Аннотация: Детектив - жанр который требует от тебя не только размышления, но и его обязательных результатов.
Грошев-Дворкин Евгений Николаевич: другие произведения.
Случай на северах
• Аннотация:
то, что не удалось
________________________________________
"А кто я есть? - советский парень,
Простой, семейный человек,
Живу как все в двадцатый век."
Всё! Финиш! Институт позади. Диплом в кармане.
Теперь я с инженерным образованием и не только. Вся профессура факультета пророчила мне большое будущее. Жалко, конечно же, что пришлось отказаться от НИИ Мостов. Темку я поднял очень даже перспективную. Её разработать и внедрить - так потом всю жизнь можно было бы "стричь купоны".
Но цейтнот проклятый. Не отпустила мне жизнь времени для создания семейного бюджета. Кормить семью надо уже сегодня. Я и так во время учёбы на голодном пайке её держал. Теперь - "Полный вперёд!" - надо денежки зарабатывать. Вот только где?
С вопросом "как?" - проблем не будет. Профессионализма достаточно. А вот "где?" - это подумать надо.
1976 год. Разгар развитого Социализма. Ещё чуть-чуть и где-то "там за поворотом" коммунизм. Пора и мне поучаствовать в его построении. Решено - еду на "севера". Там и только там находится благосостояние родных мне людей. И пускай оклады ИТРовцев везде одинаковые, зато на "северах" накрутки увеличат его вдвое. И жизнь забьёт фонтаном изобилия. Таких денег в Питере не заработаешь.
Трое суток добирался до Печоры. Отсюда грузовым составом до Микуни, а там ветка до объекта строительства моста.
Боже мой, до чего же холодно. По всему городу ещё снег лежит. Подумать только... А в Питере черёмуха цветёт. Где бы пообедать? Есть здесь хоть какая-нибудь харчевня? Двое суток перебивался чаем, что у проводницы. С того самого дня как в Вологде "отстегнули" вагон-ресторан.
Ага. Вот и столовая. Барак по окна, утонувший в снегу. Грязные, натоптанные дорожки в разные стороны. Но все сходятся у одной двери, из которой вместе с клубами пара время от времени выходят одиночные люди. Значит, мне сюда.
- Четвёртым будешь? - раздаётся за спиной только я взялся за скобу обитой мешковиной двери.
- Нет, - бросил мимоходом не вдаваясь, где мне предложено быть "четвёртым".
Грязное, пропахшее нечистотами помещение. Жидкая очередь за прилавком раздачи. Накурено до синевы. Единственная по центру зала лампочка еле освещала сидевших за столом небрежно одетых, нечёсаных и небритых мужиков с лицами не первой свежести.
Меню нет. Ложек, вилок нет. Салатов тоже нет. Нет и подносов. А что же есть?.. Есть борщ из консервированных овощей с горбушей. 'Ну-ка, ну-ка - что это такое?'
- Мать, налей-ка мне борща со дна пожиже. Больше суток не емши... А что на второе?..
- Сам выбирай. Хочешь, ещё борща насыплю, а хочешь вторую пайку хлеба бери. Хлеб пока есть и не так дорого, как борщец.
- Со вторым ясно. Сколько с меня?
- .............. .
- Ого! А что так дорого-то?
- Чай не в Европе, здесь всё так стоит. Пять рублей в залог беру. Вернёшь миску, ложку - отдам.
- А не забудешь?
- Иди жри. Добавки захочешь - без очереди подойдёшь.
Немытый со дня изготовления, наверное, стол наподобие армейского. Осклизлая столешница, вмещавшая до десяти человек с каждой стороны. Газету, что ли, постелить?
Постелил. Борщ, чувствуется, горячий. Уже хорошо. А как на вкус горбуша со свеклОй?.. Ой, отрава! Ой, гадость какая! Он протухший что ли?..
- Мать, да его же есть невозможно.
- Не хочешь, не жри. Только не выливай. Я его другому кому продам, не такому привередливому.
