят огромные кокосовые орехи. Самая большая проблема, острова Хайнань, связана с этими орехами. Проблема состоит в том, что орехи весом килограмма два висят на высоте пять-десять метров и иногда падают. И нет на земле такой головы, которая бы это выдержала.
  
   0x01 graphic

Главная улица деревни Санья

  
   На самой южной оконечности острова недалеко от деревни Санья в обширном пальмовом лесу на берегу Южно-Китайского моря стоят десятка полтора небольших одноэтажных домика, которые все вместе называются гостиницей Люхоутоу. Однажды утром, когда умытое солнце только-только показалось из-за высокого холма и начало отогревать от ночной прохлады пустынные песчаные пляжи, я лежал под пальмой у домика номер три, как раз посередине между северным тропиком и экватором. Я впитывал ласковое февральское солнце и проникался ощущением, что время в этом мире, наконец, рассосалось и прекратило существование. Откуда-то из-за кустов ко мне подошла объевшаяся сочной травой коричневая хайнаньская корова. Обнаружив мое тело, она перестала жевать и уставилась на меня задумчивым взглядом. Затем возле нас с коровой материализовалась юная представительница народности майя и, демонстрируя фантастическую стройность, стала развешивать белье на веревке, протянутой между двумя пальмами.
  
   0x01 graphic

Хайнаньская корова

  
   Где-то совсем недалеко ласковые волны продолжали перекатывать с места на место прибрежные ракушки, а ласковый ветерок начал мягко покачивать макушки пальм, усеянных большими кокосовыми орехами... И тут я обнаружил, что удержаться посреди отсутствующего времени совершенно невозможно. Я стал уплывать, уплывать - куда-то далеко-далеко, туда, где время все еще ползло, тикало и уходило. И это, между прочим, стало моим спасением, ибо в тот самый момент, когда я окончательно исчез, на то самое место, где только что валялось мое тело, с десятиметровой высоты грохнулся тяжелый кокосовый орех. Я успел лишь заметить побледневшее лицо смуглой майянки, я даже успел пожалеть, что не в состоянии прихватить ее с собой, как оказался совсем в другом месте.
  

2.

   Я ехал на юг в переполненном, вонючем, оплеванном, прокуренном общем вагоне поезда "Шанхай-Гуанчжоу". Вокруг сидели, лежали и стояли китайцы. Все время хотелось ерзать и смотреть на часы. Ехать оставалось 32 часа 40 минут. Короче, время здесь очень даже существовало. А спросить меня, зачем я так рвался туда, на юг? - трудно сказать - там тепло, там пальмы...
   Через два часа время сильно замедлилось.
   Через четыре часа оно практически остановилось.
   И вдруг, без какой-либо видимой причины, в вагоне началось громкое бурное коллективное совещание, и было ясно, что в центре дискуссии нахожусь именно я. Пассажиры спорили, размахивали руками и время от времени показывали на меня пальцами.
   Некоторые люди, когда им очень плохо, склонны считать, что любые перемены могут быть только к лучшему, наивно полагая, что хуже просто быть не может. Таких людей можно назвать стихийными оптимистами, и я отношусь к их числу - я чрезвычайно заинтересовался происходящим и оживился. Суть дела оказалась очень простой: мне предлагали, не сходя с места, продать свой билет, а взамен купить билет в плацкартный вагон. Вообще-то, это была редкая удача. Единственный деликатный момент состоял в том, что вся эта купля-продажа совершалась с оглядкой, не появился ли полицейский.
   Рискованная сделка стоила семнадцать юаней. Я прислушался к своему организму - организм отчаянно требовал кислорода. Я посмотрел на часы - они мне сообщили, что до Кантона осталось ехать 28 часов. Я огляделся вокруг - меня окружали китайцы, только китайцы и никого, кроме китайцев. Их было очень много, они что-то громко кричали и размахивали руками. И тогда я отдал семнадцать юаней, взял свой рюкзак и стал продираться в плацкартный вагон. Было понятно, что назад дороги уже не будет: билет я взял у одного, деньги у меня взял другой, сдачу мне дал третий, а на мое место сел четвертый. Фарш невозможно провернуть назад...
   Поразительно, но в плацкартном вагоне меня действительно ждало свободное место. Я забрался на свою полку на третий ярус и первым делом стал судорожно пополнять запасы кислорода. Затем, когда мой организм несколько очухался, я посмотрел на часы и обнаружил, что время пошло веселее. После этого я огляделся вокруг. На четырех нижних полках были китайцы, но они уже не кричали и не размахивали руками, и что самое поразительное - их было всего четверо, а не восемь и не шестнадцать. Зато на полке напротив обнаружилось сразу два человека - европейского вида парень и девушка. Этим молодым людям не было никакого дела ни до тихих китайцев внизу, ни до меня. Они лежали в обнимку и занимались экспортом в Китай сексуальной революции. Молодой человек нежно-нежно называл свою спутницу курицей, она ласково называла его козлом, и при этом они сладостно-сладостно целовались. Они целовались так, что просто дух захватывало. Даже повернувшись к ним спиной, я ощущал все в мельчайших деталях. Потом стало понятно, что они перестали ограничивать себя одними лишь поцелуями, и лишь спустя много времени, проклиная тот случай, который пригнал меня на эту пытку из такого спокойного и высоконравственного общего вагона, я постепенно забылся беспокойным сном...
  

3.

  
   Я забылся беспокойным сном, и меня стал мучить тяжелый кошмар. Мне приснилось, что свобода - это осознанная необходимость. Я долго ворочался из стороны в сторону, стонал, но потом отчаянно метавшиеся руки вдруг за что-то ухватились, и я почувствовал, что, наконец, обрел какую-то опору.
   Было тепло. На темнеющем небе рождались созвездия. Мир заполнялся серыми невесомыми силуэтами, вся Земля погружалась в сладкий сон южной ночи, и лишь море продолжало светиться, уходя куда-то вдаль, туда, где недавно скрылось большое красное солнце. Среди густеющих всепоглощающих сумерек на фоне сиреневого неба выделялись лишь резкие очертания растопыренных пальм. На стволе одной из этих пальм, уцепившись за макушку, сидел я и одной рукой пытался оторвать большой кокосовый орех.
   Мимо пальмы не спеша, прошли обнявшиеся юноша и девушка. Даже в сумерках я их сразу же узнал. Черноволосую смуглую, похожую на индианку, девушку звали Джули - она приехала на Хайнань из республики Капулетти. А высокого нескладного юношу с мечтательными глазами звали Рома, - тайными тропами он пробрался сюда из империи Монтекки. Эти двое перехитрили всех, и старика Шекспира, и диких правителей своих безумных государств. Все эти их идиотские танки, ракеты, ядреные бомбы - ничего не помогло.
   Посмотрев друг другу в глаза, тогда, в их первую ночь, они побежали на пляж купаться в море. Был конец января, небо просто светилось от звезд, и это было так удивительно плавать в искрящейся черной воде среди фейерверка огней и подводных светлячков. Пройдут годы и эпохи, но даже находясь в разных пространствах и временах, эти двое все равно будут возвращаться на пустынный хайнаньский пляж, где они сначала просто взялись за руки, а потом, когда на западе по небу чиркнула упавшая звезда, рассмеялись и стали целоваться как сумасшедшие. Но что было делать, если ее шелковистые волосы пахли травой, если в ее черных глазах отражались звезды, а море шуршало песком и вместе с букетами пальм тихо шептало: "Это сказка, просто сон...".
   Я так размечтался, что в результате свалился на землю вместе с кокосовым орехом. Тропинки к морю уже не было - после того, как по ней прошла влюбленная пара, она сразу же густо заросла свежей травой. Пришлось идти просто на звук волн.
   Было уже совсем темно. Я плыл сквозь черную воду, и при каждом движении тела, она вспыхивала десятками светлячков. Их мерцание вместе с бесчисленными отражениями звезд превращало море в подобие первозданного галактического бульона. Было тепло-тепло. А прямо над головой висело созвездие Орион...
  

4.

  
   Было тепло. Прямо над головой висело созвездие Орион. Пальмы неторопливо шевелили растопыренными перьями. По узким улочкам сновали жизнерадостные южные китайцы, а из цветастых лавок в окружающий мир выплескивалась жизнерадостная музыка. И хотя здесь не было цветущих акаций, воздух все равно благоухал одуряющим запахом майской Одессы. В действительности это был город Кантон (или по-китайски, Гуанджоу).
   В Кантоне любят жизнь, и выкорчевать эту вредную привычку Народная Власть так никогда и не смогла. Здесь все время что-то строят, покупают и продают, спекулируют и воруют, едят и танцуют, балуются проституцией и наркотиками, а главное, совершенно бесконтрольно рожают детей. А еще в Кантоне очень ценят изысканную еду, особенно лягушек, змей и обезьян. В змеином ресторане можно показать пальцем на приглянувшуюся живую гадину за стеклом, и ее тут же вам приготовят. Вкуснятина, говорят, необыкновенная.
  
   0x01 graphic
  
   Разрезая Кантон на две части, плавно несет свои густые коричневые воды широкая река, остроумно названная, Жемчужной. В самом центре города, разделяясь на два одетых в камень рукава, эта река образует остров Шамиан - очень респектабельное место - этакий местный вариант Парижского Cit". Остров Шамиан - это резиденция иностранных гостей, состоятельных аборигенов и обслуживающих их находчивых проходимцев. Между прочим, это единственное место в Китае, где поздно вечером можно видеть редких прохожих.
   Поздним январским вечером здесь, на набережной Жемчужного рукава, на фигурной каменной скамейке под раскидистым деревом сидел я и, расслабившись, вдыхал пьянящий запах майской Одессы. В двух метрах передо мной протекала Жемчужная река, а дальше, на другой стороне, сиял огнями, дребезжал автобусами и кипел южным темпераментом Кантон. Возле скамейки был полумрак и одиночество. Сзади еще ездили туда-сюда велосипедисты, но их шорох сливался с общим вечерним дыханием Кантона и лишь убаюкивал. Благодать... Все было просто замечательно.
   Свои вещи я оставил в ночлежке для бродячих студентов, а с собой взял только самое ценное - небольшую папочку с деньгами и документами. Развалившись на скамейке, я млел и растворялся в очаровании этого теплого январьского вечера. Моя важная папочка лежала здесь же рядом на скамейке, и я слегка придерживал ее левой рукой - так, на всякий случай, мало ли что...
   - Эх, - сказал я вслух, - лепота! - и медленно с удовольствием потянулся обеими руками, хрустнув всеми суставами.
   Когда я снова принял разомлевшую позу, все в окружающем мире было таким же благодатным, как и прежде, за тем исключением, что драгоценной папочки под рукой больше не было. Бывают в жизни такие мгновения, когда с воплями: "Стой! Стой!!!" хочется срочно найти Вселенский часовой механизм и вернуть его всего на несколько секунд назад. Всего несколько секунд! Увы, безжалостное время неумолимо уносило меня все дальше и дальше от того мгновения, когда все еще можно было исправить, спасти.
   К своей чести, хочу подчеркнуть, что я не стал устраивать истерических сцен с вырыванием волос на голове и не стал с криками "Держи его!!!" бегать по набережной. Держать было некого и некому. Рядом по-прежнему туда-сюда ездили велосипедисты, и лишь того единственного мастера-ворюги, который так долго тихо терпел за спинкой скамейки мое умиротворение, уже нигде не было. Я отчаянно повертел головой, нервно прошелся взад-вперед возле скамейки, на всякий случай под нее заглянул и снова сел. Затем некоторое время я с большим чувством произносил очень нехорошие слова и словосочетания. Наконец выговорившись, я стал подводить итог. Итак, пассив: один, где-то у черта на куличках, где жрут лягушек и обезьян, без денег и документов. В актив можно было записать то, что вполне могло находиться в пассиве, а именно, один короткий тюк по моему затылку и затем негромкий плюх в Жемчужную речку, где мое тело еще долго бы плавало без денег и без документов в вонючей жемчужной воде. Затем я нащупал в нагрудном кармане кошелек, и вспомнил, что в папочке все-таки были не все мои деньги, то есть, во всяком случае без пива я в этот вечер не останусь. И хотя бездефицитный баланс подвести было трудно, я подчеркнуто бодро зашагал к своей ночлежке. И лишь потом, уже засыпая среди довольных жизнью международных бродяг похрапывавших на нарах пятидесятиместного ночлежного номера, я погрузился в горечь и тоску. Ночь становилась все гуще...
  

5.

  
   Ночь становилась все гуще, и мне стала сниться огромная неправильной формы Черная Дыра, похожая на ночной кокосовый орех. Мне снилось, что я провалился под черную скорлупу, и оказался в бездонном море кокосового сока. Я стал в нем быстро растворяться, и мне стало казаться, что я погружаюсь в далекий призрачный мир, где солнце уже высоко поднялось над городом, где улицы уже давно заполнились народом, и торговцы мороженым опять стучат своими деревянными колотушками, а мне предстоит хлопотный день, потому что нужно идти в полицию и заявлять об украденных документах.
   И я вошел в этот день, долго бродил по шумным улицам, у кого-то что-то спрашивал, что-то объяснял и что-то подписывал. В полиции со мной очень мило побеседовали и уверили, что подобные происшествия в кантонских масштабах - это сущие мелочи, к которым они, полицейские, уже давно привыкли и которые просто не следует принимать близко к сердцу. Мне выдали небольшую бумажку, полную иероглифов и красных печатей, которая, по словам полицейских, должна была "в некотором смысле и на некоторое время" заменить украденные документы. Что означала эта формулировка, выяснить не удалось, а поскольку без документов существовать в этой стране было не очень комфортно, я решил немножко поиграть в детектив.
   Когда солнце опять ушло за горизонт, а пальмовые листья вмерзли в неподвижный синеющий воздух, я снова уселся на ту же самую злосчастную скамейку на набережной Жемчужной реки. Проникнувшись уважением к мастерству грабителей, я решил, что это должны быть солидные практичные люди, и поэтому, может быть, за известный выкуп они могли бы вернуть ненужные им документы. Идея состояла в том, чтобы ловить их "на живца", т.е. на самого себя.
   Прошло около получаса напряженного ожидания, и вдруг метрах в двадцати я заметил человека в элегантном белом костюме, который, прислонившись к дереву, пристально на меня смотрел. Если верить детективам, человек в элегантном костюме должен был сесть рядом, закурить хорошую сигарету, сказать что-нибудь о погоде и небрежно назвать сумму. Я сразу же принял солидную небрежную позу, и начал посылать предполагаемому гангстеру достойные взгляды. Время, однако, шло, а человек упрямо стоял у дерева. В конце-концов, я устал сидеть в достойной позе, встал и решительно направился к нему сам. Тот немедленно пошел прочь. Однако, как только я остановился, человек в белом костюме тоже остановился и кивком головы показал, чтобы я следовал за ним. Это становится интересным, - мелькнула мысль, - и, изредка оглядываясь по сторонам, я послушно последовал за этим "белым лебедем" вглубь кантонских переулков.
   Чтобы чувствовать себя увереннее, я стал посылать короткие мысленные сообщения о своем передвижении. Поскольку меня никто не подстраховывал, даже мысленно, то адресовались они непосредственно Господу Богу.
   - Повернул направо... Перешел на левую сторону... Пересекаем еще одну улицу..., - сообщал я Всевышнему, нимало не заботясь, интересно ли Ему все это.
   - Появился еще один точно такой же "белый субъект"... Меня сопровождают уже двое - второй следует метрах в двадцати позади... Видимо проверяют, нет ли хвоста... Похоже, движемся в направлении отеля "Белый Лебедь"... Идем вдоль темного безлюдного парка... Передний зашел в ворота и кажется что-то сказал вахтеру...
   Таким вот образом, в сопровождении почетного эскорта я стал углубляться в темноту безлюдного парка. Здесь стало как-то неуютно. Шутки шутками, но так можно и самому отправиться вслед за своими сообщениями. Это для них совершенные пустяки, для этих элегантных гангстеров, если, конечно, верить детективам... В конце концов, наша процессия достигла дальнего закоулка парка, и там передний "белый лебедь" скрылся в большом каменном сортире, а задний застыл, прислонившись к дереву. Заходить при подобных обстоятельствах в сортир мне совершенно не хотелось. И вообще, вся эта история начала принимать какой-то несолидный дурацкий оборот. Какие, спрашивается, уважающие себя гангстеры устраивают свои дела в сортире? Поэтому, немного потоптавшись, я решительно направился к "белому лебедю" дежурившему у дерева. По всей видимости, такой оборот был для него полной неожиданностью, потому что при моем приближении он совершенно потерялся и начал перепугано пятиться. При ближайшем рассмотрении это оказался маленький щуплый человечек неопределенного возраста, хотя и действительно одетый в элегантный белый костюм. Почувствовав значительный перевес сил, я грубо потребовал вернуть мне мои документы. Маленький человечек съежился и тонким гермафродитным голосом пропищал, что ничего не понимает.
   Я плюнул и направился в сортир. Внутри этого заведения, естественно, никого не было, и лишь из одной из кабинок выглядывал мой "белый лебедь", который теперь призывно мне улыбался и жестами подзывал к себе. Уже догадываясь, в чем дело, я по инерции еще раз решительно потребовал свои документы. В ответ "белый лебедь" гостеприимно распахнул передо мной кабинку и стал расстегивать свои штаны...
   Более дурацкую развязку было бы трудно придумать. Хорошо, еще, что никто этого не видел, - подумал я, смачно плюнул, произнес несколько совершенно омерзительных выражений (Ты уж прости меня, Господи) и зашагал прочь.
   Кантон затихал. Напоенный теплом и умиротворением угасал еще один теплый январский вечер, и лишь темно-коричневая маслянистая "жемчужная" вода все еще слегка колыхалась, весело поблескивая ночными рекламными огнями. Я снова сидел на своей злосчастной скамейке и думал о том, что из Кантона пора линять...

6.

  
   Я так задумался, что даже не заметил, как окончательно стемнело, и что все уже позади, и кокосы, и арбузы, и вообще от Хайнанщины осталась одна дырка во времени. Лишь когда под ногами закачался пол, я окончательно осознал, что Хайнаньский берег уже давно скрылся за кормой парохода, и что море сильно штормит.
  
   0x01 graphic

Южно-Китайское море

  
   Поначалу этот день не сулил ничего хорошего, ибо мне удалось купить билеты лишь в третий класс - в каюту на восемь человек. И хотя это был не пятидесятиместный номер четвертого класса и, тем более, не безразмерный трюм, где людей вообще не считают, плавание в шторм в компании с семью (прошу прощения за натурализм) непрерывно блюющими и стонущими китайцами - это испытание, достойное лишь самых крепких путешественников. В этих романтических условиях главное не уходить в себя - веселее надо, веселее... Подобное - подобным! В общем, несмотря на опасность поскользнуться на заблеванных лестницах, я сходил в пароходный буфет и принес оттуда бутылку простой народной рисовой водки и банку обычной народной свиной тушенки - ничего другого в этом буфете просто не было.
   А потом, на зависть и к полному недоумению всей каюты, я устроил себе веселый праздничный ужин. В то время, когда пол каюты то и дело проваливался куда-то к чертям в морскую пучину, под бульканье и похрюкивание соседей по каюте, я прямо из банки (без хлеба!) лопал свиную тушенку "Великая Стена" (состоявшую в основном из одних тугоплавких жиров), и пил, не чокаясь, густую жидкость с сильным запахом рвотного и по вкусу напоминавшую что-то среднее между подсолнечным маслом и бензином. И пока я мысленно хохотали буре назло, пароход натужно гудел и упрямо прорывался сквозь ночь навстречу ветру и волнам...
   Меня уносило все дальше и дальше на север, мимо Гонконга, через уже обжитый Кантон, через всю Гуандонщину и Нанкинщину к далеким и необъятным Северным снегам. Но это будет потом, уже в другой жизни, а пока все еще бушевало Южно-Китайское море, и предстояло пережить длинную штормовую ночь. Я закрыл глаза и тут же увидел, что теплое солнце, обойдя сверху далекий скальный мыс, только что упало в море...
  

7.

  
   ...Теплое солнце, обойдя сверху далекий скальный мыс, упало в море. Из домика пляжного ресторана доносилась тихая мягкая музыка. Здесь же, за столиками, поставленными прямо на песке у кромки моря, провожали закат заблудившиеся во времени бродяги со всего света. А в отдалении, просто радуясь наступлению ночи, шумно веселились жизнерадостные аборигены народности майя. Они всегда радовались, когда садилось солнце. А утром они радовались наступлению нового дня. Еще они радовались дождю, и жаркому дню, и сильному ветру... Они, вообще, считали, что жизнь - это праздник.
  
   0x01 graphic
  
   Рядом со мной сидела веселая компания рослых белокурых викингов. В отличие от большинства своих соплеменников, они отправились путешествовать не в Европу, а в Азию и, естественно, заблудились. Сначала они долго пробивались через страну Скифов, потом блуждали по Китаю, пока, наконец, не осели здесь, на Хайнанщине. Викинги снова и снова рассказывали о своих невероятных приключениях в стране Скифов, о том как они целую неделю ехали на поезде по "транссибр-р-рской" магистрали и чуть не умерли от жажды, и как их спас отзывчивый проводник, который снабдил их "горючим" и научил пить "из горла", запираясь в сортире.
  
  
   0x08 graphic
За полночь из-за холма выходила полная луна и заливала весь мир невесомым серебряным светом. По лунным дорожкам к столикам подходили все новые люди. Пришел канадец Алан, - он сбежал, наконец, со своих бесконечных англо-франко-китайских переговоров о поставках европейского пива в Китай, а китайского пива в Америку. Здесь он немедленно окружил себя двумя очаровательными воздушными созданиями, одно из которых по имени Луна, когда-то бесстрашно отправилось с ним в Тибет, а второе по имени Норма, разоружило его сердце своим божественным совершенством и глубиной темных глаз... С восточного побережья Америки прилетели Сюзанна и Шарлотта, с которыми я когда-то давно, в одной из прошлых жизней, путешествовал в Лхасу. Пухленькая Сюзанна, немного поболтав о том о сем, уселась под пальмой, подставила лунному свету свою тетрадь и, как всегда, стала учить китайские уроки. А тоненькая Шарлотта, повертев головой, быстро разыскала среди лунных разрывов своего любимого приятеля африканца Альфу, они уселись на песок, тут же возле столиков, и стали целоваться... Откуда-то с берегов Миссисипи забрел здоровила Ник. Он в три глотка употребил бутылку пива, а затем с большим задором, хотя и без особого успеха стал уговаривать окружающих устроить футбольный матч, здесь же, прямо на песке. Он был большим мастером на месте левого форварда, этот верзила Ник. Когда-то давным-давно, в какой-то из прошлых жизней, я с ним играл в одной команде. У меня, признаться, не очень получалось, но я старался изо всех сил, и как-то и после тяжелого матча с африканцами на нанкинском стадионе, когда нам едва-едва удалось свести в ничью, я получил от него уважительное прозвище "футбольная лошадь"... Из Западной Виржинии подошла толстенькая Андрея. Больше всего на свете, даже больше чем сладкое, она любила беседовать о чем-нибудь непреходящем, и поэтому сразу же зацепила долговязого американского баптиста, который рассказывал, как во время вьетнамской войны, он вместе со своими единомышленниками, разрисованный яркими красками в голом виде ходил по улицам Вашингтона с плакатами протеста. Андрея тут же заметила, что по ее мнению, с точки зрения Божьего промысла, не гоже против гнусных дел бороться гнусными же методами, и они завели долгий неторопливый спор. Неслышно ступая босыми ногами подошел скромный тибетский юноша в пурпурной тоге, мой тибетский друг по имени Чинехуаджан. Он недолго отказывался от угощений - лишь успел перечислить, какие продукты ему запрещает употреблять его вера, но потом отвлекся интересным разговором и стал есть все подряд. И, наконец, ближе к утру со стороны далекого скального мыса к веселому сборищу на берегу, тихонько пришлепали по воде наши влюбленные Рома и Джули. Какие они все-таки смешные, эти влюбленные, честное слово! - Представьте себе, там на берегу они прощались навсегда! Они всерьез полагали, что утром разъедутся в разные концы этой огромной планеты и больше никогда-никогда друг друга не увидят. Вот уж воистину, влюбленность - сродни помешательству! Да где это видано, чтобы влюбленные расставались навсегда, да где это слыхано, чтобы два любящих сердца не могли соединиться?! Нет, это исключено...
   0x08 graphic
   К рассвету наше собрание на берегу затихло. Утомленные завсегдатаи постепенно растворились в разрывах пальмового леса. Берег опустел, хозяин ресторанчика быстро убрал столики и ушел спать в свою коморку рядом с кухней, и я остался на берегу совсем один...
  

8.

  
   Ночь опять, в который раз, была истрачена без остатка. И в то время, когда где-то там, над Хайнанщиной, из-за холмов выходила Венера, я сидел в своей комнате в глубоком плетеном кресле перед черным окном, усыпанным тяжелыми каплями, и слушал дождь, который, не прекращаясь ни на минуту, все моросил и моросил, размывая память, закрывая будущее и оставляя лишь мгновения настоящего. Это были не сны. Так - куски из коротких прожитых жизней. Смешиваясь, они выстраивались в аляповатую цветастую цепочку, и я разматывал и разматывал ее перед собой всю ночь, пока лежащий у меня на коленях огромный хайнаньский кокосовый орех пускал тугой зеленый росток...
  
  
  
  
   ------------------------------
  
   Журнал "Юность" ! 1 1995 г
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

В СТРАНЕ, ГДЕ ТЕПЛЫЙ ОКЕАН


1.

  
   В городе Мадрасе среди океана индуизма стоит огромный устремленный к небу католический храм святого Фомы. Здесь закончил овеянную легендой сомнений земную жизнь знаменитый апостол. Посреди храма перед алтарем находится его могила. Распятый Иисус, Божья Матерь, - все напоминает, что Вечность не за горами. Однако, простояв в тропическом климате сотни лет, храм настолько пропитался теплой соленой влагой, что кажется будто алтарь стоит прямо на берегу Индийского океана.
   На небе, над католическими крестами, висит созвездие Орион, чуть в стороне - развернутая рогами вверх "мусульманская" Луна. А на земле у могучей стены храма в темном закуточке прямо на каменной плите пристроился спать крохотный полуголый мальчик. На вид ему не больше трех лет, он свернулся клубочком, подложил под голову ручонки и спит себе, не нужный в этом мире абсолютно никому, кроме, разумеется, самого Бога, который любит его (как и всех нас) безмерно и всегда готов принять в свою вечную обитель. Этот мальчик, которому в тот вечер снилось, как несуществующая мама купает его в ванночке и целует в попку, почему-то возвращает меня к Святославу Николаевичу Рериху в пятизвездный отель Ашока в городе Бангалор.
   Не знаю уж, причуда ли это старого человека, или в этом тоже есть своя глубокая символика, но вот уже много лет Святослав Николаевич проводит зимние месяцы в гостиничном номере этого южного, далекого от Гималаев города. Встреча со знаменитым человеком оказалась делом чрезвычайно простым, как, впрочем, и все остальное, что сопровождало эту встречу. Больше всего я боялся, что при встрече Святослав Николаевич задаст вполне уместный вопрос, чего, собственно, мы хотим, и зачем пришли, ибо кроме привета из России, коих он и так, видимо, имеет предостаточно, мы ничего ему предложить не могли. Однако он ни о чем не спрашивал. Вместо этого все сорок минут нашей беседы он старательно убеждал нас, что нужно стремиться к красоте, что нужно совершенствоваться, что Вечность находится рядом, что слияние с Ней столь же радостно, как и неизбежно, что мир, в котором мы живем, полон красоты и любви...
   Было что-то сюрреалистичное в нашем совместном чаепитии в тесном номере 323 отеля Ашока. На краешке кровати, за недостатком места и стульев, немножко неуклюже, по-стариковски согнувшись, сидел великий художник и гуманист Святослав Николаевич Рерих и рассказывал о красоте и совершенстве, о душе и бессмертии. А прямо напротив великого гуманиста расположился кагебешник (почти официально сопровождавший делегацию советских физиков-теоретиков), который изредка делал горестные замечания, что мол в современном мире, знаете ли, мало осталось веры, а вместо нее остался, знаете ли, какой-то вакуум... Рядом с Рерихом в узком проходе между кроватью и окном на маленьком ночном столике черный старик-индус неуклюже заваривал чай и раздавал кусочки торта забредшим сюда физикам-паломникам. Тут же суетилась женщина-индианка средних лет - "секретарь профессора Рериха", - босая, одетая в очень и очень не новый домашний халат. Она все время что-то убирала, что-то расставляла и раз за разом лихо, хотя и не очень изящно, перелезала через кровать, на которой сидел Святослав Николаевич. А в углу валялись почти не распакованные чемоданы...
   Увы, мы опоздали - его уже давно здесь не было. Хотя, как добрый человек, он, конечно, посочувствовал слегка, живущим здесь, издалека...


2.

  
Город Бангалор был выбран британскими колонизаторами как место для игры в гольф и прочих имперских развлечений. С точки зрения европейца климат здесь вполне сносный, ибо вся местность поднята на высоту около тысячи метров над уровнем моря и расположена она довольно далеко от океана. В феврале в Бангалоре весна. Весь мир заполнен цветами немыслимых размеров и расцветок, и все это пахнет столь мечтательно, что немедленно хочется идти смотреть звезды и целоваться. Про то, как здесь целуются, судить не берусь, но вот звезды над Бангалором сияют не такие как у нас. Они развешены по небу таким образом, что, например, созвездие Орион проходит прямо через зенит, зато родная Полярная звезда, наоборот, висит где-то далеко-далеко над горизонтом.
  
   0x01 graphic
  
   Возможно, то обстоятельство, что Полярная звезда выслана здесь далеко на окраину небосвода, оказалось в свое время весьма существенным, ибо, когда колонизаторы удалились на свой туманный остров, никто не стал превращать здешние особняки в коммуналки, никакие шудры и прочие неприкасаемые не стали "разбрахмановать" индийскую деревню, а потом силами оставшихся в живых перекрывать долину Ганга гигантской плотиной. Слава тебе Господи, никакой перерегистрации статусов сословий проводить не стали. Может быть поэтому, вместе с особняками и зелеными лужайками в Бангалоре сохранился едва уловимый дух избранности этого места. Не случайно, именно здесь образовался один из главных научных центров Индии.
   Но, избранность - это для знатоков и ценителей, а если ничего не знать про теоретическую физику, то Бангалор - это обычный многомиллионный город контрастов (сколько там этих миллионов, в действительности не знает никто). Кроме вилл, звездных отелей и научной мысли все остальное - это плотная мешанина тел, построек, тарахтения и запахов. Это невообразимый бедлам состоящий из миллионов мужчин, мотоциклов, женщин, коз, детишек, вонючих драндулетов и нищих, которые хаотически перемещаются сразу во все стороны, а все вокруг настолько обильно и изящно замусорено, что грязь воспринимается как естественная часть архитектуры... Другими словами, это гигантский буйно-веселый сумасшедший дом, развернутый среди тесного архитектурного месива типа магазинное "баракко". Здесь продают Кришну-Шиву-Вишну во всех возможных инкарнациях, слонов во всех мыслимых и немыслимых видах, талисманы, змей, медальоны, монеты, ремни, открытки... Здесь вокруг человека с европейским лицом создается такой ажиотаж, как будто до конца света остались считанные минуты. Здесь глаза любого продавца ясно говорят, что если вы уйдете без покупки, то он тут же удавится, а вы потом будете всю жизнь мучиться. Здесь изымают излишки денег, и занимаются этим профессионалы-психологи высшего класса. Они все прекрасно видят и чувствуют, они все тонко рассчитывают, но им мешают два обстоятельства. Во-первых, все они очень хотят есть, и это не дает им относиться к своим действиям с очень нужным в таких делах чувством юмора, а во-вторых, они ошибочно полагают, что белое лицо и богатое лицо - это всегда одно и то же. Они отличные психологи, но историю и географию они знают скверно - видимо, когда им в школе рассказывали про далекую северную страну, они хлопали ушами.
  
   0x01 graphic
  
   Вот как я покупал бронзовый подсвечник в виде трехглавой кобры. За те пять минут, что я, окруженный беснующейся толпой, двигался от машины к храму, этот нахальный мальчишка добился-таки, чтобы я спросил "сколько?", и я получил достойный ответ: "250 рупий". К тому времени, когда я вышел из храма, конец света еще не наступил, но явно приблизился, ибо волнение среди малолетних торговцев сильно возросло. Второе, чего обязательно должен добиться продавец, это заставить покупателя назвать свою цену -после этого сделку уже можно считать состоявшейся. Редкие сбои происходят лишь с представителями далекой северной страны. На призыв этого малолетнего нахала назвать свою цену, я улыбнулся и ответил с простотой и достоинством нищего представителя нищей страны: "20". У мальчишки даже дух захватило. Он на несколько секунд онемел, а потом, наверное от возмущения, почему-то перешел на итальянский язык и взорвался бурей эмоций. Понять его можно было так, что тут уже конец света на носу, а я несу какой-то бред. Он отказывался верить, что формула "белый человек - это богатый человек" может иногда не выполняться. Однако от моего предложения расстаться, как не нашедшим общего языка представителям разных социальных укладов, он наотрез отказался. Так мы с ним беседовали минут пять, пока не подошло время уезжать. Я пожелал ему счастливой охоты и сел в машину.
   - 200 !!! - заорал мальчишка таким голосом, каким обычно кричат "я разорен".
   - Ладно, - сказал я, - черт с тобой, 25.
   Тут мальчишка снова чуть не лопнул от возмущения и опять понес какой-то итальянский бред. Однако, когда шофер включил зажигание, он опомнился и в отчаянии крикнул "150!!!". Тут мое сердце, наконец, дрогнуло, и я согласился на 30. Дальше в те несколько секунд, пока шофер выжимал сцепление и включал первую скорость, и произошел, собственно, деловой торг:
   - 100
   - 35
   - 50
   - 40
   Дальше тянуть уже было невозможно, и я купил подсвечник за 45 рупий. Между прочим, мальчишка этими деньгами был совершенно доволен - я думаю, что реальная цена подсвечника раза в два-три меньше.
   ...Захожу в магазин и сразу чувствую что-то родное: во-первых, у прилавка очередь, а во-вторых, продавец хамит, потому что "вас много, а я один". И это не удивительно, ибо процедура покупки-продажи требует от него большой тщательности и прилежания. Сначала продавец взвешивает фрукты, а затем шариковой ручкой выписывает чек, фиксируя в нем все названия, вес и стоимость покупок. Далее покупатель берет этот чек и идет платить в кассу, в другой конец магазина, где на чек ставится небольшая квадратная печать, в которой кассир ставит дату и расписывается. Затем покупатель возвращается к продавцу (где нужно пролезть через наседающую очередь) и предъявляет чек, а продавец тщательно проверяет соответствие написанного в чеке с покупками, которые клиент намерен унести. Наконец, покупатель забирает свои фрукты и направляется к выходу, где за столом сидит важный охранник и перед тем, как выпустить человека из магазина, ставит на его чек большую круглую печать.
   В этом магазине я выяснил еще кое-что. Я увидел, что ананасы там стоят 5 рупий штука, хотя в уличных лавках их продают за 8 и даже за 25. Я прикинулся дурачком и обратился за объяснением этого парадокса к интеллигентного вида индусу в очках. Индус приосанился и сообщил мне, что цены в этом магазине устанавливаются правительством Индии, причем, когда он произносил "правительство Индии", его лицо излучало благоговение. Тогда я поинтересовался, как же такое может быть - наверное, здесь качество похуже чем в соседних лавках. В ответ на это индус стал по стойке смирно, на его лице появилось выражение "будь готов - всегда готов", и он с чувством сказал: "Здесь продают продукты только отличного качества!". Произнося свою фразу и стараясь подчеркнуть убежденность, индус покачивал головой вокруг горизонтальной оси, которая проходит через нос и затылок - так в Индии качают головой, когда говорят "да". А вот у нас так качают головой, когда хотят сказать "ай-я-я-я-я-я-яй..."
  
  

3.

  
   Не знаю как летом, а в феврале, в разгар весны, в городе Мадрасе создаются все условия для занятия теоретической физикой: днем 35 градусов, ночью около 30-ти, и это при стопроцентной влажности. Поэтому не удивительно, что по прилете в Мадрас советские физики-теоретики повели себя несколько странно, потому что на вопрос своих индийских коллег, чего желают дорогие гости, вместо того, чтобы попроситься в библиотеку, они в один голос заявили, что хотят к Океану. Индийские физики с огорчением заметили, что в океане имеются акулы и коварные течения, но желанию гостей подчинились и с печалью в глазах отвели нас на пустынный песчаный пляж. Там и в самом деле никто не купался, но, я полагаю, не из-за акул, а просто потому, что была всего лишь ранняя весна.
  
   0x01 graphic
  
   В гаснувших сумерках соленый Океан с лаской и печалью принял в себя четырнадцать тел, и океанские волны быстро расшвыряли их по своим просторам. Боже, как красиво можно было бы закончить здесь свое жизнеописание. Как романтично звучал бы, например, такой финал: "Меня съели акулы в Индийском океане...", или "Я канул в океанскую пучину у берегов Мадраса". Увы, случай был упущен, и жизнеописание приходится продолжать, ибо великодушный океан всех отпустил обратно. Он отпустил даже кагебешника, и это уж совсем удивительно, ибо предупреждение об акулах было сделано публично при множестве свидетелей. Ну да ладно, не мне, смертному, судить о поступках великого Океана.
   Мадрас погружался в черноту тропической ночи. Уличные торговцы зажгли свои светильники и пахнущие французскими женщинами ароматные палочки, воздух наполнился печальными трелями цикад, бензиновый перегар впитало безлунное небо, и мир стал пахнуть русской баней, в которой развесили выпаривать кокосы и ананасы...
   Увы, давно замечено, что жизнь в значительной степени состоит из бытовых мелочей, и вот одной из таких мелочей, сразу же озадачивших меня в гостинице Института математики города Мадраса, было то, что унитаз в моем гостиничном номере совершенно не хотел сливать воду. Да простят меня романтические души за эти подробности, но правда жизни требует, чтобы я напомнил: тропическая жизнь состоит не только из поедания бананов.
   Сейчас я попробую объяснить, почему я не нажал на кнопку звонка, не вызвал дежурного, не затопал ногами, не потребовал извинений от заведующего и не пригрозил устроить международный скандал, а наоборот, спокойно взялся чинить сливной бачок сам - как-никак я живу в Советском Союзе и что такое неработающий унитаз знаю.
   Прежде всего, никакой кнопки звонка в номере не было, а дежурные и заведующие если и были, то находились неизвестно где, и я почти уверен, что никто из них в унитазах не разбирается. Дело в том, что наша гостиница явно не боролась за право называться звездным отелем. Мой номер, например, закрывался на висячий замок, пол был цементным, на кровати имелась одна простыня и крохотная подушка, а из мебели был маленький обшарпанный стол и деревянный стул. В ванной комнате кроме сломанного унитаза была еще большая лужа воды и душ, труба горячей воды которого, совершив замысловатые движения по стенам, просто обрывалась в пространстве, так и не добравшись до потолка. В довершение ко всему, мне в этом номере предстояло жить не одному. Здесь на правах хозяев жили какие-то зверушки, которых вполне можно было бы назвать тараканами, пауками и сороконожками, если бы они не были размером с нашего воробья. Между прочим, со зверушками у меня как раз никаких конфликтов не возникло - они мне дали понять, что я их нисколько не стесню, и мы уживались вполне мирно. Но вот с унитазом пришлось немного повозиться. Так уж вышло, что запчастей к унитазам я на эту конференцию по теоретической физике почему-то не захватил, поэтому полностью починить сливной бачок не удалось, но заставить его изредка сливать в "ручном режиме" (т.е. залезая рукой в бачок) я все-таки смог.
   В завершение этого бытового экскурса хочу добавить, что при поселении администрация гостиницы в лице дежурного администратора объявила нам об одной важной традиции, которую неукоснительно соблюдает здешний обслуживающий персонал. А именно, нам было сказано, что у них в гостинице принято в шесть часов утра подавать постояльцам кофе в постель. В шесть часов утра - право, это было бы так шикарно! Увы, существуют какие-то таинственные законы природы, которые не позволяют при неисправной сантехнике подавать кофе в постель. Когда утром, так и не дождавшись обещанного кофе (замечу: все сидели как дураки по своим постелям), мы в половине седьмого сползлись вниз в столовую, чтобы получить там хотя бы завтрак перед экскурсией по здешним храмам, мы обнаружили, что персонал только-только продирает глаза.
  

4.

