Красота- понятие абсолютное, однажды в автобусе, по дороге домой мне вдруг пришла в голову эта мысль, и как неизменный результат какого-то моего очередного “вруба” мне стало на мгновение легче. Тогда, в автобусе, помню, впрочем как и сейчас мне показалось страшно смешным и странным, что кто-то еще до сих пор убежден в том, что относительность -и есть сама выгодность изменчивого пространства...

Красота- это то, за что все еще можно зацепиться, помню подумалось мне тогда, и с чего еще можно начать, красота- это то, что все еще держится в предметах и тварях, она придает больше смысла твоей такой разрозненной, разбросанной тусовочной жизни, красота- это единственное, чему еще достаточно верить в обретении самозащиты и покорности, красота- абсолютна, категорично думалось мне, и мысли, тяжелые, упорядоченные, заштампованные стучали камнями по черепу, более того, красиво все, горячилась я- и умерший куст и потрепанный сундук , и увядшая женщина; несколько труднее обстоит дело с мертвыми людьми- стушевались штампы- в случае, когда при этом они еще не теряют способности к передвижению. Нет ничего страшнее ходячих мертвецов, особенно если вспомнить о том, что они- это я.

Путешествие длилось всего неделю, а Рао уже встретил три “напоминающих о себе” места, как называл их мальчик. Так случалось, что пересекая некоторые пустыри, ущелья или узкие горные тропы он чувствовал все, что там происходило задолго до рождения его родителей. Рао не любил такие места, они редко рассказывали о счастливых временах, и тогда эти нелепые события замедляли его шаг и делали невыносимо утомительным и без того долгий путь.

Мальчик направлялся в горы, в одно из самых отдаленных селений, где он собирался пожить более или менее самостоятельно. Тогда Рао уже было шестнадцать, но вся эта его серьезность не делала его стариком- это был обычный мальчик, несколько худощавый, несколько молчаливый, которому нужно было что-то делать со своими чувствами и воспоминаниями, от которых нет-нет, да и сносило крышу...

Селение встретило его праздником -лишь много позже Рао понял, что те люди всегда так жили- у них не было праздников, выходных и будней- они жили так, как многие из нас лишь мечтают жить- так, как будто этот день- самый последний, и никто об этом даже и не подозревал; возможно, эти определения, касающиеся, например, жизни, как в последний день, придумываем лишь мы, наблюдающие, даже не Рао со своей наивностью и уж тем более не жители маленького горного селения, с амбициозным названием, в переводе приблизительно звучащим как “ Там, где ничего не начинается” или может, “Нигде”. Женщины, дети, молодые парни и девушки пели и танцевали на берегу небольшого озерца в тот вечер, и заходящее солнце сливалось с розовыми и оранжевыми цветами, собранными в украшения на их шеях, не обращая никакого внимания на мальчика: Рао не представлял себе даже, что встретят его одновременно так равнодушно, он надеялся, что, они хотя бы обнимутся с братом его отца, дядя хотя бы улыбнется или подаст хоть какой-нибудь родственный знак. Но этого не произошло, он просто узнал Рао-, потом проводил в пустую, прохладную комнату, и оставил мальчика одного. Рао прилег, закрыл глаза...

Кто мог бы сказать тебе- забудь, не задыхайся, не сжимайся, положи конец печали? Ходишь, дышишь, жуешь яблоко- вы не правильно пользуетесь кофеваркой- это должно выглядеть вот так и не иначе- не обращай внимание на слова, пойди “во чисто поле”- поори себе там, легче станет...Тебе вдруг надоел этот твой способ жизни?

Дядя предложил Рао побыть в одиночестве после путешествия- и мальчик не выходил из комнаты недели три, еду и питье ему приносила двоюродная сестра, она не разговаривала с ним, просто улыбалась, и Рао был ей за это благодарен. Медленно и спокойно потекли его дни- сначала в одиночестве, отдыхе, сне, упражнениях и покое...