- А здесь ресторан или кафешка есть какая?
- Сказано тебе, что не в Европе. Вон лабаз через дорогу. Только там окромя спирта и воблы отродясь ничего не бывало.
' Да-а-а. Что же делать?.. Грузовой только вечером пойдёт. Этак я, не доехав до стройки, и с голоду помру. Придётся затолкать в себя эту отраву'.
Закрыв глаза, непроизвольно отрыгивая после каждой ложки, принялся глотать содержимое алюминиевой миски. - 'А что - есть можно. Главное не держать этот борщ во рту, а сразу глотать'.
Рядом и напротив торопливо бухнулись, разделившись на пары, четверо.
У каждого в руках по четвертинке чёрного хлеба. На столе появляется матовый от грязи стакан. Один из сидящих принялся торопливо обстукивать залитое сургучом горлышко прозрачной бутылки. На этикетке мелькнуло - "Спирт питьевой. Крепость 95 градусов". Ага, вот почему им четвёртый понадобился. Это водку пьют "на троих". А спирт на четверых самое то - для сугреву и настроения.
Грузовой состав растянулся чуть ли не на километр. Сзади и спереди по спаренному тепловозу. Посередине товарные вагоны, полувагоны, платформы. И все со стройматериалами. Впереди объект всесоюзного значения - железная дорога на Нарьяр-Мар которую надо построить. А ещё и несколько мостовых переходов через реки и речушки. И главный из них - мост через реку Усу. Одиннадцать по сто десять. Это вам не петух прокукарекал. Навесным способом собрать одиннадцать пролётов по сто десять метров длиной... После такой школы можно и в министры записываться.
Нарьяр-Мар мой, Нарьяр-Мар.
Городок не велик и не мал.
У Печоры, у реки,
Где живут оленеводы
И рыбачат рыбаки... - вспомнилась мне песня, распеваемая на сценах Питерской эстрады. Ладно, походим мы с женой и по концертам, и по операм. Сейчас главное внедриться в строительство и показать, что не пентюх сюда приехал, а знающий инженер с головой и руками.
- Эй, ты что ли до Микуни собрался? - раздался за спиной юношеский голос. - Давай за мной. И поспешай. Нам в самое начало состава шлёпать, а он вот-вот тронется.
Я и оглянуться не успел, как меня обогнал кто-то в стоптанных унтах, в ватном "костюме" и меховом колпаке на голове, который я видел ежели только в программе "Время", когда велись репортажи с крайнего севера.
В самом начале состава, первым от тепловоза, прицеплен пассажирский вагон военных или начала пятидесятых годов. Мы, с моим попутчиком, помогая друг другу, взобрались на высоченные ступени вагонного тамбура. В вагоне в самой середине стояла вырезанная из металлической бочки печка-буржуйка, в которую я чуть не саданулся в кромешной темноте.
- Осторожнее, чёрт. А то без тепла останемся, - раздалось у меня за спиной.
Я остановился, боясь свернуть что-либо.
Чиркнула спичка и через мгновение, постепенно раздвигая темень вагона, зажглось, разгораясь всё больше и больше, странное приспособление из медной закопчённой гильзы от снаряда.
- Бля, прямо как на фронте, - промолвил мой попутчик. - Давай знакомиться. Меня Павлом звать.
- Евгений, - представился я так и не сумев разглядеть в полумраке лица знакомца.
- Вот и славно. Давай-ка, Евгений, сперва печку затопим. А то сейчас состав тронется, тогда околеем. Правда с ней тоже не жуть как жарко, но всё-таки повеселей если к ней вплотную прижаться.
Через десять минут в теплушке разгораясь затрещали дрова и в лицо пахнуло едким дымом и кусочком блаженного тепла. "Катюша", по-моему так назывался осветительный прибор землянок во время войны, разгорелась уже во всю отвоевав у темноты тусклый круг света диаметром около трёх метров. Стали видны крашеные коричневой краской вагонные скамейки со стёртыми до дерева рейками сeдалища и спинок. На спинках в вытянутом по горизонтали ромбе буквы - НКВД.