  
   Солнце поднимается все выше, и одновременно ощущение бытия становится все более фрагментарным, переходящим в бред.
   ...Трудолюбивые вентиляторы под потолком старательно перемешивают воздух. В аудитории сидит полтора десятка потных тел и столь же старательно делают умные лица. У доски стоит еще одно совершенно потное тело и пытается убедить присутствующих, что нарисованные им формулы имеют какое-то отношение к нашему миру. С этим очень трудно согласиться, хотя не согласиться тоже не легко... Тем более, что вдруг выключилось электричество, вентиляторы замерли, и чтобы хоть как-то уменьшить потливость, приходится делать не столь уж умные лица...
   ...А может, это все-таки Шепетовка, о которую, как уверял Остап Бендер, разбиваются волны Атлантического океана? Босой экскурсовод, которого мы наняли, чтобы он растолковал, что это за каменные слоны торчат из песка, поглядев на наши лица, тут же по-шепетовски заявил: "Идисюда!". Мальчишки со всех сторон: "Эйдруг! Эйдруг! Слона хошешь?" "Женишь есть?". "Женишь" - это фотоаппарат "Зенит", который почему-то пользуется здесь огромной популярностью. А железный рубль с Лениным здесь стоит десять рупий.
   ...Нет, говорят, что это место называется Махабалипурам. Оказывается, каменные храмы, там и сям стоящие на берегу океана, выдолблены из цельных каменных глыб в седьмом веке. Слоны тоже. Архитектурный стиль, в котором исполнены храмы, называется раджасимха, нужно запомнить.
  
   0x01 graphic
   ...Океанские волны ласково облизывают песчаный пляж и раз за разом осторожно прикасаются к стоящему здесь же прибрежному храму (в стиле раджасимха). Чуть в стороне - огромная каменная глыба, которую в седьмом веке не успели превратить в храм, и с тех пор все руки не доходят. За этим не родившимся храмом группа советских физиков-теоретиков и один кагебешник стыдливо снимают штаны. Утром в суматохе, вызванной не поданным в постель кофе, они забыли одеть плавки и теперь вынуждены прятаться от индусов, которые толпятся у прибрежного храма. То ли из пучины морской, то ли прямо из песка перед этой живописной группой, которая наполовину без штанов, вдруг вырастает юная европейская девушка. Не будут ли джентльмены против, если она здесь за камнем немного позагорает? - Что вы, что вы! - джентльмены всей душой, они даже готовы помочь. Только вот со штанами нужно принять какое-то решение. Увы, джентльмены начинают нудно топтаться и делать вид, что вот так наполовину без штанов - это и есть их стиль. Через пять минут девушка уходит - она не привыкла, когда вот так, наполовину. Кагебешник вздыхает - от облегчения, или от огорчения - поди, пойми их теперь. А Океан теплый как парное молоко...
  
   0x01 graphic
  
   ...Полдень. Ранняя весна. Выжженная саванна. Крокодилы, пальмы, баобабы... Крокодилы живут на крокодильей ферме. Под палящим солнцем неподвижно валяются тысячи тел. Они спокойны. Впереди им обеспечена головокружительная карьера - скоро все они превратятся в миллионы дорогих дамских сумочек и портфелей. Все до единого, даже те, кто по каким-то причинам не верит в судьбу...
   А баобабы мне пригрезились - нет никаких баобабов. На самом деле это дерево называется баньян. Когда-то давно именно под таким деревом Будда постиг Истину. И, я думаю, это не случайно, ибо баньян, согласно схеме, заложенной в него Творцом, имеет возможность никогда не умирать. Со своих веток оно спускает к низу все новые и новые корни и поэтому продолжает жить сколько захочет. В результате иногда образуется настоящий небольшой лес, состоящий в действительности всего лишь из одного баньяна! Таким образом, это дерево имеет все возможности чтобы проследить историю мира до конца. Хочу лишь заметить, что пока не нашлось на свете ни одного баньяна, которое захотело бы этого...
   ...Солнце снова уходит за горизонт, и на этот раз навсегда. Сквозь густой влажный воздух с трудом пробиваются редкие звезды. Скоро, очень скоро даже самым ярким из них уже не удастся показаться в этом мире. Здесь будет слабо мерцать только одна Полярная звезда - я уже вижу, как она сдвинулась с места и уверенно поплыла по небосводу от горизонта к зениту. Еще немного, и все погибнет под толстым слоем снега. Но пока я еще здесь, и маленький мальчик как обычно сворачивается калачиком на камнях величественного храма святого Фомы, чтобы теперь уже в последний раз увидеть сон про несуществующую маму, которая целует его крохотные ладошки, цикады по-прежнему поют свои печальные песни, а величественный Океан все так же ласково успокаивает каменные глыбы, которые когда-то упустили свой шанс превратиться в храмы, и теперь такая возможность появится у них очень не скоро. Такая возможность не появится больше никогда - а это очень долго.
  
   0x01 graphic
  
  
  
   1990 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ПРОЩАЙ, АМЕРИКА!

  
  
  

Нью-Йорк
   В Нью-Йорке можно найти все. То же самое, впрочем, можно сделать и в Москве, но в Нью-Йорке это намного легче, хотя и не так легко, как многие думают. Мне предстояло жить в Нью-Йорке неделю без денег и без крыши над головой. Таких там много, и я даже слышал, что их там кормят бесплатным супом, но где и когда, я так и не узнал. Участи бездомного мне удалось избежать, потому что я принадлежу к великому Братству Ветеранов Китая. Мы, много лет назад сумевшие выжить в Китае, теперь, если нужно, бросаем все свои дела и спасаем друг друга. Нас осталось мало - четыре-пять человек на всю планету, но и этого достаточно. Спасать меня примчался Алан из Монреаля. Он прилетел накануне вечером, среди своих друзей в Бруклине нашел мне жилье, утром встретил в аэропорту, в обед мы с ним выпили бутылку грузинского вина в Центральном парке Манхеттена, потом он снабдил меня небольшим количеством денег и умчался обратно в Монреаль. Между прочим, все мы, члены Братства, отличаемся одним общим свойством - у нас все время туго с деньгами.
   Таксист, который нас вез из аэропорта им. Кеннеди в Бруклин, сделал огромный крюк, наверное, чтобы проверить, хорошо ли работает счетчик. Он говорил с тяжелым нью-йоркским акцентом и делал вид, что не понимает, что Алан прекрасно понимает, как нужно ехать. Это я просто к тому, что можно обнаружить в Нью-Йорке, даже если ничего не искать.
   Грузинское вино мы пили, засунув бутылку в бумажный пакет. Пить спиртное на улице в Америке запрещено. Но так, как пить хочется не только в России, то люди здесь прячут бутылки в бумажные пакеты и пьют из горла. Если пить из бумажного пакета, то это уже легально, ибо полицейский не имеет права делать обыск в вашем пакете без санкции прокурора. Между прочим, к этому относятся очень серьезно, как полицейские, так и те, кто пьет из горла.
   Простившись с Аланом, я отправился бродить по Нью-Йорку. Про этот город сказано уже достаточно, и ничего нового я добавить не в состоянии. Зато в моем мировосприятии Нью-Йорк кое-что добавил. Раньше я считал, что самый гнусный город на свете - это Москва, самый паршивый городишка - это Ногинск, а все остальные города - это различные их сочетания и вариации. Оказавшись в Нью-Йорке, я понял, что бывает намного хуже. Я не могу сказать, что Нью-Йорк еще более гнусный город, чем Москва - это было бы неправдой. Нет, Нью-Йорк - это что-то совсем другое. Нью-Йорк - это ужасающий город, и подобное восприятие города было для меня совершенно новым.
   Я брел по Бродвею. Поперек шли стриты, вдоль - авеню. Бродвей пересекает их всех под углом, и поэтому не называется ни стритом, ни авеню. Я пересек знаменитую 42-ю стрит там, где она пересекает не менее знаменитую 5-ю авеню, и от этого образуется еще более знаменитая Таймс Сквэа. Двигаясь на юг, или, как говорят в Нью-Йорке, вниз, я вскоре пересек 41-ю стрит, а потом и 40-ю стрит. Я прошел еще немного и пересек 39-ю, 38-ю, а затем и 37-ю стрит. После этого я задумался, ибо вдруг осознал, что если я буду столь же настойчиво двигаться дальше, то ничего кроме 36-й, 35-й и т.д. стрит я не пересеку. А если я пойду по одной из этих стрит налево или направо, то начну с той же фатальной неизбежностью пересекать авеню. Ничем, кроме номеров, все эти улицы не отличаются. Впрочем, не совсем так, - они отличаются небоскребами, ибо небоскребы очень индивидуальны. Но они скребут небо где-то очень высоко, а я был внизу на земле. И вообще, все эти небоскребы похожи на динозавров: такие же огромные и такие же безумно сильные, только динозавры были глупыми, а эти, очевидно, очень умные - а это еще хуже.
  
   0x01 graphic
  
   Прогулка среди динозавров мне быстро опротивела. Я вернулся в свое пристанище в Бруклине и стал разыскивать по телефону остальных ветеранов Китая. Мне удалось найти Андрею - она оказалась в городке по имени Дерм в северной Каролине.
   - Привет, - сказала Андрея, - ты где?
   Я сказал, что на этот раз судьба занесла меня в Нью-Йорк.
   - Какой ужас! - сказала Андрея. - Ну и как ты там?
   - Мне не нравится этот город, - сказал я затравленно.
   - Это хорошо, - радостно ответила Андрея, - значит с тобой все в порядке. Езжай сюда.
   - Слушай, Андрея, какой бы ни был этот город, но мне кажется более естественным ехать из Северной Каролины в Нью-Йорк, чем из Нью-Йорка в далекий городок Дерм.
   - Это правда, - согласилась Андрея, - но у меня нет денег.
   - Надо же, какое совпадение - у меня тоже.
   На это Андрея сказала "гм..." и задумалась.
   - Ладно, - через минуту сказала она, - ты сиди там, я сейчас что-нибудь придумаю.
   Она позвонила через два часа и сказала, что придумала и уже все уладила. Там, в Дерме, в университете Дьюк есть кафедра славистики. На этой кафедре есть люди, которые сделали своей профессией изучение того, что происходит в Советской России. Сейчас они бьются как рыба об лед, пытаясь понять, что же происходило на съезде народных депутатов России. У них есть пачка газет "Советская Россия" со стенограммой. Если я им помогу, они мне оплатят дорогу в Дерм и обратно, правда, только на автобусе.
   Я сказал, что восемь часов на автобусе меня не пугает, а то, что они ничего не могут понять - это хорошо, значит с ними пока еще все в порядке. Андрея сказала, что завтра к вечеру на главной автобусной станции Нью-Йорка Порт Осорити меня будет ждать заказанный на мое имя билет, и мне остается только сесть в автобус и ехать. Вот ведь, черт возьми, все-таки цивилизация! - подумал я и пошел пить пиво. Мне даже в голову не пришло, какую оплошность я допустил, сказав эту пустую легкомысленную фразу.
   Я сидел на берегу пролива, который отделяет Бруклин от Манхеттена рядом в Бруклинским мостом в кафе, которое называлось "Кафе-на-Реке". Мне его показал Алан, сообщив при этом, что из-за вида на Манхеттен, здесь все безумно дорого, кроме пива. Пиво от сочетания с Манхеттеном почему-то не дорожает. Поэтому, когда ко мне подошла симпатичная официантка и игриво спросила, чего я хочу, я с достоинством сказал, что сегодня вечером я бы хотел только пива. Это симпатичную официантку нисколько не смутило, и она не менее игриво назвала мне штук пятнадцать сортов. Я сделал задумчивый вид и спросил ее, не обидится ли она, если я задам ей, возможно, не совсем вежливый вопрос. Официантка сделалась еще более игривой и заявила, что она уже привыкла ко всему. Тогда я спросил ее, какое у них есть не американское пиво. С виноватым видом она ответила, что только "Ханикен". Таким образом, проблема выбора была решена. Мне бы хотелось, чтобы это замечание хоть немного порадовало моего милого читателя, счастливо добывшего неамериканского пива где-то в недрах гнусного города: американское пиво просто ужасно.
  
   0x01 graphic
  
   На другом берегу тысячами огней сиял Манхеттен. Я видел перед собой эту мерцающую громадину и всем своим нутром ощущал ужасающую силу, которую она излучает. Да, это намного хуже динозавров. Боюсь, что это даже хуже, чем коммунизм - эта колоссальная холодая мощь, прежде чем разрушиться под собственным весом, способна раздавить все на свете. А разрушится она еще не скоро, ибо в отличие от динозавров и коммунизма, она организована значительно умнее. Хотя и эта мощь уязвима. Я не сразу заметил, а когда заметил, то не придал этому большого значения, но на гигантском мерцающем теле Манхеттена было крупное черное пятно, покрывающее целый район. Только много позже, когда большие и малые катастрофы стали непрерывно сопровождать меня по Америке, я вспомнил этот первый увиденный мною знак. Как сообщил мне потом Алан, в тот час, когда я ступил на американскую землю в аэропорту им. Кеннеди, в одной из линий подземки крысы (коих там, кстати, не счесть) перегрызли изоляцию кабеля. Получилось короткое замыкание, сгорела станция метро, и целый район Манхеттена на несколько дней остался без энергии. Хотя, честное слово, разрушать Америку не входило в мои планы.
  

  

Несолидная Америка
  
  

1.

  
Солидные люди в Америке автобусами не ездят. Это я понял сразу, ибо на автостанци Порт Осорити я увидел вполне советские очереди. Далее я понял, что несолидных людей в Америке тоже много, ибо даже к окошечку "Информация" я стоял с полчаса. Там, в этом окошечке, мне сказали, что заказанными билетами ведают именно они, но о моем билете никакой информации не имеется, и появится она может не раньше чем за час до отхода автобуса. Я пришел за полтора часа до отъезда и через полчаса узнал, что билета по-прежнему нет. Тогда же я впервые услышал магическую фразу, которая затем стала всюду сопровождать меня по Америке:
   - Донт ворри - не волнуйся, - ласково сказал мне сонный негр, - это бывает.
   Перед моими глазами стали явственно вырисовываться контуры Щелковского автовокзала. Поэтому от окошечка я не ушел, а стал возле него как столб, вежливо пропуская мимо себя очередь со всеми накопившимися в ней недоумениями несолидных американцев. Мой билет появился за двадцать минут до отхода автобуса. Сообщив об этом, сонный негр флегматично предложил мне стать в очередь, теперь уже в билетную кассу. На мое отчаянное замечание, что я же не успею, ничего кроме нового "донт ворри" он мне посоветовать не смог.
   За пять минут до отхода автобуса я добрался до кассы, показал затребованный паспорт, в чем-то расписался и получил свой билет, который почему-то представлял собой целую книжечку разных бумажек. До отхода автобуса оставалось две минуты, я окончательно вжился в атмосферу Щелковского автовокзала и побежал сломя голову.
   К месту посадки в автобус я примчался в тот момент, когда автобус должен был уже уходить. Однако, вместо автобуса с поглядывающим на часы водителем, я обнаружил закрытые ворота и упирающуюся в них толстую очередь с огромными сумками, чемоданами и рюкзаками. Здесь было человек шестьдесят, и все они были совершенно несолидными. Кто-то сонно сидел на чемоданах, а кое-кто - просто на полу среди окурков. Сквозь густой табачный дым можно было рассмотреть большое объявление на стене "Курить запрещается". Вдоль очереди лениво бродил какой-то оборванец и клянчил деньги, называя себя вьетнамским ветераном. Денег ему никто не дал, и он ушел.
   Минут через двадцать, когда очередь выросла человек до ста, ворота отворились, и за ними обнаружился автобус. Человек в униформе стал проверять билеты и медленно-медленно по одному пропускать людей. Я в своей жизни достаточно поездил экспрессом "Москва-Черноголовка" и автобусную арифметику знаю неплохо. Никакие чудеса американской цивилизации столько людей в один автобус не поместят. Поэтому, когда человек за двадцать до меня ворота со словами "мест больше нет" закрылись, я это воспринял как просто еще одно банальное подтверждение универсальности законов природы. Автобус ушел с опозданием минут на сорок, но меня это уже не волновало, ибо он ушел без меня.
   Стоявший возле меня толстый мужик стал громко материться. Отсеяв с некоторым трудом из его речи нехорошие слова, я по немногим оставшимся понял, что мужик призывает начать бойкотировать компанию "Грейхаунд" и получил еще одно подтверждение универсальности законов природы. Немного отличается лишь форма их проявления, ибо у нас принято грозить жалобами "наверх". Причем, призыв к бойкоту, хотя и звучит солидней, столь же бессмыслен, как и наша жалоба, ибо в Америке компания "Грейхаунд" такое же монополист как у нас "Аэрофлот".
   К этому времени я уже достаточно потерся в очереди, чтобы не задавать глупых вопросов о расписании автобусов - оно не имело никакого смысла - люди просто стояли и ждали. Я окончательно успокоился и стал листать свою книжечку билетов. В результате я сделал немаловажное для себя открытие. Оказалось, что мне предстоит ехать с двумя пересадками, и именно поэтому у меня было так много билетов - три туда и три обратно. Причем все эти билеты - это не более чем символы уплаченных денег, а что касается автобусов и мест, то это уж как повезет в данных конкретных обстоятельствах.
   Ворота открылись минут через сорок, и еще минут через двадцать я поехал. Автобус намеревался ехать, ни много ни мало, аж в Майями, на самый юг страны, и моя главная проблема состояла теперь в том, чтобы не проспать Ричмонд. Поэтому при посадке я спросил у водителя, сколько, по его мнению, мне предстоит ехать. Он взглянул на меня, как на наивного мальчика, дальше он молча обвел рукой окружающее пространство, чтобы я проснулся и осознал, где нахожусь, а потом поднял глаза кверху, чтобы я понял, что вопрос не по адресу. Мне стало стыдно своей глупости, и в оправдание я сказал, что боюсь проспать. На это водитель мне ласково улыбнулся и сказал "донт ворри".
   Водитель оказался мудрым человеком - Ричмонд проспать было невозможно, также, впрочем, как и все остальные остановки, которые он делал по дороге. На каждой остановке включался свет, начинались галдеж и толкотня. Все это выглядело крайне несолидно, и чтобы хоть как-то развеять атмосферу Щелковского автовокзала, я выходил из автобуса и через трубочку тянул кока-колу.
   Я сидел на переднем сиденье справа от водителя и маялся, потому что некуда протянуть ноги. Слева через проход сразу за водителем сидел мужик и тоже маялся, но, в отличие от меня, он не молчал, а говорил, причем говорил очень громко, адресуя все это водителю. Водитель изредка лениво огрызался. На одной из остановок этот мужик подсел ко мне и поделился своими претензиями. По-русски их можно пересказать только устно и только в кругу крепких мужчин, а в письменном сильно адаптированном варианте они выглядят примерно так: "Тра-та-та, чтоб его тра-та-та! Этот [нехороший] человек, тра-та-та, меня совершенно за[мучил]. Я, тра-та-та, замерз как тра-та-та, а он, тра-та-та, чтоб его тра-та-та, не хочет выключить свой [нехороший] кондиционер!". После этого мужик стал смотреть на меня вопросительно, ожидая моральной поддержки. Я не силен в беседах такого стиля, но одну фразу я знал, и чтобы не раскрывать свое сильно иностранное происхождение, которое могло перевести беседу в русло "перестройки-Горбачева", я ему сказал: "Хоули-флаин-факин-шит!", причем сказал это очень искренне. Мужик остался мною доволен. Почему-то в подобных сентенциях, произносимых искренне, акцент почти незаметен.
   Автобус объехал стороной Филадельфию и Вашингтон, и в Ричмонд прибыл около трех часов ночи. Остановившись, водитель, прежде чем открыть дверь, счел нужным обратиться к пассажирам с краткой речью. Его выступление сводилось к тому, что он поздравляет всех пассажиров и радуется вместе с ними, ибо, начиная с этого пункта, бардак кончается. "Это уже не Нью-Йорк - вы приехали в Виржинию!" - заключил он. Его последняя фраза прозвучала так убедительно, что я чуть было ему не поверил. К счастью, глубоко въевшаяся советская жизнь научили меня не верить словам.
   Выйдя из автобуса, я немедленно обратился к стоявшему рядом служителю автовокзала, который объяснял выходившим пассажирам, куда кому следует идти. Проглядев мои билеты, он посмотрел в потолок и сказал: "Шесть сорок". Я спросил его, это номер автобуса, номер рейса, или время? Он снова посмотрел мои билеты и снова сказал: "Шесть сорок!". Я повторил свой вопрос, и тогда он, глядя мне в глаза, медленно и с расстановкой опять произнес: "Шесть сорок!!!". И я ушел, ибо дальнейшие расспросы могли спровоцировать беседу в терминах непереводимого американского фольклора, в котором я был не силен.
   Тот номер, что он повторял, был очень похож на время отправления моего автобуса, но я отказывался в это верить. Было только начало четвертого, и я просто не мог себе представить, что в этой дыре мне предстоит болтаться больше трех часов, тем более, что и присесть здесь, как водится на Щелковском автовокзале, было негде. Поэтому я обратился в окошечко "Информация". Там, изучив мои билеты, долго рылись в каких-то книгах и, в конце концов, сообщили мне исчерпывающую информацию: ближайший автобус, следующий в нужном мне направлении, будет отправляться в 5 часов 20 минут, и посадка будет происходить через выход N 11.
   Это было уже намного лучше. Можно было спокойно покурить и даже побродить по окрестностям. Однако, все та же советская привычка сомневаться во всем не давала мне расслабиться. Я взялся изучать расписание и осматриваться по сторонам. В расписании я так ничего и не понял, а осмотр окружающего мира лишь подтвердил мои подозрения, что я нахожусь в еще одном здании Щелковского автовокзала. Однако время я потратил не зря, ибо в какой-то момент включились динамики и сообщили, что автобус в сторону Ралли будет через час, и пригласили на посадку к воротам N 12.
   Это была уже третья, полученная мною здесь информация, и она никак не согласовывалась с предыдущими двумя. Поэтому, стоя в очереди к воротам N 12, я был убежден, что на этом поступление информации не закончится. И я оказался прав. Минут через десять на середину зала вышел человек в униформе, сложил ладони лодочкой и громко прокричал, что автобус в сторону Ралли отправляется через пять минут, и все желающие могут идти к воротам N 14. Очередь послушно перебежала к другим воротам, и я вместе с ней.
   Посадка шла как обычно, и, как это всегда со мной случается, за три человека до меня места в автобусе кончились. Ворота закрылись, и оставшиеся люди стали уныло расползаться. И вот тут я, наконец, обнаружил, что, пройдя советскую школу жизни, я имею некоторые преимущества перед наивными американцами, ибо, в отличие от них, я от ворот не ушел. Тот, кто много ездил экспрессом "Москва- Черноголовка" знает, что информация, которую говорит водитель, заключается не в словах "мест нет", а в интонации голоса и в выражении его глаз. Поэтому я нисколько не удивился, когда минут через пять ворота приоткрылись, и водитель сказал мне заходить. Я даже потянулся в карман за рублем. Однако рубля у меня с собой не было, а доллар мне было жалко, да и водитель, казалось, вполне удовлетворился моим билетом, поэтому я прошел просто так. Я прошел автобус из конца в конец, не нашел ни одного места, вернулся к водителю и вопросительно на него посмотрел. "Я же говорил, что мест нет", - спокойно сказал он, и я, удовлетворенный его правдивостью и неортодоксальным отношением к жизни, сел в проходе рядом с ним.
   В Ралли я уже не стал ходить по автовокзалу и приставать с дурацкими вопросами к его служителям, а просто обошел водителей стоявших там автобусов, и один из них меня взял. В Дерм я приехал в восемь утра, когда тихая американская провинция только начинала просыпаться.
  

2.

  
В Дерме растут пальмы. В Дерме улицы расчерчены крест-на-крест в стиле стрит/авеню, и жители садятся в машину, даже если им нужно просто перейти улицу. В Дерме, как и во всей Америке, люди любят пиццу и бегают трусцой, даже если им это совсем не нужно. В Дерме тихо и скучно. И может быть из-за этой провинциальной тишины, а может по каким-то другим причинам, здесь есть люди, которые читают газету "Советская Россия" и пытаются понять, что же говорилось на съезде народных депутатов России. Мне было их искренне жаль. И народных депутатов, которые так хотят что-то сказать, но не могут, и тех специалистов из университета Дьюк, которые так хотят понять, что же хотели сказать народные депутаты и не смогли. Впрочем, народных депутатов мне было жаль только там, под пальмами, в тихом городке Дерм, потому что в России они вызывают у меня совсем другие чувства.
   Не думаю, что бы подобные советологические исследования приносили пользу Америке, но если это так, то я своей помощью, несомненно, нанес ей вред. Возможно, что люди, занимающиеся под сенью пальм Россией уже дошли до мысли, что чужая душа - потемки, тем более русская, и особенно если она - народный депутат. Во всяком случае, к тому времени, когда я на их деньги приехал предлагать им помощь, они уже не пытались выяснять тонкие структуры этих душ. Они хотели хотя бы расклассифицировать их на левых (хороших), правых (нехороших) и тех, которые ни то, ни се, т.е. поддерживают Горбачева. Для этого каждому выступавшему давались очки: очень хороший человек получает +2, просто хороший +1, ни то ни се 0, нехороший -1 и совсем нехороший -2. В результате должна получиться адаптированная к американскому стилю мышления картина русских душ. Тонкости душевных структур выражались дробностью очков, которая возникала после усреднения по времени, ибо от выступления к выступлению степень хорошести/нехорошести у многих душ варьировала.
   Я думаю, американские специалисты получили то, что хотели получить, а именно - чрезвычайно сложную цифровую картину душевных структур народных вожаков России. Хочется лишь надеяться, что среди них нет математиков. Иначе они заметили бы, что подобные сложные структуры лучше всего получаются на компьютере с помощью генератора случайных чисел. Ведь компьютер умеет генерировать случайные числа значительно лучше человека. Даже если этот человек приехал из России.
  

3.

  
   Говорят, что каждый человек сходит с ума по-своему. После того, как я походил по Нью-Йорку и поездил по Америке, я увидел, что это не всегда так. Однако есть в Америке удивительное место, Западная Виржиния, в котором произрастают действительно своеобразные сумасшедшие. Я там никогда не был, но я знаю двух человек, которые там выросли. Одного звали Игер, он был пилотом-испытателем первых гиперзвуковых самолетов в 50-е годы. Он обогатил американский язык знаменитой ныне фразой: "Listen guys, I've got a little problem up here..." (Знаете, ребята, у меня здесь возникла небольшая проблема...). Игер произнес эту фразу всего несколько раз в жизни. Каждый раз он произносил ее с ленивой неохотой, и каждый раз это означало, что где-то там, в стратосфере, его аппарат горит, разваливается на части и падает как кувыркающийся булыжник. Ныне эта фраза в ходу среди всех американских пилотов - она устанавливает своего рода кодекс чести, не позволяющий беспокоить окружающих по пустякам.
   Другого человека, с которым мне посчастливилось быть знакомым лично, зовут Андрея. Она выросла в респектабельной, обеспеченной семье, и ей, казалось, было уготовано соответствующее будущее. Предполагалось, что она будет изучать компьютеры, или, может даже сделает карьеру адвоката. Однако уже в юных годах Андрея стала давать отклонения и спрашивать окружающих: "А вы счастливы в своей жизни?". Ее респектабельное окружение становилось в тупик. К компьютерам Андрея потеряла интерес, потому что к ним, как она быстро осознала, этот вопрос был неприменим. Потом она потеряла интерес и к Америке, потому что где-то в глубине почувствовала, что и к ней этот вопрос почему-то тоже никакого отношения не имеет. Андрея стала искать, где, по крайней мере, сам вопрос мог бы иметь смысл, и нисколько не удивительно, что, в конце-концов, она вышла на Достоевского. В результате она стала изучать русский язык. Респектабельная семья пришла в ужас, но было уже поздно.
   В отличие от окружавшего ее мира, там, где пахло Русью, все было настолько таинственно и непонятно, что, казалось, можно было найти все что угодно, даже Истину. Увлекшись таинственным и непонятным, она, на всякий случай, стала изучать еще и китайский язык. Потом, оставив свою семью в полуобморочном состоянии, она отправилась изучать таинственные недра кириллицы в Ленинград.
   Там, на ее вопрос "Счастливы ли здесь люди?", произносимый уже по-русски, встречаемые ею русские ребята мурлыкали что-то таинственное про доллары и о том, что они были бы просто счастливы изучать этот великий вопрос вместе с ней, но только глядя на эту страну со стороны - из Америки. Измученная окружавшей ее тайной, там, в Ленинграде, Андрея и произнесла свою, ставшую впоследствии знаменитой, фразу, открывшую ей значительную долю советской истины. Сидя в своей комнате в общежитии для иностранных студентов, обращаясь к потолку, она сказала: "СССР - такая могучая социалистическая страна, а у нас даже нет телевизора!". Вечером к ней постучал сияющий вахтер и принес телевизор. Он даже сказал что-то вроде того, что у них как раз сейчас происходит улучшение жизни иностранных студентов.
   Сделанное ею открытие не особенно воодушевило Андрею, но все-таки она еще раз попытала счастья, и, обращаясь к всемогущему потолку своей комнаты, спросила у него, счастливы ли здесь люди. На следующий день на уроке ей посоветовали более внимательно смотреть программу "Время". Это было время, когда в Советской России гас закат эпохи позднего застоя. К чести Андреи, надо сказать, что хоть она и была сумасшедшей, но не до такой степени, чтобы более внимательно смотреть программу "Время".
   И тогда она не нашла ничего лучшего, как отправиться немного поизучать еще и иероглифы - в Китай. Там все оказалось столь же таинственно и столь же похоже. Только письма она теперь получала вскрытые более грубо. Поэтому ей не понадобилось много времени, чтобы догадаться обратиться к потолку своей комнаты в общежитии иностранных студентов. Дело было в декабре в городе Нанкине на южном берегу великой реки Янцзы. Андрея печально посмотрела вверх и сказала: "Китай - такая могучая социалистическая страна, а у нас в комнате собачий холод!". Вечером ей принесли электроплитку. Андрея вернулась в Америку присмиревшая и, к восторгу своей семьи, согласилась учиться на адвоката. Теперь, в недрах юриспруденции никто не интересовался категорией счастья, но зато и потолки больше не реагировали ни на какие ее просьбы. Тем не менее, однажды запавший в душу вопрос о счастье не прошел для Андреи зря. К тому времени, когда я приехал навестить ее в Дерм, она уже закончила школу адвокатов и теперь смогла устроиться работать лишь водителем университетского автобуса, да и то временно. Счастье - капризная штука.
  

4.

  
Андрея отвезла меня на своей машине в Ралли. Она хотела хоть частично сократить мое общение с автобусами "Грейхаунд". Андрея прошла хорошую школу жизни, и со свойственной ей проницаемостью чувствовала, что дело тут не только в том бардаке, которым без сомнения славится "Грейхаунд", но и во мне самом. Поэтому на прощанье она мне посоветовала поменьше возмущать окружающую среду.
   Возвращение обещало быть гладким, ибо на том автобусе, в который я сел в Ралли, было написано "Нью-Йорк", и мне, как будто, не грозили никакие пересадки. Тем не менее, я все-таки спросил водителя, действительно ли он собирается ехать туда, куда обещал добраться его автобус. Водитель мне твердо пообещал доехать до Ричмонда, где он живет, а затем он собирался идти домой. Он сказал, что устал и хочет спать. О намерениях следующего водителя у него не было твердой уверенности, но тем не менее, он полагал, что в конце-концов все будет О.К. и, разумеется, добавил "донт ворри".
   По дороге в Нью-Йорк водители менялись три раза, и у каждого я тщательно выспрашивал о его намерениях. Каждый мне говорил, что он устал и хочет идти домой спать, но, тем не менее, автобус все-таки доставил меня на центральную станцию Порт Осорити в Нью-Йорке, причем с опозданием всего на два часа.
   Справа от меня сидел молодой человек, чем-то похожий на нашего слесаря-водопроводчика, и эмоционально обсуждал кризис в Персидском заливе с другим человеком, сидевшим позади меня. Своего соседа сзади мне рассмотреть не удалось, но манера его речи сильно напоминала нашего премьера Рыжкова, когда тот по телевизору исполняет плач Ярославны. Мой сосед слесарь горячился и предлагал немедленно разбомбить Багдад, а Рыжков его жалобно успокаивал, в том смысле, что может быть еще как-нибудь и обойдется. В конце-концов их дискуссия вышла к тому удивительному факту, что в этот раз русские, как будто, на их американской стороне. Мой сосед справа сразу же заметил, что завтра эти коварные русские могут запросто передумать, и все пойдет как обычно, только намного хуже.
   - Я знаю этих русских, - добавил он. - Я не верю им. Они опасны.
   Моим первым эмоциональным порывом было сказать ему, что я не опасен. Я подумал, что может стоит с ним поговорить, постараться быть обаятельным и улыбчивым, и тогда, возможно, мне удалось бы устранить хотя бы одну из множества тех опасностей, которые делают его жизнь такой трудной. Однако я пропустил момент, когда можно было вклиниться в разговор, и очень правильно сделал.
   - Они очень опасны! - снова заговорил мой сосед справа. - Дерьмо!
   Он забыл о Персидском кризисе. Он перекинулся на русских, и его эпитеты, которыми он награждал моих бедных соотечественников, стали совершенно непереводимыми. Рыжков нас защищал очень вяло, а потом совсем скис и замолк.
   Завершил русскую тему мой сосед-слесарь так:
   - О! Тра-та-та! Они страшно опасны, эти русские! Я бы их всех перестрелял!
   Я больше не хотел начинать разговор. Я не был уверен, что у меня будет время доказать ему, что я очень обаятельный и не опасный. Поэтому я сделал вид, что сплю. В действительности, конечно, трудно сказать, насколько его намерения были серьезны. Через некоторое время, например, он пообещал убить водителя (когда тот вместо обещанных 10 минут стоял на остановке полчаса) и не сделал этого.
  

5.

  
В Нью-йоркском аэропорту Ла Гвардия, откуда мне предстояло лететь на конференцию в Колорадо, билет, заказанный на мое имя, мне вручили немедленно. Наконец, - подумал я, - приключения кончились. И это опять было большой неосторожностью с моей стороны. Многие люди в Америке мне говорили, что, в отличие от автобусов, авиационный сервис здесь работает идеально. Увы, они не учитывают "русский фактор": все, что имеет дело с русским духом, просто не может работать нормально. В этот раз носителем русского духа в аэропорту Ла Гвардия, видимо, оказался я сам.
   Зал ожидания был укрыт мягкими ковровыми дорожками. По этим дорожкам чинно прохаживались взад-вперед респектабельные американцы. Другие, не менее солидные американцы с достоинством утопали в мягких креслах, благородно потягивали пиво в баре, снисходительно перебирали цветастые финтифлюшки в сувенирных киосках. В отдельном уголке зала, в своего рода гетто, заклейменном значками сигарет, виновато ютились курильщики. По всему было видно, что и они сами и все окружающие понимают - курить недостойно солидного человека, и только безграничная терпимость Америки к разного рода человеческим странностям не позволяет им, солидным американцам, смотреть на курильщиков совсем уж с презрением.
   Через огромное на всю стену стекло было видно, как красивые авиалайнеры гуськом, один за другим, ползут к взлетной полосе. Между посадочными терминалами деловито суетились сияющие красками транспортеры и одетые в яркие одежды люди. Все было очень солидно и красиво, все функционировало как хорошо смазанный механизм. Поддался этому деловому настрою и я. Выкурив сигарету среди потакающих своим несолидным слабостям американцев, я, подражая окружающим, с чувством собственного достоинства пошел садиться в красивый авиалайнер.
   В американских традициях считается вполне естественным, что пилот сам общается со своими пассажирами. Во время полета он сам делает некоторые объявления и даже дает шутливые комментарии к некоторым иногда возникающим проблемам. Если, к примеру, у самолета не выпускаются шасси, или загорелся мотор, пилот сам берет микрофон и говорит знаменитую фразу Игера: "Знаете, ребята, тут у нас возникла небольшая проблема... Тут наши лампочки пытаются нам сообщить, что мы горим и падаем, но, я думаю, они, как всегда, все сильно преувеличивают. Тем не менее, знаете, вы на всякий случай пристегнитесь, уберите колющие и режущие предметы и наклонитесь вперед..." Поэтому, когда минут за пятнадцать до посадки в самолет к чинно сидевшим в терминале пассажирам вышел пилот и взял микрофон, этому никто не удивился. Пилот обаятельно улыбнулся и сказал:
   - Меня зовут Том Мэйс, я - пилот. Знаете, ребята, у меня такое впечатление, что горючего на нашем самолете не хватит, чтобы дотянуть до Денвера. Не хотелось бы вас огорчать, но, я думаю, нам придется сделать промежуточную посадку в Канзас-Сити. Уверяю вас, это не будет очень обременительно.
   В подобном объявлении чувствовалось что-то очень несолидное, но пилот проявил столько обаяния, что пассажиры просто снисходительно поулыбались и успокоились. Во мне же что-то екнуло. В Денвере у меня было два с половиной часа пересадки до моего следующего самолета в Аспен. Тем не менее, я отправился за объяснениями к симпатичной представительнице компании Юнайтед Эарлайнз.
   - Донт ворри, - сказала она мне, - промежуточная посадка займет не больше получаса.
   Услышав знакомое "донт ворри", я вздрогнул и приготовился к наихудшему. Через пять минут симпатичная представительница компании Юнайтед Эарлайнз взяла микрофон и сказала, что у них там в самолете что-то не так, пока они сами не могут понять что, но во всяком случае в ближайшие полчаса самолет взлетать не будет. Я снова проявил слабонервность и пошел за объяснениями.
   - Донт ворри, - сказана она мне, - у вас еще будет достаточно времени в Денвере.
   Увы, в казалось хорошо смазанном механизме что-то сильно заклинило. Через полчаса представительница Юнайтед Эарлайнз с виноватой, но все еще обаятельной улыбкой сообщила, что теперь они уже выяснили, что именно сломалось в самолете. В настоящее время они изо всех сил его чинят, но в ближайший час самолет едва ли сможет взлететь. В качестве оправдания она сказала, что значительно удобнее починить самолет здесь на земле, чем заниматься этим потом в воздухе.
   Теперь желающие поговорить с очаровательной представительницей Юнайтед Эарлайнз образовали целую очередь. Солидные американцы проявили совершенно несолидную суетливость. Они почему-то очень хотели избежать полета на сломанном самолете и желали добраться до своих мест назначения другими путями. Моя судьба, однако, была предопределена - другого пути в Аспен, кроме как через Денвер, не существовало. Очаровательная женщина, теперь уже устало, снова сказала мне "донт ворри" и пообещала зарезервировать мне место на следующий рейс из Денвера в Аспен. Потом она добавила, что я, тем не менее, еще могу успеть на свой предыдущий самолет, если буду достаточно быстро бежать через Денверский аэропорт от секции компании Юнайтед Эарлайнз к секции компании Юнайтед Экспресс, которая осуществляет полеты в Аспен. Я спросил ее, каким образом мой багаж будет знать о моих спринтерских способностях. Она ответила, что это ей не вполне ясно, но по ее мнению, свой багаж я все равно когда-нибудь обязательно получу. Потом она прочитала мою фамилию и узнала во мне русского. Очаровательная женщина пришла в восторг и просияла. Она призналась мне, что она тоже русского происхождения. Я почувствовал некоторое облегчение - возможно, не я один был виноват в происходящем.
   Через час было объявлено, что шансы взлететь через полчаса увеличиваются. Правда, тут же очаровательная женщина мило добавила, что тем пассажирам, которые собирались лететь этим самолетом дальше на Западный берег, следует оставить подобную затею. Она сказала, что количество пассажиров так уменьшилось, что теперь у самолета нет никакого резона лететь дальше Денвера. Я стал ждать объявления, что по тем же причинам у самолета вообще отпала необходимость куда-либо лететь, однако через полчаса оставшихся самых смелых пассажиров пригласили на борт. Служащие Юнайтед Эарлайнз изо всех сил делали вид, что с самолетом уже все в порядке, но, тем не менее, мы стояли на месте еще с полчаса, и мне все время явственно слышалось лязганье гаечных ключей и глухая ругань где-то там в его брюхе.
   В полете милые замученные стюардессы бегали от пассажира к пассажиру и виновато заглядывали им в глаза, как провинившиеся собачонки. Когда я согласился выпить пива, мне показалось, что эта симпатичная девочка готова заплакать от счастья. Они добились своего. Мы, оставшиеся пассажиры, оказались не только самыми смелыми, но и великодушными. Мы их простили.
   Спустя полтора часа включился пилот. По его голосу чувствовалось что он тоже готов на все, чтобы заслужить прощение. Он сказал, что изменил свое мнение о способностях этого самолета и теперь почти уверен, что сможет долететь до Дэнвера без промежуточной посадки. Он оказался молодец, этот пилот. Когда мы садились в Дэнвере, двигатели еще работали.
  



