"Широка страна моя родная", это не просто слова известной песни. Это прописная истина. И я собственными глазами видел подтверждение этой истины, каждый день, каждый час, каждую минуту. Куда не глянь у нас все великое. Если это леса, то леса как океан, без конца и края. Наши поля и степи под стать лесам. Наши озера чисты и бездонны, и каждое имеет свой характер. Наши горы подпирают небеса: это Памир, Кавказ, Тянь-Шань, Алтай. А древний как сама планета Урал, он столь огромен, что с легкостью вместит в себе не один десяток малых и средних стран. Он делит огромный континент на Европу и Азию. У нас трудолюбивые, самоотверженные и смелые люди. Наши великие свершения восхищают весь мир.
О чем только думали эти взбесившиеся псы из Берлина, когда пошли на нас войной? Да о чем могут думать взбесившиеся псы? Да не о чем. Могут только лаять да кусаться. Но кусать эти псы могут очень больно. И еще долгие и долгие годы моей Родине придется залечивать рваные раны, оставленные зубами этих взбесившихся псов. Сожженные деревни, разрушенные города, изувеченные люди - все это оставили после себя завоеватели. Ничего, ничего скоро, очень скоро суровая кара постигнет всю эту берлинскую клику. И я являюсь маленькой частичкой этого возмездия.
Два паровоза тяжело пыхтя тянут за собой четыре "теплушки" и двадцать шесть платформ. В "теплушках" этих еду я со своими товарищами, а на платформах закреплены двадцать шесть новеньких танка, двадцать шесть грозных красавца т-34-85. И таких вот воинских эшелонов едет из-за Урала огромное количество. И скоро вся эта стальная масса объединиться в один несокрушимый железный кулак и ударит по ненавистным оккупантам. Да так, что побежит вся эта нечисть к себе в берлогу, раны зализывать и побежит без оглядки. Хотя и сейчас драпает фашистская погань повсеместно, даже на Днепре закрепиться не смогли. Это вам не 41 и не 42 год. Научили немцы нас воевать, научили на свою голову. Причем всех научили. И с этим не поспоришь, все это ощущает каждый солдат и офицер. Все реже немецкие самолеты "утюжат" наши позиции. Все чаще сталинские соколы гонят черных воронов с родного неба. И пехота воюет умело. И артиллерия бьет без промаха. И танкисты поднаторели в воинском искусстве. Конечно "Тигры", "Пантеры" и "Фердинанды" остаются грозными соперниками, но Курск остался далеко за спиной. За нашей спиной.
Я командир ремонтного взвода, хоть и не участвовал непосредственно в боях, но своими глазами видел, как эти дикие кошки корежат нашу технику. И хоть в самом бое я не участвовал, но знаю не понаслышке, какой это кошмар - танковое сражение. Под Понырями прямо во время битвы я дважды "латал" наши подбитые танки. И еще четыре эвакуировал в тыл. За это я получил медаль: "За отвагу". Думаю заслуженно. Но это ни в какое сравнение не идет с работой танкиста.
И я все делаю, чтобы оказаться внутри, а не снаружи танка. Комбат говорит, что моими рапортами он скоро будет стены туалета оклеивать. И один раз он не выдержал и лично меня обкатал. После чего сказал очень строго:
- Послушай, Александр Данилович.
Он всегда обращался ко мне по имени отчеству, несмотря на то, что я был всего на два года его старше. Со стороны это казалось, что он очень меня уважает, и я частенько тешил себя подобными мыслями. Но все-таки тут, скорее всего, все дело было в другом. Я очень рано поседел и в свои тридцать четыре уже был как лунь и чего греха таить временами, особенно после бессонной ночи, был похож на глубокого старца, которому место не на войне, а на завалинке. Так вот комбат и говорит после обкатки:
- Послушай, Александр Данилович, плохих механиков-водителей у меня достаточно. А вот такой вот ремонтник - ты один. Я ведь до 42 командовал пехотной ротой и до войны танки видел только на картинках. Но Родина сказала: "Надо". И вот я здесь. Спросишь, тяжело мне было первое время? Отвечу, очень тяжело. И до сих пор не просто. Но я из кожи вон лезу, чтобы справиться. Да чего там говорить. А ты и до войны был классным механиком. Просто удивляюсь, как такого мастера на фронт взяли. Не имею я права рисковать таким специалистом. Понимаешь. И кроме того. Я, конечно, понимаю, все мы воюем не за славу и награды, но, по-моему, в этом деле я тебя не обижал и все твои заслуги отмечены и мной и Родиной.
Ну что тут скажешь. Он прав, сто раз прав, чего греха таить, ремонтник я хороший. Э-э-х не будем скромничать, ремонтник я отличный. Таких как я единицы на всю армию, а, пожалуй, и на весь фронт. Вот бывает, проедут мимо меня пяток танков, и я на слух скажу у какого из них "пальцы" стучать, у какого трансмиссия барахлит. И главное в один миг все это починить могу. Бывали случаи, что комбат по моей просьбе останавливал колонну на марше, и я в течение получаса вместе с бойцами приводил все в порядок. Но самое главное я постоянно работаю с экипажами, обучаю их заботиться о своей машине, потому, и не боевые потери, у нас в батальоне рекордно малы. Да и наградами и званиями я действительно не обижен. Ношу погоны старшего лейтенанта и имею медали "За отвагу", "За боевые заслуги" и орден "Красная звезда". Не каждый боевой офицер может похвастаться такими.
