In every color there's the light.
In every stone sleeps a crystal.
Remember the Shaman, when he used to say
"Man is the dream of the dolphin."
- "Enigma", "The Dream of the Dolphin" ("The Cross of Changes"), 1993
Мой друг не пьет и не курит.
Лучше бы пил и курил,
Держал бы дома что-нибудь такое -
Я бы чаще к нему заходил.
- "Сплин", "Пил-курил" ("Альтависта"), 1999
А Ежи был просто шаман. Ему было тяжело шаманить.
- Андрей Андрианов, "Революция" ("Сказки"), 1997
Ja živim sad,
Sutra šta će biti ko zna.
- Vlado Georgiev, "Živim sad" ("Daljina"), 2013
- Так-то, брат кобылочка... Нету Кузьмы Ионыча... Приказал долго жить... Взял и помер зря... Таперя, скажем, у тебя жеребёночек, и ты этому жеребёночку родная мать... И вдруг, скажем, этот самый жеребёночек приказал долго жить... Ведь жалко?
Лошадёнка жуёт, слушает и дышит на руки своего хозяина...
Иона увлекается и рассказывает ей всё...
- Антон Чехов, "Тоска", 1886
* * *
Привет, родные.
Не единожды задумывался - что значит "родной человек"? Что составляет это понятие, что это по своей сути? Привычно понимать под этим, как водится, братьев, сестёр, родителей, родственников и иже по крови, тех, кто близок так или иначе по узам природным, формальным, не выбираемым. Но где ютится то самое "родство", если родственник за тысячи километров без вести годами, а в чужой стране иногда знаешься с таксистом всего пару месяцев, которому так и хочется крикнуть через три стола: "братан, будь здоров!"? Сдаётся мне, что сила родства - та самая, связывающая любых людей вне зависимости от происхождения, - это массив общей истории, эмоций, пережитых с человеком, скала отношений, выращенная в равной степени и трудностями, и великолепными, неповторимыми моментами, пережитыми вместе. Строя заодно, можно достичь удивительных высот, увидеть, узнать и познать то, что самому тебе никогда бы не открылось; как суперчеловек, составляя единое целое, у вас уже нет "я", "ты" и даже "вот этот, как его, ну, лысый такой, в виндстоппере", а есть совместная реальность со сложно объяснимыми связями в нынешнем растрёпанном мире, невообразимо расширенное пространство, в котором, когда наслаждается один, другие празднуют на другом конце света похлеще виновника торжества, а когда сталкивается с бездной другой, печаль заливает вены так, словно ты сам прильнул к небытию. Потому как трещина рассекла общий фасад, и шпатлёвка не вернёт ему былого величия - шрам уже навсегда остался в истории.
Впрочем, стоит понимать, что шрамы - увы, неизбежность; как бы обидно ни звучало, каждый из оных приносит и опыт, и неожиданное, шокирующее переосмысление себя, как будто давно знакомое, такое родное и тёплое солнце вдруг обожгло и ослепило тебя через грань, прежде невиданную тобой. Каждая из потерь даёт тяжёлую, но вместе с тем уникальную возможность, дорого оплаченную другим, заглянуть глубже в себя, и стряхнуть шелуху, облепляющую годами.
Шаман - именно Шаман, а не Роман, потому что просто имя не передаст в полной мере накопленной годами, днями и мгновениями теплоты, - яркий пример того настоящего родства, о котором я говорю. Знаю я его неполных десять лет - что, впрочем, само по себе уже срок немалый, - но последние шесть были лишь приятным шлейфом тех приключений, той самой истории, что свершилась ранее, на заре знакомства, и которая сделала нас родными. Я помню и того Шамана, что, как и мы, раздолбаи, ходил на ММБ с громоздким рюкзаком, того, что делил со мной тушняк и сардины под мостом на велоперегоне Медвежьегорск - Петрозаводск в засыпающей, романтичной в своих, только ей известных, припорошенных первым снегом, снах Карелии, беспечно разводил костёр там, где он гореть не мог, и вкушал под аккуратно поставленным им, со свойственным перфекционизмом и командной ответственностью, тентом крайне дефицитную банку пива в сказочных чащах лесов; и потом того, что с радостью подписался кормить оводов и комаров в летней Мещёре, спал под открытым небом и согревал словом и делом озябших соратников в морозном ельнике зимой. И помню, как, увлёкшись и став профи, видимо, найдя себя, сам всё чаще начал организовывать увлекательные выходы, а затем просто уделал нас, залипших в мешке комфорта, дойдя одним-единственным до финиша холодной осенью. Помню, как делился знаниями и рос и обогнал с отрывом всех, следуя за мечтой, при этом оставаясь органичным отрогом нашей горы, неотъемлемой частью составляющего нас фундамента.
Говаривают, что быстро сгореть не жаль, коль горишь ярко. Ромик сгорел не просто ярко, - он взорвался сверхновой. Те, кто видел его фото с Байкала, с гор, из ПВД, те, кто знал, чтó он делал и кáк жил, позавидуют, ибо многие не испытали и не пережили даже малой доли того. Я поразился однажды его снимку - неужели "National Geographic" не врёт, и нежная свеча палатки под самой крышей звёздного неба - это правда? неужели такое можно и впрямь увидеть?.. Его ценности, идеи, отношение к окружающим, равно как и само стремление испить жизнь до дна - это лишь одно из назиданий, которое Ромыч купил нам. Даже в схватке с судьбой он не уступил и ушёл первым, чтобы проложить тропу тем, кто последует.
Но сразу никто не уходит. Человек жив, пока хранится память о нём, - а уж нам есть, что вспомнить.