Аспен, штат Колорадо
  

1.

  
В сумеречной комнате устало горел камин. Рядом лежал аккуратно сложенный штабель сухих дров и большое завернутое в полиэтилен полено с биркой местного магазина "горит 1 час. 3$." На стенах висели картины цветов и Скалистых гор, веселые лица горнолыжников и цветущих женщин. Телевизор я заставил молчать, ибо ни о чем, кроме Персидского кризиса и вреда холестерина он сейчас рассуждать не мог, а я предпочитал слышать потрескивание огня и печальный голос Стинга из кассеты "Nothing Like the Sun". Была ночь и великое одиночество. Вечное звездное небо, немые синеватые очертания скалистых вершин, вымершие улицы... Такое одиночество бывает только в горах, или только в Америке. А здесь я был не только в горах, но и в Америке.
   Аспен, штат Колорадо. Аспен означает всего-навсего осину. У имени Колорадо более сложное происхождение, но у меня оно прочно ассоциируется с названием того знаменитого жука, который прославился тем, что эмигрировал из Америки в Россию, а не наоборот. Про жука здесь давным-давно забыли, а вот нашей осины на склонах гор действительно много, и вообще, все это сильно напоминало бы предгорье Кавказа, если бы не поселок Аспен, который странным образом смахивает на незамысловатую декорацию. Строго под линеечку расчерченные крест-на-крест просторные улицы, аккуратно расставленные коттеджики и гостиницы для заезжих исключительно респектабельных американцев, солидные автомобили и не менее солидные велосипеды, предельно вежливые резиновые улыбки и вымирающие с наступлением сумерек улицы - все это на фоне живых настоящих гор кажется призраком. Похоже, чтобы появился город, не достаточно поставить дома - нужно чтобы под ними отложились кости многих поколений, и только после этого, как продолжение этих ушедших жизней, город начинает жить своей собственной жизнью и становится городом. А пока в Аспене, как, впрочем, и во всей Америке, живут младенцы, хотя некоторые из них и очень солидные. Приехать из умирающей России и смотреть на этих уверенных в себе детей, без умиления просто невозможно. Боже мой, они серьезно думают, что этот праздник будет вечен!...
   На август 90-го года больше всего на свете они были озабочены распространенностью коварного холестерина и происками Саддама. О том, что на планете, кроме Америки существует еще и Ирак, они с некоторым удивлением узнали месяц назад, зато о существовании России стали уже забывать. Может, это и к лучшему.
   Кроме того, эти дети совершенно уверены в полезности бега трусцой, презирают курильщиков и вообще полагают, что для солидного разумного человека просто неприлично иметь слабое здоровье и уж тем более относиться к нему пренебрежительно. Поэтому, когда в первый же день мой сосед по коттеджу Пол увидел меня с сигаретой на зеленой лужайке посреди насыщенной горным кислородом атмосферы, он сразу же мне заявил: "Если вы будете курить, вас никто не будет принимать всерьез!". Я думаю, он сказал правду-матку, которую мне стеснялись сообщить многие другие знакомые и незнакомые люди в Америке, настоятельно советовавшие бросить это дело немедленно и навсегда. К курению здесь относятся так же серьезно, как и к наличию бодрого уверенного вида и ослепительной улыбки. Однако там, на детском празднике в Аспене, в отличие от многих других его участников, у меня было несравненное преимущество. Я приехал из умирающей обреченной России, я был приговорен умереть вместе с ней, и мне было в высшей степени наплевать на расположение ко мне Америки. Хотя, признаюсь, иногда мне было забавно ее подразнить.
   Что касается Пола, то я на него не обиделся. Этот молодой человек знал толк в жизни и никогда не стеснялся высказывать свое отношение к чему бы то ни было. Он был уверен, и не без оснований, что имеет на это право. Некоторое время назад он отвлекся на несколько лет от теоретической физики, сам, своей головой, сделал себе миллион, и после этого снова вернулся в теоретическую физику. Он был живым олицетворением одного из тех чудес, которые возможны только в Америке. Правда, во время деланья миллиона он сильно испортил себе характер, и теперь сам стал жертвой общественного мнения, ибо из-за своей прямоты он приобрел репутацию "анфан террибль". В результате, ни один солидный университет не берет его на работу, хотя, говорят, теоретик он неплохой. Так что общественное мнение в Америке сильнее миллиона, что уж тогда говорить о тех опустившихся личностях, которые, не имея миллиона, еще и курят. Так или иначе, но в Аспене моим соседом был безработный миллионер. Это, конечно, можно назвать причудой, но мне показалось, что осознание себя безработным его всерьез угнетало. Хотя внешне он вел себя вполне респектабельно: по утрам съедал кукурузные хлопья с молоком, по вечерам два-три раза взбегал на гору Аспен высотой метров триста, раз в неделю отправлялся на восхождения в горы, женщинами и вином не увлекался.
   Однажды мне пришлось понаблюдать Пола, так сказать, в действии, во время восхождения. Это была красивая гора с романтическим названием Замок. Она стоила того, чтобы на нее взойти, но у нее был один недостаток - на вершину вела простая утоптанная тропа. Поэтому Пол, чтобы разбавить восхождение хоть крохой острых ощущений, прямо по Высоцкому, решил выбрать по-возможности трудный путь. Вместо того, чтобы пойти по утоптанному "Бродвею" прямо на перемычку, с которой до вершины десять минут, мы подошли к горе сбоку и оказались перед крутым скальным гребнем.
   Нас, горовосходителей из научного сборища в Аспенском центре теоретической физики, было семеро, из них, ходивших по горам было двое - Пол и я. Лидером, разумеется, был Пол. На подходе он бегал как молодой горный козлик, скакал туда-сюда и вообще брызгал здоровьем. Я, наоборот, двигался медленно, как старая мудрая черепаха, не делая никаких лишних движений, что позволяло, в общем, от него не отставать. Мы с Полом были представителями противоположных школ. Было очевидно, что ему незнакомы многодневные переходы под сорокакилограммовым рюкзаком, а мне казалось противоестественным подъехать к горе на машине, сбегать на вершину, а потом вернуться, помыться в душе, сесть в кресло и выпить кофе. Пока Пол скакал как козлик, я, как это свойственно всем старым черепахам, про себя злопыхательствовал, что, дескать, его бы к нам на Кавказ, а еще лучше на Памир - он бы там быстро присмирел.
  
   0x01 graphic

Скалистые горы

  
   Мы поднимались все выше, и у меня уже созревало умозаключение, что у нас на Колыме вот такие вот попрыгунчики и вымирали в первую очередь, но тут мы оказались перед гребнем и остановились. Прямо по макушке гребня идти оказалось невозможно даже для Пола, и поэтому нужно было обходить либо слева, либо справа. Пол пошел налево, и поэтому я пошел направо. Шедшие сзади тоже разделились: здоровый как сибирский дровосек болгарин Иван и маленький прыткий американец Дэвид пошли за Полом, а за мной пошли два тихих немца и соотечественник Володя, который хотя и имел небольшой кавказский опыт черепашьих восхождений, теперь, после года жизни в Париже, был несколько отягощен появившимся брюшком. Мне показалось, что такое спонтанное разделение группы было естественным.
   Козлики во главе с Полом ускакали и скрылись за нагромождением скал, а мы, черепахи, оказались в длинном-длинном уютном кулуаре. Здесь не было острых ощущений, не было высоты, а было тихое спокойное "черепашье" лазанье. Через час неторопливого подъема мы оказались на перемычке под вершиной. Вопреки ожиданиям, ни здесь, ни на вершине, не было видно никаких следов пребывания наших "козликов". Я посмотрел туда, откуда они должны были появиться, и увидел там такое, что, я уверен, ужаснуло бы любого горовосходителя - там был длиннющий, безумно крутой покрытый грязью и щебенкой "мусоропровод". Я себя знаю хорошо и "мусоропроводы" тоже знаю неплохо - я бы в таком умер. Нет, разумеется, я бы некоторое время сопротивлялся, греб под себя, но, в конце концов, я бы все равно улетел вниз вместе со всей этой щебенкой. Подобные "мусоропроводы" тем и отличаются, что даже, чтобы оставаться на месте, нужно непрерывно грести под себя, а черепахам это совершенно не свойственно. Нужно быть козлом, чтобы соваться в такие места...
   Минут через сорок из "мусоропровода" послышался шум, потом появились вытаращенные безумные глаза, торчащая во все стороны черная борода, и, наконец, выполз весь Пол. Некоторое время он стоял на месте, тяжело дышал и продолжал загребать под себя воздух. На вопрос, где остальные, он молча показал вниз, потом огляделся по сторонам и побежал к вершине. Как это ни печально, но это у него было уже в той стадии, когда при любых обстоятельствах, он должен был на вершину подниматься непременно первым. Эх, Пол, Пол... Мы подождали еще некоторое время, потом наша черепашья группа поднялась на вершину и обнаружила там совершенно счастливого и успокоившегося Пола. Потом я спустился обратно на перемычку и с ужасом стал заглядывать в эту омерзительную дыру.
   Все это вполне могло кончиться очень печально, но положение спас Иван. У этого болгарского сибирского дровосека оказалась такая безумная сила, такой запас здоровья, что он сумел вытащить из этой дыры не только себя, но и уже совершенно невменяемого Дэвида. Иван стоял на перемычке, широко расставив свои богатырские ноги, и очумело оглядывался по сторонам. Я им любовался. У него был вид таежного жителя, который только что голыми руками свалил неожиданно напавшего на него медведя и теперь, приговаривая: "Ну ни хрена себе, прогулялся...", чешет затылок и осматривает тушу.
   - Такому можно и на Колыму, - почему-то подумал я, но вслух этого не сказал. Иван к Сибири относился с предубеждением.
  

2.

  
   Пересечь полпланеты, забраться в прекрасные Скалистые горы для того, чтобы рисовать формулы и глубокомысленно морщить лоб... Пожалуй, было в этом что-то возмутительное. Правда, не я один такой, но почему-то в моем случае американское мироздание возмутилось. Может, у него просто лопнуло терпение. Все на свете когда-нибудь кончается, закончилось и мое научное сборище в Аспенском центре. В этом не было бы ничего примечательного, если бы не тот факт, что закончилось оно ровно в тот день, когда я прилетел в Аспен. Кто-то из бюрократов в суматохе спутал бумаги, перепутал даты (что поделаешь, бывает, случаются ошибки), и, тем самым, начисто лишил меня необходимости глубокомысленно морщить лоб. Дальше там происходило совершенно другое научное сборище, на котором такой перекос моего лица никого бы ни в чем не убедил. Я мог бы, конечно, возмутиться, затопать ногами, сказать всем им "хамы!", но даже при условии самого искреннего раскаяния организаторов, никто машину времени мне бы предоставить все равно не смог. И вот, таким образом, облетев полпланеты, я оказался у камина, в котором мирно потрескивал огонь, а вокруг стояли старые Скалистые Горы. Самая высокая из них носит красивое имя Эльберт.
  
   0x01 graphic

Гора Эльберт

   ...Было солнце и было утро. По широкой утоптанной тропе, волна за волной, шла русская эмиграция. Здесь шли те, кто уехал в начале разрядки, в разгар разрядки и под занавес разрядки. Здесь двигались те из новейших волн, кто выскочил на заре перестройки, те, кто отбыл в разгар перестройки, те, кто умотал в закат перестройки и даже те, кто сваливал прямо сейчас, во время смуты. Дорога была спокойная, мы топали по-черепашьи медленно и, разумеется, вели кухонные разговоры о жизни. О чем можно разговаривать на склонах Скалистых Гор в штате Колорадо, где синее небо вперемешку с комочками белых облаков и еще далекой синей грозовой тучей у горизонта, вместе с пятнистыми зелеными лоскутками долины и двумя голубыми блюдцами озер образуют пестрый объемный ковер девственной Природы? О чем? - конечно же об измученной коммунистами России, о перестройке и Горбачеве. Не жди, читатель, от меня сенсаций - даже там, под красивым небом Колорадо, мы не смогли установить Истину. Она ускользала, превращаясь в занудно уверенный треп тех, кто уехал в эпоху позднего застоя и теперь, как и вся Западная Демократия, был твердо убежден, что Горбачев имел в виду что-то хорошее. И даже горькие замечания тех, кто видел жизнь, кто застал начало новой великой Русской Смуты, не несли в себе ничего кроме печали. А Истина шептала: "Ребята, это такая муть...", но, как это всегда бывает, ее никто не слышал.
   Мы поднимались все выше, все дальше удалялись от России и от укрытой легкой дымкой бархатной долины. Вот уже и кувшинки облаков слились в сплошной ватный ковер, а тяжелая грозовая туча проглотила горизонт и закрыла полнеба. Россия была временно забыта, и тогда я узнал много нового, хотя и не скажу, что интересного, об Америке. Пока зловещие зарницы и раскаты далеких катастроф окружали нас со всех сторон, я услышал настоящую многоголосую лекцию о том, какие в Америке бывают визы, статусы проживания, страховки, позиции в университетах и прочие увлекательные вещи. Молодые эмигранты заинтересованно слушали эмигрантов со стажем и задавали уточняющие вопросы.
   Визы бывают "би-1', "би-2", "джей-1", "джей-2", "эйч", а может, и еще какие-то - я не успел запомнить. Обладатель визы "би-1" не имеет права получать зарплату на территории Соединенных Штатов, но, тем не менее, он имеет право получать суточные, размер которых устанавливается федеральным законом... Зато обладатель визы "джей-1" имеет право получать заработную плату, однако лишен возможности... Однако для получения визы "джей-1" требуется, чтобы в Госдепартамент были представлены документы, удостоверяющие... Что касается визы "эйч", то она дается только в тех исключительных случаях... Что-то зашевелилось в глубинных слоях моей памяти. Боже мой! Опять, в который раз... Приемная Ногинского Исполкома, комиссия по прописке, квадратные метры на душу семьи... В случае, если жена беременна... Письмо с предприятия за подписью треугольника... С учетом проживания иждивенцев... Полезная площадь санузла... Ванная... Побелка... Купорос...
   Кто бы мог подумать, что все это еще раз настигнет меня под небом Колорадо в Скалистых Горах! Там, в Ногинском Исполкоме, было гнусно и мрачно из-за понимания маразматичной непробиваемости Советской власти, как единственного источника идиотизма. И это внушало оптимизм, ибо глубинные причины, казалось, всем понятны, а следствия воспринимаются как неизбежное, но, тем не менее, безусловное зло. А здесь, в Американском Исполкоме, среди сидевших в приемной царил такой душевный подъем, что у меня возникло ощущение полной безнадежности.
   Что касается Истины, то там, на склоне горы Эльберт, она, в конце концов, нам все-таки открылась и оказалась как никогда конкретной. Только-только начали вырисовываться те удивительные права, которые приобретает владелец "грин кард", как над горой полыхнуло и хрястнуло так, что всем сразу стало не до американских законов. Истина состояла в том, что с горы нужно было сматываться, или, как говорят в горах, линять, что было сил. С неба повалил густой крупный снег и быстро поглотил поваливших вниз русских восходителей. Мнение гор я привык уважать, но тут мне показалось, что отказ Горы нас принять, похож на простой каприз. Мне не показалось, что Она настроена очень серьезно, да и вообще, все это американское законопослушание стало раздражать. В конце концов, мне приходилось бывать и не в таких переделках. Короче, я решил идти вверх. Спустя некоторое время я обнаружил еще одного психа, принявшего такое же решение. Разумеется, это был богатырь Иван.
   Лупило сверху, лупило снизу, лупило со всех сторон. Это было неприятно. Мой рост в те минуты мне совершенно не нравился. Потом я стал слышать явственное жужжание моей мокрой ветровки, и это было совсем неприятно. Даже на Кавказе, когда я однажды всю ночь просидел в грозовой туче, мне почти не приходилось жужжать. И Иван стал на меня посматривать с укоризной - он, между прочим, почему-то совсем не жужжал, и такое мое соседство его не могло сильно радовать. Ближе к вершине звук стал исходить еще и из вставших дыбом волос на голове. А это было уже крайне неприятно. Хотелось прилечь и передвигаться ползком, но не позволяла непонятная гордость, и к тому же я по-прежнему был убежден, что у Горы нет серьезных намерений - она с нами просто играет. Но что было обидно: Иван оказался идеальным диэлектрикам. Я был единственным, кто трудился и разряжал атмосферу, пропуская через себя небесное электричество в землю.
   Так, со вставшими дыбом волосами под звуки электрического блюза я и поднялся на вершину. Несколько секунд я даже постоял на самой макушке, выпрямившись во весь свой гигантский рост. И хотя, возможно, было бы очень романтично, сказать: "Я умер от электричества в Скалистых Горах Колорадо", однако небеса не разверзлись, и гром не грянул. Гора впитала в себя часть небесной энергии и отпустила нас с миром.



В Калифорнию
  

1.

  
На этой планете не так уж мало хороших людей, и все они - мои добрые знакомые. С американцем Стивом мы познакомились много лет назад на конференции по красивым формулам в Швеции во время игры в футбол. Я там старательно морщил лоб, изо дня в день рисовал умопомрачительные формулы, и, в конце концов, мой слабый разум до того помутился, что я не выдержал, подошел к главе американской делегации профессору Лютеру и заявил ему, что у меня складывается впечатление, что американцы совершенно не умеют играть в футбол. Профессор Лютер оказался человеком выдержанным. Он подождал начала очередного заседания, потом взял слово и сказал, что должен сделать важное сообщение. Он сказал, что получил оскорбительное заявление от одного из членов советской делегации, утверждающего, что никто в Западном мире не умеет играть в футбол. Он умышленно слегка переврал мои слова, имея в виду, как это тогда было принято, сколотить антисоветскую коалицию.
   В зале послышался ропот, а из дальнего угла раздалось громкое "ва-ва-ва-ва!", которое получается, если кричать "а-а-а-а!", периодически закрывая рот ладошкой. Эти безобразные звуки издавал крепкий, похожий на Горринчу молодой человек по имени Стив.
   Столкновение двух миров, казалось, было предрешено. Было выбрано место, назначено время, и с обеих сторон слышались воинственные заявления. Однако жизнь оказалась намного сложнее. Дело в том, что в столовой, куда имели обыкновение заходить рисователи красивых формул, был краник, наподобие водопроводного, из которого совершенно неограниченно текло пиво. Это было время, когда в Советской России пиво исчезло еще не окончательно, однако вид этого краника в стене, вид этой рукоятки, которую можно было поворачивать в любое время и в любом количестве, был нестерпим. Поэтому, несмотря на все свои воинственные заявления, к послеобеденному времени, когда должна была состояться схватка, способных передвигаться бегом с советской стороны с большим трудом набралось только три человека. Более удивительно, однако, что, несмотря на все свое хваленое изобилие, весь Западный мир едва-едва сумел наскрести шестеро бойцов. К тому же все эти девять к моменту решительного противоборства были настроены друг к другу исключительно миролюбиво. Дружеские переговоры на зеленом газоне быстро завершились сформированием единой команды. Оставалось лишь найти достойного противника, и таковой, к плохо скрываемому огорчению многих, нашелся. Это были молодые, крепкие, длинноногие шведские аспиранты, которые прибыли на конференцию учиться рисовать формулы.
   Мы явили пример стойкости и веры в победу несмотря ни на что. Мы сражались мужественно и отчаянно. Ослабевшие становились отдыхать в ворота. К концу игры по площадке бегали только мы со Стивом, подбадривая друг друга возгласами типа: "Мы сильны как никогда!". Потом, обессиленный, упал и я, а вслед за мной - Стив. Молодость оказалась сильнее, но мы проиграли с достоинством.
   Потом мы со Стивом встречались еще несколько раз в разных местах планеты. Мы больше не играли в футбол, а вместо этого строили теорию фазовых переходов в неупорядоченных иерархических социалистических системах. Мы полагали, что если в социалистической системе поднять температуру, то она просто расплавится и мирно перейдет в капитализм, а всякие перестройки а ля Горбачев могут привести лишь к переходу из одного замерзшего состояния в другое, такое же замерзшее и иерархическое. Между прочим, Горбачев к нам потом прислушался и поднял температуру, однако этот эксперимент показал, что наша теория не совсем верна, ибо в системе происходит фазовый переход не второго, а первого рода, характеризующийся колоссальной нестабильностью и выделением ужасающей энергии. Мы даже начали было переделывать нашу теорию, но потом поняли, что уже все равно поздно.
   Тем временем, несмотря на страшную занятость рисованием формул и построением нашей теории, Стив решил жениться. Его невеста была художницей, и звали ее Пэм. Она была маленькой, изящной, симпатичной и обаятельной. Кроме того, она была сумасшедшей, так же, впрочем, как и все мы, рисователи формул, только она была сдвинутой по-своему.
   Я первый раз встретил Пэм в Триесте на Адриатике, куда она приехала вместе со Стивом покупать свадебное платье и посмотреть на приехавших туда же патриархов советской школы рисования формул. У Пэм была слабость к физикам - она их обожала. Там, в Триесте, Пэм носилась со своей очередной сумасшедшей идеей устроить выставку под названием "Искусство физики". Она брала интервью у советских патриархов, рисовала их портреты, перед доской изрисованной формулами, она расставляла стулья в виде иерархической пирамиды, она наколола на пятиметровый металлический шест стопку физических журналов, вместе со Стивом склеила гигантскую картонную модель квазикристалла. Еще раньше, в Америке, она заставила профессора Ричарда Палмера танцевать и сняла это на видео, еще кого-то вдохновила петь песню про суперструны... Как сказал бы Высоцкий, ну сумасшедшая - что возьмешь?
   После встречи с советской теоретической школой ее крен пошел еще дальше, и теперь Пэм загорелась идеей не только устроить выставку, но и привезти ее в Москву. Даже предстоящая свадьба отодвинулась на задний план. Хотя именно в связи со свадьбой у них со Стивом возникли серьезные разногласия. Стив хотел устроить пышный праздник и пригласить как можно больше народу, хоть... тридцать человек. А Пэм хотела, чтобы это было скромное семейное торжество, и чтобы людей там было как можно меньше, только самые близкие, во всяком случае, никак не больше трехсот.
   Я не знаю, как они разрешили это противоречие. На свадьбе я не был, хотя за несколько дней до этого торжественного события ко мне в Черноголовку пришло красивое приглашение с золотыми тиснеными буквами, в котором меня просили уведомить в какого типа гостинице я бы предпочел остановиться и вежливо рекомендовали придти во фраке. Пришлось написать, что я очень польщен, но, к сожалению, все билеты на поезд "Черноголовка - Лос-Анджелес" уже проданы, да и вообще, тут жена как раз стирку затеяла...
  

2.

   Тем временем, я прилетел в Скалистые Горы и устроился сидеть у камина слушать печальные песни Стинга про то, какие хрупкие человеческие души. Я был совсем не против повидать своих друзей, но все хорошие люди, мои друзья, отличаются тем общим свойством, что у них всегда туго с деньгами. Стив был большим ценителем красивых формул, он был совсем не против, чтобы я нарисовал ему что-нибудь новенькое на доске, но его университетских денег хватало лишь для оплаты моего путешествия только на автобусе и только в один конец. Кормить же меня в Калифорнии весь остаток моей жизни он тоже был не в силах. И я уже совсем было настроился скоротать оставшееся время в Скалистых Горах, сидя у камина, когда мне неожиданно позвонила Пэм.
   - Приезжай, - сказала она. - Мы тебя ждем. Езжай немедленно.
   - Но... - сказал я.
   - И не говори, пожалуйста, что у тебя нет денег. У Стива тоже нет денег - экая невидаль.
   - Да, но... - сказал я.
   - Слушай, ну что ты ноешь! Здесь такой же бардак, как и у вас в России. Возьми велосипед, поезжай в аэропорт, стань у стойки, сделай жалостливый вид, пусти слезу, скажи, что ты русский, скажи, что у тебя умерла бабушка (у тебя есть бабушка? - нет? - очень хорошо), скажи, что ты первый и последний раз в Америке и повидать Калифорнию - это мечта всей твоей жизни, скажи, что по возвращении в Россию тебя отправят на всю жизнь в Сибирь, скули, упрашивай, рыдай! Это же Америка! Здесь все возможно! Нужен только напор, выдумка.
   - Это-то конечно, но... - сказал я.
   - Слушай, Вик, я тебя не узнаю. Какой ты, к черту, путешественник?! Лежишь на диване и хочешь, чтобы тебе все принесли на блюдечке? Думай, действуй, изобретай!
   - Пэм, я бы... - сказал я.
   - Вик, ты старая ленивая русская свинья. Тебя в Калифорнии ждут твои друзья, а ты лежишь на диване и скулишь. Как тебе не стыдно?!
   Эта " старая ленивая русская свинья" меня окончательно сломила.
   - Ладно, Пэм, я приеду, - сказал я.
   - О.К. Мы ждем. Пока.
   Я не стал ездить в аэропорт. После тридцати трех лет жизни в Советской России меня тошнит от упрашиваний. Вместо этого я пошел к рисователям формул. Как я и ожидал, там нашелся человек, который через несколько дней собирался ехать на машине в Калифорнию, правда не в Лос-Анджелес, а в Сан-Франциско, но для меня это было почти одно и то же. Это был тот Володя из Парижа, с которым мы ходили на вершину Замок.
  

3.

  
Между Колорадо и Калифорнией лежит великан пустыня Невада. Грандиозные желтые блюдца долин, оранжевые цепи гор и синее небо. Девственно чистые краски. Миражи пустынных озер, яркий кровавый пустынный закат, сияющее россыпями изумрудов черное ночное небо и голубые призраки гор на горизонте. В отличие от аляповатых декораций американских городов, это было что-то действительно настоящее.
   0x01 graphic
  
   Мы ехали по вызывающе ровным пустынным дорогам, часами не встречая машин, и, разумеется, мы просто не могли не превышать скорость. Ехать по таким прямым взлетно-посадочным полосам в пределах установленных 90 миль было просто оскорбительно.
   Полицейская машина материализовалась впереди просто из ничего. Несколько секунд назад дорога, казалось, на десятки километров была идеально пустынной, и вдруг в сотне метров перед собой мы увидели это едущее навстречу размалеванное черно-белое страшилище. Володя нажал на тормоза, но было уже поздно. Полицейские промелькнули мимо, развернулись, включили все свои мигалки и начали преследование. Хотя русская привычка требует, что если тебя догоняют, нужно убегать, Володя поступил так, как того требовал разум и немедленно остановился. Полицейская машина остановилась в пяти метрах. В машине было двое, и я видел, как один что-то сказал по рации и вышел из машины, а второй взялся за приклад карабина, пристроенного вертикально возле переднего стекла.
   К нашей машине вразвалочку, не торопясь, приближался колоссальных размеров шкаф в полицейской форме. Это был великолепный, просто фантастический мужчина. В умопомрачительных черных сапогах выше колен, туго стянутый широким кожаным ремнем, на котором зловеще позвякивали наручники, висела дубинка, пистолет, рация и еще какие-то предметы, на груди шириной с автомобиль - большой металлический жетон шерифа, еще выше - бычья шея, на голове - великолепная ковбойская шляпа, и все это высотой никак не меньше 2.10. Казалось, он вышел прямо из старых вестернов. Если бы я был женщиной, то при виде этого великолепия я бы немедленно растаял, а так, в своей нынешней инкарнации, мне сразу же захотелось поднять руки.
   Володя, похоже, был тоже впечатлен сверх всякой меры, потому что, забывши все на свете, по старой русской привычке кинулся было вылезать из машины, чтобы бежать оправдываться. Хладнокровнее всех оказалась его жена Наташа. С воплем "Сидеть!", она резко пригвоздила мужа обратно в кресло. В Америке ни в коем случае нельзя выходить из машины навстречу полицейскому. Выход из машины рассматривается как попытка нападения, и в этом случае полицейский вправе продемонстрировать все, что он умеет делать с клиентом, который ему угрожает.
   Полицейский остановился у окошка водителя, и в машине сразу стало темнее.
   - Права, пожалуйста, - пророкотало откуда-то сверху тем редким басом, который находится на самом низкочастотном краю воспринимаемого спектра.
   - Я... Мы... Немножко торопились... - голос у Володи, и так не содержащий басовых гармоник, от волнения теперь съехал на писк.
   - Да, сто десять миль, - пророкотал полицейский.
   - Мы... Больше не будем... - пропищал Володя.
   - Французы? - пророкотал полицейский, просматривая права.
   - Нет, что вы! Мы русские! - пропищал Володя. - То есть мы из Парижа, но... Вы знаете... Мы русские... Мы больше не будем, правда.
   Полицейский где-то там вверху задумался.
   - Честное слово... Мы на самолет... Самолет улетает... Мы больше... Никогда-никогда... Правда...
   Посреди пустыни Невада, где на десятки километров вокруг - ни одной живой души, стоял американский полисмен и держал в своей власти горстку попискивающих русских. Мне кажется, от осознания этой ситуации он получил полное удовлетворение и смягчился.
   - О кэй, - снисходительно пророкотало сверху, - не делайте так больше.
   Он отдал права и вразвалочку удалился. На фоне величественного пейзажа пустыни он был великолепен.
  
   0x01 graphic

  

4.

  
Сан-Франциско в Америке называют просто Фриско. В этом удивительном городе есть что-то от нормальных европейских городов, и, наверное, поэтому в Америке он считается совершенно ненормальным. Город расположен на крутых холмах, и, может быть из-за этого, его не удалось расчертить под линеечку прямоугольной сеткой стрит/авеню. В нем есть много узких кривых улочек, дома стоят вразнобой, а по вечерам все это заполняется праздно шатающейся публикой, которая ходит в обнимку и целуется. Несколько лет назад, просто для забавы, здесь снова пустили трамвай. Поскольку это была лишь причуда, то проводить сверху контактный провод не стали, и этот очаровательный вагончик, увешенный гроздьями как бы пассажиров, на всем протяжении своего маршрута просто таскает за собой кабель, проложенный под рельсами.
   Во Фриско есть самый настоящий Чайна-таун, а не его неуклюжая нью-йоркская имитация. Целый квартал уютных узеньких улочек, напичканный китайскими ресторанчиками и магазинчиками, где английской речи почти и не слышно. От Шанхая он отличается только отсутствием столь характерного для настоящего Китая мусора на улицах. Самое высокое место во Фриско называется Русский Холм. Здесь когда-то действительно было русское поселение, и прояви русские больше упрямства, здесь сейчас мог бы быть Рашин-таун. Однако, много лет назад они не устояли перед большими деньгами, которые им предлагали за их дома, и теперь от поселения осталось одно название. Между прочим, точно таким же способом пытались выжить и китайцев, но те устояли. Китайцы всегда отличались умением считать на три хода вперед. Есть во Фриско великолепный Золотой Мост - главные "ворота", ведущие в город, расположенный на полуострове. Есть во Фриско фантастические туманы, почти всегда укутывающие весь город и залив в первой половине дня. Если подъезжать к Фриско в этот час, то вместо города, можно увидеть большое белое облако, клубящееся в лучах утреннего солнца среди невысоких гор, торчащие из белой ваты высокие опоры Золотого Моста, макушки небоскребов и верхушку Русского холма.
  

5.

  
На побережье Тихого океана я добрался к восходу солнца. Я проехал поперек этот кошмарный супергород, это страшилище, называемое Лос-Анджелес, и выбрался на берег у станции Санта-Моника. На зеленом газоне вдоль идущей берегом улицы начинали шевелиться нищие. Десятки этих укрытых лохмотьями тел валялись на красивой зеленой полосе между дорогой и пляжем как естественное продолжение города, который остался по другую сторону дороги. Некоторые флегматично рылись в мусорных баках, составляя себе меню на завтрак, но большинство лишь только просыпалось, выставляя под утреннее солнце свои опухшие рожи и нежась покоем изумительного калифорнийского утра. Рядом по тротуару пробегали трусцой красивые мужчины и прекрасные женщины в белых маечках, белых шортиках и белых пружинящих кроссовках. Рядом заканчивали свою утреннюю работу красиво одетые дворники, рядом проносились сияющие машины, рядом начинался новый день...
   Ровные редкие океанские волны уверенно шли из серо-голубой бесконечности и неторопливо облизывали песчаный пляж. Океан дышал уверенностью и спокойствием. Океан вел свой собственный счет времени. Он видел и знал так много, что мог прикасаться к этому серому громадному чудовищу на берегу со спокойной уверенностью своей силы, без сожаления и упрека. Океан меня принял в себя ласково и мягко. Океан был настоящий.
  
  

6.

  
Я добил, я уничтожил эту прекрасную идею. Я сказал: "Пэм, не делай этого". Пэм с отчаянием посмотрела мне в глаза, сказала: "И ты Вик, против меня...", отрешенно оглядела окружающий мир, и идея умерла. Никогда, никогда несчастная Россия не увидит стопку физических журналов, наколотых на пятиметровую жердь, не замрет ее сердце при виде гигантского квазикристалла. Пройдет много лет, растают ледники и встанут новые горы, будут гаснуть и зажигаться звезды, но никогда ни в Москве, ни на рязанщине, не прозвучит щемящая песня про суперструны - ее нежные аккорды затихнут в Вечности, не коснувшись русского сердца. Все это из-за меня.
   Пэм безучастно бродила из комнаты в комнату, ее погасший взор рассеянно скользил по окружавшим ее предметам, не задерживаясь ни на чем. Ее не радовал больше этот милый домик на берегу океана, этот уютный внутренний дворик, весь усаженный розами, этот маленький очаровательный голубой бассейн. Ее не влекла больше даже пропахшая красками мастерская... Угасла путеводная звезда, жизнь потеряла всякий смысл...
   Все это продолжалось ровно четыре минуты. Четыре минуты своей жизни Пэм прожила, не имея никакой цели. Это состояние было для нее совершенно противоестественно, и поэтому естественно, что в начале пятой минуты она вздрогнула и вдруг осознала, что именно ей предначертано совершить в своей жизни.
   Должен сознаться, что только там, в Калифорнии, я понял одну очень простую вещь. Общение с Россией никому не проходит зря. Я сейчас говорю не о тех, кто прожил в этом лагере всю жизнь - о нас, клейменных, разговор особый - я о тех, кто к ней просто прикасался. Мягкосердечный Стив и милая Пэм, с ее легко сдвигаемой психикой, яркий тому пример. После посещения конференции в Москве они наивно полагали, что будут спокойно продолжать жить в Калифорнии на другом конце планеты. Как бы не так.
   С тех пор не проходит и недели, чтобы не звонил телефон, и кто-нибудь малознакомый, а чаще просто незнакомый, на ломаном английском не заводил разговор о визах и приглашениях. Письма-просьбы приходят со всех концов планеты. Стив безостановочно пишет рекомендации, обзванивает университеты, расспрашивает о возможности устроить на работу всех этих замечательных ребят. Пэм тоже трудится, звонит, узнает о чьих-то близких и дальних родственниках, устраивает детей в школы, организует нужные контакты, встречи... Это когда-то давно русскую эмиграцию можно было разделить на волны и потоки. Теперь на эмигрантском море сильнейший шторм. А шторм жесток ко всем, кто в него попал. Когда выяснилось, что я решительно ни о чем не собираюсь просить, Пэм мне честно созналась: "Знаешь, Вик, мы так устали от всего этого...".
   Поэтому нет ничего удивительного, что новая идея, овладевшая на моих глазах Пэм, снова относилась к советской физике и ее людям. Теперь Пэм загорелась мечтой устроить где-нибудь в Америке или в Европе что-то вроде усыпальницы советской физической школы, или как она предпочитала говорить, "архив-музей". Советская школа теоретической физики умерла - Пэм знала это лучше многих, ибо ощущала последствия этого печального факта на себе. С другой стороны, советская школа теоретической физики была замечательным и совершенно уникальным явлением, рассуждала Пэм, поэтому было бы непростительно не сохранить для человечества память об этом удивительном феномене.
   - Ты только посмотри, - говорила Пэм, - посмотри, что у меня здесь есть!
   У Пэм хранились удивительные документы. Десятки часов видеозаписей-интервью со старыми и молодыми советскими физиками, которые она брала в России и Америке (Боже! - что они там несли!...). Сотни, может быть, тысячи слайдов и фотографий этих физиков (некоторые весьма деликатного свойства). Письма, личный опыт... Ушла в прошлое четырехминутная слабость - Пэм начала действовать. Она быстро составила список влиятельных людей в Америке и Европе, которые могли бы помочь в реализации идеи. Она тут же, не сходя с места, набросала письмо в Госдеп, где объяснила, почему ей, мисс Дэвис, совершенно необходимо срочно предоставить грант. Потом она немного подумала и сочинила обращение от имени известного советского академика, дочь которого она вывезла в Калифорнию, адресованное влиятельным людям на Западе. Пэм перечитала обращение, задумалась и сказала: "Я думаю, он его подпишет...". На милую Пэм было радостно смотреть - она снова вошла в свое нормальное состояние, она опять была полна энергии и творческих замыслов. Поэтому я покидал этот смешной гостеприимный дом в Санта-Монике на берегу океана с легким сердцем.
  



Прощай, Америка!
  

1.

  
На Калифорнийском берегу в городке Санта Барбара живет старенькая, но еще довольно крепкая женщина по имени Татьяна Никитична. Она живет одна в милом уютном доме с верандой и маленьким садиком, густо заросшим виноградом и цветами. Ведет свое небольшое швейное дело и руководит несколькими наемными работницами, тоже русскими.
   Татьяна Никитична говорит на том чистом русской языке, на котором разговаривали в Курской губернии в начале 21-го года, когда она там родилась. Этот язык отличается от нынешнего тем, что в нем нет "большевизмов". По-английски она говорит с едва заметным акцентом, а по-русски чисто и правильно, но что такое "положить конец", или "положительное развитие событий" понимать отказывается.
   Спасаясь от большевиков, ее родители пересекли в свое время всю разоренную Россию и бежали в Китай. Там, в Шанхае, они и жили до сорок пятого года. Потом большевики добрались и туда. Многие жившие в Китае русские поверили тогда, что победа в войне - это победа России, а не коммунистов, и решили вернуться в лоно Отчизны. Татьяна Никитична и ее муж, потомственный русский дворянин, были не столь сентиментальны и поэтому не сложили свои кости в могильном лоне Отчизны на Индигирке и Колыме. Они бежали в Аргентину. Потом, через несколько лет уехали в Мексику и, в конце концов, осели на Калифорнийском берегу в Санта Барбаре. Сначала бедствовали, потом завели дело, купили дом. Несколько лет назад муж умер. Такая вот судьба.
   Там, в Санта Барбаре, живет еще несколько стариков - осколков старой России. Один такой крепкий усатый старикан Иван Петрович, чем-то похожий на генерала Деникина, часто навещает Татьяну Никитичну. В отличие от Татьяны Никитичны, его семью большевицкая революция вытолкнула не на восток, а на запад. В Белграде он закончил русский кадетский корпус, потом - война, скитания по Европе, и уже после этого - Аргентина, Мексика, Калифорния...
   Поздно вечером мы сидели на заросшей виноградом веранде и пили водку. Из всех напитков эти старики признавали только водку и чай. Из водки предпочитали "Смирновку" и "Камчатку". О том, что творится в России сейчас, меня спрашивали не много - они и так все прекрасно знали. О том, чтобы увидеть Россию, Иван Петрович говорил так: "Туристом туда я не поеду!". Татьяна Никитична хохотала - мы к этому времени уже хорошо выпили - и говорила, что поедет туда открывать дело. Не ради денег - рубли это не деньги - а просто, чтобы показать, как нужно жить. Разве не нужны русским хозяйкам такие вот вещи? - говорила она, демонстрируя мне десяток нехитрых приспособлений для обработки овощей. Нужны, - говорил я, - очень нужны, а еще очень нужны сами овощи, чтобы было что обрабатывать. А что, - говорил Иван Петрович, - разрешил бы ваш Горбачев устроить мне там свою ферму - я бы поехал. Нас тут в Калифорнии еще набралось бы с десяток крепких стариков - мы бы, пожалуй, накормили всю Россию. Так ведь не разрешит. Не разрешит, - соглашался я, - именно поэтому и не разрешит. Потом они с Татьяной Никитичной вспомнили какого-то своего общего знакомого, тоже бывшего выпускника кадетского корпуса, живущего во Фриско. Такой милый славный старик, такой интересный собеседник, - говорили они, - но, к сожалению дурак - он считает, что Горбачев умный.
   На прощание Иван Петрович дал мне наказ по возвращению в Россию гнать в шею большевиков. Теперь надежда на вас, молодых, - сказал он, - а не выйдет, приезжай сюда, в Калифорнию, мы найдем тебе дело...
  