Но все равно перед танкистами я робею. Словно я не достоин даже быть рядом с ними. Умом я все понимаю. Ребята за то, что их танки работают как часы, после боя, меня на руках носить готовы. И некоторые из них мне и моему взводу своими жизнями обязаны. Но как сравнить работу, пускай и не в цеху, а под открытым небом, и пускай иной раз под обстрелом, но ведь она не в какое сравнение не идет с настоящим боем. Тут и сравнивать нечего. Это я в полной мере ощутил под деревушкой Поныри.
Ну ничего, скоро войне конец, и все это уйдет на задний план. И где эта война закончиться уже никто не сомневается, даже немцы. Вот и пленные стали совсем другие. Если раньше, когда их конвоировали, шли они понурые, а в глазах только страх и злоба, то теперь "зенки" их полны тоски и безысходности. Ничего, ничего, то ли еще будет.
Товарищ Сталин со своими генералами разработал большую операцию в Белоруссии и наш батальон едет из-за Урала усилить один из флангов, что мертвой хваткой сомкнется на горле проклятого фашиста.
Сразу после форсирование Днепра батальон попал под страшный артиллерийский обстрел, огромных безвозвратных потерь в технике избежать не удалось. Хорошо, что две третьи личного состава остались целы. Мне дали долгожданный отпуск, а батальон отправился в глубокий тыл на комплектацию.
Теперь штатное расписание у нас такое, какого даже весной 41 не было. Батальон усилен артиллерийским дивизионом и ротой автоматчиков. Теперь мы дадим жару. И скоро гусеницы наших танков прогремят по улицам Берлина. И это неизбежно.
Мерно стучат колеса. Бойцы отлежали бока. Веселое майское солнце ласково согревает, и все мы любуемся необъятными просторами родной страны. Все военные байки рассказаны, да и гражданские тоже. Осталось одно развлечение - читать названия станций и полустанков мимо которых проезжает наш литерный эшелон.
- Чухновка!
Прокричал боец с правой стороны теплушки, и весь вагон разразился веселым смехом. Это хорошо когда солдатам весело. С хорошим настроением любая работа спорится, даже ратная.
После Чухновки дорога наша стала нудная принудная. Куда не глянь сплошной лес. Казалось бы, совсем недавно вокруг лежал снег, а теперь куда не посмотри, зеленеет трава и цветут цветы. Я сидел возле распахнутых дверей. Не смотря на сквозняк ласковое майское солнце меня, слегка разморило и я решил отодвинуться в глубь вагона, чтобы не свалиться сонным под колеса. Едва я сдвинулся с места, как с правой стороны теплушки послышался окрик:
- Твою мать!!!
На некоторое время в вагоне повисла прямо-таки гробовая тишина. Но затем с разных сторон послышались возмущенные окрики, перемешанные с грязной бранью. От моей сонливости не осталось и следа. Я решил посмотреть, что могло вызвать такую реакцию у бойцов. Среди всех своих боевых товарищей я выделялся воистину богатырским ростом, может еще и потому комбат и не хотел видеть меня в танке. И если быть да конца откровенным мне было, мягко говоря, тесновато внутри боевой машины. Я всего один сантиметр не дотянул до180 см. и потому мне все было прекрасно видно, так как я словно пожарная каланча возвышался над всеми головами.
И картина мне предстала страшная, страшная настолько, что на какой-то миг я потерял ориентацию во времени. Казалось, даже звуки застыли. И над всем миром повисла звенящая тишина. То что я увидел, отпечаталось в моей памяти до конца дней.
Вдоль железнодорожной насыпи была сделана бетонная площадка. И на этой площадке ровными рядами стояли изувеченные танки, изувеченные настолько, что никакой ремонт им помочь не смог бы. Только переплавка. И казалось, этим рядам скорби и ужаса нет конца и края. Как назло наш эшелон стал сбавлять скорость и теперь мы могли рассмотреть каждую машину в мельчайших подробностях. В основном это были устаревшие танки серии БТ. В 41 году они словно факелы горели по всему Советскому Союзу.
Сейчас глядя на это убожество, у меня даже язык не повернется назвать эту технику танком. Годились они только для парадов и кинофильмов про блестящие победы, малой кровью и на чужой территории. А в реальном бою эти консервные банки оказались гробами на колесиках. Сколько же прекрасных парней сгорели в этих железных гробах?! Сейчас и не подсчитаешь. Но я надеюсь, что придет время, и потомки вспомнят каждого героя.
