Аннотация: Мы в ответе за тех, перед кем согрешили. "Полет дракона"-2008.
Я принес воду из ручья в герметичном сосуде, служившем емкостью для хранения проб жидкостей, перелил часть в бутылку и стал понемногу поить дракона. Он пил маленькими глотками, даже не пил, а скорее смачивал пересохшее горло. Судя по всему, мой выстрел повредил ему пищевод или какие-то другие внутренние органы, так что полностью утолить жажду дракон не мог.
Отложив пустую бутылку, я наполнил водой распылитель, растворил в нем часть антисептика - практически единственного, что уцелело в моей аптечке после крушения корабля, - и подошел к животу дракона, туда, где зияла огромная гноящаяся рана с обожженными краями, начинающаяся у основания правого крыла и заканчивающаяся ближе к хвосту. Каждый раз при виде этой раны я готов был отдать половину своей никчемной жизни за то, чтобы вернуться в тот день, когда мой корабль потерпел здесь крушение и я, увидев приближающееся ко мне огромное крылатое чудище и до смерти перепугавшись, пальнул в него из бластера, предварительно выставив мощность на максимум. К несчастью, стрелял я метко.
Понимая, что это, в общем-то, уже бесполезно, я стал промывать рану раствором из распылителя. Дракон послушно приподнял правое крыло, хотя мне было видно, что это доставляло ему страшную боль. Порой, чувствуя свою вину перед кем-то, мы пытаемся делать все что угодно, чтобы ее загладить, даже если наносим при этом еще больше страданий. Так и я пытался успокоить свою смертельно раненую совесть.
Закончив промывать рану, я подошел к своему потрепанному "Зэт-5" и с помощью сенсорной панели управления (после аварии у робота отказал слуховой механизм) поинтересовался, сколько времени ему осталось до полной починки корабля. Железяка ответила своим скрипучим голосом, что, если не обнаружатся какие-то неизвестные на данный момент неполадки, то он будет трудиться еще 58 часов и 20 минут плюс-минус 15 минут, то есть порядка двух местных суток. Мысленно пожелав ему удачи, я вернулся к дракону и дружески потрепал его по упругому гребешку, венчавшего макушку подобно непослушному чубчику на голове ребенка. В ответ дракон обдал меня волной утешения, как бы говоря "я не виню тебя, и ты не вини себя, я знаю, что никто в этом не виноват".
Вот только я знал, кто был в этом виноват.
***
Я проснулся посреди ночи от низкого утробного рычания дракона. Вскочив, развернул прожекторы корабля в ту сторону, где прошлой ночью я видел стаю сильно смахивающих на земных шакалов зверей. Луч прожектора выхватил из темноты несколько мохнатых тел, тут же скрывшихся в рощице. Сегодня они подошли намного ближе. Конечно, шакалы боялись дракона, но они не могли не понимать, что он слабеет с каждым часом, а меня они, похоже, и не думали опасаться. Я зашел в корабль и отыскал среди инструментов огромный вибрационный нож с раскладывающейся ручкой, превращающей его в самое настоящее копье. Бластер был разряжен после того злосчастного выстрела, да и не смог бы я еще раз взять его в руки. Вернувшись к дракону, я поправил изготовленное из углеродного волокна подобие одеяла, которым накрывал его на ночь, и уселся на землю, прислонившись спиной к его теплой шее, покрытой блестящими темно-зелеными чешуйками. Конечно, безопаснее было бы спать на корабле, но мне это казалось предательством по отношению к раненому зверю, как бы смешно это ни звучало. Крепко сжав обеими руками нож, я постарался мысленно сообщить дракону о том, что не дам его в обиду. Не знаю, понял ли он, но я почувствовал что-то вроде благодарности в ответ. Всматриваясь в темноту, я стал напевать колыбельную, которую когда-то пел сыну. Дракон закрыл глаза.
***
Утром ему стало хуже. Дыхание участилось, температура тела поднялась до 52 градусов. Я еще раз промыл рану, но теперь делать это стало еще труднее: дракон уже не мог самостоятельно поднять крыло.
Днем, чтобы как-то его развлечь, я вытащил из корабля плоский кусок белого пластика, бывшего когда-то обеденным столом, и стал рисовать черным маркером образы и сцены из своей жизни. Я знал, что дракон вполне разумен и даже обладает телепатическими способностями, но мысленного общения у нас с ним не получалось, происходил обмен одними только эмоциями. Точнее, его-то я чувствовал, а вот была ли между нами обратная связь - не знал.
Почти все, что я рисовал дракону, он понимал, по крайней мере после подробного разъяснения. Он внимательно наблюдал за импровизированным полотном своими желтыми глазами с вертикальными, как у кошки, зрачками, а свое удивление или восхищение выражал забавным фырканием, сопровождавшимся небольшими струйками дыма, вырывавшимися из ноздрей. Когда я нарисовал облака, звездное небо над ними и летящий вверх корабль, то почувствовал легкое дуновение зависти или даже скорее ревности. Дракону сложно было осознать вопиющую несправедливость природы: он, хозяин неба, не мог из-за разреженного воздуха подняться выше затягивавших небо облаков, а я, не обладавший ни могучими крыльями, ни умением даже прыгнуть выше полутора метров, был способен дотянуться руками до звезд, видеть другие миры и путешествовать с планеты на планету.
