Аннотация: Основой рассказа послужила легенда о названии острова в Балтийском море. И реальный случай услышанный мною на острове.
Есть в Индийском океане остров.
Название его - Мадагаскар.
Томми - негр саженого роста
На острове этом проживал.
В лодку с белой леди он садился,
Когда закат над морем догорал.
Последний луч в глазах его светился
И тихо про себя он напевал... - вспомнилась мне песенка из дворового фольклора, когда, облокотившись на фальшборт, я разглядывал возвышавшиеся из воды нагромождения скал.
Наш корабль стоял в квадрате полигона для отработки водолазных спусков. Чуть вдалеке, на запад, милях в трёх, возвышался над горизонтом остров. Форпостом над морем высился скальный массив. На самой оконечности его возвышался маяк. Ночью свет прожектора маяка с постоянной периодичностью скользил по водной глади, слегка захватывая корабль. После чего неспешно устремлялся в бесконечную ночную бездну тихого, в июне, Балтийского моря.
От старослужащих я узнал, что раньше этот остров принадлежал финнам и носил название Тютерсаари, что в вольном переводе означало "Остров сына". Правильно это или нет - мне было не ведомо. Но я с удовольствием слушал легенду, рассказанную мне Юзефом Балчунас, служившем, как и я, мотористом.
- Давно это было. Так давно, что мало кто помнит об этом.
В те времена все народы, населявшие эти земли, жили свободными от России. У каждого из народов своё королевство, король, земля, жизнь при королевстве. У одного из таких королей был сын. Имени его сегодня никто не помнит. Если только в склепе, что на острове, можно было узнать. Но склеп тот разрушен. Время сравняло его с землёй, или войны, промчавшиеся не раз над всей округой.
Королевич на этот остров в ссылку был заточён. А причиной тому послужила, как часто это бывает, любовь окаянная. Полюбил королевич пастушку одну. И так полюбил, что жизнь ему стала не мила после того, как он ту пастушку увидел.
Король, конечно же, согласия на свадьбу не дал. Это и понятно. А сын воспротивился и бежал со своей возлюбленной. Вроде бы как в Россию хотел податься. Там есть, где затеряться.
Но перехватили эту парочку влюблённых на одной из границ. Перехватили и доставили на суд к королю. С пастушкой суд скоро свершился - отрубили ей голову, а тело свиньям бросили. Те её и изодрали на куски. А сына королевского посадили на корабль и на остров привезли. Он и тогда пустынным стоял среди моря.
Король велел на этом острове замок построить. Чтобы было, где сыну жить. Всё-таки королевских кровей наследник слыл. Но наследства его отец лишил. А велел в замке построенном жить и с острова, чтобы не отлучаться. Тут несчастный и прожил всю жизнь. Не знаю - длинную или короткую. Только на этом острове он и помер со временем. Похоронили его в склепе гранитном в скале вырубленном, а вот имени его нигде не сохранилось. Говорят, что отец запретил имя своего сына поминать. За позор с пастушкой, да и за то, что отца ослушался.
Правда то, или нет - мне не ведомо. Только других историй про замок, что до сих пор стоит, я не слышал. Да и название острова за то говорит. А народ просто так названиями не разбрасывается.
А замок тот ты увидишь. Вот поедем маячникам помогать и увидишь.
На острове жили люди. Две семьи.
Мужья работали смотрителями маяка. Жёны были при них, но и им работы хватало. Снабжение острова продуктами было нерегулярным. Если только кто вот так, как и мы, оказывались в этом районе и привозили им консервы и сухую провизию. Но, в основном, пропитание себе эти люди добывали сами. Держали они коров, овец, и кур с разной всякой птицей. И даже свиней держали эти отчаянные люди. А это всё труд! И труд не малый. Я, как поживший в деревне, это понимал.
И всё-таки я им завидовал. Завидовал их способности довольствоваться малым. Быть счастливыми от того, что они зависели только от самих себя.
Однако от помощи в заготовке кормов на зиму, эти люди не отказывались.
Они бы и сами управились, но лето, по-настоящему тёплым, солнечным, пригодным для этого, было коротко. И, чтобы не испытывать нужды длинной зимой, заготовку сена нужно было провести скоренько, как в преддверии штормовой погоды.
Мы всегда с радостью шли на это.
Так уж получилось, что я, помимо своих основных обязанностей на корабле, был приписан к катеру. А поэтому все разъезды без меня никак не обходились. И ходил я на катере всегда с удовольствием. А на этот остров, особливо. Поскольку, ещё в ранней юности, познав крестьянский труд, я не без гордости ловко орудовал литовкой, чисто выкашивая стоялую траву по полянкам и лесным лужайкам. В результате чего был зачислен "штатным работником" по заготовке сена, чем доставил маячникам искреннюю радость.
