Не знаю, почему я такой "везучий" на всякие приключения в поезде, но это так.
Возвращаясь с Дальнего Востока на так называемом "фирменном поезде", я чувствовал себя просто отвратительно! Грязный вагон, пыльные половики, почему-то влажные подушки и белье, а самое главное - соседи! Повезло, так повезло, нечего сказать.
Начнем, пожалуй, с главы семейства. Это невысокое полулысое, мягкопузое чудо, смотрело на мир подслеповато и немного испуганно. Для полноты картины ему не хватало огромных очков в роговой оправе, и потертого серого костюма, чтобы полностью влиться в образ мелкого офисного клерка, вечно забитого и забытого. Почему-то я не сомневался, что в его чемодане такой костюм и очки имеются. Его жена показалась мне ужасно потасканной, страшно неопрятной, и жутко нудной женщиной, со склочным характером. По любому поводу она открывала свой рот и начинала мерзким голосочком истерить:
- Федя, почему мы купили эту шапку? Я же говорила тебе, что у этой шапки облезает мех буквально за два дня, вот посмотри... Нет, ты посмотри! Опусти газету и посмотри....
Мимо прошла официантка из вагона-ресторана. Тихая истерия тут же сменила тему, практически не изменив тона и темпа речи:
- А вот бутерброды ты зря еще на вокзале съел, Федя. Ты почему меня никогда не слушаешь? Что ты смотришь на меня вот так не понимающе? Нечего сказать? А ты скажи, Федя, скажи что-нибудь. Мужчина ты или нет, наконец?...
Стоило Феде хоть что-нибудь сказать, мэкнуть, или даже просто горестно вздохнуть, как градус истерики тут же повышался, переходя практически на визг. Скорость выстрела слов становилась пулеметной, в глазах женщины вдруг начинали появляться слезы, и краснели щеки. Эта истерика была бесконечной, как если бы вы попробовали напрочь тупой пилой распилить на дрова баобаб. Видимо началось это еще в день свадьбы.
В глазах Феди навсегда застыла неизбывная скорбь, сравнимая по глубине со Вселенской. Его терпению я просто обзавидовался. Моего появления в купе жена Феди не заметила, продолжая нудно пилить мужа. Меня ее завывания достали через 10 минут, о чем я ей сообщил:
- Мадам! - галантно сказал я. Реакции не последовало. - МАДАМ!! - рявкнул я.
Женщина прервалась на полуслове, изумленно распахнув глазищи и рот, и повернулась ко мне. Видимо до этого незаурядного случая никто никогда не пытался с ней поговорить, вклиниться в ее вечный монолог, да еще так нагло и грубо. Смесь удивления, непонимания и злости были настолько отчетливо отражены в ее гримасе, что становилось понятно - в ее лице Станиславский потерял великую актрису.
- Вы не могли бы заткнуться ненадолго, а? - вежливо попросил я, - А то я никак уснуть не могу, а время, знаете ли, уже за полночь.
Женщина так и осталась ошарашено молчать до следующего утра. Получив столько тишины незаслуженно и сразу, Федя просто лучился довольством, пока его жена пыталась привыкнуть к собственному молчанию.
Да! Едва не забыл! У этой супружеской пары был еще и ребенок! Если так можно назвать ту детину, которая в возрасте тринадцати лет едва помещалась на верхнюю полку купе. Глуповато улыбаясь, чадушко играло в тетрис, листало журнал "Мурзилко" и изображало из себя обалденного архитектора, пробуя из имеющихся в наличии вещей построить как можно более высокую башню. Иногда эта помесь снежного человека и таксы начинала беспричинно и радостно ржать, от чего в страхе вздрагивал не только я, но и его родители. Это биологическое чудо звали Паша, и оно было полностью предоставлено самому себе, поскольку мама была занята ежесекундным нытьем, а папаша пытался совместить две вещи: желание тишины и боязнь перечить супруге. В общем, картинку вы себе представили - тот еще дурдом. Знали бы вы, КАК я обрадовался, когда это, с позволения сказать, семейство высадилось из купе ровно через два дня поездки! Я уж было даже помечтал, что до самой Москвы буду ехать в гордом одиночестве, но мое счастье было бы не полным, если бы не появление новых пассажиров. Рано я обрадовался.
Нет, ничего неординарного, это оказались обыкновенные, нормальные люди. Бабушка с дедушкой, и какой-то средних лет представитель пролетарских профессий, о чем мне (Пинкертону недоделанному), сообщила сизая физиономия, могучий выхлоп и изрядно натруженные руки нового соседа. В последствии оказалось, что я не ошибался, товарищ оказался электриком.
Куда более страшной угрозой оказался другой сосед, который обосновался через три купе от меня. Прапорщик морской пехоты, огромный, добродушный мужик лет тридцати. С собой прапорщик имел матерчатую полосатую сумку "челнок", которая при каждом шаге подозрительно звенела. О ее содержимом, я думаю, догадаться вам будет не трудно, с этой задачей смогла справиться даже проводница, хотя особых проблесков интеллекта на ее лице я не заметил.
- Гражданин! Что вы там везете? - громко поинтересовалась проводница. Вот умеют некоторые люди говорить так, что с первого же слова понятно - назревает конфликт. Да еще такой, который погасить не удастся ничем. Однако прапорщик тоже оказался не лыком шит. Он добродушно так, как Василий Тёркин, улыбнулся, подмигнул и ответил:
- А ты, красавица, как с бельем закончишь, в мое купе заходи, увидишь. Угостим, посидим...
