Человек не должен приравнивать себя ни к животным, ни к ангелам, не должен и пребывать в неведении о двойственности своей натуры.
Блез Паскаль.
Крестики-нолики
Уютным вечером сентября месяца 1652 года на постоялом дворе около булонского леса собралась компания людей, внушающих хозяину самые худшие подозрения. Чтобы понять его тревожное состояние, надо сообщить вам о временах и стране их вызывающих.
Великая Франция как всегда переживала не лучшие дни. В ней, безусловно, вешали за самую малость, были готовы снять крестьянские портки просто так, да еще и высечь в назидание замысловатый узор розгами на Вашей ни в чем не повинной заднице.
И правил ли тот или этот король, все одно он был велик настолько, что подданные были для него обыкновенным гуртом скота, который можно было потреблять по прямому назначению. И что за пастырь без плетки, а стадо без повиновения?
Особенно часто короли боялись заговоров. Сами же заговоры плодились без счета, так как заговорщики до смерти боялись королей. Как сказал бы великий создатель диалектики (если бы жил в то время): подобное лечат подобным, противоположное - отсечением головы.
А компания спорщиков внушала подозрение хотя бы своей разношерстностью. Один из них, несомненно, принадлежал к высшему обществу и был одет по блестящей и немного пестрой тогда моде. Его тонкое нервное лицо непрерывно меняло гримасы, следуя нити беспокойного диалога.
Руки его через каждую вторую фразу хватались за шпагу так, будто лишь клинком ее и можно что-либо доказать. А пальцы, усыпанные россыпью кристальных бриллиантовых звезд, говорили о приверженности госпоже Фортуне и их практически взаимной любви.
Другой с лицом круглым и довольно усталым, пухлыми губами и худой исковерканной болью фигурой был похож на торговца - еврея средней руки. В то время Европу наводнили толпы иудеев-катаров, пришедших с востока. Они спасались от бедствий и спасали собственные средства и умение к жизни. Успешно надо сказать спасали. Впрочем, наш рассказ не об этом.
Не будем скрывать, второй был одним из наиболее известных ученых того времени, как во Франции, так и во всем христианском мире. Звали его Блез Паскаль. Тогда он еще не выдумал своего измерителя давления, а наоборот скорбел по смерти нежно любимого отца и до сих пор не снимал черных одеяний.
Но кто был действительно покрыт мраком и внушал наихудшие подозрения хозяину заведения, так это третий скиталец. Монах неизвестной принадлежности и ордена, он скрывал свою персону тяжелым балахоном капюшона и складками черной сутаны.
Кавалер де Мере (так звали первого из спорщиков) безуспешно пытался проникнуть взглядом в тайну капюшона, но ничего не выходило. Даже в крайние, наиболее горячие минуты разговора монах не поднимал головы и не думал вмешиваться.
А спор все накалялся, и пора вас ввести в курс этого дела. Год назад на одном престижном приеме, куда стекалась почти вся парижская знать, де Мере во всеуслышание объявил следующее:
Он, Антуан Габон де Мере, человек чести и слова вручит солидное вознаграждение в размере 500 двойных пистолей тому кто скажет:
1. Сколько раз нужно бросить две игральные кости, чтобы вероятность того, что выпадет две шестерки превысила вероятность не выпадения их вовсе.
2. Как рассчитать выигрыш во многоходовой игре и разделить деньги, стоящие на кону, если игра не закончена.
Подверженное возможным превратностям любви, баюкающее мадмуазель случайность, как собственную родную дочь, французское общество откликнулось на призыв с возможным рвением. Тем паче зная историю самого де Мере.
Он был сыном состоятельного отца, прекрасной партией почти для любой девы, но пороки. О, эти пороки Парижа, его соблазнительность в мерзости и мерзость в соблазнительности!
Де Мере кутил, впрочем, как и все, на это хватало ренты от его обширного поместья. Де мере любил женщин и дрался за них и даже убивал, благо на это хватало авторитета отца и его сбережений, отложенных именно на становление сына в обществе.
Но Боже мой! Когда юный кавалер увлекся Мадам Игрой, ее прелестями, чарующей недосказанностью, взлетами и падениями, дрожанием жаждущих рук, откровением первой близости и пропастью холодности и разлуки! Это был полный афронт. Он продулся в пух и прах, разорил отца и довел бедного до нищенской смерти.
И было чудо. А Париж жаждет чудес. Он вернулся за стол с тремя пистолями, занятыми у одной смазливой и глупой гризетки и вернул все, добавив к нему большее, высшее. Его окружали роскошь и вожделенные взгляды, он утопал в тени своей славы и притяжения, неведомого притяжения госпожи Фортуны. Он не проигрывал, а набухал удачными ставками. Что может быть удивительней?
Через пару дней после объявления о столь крупном вознаграждении многие пытались доказать ему, что решили задачу, но де Мере не был глуп. Ведомый несокрушимой логикой соотечественника Декарта, он разбивал все их куцые построения в один взмах. А шпагой он владел, если помните, не на шутку.