- Бог мой! - Это куда же я попал? - В какие времена?
Громыхая сцепками, стуча колёсами, как будто они квадратные, раскачиваясь словно пьяный, вагон передвигался в ночи в неизвестном мне направлении. Я так и не понял спал или не спал этой ночью. Буржуйка, раскалившись до красна, обдавала жаром, но спина, ноги мёрзли неимоверно.
Под утро, чуть не свалившись с полена, на котором сидел вплотную к печке, я перестал издеваться над собой и прогнал остатки сна сделав несколько приседаний. Павел, засунув руки в рукава телогрейки, спал на вагонной скамейке и даже похрапывал.
'Мне бы так, - завистливо подумал я и глянул на часы. - Скоро девять. В Питере уже рассвело, а здесь ещё только-только засерело за заиндевевшим окном вагона. Полярная ночь. Интересно - когда она кончится?'
- Тебе к начальнику Мостоотряда надо, - говорил мне на ходу Павел. - Он тебя уже третьи сутки ждёт.
- А где это? - спросил я Павла, еле поспевая за его гарцующей походкой.
- Сейчас придём. Думаю, он тебя вместо себя оставит пока сам в Ухту смотается. Сдам тебя с рук на руки, как и велено. Это я тебя встречать мотался в Печору. Вот и встретил. А то бы ты чёрта с два добрался. Народец здесь лихой. Приезжих за версту чует. Нашли бы тебя в тайге по лету голенького, зверьём обкусанного.
Да ты не боИсь. На стройке у нас мародёрства не наблюдается, хоть и работают здесь "зеки" с окрестных лагерей. Но всё равно - не ходи по закоулкам. Отработал смену и домой, в барак. Здесь ведь дОма культуры не предусмотрено. А поэтому смены здесь по двенадцать часов, чтобы ты без дела не болтался по тайге. Целей будешь.
- А что - заключённых на ночь в лагерь не забирают?
- Да здесь ближайшие лагеря под Печорой, откуда мы с тобой приехали. Что же, так их и возить туда-сюда? Здесь они живут. В бараках. Только бараки на отшибе и за забором из "колючки".
- А не убегают? Побегов не было?
- Бежать некуда. Впереди море Карское. Позади тундра, да тайга перелесками. А в местных поселениях все друг дружку наперечёт знают - не спрячешься. И рисковать никто не будет. Потому как за укрывательство беглых самому можно угодить под охрану краснопогонников. Но тогда пощады не жди. Можешь и "при попытке к бегству" схлопотать...
Ну, вот и пришли.
- Разрешите, Николай Иванович?
- Ваше приказание выполнено. Привёз специалиста по мостам. Из самого Питера специалист, - то ли с иронией, то ли всерьёз доложился Павел.
- Рот закрой, балагур. Присаживайтесь к столу. Разговор у меня к вам серьёзный будет. Паводок скоро. Не сегодня, завтра Уса вскроется. Лёд уже на два метра выше ординара поднялся... Давай знакомиться, - протянул мне руку мужчина средних лет, крепкого телосложения и первый, кого я здесь увидел, в костюме.
- В общем, на период паводка все работы на строительстве приостанавливаются. Народ по домам, по квартирам постоянного места жительства, отправляется. Зеков в лагерь забирают. Я тоже который месяц семью не видел. Так что домой уеду, в Ухту. Поеду с тепловозом что пришёл. А вас здесь оставляю.
- Тебя, Евгений, за старшего. Потому как ты у нас единственный при дипломе. Пашка - он мастер доморощенный. Всё в округе уже облазил и знает где что лежит, стоит и так далее. Ваша задача в том заключается, чтобы никто здесь ничего не порушил, не побил, не пожёг.
Дежурить по сменам будете. Как? - сами договаривайтесь.