2.

  
Рано утром я начинал длинный трудный путь на восток. Казалось, все было так славно: мы хорошо выпили, душевно поговорили, у меня уже были билеты на весь маршрут до Колорадо, однако, я допустил одну маленькую оплошность. Углубившись в размышления о том, как бы выгнать большевиков, я поставил будильник наручных часов не на 5.30 утра, а на 5.30 вечера. Право же, от большевиков одни неприятности!
   Утром я проснулся оттого, что меня трясла Татьяна Никитична.
   - Виктор, да проснитесь же, - причитала она, - вы с ума сошли!
   На часах было 6.20. Татьяна Никитична проявила максимум самообладания. Она запихнула меня в свой, как она говорила, разваливающийся драндулет - здоровенный старинный (десятилетней давности) "форд" - как была в халате и шлепанцах вскочила за руль, и мы поехали.
   На автостанцию мы прибыли за пять минут до предполагавшегося отправления автобуса. Автобус уже стоял, пассажиры были, но водитель, как я и ожидал, задерживался. Он пришел через сорок минут, сонный и злой. Потом он долго и уныло проверял билеты, что-то выяснял на автостанции. Выехали мы с опозданием на час.
   На центральной станции Лос-Анджелеса у меня было два с половиной часа до моего следующего автобуса, который ехал через Колорадо, ни много ни мало, аж в Нью-Йорк. Мой опыт подсказывал мне, что лучше не расслабляться, поэтому я просто стал в очередь у нужных мне ворот и простоял в ней как столб все два часа. И только поэтому я и смог уехать - за три человека за мной места в автобусе кончились (ибо очереди имеют обыкновение со временем разбухать не только в России).
  
   0x01 graphic
  
   Мне предстоял фантастический суточный переезд из Калифорнии через пустыню Невада и город Лас-Вегас в Колорадо. За бортом были оранжевые горы и желтые блюдца долин. За бортом было около сорока градусов, но кондиционеры в автобусе работали - этим он существенно отличался от своих российских собратьев.
   Рядом со мной через проход сидела симпатичная девушка, которая робко, даже немного затравленно, осматривалась по сторонам, как будто силясь понять, куда она попала. Наконец она не выдержала и, заметно стесняясь, спросила меня, разрешается ли здесь в автобусах кушать. Не смейся, милый читатель, - для человека, который только что окунулся в эту страну, подобный вопрос выглядит вполне естественным. Я сразу понял, что девушка недавно из Европы и первый раз в Америке. Валери, так ее звали, была парижанкой и ехала учиться в Денверский университет. Она всю жизнь прожила во Франции, бывала в Италии и Испании, и наивно полагала, что жизнь - это праздник, и что все, что естественно - не безобразно. Первое, что она увидела в Америке, было то, что люди прячут бутылки в бумажные пакеты, ибо, как ей сразу же объяснили, пить спиртное на улице запрещено. Дальше она обнаружила, что целоваться на улицах и публичных местах считается предосудительным. Потом ей дали понять, что не иметь бодрый сияющий вид - это признак дурного тона. В довершение ко всему она любила иногда выкурить сигарету, а это в Америке - совсем тяжелый случай.
   Я сказал Валери, что по каким-то неясным для меня причинам, кушать в автобусе считается нормальным - по крайней мере, в этом несолидном слое американского общества, который обслуживает "Грейхаунд". Она расслабилась, улыбнулась, почему-то сказала мне "спасибо" и стала жевать свой бутерброд.
  
   Издали город Лас-Вегас похож на призрак. Посреди ничего, посреди пыльного желтого неродящего пустыря стоит небольшая сияющая куча коробок-домов. Вокруг нет никакой воды, здесь решительно нечего делать людям. Здесь в пустыне хоть и красиво, но ужасно скучно. Именно поэтому, наверное, и было искусственно выращено это странное нелепое поселение.
   На подъезде к городу водитель взял микрофон и попросил пассажиров указать ему возле каких казино сделать остановки. Педантично объехав все названные ему места, водитель остановился на центральной станции, снова взял микрофон и сказал, что если кто-то передумал ехать дальше, можно взять обратно свои билеты. Еще он сказал, что дает пассажирам час на размышление.
   Напротив станции на огромном щите было написано "Крэйзи Герлз Бэнд", и одна из этих "герлз" была нарисована хоть и не со всеми подробностями, но все равно очень призывно. Здесь, в Неваде, Америка демонстрирует обратную сторону своего консерватизма. Здесь она сломя голову бросается во все то, что "низ-зя" во всех остальных штатах. Здесь разрешены и процветают азартные игры. Здесь игральные автоматы стоят везде, даже в сортирах. Здесь, в Неваде, открыт первый и пока единственный в Америке официальный публичный дом. Сидя у камина в Скалистых Горах, я однажды видел, как телевизор в промежутке между Саддамом и вредом холестерина передавал теледебаты, посвященные этому вызывающему факту. Ведущий сдержанно (что поделаешь - он журналист) беседовал с владельцем этого публичного дома, выспрашивая его, как он дошел до жизни такой, а в студию звонили взбудораженные граждане и говорили что-то до боли знакомое о нравственности и растлении молодежи. Какой-то профессор-сексолог сказал, что хотя его наука говорит, что это вроде бы в некотором смысле как бы и ничего, но как гражданин он против. Ведущий иногда разводил руками, дескать, что поделаешь - у нас демократия. Нашлась только одна женщина, которая позвонила и сказала, что если бы так получилось, что ее мужу пришлось бы ей изменить, она бы предпочла, чтобы он это сделал в безопасном культурном месте. После этого началось такое... В общем, респектабельная Америка очень переживала о нравах, царящих в Неваде.
   Бедный, бедный Гэрри Харт! Не в той стране он собирался стать президентом. В то время, когда его застукали с красоткой на яхте, я был в Италии. Италия тогда как раз выбрала в свой парламент секс-бомбу Чичолину и просто визжала от восторга. А эта история с Гэрри Хартом Большое Сердце дала итальянцам еще один веский довод в пользу того, что Америка - это совершенно безнадежное место. У нас, - говорили итальянцы, - такой претендент получил бы сразу сто очков вперед.
   Лас-Вегас, впрочем, - это тоже не Италия. Это даже не Семипалатинск - это что-то совсем другое. Казино: колоссальных размеров зал, метров сто в длину и столько же в ширину; стройными рядами стоят тысячи и тысячи цветастых игральных автоматов; у этих автоматов сидят тысячи и тысячи мужчин и женщин и как автоматы раз за разом сосредоточенно дергают рукоятки; все это звякает, мяукает мелодиями, искрится и переливается разноцветными огнями. Ниже, в подвале, еще один такой же зал. Сверху - еще несколько таких этажей. Рядом - такие же коробки-казино. Десятки тысяч людей сидят стройными рядами и дергают рукоятки. Утром и вечером, днем и ночью, день за днем, год за годом. Все это звякает и искрится. А вокруг - желтая пустыня и яркое синее небо. Есть в этой картине что-то эсхатологическое...
  

3.

  
Ужасающая жара к вечеру разрешилась великолепным ураганом. Грандиозная булгаковская черная туча, пришедшая с далекого Океана, накрыла пустыню. Исчезли далекие цепи гор, растворились в густой пелене дождя потускневшие блюдца долин, пропала великая пустыня Невада, как будто и не было ее на свете. Осталась мокрая горная дорога и автобус, бесстрашно прорывающийся сквозь упругие потоки воды. Ежесекундно яркие взрывы небесного огня летели в землю, озаряя весь этот мутный мир короткими фиолетовыми вспышками.
   Автобус упрямо полз вверх на перевал. Вместе с дорогой он закладывал крутые виражи, жался к скальным стенам, уворачивался от черных провалов в небытие. Автобус натужно гудел, заглушая даже грохот небесного гнева. Потом он выполз на перевал и остановился, как будто хотел отдышаться. Водитель долго возился на своем капитанском месте, дергал какие-то ручки, изучал показания приборов, кряхтел, снова дергал ручки, нажимал на педали. Потом он открыл дверь и ушел в дождь. Где-то там он вскрыл брюхо автобуса, снова что-то дергал, чем-то лязгал. Вернулся он совершенно мокрый, сел на свое капитанское место и задумался.
   Была буря и была ночь. Весь мир грохотал огнем и полыхал. Из черноты ночи как призраки мгновенно вспыхивали и пропадали строгие очертания близких скал. Посреди пустыни Невада на макушке горного перевала стоял автобус с тремя десятками жителей этого грешного мира, а их совершенно мокрый капитан сидел на своем командирском мести и молча думал. Потом он взял микрофон и сказал знаменитую Игеровскую фразу: "Listen guys, we've got a little problem up here..." Он был великолепен, этот пилот-испытатель фирмы "Грейхаунд". Он прекрасно выдержал интонацию, он сделал точную паузу после "Listen guys". Я им любовался.
   Затем, так же неторопясь, он дал краткое пояснение. У нашего корабля больше нет тормозов. Тем не менее, мы попробуем приземлиться в ближайшую долину. Поэтому, пожалуйста, уберите колющие и режущие предметы, наклонитесь вперед, упритесь руками во впереди стоящее кресло, и крепко держите детей.
   И мы пошли на посадку. Медленно-медленно, тормозя мотором, наш пилот повел автобус сквозь грохот мировой катастрофы по крутой извилистой горной дороге вниз, на землю. Никто не сидел, наклонившись вперед. Теперь мы, обитатели поврежденного корабля, были одной командой. Мы сидели гордо и прямо, готовые в любой момент бежать рубить мачту, крепить канаты, заделывать пробоины. Мы смотрели на нашего капитана и верили в его силу.
   Лишь двое из обитателей автобуса не участвовали в этом прекрасном единении. Валери и подсевший к ней после Лас-Вегаса длинный усатый (чем-то похожий на меня) молодой человек проявляли свой восторг по-другому: они совершенно захватывающе целовались. Молодой человек тоже был европейцем, и он быстро сумел объяснить Валери, что здесь, в автобусе, можно не только жевать бутерброды. Особенно, когда вокруг ночь, пустыня и великолепная гроза, а автобус спускается по крутой горной дороге без тормозов.
   Мы приземлились благополучно, и романтика сразу же кончилась. Водитель-капитан остановился на ближайшей автобусной станции, кинулся к телефону и, ругаясь нехорошими словами, стал кому-то объяснять, что на этом драндулете он никуда дальше не поедет, и вообще, что он устал и хочет спать. Часа через полтора пригнали другой автобус, но его водитель, сонный и злой, сумел осилить лишь один переезд до следующей станции. Там он тоже кинулся к телефону и, ругаясь нехорошими словами, стал кому-то объяснять, что они так не договаривались, что сейчас три часа ночи, что он устал, как собака, что он хочет спать и никуда дальше не поедет...
   Я вышел в местечке Глинвуд Спрингс, откуда до Аспена было еще тридцать миль. На автобусной станции мне сказали, что отсюда в Аспен ходит автобус. Вчера, например, был автобус, и завтра обязательно будет, но вот сегодня - никак... На мой вопрос, что же мне делать, эта классическая американка ослепительно улыбнулась и развела руками. Было ясно, что она советует мне держаться молодцом и не унывать.
   Я решил последовать ее совету, вышел на шоссе и поднял руку. Голосование в Америке - это хороший социологический эксперимент. Этот эксперимент четко разделяет сидящих за рулем на две категории - тех, у кого слабые нервы, и тех, у кого нервы покрепче. При виде человека с поднятой рукой, те, у кого нервы послабее, не отрывая взгляда от голосующего, переезжают на левую полосу и добавляют скорость, а те, у кого нервы покрепче, твердо смотрят вдаль и проезжают мимо, никуда не сворачивая..
   Через час мне самому стало казаться, что на поясе у меня висит нож, карман оттягивает многозарядный кольт, а на шее висит автомат "Узи". Еще через полчаса мне захотелось всеми этими орудиями воспользоваться. Еще через два часа я устал и стал мечтать о рязанском бездорожье.
   Поодаль две женщины в ободранных джинсах и кедах грузили в свой обшарпанный, похожий на "Жигуль", драндулет полинялые рюкзаки, растрепанные веревки и прочую туристскую сбрую. Когда они закончили грузить, одна из них подошла ко мне, ослепительно улыбнулась и сказала, что, похоже, мое голосование не очень получается. В ответ я постарался изобразить столь же ослепительную, хотя, боюсь и не столь белозубую улыбку, и сказал, что да, где-то как-то не совсем и развел руки, чтобы она увидела, что у меня нет ни ножа, ни автомата. Ладно, поехали, - сказала она.
   По дороге они спросили, как мне нравится Америка. Я сказал, что это очень похоже на Россию, только веселее. В России голосуют, просто уныло поднимая руку, и, в конце концов, какой-нибудь мрачный водила тебя все-таки возьмет, чтобы ты дал ему на выпивку. А в Америке голосуют, не просто поднимая руку, а еще и поднимая большой палец, как бы показывая, как все замечательно, и тебя не берут никогда, потому что тебе и так хорошо.
  
  

4.

  
Случилось так, что из Аспена я улетал вместе с болгарином Иваном. Мы должны были вместе лететь в Денвер, а затем я отправлялся в Бостон, а он - в свой родной Париж. И вот, за час до отлета самолета он обнаружил, что потерял все свои билеты. В этот раз небеса немного промазали: и их удар, очевидно предназначавшийся мне, попал в Ивана. Иван кинулся звонить главной администраторше Аспенского центра Сали, взывая о помощи.
   Мисс Сали - это живая легенда, это одна из главных достопримечательностей Аспенского центра теоретической физики. Больше всего (даже внешне) она похожа на знаменитую домомучительницу из фильма про Карлсона, и с заезжими физиками-Малышами, особенно из недоразвитых стран, она ведет себя точно так же, как ее сказочный прототип. К примеру, не прошло и часа после моего возвращения из Калифорнии, как Сали меня разыскала и заявила, что я отсутствовал семь дней и должен вернуть назад свою недельную зарплату. Кроме того, сказала она, согласно существующим правилам, я должен был предупредить ее о своем отъезде. На это я ей сказал, что, поскольку я приглашен Аспенским центром, то согласно существующим правилам, не имею права получать зарплату где-либо еще, а я этого правила я не нарушал. Если ей угодно, мы можем направить соответствующий запрос во все университеты, частные и государственные фирмы Соединенных Штатов. Кроме того, продолжал врать я, накануне отъезда я ей позвонил по телефону, но ее не оказалось на рабочем месте. На это она мне заявила, что согласно существующим правилам, я имею право тратить свою зарплату только в Аспене и больше нигде, поэтому я должен вернуть ей все деньги, что я истратил во время поездки. На это я ей сказал, что увлекаюсь йогой, и все семь дней я ничего не ел, а передвигался я по Америке бесплатно, пользуясь исключительно попутным транспортом, поэтому, согласно существующим правилам, я ей ничего не дам. Она ушла крайне недовольная, и это было приятно.
   И вот у этой самой Сали Иван просил помощи! Она выслушала Ивана с заметным даже по телефону удовлетворением и ответила, что ничего страшного не случилось. Она напомнила Ивану, что он находится в Соединенных Штатах Америки, и это кое что да значит. В нашей стране, сказала Сали, вся информация заносится в компьютеры, и поэтому восстановить билет не составит никакого труда. Обрадованный Иван кинулся к стойке компании "Юнайтед Экспресс". Представительница компании мило улыбнулась, постучала по клавишам компьютера и радостно показала на дисплей, что да действительно, вот он Иван Костов, вот его место, поэтому никаких проблем нет, и он может снова купить свой билет. Иван так и застыл.
   - Но... но у меня нет денег... - прямо как Киса Воробьянинов пробормотал он.
   - Как же вы тогда хотите лететь, если у вас нет денег, - мило улыбнулась ему девушка.
   - Но... но почему?... - пробормотал Иван, - Вот же я, Иван Костов, - показал он на дисплей, - вот мое место... Почему же я должен снова платить за билет?
   - Потому, что вы его потеряли, - снова мило улыбнулась ему девушка.
   Сговорились на том, что Иван купит билет до Денвера (на это у него еще хватало денег) и потом, по прилете, ему может быть возвратят часть стоимости. Что касается дальнейшего перелета в Париж, то он должен будет договариваться с той авиакомпанией, у которой был куплен билет.
   К тому времени, когда я прилетел в Бостон, американские небеса, похоже, уже разобрались, что вышла ошибка, и быстро уладили это дело. На международных линиях в компьютер заносятся также и паспортные данные клиента, и именно это обстоятельство позволяет возобновлять билет без дополнительной оплаты. Американские небеса отпустили Ивана с миром и снова взялись за меня.
  

5.

  
В Гарвардском университете свято берегут традиции. В Гарвардском университете принято чтить свое уважаемое прошлое и уважать свое важное настоящее. В Гарвардском университете работают исключительно уважаемые люди, и не уважать это обстоятельство считается крайне неуважительным. Здесь на дверях кабинетов висят массивные литые медные таблички с именами их выдающихся владельцев, в коридорах проложены мягкие ковровые дорожки, а на высоких стенах висят портреты великих предшественников. Здесь принято с достоинством относиться к высокому званию работника Гарвардского университета и на работу приходить либо в костюме с галстуком, либо в строгих брюках и рубашке, разумеется, без вызывающих орнаментов. Здесь принято соблюдать порядок и не шуметь. Ибо здесь, в Гарвардском университете, важные люди занимаются исключительно важными вещами. А всякому, кого приглашают прочесть лекцию в Гарвардском университете, оказывают исключительно высокую честь. И приглашаемый должен это понимать и стараться быть достойным этой высокой чести.
   То, что мне оказана высокая честь, я понял сразу, но вот быть достойным высокой чести я устал еще с пионерского возраста и поэтому вел себя, не напрягаясь, т.е., скажем прямо, вызывающе. Перед лекцией я с сомнением осмотрел свой внешний вид и покачал головой. Что-нибудь поправить было трудно. Старые кроссовки, потертые джинсы, а, главное желтая футболка с китайской надписью "Мо-Коу-Ху" и изображением знаменитой нанкинской женщины-интриганки по имени Мо-Коу, творившей многочисленные безобразия при императорском дворе 13-го века. Даже если поверх всего этого повесить галстук, лучше не станет. Тем не менее, лекцию я прочел, и, к чести слушателей, должен сказать, что никто из них не сделал мне ни одного замечания по поводу моего внешнего вида. Меня осудили молча.
   Но вот после лекции, вечером, я совершил прямо-таки хамский поступок. Уважаемый профессор Халперн сказал мне, что они, физики-теоретики Гарвардского университета, приглашают меня на ужин. Я ответил, что чрезвычайно польщен, но обстоятельства сложились так, что мне непременно нужно улетать в Нью-Йорк, ибо завтра у меня самолет в Москву. На это уважаемый профессор Халперн слегка приподнял брови (что означало крайнюю степень недоумения) и с расстановкой повторил, что они, физики-теоретики Гарвардского университета, приглашают меня на ужин, но если я предпочитаю заняться чем-то другим, то, разумеется, я волен делать все, что мне угодно. Эк вас здесь скрутило, - подумал я, и мы расстались, полагаю, что навсегда и ко взаимному удовольствию.
  
   Мои последние часы в Америке были похожи на концовку дешевого голливудского триллера. Хотя машина, которая должна была отвезти меня в аэропорт, пришла вовремя, на полдороге, прямо на перекрестке, она безнадежно заглохла и остановилась. К счастью, она остановилась так, что стала мешать движению, поэтому довольно скоро появилась полицейская машина и отбуксировала нас на ближайшую заправочную станцию, где всегда есть механик. К несчастью, был уже вечер, и механик свой рабочий день закончил - когда нас приволокли на станцию, он как раз собирался уезжать. Однако, к счастью, полицейский проявил настойчивость, вытащил механика из его машины и уговорил починить наш сломанный аппарат.
   В аэропорт мы примчались за пять минут до вылета самолета, однако через час был еще один, последний рейс на Нью-Йорк, и поэтому я пошел к регистрационной стойке без спешки, сохраняя достоинство. Этот челночный сервис между близкими городами Америки устроен так, что с купленным билетом можно лететь любым рейсом. Посмотрев мой билет, симпатичный молодой человек за стойкой сказал, что если я буду бежать из всех сил, то у меня еще есть шанс успеть на самолет. Я с достоинством ответил, что не хочу бежать изо всех сил и предпочитаю лететь следующим рейсом. На это молодой человек сказал, что следующего рейса не будет, потому что на аэропорт садится сильнейший туман, и до завтра все полеты приостанавливаются. И тогда я побежал изо всех сил. Как и положено в дешевом триллере, когда я добежал до посадочного терминала, люк уже закрывали. Но я успел.
   Вот кто мне понравился в Америке, так это полицейские...
  

6.

  
   Последнюю ночь в Нью-Йорке я решил провести в простенькой гостинице типа общежития для бродячих студентов. После приюта для бездомных это самое дешевое, что есть в Нью-Йорке - всего 30 долларов за ночь. Сеть подобных гостиниц покрывает всю планету (разумеется, за исключением 1/6 части суши), и это действительно очень удобно, если хочется путешествовать и не хочется ночевать на тротуаре. Однажды я уже ночевал в такой ночлежке в китайском городе Кантоне на берегу Жемчужной реки. Там было очень мило - комната типа спортзала на 50 человек, двухэтажные нары, рядом - пиво, пальмы, кокосы...
   Здесь, в каменных джунглях, все было похоже, но почему-то не так мило. Молодой человек за стойкой долго рылся в толстой амбарной книге, в которой находился "пространственно-временной" план ночлежки с именами проживающих, и, в конце концов, отыскал комнату, где в его схеме имелось свободное место. Он выдал мне ключ в виде магнитной карточки, однако хотя магнитный замок в двери с указанным номером сработал идеально, внутри комнаты свободных мест не оказалось.
   - Странно, - сказал молодой человек, - кто же это там спит? ...
   В конце концов, он нашел еще одно свободное место и выдал мне другую магнитную карточку. Теперь среди шестнадцати мест в комнате я отыскал сразу три свободных кровати, хотя в схеме молодого человека зафиксирована была только одна...
  
   Принимая во внимание свой предшествующий опыт поездок на "Грейхаунде", отправляясь следующим утром в аэропорт, я решил, на всякий случай, иметь в запасе лишних полтора часа. Полчаса из этого времени ушло на появление в автобусе водителя. Еще полчаса ушло на проверку билетов. Точнее, это скорее напоминало ритуал знакомства водителя с пассажирами - прямо как в Средней Азии или на Кавказе. Взяв билет, водитель не мог просто так отойти от человека, а чтобы никого не обидеть и показать, что билетный контроль - это всего лишь формальность, заводил с ним неторопливую беседу. А когда мы, наконец, поехали, то очень быстро испарились и последние запасные полчаса. Была пятница, ньюйоркцы покидали город, и дороги стали совершенно непроезжими. Я плохо представлял себе расстояние до аэропорта и маршрут, но я ясно видел, что мы движемся лишь чуть быстрее пешеходов...
   Я пошел к водителю и спросил, какой у него прогноз о времени прибытия в аэропорт. Может, если повезет, часа через два и приедем, - обрадовано ответил он. Было видно, что ему страшно хочется с кем-нибудь поговорить. Я ему сказал, что через полтора часа у меня улетает самолет в Европу.
   - Йеа, - задушевно проговорил водитель, - ю хэв э проблем...
   Он показал взглядом на совершенно забитую машинами дорогу и улыбнулся замечательной белозубой улыбкой. Было ясно, что он мне советует держаться молодцом.
   - Останавливай автобус, - сказал я.
   Он помог мне вытащить вещи, снова улыбнулся и пожелал удачи.
   Я сказал таксисту о времени вылета моего самолета и показал все доллары, что у меня оставались. Доллары его не впечатлили - это было лишь чуть больше того, что и так набежало бы по счетчику. Но вот время вылета разбудило в нем кого-то из его азартных предков-ковбоев. Водитель бросил что-то вроде: "Ну ты, парень, даешь!", его глаза загорелись огнем, он подпрыгнул в своем кресле, как в седле и нажал на газ.
   На своем лихом скакуне он творил чудеса. Он обгонял слева и справа, он выезжал на тротуар и сигналил как сумасшедший. Протиснувшись в сантиметре от очередной машины, он крякал от удовольствия и бил ладонью по баранке. А на спокойных участках он мне рассказывал, какое должно быть замечательное место Москва, и что он всю жизнь мечтал там побывать. Он меня спас. За двадцать минут до вылета самолета он подкатил машину точно ко входу, на котором было написано "Аэрофлот". Потом он не забыл взять у меня все остававшиеся доллары, довольно расплылся в замечательной белозубой улыбке и пожелал удачи.
  
   Вот и все, оставалось поставить последнюю точку. И когда самолет оторвался от полосы, я сказал: "Прощай, Америка!". Я сказал это по-русски, ибо какое можно дать лучшее напутствие Америке, чем слово "прощай"?
  
  
   --------------------------------------
   журнал "Юность" N 10, 1994 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

РИМСКИЕ КАНИКУЛЫ

  
  
  
  
Рим...
   Присесть за белый столик у фонтана,
   потягивать кампари и вздыхать...
  

1.

  
  
   Теплым майским вечером я сидел у фонтана на пьяцца Навона и уже начал было раствориться в его брызгах, когда прямо передо мной неожиданно материализовался китаец по имени Дзанг. Озабоченно оглядываясь по сторонам, Дзанг сказал, что здесь у него назначено свидание с девушкой по имени Джулия, и что он приглашает меня и Даниеля пойти с ними на выставку, рассказывающую об истории римских площадей. Мне всегда казалось, что с девушкой по имени Джулия майским вечером ходят не в музей, а смотреть звезды на виллу Боргезе, и уж во всяком случае, без сопровождающих. Однако на это мое замечание Дзанг ответил что-то невразумительное, что мол так уж вышло и что сейчас уже все равно ничего не изменить. Хотя прошло уже несколько лет, с тех пор как он покинул свою гигантскую родину, даже здесь в Риме Дзанг не избавился от дурацкой китайской привычки все на свете вычислять на три хода вперед.
   У фонтана под аккомпанемент падающей воды и гитары двое юношей пели о том, что чтобы в жизни ни случилось, пускай так и будет. Художники продавали картины с видами пьяцца Навона и поющих юношей. Праздничная публика лизала мороженое, рассматривала картины, слушала музыку и неторопливо прохаживалась. Остальные люди, разбившись на пары, сидели на скамейках и целовались.
   Среди тех, кто прохаживался у фонтана, был и Даниель - красивый седой профессор из Иерусалима. Он неторопливо рассматривал окружающие дома, людей, и на лице его была легкая счастливая улыбка умудренного жизненным опытом человека, который определенно знает, что лучше чем здесь ему уже никогда не будет, а здесь ему просто хорошо. Предстоящее свидание с девушкой по имени Джулия его нисколько не волновало, чего нельзя сказать о Дзанге, который раз за разом поглядывал на часы и что-то интенсивно вычислял. Даниель давно знал Дзанга. Будучи отчасти в курсе его хитроумных интриг, он относился к ним с благодушным умилением, ибо Дзанг их плел без какого-либо умысла - просто так, из любви к искусству.
   - Это та Джулия, которая...? - не закончив вопрос, обратился к Дзангу Даниель.
   - Нет, это та, которая... - замялся Дзанг.
   - А-а-а... - сказал Даниель и хитро посмотрел на Дзанга, а потом, почему-то, хитро посмотрел на меня.
   И вот появилась Джулия. Даже моему неопытному взгляду сразу стало ясно, что она относится к тому зажигательному разряду женщин, которые как бы ни одевались, все равно остаются похожими на спичку. Джулия была на высоких каблуках и в черной накидке. Ее маленькая чернявая головка не была лишена миловидности, но, видимо, от неоднократных безуспешных попыток зажечься, ее глаза приобрели какой-то безнадежный шизоидный блеск, и все вместе это создавало образ печальной задумчивости, когда все внешнее вовнутрь уже не проникает, а внутреннее по-прежнему, опять и опять, требует ответа на вопрос, который никак не может сформулировать.
   Я был представлен, и наша дама повела нас в музей. Когда Джулия узнала, что я из России, ее глаза на мгновение вспыхнули, она заявила, что просто сгорает от нетерпения узнать, что там у нас и как, но, к счастью, уже в следующее мгновение что-то там внутри нее осознало, что, увы, это опять не то самое главное, что ей так нужно, и она тут же погасла, а я был избавлен от необходимости говорить про перестройку и Горбачева.
   Когда мы уже выходили с пьяцца Навона, Дзанг вдруг обратил внимание всех нас на изумительной красоты лоджию, там вверху, на одном из домов, которая была украшена лепными фигурами, и где кроме цветов росли даже небольшие деревья. Даниель, разумеется, знал и этот дом и всю его историю и стал с удовольствием рассказывать ее Джулии и мне, ибо для него нет большего удовольствия, чем рассказывать историю этого города. Дзанг тем временем быстро отскочил в сторону, и в следующее мгновение он уже держал за обе руки симпатичную девушку, что-то ей говорил, а она радостно смотрела ему в глаза. Потом он поцеловал ее в щечку, и она, счастливая, исчезла в праздничной толпе, а он мгновенно оказался возле Джулии и даже дослушал концовку истории этого замечательного дома. Даниель посмотрел на Дзанга, восхищенно покачал головой, и мы отправились дальше.
   Затем некоторое время мы двигались без приключений. Израильтянин, китаец и русский галантно провожали римскую девушку Джулию в музей. Даниель рассказывал о тех местах, где мы проходили, Дзанг как бы ухаживал за дамой, хотя, главным образом, зыркал по сторонам, я слушал Даниеля, а Джулия изредка задавала какие-то вопросы, но так как каждый раз оказывалось, что это опять не то самое главное, что ей так нужно, то к ответам своих спутников она не проявляла никакого интереса.
   В какой-то момент, когда мы проходили мимо кафе, Дзанг заявил, что гулять в такой праздничный вечер и не есть мороженого просто невозможно и быстро юркнул внутрь. Мы зашли вслед за ним. Далее Дзанг уткнул Джулию в витрину и предложил выбирать, затем оперативно подключил к этому занятию Даниеля, потом, как бы пропуская какого-то человека, нечаянно подтолкнул меня и поставил мое тело так, что я стал загораживать Джулии обзор на входную дверь, после чего он еще успел сделать два шага к выходу, и тут ему на шею бросилась очаровательная девушка. Он ответил ей столь же искренним объятием, потом был упоительный поцелуй, после чего Дзанг, как бы уже не в силах сдерживать радость от неожиданной встречи, быстро выволок свою знакомую на улицу. Через минуту он вернулся, успел послать своей любимой воздушный поцелуй через окно, и к этому моменту Джулия как раз определилась, что она желает набор из клубничного, ананасового и лимонного мороженого. Даниель послал Дзангу взгляд полный восхищения. По его терминологии все это называлось "искусством Дзанга".
   Мы сели за столик, и тут Джулия, задала вопрос, который, по всей видимости, что-то в ней будоражил, ибо ответом она интересовалась. Она спросила Дзанга, едут ли они завтра на озеро Браччано. Дзанг сказал, что в этом нет никакого сомнения, хотя в данный момент он еще точно не знает и поэтому нужно созвониться утром. Дальше он высказался в том духе, что было бы славно, если бы и мы с Даниелем тоже поехали и там вместе покатались на серфах. Мы с Даниелем, разумеется, согласились, хотя Даниель добавил, что он пока еще тоже не может сказать точно, и поэтому нужно созвониться утром. Затем он опять хитро посмотрел на Дзанга, а потом почему-то хитро посмотрел на меня.
   В музее было много людей, и хотя среди них встречались вполне миловидные женщины, на шею Дзангу больше никто не бросался. Даниель был блестящим экскурсоводом, и потому картины, изображавшие виды римских улиц и площадей сто, триста и тысячу лет назад, воспринимались как живые. Однако Дзанг опять что-то затевал. Для начала он "потерялся" в толпе и сбегал куда-то позвонить. Потом он объявился опять, оттащил меня в сторону, сделал круглые глаза, сказал, что он должен немедленно уходить, что его ждут, что это просто дело жизни и смерти, и попросил меня как-нибудь сгладить все это перед Джулией.
   - Интересно, где это Дзанг? - несколько капризно сказала Джулия и стала требовательно смотреть на меня и Даниеля.
   Экскурсия закончилась, можно было уходить. Я топтался как конь, а хитрые глаза Даниеля хохотали.
   - Наверное, он потерялся в толпе, - не очень убедительно сказал я.
   - Как жаль, - печально, но несколько холодно сказала Джулия и добавила, - а куда мы идем ужинать?
   И тут в облике Даниеля произошла какая-то неуловимая перемена: секунду назад это был просто галантный кавалер и интересный собеседник, а теперь вдруг стало заметно, что вообще-то он еще и профессор, всемирно известный физик-теоретик, и у него могут быть свои важные дела.
   - Мне очень жаль, - сказал Даниель, - но мне нужно идти. Благодарю вас, милая Джулия, за исключительно приятный вечер.
   Он похлопал меня по плечу и исчез. А я остался вдвоем с Джулией, и впереди был целый вечер.
   Рим ликовал. Казалось все жители города, бродяги туристы со всего света и даже призраки прошлого высыпали на улицы. Они пели и танцевали, пили вино бьянко и вино россо, ходили, взявшись за руки, бегали, прыгали, хохотали, подмигивали, обнимались, лизали мороженое, и, разумеется, сидели по ресторанчикам. Повод для ликования был более чем весомый - в природе наступил теплый майский вечер. Римские ресторанчики - это удивительный мир, где люди совершают таинство трапезы - совершенно особое действие, постичь которое, из-за общепитно-дебильного мировосприятия, мне так никогда и не удалось, хотя участвовал я в нем неоднократно.
   Ресторанчик, куда меня привела Джулия, назывался Домициано. Это одно из тех неповторимых римских заведений, которые живут своей собственной таинственной жизнью, измеряемой поколениями. Меняются посетители, меняются владельцы, сменяются эпохи, а он живет и живет, впитывая в себя, в свои камни частички их жизней, и от этого стены сами начинают струить жизнь, создавая внутри то, без чего истинное таинство трапезы невозможно... Впрочем, в тот вечер с Джулией трапезы не получилось. Даже с точки зрения моего общепитно-дебильного мировосприятия, что-то было явно не так. Джулия, как и следовало ожидать, от вина отказалась и пила исключительно минеральную воду, чего нельзя сказать обо мне. Собственно она даже не пила, а употребляла ее как полезный для здоровья напиток, а во время трапезы так не поступают. Но дело даже не в этом. На столике у нас стояли разнообразные яства, описывать которые я не стану, чтобы не травмировать психику читателя, скажу лишь, что набор блюд вполне вписывался в мои представления о том, что необходимо для совершения трапезы. Однако то, что совершала с этими блюдами Джулия, нельзя было назвать употреблением. Даже сказать, что она все это заглатывала, тоже будет не вполне точно. Она просто жрала.
   Это было ужасно. Посреди праздничного Рима, рядом с пьяцца Навона в уютном ресторанчике Домициано сидела тоненькая пигалица в черной накидке и с печально-шизоидным блеском в глазах сжирала кусок за куском, запивая минеральной водой и еще поглядывая, что осталось у меня в тарелке. Тут видимо требовалось какое-то особое фрейдистское толкование: феномен сублимации сексуального в пожирательное. Кончилось тем, что я отдал ей остававшийся у меня кусочек пиццы с грибами, и она сожрала и его. Видимо было что-то в моих глазах такое, из-за чего предложения совершить вечернюю прогулку до ее дома от Джулии не поступило...
  
  
  
  

2.

  
   Пройдет много лет, и, сидя в своей прокуренной комнате на краю огромного серого города, я буду всматриваться в черное ночное окно, и, глядя на тяжелые капли, медленно сползающие по стеклу, буду вспоминать, как однажды хмурым дождливым утром я стоял на римской площади Торре Арджентина и ждал Джулию, Дзанга и Даниеля. Потом, когда вся эта история уже закончилась, и мы все вместе закончили смаковать ее эпизоды, большой психолог Дзанг сообщил мне, что, оказывается, у меня на лбу крупными буквами на всех языках написано, что я никому и никогда не в состоянии сказать "нет. Так нельзя, - наставительно сказал мне Дзанг, - так эти леди будут делать с тобой то же самое, что делаю с ними я...
   Так или иначе, но тогда, на Торре Арджентина, все было предопределено, и когда я сел в машину Джулии, никакого Дзанга и Даниеля не было и в помине. Джулия сказала, что это чрезвычайно странно, но ни тот, ни другой на звонки не отвечают, а поскольку воскресенье проходит, то она предлагает не терять времени и отправиться на Браччано немедленно. В конце концов, не сидеть же все воскресенье в городе, когда там такая прекрасная природа.
   Озеро Браччано находится километрах в пятидесяти на северо-запад от Рима. Оно представляет собой заполненный водой гигантский - километров восемь - кратер вулкана. К сожалению, к тому времени, когда к берегу озера подъехали мы с Джулией, вулкан уже давно потух, и озеро было таким же холодным, как и вся остальная природа.
   - Ну разве можно в такую погоду кататься на серфах? - недоуменно сказала Джулия.
   - Еще бы, - согласился я.
   И мы поехали вдоль берега, оставив позади длинный пляж, где, по мнению Джулии, было слишком много цивилизации. Довольно быстро я выяснил, что мы ищем такое место, где имелся бы самый минимум цивилизации, а именно, густые кусты и полное отсутствие людей. Проблема, однако, состояла в том, что когда изредка и обнаруживалось такое место, то оно всякий раз оказывалось за оградой и было частной собственностью владельца какой-нибудь виллы. Иногда дорога уходила далеко в сторону от озера. В этом случае Джулия останавливала машину, брала одеяло, и мы брели к далекой манящей зелени на берегу, но опять и опять вожделенные кусты оказывались частной собственностью. Над головой плыли низкие серые облака, озеро было покрыто свинцовой рябью, я ежился, поглядывал на свою зажигательную спутницу с одеялом подмышкой и тупо недоумевал: "Она спятила... В такую холодину..."
   В конце концов, мы обогнули озеро и заехали в поселок Тревиньямо Романо, известный какими-то древними развалинами. Здесь была одна сплошная цивилизация, однако Джулия уверенно повела меня к берегу. С упорством обреченной она вела и вела меня вдоль длиннющего пляжа, мимо каких-то строений, через крапиву и втекающие в озеро ручьи. Ее хрупкая фигура качалась на ветру, а я брел сзади и бормотал: "В такую холодину... Если вернусь, Дзанга убью!". Видимо Джулия знала, куда шла, потому что вскорости она привела меня в самый настоящий лес, свежий и чистый, где кустов было сколько хочешь, и не было ни одной живой души. Джулия, с отвращением глядя в мою сторону, расстелила одеяло и села. Я сел рядом. Можно было начинать любоваться окружающей природой.
   - Интересное приключение, - наконец, выдавил я из себя, чтобы как-нибудь перейти к обсуждению того, какая замечательная вокруг природа. Хотелось еще сказать про "этот май-баловник, этот май-чародей", который "веет свежим своим опахалом", но по-английски как-то не получалось.
   - Холодно, - впервые высказала здравую мысль Джулия, мрачно глядя в свинцовую даль.
   - О, да, - совершенно искренне согласился я.
   Непринужденная беседа никак не завязывалась. Джулия вдруг посмотрела на часы, всполошилась, заявила, что уже, оказывается, так поздно и давно пора возвращаться. Я тоже посмотрел на часы и радостно промычал что-то вроде "Боже, как летит время!". Джулия засуетилась, быстро сложила одеяло, и мы побежали к машине. Мне показалось, что она тоже испытала огромное облегчение.
  