Так я познакомился с этими людьми.
Ранним утром мы пришвартовались в тихой бухточке к деревянному пирсу. И, нестройной толпой, с десяток матросов направились к замку, в котором эти люди жили.
Замок был самым настоящим. Стены сложены из дикого гранита. Поверх стен, с двух сторон, высились башни из кирпича. И стены, и крыши башен были обустроены характерными для зАмков каменными зубцами. Внутри находился небольшой двор с выдолбленным в гранитном массиве колодцем неизвестной глубины. Вода в этом колодце никогда не замерзала и не исчезала. Не понятно только, как она там появлялась. Но вода была всегда, и её хватало на всяческие нужды двух семей. И ещё она оказалась неимоверно вкусной.
Мы с капитан-лейтенантом Непонящим вошли через толстенные, рубленые двери в помещение без сеней и прихожей. Перед нами раскинулся зал со сводчатым потолком. В центре зала была сложена огромная плита на восемь конфорок уходившая своим дымоходом в потолок и ещё куда-то дальше, в помещения верхних этажей. У плиты сновали две молодые женщины, занимаясь готовкой.
Огромные, собранные из плах, лавки стояли по периметру кухонной залы. На лавках стояли вёдра, бочата, какие-то ящики... По углам кухни находились деревянные бочки литров под четыреста наполненные водой. Жарко горел огонь в печке. Что-то шкварчало на сковородках, что-то бурлыкало в алюминиевых бочкАх и в семейных кастрюльках. Однако запаха еды в помещении не было. Он устремлялся куда-то вверх, растворяясь в огромном объёме помещения.
Мы поздоровались. Кап-лей, чуть по-военному, доложился о прибытии десяти матросиков для хозяйственных нужд. Женщины заголосили сразу обе, не скрывая своей радости.
- Да, вы сидайте, сидайте. Что ж вы стоите? И ребяток в дом зовите. Мы сейчас яишенку для всех сготовим и чайком вас побалуем.
- Кормить моих матросов не надо. Они на корабле позавтракали. Вот если обед сготовите, чтобы нам туда-обратно на корабль не ездить, будет здорово. Да и начать, что надо сделать, скоренько организовали. А то матросики от безделья заскучают. Их потом не раскачать будет.
Женщины подхватились и нырнули каждая в свои комнаты. Через минуту в дверях одной из них появился всклокоченный парень в голубой майке, флотских трусах и босиком. Прошлёпав по гранитному полу, он подошёл к одному из бочат, из которого торчала ручка алюминиевого ковшика. Зачерпнув он долго пил не отрываясь.
- Кхе! - громко выдохнув, кашлянул парень и, нисколько не смущаясь, как был в трусах, подошёл к нам и протянул руку.
- Фёдор, - представился он здороваясь. - Котька спит, пускай - его сегодня смена ночная была. А я через пару минут соберусь. Надо будет сено на просушку разбросать. Которое сухое, я покажу, во двор завести и на сеновал свалить. Ну, а если у вас есть тот, кто косить умеет, тому отдельное задание будет. Недалече, в лесу. Надо лужок выкосить. Есть такие?
Кап-лей кивнул в мою сторону.
- Федя, - встрепенулась одна из женщин. - Ты бы, освободившись, ярку зарезал. Чем мы матросиков-то кормить будем? А я картошки наварю.
- Нет, нет, нет! - не дав Фёдору ответить, заговорил Непонящий. - Мы с собой консервов привезли. Если картошки наварите, то вот ими и заправьте. А скотину-то зачем резать? Она вам и самим пригодится.
На том и порешили.
День прошёл весело, незаметно. И только одно удручало - не хотелось возвращаться. А что делать? Надо!
Уже в сумерках белой ночи мы вырулили из бухты и взяли курс на корабль. Встречавшая матросня сразу же накинулась на нас c расспросами. И было видно по всему, что нам завидовали. Я подошёл к капитан-лейтенанту Непомнящему и, не скрывая своей заинтересованности, предложил ему обратиться к командиру с предложением оставаться ночевать на острове, на сеновале.
- Для пользы дела, - сказал я ему. - По-моему маячники возражать не будут.
Ничего мне не ответил Непомнящий. Cкрылся в кают-компании, где офицеры смотрели телевизор, настроившись на трансляцию из Финляндии.
Утром старшим по катеру и всей нашей команде пошёл воен-врач Волковытский.