- В обход по стройке ходить с ружьём. Если кто заявится - в переговоры вступать запрещаю - стрелять без предупреждения. Будь то зверь какой или человек - разбираться потом будем. Нам здесь каждая единица техники важна, каждая доска, каждый мешок цемента. Так что я на вас очень надеюсь. Понял, балагур? Ты Евгению всё как есть покажи и расскажи. Паводок закончится, я его на тот берег начальником участка отправлю. И тебя вместе с ним. Мне, как из Питера пакет пришёл, хвалили его очень. Вот и посмотрим каких специалистов теперь в Питере готовят...
- В общем, я за вас спокоен. Жаль, что связи у нас не будет. Телефон сюда тянуть без толку. А с рацией в Питере никак разрешение у КГБешников получить не могут.
Ну, вот и всё обговорили. Кабинет запру - не нужен он вам. А вы в столовой располагайтесь. Спать, кушать там можете. Чтобы вам лишних печек не топить. Всё, родные мои. Смотрите, чтобы у вас всё хорошо было. А я поехал.
Беда пришла откуда её не ждали.
C утра, чуть рассвело, Пашка, подхватив подмышку двустволку, отправился на ближайшую сопку. B соснячок поохотиться.
- Спал бы лучше, - бросил я ему вслед. - Тебе ночью дежурить, а ты в лес собралсЯ. До него добираться с полдня будешь. А потом обратно. Только к вечеру вернёшься.
Но Пашки не было ни к вечеру, ни к ночи.
Несколько раз я выходил на окраину строительного посёлка в надежде встретить его с минуты на минуту. Стрелял в воздух. Стонущая тишина была ответом в окружившей всё вокруг непроглядной тьме.
Чуть забрезжил рассвет отправился на поиски. Нашёл с трудом. Снег покрытый много сантиметровым настом совершенно не принимал следов. Я шёл, держа ориентир на сопку километров в десяти от посёлка.
Часа через два, очередной раз стрЕльнув в воздух, услышал на пределе слышимости ответный выстрел. Пошёл на звук. Выстрел повторился и я, заметив откуда он был, припустился бегом.
Пашка провалился в шурф глубиной около трёх метров. Эти шурфы ещё геологи накопали в округе при изысканиях мостового перехода. Накопать накопали, а засыпать не стали. Кому это в тундре нужно?
С трудом, связав два ремня вместе, вытащил Пашку из ямы. Обе ноги у него были сломаны и уже посинели от отсутствия кровотока. Пропустив ремни подмышками, волоком потащил его домой. Время от времени Пашка стонал от боли, но это было тогда, когда он терял сознание.
До столовки, где мы жили, добрались уже в сумерках. Всю ночь Пашка метался то в жару, то в ознобе. Что делать я не знал. Никаких лекарств оставлено не было и я, как мог, перебинтовал ему ноги разорвав на лоскуты майки свои и Пашкины. К утру он уже в себя не приходил. Надо было что-то предпринимать. А что?..
Нужно к людям идти. Без их помощи Пашка погибнет. Ноги уже совсем синюшние. А куда идти? Куда?!
На миг тот очнулся. Попросил воды. Отхлёбывая маленькими глотками из эмалированной кружки, он, после каждого глотка, порывался что-то сказать, но жажда, мучившая его, была сильнее.
Закончив пить, Пашка откинулся на подушку и, как будто в бреду, прошептал:
- На восток иди. На восток. Там, за второй грядой сопок, стойбище. Оленеводы там. У них рация есть. Сообщат куда надо. На восток, чтобы железная дорога у тебя всегда за спиной была.
Видно, эти слова совсем лишили Пашку сил. Он закинул голову и не подавал признаков жизни.
О причудах природы в этих краях я уже слышал.
Сопки, грядами немереной длины, тянулись с севера на юг параллельно Уральскому хребту. То ли они образовались во времена ледникового периода, то ли это были давно разрушенные и сглаженные временем отроги существовавших с незапамятных времён гор на подобии Уральских - никто этим не интересовался. Кому она тундра нужна?