   0x01 graphic

Закат на озере Браччано

  
   На полпути к Риму Джулия вдруг заявила, что очень устала, что дорога становится забитой машинами и поэтому лучше где-нибудь переждать, а заодно и поужинать. Мы свернули с основной трассы и поехали куда-то туда, где, по мнению Джулии, отменно кормят. У меня не было оснований не доверять ей в этом вопросе. Мы блудили по проселочным дорогам около часа, пока окончательно не стемнело и, в конце концов, заехали в какой-то странный поселок на макушке холма, где на узких улочках не было видно ни одной живой души, но зато бегала гигантская лохматая собака и громко лаяла. Улица кончилась тупиком.
   - Туда, - жалобно сказала Джулия, и мы пошли по дорожке по направлению к краю обрыва.
   Сзади плелась огромная псина и раскатисто сообщала всему населению о нашем прибытии.
   - Это ничего, - успокаивал я Джулию, - если она не напала сразу, значит она нас боится.
   Дорожка привела к большему ресторану, висевшему прямо над обрывом. Все казалось вымершим, в здании царил полумрак, но дверь оказалась открытой. Мы вошли в огромный, совершенно пустой сумеречный ресторанный зал. Джулия уверенно провела меня в дальний конец, и мы сели за столик у окна. В другое время суток из него открывался бы прекрасный вид на окружающую местность, но теперь за окном была сплошная чернота. Всеобщая мертвая тишина нарушалась лишь далекими мерными раскатами собачьего лая. Где-то я уже однажды видел подобную сцену... Ах да, в фильме "Однажды в Америке" - они там сняли на вечер весь ресторан, а потом у них все кончилось очень скверно...
   Откуда-то сзади раздались шаги, и перед нашим столиком вырос официант.
   - Что желают синьоры?
   По его лицу было заметно, что минуту назад он увидел в своем ресторане двух призраков, и даже сказал себе "надо меньше пить", однако теперь уже почти овладел собой и держался с достоинством. Из кухонного зала выглядывали любопытные лица. Оттуда же вышел огромный ярко-рыжий кот и вальяжно разлегся рядом с нами на подоконнике. На столике ровно горела высокая свеча. Из черноты ночи глухо лаяла собака. Романтично, дальше не куда! Если бы еще Джулия ела более сдержанно, то вполне можно было бы продавать права на съемку всего этого в Голливуд...
   - Ей место в России, - почему-то подумал я. - А Дзанга завтра же утром нужно депортировать в Пекин...
  

3.

  
   Мне приснился огромный серый Город с сияющим Акрополем на берегу реки. За стенами древнего Акрополя шло заседание Верховного Совета, на которое был приглашен римский сенатор Катон. Знаменитый сенатор призвал Верховный Совет в срочном порядке принять закон о любви и на этом закончить свою работу навсегда, а в заключение добавил, что, по его мнению, Город должен быть разрушен, а место это предано проклятию. Потом мне приснились римские легионеры в грязных оранжевых жилетах, которые шли по обледенелым зимним улицам Города и посыпали их солью. "Горе, горе тебе, Карфаген..." - шелестело от дома к дому...
   А потом мне приснилось, что после ужасающей жары, тьма, пришедшая с далекого-далекого моря, накрыла этот странный Город. Все ждали бури, однако ливень почему-то не хлынул, и гроза не перешла в ураган. Серая пелена, повисшая над Городом, успокоилась, а потом пошел мелкий моросящий дождь. И этот дождь идет до сих пор, безвозвратно размывая и разрушая асфальт, постройки, людей...
   А потом я увидел свою милую Танюшу, которая сидит в крохотной сырой комнате в многоэтажном картонном доме. Ей холодно, она сидит на тахте, поджав под себя ноги и укрывшись пледом. Она улыбается мне и говорит, что если мне не трудно, не мог бы я привезти из Рима финиковых косточек, чтобы в большом деревянном ящике вырастить финиковое дерево. Ведь финиковые деревья любят тепло, и значит, здесь станет теплее...
  
   Утром я шел в университет и видел вокруг себя кокосы, бананы, апельсины, яблоки, лимоны, ананасы, орехи, арахис, груши, клубнику, арбузы, виноград, дыни, вишни, персики, черешню, гранаты, абрикосы, помидоры, сливы, капусту, зелень и многое другое, но только не финики. Положение осложнялось еще и тем, что я не знал, как они называются по-итальянски.
   Дзанг и Даниель сияли. На их лицах было столько детского счастья и любопытства, что я вынужден был рассказать им подробности. Правда, когда я им сообщил, что мне под ледяным ветром пришлось нырять прямо в одежде и вытаскивать из воды Джулию, которую туда сдуло ветром, когда я им рассказал, как я ночью сражался с гигантским безумным псом, а Джулия валялась рядом без чувств, на их лицах появилось что-то вроде раскаяния. Я сказал Дзангу, что теперь у него есть только один способ искупить свою вину: он должен помочь мне разыскать такое вот небольшое и сладкое, которое по-русски называется фи-ни-ки.
   - Слушай, - оживился Дзанг, - хочешь, познакомлю с совершенно очаровательной девушкой. Она такая крохотная и сладкая-сладкая...
   Я сказал, что мне нужны фи-ни-ки, а кроме того, после Джулии мне не сможет больше понравиться ни одна девушка на свете.
  
   Я сидел за столом в своей комнате в университете и рисовал умопомрачительные формулы. Раздался едва слышный стук, дверь медленно отворилась, и в комнату нерешительно заглянуло печальное-печальное лицо.
   - Пожалуйста... профессор Меценатти... рассказать... лекции... математика... очень интересно... могу здесь? - робко сказало лицо на тяжелом-тяжелом английском языке.
   - Заходите, - сказал я печальному лицу на том языке, из которого только и может получиться столь увесистый вариант английского, - профессор Меценатти сейчас меценатствует в другом месте, но через некоторое время придет и сюда.
   От неожиданной встречи с соотечественником на печальном лице появились признаки радости, но даже они были окрашены элементами трагизма.
   - Слушайте, - вдруг встрепенулся я, - а вы случайно не знаете, где в этом городе можно купить финики? Понимаете, я ищу-ищу, а мне предлагают все что угодно, только не то, что мне нужно. Прямо не знаю, что и делать.
   Лицо перестало быть печальным. Оно слегка приоткрыло рот, посерело, и на нем появилось то особое выражение укоризны, с которым смотрит человек, только что получивший пулю в сердце, на своего убийцу.
   - Это единственная проблема, которая у вас есть? - тихо проговорило лицо.
   Я уже понял, с кем имею дело. Я уже осознал, какую психическую травму я нанес этому человеку.
   - Хотите телефон, - виновато предложил я.
   Людям этой категории телефон обычно помогает даже лучше чем стакан холодной воды. Отвратительные уличные автоматы требуют монеток, а здесь можно звонить куда угодно, даже за океан, просто так.
   - Да, да... - прошептало лицо пепельными губами.
   Он припал к телефону и полчаса не мог от него оторваться. Дюжине разных людей было сообщено, что дела обстоят исключительно плохо, что ничего нового нет и не предвидится. После телефона ему стало легче, и на его лице восстановилось печально-печальное выражение, хотя укоризна во взгляде осталась. Наступила неловкая пауза, а профессор Меценатти все не появлялся. Гость заполнил паузу сообщением, что теперь он опоздает на электричку, и его дети останутся голодными. Я осознал, что наступил тот тонкий психологический момент, когда я должен пригласить его пообедать.
   За обедом я узнал, что моего гостя зовут Иваном Абрамовичем, и что он совершенно не желает ехать в Израиль. Еще он мне сообщил, что хотя американцы и хамы, он все равно хочет только в Америку, что Италия совершенно мерзкая страна, что Рим - это помойка, и вообще, итальянцы - это те же грузины. Потом он мне рассказал, что живет в русском поселке Лусановка под Римом в коммуналке из четырех комнат, где в каждой комнате живет семья из четырех человек. Вот уже несколько месяцев он еженедельно ездит в американское консульство в Рим и добивается визы, а эти хамы совершенно не желают считать его беженцем и соответственно не хотят предоставлять ему бесплатный проезд в Америку и там предоставлять ему жилье и содержать на пособие. Я согласился, что мир не видел еще такого свинства.
   Далее он заявил, что он математик и желает делиться своими знаниями. С этим, впрочем, тоже имеются известные трудности, так как ни по-английски, ни, тем более, по-итальянски он пока делать этого не умеет. Правда, ему говорили, что профессор Меценатти, может быть, смог бы его понять и дать ему за это хоть немного денег. А то вот он недавно не удержался, купил сыну мороженое, и после этого несколько дней пришлось ездить в общественном транспорте с одним и тем же талончиком, по вечерам вытравливая компостерный штамп раствором стирального порошка. Видимо, предполагалось, что я снова начну чувствовать себя виноватым, но у меня это чувство почему-то больше не возникало. Вместо этого я подумал, как трудно, должно быть, живется профессору Меценатти. Выяснилось, однако, что профессор Меценатти к этому времени выработал уже достаточно интуиции, чтобы не быть скушанным маленькими кусочками. Когда после обеда он вошел в комнату и увидел там печальное-печальное лицо Ивана Абрамовича, он тут же со всей своей итальянской экспрессивностью съездил себя кулаком по лбу, завопил: "Я же совершенно забыл!" и выскочил из комнаты как ошпаренный. По-моему, не только мне, но и Ивану Абрамовичу стало ясно, что профессор Меценатти больше не придет. Увы, жизнь устроена невероятно запутанно и несправедливо. В то время, как профессор Меценатти где-то прятался и пил "Чинзано", а мы с Дзангом отправились слоняться по праздничным римским улочкам в поисках фиников, бедный Иван Абрамович ехал к своим некормленым детям в Лусановку, увозя с собой все свои никому не нужные знания, вместе с невыразимо печальным представлением об этой длиной скучной трагедии, которая называется наша жизнь.
  
  
   0x01 graphic
   Тибр
  
   Мы шли с Дзангом сквозь майский фейерверк цветов и красивых женщин и искали финики. Мы тщательно обыскивали витрины магазинов и лавок. Мы доводили продавцов до исступления, они махали руками и вопили, что мы сами не знаем, чего хотим, они убеждали, что лучше нас знают, что нам нужно, и предлагали кокосы, бананы, апельсины, яблоки, лимоны, ананасы и все остальное, но я твердо стоял на своем и заявлял, что мне нужны фи-ни-ки. Меня спрашивали, что это такое. Я честно говорил, что не знаю. В ответ неслось: "О-мамма-миа-санта-лючия-бенедетта!".
   В каком-то месте я углубился в содержание здоровенного лотка фруктовой лавки и на несколько секунд потерял Дзанга из виду. Когда я обернулся, он уже сидел за столиком в обществе двух очаровательных созданий и о чем-то с ними ворковал.
   - Садись, садись! - радостно щебетал Дзанг. - Милые девочки, разрешите вам представить - это Виктор, он из России. Да, а меня зовут Дзанг. Я китаец, но из Рима.
   - О! О! - повизгивали девочки. - Как интересно! Какое забавное сочетание! А мы из Германии, мы первый раз в Риме.
   - О! - заливался Дзанг. - Из Германии! А я там был!...
   - Дзанг, - твердо сказал я, - мне нужны фи-ни-ки.
   - Слушай, дались тебе эти пфи-ньи-кэ! - Дзанг смотрел на меня с мольбой. - Ты посмотри - они тоже такие крохотные и такие сладкие...
   Девочки засмущались и стали хихикать.
   В общем, Дзанга я потерял, и пришлось мне продолжить свои поиски одному. И мои усилия оказались не напрасными. Я уже пересек почти всю центральную часть города и подходил к Ватикану, когда на углу виа Крешенцио и виа Терренцио мне попалась совершенно захламленная фруктовая лавка. Была в ней какая-то унылость, что-то роднящее ее с нашим черноголовским овощным магазином. По-видимому, она не выдержала жестокой конкурентной борьбы и погибала. В этом магазине не было ни гранатов, ни дынь, ни арбузов, а были лишь кокосы, бананы, апельсины, яблоки, лимоны, ананасы, орехи, арахис, груши, клубника, виноград, вишни, персики, черешня, абрикосы, помидоры, слива, капуста и зелень. И больше ничего! На старика, владельца лавки, было жалко смотреть. Я поделился с ним своими горестями. Я сказал, что ищу такое маленькое и сладенькое, которое не знаю, как называется, и которого нигде нет.
   - А-а-а... - печально протянул владелец лавки. - Ты ищешь даттери. У меня где-то должно быть немного...
   Он пошел куда-то внутрь и выволок оттуда здоровенную картонную коробку, заклеенную сверху прозрачным полиэтиленом. В коробке находилось ассорти. Там были перемешаны вяленые дыни и бананы, зерна арахиса и орехов, урюк, изюм, сушеные сливы, яблоки, груши... И вдруг среди всего этого разнообразия я углядел финики. Это были они!
   - Да, это даттери, - печально сказал старик, - их сейчас действительно нигде нет.
   - С ума сойти! - завопил я. - Я их беру!
   Я предложил немедленно открыть коробку и выбрать оттуда финики.
   - Нет, - спокойно сказал владелец, - я не буду открывать коробку. Продается только все вместе.
   - Что?! - опять завопил я. - Мне нужны только даттери!
   - Нет, - также спокойно сказал старик, - только все вместе.
   Я посмотрел на коробку. Она была огромной и неуклюжей. Весила она килограммов пятнадцать. Нести ее было невозможно - ее можно было только волочь. Через полсотни метров она бы развалилась. Стоила она несусветно дорого.
   - Но почему?! - застонал я.
   - Потому что это разрушило бы тщательно подобранный букет, - с достоинством ответил старик.
   - Комэ дьяволо! На хрена мне столько?! Как я все это уволоку?!
   - Это твои проблемы.
   - О-мамма-миа-санта-лючия-бенедетта! Старый хрыч! Ты же все равно это никому никогда не продашь!
   - Потому и разоряюсь, что такой неуступчивый, - спокойно реагировал старик на мою вспыльчивость.
   - Кацо вэкье! Посса-морирэ-амаццато-довэ-си-трова! Куплю в другом месте!
   - Не купишь...
   И я ушел. Увы, было похоже, что старик сказал правду. Теперь, когда я уже мог сказать, что именно мне нужно, мне все наперебой объясняли, что сейчас в Риме можно купить все, что угодно, но только не даттери. Что сейчас уже грузятся и срочно плывут пароходы из Алжира и Марокко, что через месяц в Риме не будет прохода от фиников, а пока мне предлагали только кокосы, апельсины, яблоки, лимоны, ананасы и тому подобное. Однако, теперь я уже знал ключевое слово даттери и надежды не терял.
  
   Вечером позвонил Дзанг и пожаловался, что его сладкие девочки оказались совершенно легкомысленными вертихвостками. Они так славно посидели в ресторанчике на виа дэлла Скала, однако затем девочки рассыпались в благодарностях, заторопились и убежали, не оставив даже телефонов.
   - Это ужасно! - сказал Дзанг. - Вот они нравы нынешней молодежи!
   - Ужасный век! Ужасные сердца! - согласился я.
  

4.

  
   Мне вдруг пришло в голову, что финики можно было бы поискать в Неаполе. Неаполь - это, конечно, не Рим, это даже не Рио-де-Жанейро, но зато там на каждом углу продают живых черепах, а это кое-что да значит. Я тут же позвонил своему приятелю Луке, жителю Неаполя, и сказал, что у меня есть совершенно потрясающие формулы, и я готов нарисовать их ему на доске. Лука был большой ценитель формул, я знал, чем его взять.
   - Приезжай немедленно, - сказал он.
   На следующий день я сел рано утром в поезд и поехал. Для всякого приезжающего Неаполь начинается с того, что поезд вместо положенных ему двух часов едет три с половиной. Но это только начало. Уличное движение в городе ни правостороннее, ни левостороннее - оно неаполитанское, то есть по вдохновению, хотя знатоки утверждают, что здесь есть несколько светофоров, где останавливаться нужно обязательно. Правда, с другой стороны, есть несколько светофоров, где останавливаться нельзя ни в коем случае, иначе на тебя сзади наедут и обзовут последними словами. Но главное, конечно, не это. Главное, что город настолько пропах морем, рыбой и водорослями, что если, когда-нибудь, льды Антарктиды растают, и Неаполь уйдет под воду, жители этого, наверное, даже не заметят.
  
   0x01 graphic

Неаполь

  
   Неаполь - это итальянский Шанхай. А Шанхай - это как раз такое место, где, хотя чего-то может и не быть, но зато можно найти такое, чего нигде и никогда не было и не будет. Тем не менее, в ответ на мои запросы о даттери мне предлагали рыбу или в лучшем случае кокосы, апельсины, яблоки, лимоны и все такое прочее. Я говорил, что меня интересуют только даттери, а мне говорили: "Ты посмотри - она же живая! Ты посмотри, как она плавает!" Там, на неаполитанских улочках, я заявлял, что мне не нужна рыба, и уже самим игнорированием ее видовых особенностей обижал многих. В целом неаполитанцы - отличные ребята, они веселые и жизнерадостные, но лучше их не обижать. Продавец вонзал в меня тяжелый неаполитанский взгляд и веско говорил: "Ты хорошо подумал, парень?" Я сразу же соглашался подумать еще, пятился и быстро ретировался.
   Короче, пришлось ехать рисовать формулы без фиников. Рисование прошло исключительно благопристойно: доска, полная формул, докладчик в моем лице, вдохновенно трактующий нарисованное, и милая аудитория, одинаково любящая и докладчика, и его формулы, и "Чинзано", и красивых женщин, и все то, что из этой любви получается. После доклада мы с Лукой и с его девушкой по имени Паола, пошли есть пиццу. Поглядывая на меня, Лука и Паола почему-то озаботились, и мы пошли к Луке домой пить "Чинзано".
   Огромный многоэтажный дом, в котором живет Лука, так сложно устроен, что похож на крохотный Неаполь, с той лишь разницей, что внутри него не носятся машины. Дом расположен на склоне холма, и может быть поэтому он имеет весьма сложный рельеф. Такое впечатление, что разные его части строили разные люди и каждый раз по-своему усмотрению решали, где у дома должна быть крыша. Вход в дом начинается со здоровенных деревянных ворот, которые наглухо запирают входящий в дом арочный тоннель. Как и следовало ожидать, ворота отпирались большим черным ключом и открывались медленно, с многовековым скрипом. Тоннель вел во внутренний дворик, где сушилось белье, где бурлила целая орава ребятишек, где женщины чистили рыбу, а мужчины чинно курили трубки и обсуждали Марадонну, где кто-то чинил мотоцикл, а две молодые парочки здесь же в тоннеле страстно целовались. Слева в стене тоннеля была маленькая дверь, за которой начиналась длинная-длинная сумеречная лестница, поднимавшаяся сразу на высоту третьего этажа. Там была еще одна дверь и уже за ней, как мне показалось, начиналось жилье. На площади примерно десять квадратных метров валялось три больших таза, груда книг и старых газет, старый телевизор, детский трехколесный велосипед, мясорубка, ведро и несколько кастрюль. Вся остальная площадь была равномерно усыпана обувью и магнитофонными кассетами. И по всему этому натюрморту с визгами носились трое детишек. Оказалось, что это всего лишь лестничная площадка, на которую две соседские с Лукой семьи выставляют то, что им мешает в квартирах.
   В лукиной квартире я увидел, что строители дома не согласовали между собой не только высоту крыши, но и все внутреннее устройство. Высота пола в обеих комнатах, в кухне, в коридоре, в ванной и прихожей была разной, поэтому между всеми этими частями квартиры были ступеньки. Разница в высоте между самым низким местом, кухней, и самым высоким, комнатой, где слушают музыку и пьют "Чинзано", составляла метра полтора.
   Когда мы с бокалами в руках уселись в кресла, Лука не выдержал и спросил:
   - У тебя случилось несчастье?
   - Нет, - сказал я, - это у вас здесь случилось несчастье. В Италии нет фиников.
   Лука был до глубины души потрясен моим рассказом об исчезнувших финиках.
   - Боже мой! Боже мой! - стонал он, схватившись за голову. - До чего мы дожили! Какой бардак в этой стране!
   Глаза Паолы, наоборот, оживились, и оживились они сразу после того, как я упомянул имя Дзанга.
   - Я его знаю, - сказала она игриво. - Мы познакомились в Нью-Йорке.
   Она помолчала и добавила:
   - Ну, как он там, не скучает?
   Я с некоторым трудом подобрал слова и сформулировал свой ответ так:
   - По нему как-то сразу не видно, но временами мне кажется, что в его глазах проскальзывает глубокая печаль.
   Лука, тем временем, что-то придумал и тоже оживился:
   - Значит так. У меня есть студент по имени Мохамед Саид ибн Абдурахман. Он сейчас в Алжире и на днях должен возвращаться сюда. Ему нужно позвонить и он привезет даттери.
  
   На следующий день, пока Лука вел переговоры с Алжиром, я решил совершить паломничество на Везувий. До Везувия добраться оказалось совсем не сложно. Я пришел на вокзал и заявил: "Везувио!". Мне сразу несколько человек ответило: "Ла", то есть "туда", и показали лестницу. Я пошел вниз и оказался на платформе электричек. Там я снова выступил с заявлением: "Везувио!", и снова сразу несколько человек залопотало: "Ква-ква-ква-ква!" (что по-итальянски означает "здесь"). В вагоне электрички я опять заявил: "Везувио!" и услышал в ответ: "Си-си-си-си-си", что в данном случае означало "сиди и не дергайся!". При подходе к одной из станций мне сказали: "Кви-кви-кви-кви!", (что тоже означает "здесь"), я вышел из электрички, сошел с платформы и уже открыл было рот для очередного заявления, когда увидел перед собой красивый блестящий автобус, на лобовом стекле которого была большая табличка "Везувио". Я сел в автобус, и мы поехали.
   Через полчаса автобус остановился возле ресторанчика "Везувио", который располагался на склоне одноименного вулкана примерно на полпути до кратера. В ресторанчике, кроме всего прочего, имелись шоколадки "Везувио", большие коробки конфет "Везувио", вино "Везувио" и что-то вроде шампанского под названием "Волкано". После того как пассажиры автобуса отдохнули в уютных плетеных креслах на открытой веранде ресторанчика, откуда открывался вид на весь Неаполетанский залив, водитель пригласил их продолжить путешествие.
  
   0x01 graphic

Везувий

  
   Дорога кончилась метров за двести до кромки кратера. Сделано это для того, чтобы всякий мог потом сказать, что он не съездил на Везувий, а взошел на Везувий. При подходе к кратеру среди вулканических пород стоит будка, в которой сидит веселый итальянец и собирает деньги за вход - надо полагать, на ремонт вулкана.
   Билет стоил 10000 лир. Я отдал деньги, получил билет, на котором было написано "Везувио" и пошел дальше. Я уже подошел к кромке кратера, когда услышал сзади истошные вопли продавца билетов. Я оглянулся и увидел, что он машет руками, топает ногами, и все это явно относится ко мне. Я вернулся. Билетер еще долго не мог успокоиться и нес итальянскую нецензурщину. Оказалось, что я обсчитался в количестве нулей и вместо бумажки 10000 лир дал ему очень похожую бумажку 100000 лир - все деньги, которые у меня были. Он вернул мне девяносто тысяч, сказал на прощанье: "О-мамма-миа! Квэлло пэццо ди крэтино!", то есть, что я просто кусок идиота, и вернулся к своим служебным обязанностям.
   Вулкан попахивал. Он явно еще не вполне успокоился после своего дикого поступка с Помпеями. Гигантский котлован метров двести глубиной кое-где еще сочил дымком и пах кочегаркой. Вулкан харахорился и давал понять, что он не так уж немощен, как некоторым хотелось бы надеяться. На самой кромке кратера стоял бар, и в баре отдыхала публика, уставшая от восхождения. Я, однако, чувствовал какую-то незавершенность своего паломничества. Здесь не было вершины, здесь не было такой точки, куда можно было бы ступить и сказать: "Все!". Единственным местом, где можно было бы достойно завершить паломничество, было дно кратера, тем более, что там не было видно ни одного бара. Короче, я решил сначала добраться до дна, а уже потом спокойно присесть и попить пива с видом на Неаполитанский залив.
   Вдоль кромки кратера тянулось ограждение, назначение которого - предохранять граждан, посидевших в баре, от соблазна красиво завершить свою жизнь на дне Везувия. Но таких психов как я эти две проволочки, конечно, не останавливают. Я перелез через ограду и медленно пополз вниз.
   Романтики было мало. Весь этот вулканический шлак полз вместе со мной, и чем глубже я спускался, тем было теплее и тем сильнее пахло кочегаркой. Я спустился примерно на треть и остановился перед уходившей вертикально вниз скальной стеной. Стена глубиной метров сто тянулась вдоль всего периметра кратера. Дальше можно было только порхать.
   Сверху послышались истеричные вопли. Вдоль ограды бегал какой-то человек и отчаянно махал руками, и все это опять относилось ко мне.
   - Какие они тут все горячие, - подумал я и полез вверх.
   Судя по всему, это был человек из спасательной службы - он выглядел как альпинист и даже имел на груди какой-то жетон. Однако, в отличие от наших спасателей, которые спокойно, без лишних эмоций, сначала бьют ледорубом по морде, а уже потом начинают беседу, этот итальянец просто вопил и размахивал руками. Сначала на меня лился такой крутой мат, что даже на итальянском я не могу его здесь воспроизвести. Через минуту, немного выпустив пар, он сказал, что сейчас на меня наденут наручники, вызовут карабинеров, немедленно арестуют, посадят на многие месяцы в тюрьму и вообще немедленно вытурят в мою паршивую Америку. Еще через три минуты мы с ним уже спокойно прохаживались вдоль кромки кратера и беседовали. Я сказал, что я профессиональный альпинист и в Гималаях знаю на память каждый камушек. А он мне сказал, что трупы вот таких вот профессионалов он и вытаскивает из кратера. Последний был трое суток назад - с полной скалолазной экипировкой. Потом он стал жаловаться на жизнь - какое это занудное дело охранять вулкан от психов. Я ему посочувствовал и предложил попить пивка. Он вздохнул и сказал, что ему нельзя - он на службе. Расстались мы друзьями.
  
   Вечером Лука сообщил мне, что произошла катастрофа. Из Алжира его известили, что Мохамед Саид ибн Абдурахман уже отбыл на пароходе в Италию. Таким образом, я возвратился в Рим без фиников, а лишь с камешками из кратера Везувия, которые уже совсем остыли и на вид казались совершенно безобидными.
  

5.

  
   Позвонил Дзанг и сказал, что есть небольшой шанс добыть финики. Он сказал, что на квартире каких-то его дальних знакомых собирается что-то вроде вечеринки для людей со всего света.
   - А почему ты думаешь, что там будут кормить финиками?
   - Мне говорили, что кроме бродяг-студентов туда намеревается явиться Джозефина Нефертити, вдова египетского плантатора. Она несколько эксцентрична, уже не очень молода и не очень здорова, но у нее могут быть финики - газеты писали, что она их очень любит.
   Это был последний шанс - на следующий день я улетал домой. В назначенное время в условленном месте ко мне подошли Джеймс и Жанна и посадили в свою машину. Эта молодая чета из Америки активно занималась устройством подобных тусовок. Мы заехали куда-то далеко на окраину и остановились перед массивным многоэтажным домом. Первое, что я увидел, войдя в квартиру, была Джулия. Она сидела за столом и глотала пампушки. У меня внутри все похолодело. Джулия, по всей видимости, тоже не испытала большой радости от моего появления. Она посмотрела на меня с таким отвращением, что чуть не подавилась. Мы холодно кивнули друг другу и отвернулись.
   По квартире слонялось около двух десятков молодых людей. Некоторые чинно сидели в креслах, некоторые чинно стояли по стеночкам, некоторые чинно беседовали, а некоторые чинно жевали. Кроме сорокалетней хозяйки квартиры Паолы, Джеймса и Жанны, все остальные видели друг друга впервые. Люди знакомились и вели благопристойные беседы о том, как обстоят дела в разных странах.
   - Вы из Аргентины? О, как интересно! Это один из пригородов Лондона, я не ошиблась?...
   - Что вы говорите? Либеральные демократы вышли из правительства?! Не может быть!...
   - Право, просто не вериться! В Египте растут баобабы!...
   - Из России?! Боже мой, вы первый русский, которого я вижу! Вы знаете, все наше внимание сейчас обращено к России. Перестройка - это прекрасно!...
   Нет, это не были бродячие студенты, с которыми я пил пиво в задрыпанной общаге-ночлежке в дебрях Гуанчжоу на берегу Жемчужной реки. Я точно помню - то были нормальные ребята, и чинно они умели только спать. Спрятаться было некуда. Оставалось мрачно сидеть в кресле и пить "Мартини".
   Наконец появилась любительница фиников богатая вдовушка. Оказалось, что Дзанг нисколько не преувеличил ни ее возраст, ни ее здоровье. В комнату вкатилась инвалидная коляска, в которой, склонив на бок голову, сидела глубокая седая старуха. Ей было явно за семьдесят, и она была парализована до пояса. Коляску катила маленькая хрупкая девушка, очевидно, филипинка. Джозефину Нефертити подкатили к столу, и она стала критически рассматривать присутствующих. Филиппинка стала сзади как в почетном карауле.
   Ко мне подсел Джеймс. Видя, что кроме "Мартини" я больше ничем не заинтересовался, он взялся мне объяснять, что они здесь пытаются сформировать что-то вроде "международного сообщества путешественников".
   Тем временем к вдовушке подошел долговязый немец.
   - Позвольте представиться, мисс Нефертити, меня зовут...
   - Фи! - брезгливо сказала Джозефина и отвернулась.
   - Ну, если вы так считаете... - пробормотал немец и ушел.
   Я продолжал наблюдать. Маленькая филиппинка наконец решилась сесть за стол, но по-прежнему боялась к чему-либо притронуться. К Джозефине подошел смуглый молодой человек, похожий на латиноамериканца.
   - Как вы находите, мисс Нефертити...
   - Фи! - сказала Джозефина.
   - ?
   - Фи! - требовательно повторила Джозефина и отвернулась.
   Я вопросительно посмотрел на Джеймса.
   - Мисс Нефертити немножко эксцентричная женщина, - приватно сказал мне Джеймс, - она полагает, что все молодые люди только о том и думают, чтобы на ней жениться из-за ее денег.
   Я подсел к филиппинке и дал ей бокал "Мартини".
   - За Филиппины, - сказал я и поднял свой бокал.
   Она робко выпила. Это подействовало, она стала есть. Я снова налил "Мартини".
   - За вас, синьйорина, - сказал я.
   Она выпила, теперь уже не так робко. Девушка почти не говорила по-английски. Удалось понять только то, что ее зовут Сэрол и что живется ей с вдовушкой не очень сладко. После третьего бокала Сэрол стала подливать себе "Мартини" сама. И тут неожиданно передо мной возникла Джулия. Она, видимо, наконец, наелась. На меня она уже смотрела без отвращения, и в ее глазах теперь был обычный шизоидный блеск.
   - Виктор, ты танцуешь вальс? - спросила она.
   В ее интонациях не было ни тени игривости - все было очень серьезно.
   - Разумеется, - ответил я с достоинством.
   Вальс я не танцевал уже лет десять, и даже когда я его когда-то пытался танцевать, то у меня все равно ничего не получалось. Теперь я мучительно пытался вспомнить: нужно начинать с левой ноги... Или это только в армии? Нет, все-таки с левой... Но вперед или назад?! В комнате звучал Штраус "На прекрасном голубом Дунае". Прелестный вальс. Джулия взялась разгонять публику по стеночкам, чтобы освободить место. Я посмотрел на ее ноги и печально вздохнул - они были такие хрупкие.
   В тот момент, когда мы стали в позу для танца, вальс кончился. Я изобразил глубокую досаду. Я даже изобразил величайшее нетерпение, чтобы пластинку запустили снова. Тем временем публика уже отклеилась от стен и снова заполнила комнату. Краем глаза я видел, что Сэрол по-прежнему подливает себе "Мартини".
   - Нет, это невозможно, - вздохнула Джулия, - пойдем в коридор, там достаточно места.
   В коридоре, к сожалению, было действительно достаточно места. Я все-таки сумел уловить по своей партнерше, какое первое движение от меня требуется, и мы даже успели сделать полтора па, когда из комнаты раздался скрежет, и музыка пропала. Оказалось, что неожиданно проигрыватель совершенно безнадежно сломался. И тогда я почувствовал, что фортуна сегодня со мной.
   Появилась Паола, чем-то заметно озабоченная. Оказалось, что мисс Джозефина Нефертити передумала здесь оставаться и желает ехать домой, а своего шофера с машиной она уже отпустила до утра. Паола стала выяснять у гостей, кто бы мог отвезти Джозефину к ее особняку на окраине Рима. Услышав об этом, Джулия вдруг заторопилась. Она сказала, что может подбросить меня домой и незаметно выскользнула из квартиры, а я пошел прощаться с Джеймсом и Жанной. Паоле я сказал, что сейчас мы с Джулией подгоним машину к дому и захватим Джозефину. Потом я подошел к Сэрол и отобрал у нее "Мартини". Сэром сказала: "Отдай!", потом попыталась сфокусировать на мне свои глаза, у нее ничего не получилось, и она тихонько затянула печальную филиппинскую песню.
   Припарковать машину в Риме - это настоящее искусство. В этот раз Джулия решила проблему парковки весьма оригинально. Первое, что мы увидели, подойдя к машине, это была яркая бумажка под дворником на лобовом стекле. Бумажка извещала, что владелец машины должен заплатить штраф 80000 лир. Дальше я поднял глаза и увидел, что машина стоит прямо на выезде из ворот, на которых висит большая табличка "Полиция". К нам тут же подбежало несколько хохочущих полицейских. Им было безумно весело от того, как просто эта хрупкая девушка на несколько часов блокировала работу целого полицейского участка. Но штраф они все равно взяли.
   Как только мы поехали, я стукнул себя кулаком по лбу и заявил, что там в квартире я забыл свой рюкзачок, в котором находятся все мои деньги, билет на самолет и паспорт. Помрачневшая Джулия остановилась рядом с домом и попросила вернуться побыстрее. Возле квартиры я застал кошмарную сцену. Совершенно пьяная маленькая Сэрол собиралась взять в охапку инвалидную коляску вместе с Джозефиной и спускаться с ней по лестнице. С трудом удалось уговорить ее ехать все-таки лифтом, хотя она и настаивала, что по лестнице она бы спустила свою хозяйку намного быстрее. Сама Джозефина взирала на происходящее с любопытством стороннего наблюдателя - она, видимо, привыкла доверять своей маленькой рабыне.
   Между лифтом и выходом из дома был небольшой лестничный пролет, и Сэрол снова вознамерилась осуществить свою давнюю мечту спустить хозяйку с лестницы. Она вцепилась в коляску с дикой азиатской силой. Глаза Паолы наполнились ужасом. Я понял, что наступил мой час. Я не стал отдирать Сэрол от коляски - это было невозможно - а просто взял Джозефину Нефертити на руки.
   - О! - сказала Джозефина, с любопытством глядя мне в глаза. - Квэлло рагаццо! - что в переводе на язык Эллочки Щукиной означает "жуткий парниша".
   Так наша процессия и двинулась. Впереди Паола - открывая двери и оглядываясь, затем я со старухой в руках и, наконец, Сэрол - разочарованно волоча за собой инвалидную коляску. Взглянув на Джулию, я понял, что теперь я удостоен большой чести. Отныне у меня будет смертельный враг на всю оставшуюся жизнь - не каждый может этим похвастаться.
   Я сгрузил Джозефину на переднее сиденье, потом сложил и погрузил в багажник коляску и, наконец, запихал на заднее сиденье Сэрол, которая снова начала петь печальные песни своей далекой родины. Можно было ехать, но тут возникла новая трудность. На вопрос Джулии, куда ехать, Джозефина обиделась и брезгливо сказала:
   - Фи! Вы не знаете, где мой особняк?!
   От Сэрол мы узнали только то, что ее родная деревня стоит на склоне вулкана, но туда дороги нет, а есть только тропинка. К счастью, адрес знала Паола. Мы с большим трудом разыскали это место на карте и поехали. Под печальные филиппинские мелодии, под периодическое "Фи! - Она не знает, где мой особняк!" мы часа полтора кружили по ночному городу. Зная один лишь адрес, в ночном Риме не так просто найти дом, особенно если тот, кто должен говорить: "теперь налево - теперь направо", говорит лишь "Фи!". К тому моменту, когда Джозефина наконец воскликнула: "Да вот же он!", в маленькой головке Джулии я уже десять раз умер мучительной смертью от отравления мышьяком.
   Я поднял Джозефину на руки и нежно усадил в коляску. Она посмотрела на меня как сама великая египетская царица Нефертити в минуту благосклонности:
   - Ты любишь финики, юноша?
   -Да, - ответил я, - они мне будут скрашивать горечь расставания.
   - О! Квэлло рагаццо! Ты их получишь!
   Как только Сэрол увезла коляску с сумасшедшей старухой, Джулия села в машину, злорадно бросила: "Счастливо оставаться!" и уехала. Через минуту Сэрол возвратилась и вручила мне красивую коробку, в которой лежали финики.
   - Чао, рагаццо, - печально сказала она, послала мне воздушный поцелуй и исчезла, унося с собой в темноту особняка мелодичную песню далекой филиппинской деревни.
  

* * *

   Танюша съела финик и начала хохотать: из всех фиников косточки были аккуратно вынуты. Мы доели всю коробку и согласились - кушать финики без косточек очень удобно и приятно. А Город остался обреченным на холод...
  
   1989 г.

БУДНИ ВЕЧНОГО ГОРОДА

  
  
  
   Рим состоит из камней и любви. Во всем, что не касается этих вечных предметов, римляне с удовольствием валяют дурака, интуитивно чувствуя, что все остальное не столь уж важно. Правда, что касается любви и столь обожаемых ими камней, римляне сплошь и рядом тоже валяют дурака, но зато столь искренне и вдохновенно, что порой доводят этот процесс до уровня искусства. А такое уже достойно быть запечатленным в камне и заслуживает любви.
  
  

1.