- Ничего, дружище, мы с тобой еще полетаем, - предательски дрогнувшим голосом я попытался его успокоить. Дракон насмешливо посмотрел на меня, как будто поняв, что я сказал, и выразил свое нетерпение, смешанное с любопытством. Я продолжил рассказывать.
***
На следующее утро я понял, что силы дракона на исходе. Он с трудом поднимал голову, грустно смотрел на меня полуоткрытыми глазами и время от времени тихонько стонал. Рана на животе выглядела ужасно, чешуйки вокруг нее потемнели, потускнели и немного топорщились. Весь день я развлекал дракона как мог, даже попытался изобразить забавную сцену из недавно виденного фильма о жизни космогеологов.
Дракон скучал. Он хотел летать, он хотел видеть рядом своих крылатых братьев, хотел гнаться в головокружительно быстром полете за добычей, хотел играть с потоками воздуха и плюхаться с разгону в воздушные ямы. Он не хотел умирать здесь, вдали от своего дома, в обществе маленького бескрылого существа, сначала подстрелившего его из какого-то ужасного орудия, а теперь пытающегося изобразить кого-то другого, кого он даже не видел вживую.
Каждый раз, чувствуя его отчаяние и тревогу, я до крови кусал губы, но сделать ничего не мог. Весь вечер я просто просидел рядом с ним, обняв его горячую голову и рассказывая какой-то бред, только для того, чтобы что-то говорить, чтобы не слышать его стоны и свои мысли о том, что я наделал.
Когда местное солнце почти зашло за горизонт, ко мне подъехал робот и сообщил, что корабль готов. Я зашел внутрь, проверил приборы и слегка поднял челнок над землей. Все было в порядке. Я заглянул в ремонтный отсек и вытащил оттуда моток сверхпрочного каната из углеродных волокон. Выйдя наружу, я подошел к неподвижному дракону, погладил его гребень и прошептал:
- Ну что, дружище, ты готов? Я же обещал, что мы с тобой еще полетаем.
Дракон вопросительно посмотрел на меня, на канат, на корабль и все понял. Меня захлестнула волна его благодарности, неожиданно сильная, с учетом его состояния.
Я продел канат в нескольких местах под брюхом дракона, его шеей, хвостом и крыльями, стараясь не задевать рану и подклыдавая куски углепластикового герметика под стропы для уменьшения давления на тело, закрепил канат на крюках под днищем моего корабля, оставив длину тросов такой, чтобы дракон находился в свободной от гравитационного поля двигателей зоне, подошел к голове дракона, присел перед ним и посмотрел ему в глаза. Каждый из нас знал, что мы видим друга в последний раз.
- Прости меня, друг.
Я отнял у тебя жизнь, но подарю тебе красивую смерть.
Я знал, что разреженный воздух и низкая температура в верхних слоях атмосферы убьет дракона, но я также знал, что до следующего утра он не доживет. Зайдя в челнок, я задраил люк и занял кресло пилота. "Зэт-5", подключившись к системе управления корабля, попискивал динамиком, давая понять, что он готов к полету. Я запустил гравитационные двигатели и потянул штурвал на себя, поднимая судно в воздух и медленно набирая высоту.
С первых секунд полета я почувствовал тихую радость дракона, пробивающуюся даже сквозь металлический корпус челнока. Вновь ощутив себя в родной стихии, он испустил протяжный высокий крик, передавшийся мне через встроенные в стены корабля динамики. Я поднимал корабль все выше и выше. Наконец мы пробились сквозь пелену облаков, бывших, по-видимому, неотъемлемой частью пейзажа этого мира, и оказались на недосягаемой для драконов высоте.
Блеск мириадов звезд ослепил нас. От сияния алмазной россыпи созвездий на фоне черного неба сперло дыхание, заколотилось в бешеном ритме сердце, а глаза заметались по невообразимо прекрасной панораме в поисках чего-то, на чем можно было бы остановить взгляд, но не находили, а продолжали наслаждаться, требуя еще и еще.
Дракон пел. Его голос не был слишком приятен для человеческого уха, но прекрасней этой песни я никогда ничего не слышал. В этом крике слилось все - сияние звезд, свист ветра, холод ночи, прелесть жизни и ужас смерти. Сама Природа пела гимн своему совершенству, и я готов был слушать его вечно.
Дракон умер через четыре минуты после того, как мы преодолели заслон облаков. Я почувствовал это так же точно, как если бы его голова лежала в тот момент у меня на коленях, а грустные желтые глаза внимательно смотрели бы мне в лицо. Перед смертью благородное существо одним легким ментальным прикосновением излечило мою раненую душу, поведав то, чего я так сильно ждал и на что не смел надеяться.
Последние четыре минуты своей жизни дракон был совершенно счастлив.