Но общеизвестным фактом было то, что от одной гряды до другой было ровно тридцать километров. Итак, до самого Урала за которым начиналась Западно-Сибирская низменность, изъеденная болотами и марью рек и речушек.
К ночи мы с Пашкой перевалили хребет сопок куда он два дня назад ходил охотиться.
Я не рискнул оставлять его одного. Прихватив к полозьям саней для перевозки кислородных баллонов охотничьи лыжи, положив и закрепив сверху дощатый щит из-под противопожарного инвентаря, у меня получилась приличная повозка. Поверх щита уложил ватные матрасы, далее Пашку, укутанного во всё, что мог найти, закатав безжизненное тело в несколько байковых одеял. Закинув на плечи "сидор" с консервами и хлебом, и впрягшись в длинную, крепкую строповочную верёвку пошёл на восток. Как велел Пашка.
Идти было легко. Сани сами катились по обледенелому насту, который выдерживал тяжесть моего тела. Временами удавалось перейти на бег. Но постепенно затянувшийся откос сопки лишил меня этой возможности и на гребень гряды я взбирался с трудом, из последних сил.
Где-то там, в темноте, в тридцати километрах от нас, был следующий хребет сопок. За ним были люди, была рация, было наше спасение.
Спускаться сейчас вниз по гряде было бессмысленно. Темень была такая вязкая, что не видно, даже, вытянутой руки.
Спасаясь от постоянно дующего с севера ветра, чуть спустился по откосу и в темноте уткнулся в ветки зарослей ивняка, растущего здесь наперекор полярным холодам. Закрепив в кустах сани, при свете карманного фонаря, открыл банку заледенелой тушёнки и тем же ножом откромсал кусок замёрзшего хлеба.
Жевать было невозможно до тех пор, пока и мясо и хлеб не оттаивали во рту.
Отколупнув из банки льдинки мясного желе попробовал засунуть его Пашке в рот. Тот не реагировал ни на что. Только чуть заметное дыхание говорило, что он ещё жив.
В какой-то полудрёме прошла ночь. Больше всего боялся заснуть и замёрзнуть. Поэтому, какая-то третья сила заставляла меня вздрагивать всякий раз, когда проваливался в сон.
Лишь только небо начало сереть тронулись в путь. Под горку сани катились сами. Но склон был так густо завален каменными разломами, что приходилось сдерживать и сани, и самого себя, чтобы не разбиться, врезавшись в торчащие из-под снега гранитные валуны.
Километров через пять валуны стали появляться реже и реже, а потом и совсем пропали. Я рискнул пустить сани накатом примостившись у Пашки в ногах.
Эх, вот так бы катиться и катиться до самого стойбища.
На вершину очередной гряды, тянув из последних сил сани с Пашкой, поднимался в густых сумерках. Снова мы наверху. Снова нудный северный ветер дует нам в бок. Снова непроглядная темень окутывает нас оставляя наедине с тундрой.
Впереди ночь. Последняя ночь перед встречей с людьми.
Только бы дожить до рассвета.
Отмучившись в ожидании рассвета, снова тронулись в путь.
Но, сколько я не вглядывался вдаль, стойбища было не видно.
С пронизывающим лицо ветерком скатились в долину. Пусто.
Где же это стойбище?
Пашка по-прежнему без сознания. У него, скорей всего, высокая температура. Лицо горячее, горячее, но бледное как у ...
'Боже! Помоги нам! Помоги Пашке выкарабкаться. Я пить брошу. Брошу курить, только выручи нас с Пашкой... Где же это стойбище?..
Вон какие- то жерди торчат из снега. Пойти посмотреть, что ли'.
Да. Здесь было стойбище. Может быть, всего неделю назад здесь стояли чумы, блеяли олени, суетились люди. Теперь их нет. Широкая тропа от тысяч оленьих копыт уходила к перевалу следующей гряды.