  
   В Риме вовсе не обязательно сразу идти смотреть Колизей - можно просто высунуться из окна моего дома на пятом этаже по улице Экви в районе Сан-Лоренцо, и уже будет интересно. Первое, что увидишь - это двое-трое таких же зевак, которые висят из своих окон в доме напротив в десяти метрах от вас. В Сан-Лоренцо все улицы такие неширокие, и это уже само по себе создает нескучную жизнь.
   В окнах напротив можно видеть хорошо знакомые бесконечные сериалы типа "Небогатые тоже не скучают". Здесь многие увлекаются подобным жанром, и это создает весьма специфический итальянский колорит беззвучного коллективного переплетения сразу множества семейных жизней, годами идущих рядом, параллельно друг другу. Здесь тоже возникают свои устойчивые привязанности, антипатии и герои. Я не большой любитель этого жанра, но даже я не могу не видеть, что в квартире на втором этаже ремонт идет уже второй месяц, и ребята, которые им занимаются - такие же разгильдяи, как и у нас в России, хотя хозяева квартиры, очевидно, платят им неплохие деньги. И я начинаю замечать, что постепенно раздражаюсь, выглядывая в окно, начинаю сопереживать, и ловлю себя на мысли, что хочется сказать этим горе-ремонтникам все, что я о них думаю - коротко и емко. А в окне на третьем этаже все время что-то едят. Мне до них нет никакого дела, но так же тоже нельзя - как ни погляжу, нет ли дождика, а они опять сидят с кучей родственников за столом и опять что-то жуют и жуют - ну сколько же можно, в конце концов! А эта черноволосая девушка в окне напротив, тоже на пятом этаже, каждый день дрыхнет до одиннадцати. Всякий раз, когда она заспанная распахивает ставни и потягивается, мне хочется ей сказать "доброе утро!", но пока я сдерживаюсь.
   Первый этаж дома напротив занят общественными точками: бар "Чайная", ночной бордель под очень уместным названием "Прима-балерина", булочная, овощная лавка и пиццерия-ресторан "Афродита".
   "Чайная" - это просто какое-то недоразумение, потому что римляне чай не пьют, и здесь всегда идеально пусто. Почему она не прогорает, не понятно - видимо, как говорят итальянцы, здесь что-то не просто так. "Чайная" примечательна еще и тем, что в ней имеется телефон-автомат - единственный на весь район, - в связи с чем, снаружи на стене торчит большой круглый знак с изображением телефонной трубки. Однако чужаки в эти края забредают редко, а местные жители прекрасно знают, что вот уже не один год, как телефон-автомат сломан, и поэтому его символ на стене давно уже ни кого не впечатляет.
   Ночной бордель меня раздражает - не дает мне спокойно спать. Он закрывается около двух часов ночи, и в это время из него выплескивается на улицу около двух десятков синьоров и синьорин. Все они громко и страстно прощаются в течение получаса. Все это время весь окружающий мир густо заполнен пылкими "чао!-чао!-чао!-чао!-чао!-чао!...", громким чмоканьем поцелуев, душераздирающими рыданиями заводящихся мотоциклов и хлопаньем автомобильных дверей. Спокойно спать во время этой драмы прощанья просто невозможно. Хочется плакать и молить Господа, чтобы эти люди однажды соединились навсегда и больше никогда-никогда не расставались.
   Всякий раз, когда я покупаю хлеб в булочной дома напротив, ее хозяйка сокрушенно качает головой. Однажды она не удержалась и спросила, сколько я плачу за свою квартиру. Услышав, что ежемесячно я отдаю семьсот пятьдесят милей (что по-итальянски значит тысяча - это базисная единица местного ценоисчисления), она охнула и запричитала, что эти паразиты (кто именно, я не понял) совсем потеряли всякий стыд, и что это больше, чем пенсия большинства стариков и старух Сан-Лоренцо. Я с ней, конечно же согласился, дескать, действительно, "дерут с трудящихся втридорога". С тех пор она считает меня жертвой "этих бесстыдных паразитов", и относится ко мне с большой симпатией. Тем более что я регулярно покупаю у нее хлеб.
   А вот толстая хозяйка овощной лавки рядом с булочной, где я изредка покупаю сладкий перец и виноград, меня явно недолюбливает. Возможно, что та сумма, которую я плачу за квартиру, вызывает у нее вовсе не сострадание, а как раз противоположное чувство. В том, что величина моей квартплаты стала известна всему району, у меня нет никаких сомнений. Но, скорее всего, она меня недолюбливает просто как иностранца. Здесь встречается два варианта такой нелюбви. Первая: "Понаехали сюда в нашу маленькую бедную Италию богатые жирные коты - честным труженикам житья нету", а вторая: "Понаехали сюда нищие со всего света, а Италия - страна маленькая, на всех не хватит". Странным образом, она, видимо, недолюбливает меня обоими вариантами сразу.
   Рядом с овощной лавкой располагается пиццерия-ресторан "Афродита". Всей округе, и мне в том числе, хорошо известно, что хозяин этого заведения - фашист. Кто там у него ужинает по вечерам, понять трудно, но я туда не хожу. Я предпочитаю говорить, что не ужинаю в этой пиццерии по идейным соображениям, а не потому, что мне это не по карману.
   Дом, в котором я живу, - такая же пятиэтажная коробка, как и дом напротив. Подобными домами застроен почти весь район Сан-Лоренцо - это кварталы, которые можно считать римскими новостройками. Здешним домам не многим более ста лет. Это довольно унылый возраст: очарование средневековой древности уже утрачено, а комфортные прелести современной цивилизации еще не появились. Я имею в виду прежде всего лифт, водопровод и отопление.
   Что касается водопровода, то такое впечатление, что с тех пор, как пару тысяч лет назад римляне впервые в мире сделали это гениальное изобретение, они не особенно продвинулись по части его совершенствования. Во всяком случае, горячая вода в квартирах возникает исключительно посредством титана, причем в моей квартире его мощности хватает только на помыв послеобеденной посуды, а напор напоминает плач Бахчисарайского фонтана. Отопление же в квартирах проявляется крайне ненавязчиво: оно слегка оживает на два часа утром и на два часа вечером, так что в течение трех зимних месяцев температура в квартире держится в районе четырнадцати градусов. Должен сказать, что если сутками находишься в двух свитерах, и при этом чуть ли не ежедневно слышишь от таких же укутанных аборигенов заявления типа: "Да, Россия - страна интересная, но уж очень у вас там холодно!" - то это утомляет.
   А сейчас про лифт. С этим чудом современной цивилизации в домах Сан-Лоренцо дела обстоят, как правило, очень просто: лифтов нет. Здесь, впрочем, есть свои резоны: в домах обычно только пять этажей (по высоте - около семи наших), да и вообще всем этим старикам и старухам полезно двигаться. В моем доме, правда, все несколько сложнее: лифта здесь тоже нет, но зато его строят. Вот уже прошел год, а его все строят.
   Нужно отметить, что у итальянцев "строят" немного по-другому, чем у нас. У нас обычно приходят какие-то замызганные вечно усталые оборванцы, разводят грязь, и дальше месяц за месяцем (или год за годом) уныло что-то передвигают с места на место. У них все не так: здесь подъезжают энергичные хорошо одетые ребята, с криком, беготней и размахиванием рук заинтересованно осматривают место будущего строительства, затем с криком, беготней и размахиванием рук разгружают стройматериалы, разводят грязь и уходят. И не появляются несколько месяцев. В какой-нибудь из дней эта шумная команда появляется снова, устраивает страшный галдеж, начинает судорожно что-то переносить с места на место, снова разводит грязь и после этого опять исчезает на несколько месяцев. В один из таких "налетов" эти строители устроили такой грохот, треск и трудовой энтузиазм, что мне стало казаться, что не иначе как вечером намечено прокатить в лифте какого-нибудь члена Политбюро. Действительно, за этот день была полностью смонтирована и сварена вся лифтовая шахта, а в ней установлены мотор, все тросы и сам лифт. После этого стало казаться, что практически дело сделано. Эти ребята сказали, что теперь осталось только установить электрическое оборудование, и лифт готов к употреблению, однако, электричество - это не по их части. С тех пор снова прошло уже несколько месяцев...
   Пока с пользой для здоровья ходим пешком. Правда, ходить могут не все: на моем этаже живет одинокая старушка, которая преодолеть пять этажей уже не очень в состоянии. Каждое утро она высовывается из окна и спускает на веревке с крючком небольшую плетеную корзиночку с деньгами. Далее, кто-нибудь из знакомых прохожих бежит в соседний бар, покупает ей кефир и булочку, кладет в корзиночку, и бабушка поднимает ее наверх.
   Еще на первом этаже моего дома есть лавка под названием "Феррамента", или, говоря по-нашему, хозяйственный магазин. Здесь часто кучкуются местные мужчины и подолгу со знанием дела толкуют о всяких железках. Ко мне в этом магазине относятся пренебрежительно. И даже не из-за моего иностранного происхождения, а просто потому, что мужчину, который плохо отличает штуцер от шпинделя, невозможно воспринимать всерьез.
  

2.

  
   Если посмотреть из моего окна налево, то внизу можно увидеть небольшую площадь (пьяцца по-итальянски) де Кампани. Эта пьяцца, имеющая форму неправильного многоугольника и размер не более ста квадратных метров, совершенно необычна для города Рима. Уникальность ее в том, что на ней нет ни одного фонтана. Существует красивая легенда, что все римские площади зарождаются из фонтанов. И действительно, в Риме можно найти фонтаны, вокруг которых еще не размылись площади, но площадей без фонтанов не бывает. Моя пьяцца де Кампани - это удивительное исключение. Возможно, она такая древняя, что ее фонтан уже давно пересох.
   Так или иначе, но в центре этой площади, там где когда-то, может быть, бил фонтан, теперь стоит огромная пластиковая тумба ярко-зеленого цвета с дырой сверху. Она поставлена для тех, кто озабочен экологией и не желает загрязнять окружающую среду пустыми бутылками. Таковых во всем районе едва ли наберется два десятка, однако, возможно, из-за переживаний об экологии, пьют они так, что за пару недель тумба наполняется полностью.
   Я не противник экологии, но эту тумбу я не-на-ви-жу. Она меня раздражает даже больше чем бордель "Прима Балерина". Вот послушайте. Примерно раз в две недели около половины пятого утра (!), когда я как раз успеваю успокоиться после драмы прощания завсегдатаев борделя, к этой тумбе подъезжает огромная зеленая машина. Специальным подъемником она поднимает тумбу высоко над своим экологическим чревом и открывает у нее днище. Вам когда-нибудь приходилось слышать как бьются сразу несколько тысяч стеклянных бутылок, брошенных с высоты четырех метров? Уверяю вас, в половине пятого утра воздействие на психику этого экологического вопля по своему напряжению и остроте может сравниться разве что с эффектом сигнала атомного нападения.
   Кроме уже упоминавшейся "Чайной", на площади имеются еще один бар без названия, пиццерия и аптека. Безымянный бар обладает чрезвычайно редкой для Рима особенностью быть открытым по воскресеньям. Нужно отметить, что в жизни итальянцев и в особенности римлян существуют две главные святыни - Дева Мария и отдых. То есть состояние отдыха - это нечто абсолютно неприкосновенное, и на него не смеет посягать никто, ни при каких обстоятельствах. По отношению к отдыху, как и по отношению к Богоматери, никакие здравые рациональные рассуждения неприменимы. Просто есть такая данность: воскресенье - это день отдыха. Поэтому в воскресенье Рим вымирает, ибо в этот день в городе не работают ни магазины (в том числе и продовольственные), ни бары, ни кафе. Лишь на вокзале да еще в самых туристских местах отдельные самые беспринципные ловцы чистогана поступаются святыми принципами и держат свои заведения открытыми.
   Вообще про любовь римлян валять дурака можно сочинить отдельную поэму. Начать с того, что, видимо, потребность римской души в святом отдыхе столь велика, что пережить целую неделю от воскресенья до воскресенья она просто не в состоянии. Поэтому в четверг после обеда во многих магазинах устраивается еще полдня отдыха. Ну и еще можно добавить, что к воскресному отдыху все начинают дружно готовиться уже в субботу после обеда, а выходят из него тоже постепенно - как правило, только в понедельник после обеда.
   Пережить обычный рабочий день с утра до вечера тоже может далеко не каждый, поэтому во многих магазинах и учреждениях обеденный перерыв тянется с часу до четырех и даже до пяти вечера. Банки работают только до обеда, а бюрократические конторы только до обеда и только в понедельник, среду и пятницу.
   Но, кроме этого существуют еще и праздники. Прежде всего, это, конечно, рождественские каникулы, которые итальянцы, на зависть всему миру, празднуют с 23 декабря до примерно середины января (здесь у кого как получается). В сам праздник Рождества Рим производит впечатление города, на который сбросили нейтронную бомбу - все дома на месте, а вокруг ни души, и не работает даже транспорт, включая метро. В феврале празднуется целая неделя - эти дни называются "карневале" (карнавал). Далее следует тяжелый нудный период без праздников вплоть до 25 апреля, когда итальянцы празднуют победу во Второй мировой войне над фашистской Германией. Да-да, они победили в той войне раньше всех. Потом шумно празднуется 1 и 2 мая - день международной солидарности трудящихся, ну а потом, хотя и неофициально, еще и 8 мая - из солидарности со всей остальной Европой, которая, как никак, тоже победила в той войне. Весь этот период с 25 апреля до 8 мая, куда попадают еще и воскресенья, выйти из состояния отдыха по-настоящему так и не удается. Потом наступает теплое расслабляющее лето, и хотя там есть еще какие-то праздники, они уже не имеют большого значения, потому что с середины июля по конец августа все равно наступает сладостный период летних отпусков. Ну и, наконец, в начале декабря отмечается один из самых важных для Италии праздников - Праздник Непорочного Зачатия, когда, как и в Рождество, замирает даже транспорт. Ко всему этому нужно добавить, еще один итальянский феномен: если праздник попадает на вторник или на четверг (и уж тем более если на пятницу), между этим праздником и ближайшим выходным обязательно устраивается "понтэ" (мост), то есть в этот промежуток тоже никто не работает.
   Я это все рассказываю просто к тому, что если бы существовало звание Героя Итальянского Труда, то владелец безымянного бара под моими окнами, его получил бы одним из первых.
   Пиццерия на пьяцца де Кампани не примечательна ровным счетом ничем. Каждый вечер там едят вкусные вещи, пьют хорошие вина и иногда поют душевные песни. Единственная необычная услуга, которую здесь иногда оказывают клиенту, состоит в том, что изредка его при входе окатывают грязной водой, оставшейся от мытья полов. Я неоднократно, и не скрою, с удовольствием, наблюдал эту процедуру из своего окна. Дело в том, что этажом выше живет простодушная толстая женщина, которая изредка моет свой балкон, расположенный прямо над входом в пиццерию. Большой щеткой она энергично гоняет по балкону с полведра грязной воды, ну и понятно, куда вся она сразу же выливается. В действительности эта полноватая итальянка - сама доброта и наивность - просто она очень забывчивая. Боже, как она каждый раз потом извиняется и раскаивается - вы бы видели! И посетители в общем-то довольно быстро остывают и прощают эту славную женщину - они ведь тоже люди и видят как она переживает.
   Аптека рядом с пиццерией тоже совершенно обычная. Я туда заходил единственный раз, когда во Французском посольстве в Риме для получения визы на въезд во Францию с меня почему-то потребовали принести результаты анализа мочи. Я зашел в аптеку посоветоваться, как мне быть. Милая итальяночка немедленно мне выдала пакетик со стерильной баночкой стоимостью в три бутылки "Кьянти". Обаятельно стесняясь, она сказала, что я просто должен в эту баночку... наполнить и все. Я спросил, а куда я потом должен ее отнести? Она ответила, что не имеет ни малейшего понятия, но на моем месте она отнесла бы это туда, где это просили. К счастью, дипломатического скандала удалось избежать - лабораторию я разыскал сам. Там с меня взяли стоимость еще трех бутылок "Кьянти" и выдали соответствующую бумажку, позволившую мне посетить мнительную Францию.

3.

  
   Если же посмотреть из моего окна направо, то можно увидеть всю улицу Экви. Несмотря на свою весьма скромную ширину, оставляющую возможность лишь для одностороннего движения - это, тем не менее, главная транспортная артерия Сан-Лоренцо. Вся она по обеим сторонам, включая и тротуары, в полном беспорядке сплошь заставлена машинами, и для проезда остается лишь самая середина, да и то не всегда. Другие улицы еще уже и заставлены машинами еще больше. Таким образом, весь район представляет собой сложную сеть узких улочек с односторонним движением, на которых две машины не могут разъехаться в принципе. Последствия этого самые впечатляющие.
   Представьте себе что произойдет, если где-то на одной из таких улиц какая-нибудь машина почему-то остановится на проезжей части (тем более, что остановиться ей все равно больше негде)? Правильно - довольно скоро движение во всем районе будет полностью заблокировано. А теперь представьте себе, как могут вести себя эти эмоциональные, суетливые, вечно куда-то спешащие итальянцы, которых вдруг безнадежно заперли в их авто? Тоже правильно - они будут сразу же нервно гудеть, мигать фарами, размахивать руками, поминутно выскакивать из машины, чтобы воздеть руки к небу и крыть певучим итальянским матом все и всех вплоть до премьер-министра и Папы Римского. Такой вот грандиозный спектакль под открытым небом я могу наблюдать из своего окна по нескольку раз в день. Нет, вы только представьте: сотни гудящих и мигающих машин и еще больше мечущихся и размахивающих руками синьоров, орущих: "О, мамма миа! Кэ кацо! Довэ квэсто пэццо ди крэтино?! Посса морирэ амаццато дове си трова!!!" и т.д.
   Первый акт этой захватывающей драмы начинается фактически по расписанию около семи часов утра. В это время по улице Экви медленно-медленно едет огромная зеленая мусорная машина. Энергичные мусорщики в элегантной зеленой униформе и белых перчатках весело подкатывают к этому экологическому монстру большие мусорные баки на колесах и машина их опрокидывает в себя с помощью специального подъемного устройства. Баков на улице Экви и окрестных переулках слава Богу хватает (ибо мусоропроводы в здешних домах не предусмотрены) и поэтому зеленый экологический бегемот большую часть времени просто стоит. Заглатывая и перемалывая мусор, он громко урчит, рычит и чавкает какими-то глубокими злорадными звуками. А в это время... А в это время весь Сан-Лоренцо просто сходит с ума. Около получаса весь район гудит, воет и рвет на себе волосы. Исполняется такая вот грандиозная утренняя побудка здесь с той же фатальной неизбежностью, как в совсем недавние времена был неотвратим Гимн Советского Союза в шесть часов утра.
   Повторения этого захватывающего спектакля в течение дня несколько менее предсказуемы, однако столь же неизбежны. Чаще всего очередной затор возникает из-за того, что какой-нибудь синьор вдруг очень захочет выпить кофе. Поскольку поставить машину на обочину невозможно, синьор оставляет ее прямо посреди дороги на том самом месте, где он возжелал взбодриться ароматным напитком, и спокойно идет в ближайший бар. Я не шучу - все это шоу прекрасно видно из моего окна. И тогда, пока синьор не торопясь пьет свой кофе, водители вдоль всей улицы Экви и в прилегающих переулках встают на уши, начинают биться головами о свои лобовые стекла, выплескивают весь известный им запас нецензурщины и, разумеется, гудят, гудят, гудят... Окончание этого акта весьма характерно, и, может быть, ярче всего иллюстрирует одну из главных черт национального итальянского характера. В тот момент, когда синьор допивает свой кофе, до него вдруг доходит, что весь этот трам-тарарам на улице устроил именно он. Исполненный раскаяния, он выскакивает из бара, видит какой масштабный городской катаклизм произошел из-за одной невинной чашечки кофе, и тут ему становится смешно. Поэтому к своей машине он возвращается опять не торопясь. Он идет спиной вперед вдоль длинной непрерывно гудящей колонны машин, обратясь лицом к беснующимся водителям, и грациозно по-дирижерски машет руками, как бы управляя всем этим адским концертом. И тогда всем сидящим в машинах тоже становится смешно, и они начинают в такт его дирижированию "подпевать" своими клаксонами, и это ставит последний самый сильный звуковой аккорд в разыгранном спектакле.
   Я не знаю, как правильно назвать эту особенность итальянского характера. Поначалу я ею умилялся и считал, что это просто какой-то врожденный инфантилизм. Ну в самом деле - они ведь как дети: толстая синьора, моющая свой балкон, каждый раз забывает, что внизу ходят люди; если к продавцу в магазине пришел приятель, с которым они давно не виделись, то они так друг другу обрадуются, что заведут счастливый разговор на полчаса, совершенно забыв и про ждущих в очереди людей и вообще про все на свете; если такие приятели встретятся на улице, они тоже забудут обо всем на свете, и обязательно станут в самом узком месте тротуара (не забывайте, что все тротуары заставлены машинами, и места для прохода не так уж много) - они будут весело щебетать и размахивать руками, и каждый прохожий будет вынужден отодвигать их в сторону, а они потом будут снова самозабвенно становиться на прежнее место; если вы едете стоя в переполненном трамвае с ребенком на руках, то сидящий синьор будет сама любезность - он будет говорить ребенку "ути-ути-ути!", он будет искреннейше умиляться вашим чадом и восклицать "Кэ бэлло бамбино!", но ему никогда не придет в голову, что надо бы вам уступить место; а где-нибудь на скамейке парка такой же полный умиления вашим ребенком синьор, восклицая традиционное "Кэ бэлло бамбино!", будет совершенно искренне дымить в личико вашему чаду своей сигаретой. Все это не от вредности - боже сохрани! - если синьору сделать тактичное замечание, то он, пораженный внезапным прозрением, вдруг схватится за голову, и потом вполне искренне раскается, и может быть даже, размахивая руками, станет бурно извиняться. Однако все эти синьоры как-то так устроены, что некоторые вещи им самим просто не приходят в голову.
  

4.

  
   Существует еще один вид коллективного помешательства, достойно венчающий всю эту панораму буйно-веселого сумасшедшего дома под открытым небом. Хорошо известна страстная любовь итальянцев к автомобилям - видимо, всем южным мужчинам свойственно желание чувствовать себя джигитами. Проявляется эта любовь, в частности, в том, что на всех машинах, которыми до предела забиты римские улицы, стоят противоугонные устройства. Сила и звуковой колорит этих противоугонных устройств таковы, что с непривычки может захотеться завыть самому. А суровая реальность жизни состоит в том, что в обозримой близости от моего окна стоят сотни машин. И поэтому оказывается (как говорят местные жители: "итальянское качество, сами знаете..."), что где-нибудь какая-нибудь обязательно воет.
   Вообще любовь местных жителей ко всевозможным шумовым эффектам просто безгранична. Особенно это заметно накануне новогодних праздников. Примерно недели за три до Каподанно (в буквальном переводе это означает "макушка года") в магазинах начинают продавать всевозможные хлопушки, бомбочки, ракеты со взрывающимися головными частями и пр. Сделаны они из картона и практически безопасно для жизни, однако по силе звучания эти изделия не особенно уступают своим боевым аналогам. Самое распространенное взрывное устройство представляет собой небольшой пороховой заряд, плотно упакованный в картонный цилиндр длиной 2-3 сантиметра, из которого торчит коротенький хвостик фитиля. Если у такой бомбочки поджечь фитиль и ее сразу же куда-нибудь бросить, то там, куда вы ее бросили, через две-три секунды произойдет громкий "ба-бах", синьорины начнут визжать, и будет очень весело.
   С приближением Каподанно стрельба постепенно усиливается, и уже за несколько дней до главной ночи года повсюду слышна густая канонада. Вот как это выглядит из моего окна. Поздний вечер, уже наступили Рождественские каникулы, и улицы почти пустынны. Вдоль улицы Экви по самой ее середине между беспорядочно припаркованными на тротуарах машинами вразвалочку идут два солидного вида синьора и о чем-то мирно беседуют. При этом такими же небрежными движениями, как у нас обычно лузгают семечки, синьоры раз за разом лезут в оттопыренные карманы своих брюк, вынимают оттуда бомбочки, поджигают их от сигареты и, не глядя, швыряют под ближайшие машины. Спустя несколько секунд раздается громкий "бах", от чего в машине срабатывает противоугонное устройство, и она начинает отчаянно мигать всеми своими огнями и дико выть. Такая вот невинная предновогодняя шутка: идут себе два солидных синьора вдоль по улице, а за ними остается длинный шлейф мигающих и сходящих с ума машин. Ужасно смешно...
   Однако, все эти шалости меркнут по сравнению с тем, что творится в Риме в Новогоднюю ночь. Решающий огневой штурм начинается около десяти часов вечера. Город просто взрывается. Где свои, где чужие - понять совершенно невозможно: огонь ведется из окон каждого дома, стреляют из каждого подъезда, каждая площадь - это арена яростного сражения. Апокалипсис такого масштаба я видел ранее только однажды - когда телевизор показывал панораму штурма осажденного Бейрута.
   Под моими окнами посреди пьяцца де Кампани разношерстная публика судорожно запускала одну ракету за другой. Ракеты хаотически разлетались в разные стороны и взрывались на небольшой высоте, а сами ракетчики визжали так, будто каждым запуском они поражали самолет противника. На этих людей из темноты балкона третьего этажа над пиццерией сыпались гранаты. У подъезда моего дома, прямо под моим окном, какие-то партизанского вида энтузиасты методично лупили фугасами самого тяжелого калибра, от которых едва не вылетали стекла. А из окна четвертого этажа дома напротив каждые пять минут высовывался синьор с лицом, перекошенным гримасой типа "живым я не дамся", поджигал длинную ленту связанных фитилями крупных гранат, и тогда этот "тяжелый пулемет", заглушая все на свете, заставлял дрожать весь мой столетний дом, а сам я непроизвольно залегал на пол и закрывал голову руками. Когда же у всех этих бойцов временно заканчивались боеприпасы, и вокруг моего дома устанавливалось зловещее затишье, можно было слышать грозный глухой рык более далекой канонады - тяжелые бои шли по всему городу.
   Утренний пейзаж после битвы был не менее впечатляющим: совершенно пустой вымерший город, равномерно усыпанный слоем разноцветных картонных осколков... Дети-детьми - ну что с них возьмешь? Впрочем, пора выйти на улицу - там еще интереснее...
  

5.

  
   Приятно прогуляться по веселым улочкам Сан-Лоренцо и очень забавно пообщаться со здешними чудаками, однако избежать при этом разговора о местных коммунистах, к сожалению, не удастся. Первое, что сразу же бросается в глаза на улице - это "наскальная живопись", или, выражаясь более изящно, "графитти", покрывающее практически все дома вплоть до второго этажа. Мы привыкли, что в лучшем случае на заборах принято писать "Вася + Маня = любовь", хотя чаще - различные всем известные слова и иллюстрации к ним. В Риме деревянных заборов нет, зато полно каменных стен, а главное, в магазинах - изобилие всевозможных пульверизаторов с особо устойчивыми яркими синтетическими красками, которые создают "живопись", рассчитанную на века. Большинство иностранных визитеров, воспринимают это настенное многоцветье, просто как некий замысловатый орнамент. Но я-то понимаю, что написано на римских стенах.
   Разумеется, есть и "Вася + Маня = любовь", хотя в итальянской традиции, как правило, принято выражаться более непосредственно: "Паола, я тебя очень люблю!!!". Замечу, что по-итальянски эта великая фраза звучит так: "Паола, ти вольйо бене", что в дословном переводе означает "Паола, я тебя очень хочу". Ну это так, к слову о лингвистическом выражении национального характера. Однако, эта тематика, хоть и выполненная с большим чувством, в среднем, занимает не более трети стенной площади. Все остальное, к сожалению, - это экспрессия, весьма далекая от любви. Достаточно совсем немного прогуляться по улочкам Сан Лоренцо, чтобы узнать следующее: "Коссига (а также Андреотти, Рейган, Буш и Клинтон) - палач (а также мерзавец, убийца)!", "Полицейские - твари!", "Смерть фашизму (а также расизму, капитализму, Коссиге, Андреотти, Рейгану, Бушу и Клинтону)!", "Голосуйте за PDS!", "Да здравствует коммунизм!", и так далее в том же духе. Для не особенно сведущих в итальянских делах сообщаю: Коссига и Андреотти - это их традиционные политические лидеры, а PDS - Partita Democratica della Sinistra (Демократическая Партия Левых Сил) - это то, во что переименовала себя Итальянская Коммунистическая Партия. (Общепринятая и широко употребимая аббревиатура PDS по-итальянски произносится "пидиэс", и это дало повод недоброжелателям заметить, что итальянские коммунисты после развала мирового коммунизма стали педерастами).
   Вот мы и пришли: на улочке параллельной Экви, прямо напротив моего дома, располагается районное отделение этой замечательной партии. Говоря языком нашего недавнего прошлого, я живу по соседству с Санлоренцианским райкомом партии. Район Сан-Лоренцо - это традиционный оплот римских коммунистов, и если в целом по стране они всегда контролировали примерно треть политической и экономической жизни, то здесь они - доминирующая сила. Правда, в самое последнее время возникла некоторая неопределенность, потому что значительная и самая убежденная часть Санлоренцианского оплота наотрез отказалась превращаться в "пидиэсов" и влилась в отдельную партию "Рифондацьйонэ коммунизма", где продолжают хранить чистоту Ученья и к своему названию часто добавляют "Коммуниста-Лениниста-Сталиниста". Таких убежденных, в общем-то, не так много, но зато они проявляют просто-таки необыкновенную активность в виде бесчисленных листовок, прокламаций, демонстраций и других шумовых эффектов, и поэтому очень даже заметны.
   Однажды я наблюдал, как они пытались сорвать выступление Папы Римского на главной площади Университета. Образовав классический "клин", с воплями "Бога нет!" они врезались в толпу и стали пробиваться к трибуне, с которой Папа увещевал паству "давайте жить дружно". В результате я смог еще раз убедиться, что в этом обществе далеко не все так просто, потому что немедленно после первых же воплей "Бога нет!" значительная часть благоговейно слушавшей паствы мужского пола (и весьма крепкого телосложения) начала быстро и упорядоченно двигаться сквозь толпу наперерез коммунистическому "клину". В считанные секунды, образовав живую стену, они сурово отразили коммунистическое нападение, а когда разочарованные "лениниста-сталиниста" рассеялись, эти крепкие ребята тут же рассосались в толпе и снова превратились в обычных мирных католиков.
   Тем не менее, весь Университет традиционно заклеен бесчисленными листовками и прокламациями твердых ленинцев, и даже в мужским сортире, там, где у нас обычно рисуют нехорошие картинки, все стены заполнены надписями, самая мирная из которых гласит: "Все мы хотим, чтобы несколько смелых ребят, таких, как Сталин, взяли власть и наконец навели в этой бардачной стране настоящий порядок!".
   А однажды, некий активист-обходчик даже пришел ко мне домой и предложил совершить идейный поступок: внести пожертвование в счет самой правдивой в мире газеты "Коммуниста-Лениниста". Я ответил, что к его сведению, я, вообще-то, из России, и посмотрел на него так выразительно, что он тут же ретировался.
   В отличие от этих психов "пидиэсы" ведут себя значительно более респектабельно. Они устраивают масштабные забастовки, проводят многотысячные демонстрации, вещают через один из трех общенациональных телеканалов и вообще принимают участие в солидной политической жизни. Поэтому в Италии всегда бытовала точка зрения, будто их коммунисты совсем не "такие" - они цивилизованные, а к тому же, всерьез добраться до власти у них нет никаких шансов.
   Такие вот дела. Однако, бог с ним, с коммунизмом, - к счастью это далеко не самое главное, что бросается в глаза на веселых римских улочках.
  

6.

  
   В двухстах метрах от райкома партии на площади, прилегающей к массивному католическому храму, располагается шумный рынок Сан-Лоренцо. Хотя по нынешним временам, казалось бы, нас уже ничем не удивишь, чтобы не впадать в мазохизм, я, пожалуй, воздержусь от описания этого пестрого места. Замечу лишь, что не только ассортимент, но и торговые традиции по отношению к некоторым продуктам на этом рынке существенно отличаются от наших. Когда я однажды, указав на картошку, сказал "четыре", синьора сочла совершенно естественным положить на весы четыре картошины. Пришлось уточнить, что я имею ввиду четыре кило. Примечательно, что синьору это и удивило и заметно обрадовало - шутка ли - попался, можно сказать, оптовый покупатель.
   На обочине рынка в палатке, заполненной всевозможной зеленью, фруктами и овощами, ведет свою торговлю бабушка Аделе. Ей за шестьдесят, и ежедневно в течение последних тридцати шести лет своей жизни, за исключением воскресений и десяти дней в августе, она встает в четыре часа утра, чтобы до открытия рынка успеть принять от поставщика зелень, всю ее вымыть, обработать и красиво разложить на прилавке. Ее руки от этого почернели и потрескались. Аделе придерживается милых старомодных представлений о жизни: она считает, что все должны работать, и все должно быть по-честному. В результате с годами это выработало в ней глубокую обиду на весь мир. Если ее спросить, как дела, она вам скажет, что Италия - это страна жуликов, что хорошо здесь живут только ворюги, а честным труженикам остается лишь жалкое прозябание. Мне давно хочется познакомить синьору Аделе со Станиславом Говорухиным - думаю, они бы очень хорошо поняли друг друга.
   Аделе, как и все итальянцы ее поколения, просто-таки обожает детей и страстно мечтает о внуках. И как у большинства таких же, как она, внуков, видимо, не будет, потому что их дети своих детей завести либо не могут, либо не хотят. В общем тут действительно дело дрянь - шутка ли, при их грузинском темпераменте, страна вышла на последнее место в Европе по рождаемости.
   Как и все старики ее поколения, Аделе питает глубочайшее почтение к образованию, и мои слова "идти на работу в университет" вызывают у нее прямо-таки благоговение. Ее сын закончил физфак Римского университета, и теперь вот уже много лет занимается ремонтом квартир. По мнению синьоры Аделе, это произошло потому, что их семья не имела связей в университетском мире, или достаточно денег, чтобы такие связи завести. Я достаточно пожил в этом их "университетском мире", и могу подтвердить, что в ее словах есть значительная доля истины.
   Как и большинство итальянцев, синьора Аделе недолюбливает все американское, в том числе и их нахальный язык. Она до сих пор хорошо помнит и не может простить американские бомбежки Сан-Лоренцо, а кроме того ее ужасно раздражает, что эти эгоистичные самодовольные и самоуверенные янки развращают неокрепшую молодежь. Кстати, самый простой способ потерять уважение и навсегда испортить свою репутацию в глазах почти любого итальянца - это сказать, что вам нравится есть в Макдональдсе.
   Ну и разумеется, как и все итальянцы, бабушка Аделе просто-таки обожает Горбачева. Это, кстати, единственный пункт, по которому у нее есть ко мне серьезные претензии: она никак не может понять, ну почему мы там в России обидели такого славного парня Мишу Горбачева?
   Возвращаясь к столь не любимым синьорой Аделе итальянским жуликам, должен сказать, что на эту необъятную тему нужно писать отдельную поэму. Они романтичны и театральны, как итальянская опера. Но поскольку в стихосложении я не силен, то расскажу лишь одну кратенькую, но весьма показательную историю. Недалеко от рынка на углу моей улицы Экви и улицы Тибуртина напротив каменистого пустыря, называемого детской площадкой, где теперь, за неимением детей, выгуливают собак, есть небольшой магазин, типа нашей "галантереи". С некоторых пор мне известно, что владелец этого магазина - жулик, и он прекрасно знает, что мне это известно.
   Как-то я решил купить в подарок бусы из жемчуга. Я прекрасно знал, что почти все такие бусы, в изобилии продающиеся во всех магазинах, хоть и называются настоящими, однако сделаны из пластмассы, но однажды мне почему-то показалось, что в витрине одной небольшой лавки лежат бусы, в самом деле из настоящего жемчуга. Сильно смущало, что они стоили всего лишь 40 милей, но продавец так клялся, так божился, так воздевал к небу руки, так закатывал глаза (а какие слова он говорил - это же поэма!), что я ему поверил. Правда потом, когда я перестал слышать его клятвы, меня снова взяло сомнение, и я решил посоветоваться с владельцем "галантереи" на улице Экви, с которым мы всегда любезнейше раскланивались при встрече. Тот молча поскреб ногтем по одной из бусин, и под слезшей краской я увидел обычную пластмассу.
   Боже, какие проклятия он стал метать по адресу того бесстыжего жулика, который так вероломно надул наивного русского мальчика, как он переживал и страдал! Я долго его успокаивал, а потом, чтобы как-то реабилитировать в моих глазах всю честную Италию, он предложил мне бусы его магазина. Они, правда, стоили 90 милей, но зато этот-то жемчуг был действительно настоящим. Синьор изо всех сил царапал бусины ногтем, заставил то же самое сделать меня, а потом так вдохновенно поднял руки к небу и сказал такие проникновенные слова, что я ему тоже поверил. Правда, это было для меня немножко дороговато, и пока я пребывал в сомнении, моя рука как-то сама собой взяла бусину и поставила ее на зуб. И когда я, поднатужившись, надкусил, с бусины таки слезла эта прочная краска, и я увидел обычную пластмассу. Надо отдать должное владельцу магазина - изобразив на своем лице чувство оскорбленного достоинства, он тут же сгреб с прилавка все бусы, сухо бросил, что если продукция его магазина меня не устраивает, он меня больше не задерживает, и занялся другими покупателями.
   После этого мне стало интересно, и я пошел в респектабельный ювелирный магазин на улице Тибуртина. Здесь все было очень серьезно: перед тем, как впустить клиента, его сначала внимательно изучают через бронированное стекло, внутри находится охранник с оружием и все облеплено сигнализацией. Два продавца за прилавком - сама солидность. Правда, когда я рассказал им свою историю, их солидность немедленно улетучилась, и они расхохотались как дети. Даже охранник забыл про свою пушку и со смеху чуть не повалился на пол. Успокоившись, эти ребята стали учить меня жизни. Они сказали, что только такой наивный русский мальчик, как я, может надеяться разыскать настоящий жемчуг в столь сомнительных торговых точках. А истинный жемчуг, вот он - под бронированным стеклом их магазина. Самые простенькие бусы здесь стоили 800 милей, однако покупать я уже все равно ничего не собирался, а меня интересовала лишь общая проблема: существует ли вообще в этой стране настоящий жемчуг, и, главное, кому же здесь можно верить? Увидев тень сомнения в моих глазах, они достали бусы и позволили попробовать их на зуб - этот жемчуг подобный тест выдержал с честью. Однако потом оба продавца стали так воздевать руки к небесам, так закатывать глаза и в два голоса произносить такие берущие за душу слова, что я им не поверил и ушел.
   Когда синьора Аделе, при каждой нашей встрече говорит, что Италия - это страна жуликов, я не знаю как ей возразить. Строят, например, новое современное здание Римского университета "Tor Vergata", и вдруг, несмотря на самые тщательные предварительные расчеты, оказывается, что денег на установку кондиционеров почему-то не хватает, и здание сдают, как есть, хотя даже самому нерадивому студенту ясно, что в здешнем климате в подобной железобетонной коробке летом находиться совершенно невозможно. И тогда, спустя два года, приходится истребовать у правительства намного больше денег, чтобы опять все разворотить и все-таки установить в здании кондиционеры. Или, скажем, затевают колоссальный проект строительства скоростной железнодорожной ветки, которая бы соединила главный аэропорт Рима "Фьюмичино" с центральным транспортным узлом города - вокзалом "Термини", и вдруг уже по ходу строительства оказывается, что, несмотря на тщательнейшие предварительные расчеты, денег на завершение проекта не хватает. И в результате скоростная ветка заканчивается в нескольких километрах от "Термини" просто посреди города новым вокзалом "Остиенце", а люди вынуждены мотаться с вокзала на вокзал в метро или на такси.
   Впрочем, подобные сюжеты до того нам знакомы, что даже скучно об этом говорить.
  

7.