"Красавица", пылая прыщами, зарделась, и конфликт погас, даже не успев разгореться, а прапорщик, с трудом волоча за собой звенящую сумку, пошел устраиваться.
***
Через час из его купе донеслись песни... Мой попутчик-электрик встрепенулся, порыскал в сумке, извлек из нее складной пластиковый стакан и пачку "Беломора", после чего, со скорость близкой к звуковой, исчез, оставив после себя только реактивную струю и легкий вихрь.
Еще через час пьяный ор стал слышаться из другого купе, ближе к моему. Динамика процесса стала мне не по нраву. Я нахмурился и продолжил читать.
***
Как стемнело, орать принялись уже через стенку, причем в предыдущих купе уже все позатыкались. Ситуация показалась мне странной и я решил ее "перекурить", взял сигареты и вышел в тамбур. Каково же было мое удивление, когда первым делом в тамбуре меня поймали железной хваткой за локоть, и задали убийственный вопрос:
- Выпить хошь? - на меня, внимательно и не мигая, уставились налитые кровью, но отчего-то очень печальные глаза прапорщика морской пехоты. Он был слегка нетрезв, на его плече болталась авоська с тремя бутылками водки, смотрел он строго, и при этом просяще.
- Хм... - неопределенно ответил я.
- Я - прапорщик морской пехоты! - представился он, и потыкал себя в грудь пудовым кулаком, - Петя! И знаешь что?
- Что?
- Пиздец! - сказал Петя.
- Глубокомысленно, - заметил я, и попытался выдернуть руку. Не получилось.
- Вот именно! Ну хоть ты-то меня понимаешь! - умиротворенно сказал Петя. - Нет, ну ты прикинь, во всем этом долбанном вагоне выпить не с кем! А один я пить не могу!! Воспитание не позволяет.
Я припомнил песни из купе и удивился:
- А как же....
- Да ну, это ваще слабаки. Ну разве ж это мужики, с бутылки и под стол сразу? Нет, не мужики... Я вот смотрю, ты тоже военный, может, давай с тобой выпьем?
Отказываться от предложения было чревато, но я все-таки решился:
- Нет, товарищ прапорщик, я откажусь.
От такого заявления у добродушного Пети даже глаза на лоб полезли, совсем он подобного не ожидал. Опережая его вопросы, я сказал:
- Но у меня есть встречное предложение. Давай так, Петя, ты будешь пить водку, а я буду пить пиво. Идет?
***
Еще через три часа, уже ночью, пыхтя и пошатываясь, я тащил в купе тяжеленное, пьянючее, но жутко довольное проведенным вечером тело прапорщика Пети, ужравшего два литра водки только при мне, пока я выпил два литра пива. После этого, на время поездки я стал лучшим другом и собутыльником Пети и еще при этом неплохо подкачался, таская его в родное купе. Так мы с ним доехали до самого Петербурга, выгрузились из поезда в 6 часов утра и пошли к метро, которое должно было открыться через пятнадцать минут. С его открытием наши пути должны были разойтись окончательно (чего я, кстати, очень ждал, ибо спина болела неимоверно))).
Первыми на наше прибытие и выгрузку сбежались следующие группы лиц: Менты, в поисках гастарбайтеров и легких денег; бомжи, в поисках тары; и привокзальные шалавы, так же как и менты, в поисках шальных денег. Из нужного контингента не было никого, даже грузчиков, видимо они все дрыхли в такой ранний час. Менты, посмотрев в суровые очи Пети отсеялись сразу, бомжи, просительно поглядывая в поисках бутылок, тусовались поблизости, а вот проститутки медленно фланировали кругами мимо нас, как акулы возле косяка рыбы, стараясь выгоднее представить свои куцые "прелести". Заметив эти попытки, простодушный Петя поинтересовался у меня:
- А это чо они?
- А это, понимаешь, небескорыстная любовь...
- Чо?
- Бляди, сэр.
- Да ну! Здорово! Вот что, посторожи пока мои вещи, ага? Я быстренько, - ошарашил меня Петя и, не дожидаюсь ответа, подцепил какую-то шлюшку, и быстро с ней куда-то урыл. Я остался стоять и ждать, смутно предчувствуя неприятности...
Через полчаса предчувствия стали перерастать в уверенность. Через полтора часа почти в панику. Я не знал, что мне делать - звать ментов и все рассказывать? Это не вариант. Спрашивать у коллег проститутки, куда они обычно уводят клиентов? Вообще бред... Пока я так дергался и волновался, на горизонте, наконец, показался Петя. Вид у него был помятый, но довольный - улыбка до ушей, оторван один рукав рубашки, второй хорошенько подран, джинсы все в крови...
"Убил и съел", подумал я.
- Что случилось???
- Блин, странный город Питер, и бляди тоже какие-то ненормальные. Прикинь, короче пошли мы к ней на хату, тут недалеко, заходим в подъезд, а там три мужика каких-то. Говорят, мол, денег давай, да? А я говорю, а типа в рыло не охота? Ну а они как давай драться!
Я зажмурился, а Петя, тем временем со смаком продолжил:
- Ну я, короче одному навесил, второму, третий удрать хотел, но я догнал и ему тоже навесил! А эта... как ее... глупая... проститутка, чего напугалась жутко, и бесплатно мне дала! Знаешь, мне тут нравится! - закончил свое выступление Петя.