Без сил, в страшном отчаянии, рухнул около саней и заплакал.
От отчаянности, безысходности, от страшной, нечеловеческой усталости и одиночества слёзы сами катились по щекам чуть тёплой дорожкой.
Эх, Пашка, Пашка. Что же ты натворил? За что мне это мучение с тобой?..
В каком-то забытьи прошли ещё сутки.
Уже не в силах нести мешок сбросил его с плеч не переставая смотреть на черневшие в дали точки.
Меня здесь не было. Был кто-то другой, передвигавший автоматически ногами в направлении колыхавшей, как волны моря, непонятной пока массы каких-то животных.
Ещё шаг. Ещё шаг. Ещё...
Все представлялось как во сне, когда ты бежишь от страха и чувствуешь, что ноги отказываются тебе подчиняться.
Боль, острая боль ударила меня по лицу. Очнувшись, понял, что упал без сил, врезавшись со всего маха в ледовую корку наста.
Не-е-ет! Ещё чуть, чу-у-уть... Осталось... совсем... немно-о-ого-о-о...
Очнулся в жарко натопленном помещении похожем на какую-то нору.
Поддерживая навесу мою голову, кто-то пытается влить мне в рот что-то горячее и кислое.
- Пей! Пей, тебе говорят. Надо пить. Совсем плохой дядька, - услышал я голос над собой.
Медленно сознание возвращалось ко мне. Я увидел человека в малице, почувствовал прикосновение его грубых рук к своему лицу и глубокие вздохи:
- Вай, совсем лицо обморозил. Шкура будет слазить. Надо жиром мазать, чтобы кровь не шла.
- Пашка где? - выдавил я из себя. - Что с Пашкой?..
- Тут Пашка. Тут. Совсем больной Пашка. Сейчас вертолёт прилетит. Пашка в больницу надо. Тебя тоже повезут. Совсем плохой дядька. Тоже больной.
Потом был вертолёт. Его стрекот я услышал в полусне и заставил себя подняться. Качаясь, на карачках, пролез через какой-то лаз и оказался на улице.
Колкая позёмка от винтокрылой машины ударила в лицо. Пригибаясь от ветра, добрёл до толпы из десяти человек, которые так же согнулись, закрывали лица широкими рукавами меховых малиц, трепыхавшимися на ветру полами, доходившими до самого снега.
Пашку на носилках загрузили в чрево вертолёта. Я лететь отказался.
Узнав, что вертолёт летит в Ухту, попросил пилота разыскать в городе Климова Николая Ивановича, начальника Мостоотряда, и рассказать, какая беда приключилась с Пашкой.
Вертолёт улетел.
Возвращался в чум вместе с оленеводами. Они что-то обсуждали, разговаривая между собой на незнакомом языке. В чуме меня усадили около тлеющего костра и вставили в руки эмалированную кружку с разогретым оленьим молоком. Выпив молоко маленькими глотками, я почувствовал в себе такую нечеловеческую усталость, что заснул раньше нежели упал навзничь тут же у костра на расстеленные по всему полу оленьи шкуры.
Сколько проспал я так и не понял. Проснулся от неимоверной тишины в сумерках охваченных чумом помещения. Никого не было. Поднялся и, слегка покачиваясь от слабости, прополз на карачках к лазу, на улицу. Яркое весеннее солнце ударило по глазам. Тут же на корточках сидели двое и курили длинные маленькие трубки переговариваясь о чём-то вполголоса. Увидев меня, они поднялись и улыбаясь стали рассматривать моё лицо.
- Ладно. Совсем хорошо. Новый кожа лучше, чем старый. И крови не было совсем. Теперь хорошо будет.
- Я писать хочу. Где здесь можно сходить? - спросил чуть смущаясь.
В ответ мои собеседники засмеялись и показали, что пописать можно и у чума, только сзади.
Потом я вернулся, неловко пробираясь сквозь занавешенный шкурами лаз.