  
   Поговорим лучше о цветах жизни - о детях. Метрах в трехстах от моего дома в самом начале улицы Экви имеется единственная на весь этот большой район Рима детская площадка размером сто на шестьдесят метров. Вся она покрыта крупным гравием - как и везде в этом городе, о траве остается только мечтать. На небольшом пятачке в углу пощадки есть платные электрические карусели, крохотная железная дорога и еще макеты автомобиля, танка, лошади и паровоза, которые начинают гудеть и подпрыгивать, если бросить в небольшую щелочку специальный жетон, который можно купить здесь же. В остальном, это место было бы правильнее назвать пустырем.
   Нельзя сказать, что в Риме совсем нет детей - остатки этого исчезающего вида жителей Вечного города можно увидеть именно здесь, на детской площадке. Хотя собак встречается больше: дело в том, что этому пока еще не исчезающему виду жителей Рима так же, как и детям, выгуливаться больше решительно негде. Изо дня в день все они, и детишки, и собаки, толкутся вместе на гравии. Разница между ними состоит в том, что если детишки в худшем случае писают и какают себе в штаны - и тогда это забота их мам и пап, то собачки в любом случае все это делают под себя на гравий - и это почему-то никого не заботит. Ну просто как-то никому не приходит в голову. Еще одна разновидность обитателей площадки, которые заполняют ее поздним вечером - это бездомные, пьяницы и молодые рокеры. И те и другие и третьи оставляют после себя на гравии стекло битых бутылок. Вот поэтому и получается, что когда мой маленький сын Андрюша, только начавший ходить, начинает познавать окружающий мир, подбирая валяющиеся у него под ногами предметы, то в лучшем случае ему попадается кусок собачьего дерьма, а в худшем - осколок стекла.
   Господи, Рим - Великий Вечный Город! Самый красивый, самый очаровательный, самый величественный и обаятельный город в мире! Воистину так, но только в том случае, если вы приехали сюда ненадолго поразвлечься, поесть пиццу, попить "Кьянти" и капучино, или просто повалять дурака. В принципе, при известной сноровке в этом городе можно даже жить. Но заводить детей здесь нельзя. Их существование в Риме просто не предусмотрено - как-то впопыхах за пиццей и автомобилями о них забыли. Теперь - это занятие для отдельных чудаков-энтузиастов - такая же редкая и дорогая экзотика, как дельтапланеризм. Ну посудите сами: не говоря уже о том, что здесь им некуда деваться, по чисто рыночным причинам детишки, как всякая экзотика, стали безумно дорогим удовольствием, ибо любая детская вещь - будь то трусики или сандалики - стоит несравненно дороже своих взрослых аналогов. В жизни это выглядит довольно своеобразно: "На какую покупку решиться - себе кроссовки за 40 милей, хороший японский приемник с цифровой настройкой за 85 милей, или сандалики сынишке за 80 милей?". Короче, в рядовой итальянской семье, чтобы содержать одного ребенка, должны работать двое (если, к тому же, они заранее за несколько лет накопили денег), но тогда нужно нанимать няньку, а нянька тоже стоит немало - поэтому, может лучше жене не работать, и тогда не нужно нанимать няньку, однако, тогда не хватит денег на ребенка... В общем, есть пиццу и смотреть в телевизор намного проще и приятней.
   А поликлиники, больницы - это ведь тоже целая поэма! Так же, как и у нас в совсем недавние времена, медицина здесь общенародная и бесплатная. И если бы не врожденная итальянская романтическая игривость во всем, то не о чем было бы рассказывать - ну просто все, как у нас, - а так получается даже весело. Вот послушайте.
   Наш маленький Андрюша совсем недавно начал ходить, и вот (о ужас!) мы замечаем, что наш обожаемый, лучший в мире ребенок не совсем правильно ставит правую ножку. Естественно, по нашей российской привычке, с воплями "доктора! доктора!" мы немедленно хотим бежать к детскому ортопеду. И тут начинаются чудеса. Во-первых, я обнаружил, что спрашивать у окружающих, где можно найти детского ортопеда - это примерно так же, как на улицах Москвы спрашивать мастерскую по починке дельтапланов. Ну ладно, в конце-концов можно пойти в обычную поликлинику, и там что-нибудь да подскажут. Однако не тут то было. В обычной поликлинике обнаруживаются вполне заурядные советские очереди, вся эта родная наша бестолковщина, и разговор начинается с вопроса в каком районе вы прописаны (далее обычно следует требование сдать анализ мочи, но, скажу сразу, до этой стадии мне так и не удалось добраться). Все дело в том, что если медицина бесплатная, то, как все мы, наверное, еще помним, обслуживание производится по месту жительства.
   Если вам кто-нибудь еще раз скажет, что Советская Россия - единственная страна, придумавшая институт прописки, плюньте ему в лицо! В Италии - это не штамп в паспорте, а отдельная корочка под названием "карта резиденца". Помните наше: "чтобы устроиться на работу, нужна прописка, а чтобы получить прописку нужно устроиться на работу"? В Италии немножко по-другому: чтобы получить "карта резиденца", нужно иметь официальное место жительства и постоянную работу, а чтобы получить официальное место жительства (снять или купить квартиру), нужно иметь "карта резиденца". Про постоянную работу я уж и не говорю - для иностранца такой вопрос решается на уровне правительства республики. А без "карта резиденца" официально нельзя ни снять квартиру, ни купить автомобиль, ни даже бесплатно сдать анализ мочи. Но если не спрашивать, как это сделать официально и тем более, если заплатить, то можно все. Ну например: хозяйка отдала мне ключи от квартиры, а я ей за это каждый месяц отдаю деньги. И при этом все довольны: я, потому что мне есть где жить, хотя у меня нет "карта резиденца"; хозяйка, потому что она при этом не платит налоги; а государство, потому что я не лезу к нему со своими проблемами - ему и без меня уже тошно от своих собственных проблем.
   Короче, из поликлиники я ушел ни с чем. Разумеется, в Италии существует и частная, платная медицина, где есть специалисты на все случаи жизни, и где с огромной радостью примут любого, кто способен заплатить, однако платить здесь нужно так много, что рассчитывать на этот вариант я (как и любой рядовой итальянец) мог только в самом крайнем случае.
   Тем не менее, я жил не где-нибудь, а среди итальянцев, - а это кое-что да значит! Поэтому всем своим знакомым я стал (в весьма мягкой форме) говорить, что у меня складывается впечатление, будто в этой стране просто невозможно показать ребенка врачу. Результат был следующий: один мой коллега по университету сказал, что у его жены есть двоюродный брат, жена которого часто играет в теннис с каким-то синьором, работающим где-то в поликлинике, и что он постарается все устроить. Через неделю этот коллега действительно все устроил, однако, к сожалению, детская ортопедия оказалась здесь такой экзотикой, что к соответствующему специалисту нужно записываться на очередь, и с этим, увы, ничего поделать нельзя. Мне было сказано (честное слово, я не шучу!), что к началу марта подойдет очередь, чтобы записаться на очередь, а сам прием состоится где-то к концу мая, при том, что разговор происходил в середине января.
   Даже по советским меркам - это было слишком, и я продолжал дразнить всех своих знакомых, говоря, что, дескать, хотя у нас в России пиццу делать и не умеют, но если бы кому-нибудь потребовался детский врач, то это можно было бы устроить уж во всяком случае быстрее чем за пять месяцев. Вообще мне показалось, что некоторые из моих знакомых узнали от меня довольно много и о своей собственной стране, и о том, что в других странах взрослые люди обычно имеют обыкновение заводить детей.
   В конце концов, сестра моей квартирной хозяйки придумала очень изящный способ попасть к ортопеду. Она предложила проникнуть к этому специалисту через "скорую помощь" под предлогом внезапной травмы. В шесть часов утра мы погрузили полусонного ребенка в ее машину и поехали в поликлинику. Столь раннее время было необходимо, чтобы успеть пройти все формальности на приемном пункте скорой помощи и попасть к врачу до того, как на него насядет очередь, или он убежит куда-нибудь пить капучино.
   Как мы и условились, в приемном отделении скорой помощи огромной старой больницы я сказал, что накануне вечером мой ребенок то ли упал, то ли ударился, и теперь у него что-то не то с правой ножкой. Синьора в белом халате осмотрела ножку, пожала плечами, исписала целый ворох каких-то бумаг и направила к педиатру. К сожалению, женщина-педиатр получила что-то из этих бумаг, и поэтому она стала у меня допытываться, как именно упал или стукнулся ребенок. Мне пришлось произнести длинную путаную речь, что в точности я не знаю как, и, может быть, он упал или стукнулся не накануне вечером, а скорее месяца два или три назад, хотя вероятнее всего он вообще не получал никаких травм, однако такое впечатление, что последний месяц он слегка кривит правую ножку. Доктор прекрасно все поняла, ухмыльнулась (дескать, надо же, иностранец, а тоже пронырливый) и стала смотреть как ходит мой сынишка. Бедный невыспавшийся перепуганный ребенок ходить совершенно не хотел, а хотел плакать и жаться к маме, но когда его все же удавалось уговорить немножко пройтись, с испугу он шел так напряженно, что ножки его ступали просто идеально. Доктор пожала плечами и направила нас к ортопеду.
   До ортопеда мы добрались не сразу. Мы спускались на лифте, долго шли какими-то коридорами, снова ехали на лифте, опять шли и шли коридорами и, наконец, остановились перед нужным кабинетом. Везде шел тяжелый ремонт: под ногами валялись штукатурка и прочий мусор, все было перегорожено стремянками, кто-то что-то красил, кто-то что-то долбил молотком. Среди всего этого строительного хаоса, как ни в чем ни бывало, сновали люди в не очень белых халатах и больные.
   Доктор разговаривал по телефону, и поэтому нас попросили подождать. Прошло полчаса, и хотя доктор так и не закончил разговор, его ассистент пригласил нас в кабинет. Здесь тоже стояла стремянка, туда-сюда сновали строители, а все пространство вокруг докторского стола, наименее поврежденное ремонтом, было завалено тюками с какими-то бумагами. Доктор на минуту зажал ладонью микрофон телефонной трубки и предложил мне как можно более кратко изложить ему в чем дело. Я изложил. Тогда он сказал, чтобы ребенка раздели догола, а сам продолжил телефонный разговор. Ребенка раздели. После этого доктор, не отрываясь от телефона, бросил: "Пусть он походит". Представьте себе состояние бедного мальчика. Подняли в несусветную рань, привезли в какой-то сумасшедший дом, на холоде и сквозняках раздели догола, поставили босиком на ледяной каменный пол и предложили немножко погулять. При воспоминании об омерзительнейшей холодрыге, которая стоит в домах солнечной Италии зимой, меня самого до сих пор бросает в дрожь.
   Короче, мой ребенок поступил так, как должен был поступить любой нормальный человек в его возрасте: он разревелся и ходить наотрез отказался. Очень долго его успокаивали и уговаривали - даже строители подключились, а доктор тем временем все более нервно разговаривал по телефону. Наконец, совершенно одуревший маленький мальчик сделал несколько шагов по направлению к маме, звавшей его из другого конца комнаты. И тут доктор взорвался - он бросил телефонную трубку, воздел руки к небу и завопил: "Бамбино нормалиссимо!!!". После этого, давая понять, что прием окончен, снова взялся кому-то звонить.
   С тех пор к детским врачам в этой стране я не ходил. И вам не советую.

8.

  
   Прогулки по римским улочкам - это театр под открытым небом. Здесь вы все время видите, как люди не просто занимаются своими делами, разговаривают и целуются, а все свои действия превращают в такую страстную игру, как будто это их премьера в "Ла Скала".
   Про поцелуи на улицах Рима нужно рассказывать особо. Прежде всего очень популярны коротенькие романтические пьесы о встрече юноши и девушки, которые разыгрываются почти на каждом шагу. Длятся они обычно не более пяти минут, но на это время два актера полностью перекрывают движение по тротуару, ибо радость встречи столь велика, что влюбленные не в состоянии сразу же соединиться в трепетном поцелуе, а должны несколько раз отскочить друг от друга, чтобы, как бы не веря своему счастью, еще и еще раз получше вглядеться в свою любовь, ахнуть и еще и еще раз произнести свое томное "чао!" - еще бы, ведь они не виделись со вчерашнего вечера! Завершающий поцелуй может продолжаться неопределенно долго, но это уличному движению уже не мешает.
   Есть и другие поцелуи, не рассчитанные на массового зрителя - с мая по середину осени их исполнителями заполнены все скамейки и травяные газоны. Травы в Риме практически нигде нет, но там где она есть, как, например, на вилле Боргезе или на лужайках университета, используется она чрезвычайно интенсивно и по прямому назначению - на ней лежат и целуются. Это безмолвное страстное действо не содержит ни капли бесстыдства и ни грамма распущенности, этот завораживающий бесконечный танец любви - сама невинность. Как искусство романтической эротики, оно, разумеется, рассчитано на зрителя, хотя, в первую очередь, - это, конечно, искусство для искусства. На университетских газонах промежутки между парами, как правило, забросаны тетрадками и учебниками, принесенными сюда, чтобы готовиться к семинарам и экзаменам. На скамейках поцелуи исполняются не менее зрелищно и, как правило, сидя. Хотя и не всегда.
   Однако в Риме не только целуются но и, представьте, ругаются. Выглядит это, например, так. Маленькая уютная площадь перед Пантеоном: шорох фонтана, белые столики под зонтиками от солнца, мороженое и капучино, воздушные шарики, бродячий скрипач в широкополой шляпе, разомлевшие цветастые туристы, сдержанный гомон, умиротворение... И вдруг в этот уютный мирок на большой скорости влетает машина, громко скрипит тормозами и резко останавливается прямо у фонтана. В кино, после такого появления машины, из нее должны были бы выскочить мафиози с автоматами и открыть пальбу. Здесь из нее тоже выскакивают два человека - пожилые тучные синьор и синьора - быстро принимают бойцовские позы перед фонтаном на виду у всей площади, и начинают смачно ругаться. Они машут руками так же страстно и замысловато, как дирижер симфонического оркестра во время исполнения самой патетической части 6-й симфонии Чайковского. Они произносят такие крутые словосочетания, что даже по-итальянски я не рискну их здесь воспроизвести, однако в их звучании столько гармонии, что вся сцена (тем более, на фоне фонтана и древнего Пантеона) больше всего похожа на финал музыкальной драмы под названием: "Так не доставайся же ты никому!". Понятно, что это не какая-то рядовая семейная разборка, которую можно было бы провести дома на кухне. Нет, это - весьма серьезное выяснение отношений, которое уже невозможно удержать в замкнутом пространстве кухни или автомобиля, и оно требует быть исполненным на площади перед Пантеоном. За пять минут актеры выпускают пар, впрыгивают в автомобиль и быстро уезжают. Однако, видимо, что-то осталось невысказанным, потому что минут через пятнадцать к фонтану снова подлетает та же машина, опять резко скрипят тормоза, выскакивает та же пара, и устраивает еще один короткий финальный акт грандиозного семейного скандала. После этого они мирно садятся в свою машину и спокойно уезжают. В качестве завершающего комментария к этой сцене могу добавить, что для машин въезд на площадь перед Пантеоном вообще запрещен. Однако, сплошь и рядом римляне относятся к правилам уличного движения весьма творчески, исходя из универсального принципа, что если нельзя, но очень хочется, то тогда можно.

9.

  
   Рядом с православной церковью на углу виа Палестро и виа Винченца находится здание, принадлежащее Римскому университету, и здесь на четвертом этаже располагался мой офис. Если приходить сюда регулярно, легко заметить, что практически всегда весь этот пятиэтажный храм итальянской науки пустует. К рабочему времени, как и к правилам уличного движения, местные ученые подходят творчески и неформально. В действительности самый трудолюбивый человек в этом доме - это вахтер, ибо ему ясно и четко отмерены часы работы. Кстати, в Италии, как и у нас, вахтер - обязательный атрибут любого уважающего себя учреждения. Однако вахтер - тоже человек, и иногда, наблюдая как творческие люди науки поступают со своим рабочим временем, ему становится невмоготу. И когда его душа, наконец, не выдерживает бесконечного сидения в гулком пустом доме, он его запирает на все замки и тоже уходит. Правда, предварительно как человек ответственный он на всякий случай обходит все кабинеты на всех этажах. В связи с этим в моем офисе несколько раз разыгрывалась коротенькая драма. Нетерпеливо обегающий кабинеты вахтер заглядывает ко мне, и тут его счастливое лицо превращается в трагическую маску отчаяния. Я его сразу же успокаиваю: мол у меня есть все ключи, здание я аккуратно закрою, - и тогда его лицо светлеет и снова начинает искриться совершенно детской радостью предвкушения свободы. Он дает мне понять, что он мой должник до конца жизни и убегает. Потом вахтер меня запомнил, и, видимо считая человеком надежным, больше не беспокоил.
   В пяти минутах ходьбы от моего храма науки на виа Винченца стоит громадина вокзала "Термини". Здание вокзала столь огромно, что его размеры сопоставимы с размерами самого города. Любопытно, однако, что несмотря на свою роль колоссального транспортного центра, "Термини", полностью закрывается на ночной отдых. Расписание составлено так, что ночью поезда сюда не приходят, и уж тем более, никто в ночь глухую отсюда не уезжает. Гигантское здание полностью очищается от людей, закрывается, и - баиньки. Ибо отдых в Италии - дело святое. Поэтому, наша универсальная формула "в крайнем случае переночую на вокзале" здесь не сработает, не надейтесь. Придется ночевать где-нибудь на тротуаре вместе с сотнями здешних бомжей и попрошаек, которые тусуются на вокзале все дневное время.
   Поезда в этой стране красивые и чистенькие, однако ходят они здесь точь-в-точь, как у нас, то есть расписание расписанием, но жизнь все равно берет свое. Опоздания поездов, особенно в южном направлении, настолько неизбежны, что, будь они более предсказуемы, их можно было бы включить в расписание. Отчасти так оно уже и есть, потому что если вы попробуете узнать сколько идет поезд до Неаполя не из ортодоксального расписания, висящего на стене, а в справочном бюро, то есть у живого человека, то как честный человек, он вам ответит, что приблизительно три с половиной часа или больше, хотя формальное расписание упрямо утверждает, что время в пути - два с половиной часа.
   Вообще район вокзала "Термини" именно тем и интересен, что здесь сплошь и рядом можно наблюдать как жизнь все равно берет свое, невзирая ни на какие формальные правила. Вот два очень показательных примера.
   Был вечер перед Рождеством, и мне почему-то захотелось поглядеть на Папу Римского, который должен был выйти к народу на площади Святого Петра. Однако оказалось, что добраться туда весьма непросто, потому что в этот вечер ни автобусы, ни трамваи, ни метро в городе не работали. Поначалу, я, пожалуй, и не особенно жаждал лицезреть Римского Первосвященника, но когда моим намерениям начинают препятствовать столь негалантно, я начинаю заводиться. Поэтому я пошел на вокзал - обычно вся площадь перед ним забита такси. В тот вечер, однако, на стоянке у вокзала наблюдалась только длиннющая очередь, а сами машины подъезжали крайне редко. Судя по тому, как двигалась очередь, уехать можно было надеяться только к утру. Подозревая, что столь тупиковых ситуаций в жизни просто не бывает, я стал в очередь и начал осматриваться. И действительно, у вокзала топтались не только ожидавшие такси граждане, но и еще слонялись те, кого у нас принято называть "темными личностями". Вскоре один из таких синьоров в надвинутой на лицо кепке подошел ко мне и, глядя куда-то в сторону, вполголоса спросил "куда?", а затем предложил немедленно отвезти меня в нужное место всего за 60 милей. Я очень уважаю Папу Римского, но в тот вечер счастье лицезреть его я все же оценивал несколько меньшей суммой, и поэтому начал торг. Синьор, однако, торговаться не был настроен и ушел. После этого мне предлагали свои услуги еще несколько водителей, но все они называли одну и ту же цифру и торговаться отказывались. Через некоторое время ко мне снова подошел синьор в кепке и совсем уж шепотом сказал "50". Это было уже лучше, однако, в тот вечер я оценивал уважаемого Папу все-таки немного меньшей цифрой. Синьор покачал головой и снова ушел. Думаю, еще немного, и мы достигли бы с ним согласия, если бы я не сделал совершенно непростительный промах: одному из тех, кто продолжал меня уговаривать заплатить 60 милей, в качестве аргумента в свою пользу я сказал, что, дескать, у меня уже есть возможность поехать за 50. Прошло некоторое время, и, осознав, что в столь святую ночь торг далее неуместен, я пошел сдаваться синьору в кепке. Однако, теперь он окатил меня взглядом полным ненависти и процедил, что меньше чем за 500 милей он меня не повезет. И тогда, поглядев в его лицо, я еще раз убедился, что законы рынка - это везде законы рынка. На его лице были ясно написаны две вещи: во-первых, при других обстоятельствах он бы с удовольствием дал мне в рожу за то, что я заложил его тайную попытку сбить цену, и во-вторых, судя по всему, за это дело он теперь сам получит в рожу от своих коллег. И тогда, вполне удовлетворившись своим открытием, я решил оставить в покое Папу Римского, и зашагал домой.
   Другая история связана с сигаретами. В это трудно поверить, но факт остается фактом: в декабре 1992 года в Риме из продажи пропали сигареты. Все подчистую. Табачные киоски стояли идеально пустые, как колбасные отделы воронежских гастрономов осенью 91-го года, а их продавцы, утратив все свое хваленое итальянское благодушие, слонялись из угла в угол злые как собаки. Я однажды был свидетелем, как заезжий иностранец, еще не осознавший, что происходит, забрел в такой киоск и небрежно бросил "Мальборо, пожалуйста". Можете себе представить, как бы среагировал продавец колбасного отдела воронежского гастронома осенью 91-го года, если бы вы его небрежно попросили нарезать вам сто грамм ветчины? Здесь реакция была такой же. И куда подевалось все их хваленое чувство юмора? - иностранец выскочил оттуда как ошпаренный.
   Изредка случалось, что в отдельные киоски каким-то образом попадали небольшие партии сигарет. Замечу сразу: в этой ситуации всех уже совершенно не волновало, каких именно. Да-да, и тогда у этого киоска начинало твориться точь-в-точь то же самое, что и в гастрономах 91-го года, когда туда завозили колбасу (не важно какую). То же самое "вы здесь не стояли", та же работа локтями и крутой мат с воронежскими интонациями. Поразительно, но в этой ситуации у синьоров не наблюдалось абсолютно никакой галантности. А однажды некий табачник, которому неожиданно для него самого завезли немного сигарет, выглянул из своей лавки на улицу и крайне легкомысленно объявил об этом событии окружающему миру. Оказавшиеся возле лавки прохожие среагировали столь бурно, что беднягу просто затоптали, и он надолго попал в больницу.
   Как такое могло произойти, чтобы в Риме пропали сигареты - это другая история. Уже много лет табачные изделия - монополия Итальянского государства. Когда-то давно табачная промышленность здесь была частной, но потом кто-то очень умный решил, что намного лучше, если все будет в одних ответственных руках, и ее национализировали. Теперь, однако, стало ясно, насколько государственные табачные предприятия неэффективны, и их решили опять приватизировать. Разумеется, не все этого хотели, дело продвигалось медленно, и вот к концу осени 92-го года созрел крупный общенациональный конфликт. Часть занятых в табачных делах (те, кто надеялись после приватизации улучшить свое положение) оказалась крайне недовольна медленными темпами приватизации, а другая часть (те, которые осознали, что их могут уволить) стала крайне недовольна самим фактом приватизации. И вот и те, и другие забастовали. Каким образом при этом пропали еще и иностранные сигареты, мне не очень понятно, но пропали и они.
   Я не заядлый курильщик, я мог бы прожить и без сигарет, однако меня заинтересовал сам по себе феномен - как такое может быть, чтобы нигде нельзя было найти никакого курева? Даже в России в самые тяжелые времена такого не было. Я пошел на привокзальную площадь. И там, стоило мне остановиться и оглядеться вокруг затравленным ищущим взглядом, как ко мне сразу же подошел несолидного вида синьор и распахнул передо мной полы своей куртки. Там у него было несколько блоков сигарет "Мерит", которые он продавал по 10 милей за пачку, что больше чем в три раза дороже номинала. За такие деньги я сигареты покупать не стал, но ушел вполне удовлетворенный: законы природы и в этой ситуации оказались незыблемыми. Уж не знаю, каким образом был улажен конфликт в табачной промышленности, но спустя месяц сигареты постепенно появились снова. Правда, теперь процентов на тридцать дороже.
  

10.

  
   По Риму нужно передвигаться пешком. В автобусах ездить нет никакого смысла: днем, когда улицы забиты транспортом, они передвигаются со скоростью пешехода, а вечером, когда на улицах посвободней, автобуса не дождешься. К тому же часто они набиты битком, а такой экзотики нам и в России хватает.
   Что касается метро, то в отличие от Москвы или, скажем, Парижа, как средство передвижения по городу оно выполняет здесь весьма второстепенную функцию. До совсем недавнего времени в великом городе Риме было ровным счетом полторы ветки метро, а теперь их стало аж целых три. Как-то в свое время никому просто не пришло в голову, что в недалеком будущем городу будут очень нужны нормальные подземные коммуникации, а теперь все руки не доходят. Но там, где метро прорыто, поезда, пусть и не часто, но ходят. Правда, на линии "В" (той, которая многие годы была половиной линии) на всех дверях вагонов рядом с традиционной надписью "Не прислоняться!" столь же прочно и навсегда сделана еще одна надпись: "В случае непредвиденной остановки поезда из-за ремонтных работ на участке "Колоссэо-Пирамида" из вагонов не выходить!". Однако, мне кажется, здесь они перестарались - я ездил по этой ветке много раз и поезд ни разу не останавливался. Другое дело, что, надеешься, бывало, поехать на метро, и вдруг обнаруживаешь, что поезда по этой линии вообще не ходят, но для Рима - это событие будничное.
   Все сказанное об автобусах, в равной мере относится и к трамваям. Однако на отдельных участках они передвигаются все-таки немножко быстрее, и, может быть, из-за этого, или еще по каким-то причинам, но трамваи набиты битком практически всегда. Особенно маршрут номер 30, пересекающий весь старый город и идущий мимо Сан-Лоренцо через район Университета к вилле Боргезе. И именно на этом трамвае я бы все-таки рекомендовал один раз прокатиться. Если один раз, то это довольно забавно.
   Дело в том, что при всем разгильдяйстве итальянской жизни, при всей необязательности в чем бы то ни было, именно у водителей римских трамваев есть один принцип, который они стараются выполнять совершенно неукоснительно: в римских трамваях положено заходить только в заднюю дверь, а выходить только через переднюю. Насколько я знаю, такое правило существует везде, и хорошо известно, как оно обычно выполняется. Однако в Риме водители трамваев добиваются его выполнения с таким отчаянным рвением, что складывается впечатление, будто это последний плацдарм, на котором зиждется их мужская гордость. Вот как это выглядит.
   У меня в одной руке - ребенок, в другой - собранная коляска; подходит битком набитый трамвай, и все кидаются в заднюю дверь. За редкими исключениями здесь все уже давно выдрессированы и знают, что в переднюю дверь соваться бессмысленно. В Риме, если очень нужно, можно поехать на красный свет; из-за беседы с добрым другом можно задержать отправление поезда; даже контролер, поймавший вас без билета, рассмеется и не станет штрафовать, если вы скажете ему что-нибудь остроумное, но никогда и никого, даже женщину с ребенком, в переднюю дверь трамвая не впустят. Поэтому мы кое-как впихивается в заднюю дверь. Далее требуется пробираться через весь вагон к передней двери, потому что если на моей остановке не окажется пассажиров, заднюю дверь водитель не откроет ни при каких обстоятельствах.
   И вдруг на узловой остановке "Порта Маджорэ", где пересекаются две трамвайные линии и всегда особенно много пассажиров, случается невероятное: две старушки, просочившись навстречу выходящим пассажирам проникают в трамвай через переднюю дверь. Водитель становится просто вне себя. Он начинает махать руками и орать что-то вроде "Попрошу вас выйти вон!". Он, бедный, так горячится, как будто его сочли за евнуха, а он очень хочет, но никак не может доказать обратное. Аргументы водителя сводятся к универсальному и неоспоримому тезису: "Здесь не положено!". Старушки же в ответ визжат, что в заднюю дверь войти нет никакой возможности, а ехать им все равно надо - и они по-своему тоже правы. В результате возникает тупиковая ситуация - он им: "Попрошу вас выйти вон!", а они ему: "Вот сдохнем здесь, а не выйдем!".
   И тогда в самом вагоне начинается совершенно очаровательный итальянский базар. Вы только представьте себе: посреди великолепных римских древностей стоит битком набитый трамвай, в котором все пассажиры вразнобой, громко и крайне эмоционально вопят что-то вроде: "О, мамма миа, Санта Лючиа Бенедетта! Коза суччедэндо?! Кэ кацо суччэсо?! Квэсто импоссибиле!...", а все кто имеет возможность, еще и машут руками. Всему этому сообществу в общем-то наплевать на старушек, но доминирующая точка зрения состоит в том, что значительно проще просто поехать дальше, чем пытаться выставлять их за дверь.
   Видя, что общественное мнение явно не на его стороне, водитель вскакивает со своего места, заявляет, что раз так, то он вообще никуда не поедет, выбегает из трамвая и идет курить к будке диспетчера. Тем временем наш трамвай блокирует движение других трамваев. Застрявшие посреди перекрестков, они перегораживают автомобильное движение, и вскоре вся площадь начинает сходить с ума. Водители трамваев, проявляя солидарность со своим коллегой, сходятся курить к будке диспетчера. Находясь в явном меньшинстве, они хмуро поглядывают на весь этот бедлам и, судя по всему, обсуждают потерявших всякий стыд пассажиров, которые дошли до такой наглости, что пытаются заходить через переднюю дверь. Затем, докурив, они, как ни в чем ни бывало, расходятся по своим трамваям. Наш водитель тоже спокойно садится на свое место, пассажиры затихают, и мы едем дальше...
   А вот и моя остановка в Сан-Лоренцо. Не знаю как вы, а я изрядно устал от этой прогулки по веселому городу Риму - пора и отдохнуть. Конечно, мы не все успели посмотреть. Здесь еще есть и Форум, и Капитолий, и пьяцца Навона, и Колизей... Но туда мы отправимся как-нибудь в другой раз.
  
   ...За моим окном надрывно тарахтел мотоцикл. Занудно сигналила заблокированная на тротуаре машина. Стараясь перекричать мотоцикл и машину, кто-то с мерностью кукушки вопил "Чао!". В окне напротив телевизор захлебывался репортажем о том, каким все-таки дерьмом оказался синьор Андреотти, который, как выяснилось, всю жизнь был связан с мафией. Откуда-то снизу тоскливо пахло пиццей. А поверх всего этого хаоса со стороны далекой "собачьей площадки", где коммунисты проводили свой очередной митинг, из установленных там сверхмощных колонок плыли уверенные звуки "Интернационала".
   И тогда я подумал: "Пожалуй, пора возвращаться в Россию..."
  

0x01 graphic

  
  
   1993 г.
   -------------------------------------
   журнал "Знамя" N 12, 1994
  

Мексиканский  Статфиз

  
  
  
   "Статфиз" - это всемирная конференция по статистической физике. Она проводится один раз в три года, и вот уже в течение нескольких десятилетий, наподобие олимпийских игр, мигрирует из страны в страну и из континента на континент. Летом 2001 года Статфиз занесло в Мексику в курортный город Канкун...

1.

   Как всегда, в начале были визы. По указанному в парижском справочнике адресу Мексиканского консульства я нашел мрачноватый дом, с тяжелой дубовой дверью без каких-либо опознавательных знаков и даже без кнопки звонка. Через окно я увидел, что внутри находятся какие-то люди, и стал махать руками, надеясь у них узнать, куда переехало Мексиканское консульство. Меня не сразу, но заметили, в двери что-то щелкнуло, и я вошел. На мой вопрос, не знает ли мадам, куда переехало Мексиканское консульство, открывшая мне дверь женщина доброжелательно ответила, что знает: оно никуда не переехало - оно по-прежнему находится здесь. Я сказал: "А-а-и-а..." растерянно оглянулся назад, развел руками, но сформулировать свое недоумение так и не смог. Женщина вежливо подождала, пока я закончу свои нелепые восклицания, а потом сказала: "Вам, наверное, нужна виза?... (я радостно закивал головой) - К сожалению, вы опоздали, потому что, через пятнадцать минут мы закрываемся, и сегодня сделать уже ничего нельзя". Тут я стал возражать - как же так? - ваш автоответчик по телефону сообщает, что консульство работает до 12-ти, а сейчас только 11.15. На это мне женщина ответила буквально следующее: "Нет-нет, автоответчик ошибается - на самом деле мы работаем до половины двенадцатого". На это я снова сказал: "А-и-и-и..." и замолк.
   - А где же флаг Мексики на здании? - сам не знаю почему, вдруг спросил я.
   - Да мы его сняли... - небрежно махнула рукой она.
   - Никак стирку затеяли... - решил я про себя и ушел.
  
   На следующий день наши роли поменялись. Увидев мой российский паспорт, суетливый мужчина за стойкой (он явно намеревался в одну минуту закончить с этими визовыми глупостями, чтобы поскорее вернуться к своему кроссворду), застыл, открыл рот и сказал: "А-а-а-а...". Позвал на помощь еще двоих, они тоже сказали: "А-а-а-а...", и все трое вопросительно на меня уставились. Они явно ждали внятного ответа на свой четко поставленный вопрос. Официальное приглашение на Статфиз им ровным счетом ничего не объяснило, а только запутало дело. Про Статфиз они не имели ни малейшего понятия, зато немного слышали о существовании теоретической физики. Для них это было примерно то же самое, что атомная бомба. С формальной точки зрения придраться ко мне было нельзя, все было в порядке: официальное приглашение, две фотокарточки, паспорт явно не фальшивый - но с другой стороны все это выглядело крайне странно и даже пугающе: русский, из Франции, в Мексику, да еще на фоне атомной бомбы. Как это объяснить? Я прочитал им небольшую лекцию про Статфизы, про их историю, цели и идеи. Нет - это не помогло. Они стали просить меня придти когда-нибудь в другой раз и принести какую-нибудь основополагающую бумагу из моего университета, в которой бы внятно объяснялось, как, почему и зачем Парижский университет посылает меня (русского) в Мексику. Тут я стал в позу принца Флоризеля и почти процитировал: "Меня никто никуда не посылает!". Хотелось еще добавить "Здесь посылаю я", но это, увы, было бы неправдой.
   В таком духе мы пообщались с полчаса, и в результате настороженность этих людей постепенно сама собой рассосалась, оказалось, что можно обойтись и без письма из университета, и вообще никаких проблем нет. Единственное, что от меня требуется - это заплатить 1000 франков за визу и оставить свои отпечатки пальцев. Надо сказать, и то и другое впечатляло. Для сравнения: годовая виза во Францию стоит 600 франков, а семь дней пребывания в благословенной Мексике они оценивают в тысячу - неплохо да? Что касается отпечатков пальцев, то меня, как могли, успокоили, дескать, это вовсе не потому, что лично я им внушаю какие-то подозрения, просто у них в Мексике есть такая привычка, брать отпечатки пальцев у всех въезжающих русских, ну и, разумеется, у граждан некоторых других (сомнительных) стран. В результате я получил некую зеленую книжечку наподобие паспорта с тисненым гербом Мексики, где внутри кроме моей фотографии и каких-то неразборчивых надписей имелся отпечаток моего большого пальца правой руки. Более того, под этим отпечатком меня попросили расписаться - дескать, я удостоверяю, что сей отпечаток действительно мой.
   Чем я мог им за это отплатить? Если они всего на свете боятся, что ж, пусть понервничают еще. Я сказал, что, разумеется, уважаю законы той страны, куда я еду, и готов им подчиняться. Однако существуют универсальные ценности, такие как, например, права человека, которые как мы теперь знаем, не являются внутренним делом никакой страны. Все трое, уже собиравшиеся со мной попрощаться, и может даже ухмыльнуться мне в спину, почувствовали пафос моего заявления и застыли. Видите ли, - продолжал я, - одной из целей Статфизов является пропаганда этих самых универсальных ценностей, и именно потому конференция каждые три года мигрирует из страны в страну и из континента на континент. Именно поэтому, кроме физики, на каждом Статфизе проводится специальная сессия, посвященная правам человека, где предаются гласности все зарегистрированные случаи преследования или дискриминации по национальному или расовому признаку, а потом передаются в комиссию по права человека Организации Объединенных Наций (это последнее, я приврал, но все остальное правда). Так вот, как член международной комиссии по организации Статфизов, я обязан буду доложить о том, что произошло сегодня в стенах вашего Консульства, и в связи с этим я хотел бы знать, на основании какого именно закона или инструкции государство Мексика приравнивает всех граждан России к потенциальным уголовникам? Как это ни забавно (или печально - не знаю) но все трое действительно занервничали, забормотали, что ничего такого они не имели в виду, и стали нести какую-то околесицу про Министерство иностранных дел, про Министерство внутренних дел, и что вообще они - люди маленькие. Ну что ж, - сказал я, - так и придется доложить, что разъяснения действий Мексиканских властей я не получил. И ушел. Пускай понервничают - тоже мне борцы с криминалом драные...
  
   Авиабилет на конференцию у меня был куплен заранее, поэтому дорога не вызывала у меня никаких опасений до самого последнего вечера накануне вылета, когда я все-таки решил поинтересоваться, куда же, собственно, я еду. На билете было написано, что я лечу в город Мехико. Я взял карту мира, однако в окрестностях Мехико никакого города Канкуна не обнаружил. Сначала я решил, что это, наверное, какой-то слишком маленький городок, чтобы быть обозначенным на карте мира, и любой местный таксист наверняка отвезет меня куда надо. Но поскольку я очень не люблю передвигаться на такси (меня ужасно раздражает этот прибор с постоянно скачущими циферками справа от водителя), то я взял очень подробный атлас Мексики и по каталогу городов отыскал свой Канкун. Он оказался в совсем другом конце страны, от Мехико никак не меньше полутора тысяч километров. В общем, не всякий таксист согласится ехать.
   0x08 graphic
Девушка в турагенстве, которая продала мне этот авиабилет, была явно двоечницей по географии. Когда я сказал, что мне нужно лететь в Cancun, Mexico, под "Mexico" я подразумевал название страны, а она решила, что это город - столица Мексики (название этой страны и название ее столицы произносятся и пишутся совершенно одинаково!), а Канкун - это просто какая-то несущественная подробность. Видимо, она не предполагала, что в Мексике могут существовать еще какие-то города. Что правда, то правда - из Франции эта далекая страна смотрится такой маленькой! В общем, предстоящее путешествие переставало быть томным...
  

2

   По прилете в Мехико, на паспортном контроле меня сразу же попросили предъявить отпечатки пальцев. Здоровенный усатый дядька (ему пахать надо, а не задницу отращивать изучением паспортов) так тщательно изучал рисунок моих капиллярных линий в зеленой книжечке, что мне захотелось сунуть ему под нос большой палец моей правой руки - если сомневается, пусть сверит. Однако, в конце концов он меня все-таки пропустил, хотя сомнения у него явно остались: русский, из Франции, в Мексику - ерунда какая-то! - какая в Мексике может быть теоретическая физика? - не смешите меня господа!... Я ушел, а он тут же настучал в таможенный контроль - может хоть они что-то найдут. Обшманали меня самым тщательным образом и, как ни странно, ничего не нашли - ни наркотиков, ни оружия, ни чемодана наличных долларов, даже водки и той не было, то есть вообще ничего примечательного - короче все было очень и очень подозрительно! Меня вынуждены были пропустить, но в глазах я читал живое человеческое любопытство: ну сознайся, ну пожалуйста, мы тебе ничего не сделаем - только скажи, зачем ты сюда приехал, а? Только не надо про теоретическую физику...
   Аэропорт города Мехико мне напомнил Щелковский автовокзал времен начала рыночных реформ, когда он был забит бесчисленными обменными пунктами валюты и цветастыми ларьками со сникерсами. Только здесь вместо ларьков были всевозможные местные авиакомпании, готовые отправить тебя куда угодно, только плати. С ценами оказалась большая путаница, ибо тут фигурировали в вперемешку и американские доллары и местные песо, при том, что и те и другие обозначались одним и тем же долларовым значком $, что поначалу сильно сбивало с толку. Улететь в Канкун оказалось совсем не сложно. Побегав среди этих "ларьковых" авиакомпаний, я в конце концов сдался "Мексикане" - она обещала самолет через полтора часа и брала "всего" 300 долларов, а в других "ларьках" цены доходили до шестисот. Все познается в сравнении. Конечно, за триста долларов можно слетать из Парижа в Москву и обратно, а здесь раза в два ближе и только в одну сторону. Но очень уж не хотелось застревать в этом эпицентре перманентных рыночных реформ. Тем более, что как раз на следующее утро был мой доклад на конференции - как-то неудобно пропускать собственное выступление...
   Разумеется, через полтора часа никакой самолет в Канкун не полетел. Через три часа объявили, что самолет вот-вот будет, и через четыре часа действительно объявили посадку. Более того, из-за компьютерного сбоя, возникло несовпадение фактического количества пассажиров с количеством посадочных мест, и поэтому меня (очень извиняясь) попросили сесть в первый класс. Я сделал вид, что очень раздосадован, но так уж и быть...
  

3.

  
   При ближайшем рассмотрении Канкунов оказалось два. Один (с припиской "гостиничная зона") - это длинная, километров двадцать, узкая коса, по центру которой идет шоссе, а по бокам - бесчисленные отели, архитектурный стиль которых - дикая смесь авангарда, кубизма и барокко - явно планировали ментально больные люди с воображением дятла. Второй Канкун - собственно город Канкун - это поставленные на пустыре хрущебы, в которых когда-то жили строители этих самых отелей, а теперь живут все те, кто обслуживает "гостиничную зону". И все это на фоне сорока градусов по Цельсию и стопроцентной влажности...
  
   0x01 graphic
  
   Тем не менее, в первый день конференции я все-таки сходил на утреннее заседание, потому что не поучаствовать в собственном докладе было бы как-то некрасиво, не по-мексикански. Совершив этот научный подвиг, я так устал, что после обеда решил часок вздремнуть. В результате проснулся я в девять утра (по европейскому времени), тогда как местные часы показывали два часа ночи. Я прекрасно выспался, за окном висела яркая луна, а до завтрака оставалось еще около семи часов... В последующие ночи я вставал я все позже и позже, и когда, наконец, мне удалось "переехать" на мексиканское время, Статфиз как раз и закончился.
  
  
  
  

4

  
   Теперь мне предстояло выбираться из Канкуна. Опыт показывает, что когда у путешественника мало денег, он имеет хорошие шансы в короткий срок почувствовать страну, потому что он не будет летать самолетами, или ездить первым классом, а наоборот окунется в гущу народа. Такая видно у меня судьба, что призрак Щелковского автовокзала (эпохи застоя перезрелой перестройки) преследует меня всю жизнь. Где он мне только ни являлся - и в Китае, и в Америке, и в Индии, и вот теперь, пожалуйста - Канкун, Мексика. Сначала я попытался было заказать билет по телефону - это на меня так подействовали несколько дней жизни в пятизвездочном отеле: я решил, что раз у меня в номере есть кондиционер, ванная и телефон, то все в этом городе должны выполнять все мои прихоти, или хотя бы понимать меня, когда я говорю по-английски. Надо сказать, что с английским языком в городе Канкуне, в том числе и в моем шикарном отеле, дела обстояли очень смешно: этот язык население не понимает совершенно, но зато немного умеет на нем говорить, хотя и несет при этом полную ахинею. Телефонного оператора отеля, через которого идут все звонки из номера, я попросил соединить меня с городской автобусной станцией. На это женщина оператор очень вежливо мне ответила: "Назовите номер телефона в Нью-Йорке, и я вас соединю". Тогда я повторил свою просьбу по-итальянски - этот язык ближе к их родному испанскому. В ответ я получил следующее: "Очень сожалею, но из Канкуна автобусы в Нью-Йорк не ходят". Дался ей этот Нью-Йорк! Видимо, это единственный город в Америке, который был ей известен, а то что кроме американцев на свете могут существовать и другие иностранцы, ей даже в голову не приходило.
  