Были на бетонной площадке и тридцатьчетверки и Т-28 и грозные тяжеловесы КВ, Ленинградского завода. Одну такую боевую машину изрешетили словно дуршлаг. Видимо сильно насолил экипаж немецким гадам, что они уже подбитый танк расстреливали в упор, в бессильной злобе, желая убивать и еще раз убивать. Одним словом - фашисты. Встречалась тут и немецкая техника. Очень мне отрадно было смотреть на короткоствольную штурмовую машину. Немец, по всей видимости, не вовремя подставил бок, и снаряд вошел как в масло, и угодил в мотор и там взорвался вместе с двигателем и боекомплектом, отчего бронированный корпус раздуло словно бочку.
- Хоть бы, суки, брезентом накрыли.
Словно издалека долетел до меня чей-то голос.
- Знать бы кто за это хозяйство отвечает. Ну, ничего, после войны отыщу. Эта крыса тыловая у меня за все ответит.
Злобно произнес крепкий мужик по прозвищу Хохол. Был он весельчак и балагур, в минуты отдыха вокруг него всегда собиралась толпа народа, послушать его веселые байки. Сейчас же глаза Хохла были черны от злобы, и мне даже стало немного жаль этого тылового чиновника, так как знал я про крепыша то, что положено знать только офицерам. Звали его Савченко Андрей, родом откуда-то с юга Украины. В прошлом матерый уголовник, с первых дней войны записавшийся добровольцем на фронт. "Особист" говорил, что тянется за ним с "гражданки" одно расстрельное дело. Но было принято решение об этом деле "забыть". Так как Хохол был одним из лучших разведчиков, и позор своего уголовного прошлого давно смыл кровью, своей и главное кровью врагов. И знал я еще кое-что. Однажды группа Савченко взяла в плен сразу четверых офицеров, но все его товарищи погибли под минометным огнем на ничейной полосе. А связанные по рукам пленные вдруг все разом отказались идти. Савченко не говоря ни слова перерезал горло двоим пленным и на ломанном немецком языке и знаками объяснил, что ему достаточно одного "языка" которого он сумеет дотянуть к своим, на собственном горбу. Короче, немцы примчались в наш тыл впереди Хохла, потому как хорошо видели окровавленный нож в его руке и понимали, что слов на ветер этот человек не бросает. Знал это и я.
Наконец наш вагон проехал эту скорбную стоянку танковой смерти. И эшелон вновь стал набирать скорость. Но родные просторы больше никого не радовали. Удручающее зрелище заставило всех погрузиться в невеселые мысли. Вспоминались погибшие товарищи, вспоминались жуткие сражения после которых легко лишиться рассудка, настолько они были яростные. И сейчас почти каждый был уверен, что уцелел он в тех боях только чудом и в этот момент где-то в недрах проклятого рейха отливается снаряд, который принесет тебе жуткую смерть или что-то пострашнее. И все мы знали, и более того видели, что может быть хуже смерти.
Да, негоже видеть танкистам, отправляющимся на передовую такое зрелище. Что это? Чья-то глупость, головотяпство или злая воля затаившегося врага?
Незаметно опустился вечер.
Только поужинав, бойцы оживились. Хоть какой-то толк от союзников. Второй фронт вот уже три года открыть обещают, да все никак не могут. Если так дело пойдет, то мы сами с "фрицами" справимся. Но вот консервы у них отменные, особенно тушенка.
В сумерках наш вагон погрузился в сон. Заснул и я. Не могу понять, что меня разбудило, но едва я проснулся, до меня долетел шепот.
- Сашка, ты ведь знаешь я не трус. Два раза горел, а из боя не вывалился.
Говорил мой старый боевой товарищ, можно сказать друг, Андрей Кормильцев, командир танкового взвода и парень просто отчаянной смелости. За свои подвиги он был удостоен высшего звания Героя Советского Союза и ордена красной звезды он имел уже два.
Я просто лежал, молча, и не знал что ответить, а Андрей продолжал:
- Думай обо мне что хочешь, но в танк я больше не полезу. Понимаешь, сейчас мне не просто страшно, меня всего колотит. Не смогу я больше в танк забраться, физически не смогу. В сентябре 41 меня первый раз подбили, Юрку Рябцова и Ваську Грищенко буквально по броне размазало, а у меня ни одной царапины. Вот только до сих пор бывает, голова от контузии раскалывается, да так что даже зубы сводит и в глазах темнеет. Я после того случая неделю слова сказать не мог. Словно онемел. И руки так дрожали, что меня с ложки кормили. Но ничего, за три месяца в госпитале оклемался и снова в бой. А тут чувствую все... Не смогу больше. Просто не смогу.
Затем тишина. Андрей повернулся на другой бок и словно заснул. А я так и не нашелся, что сказать ему в ответ ни тогда, ни позже. А зря.
При разгрузке Андрей спровоцировал безобразную сцену с рукоприкладством со старшим по званию. Простыми словами, устроил драку. За что и был арестован. Доподлинно его дальнейшую судьбу я не знаю. По слухам угодил он в штрафной батальон и погиб при немецкой контратаке где-то в Венгрии.
Вот так без единого выстрела по чьей-то дурости, наша армия потеряла прекрасного танкиста. Остается надежда, что все-таки с начальником того полигона поквитается Хохол.