Над костром висел казан с каким-то варевом. В костре разгорался олений кизяк. Ещё с полчаса я пребывал, словно в дрёме пока меня не толкнули в бок. Один из коми протягивал мне большой кусок мяса. Принимая из его рук дымившийся кус обратил внимание, что руки эти были заскорузлыми, неестественно жёлтого цвета, с чёрными ободками ногтей. Но мне было всё равно. Я ужасно хотел есть и спать.
На третьи сутки пребывания в стойбище у меня появились первые зачатки осмысления происходившего. Вместе с ними тревога за оставленный мне под охрану строительный посёлок.
- Мне на стройку надо, - сказал я вечером за ужином своим хозяевам. - На Усу, где мост строят. Как туда попасть?
Коми что-то залопотали между собой быстро-быстро и, придя к общему решению, сказали, что отвезут меня домой на олешках. Утром. Завтра утром.
Выехали с молодым пастухом по имени Юлла.
Выехали рано утром, когда ночная темень, казалось, будет вечно прятать тундру от сглаза. Я лежал в нартах укутанный шкурами и, кажется, проспал всю дорогу. Очнулся ото сна только на подъезде к брошенному нами с Пашкой объекту строительства.
Юлла тут же развернул упряжку из трёх оленей. Помахав мне на прощанье рукой, скрылся в сгустившейся ночной тьме.
Зайдя в столовую растопил печь. Поставил разогреваться чайник. Принёс из сеней замёрзшие в кастрюле макароны с тушёнкой, приготовленные в день Пашкиной охоты, и тоже поставил на зашипевшую от кастрюли плиту. Поужинав и попив горячей воды из чайника, взял мощный аккумуляторный фонарь и пошёл оглядеть ближайшие к столовой окрестности. На первый взгляд всё было в порядке. Остальное досмотрю утром - решил я. Вернувшись в столовую пододвинул стол к самой печке, лег на столешнице и уснул, накрывшись двумя фуфайками.
Начальник Мостоотряда Климов приехал на объект через четыре дня после нашей с Пашкой эпопеи. Приехал на мотодрезине. Хмурый, недовольный случившимся. Это и понятно.
Я доложил, что других происшествий не было. Что всё в порядке, цело и невредимо. Климов после выпитого чая, предложенного мною, долго молчал. А потом вполголоса, как будто слова ему давались с трудом, рассказал, что Пашка теперь инвалид. Что одну ногу пришлось ампутировать, потому как гангрена её "съела", а другую удастся спасти. Время покажет.
- Мне объяснительную писать, как это всё произошло? - спросил я начальника.
- Нет. Не надо, - ответил Климов. - Ты вот что - собирайся. Со мной поедешь.
- А как же посёлок, объект?
- Это тебя теперь пусть не тревожит. Тебе уезжать надо по-быстрому. Пока на тебя дело не завели. Я ведь, когда ты приехал, не оформил тебя на работу. Так что ты у нас не числишься. А значит - нет тебя. И несчастье с Пашкой тоже, вроде бы как, без тебя произошло.
В прокуратуре сказал, что это зыряне Пашку вывезли. А с ними я договорился уже. Теперь тебя спасать нужно. Так что собирайся домой.
Тебя бы благодарить надо за спасение друга, а мне вот прятать тебя приходится. Прокуратура она, брат, разбираться не будет. Ей бы только за факт ухватиться, что ЧП на стройке произошло. А вину на тебя, это "в ноль минут" повесить можно.
Ничего не понимая сел на столовскую лавку глядя на начальника:
- 'Он это серьёзно? И что же мне теперь делать? Как я домой-то заявлюсь? Что жене, детям расскажу?'
- Всё! Собирайся скорей. Дрезина ждать не будет. Билет до Питера я тебе купил. В Микуни, у начальника станции заберёшь.
Через трое суток оказался в Питере. Хорошо, что в кармане ключи от квартиры были. Открыв двери и войдя в прихожую, вздохнул с облегчением - дома никого. Было время подумать о том, как быть дальше.