Только отчалив, он, сидя за румпелем, поведал нам "по секрету", что кэп дал "добро" отсутствовать на корабле двое суток. При условии, что мы выставим дозорного наблюдать за кораблём. Как только поступит сигнал "красная ракета" - мы должны незамедлительно вернуться. Это условие было воспринято всеми на "ура!".
Дозорным на всю ночь вызвался я сам. Добровольно.
Уж очень замечательно всё вокруг было - лес сосновый, скалистые берега, замок на вершине плато...
С вечера, поспав чуток в катере под шум набегавших на валуны волн, я взобрался на один из утёсов. Развёл жиденький костерок, чтоб не скучно было, и смотрел, смотрел в море, наслаждаясь тишиной и покоем первозданного мира.
Спать совершено не хотелось и я, услышав поднимавшиеся ко мне шаги, оглянулся.
Фёдор, спустившись с маяка, подходил ко мне неторопливой походкой:
- Не спишь? - спросил он, присаживаясь рядом.
- В такую ночь спать совсем не хочется, - ответил я. - Так бы и смотрел на море.
- Любишь море?
- Не знаю. Я степь люблю. Пожил в степи полтора года и полюбил её на всю жизнь.
- А ты где крестьянствовать научился?
- Да всё там же - в степях. В посёлке мы жили. "Возрождение" называется. Там, если сам всё своими руками не переделаешь, пропадёшь. Дров заготовить, солому сметать, огород вспахать...
- Так ты и пахать умеешь? Целину вспашешь?
- Целину не приходилось. А вот "пары" поднимал. Как за чапиги держаться - меня учить не надо.
- Давай, завтра на целине себя попробуешь. Надобно мне пару гектар под горох пустить. И птице на прокорм, и скотине к сену прибавка будет. Договорились?
- Давай, попробуем.
Тишина и покой окружали нас.
Говорить не хотелось. Но интерес к маячной жизни пересилил, и я спросил:
- А, что, Фёдор, долго вы уже здесь обитаете?
- Три года. Осталось ещё год. Мы ведь здесь по контракту. Я бы и на дальше остался, но надо детей поднимать. А то они у меня всё по интернатам. Сейчас вот в военно-спортивном лагере под Ломоносовом. Мы бы их сюда забрали, на лето, но здесь они одичают. Ведь нет никого. Сами привыкли, а детей от людей отучать не след. Вырастут бирюками, как потом в обществе жить смогут.
- А сколько у тебя их?
- Двое. Был и третий, да не сложилось с ним. Погубил я его.
- Ты только на себя не наговаривай. Как это так - погубил.
- Так и погубил. По дурости своей. Да по недогляду. Тяжкая история. Как вспомнится - никак себе прощения найти не могу. Только трудом и забиваешь в себе горе страшное. Вот если тебе сейчас расскажу, так мне от этого чуть полегче станется. Давай, закурим, что-ли.
Я достал из внутреннего кармана робы начатую пачку папирос, и мы закурили.
Фёдор курил и молчал, уставившись в одну точку невидящим взглядом. Как будто переживал, в который уже раз, своё горе. Докурив и вдавив окурок в гранитную трещину утёса, он вздохнул тяжело и начал свой рассказ, который я слушал, боясь лишний раз вздохнуть.
- Мы тогда с Настасьей только-только перебрались на остров.
Перебрались, обжились слегка, огляделись - жить можно. Главное, что здесь магазинов нет. Всю зарплату, что нам начисляли, на сберкнижку велели переводить. Мы ведь как промеж себя решили - денег подзаработать. A потом на Украину податься. Сам-то я из-под Хмельницка. Решили мы там дом купить и на остатнюю жизнь поселится.
Старших детей мы тогда сразу в интернат определили. Осень уже на подходе была. А им учиться надо было, в школу ходить. Вот они уже третий год, почитай, при живых родителях сиротами и живут. А младшего, Сашка, мы с собой сюда привезли. Ему тогда полтора годика было.
В то утро туман сильный был над морем. И я на маяке с ночи в день остался. Костя тогда в отпуске был, в отъезде. А я от помощника отказался. Из временного человека, какой помощник? Никакой!
Чую, часиков в девять, поднимается кто-то. А кому же быть, кроме жены моей? Поднялась и говорит:
- Рассольник хочу к обеду сготовить. Сходи, Фёдор, подстрели уточку. А я подежурю за тебя.
Она у меня женщина смышлёная. Не хуже, чем я на маяке управится. Ну, я и пошёл. Этих уток в заводях - пруд пруди. Стрельнул я селезня и домой направился.