Иногда день начинается моторным визгом заводящегося под окном автомобиля, а иногда и солнцем (слава лету), я выхожу на улицу, бреду на работу, иногда можно идти медленно, иногда нужно спешить, и хотя чаще всего мне не хочется работать весной вообще, я устремляюсь к славному заведению со свойственным мне рвением к упорядоченности, ну, хоть какая работа, часто повторяю я себе, хоть что-то... Иногда достаточно тяжело мириться с самого утра с тем, что меня вовсе не ждут там веселые и любознательные люди- они разные, другие, и я с ними как бы заодно, мы “команда”, и если я не повторяю себе “возлюби ближнего“несколько раз на дню, мне хочется послать их всех к чертовой бабушке, до того моя скука отражается в их страхе подумать о чем-нибудь иначе, о чем-нибудь отличном от обыденной логичности...Шрамы на руках, шрамы внутри- почему я часто стремлюсь себя поранить, шрамы на городе, гибнущие девушки, воспаленные глаза, пьянство, детские праздники, ярко-зеленый платок, повязка (у тебя что-то с рукой?-не отвечаю), даже музыку не хочется слушать, хожу туда-сюда, а ведь солнце светит все-таки...Зависят от погоды многие- рассказываю я себе- вот например, скульпторы в таком же ключе- живи себе в месте, где большую часть светит солнце, что еще нужно от жизни, знаешь языки- чего мерзнуть в блеклом Минске?

Рао уходил подальше в долину- у него там “его” скала, его плоский камень, где можно посидеть подле, посмотреть на горы, погрезить- туманная даль, серые кусты, невзрачные мхи, полу развалившаяся хижина неподалеку : его далекие фантазии сплетались с реальностью и становились чем-то правдивым, место, где он чувствовал свое одиночество так отчетливо, что хотелось придумать какую-нибудь историю о том, кем он был раньше, как жилось этим камням давным-давно, ему виделась невозмутимая связь между своим существованием и всем тем, что его окружало, они были чем-то одним- камни и сухая, замкнутая, тревожная жизнь его...

Таблетки всегда рано или поздно появляются- даже могу понять, почему я вдруг глотаю что-то, хоть потом и жутко, рвет и с трудом добираешься домой, на какой-нибудь вечеринке, в тот момент, когда все уже сказано, нацеловано, напито, родилось или не родилось, когда уже все ясно, уже вроде как хочется чего-то другого- как-то изменить свое местоположение в пространстве, перестать слушать дурацкие рассказы, но при этом я слишком труслива, чтобы оказаться в одиночестве в старой квартире, мне страшно уходить, я боюсь своего дурного настроения в летней ночи, и тогда, чтобы оттянуть момент, появляется это...А какое мне, собственно дело до трупов?-бормочу утром, застегивая рубашку, -чем больше мне достается от них, тем, в общем-то легче не обращать внимания- ведь несчастные люди же, в общем...

Рао, дядя тронул его за плечо, пойдем со мной- сегодня ты можешь встретится с мастером и спросить у него все, что хочешь...

Моменты одинокого, молчаливого, читательного житья-бытья, особенно летне-сонного, обычно точно также рождают во мне какие-нибудь пафосные идеи, типа достойного жизненного финала, когда после не таких уж и долгих исканий, всего-то ничего- немного больше двадцати лет, мне наконец-то удаются искренние молитвы- чистый ум, чистый ум, чистый ум- не знаю, не знаю не знаю- и возвращение, возвращение- как же ты мир прекрасен..., а потом- звонки, боль в спине, все кричит- “кому-то просто не в кайф быть простым”, мое недовольство одиночеством и неприязнь, опять кругом и опять возвращение- чистый ум, чистый ум, чистый, чистый...

Рао прожил год в поселении и теперь он был готов и подходил по возрасту для того, чтобы присоединиться к монахам, живущим на горе, к северо-востоку от места, где ничего не начинается, и Рао стал одним из них, работающих на овощных огородах, и начинающих свой день с поклонов, дарованных миру и его красоте... Их жизнь не нарушал никто в течение многих лет, не считая, может, совсем недавней одинокой группки русских, среди которых была и женщина, странным образом попавшая в горы- она зачарованно смотрела на гору и на Рао тоже, наверное, хотя вряд ли она видела монаха с такого расстояния... Говорили, что она осталась в деревне, и все дети сбежались на нее посмотреть.