   0x01 graphic
  
   Тогда я спустился в холл гостиницы и обратился за помощью к дежурному администратору. Этот молодой человек был сама доброжелательность, и одет он был с иголочки - костюм, галстук - в общем, все как положено, и старался он изо всех сил, но общаться с ним все равно пришлось на некой дикой смеси итальянского с английским. И он даже что-то понял, потому что вдруг стал путано возражать, что хотя, конечно, автовокзал в Канкуне где-то есть, но это совершенно не означает, что автобусы в Мехико отправляются именно оттуда - они могут уходить из самых разных, подчас совершенно неожиданных мест - от отеля Холидей-инн, например. А разобраться, когда, куда и зачем ездят все эти автобусы не просто даже им, местным жителям. Позвонить, конечно, можно - почему бы не позвонить? - но вообще, это все не так просто, как кажется, и поэтому было бы лучше всего, если бы я полетел в Мехико на самолете. Оказывается, советы незнакомым людям любят давать не только в России. Я не стал ему говорить, что у меня нет денег на самолет - я сказал, что хочу посмотреть страну. Он выказал свое полное восхищение подобной идеей (при этом лицо его выражало явное сомнение в моем психическом здоровье), что-то написал себе на бумажке и сказал, что займется решением моей проблемы, а я могу пойти отдохнуть. К этому времени я уже спустился на землю, вспомнил, где нахожусь, и поэтому не пошел отдыхать, а отправился в город самолично выискивать таинственные автобусные гнезда.
  
  

5

  
   Я шел плавно, размеренно, стараясь не совершать никаких лишних движений и, тем не менее, потел, потел и потел... Выделяемая мною влага тут же испарялась, а взамен ей изнутри организма непрерывно поступала новая. Такая ситуация в физике называется динамическим равновесием. Только в физике подобное состояние может длиться сколько угодно, потому что там для его поддержания обычно пользуется так называемый "бесконечный резервуар", а вот резервуар моего организма оказался весьма ограниченным и поэтому стал быстро истощаться. Да и вообще, какая может быть физика в Мексике?...
   Я находился на раскаленном пыльном, выжженном, растрескавшемся пустыре, который, по-видимому, служил улицей, потому что с двух сторон окаймлялся прямоугольными коробками домов. Нужно было срочно пополнять запасы влаги. Хотя и не сразу, но я все-таки нашел забегаловку, где было не только холодное пиво, но и кондиционер. Это учреждение изо всех сил пыталось имитировать Макдоналдс, но получалось это у него не очень убедительно. Поскольку я оказался там единственным клиентом, обслуживать меня бросились сразу пять человек - весь персонал. Как только дело дошло до денег, сломался кассовый аппарат, и они все впятером бросились его чинить. Один с отверткой судорожно пытался открыть какую-то крышку, чтобы забраться внутрь, другой с разных сторон постукивал по аппарату кулаком, третий нервно продолжал нажимать кнопки, четвертый - универсал - то помогал отодрать крышку, то стучал по аппарату кулаком, то лез нажимать кнопки, ну а пятый - видимо начальник - вертелся рядом, заглядывал то с одной, то с другой стороны, всем мешал, давал советы и периодически нервно передо мной извинялся, уверяя, что починка займет не больше секунды. Потом они вдруг вспомнили, что у них в другом конце прилавка стоит еще один кассовый аппарат, и дружно всей толпой перебежали туда, однако, потом вспомнили, что этот кассовый аппарат сломан уже давным-давно и починить его уж точно невозможно. Наконец, человек с отверткой вдруг сообразил, что деньги-то у меня можно взять и просто так, без всякого кассового аппарата, и таким образом, я в конце концов получил свое вожделенное пиво.
   Поиски автобуса я решил начать не с автовокзала (слово "автовокзал" почему-то всегда повергает меня в состояние меланхолии), а с гостиницы "Holiday Inn" - это название казалось мне символом респектабельности и предсказуемости. Прохожие долго посылали меня то в одну, то в другую сторону, я ходил по каким-то непотребным закоулкам и помойкам, потом долго брел через усыпанный камнями и щебенкой пустырь, и, наконец, добрался до странного, похожего на бункер, массивного трехэтажного здания, на котором, тем не менее, было написано "Holiday Inn".
   Человек за стойкой моему появлению искренне обрадовался. Более того, поначалу создавалось впечатление, что он меня понимает. Во всяком случае, он сразу же мне подтвердил, что да, автобус в Мехико от их гостиницы действительно ходит, но только сегодня он уже ушел. Поэтому он посоветовал мне придти завтра. Я сказал, что завтра мне не нужно - я собираюсь ехать послезавтра, в субботу. А, - сказал он, - к сожалению, послезавтра, в субботу, автобус уже ушел. Я написал ему на бумажке дату, ткнул пальцем в висевший рядом календарь и спросил, в котором часу уходит автобус. Он сказал, что автобус отправляется в восемь утра, потом подумал и добавил, что нет - скорее в десять - ну в общем утром - но только в субботу, послезавтра, автобус уже ушел. Тогда я поблагодарил его за очень полезную информацию и тоже ушел. Автовокзала мне было не миновать.
   Автовокзал в Канкуне оказался самым обычным - все они везде одинаковы... Длинный ряд окошечек касс, к которым стоит унылая толстая стена народу... На скамейках, на грязном каменном полу в самых разных позах сидят, лежат и просто валяются тела будущих пассажиров, а вместе с ними - мешки, чемоданы, тюки... В торце здания, как положено, - буфет, где из большой стеклянной емкости через краник наливают какой-то желто-розовый теплый липкий напиток (бр-р-р!)... А над всем этим, под потолком, усталые вентиляторы, гоняют густой, полный всевозможных испарений, душный воздух... Но зато здесь на стене висело расписание движения автобусов (с точным временем отправления!), и кассирша мне сразу же продала билет на субботу и заверила, что автобус отправляется именно в семь утра, а не просто утром, и, более того, поклялась, что послезавтра, в субботу, автобус в Мехико еще не ушел!
  

6

  
   К последнему вечеру в Канкуне мне, наконец, удалось перенастроить свои внутренние часы на мексиканское время, и я увидел, что город начинает просыпаться как раз после захода солнца. К этому времени улицы заполняются пестрой публикой, и начинается всеобщая бурная тусовка. Как это выглядит? - да очень просто: народ слоняется туда-сюда и получает свой "fun" (отдаленные русские аналоги - это "кайф", "балдеж" и т.п.). Ночной "канкунский кайф" - это ритмичная цветомузыка, радостное повизгивание, холодное пиво, дружное пританцовывание, крепкое обнимание, томное целование, дикие крики и, разумеется, рестораны, ресторанчики, бары и забегаловки, из каждой из которых выливается на улицу предельно громкая, но зато своя "неповторимая" музыка в стиле "бум-бум-бум..." и словами типа "мальчик хочет в Тамбов" (но только на американский манер). Это самое "бум-бум-бум" можно, разумеется, производить и самому, если есть барабан. Если нет барабана, но есть дружная спетая-спитая компания, можно добиться того же эффекта и собственными глотками, пусть даже и не в такт, но зато пританцовывая и прихлопывая.
   ...На обочине дороги стоял ужасно смешной полицейский - разукрашенный разноцветными ленточками, лампасами и погонами как попугай, то есть я хотел сказать, как фельдмаршал. Он стоял не на перекрестке и даже не на пешеходном переходе, а просто так на обочине, и все время безостановочно махал руками в белых перчатках потоку проезжающих машин (дескать "давай-давай-давай-давай, быстрее-быстрее!"). А кроме того он, что было сил, прерываясь только чтобы судорожно глотнуть воздух, дудел в свой свисток. Я долго его наблюдал - он не отдыхал ни минуты. Объяснить этот феномен не берусь - возможно в такой форме выражается профессиональный "полицейский fun"? А может этот приятель просто сбрендил от происходящего вокруг бедлама, или его пригрозили уволить за безделье, и он срочно рванулся доказывать свою нужность миру...
   Даже огромный башенный кран с наступлением сумерек и тот ожил. Поначалу я было подумал, что ожила вся стройка (когда-нибудь на этом месте будет очередной супер-отель), но оказалось, нет - только кран. На нем в лучах прожекторов устроили тарзанку для отдыхающих, желающих получить "супер-fun". Клиента, чувствующего в своем организме недостаток адреналина, привязывают за ноги толстым резиновым жгутом и сбрасывают вниз головой в бездну прямо над железобетонной стройкой. В момент прыжка публика на земле на пару секунд отвлекается от своих "бум-бум-бум", дружно выдыхает "Ва-а-а-у!", ну а потом клиент начинает долго и нудно болтаться вверх-вниз, как сосиска, а публика возвращается обратно в "бум-бум-бум". Лишь один полицейский ни на секунду не отвлекался: все так же отчаянно махал белыми перчатками и дул в свой свисток.
   Я думаю, если бы библейский Иоанн взглянул на весь этот трам-тарарам, он бы решил, что описанный им Апокалипсис в самом разгаре. Тем более, что скорее всего, так оно и есть...
  
  

7.

   На следующее утро я простился с замечательным городом Канкуном, который, как я ни старался, мне полюбить не удалось. Надо отметить, что он ответил мне взаимностью, с той лишь разницей, что, в отличие от меня, он даже не пытался.
   Автобус, в котором мне предстояло ехать 28 часов, мне очень понравился. Во-первых, тем, что он вообще был, а не "уже ушел", и я в него сел, и он поехал. Во-вторых, потому, что в нем были, а главное работали кондиционеры. У этого автобуса был только один серьезный недостаток: у него под потолком были развешаны телевизоры. Надо сказать, что к телевизорам вообще, как к явлению современной цивилизации, я отношусь спокойно, но вот каждый отдельный телевизор, находящийся рядом со мной, я ненавижу тихой яростью. Мне сразу же хочется его выключить, причем, желательно, навсегда. В автобусе же их было сразу четыре штуки, а кнопка выключения находилась у водителя, так что у меня не было никаких шансов. Все 28 часов в режиме "нон-стоп" водитель гонял один и тот же фильм из жизни американской провинции: там два соседа - один профессор университета, а другой мясник, делают друг другу сначала мелкие, а потом все более и более крупные пакости. Естественно все кончается членовредительством и смертоубийством - в общем ужас.
   Еще про автобус. Чтобы водитель не увлекался быстрой ездой, в салон к пассажирам выведена красная лампочка и негромкая сирена. Как только автобус превышает положенную ему по закону скорость, лампочка тут же начинает мигать, а сирена зловеще жужжать. Очень удобно, особенно ночью: только вздремнешь (такой шанс есть только в первой половине фильма - пока не начались дикие вопли), а лампочка с сиреной тебе: "Проснись, проснись - сейчас грохнемся!". Короче, контроль скорости отдан пассажирам, а полиция может заниматься более важными делами, например, дудеть в свисток и махать белыми перчатками.
   Дорога разнообразием не отличалась. Вокруг - бескрайний покров густого непролазного леса или кустарника, который иногда прерывался выжженными пыльными полуразвалившимися селениями. В этих краях, если кто и передвигается с места на место, то он не ходит, а ковыляет, если стоит дом - то обязательно покосившийся и облупленный, если собака - то драная... Само собой, как вы наверное уже догадались (знакомые пейзажи, правда?), повсюду - заброшенные стройки, бетонная крошка, арматура, упавшие деревянные заборы, мертвые раскаленные бульдозеры, обвалившиеся траншеи, полуразрушенные стены, кирки, лопаты... Как после гражданской войны. А те, кто выжил в катаклизме, пребывают в пессимизме, и им все на свете - совершенно до лампочки. Впрочем, если бы меня оставили здесь на такой жаре, я бы, наверное, вообще сразу же лег и умер.
   Иногда встречались более продвинутые селения, украшенные стоящим у дороги сараем с надписью "Ресторан". В этом случае автобус останавливался, чтобы пассажиры могли отвлечься от телевизионных ужасов и окунуться в реальность - сходить подкрепиться и облегчиться. Можете себе представить, что можно почувствовать, если на сорокоградусной жаре пол-автобуса набъется в душный сарай, где пышет огнем, шкварчит сковородками и булькает кастрюлями внушительных размеров печка. Ну и, разумеется, неизбежные в подобных обстоятельствах тяжелые мухи, которые отобедав в том месте, куда ходят "облегчиться" (здесь же за сараем, в виде дырки над выгребной ямой), залетают в сарай-ресторан за десертом.
   Но самое яркое впечатление оставляют, конечно, солдаты. Их много на каждом километре. До этого замечательного путешествия я полагал, что гражданские войны отбушевали в Мексике уже давным-давно. Наверное так оно и есть, однако, оказывается, есть война, нет войны - армия не спит, армия бдит, армия устраивает проверки на дорогах и старательно кого-то ловит. Кого она ловит, мне выяснить так и не удалось - у местных жителей - пассажиров автобуса - мой вопрос вызывал недоумение, и они просто пожимали плечами. Раз есть дороги, должен же их кто-то контролировать? Раз есть армия, должна же она с кем-то воевать...
   Не реже чем раз в полтора часа автобус упирался в длинную пробку у очередного военного блокпоста. Потом в автобус заходили солдаты с оружием и устраивали проверку документов. Документы проверяли не у всех, а выборочно - только у тех, кто им почему-то не понравился, или наоборот, чем-то очень приглянулся. Иногда, в результате, кого-нибудь просили выйти для более тщательной проверки. Такой человек потом либо возвращался в автобус, либо - нет. В этом последнем случае, в салон снова заходил солдат, забирал вещи несчастного, и автобус ехал дальше. А оставшиеся пассажиры (и я в том числе!) с облегчением вздыхали: "Пронесло!..." А почему, собственно, "пронесло"? Что я такого натворил? - А вот это как раз совершенно неважно - оказывается нужно совсем немного, чтобы оскотиниться.
   На одной из остановок рядом со мной сел негр, и это меня чуть не погубило. На ближайшем блокпосту этот негр сразу же привлек внимание солдат (он был единственным чернокожим в автобусе). У него стали проверять документы, а поскольку я сидел рядом, то заодно и у меня. И тут же выяснилось, что я совершенно не пойми кто! Как русский? Что значит русский? Что тут может делать русский? Нужно разобраться! И меня вместе с негром попросили выйти из автобуса. Подошел офицер. В отличие от солдат, он, похоже, был все-таки грамотный - по крайней мере мой паспорт он не держал вверх ногами. Я показал ему мексиканскую визу, показал зеленую книжечку с отпечатком большого пальца правой руки, показал сами пальцы... Хорошо, у меня хватило ума промолчать о теоретической физике. На самом деле офицера совершенно не интересовала ни моя виза, ни отпечатки пальцев. Он стоял и размышлял о чем-то совершенно другом. Несколько секунд он принимал решение. Он попросту сравнивал, взвешивал меня и негра с точки зрения каких-то своих неизвестных мне резонов. Возможно, он размышлял, с кого можно слупить больше денег, а может он подбирал более подходящую "грушу", чтобы подчиненные могли на досуге потренировать свои кулаки - не знаю. Знаю только, что в той ситуации они могли сделать со мной все, что угодно. Очень специфическое это ощущение, быть в полной власти вооруженных людей, которым все до лампочки. Полагаю, оно хорошо знакомо, побывавшим в российских ментовках, не говоря уж про живущих в Чечне. Какие там права человека, какая теоретическая физика - не смешите меня господа...
   Не знаю, какие соображения у него взяли верх, но офицер почему-то предпочел негра. Его увели, а я остался. И, между прочим, не сделал ни малейшей попытки вступиться за несчастного, или, скажем, стать в гордую позу и сказать что-то вроде: "А по какому, собственно, праву?!" Конечно, было бы очень романтично провести остаток жизни (уверен очень недолгий) в качестве принципиального борца за права человека в Мексике, но у меня дети... Впрочем, у негра тоже, возможно, есть дети. Такая вот нехитрая проверка на вшивость...
   Вот, собственно, и все. В городе Мехико до отлета моего самолета у меня оставалось четыре часа, и я использовал их очень насыщенно: с центрального автовокзала я сразу же сел в такси, приехал в аэропорт и оставшееся время увлеченно рисовал свои формулы. Как-никак, я приехал сюда заниматься теоретической физикой...
  

0x01 graphic

  
  
  

2002 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ИЗ ПАРИЖА БЕЗ ГРУСТИ




.

  

1.

  
Французский язык я учил всю жизнь. Я учил его в школе, учил в институте, потом зубрил самостоятельно. И вот после месяца жизни в Париже я впервые рискнул опробовать свои знания на практике. Я зашел в бар и сказал, что я хочу "ан кафэ". И меня не поняли... Бармен долго морщил лоб, просил повторить, потом призвал на помощь своих коллег, и, посовещавшись, они решили, что раз этот чужеземец зашел в бар, то, наверное, он хочет кофе. И все были очень рады, что угадали мою просьбу.
   Мне всегда казалось, что слово "кафэ", произнесенное с любым самым диким акцентом, на этой планете понимают везде, даже в африканском племени Мумбо-Юмбо. Так оно, наверное, и есть, но теперь я знаю одно исключение. В Париже "кафэ" нужно произносить не абы как, а именно по-французски, иначе вас не поймут. Мои парижские коллеги, которым я рассказал этот эпизод, подтвердили, что понять меня действительно невозможно, так как произносить нужно не "кафэ", а кафэ. Чувствуете разницу? - я тоже не чувствую. А они говорят, что разница огромная. По их словам, это все равно, что спутать сыр "камамбер" с сыром "бри". Чтобы не выглядеть неотесанным русским медведем, я уж не стал сознаваться, что эти два типа сыра я тоже не различаю.
   Натренировавшись произносить кафэ, я усложнил эксперимент и попросил дать мне "кафэ о ле". Я был уверен, что я прошу кофе с молоком. В результате столь невинной просьбы у бармена перекосилось лицо, и он весь напрягся, вслушиваясь в оттенки моего тяжелого черноголовского акцента. Потом он опять призвал на помощь своих коллег, и их долгое совещание кончилось тем, что мне подали чашечку черного кофе и стакан холодной воды...
   Завершились мои попытки активно пользоваться французским языком следующим образом. Мне нужно было купить одну вещь, на которую нельзя ткнуть пальцем - нечто, требующее объяснений. Я составил длинную грамматически правильную фразу, хорошо ее отрепетировал, потом зашел в магазин и, как мне показалось, блестяще исполнил перед прилавком. Продавец стал в позу человека оскорбленного в лучших чувствах и на ломаном английском произнес следующее: "Не мог бы месье любезно сообщить, что он желает, на каком-нибудь другом языке?".
   В действительности, первопричина всех этих языковых (и многих других) недоразумений состоит в том, что хотя Париж - это, вне всякого сомнения, столица мира, за пределами этого великолепного города об этом, увы, мало кто помнит. Взять тех же американцев. В то время, когда на планете и так творится не пойми что, их бесцеремонная "антикультура", а особенно их нахальный язык, буквально через все щели лезет во французскую жизнь. Культурная французская общественность этим чрезвычайно обеспокоена. Я хорошо помню, как вечером накануне помпезного открытия Парижского Диснейленда, по национальному французскому телевидению выступил министр культуры Франции и заявил, что, по его мнению, грядущее событие - это "культурный Чернобыль" для всей Европы. Очень забавно читать целый свод "англоязычных" слов и выражений (опубликованный правительством Франции), запрещенных к употреблению во всех государственных учреждениях и документах. Я уж не говорю про историю великой Франции - это вообще отдельная тема. Вот, к примеру, для знатоков штучка: при входе в замечательный Парижский ботанический сад (со стороны вокзала Аустерлиц) стоит солидный памятник, а на памятнике надпись "Основателю теории эволюции Ламарку" (на всякий случай все-таки поясню, что оказывается, британца Дарвина в этой теории и рядом не стояло). Теперь о другом чрезвычайно почитаемом французе. На величественной Триумфальной арке, поставленной в честь великих побед Наполеона, в числе прочих выдающихся "достижений" незабвенного императора написано "за победу над Москвой". Ну а что, разве Наполеон Москву не взял? - взял, - исторический факт. Ну а затем - не вечно же в побежденном городе сидеть - великий полководец просто вернулся к себе домой, вот и все. Не без потерь, конечно - война есть война... То, что русская армия затем побывала в Париже, не секрет, конечно, но об этом как-то не очень принято распространяться в приличном обществе. Да, конечно, много разных людей побывало в Париже, и какие-то русские солдаты тоже как будто заходили - ну зашли, походили-походили и ушли...
  

2.

  
   Так получилось, что в самый первый раз я въезжал по Францию из Италии. Для получения въездной визы Французское посольство в Риме потребовало от меня пройти медкомиссию, которая производилась силами единственного их же собственного врача. Размякший от очаровательного итальянского разгильдяйства врач ограничился анализом моей мочи и кратким визуальным осмотром. Казалось, никаких проблем не должно было возникнуть.
   Когда я пришел к назначенному сроку за получением визы, меня завели в солидный кабинет, где под огромным портретом Миттерана в золоченой раме за массивным столом восседал внушительный французский чиновник. Он взял мой паспорт, придал своему лицу непроницаемое выражение и сказал:
   - В визе вам отказано.
   Выдержав паузу, далее он торжественно произнес следующее:
   - Согласно нашим законам за въездную визу во Францию вы должны были бы заплатить пять тысяч долларов. Мы здесь решили, однако, что таких денег у вас, по-видимому, все равно нет, поэтому в визе вам отказано.
   У меня даже рот открылся от изумления. Затем, выдержав еще одну длинную паузу, чтобы вдоволь насладиться моим оторопевшим видом, он коротко бросил:
   - Шутка,
   и даже не улыбнулся.
  
   В анкетном общении с Советской властью всем нам много раз приходилось утверждать, что мы не находились на оккупированной территории, что мы не состояли и не привлекались, и тому подобные невинные вещи. Как я теперь понимаю, Советская власть была не такой уж и любопытной. Потому что нигде и никогда, даже на самой суровой комиссии по прописке в Ногинском исполкоме, мне не приходилось отвечать на вопрос о дате, месте рождения и девичьей фамилии моей тещи. А в Париже пришлось.
   Когда я первый раз приехал на полгода во Францию, в одной из бесчисленных анкет, вытряхивавших из меня всю подноготную, был и этот тонкий вопрос. Честное слово, я очень люблю свою тещу, и никогда не забываю поздравить с днем рождения. Но я не знаю ее девичью фамилию. Ну не знаю, каюсь, не поинтересовался. Я честно об этом сознался французским властям. Постная мадам, которая олицетворяла местную власть, тоже откровенно мне сообщила, что в этом пункте я могу писать все что угодно, но оставлять его незаполненным ни в коем случае нельзя, иначе процесс оформления моих документов заклинит. Да простит меня моя теща, я присвоил ей тогда первую пришедшую на ум фамилию. Между прочим, эта история с вымышленной фамилией, в принципе, может оказаться не столь невинной, как кажется на первый взгляд. Дело в том, что я ее забыл. И если мне снова придется сообщать девичью фамилию моей тещи (теперь-то ее настоящую фамилию я знаю), меня могут уличить в даче ложных показаний.
   Еще от меня потребовалось указать не просто адрес моего места жительства, но предъявить три независимых доказательства существования такого места жительства, а именно: (1) заявление хозяина квартиры, что он действительно сдал мне свою квартиру; (2) копия удостоверения личности владельца квартиры (чтобы можно было легко проверить в полиции, что такой владелец действительно существует); и наконец самое нетривиальное: (3) копия показаний электросчетчика снимаемой квартиры из районного отделении энергоснабжения (это гениальный по простоте способ подтверждения, что такая квартира действительно существует). Кстати, последний документ имеет в повседневной жизни довольно широкое употребление. Например, его вполне достаточно, чтобы записаться в местную публичную библиотеку.
   Так или иначе, но мое оформление на работу прошло тогда исключительно гладко и заняло всего лишь пять месяцев. К концу пятого месяца у меня и у всей моей семьи появилась полноценная медицинская страховка, и мы получили французский вид на жительство. А поскольку мы приехали лишь на полгода, то еще целый месяц могли наслаждаться полной легальностью своего существования. Справедливости ради, должен отметить, что первую зарплату мне дали практически сразу - всего лишь через полтора месяца, правда назвали ее почему-то авансом.
   Зато в следующий мой приезд процесс оформления на работу прошел фантастически быстро - лишь за два месяца - и, что самое поразительное, девичьей фамилии моей тещи теперь уже не спрашивали. Однако теперь возникли проблемы с медициной. Из CNRS (это отдаленный аналог нашей Академии Наук) в Эколь Нормаль, где я работал, поступил циркуляр, требовавший от меня пройти медицинскую комиссию. Уже имея на руках медицинскую страховку, я высказал недоумение: а зачем? Мне было сказано, что поскольку я покидал территорию Франции, то в принципе могу привезти в их (надо полагать совершенно стерильную) страну невесть что.
   Возле здания конторы, где сравнивают здоровье иностранцев с французскими нормативами я обнаружил растянувшуюся на сотню метров очередь, представлявшую собой полный интернационал. Перед Французской Республикой все народы равны: здесь были африканцы, арабы, индусы, китайцы, югославы, поляки, американцы, русские... А над всей этой толчеей и руганью царил местный бог - месье вахтер. Да, да, - тот самый человек, в данном случае месье, обладающий фантастической властью: он может пустить, а может и не пустить. Месье вахтер самолично решал, имеются ли у данного иностранца веские основания быть удостоенным чести проходить медкомиссию, и поэтому перед его стойкой разыгрывалась бесконечная драма под названием "Я вас умоляю!". Люди совали ворохи бумаг, шепотом обещали не остаться в долгу, женщины рыдали... В общем, все как у нас - что тут рассказывать.
   Дело в том, что без врачебного вердикта "практически здоров" никакой иммигрант во Франции не может получить работу, и вахтер просто упивался своей ролью вершителя судеб. Он, как положено, был суров, но справедлив. Он вникал в документы, задавал каверзные вопросы, иногда становился снисходительным и позволял себя уговорить. Случалось, он даже шутил. Я был свидетелем, когда посмотрев документы африканца, он сказал: "А как вы докажете, в вашем удостоверении личности наклеена именно ваша фотография? Мне кажется, эта фотография подойдет любому" - и он показал на других стоявших в очереди африканцев. Бедный негр стал бледным как полотно...
   Я не-на-ви-жу вахтеров. Всю мою молодость общежитские вахтеры решали "положено" мне или "не положено". Ежегодно много лет подряд Ногинский исполком решал, позволить нам с женой жить вместе на указанных квадратных метрах или не позволить. Всю мою жизнь целая армия вахтеров во главе с Генеральным Вахтером ЦК КПСС возила меня мордой об забор и указывала, как мне жить. Это было омерзительно, но это были свои - это была моя собственная страна, это была моя собственная беда и вина, что я позволял всем этим засранцам мной управлять. Но когда меня начинает смешивать с дерьмом еще какой-то месье вахтер, я начинаю беситься.
   Я вручил вахтеру свой паспорт и с достоинством сказал, что на сегодня мне здесь назначено рандеву с доктором таким-то. Вахтер просто оторопел. А где ворох бумаг, а где заискивающий взгляд? Что вообще происходит? Я сказал, что он может, не сходя с места, позвонить в CNRS или непосредственно доктору, и ему подтвердят. Вахтер фыркнул, что он ничего не знает, никуда звонить не будет и брезгливо швырнул мой паспорт обратно.
   Я прекрасно знаю, как это делается - я прошел хорошую школу. Мне нужно было с полчаса поторчать у его стойки, поскулить, стать таким маленьким, ничтожным, и он бы меня пропустил - ему ведь большего не нужно. Однако я взбунтовался. Я сказал: "Как вам будет угодно, месье", исключительно вежливо (высшая форма издевательства) пожелал ему удачного дня и ушел. У него даже лицо вытянулось от удивления.
   Вернувшись в Эколь Нормаль, я рассказал там в красках всю эту историю и добавил, что даже советская власть не допускала столь унизительного со мной обращения (что, разумеется, было неправдой), поэтому если CNRS угодно, чтобы я прошел медкомиссию - я готов, однако ни с какими вахтерами я более вступать в дискуссии не намерен. И тут начался сюрреализм. Только секретарши начали извиняться передо мной от имени всей Французской Республики, как позвонили из CNRS как раз по поводу моей персоны. С минуту секретарша смотрела на меня вытаращенными глазами, а потом тихо сказала:
   - Только что в CNRS сообщили из медицинского центра, что вы прошли у них всю медкомиссию за исключением флюорографии... Флюорографию сделать не удалось, потому что у них сломался рентгеновский аппарат... Они интересовались, не устроит ли CNRS подобное, несколько неполное медицинское заключение...
   Я вообще считаю себя человеком довольно опытным по части всевозможного идиотизма, кретинизма и паранормального бюрократизма, но должен признать, что ни с чем подобным еще не сталкивался.
   - С моей стороны нет никаких возражений, - сказал я после минутного размышления. - Если там с моим здоровьем все в порядке, то я готов не настаивать на дополнительном флюорографическом обследовании.
   Эта история заронила первое, оказавшееся столь плодовитым, зерно сомнения в мою первоначальную идею, что во Франции я имею дело с редким случаем работающей бюрократией. И тем не менее... иногда где-то в чем-то она все-таки она работает!...
  
   В Париже, кроме Эйфелевой башни и Триумфальной арки и Собора Парижской Богоматери есть много замечательных, прекрасно оборудованных детских площадок. Яркие качели-карусели, ухоженные песочницы, горки, корабли, паровозы с вагончиками. Каждое утро на площадках чистенько, даже в песочницах крупный желтый песок лежит ровным слоем со следами грабель. Каждая такая площадка обнесена металлическим забором темно-зеленого цвета, а в заборе есть ворота, и в темное время суток эти ворота обязательно закрыты на замок. А знаете почему? - потому, что у каждой площадки есть свой дежурный. Он не обязательно целый день сидит в своей будке, но он непременно должен быть где-то поблизости, ибо порядок на детской площадке - это его забота.
   А теперь снова о бюрократии. Мой маленький Андрюша, играя на детской площадке, поскользнулся, упал и довольно сильно расшиб бровь. И тут оказалось, что на его отчаянный вопль среагировал не только я, но и невесть откуда взявшийся дежурный. Он показал, где находится ближайший медпункт, и настоятельно попросил, после того, как ребенку окажут помощь, обязательно снова вернуться к нему. Дело было на территории Ботанического Сада, и здесь у дежурного был целый кабинет. Хозяин кабинета усадил меня на стул, потом откуда-то привел еще двух человек - своих коллег-соседей - и они сообща стали составлять акт. С моих слов они скрупулезно записали, при каких обстоятельствах, как именно и когда произошел инцидент с моим ребенком, какую (левую или правую) бровь он расшиб, где и какая медицинская помощь ему была оказана. Затем дежурный расписался, свои подписи поставили двое его коллег, потом он взял бумагу, сбегал куда-то к своему начальнику, и там бумага была завизирована чьей-то размашистой подписью и заверена большой круглой печатью. После этого довольный дежурный вручил мне акт, и сказал, что я должен отнести его в мэрию, которая компенсирует мне стоимость оказанной медицинской помощи. И действительно, не прошло и четырех месяцев, как мне вернули деньги. Для этого, правда, кроме врученного мне акта и медицинской платежки о наложении шва, потребовалась еще копия моего паспорта, копия французского вида на жительство, копия медицинской страховки, и две копии платежных документов, удостоверявших, что не менее чем за два месяца до происшествия я уже получал французскую зарплату с удержанием налогов на социальное страхование.
   Вот что такое работающая бюрократия. Выглядит она, конечно, устрашающе, но... оказывается, что изредка результат ее неторопливого шуршания с известными оговорками нельзя назвать безусловно отрицательным.
  
  

3.

  
   В Париже говорят, что Франция находится в глубоком экономическом кризисе. Само по себе подобное утверждение меня совершенно не впечатляет, потому что сейчас какую европейскую страну не возьми, везде экономический кризис. Впечатляет другое. С некоторых пор я стал замечать на парижских улицах пешеходов, которые носят с собой велосипедные седла. Реже - велосипедные рули. Хотите верьте, хотите нет, но с недавних пор парижане стали не только приковывать свои велосипеды толстенными цепями (которые может сокрушить лишь автоген), но и уносить с собой легко снимаемые велосипедные части. Да-да, причина самая банальная - чтобы не сперли. Можно сколько угодно анализировать графики экономических показателей, динамику инвестиций и безработицы - не мне об этом судить. Значительно более убедительной мне представляется методология булгаковского профессора Преображенского. Помните, как он определил, что такое разруха? - это когда начинают ходить мимо унитаза. Так вот, если граждане начинают таскать с собой велосипедные седла и ставить на дверях своих квартир по четыре замка - значит в обществе глубокий кризис.
   .
   Устойчивость французской экономики поражает. В состоянии "клинического банкротства" (это когда по всем показателям имеется полное банкротство, но жизнедеятельность поддерживается непрерывными инъекциями из госбюджета) уже давно находятся национальная сеть железных дорог SNCF, крупнейший французский банк "Креди Льйоннэ", близка к этому национальная авиакомпания "Эр Франс". Безработных в стране около десяти процентов - их тоже кормить надо. Люди, которые получают минимальную заработную плату - 5000 франков - имеют массу льгот и получают многочисленные дотации. Поразительно, но почти все мелкие частные магазины в центре Парижа являются нерентабельными и тоже живут за счет дотаций - их поддерживают, чтобы сохранять исторический облик города. И вот осенью 1995 года правительство, наконец, внятно заявило, что бюджет - не дойная корова, что нужно жить по средствам, и как следствие этой общей грозной декларации, предложило "радикальную" меру, а именно, увеличило на пару лет стаж, необходимый для получения максимальной пенсии для железнодорожников, с тем чтобы этот стаж стал таким же, как у всех остальных французов. В ответ профсоюз транспортников (который контролируют местные троцкисты и коммунисты) объявил всеобщую забастовку, к которой присоединилась значительная часть профсоюзов других государственных служащих.
   Это трудно себе представить, но в декабре 1995 года на три недели действительно остановился весь транспорт - все поезда, метро и автобусы. И поскольку на работу добраться стало почти невозможно, то остановилось и все остальное. Под шумок объявили забастовку почтовые служащие (письма перестали ходить!), частично перестали летать самолеты, а население вместо работы стало ходить на демонстрации. Все припомнили ненавистному правительству! Студенты особенно разбушевались: вспомнили, что им аудиторий и преподавателей не хватает, не говоря уже про то, что и жить толком не на что. А чтобы им больше верили, они стали ходить по улицам, бить окна в магазинах и поджигать машины. Раньше я в общем тоже догадывался, но теперь знаю точно: если человек громит окна в магазинах, значит ему не хватает преподавателей. Население по началу сгоряча расселось по своим автомобилям, но от этого стало еще хуже, потому что движение на дорогах сразу же остановилось. Потом постепенно многие пересели на велосипеды, и в результате стало очень похоже на Китай. В декабре в Париже было холодно - граждане закутывались чем попало, лиц не видно, а как едет по улице толпа велосипедистов, а на них не пойми кто - получается как в Китае. Я же специалист по китайцам...
   Тем временем рельсы на железных дорогах стали покрываться густой ржавчиной, и я даже стал опасаться, не перейдет ли здешний экономический кризис, по терминологии профессора Преображенского, в разруху. Но ничего, на этот раз обошлось. Правительство сдалось, премьер министр публично заявил, что забастовщики выиграли, и через неделю транспорт начал функционировать.
  
  

4.

  
   Бытует мнение, будто с развитием технологий, внедрение всевозможных механизмов и автоматов приводит к сокращению рабочих мест, и тем самым, может увеличивать социальную напряженность. Опыт Франции наглядно демонстрирует, что это далеко не всегда так. Вот уже много лет парижане и гости французской столицы страдают от одной весьма неприятной проблемы. Дело в том, что в Париже, кроме всего прочего, живет очень много собак. Нет, не бродячих - домашних, хорошо ухоженных и горячо любимых. Собак здесь очень уважают - у каждой есть свой паспорт с фотографией и печатью, и гулять с ними позволяется практически везде. Проблема состоит в том, что во Франции принято уважать не только права человека, но права собаки: каждая собака имеет право покакать, где ей вздумается. Я нисколько не преувеличиваю - это действительно проблема: на парижских тротуарах лежит полно собачьего дерьма. Если вам кто-то скажет, что культурные парижане ходят с пакетиками и совочками - не верьте - это все легенды про какие-нибудь скандинавские страны. И вот, в бытность свою мэром Парижа (нынешний Президент) Жак Ширак взялся решить проблему собачьего дерьма, не нарушая собачьих прав и не покушаясь на леность жителей города. По его инициативе были разработаны и внедрены в городскую жизнь сотни небольших юрких мотоциклов-"пылесосов" (точнее будет сказать "дерьмососов"). Всякий, кто бывал в Париже в последние годы должен был их видеть: ярко зеленого цвета мотоциклы с большим контейнером вместо багажника, из которого выходит толстый шланг. Мотоциклисты, одетые в униформу такого же "экологического" цвета ездят по парижским тротуарам и, держа одной рукой шланг, всасывают собачье дерьмо. Это их единственное дело - прочий мусор убирают обычные мусорщики. Могу засвидетельствовать: "минные поля" на парижских тротуарах за последние годы заметно поредели, а зеленые мотоциклы стали привычной частью городского пейзажа. Парижане дали им ласковое прозвище "Шираке" (изюминка в том, что джип "Чироки" по-французски произносится как "Широке").
   Я рассказываю все это вот к чему. Достаточно хоть немного понаблюдать за работой зеленых мотоциклистов, увидеть как долго они елозят неуклюжим шлангом - чтобы оно все засосалось, с каким трудом им приходится протискиваться среди прохожих и припаркованных автомобилей, чтобы понять, что по старинке - веничком и совочком - было бы намного быстрее и эффективней. Но по старинке - это был бы неквалифицированный сборщик собачьего дерьма. А так - "оператор" сложного механизма. К тому же теперь много людей занято производством таких мотоциклов, их ремонтом и обслуживанием. И все довольны.
   Вот другой пример. Мы, отсталые, даже на пороге двадцать первого века прошлогодние листья убираем граблями. А теперь представьте себе: по зеленой лужайке ходит человек в красивых звуконепроницаемых наушниках, в руках у него толстая труба, выходящая из большого ранца за плечами, который тарахтит как бензопила. Человек ходит по лужайке и шлангом сдувает (точнее, пытается сдувать) листья в одну кучу. Это совсем не просто: оказывается, если на листья дуть направленной струей, то они все равно норовят разлетаться в разные стороны. Граблями, конечно, было бы намного быстрее и проще, но тогда это был бы банальный дворник, а так - оператор по уборке территории. И опять же - такие компактные насосы нужно производить, обслуживать, совершенствовать...
   Нет, в этом определенно что-то есть. Мне импонирует общество, которое позволяет своим сумасшедшим гражданам немного повыпендриваться. Взять, к примеру, ту же Эйфелеву башню. Построенная в начале века чтобы просто постоять во время проведения Всемирной выставки (потом ее собирались разобрать), она по началу представлялась многим не более чем неким инженерно-эстетическим извращением. Сколько было требований снести эту уродливую железяку! И вот, пожалуйста - не прошло и ста лет, как она стала символом Парижа...
  
  

5.

  
   Те, кто приезжают в Париж на экскурсию на две недели, видят замечательный Собор Парижской Богоматери, воздушную Эйфелеву башню, великолепный Лувр. Они отдыхают душой на Монмартрском холме, со счастливыми улыбками они бродят по уютным улочкам Латинского квартала, радуются сияющим витринам на рю Риволи и млеют от приветливости продавцов в дорогих магазинах. А потом, размякшие от счастья, они сидят на переносных стульчиках в Люксембургском саду и на всю жизнь впитывают солнечные брызги фонтана... Это - Париж.
   Те же, кто приезжают сюда жить и работать, начинают замечать кое-что еще. Они встречаются с откровенным хамством в полицейских префектурах. Однажды вступив в собачье дерьмо, они начинают замечать, что улицы не такие уж и чистые, а парижское метро во многих местах насквозь пропахло мочой - потому что там обитают сотни бездомных-клошар. Они обнаруживают, что прохожие на улицах и продавцы в дешевых магазинах далеко не такие уж приветливые, особенно по отношению к тем, кто коверкает их великий французский язык. И постепенно они начинают понимать, что кроме чисто формальных отношений с коллегами по работе никогда ничего не будет, что они всегда здесь будут чужими. Да-да - это тоже Париж.
   И лишь спустя долгое время, где-то там сквозь завесу суеты, сквозь голубую ностальгическую дымку начнет проступать мягкий светлый профиль Сакре Кер. И ранним утром вы невольно сбавите шаг, чтобы подольше подышать уютом старинной рю Муфтар. И знакомый бармен привычно спросит вас "как всегда?". И отражаясь сотнями огней, будет шуметь вечерняя набережная Сены. И опять, в который раз, в утренней тишине послышится знакомая мелодия старой шарманки... И вам станет хорошо и спокойно, потому что с вами или без вас, этот город все равно будет жить своей собственной, одному ему ведомой жизнью. Потому что это - столица мира Париж.
  
   0x01 graphic
  
  
  
   1996 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   - 96 -
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"