В тот вечер все выходило иначе. За столом встретились два товарища, каждый из которых бесконечно обожал другого. Любой из них был согласен, отстаивать честь друга со шпагой или с пистолетом в руках. Но спор от этого был только жарче.
Второй вопрос был решенным, предложенные Паскалем правила подсчета очков действуют и поныне, а вопрос номер один стал действительным камнем преткновения. Паскаль исходил из созданных им тогда основ Теории Вероятностей. Сегодня правила ее понятны и просты каждому школьнику. Они незыблемы, словно сам мир.
При равных условиях свершения двух результатов вероятность первого равняется вероятности второго. То есть, если мы возьмем монетку и подкинем ее в воздух сто раз, пятьдесят придется на выпадение решки и пятьдесят на орла.
Причем, чем большее количество раз Паскаль производил этот опыт, тем более точным становилось равенство. Огромные числа приравнивали бедность и богатство, жизнь и смерть, любовь и ненависть. Все в этом мире, разделенное двумя местоимениями "да" и "нет", имеет право на осуществление и неосуществление своих надежд и печалей, радости и любви.
Чем больше Паскаль смотрел в мир, используя открытое им соотношение, тем больше убеждался в его истинности. Случайность правила им, не отделяя богатых от бедных, великих от простаков. Они все уравнивались ею. Его слова "Если бы нос Клеопатры был чуточку короче, мировая история получила бы иное направление" твердили при всех европейских дворах. Он был прав!
Но де Мере его друг и собутыльник брал ту же монету, подкидывал двадцать раз и получал пятнадцать желаемых решек. Он болтал кости в стакане и шестерки сыпались будто дождь, отрицая все вероятное, правильное, доказанное опытом Бэкона и логикой Декарта, интуицией Дезарга. Они не повиновались им. И тогда третий откинул свой капюшон.
В истории науки многие личности выглядят значимее самих себя, а некоторые и не подозревают, что они натворили. Наш русский господин Попов открыл эффект передачи волн на дальние расстояния раньше американца Маркони, но исключительно своего соперника уважал. Ценил его коммерческую сметку, позволившую так лихо общее дело раскрутить.
Когда Михайло Ломоносов трес колбой и ейную взвешивал, в Европах такое делали даже подмастерья (с легкой руки Лавуазье), но Михайло был из крепостных крестьян, потому опыт тот велено считать бесценным.
Он открыл (Лавуазье Михайлович) закон сохранения массы. Хотя слово масса тогда и в Европе никто не употреблял. Это езмь один из общности законов равновесия. А Паскаль вывел один из наиболее общих законов равновесия. Ему повинуются уже не физические величины, а само устройство Мира. Вот тебе и фокусы в стакане...
Аббат Мерсенн (тот самый третий) сделал того паче: он ни много, ни мало сотворил саму европейскую науку, ее принципы, устройство и законы распространения. До него каждый из гениев скрывал свои знания, в боязни присвоения открытий другими глупыми, но ловкими. Парацельс придумывал новые до сих пор не понятые другими слова, прятал рукописи Эразм Роттердамский, шифровал записи любой уважающий себя книжник.
Маленький аббат убедил их присылать все открытия в свой журнал на опубликование. Убедил своей третейской безгрешностью и непримиримостью ко лжи. Его слово в научных кругах обладало властью закона, его мнение всегда оставалось последним и неподкупным ни одним благом земным. Он служил науке будто Богу.
Его стараниями изобретения тиражировались и развивались. Он предугадал систему патентов. Изобрел методологию поощрения научных трудов и сам учил многих, даровал многое, поддерживал почти всех.
И все же де Мере не думал сдаваться, покуда ему не предъявили страшный знак власти ордена иезуитов. Инквизиция, спалившая Джордана Бруно, судившая Галилея имела власть. Бледный как воск де Мере расшаркивался в поклонах, боялся скосить взгляд на бывшего сотоварища и рассчитался пистолями прилюдно и сполна.
Мы свято верим в правильность Теории Вероятности. Мы знаем, что законы сохранения единственное, что противостоит хаосу. Мы доказали опытным путем что равновероятные события выпадают с равной вероятностью, вот вам на это крест.
Наверно, если бы я писал это при свечах, пером гусиным вышло бы романтичней. Но я давлю пальцами по клавишам клавиатуры, а бесчисленные p-n переходы транзисторов в процессоре моего компака подтверждают Теорию Вероятности бесчисленное количество раз.
И все же что было, если бы в том споре победил кавалер де Мере? Государство великих магов и шаманов, предсказателей и ведьм? Я не уверен и в этом. Только до сих пор некоторые личности вытягивают из колоды любого туза, не применяя никаких шулерских хитростей. Они - угодники капризной и великой мадам Фортуны. Каждый из нас надеется быть среди них. Мы не ангелы и мы не животные...
"Что за химера - человек?! Какая невидаль, какое чудовище, какой хаос, какое поле противоречий, какое чудо! Кто распутает этот клубок?"