Вдруг глядь - в кустах, будто тень промелькнула. Но без шума, без топота. Я уж подумал - привиделось мне. Но второй патрон вместо стреляного всё-таки вставил. Чёрт его знает, кто там, в кустах и зачем. Может быть и волк, хотя Костя предупреждал меня, что хищников на острове не водится. Ну и любопытство меня взяло - что там за леший в кустах сидит?
Я к тому месту. Нет никого.
Только, вдруг, как зашуршит слева. Я отпрыгнул и в то, что на меня кинулось, из двух стволов как вдарю. С подвывом рухнул у самых ног моих кто-то. Глянул, а это рысь. Здоровенная кошара. Я её хотел на себе домой отволохать. А потом думаю - зачем? Приду домой, лошадь запрягу - на ней и доставлю трофей свой. Будет у нас коврик перед кроватью. Так и сделал.
Когда я на телеге к тому месту подъехал, то кошка эта дикая так на месте и лежала, как я её оставил. Только смотрю, а у неё под брюхом котёнок, прижавшись, сидит. Махонький такой, забавный. Ну, не больше кошки домашней. Я его решил с собой взять. Думаю - привезу домой, приучу, будет и у меня в доме забава. Так и сделал.
Дня три его в сарае, на привязи, подержал без жрачки и воды. А когда пришёл с плошкой, так он у меня готов был из рук есть. Так вот наша дружба с ним и началась. Он за мной буквально по стопам ходил. Я на маяк - и он за мной. Я в лес - и он впереди меня трусит.
И что интересно: во дворе куры, гуси пасутся, а он на них даже не реагирует. До того он мне домашним показался.
В тот раз день выдался замечательный.
Солнце светило, аж припекало чуть-чуть. Я в электростанции был. Нужно было масло в двигателе дизель-генератора поменять. Срок к тому подошёл. Настя моя Сашка накормила и на улице, на топчане спать уложила. День то тёплый был. А сама пошла с другой стороны замка остатнюю малину дособирать. Зимой малина всегда пригодилась бы.
Вдруг слышу, вроде бы как волчица раненая заголосила.
Я аж струхнул слегка. Никак я не думал, что Настя так выть-голосить сподобится. Кинулся к дому, а там... Сашок наш лежит на топчане с горлом перекушенным и лицом всем изъеденным. А рядом Барсик мой сидит и, как ни в чём не бывало, умывается - морду свою лапой трёт, и кровь с лапы слизывает.
Я сперва было, не умер чуть. Настёна уже без чувств на земле упавшая. А на меня как оцепенение нашло. Стою, и пошевелиться не могу. И руки, и ноги онемевши. И в голове пустота сплошная.
Сколько так простоял и не знаю даже. Только когда очнулся, то чую Барсик о ногу мне трётся и мурлычит довольный такой. Взял я его на руки и со двора подался. По пути кусок проволоки подобрал. Зачем? - и сам не знал. Пришёл на берег - как раз под нами, где мы сидим. Барсика своего проволокой связал. Костёр запалил и его над тем костром подвесил. Ничего у меня голова в тот миг не соображала. Что творил - самому не ведалось.
Орал кошара страшно. Страшно орал. А мне от его крика, как будто полегчало даже. А когда у него глаза лопаться стали, как пистоны пистолета детского, я ещё веток подкинул и в лес пошёл. Так в лесу до утра и пробыл. И маяк в ту ночь не зажигал, и двигатель не собрал после масла слитОго. Но Бог миловал. Ничего такого чрезвычайного на море не произошло.
А Настенька моя и сегодня нет-нет, а и в забытьё какое-то уходит. Всё себя корит, что Сашка без присмотра оставила. Но я-то знаю, что это я во всём виноват. Притащил на погибель сына хищника в дом. Я после этого и шкуру мамашки его из-под кровати вынул и утопил. А погибщика сына моего чайки склевали. Даже косточек не оставили. Только мне от этого не легче.
Вот теперь с грехом своим, перед сыном родным, так до конца дней и придётся жить. И ничем этот грех не замолишь...
Я, от рассказа услышанного, аж холодным потом покрылся. И чувствую, меня как озноб будто колотит. А Фёдор помолчал ещё чуть и говорит:
- Давай еще по папироске. Хороший табак в Беломоре, качественный.
Мы закурили. Фёдор поднялся с земли и, отряхнув ни разу не глаженые брюки, спросил:
- Так поможешь днём лужайку в лесу вспахать? Ту самую, что ты намедни выкосил.
Не глядя на Фёдора, не поднимая головы, я кивнул ему в знак согласия, и он пошёл нехоженым склоном себе в замок.
А над морем, без зарева, бесцветно вставало солнце.
День снова обещал быть по-летнему хорошим, тёплым. Как раз то, что надо, чтобы заниматься крестьянским хозяйством.