Мой отчим торговал виноградными улитками. Фурами возил их из Молдавии во Францию. Это я с его слов говорю. Чем он на самом деле занимался, откуда брал деньги, мне доподлинно неизвестно. Отправил меня учиться в Москву. В Академию с пространным и непонятным названием. Определил на факультет, где преподавали уфологи, экологи и бог знает, кто ещё. Ректор походил на уголовного пахана, говорил сиплым, надтреснутым голосом. Обещал, что после окончания учёбы, за наши-то деньги, мы станем если и не дипломатами, то уж точно акробатами. Главную задачу, по мнению отчима, Академия выполняла. Предоставляла общежитие и изолировала меня от матери на пять лет. В общежитии жить было не сладко. Не стану перечислять неудобства. К истории, которой хочу поделиться, это отношения не имеет.
Комнату в общежитии делил я с двумя необщительными сокурсниками: Капитоном Гудзем и Александром Арефьевым.
Гудзь, по студенческому прозвищу "капитан Гусь", долговязый, угрюмый парень, был старше нас с Арефьевым на три года. Он практически с нами не жил. Квартировал по съёмным квартирам, но в общежитии был прописан и на вопрос коменданта: "Живёт ли с вами студент Гудзь, что-то я его не вижу?", мы с Саней солидарно отвечали: "Живёт-живёт, даже не сомневайтесь".
Арефьев был моим сверстником и до смешного походил на меня. Его все принимали за моего младшего брата. Имея субтильное телосложение, маленький рост, Саня вполне отвечал своему прозвищу "муравей".
Говоря начистоту, Александр на первом курсе был Клячкиным, но уже к началу второго курса сменил фамилию и стал Арефьевым. И то ли перемена фамилии на него так благотворно подействовала, то ли он, наконец, приспособился к учебному процессу и жизни в общаге, только стал Саня вести разгульный образ жизни. Чуть не каждый день стал выпивать и приводить в нашу комнату новую знакомую.
Разумеется, меня выпроваживал погулять на то время, пока развлекался. Осенью было ещё терпимо, а зимой в лёгкой курточке наматывать круги вокруг общежития не очень здорово, в сильный мороз так просто невыносимо. Я всё ждал перемен и они настали. Арефьев бросил пить и прекратил водить девиц. Меня на улицу перестал прогонять. Хотя в нашей комнате поселилась девушка по имени Валя. Такая же маленькая и субтильная, как и сам "муравей". Поселилась, - мягко сказано. Они, Саня и Валя, как только гасили свет, не дожидаясь, пока я засну, начинали предаваться любовным утехам. После чего, сидя в простынях на подоконнике, курили и вели откровенные беседы. Одним словом, жили в своё удовольствие. Вели себя так, словно в комнате кроме них, никого не было. Вначале я пытался с Арефьевым говорить. Эти долгие беседы походили на монологи сумасшедшего у стены или разговор с глухим. Я стыдил Саню и Валю, взывал к их совести. Когда это не помогло, скандалил, грозился пожаловаться на них коменданту. Но и это не возымело действия. Тогда, в этом стыдно признаваться, я принялся Арефьева бить. Он стоически сносил мои побои, но образ жизни не менял. Я не знал, как ещё с ним бороться. Не убивать же его, в самом деле. К тому же Саня был похож на меня. Бывало, дашь ему затрещину, а ощущение такое, что кто-то дал затрещину мне. Выручил Гудзь.
Капитон раз в месяц заглядывал к нам, узнать новости. Видя, что я приуныл, поинтересовался, в чём дело. Я рассказал.
- Что, Костя, совсем невмоготу? - подытожил мои жалобы "капитан".
- Да, - подтвердил я, - нет сил терпеть. Ощущение такое, что живу в театре злобных лилипутов, и они лично для меня каждую ночь разыгрывают спектакль.
- Ладно, не хнычь. Помогу тебе. Дам адрес по-настоящему добрых людей. Снимешь у них комнату, поживёшь, отдохнёшь. Плата там символическая, они не гонятся за наживой. Если хочешь, можешь совсем не платить.
- Это как же? - не поверил я ушам своим.
- Глазки у тебя масляные, на богомольца похож. Скажешь хозяевам, что учишься в семинарии. Тогда они с тебя денег не спросят, поскольку люди верующие и чтут не только Бога, но и служителей его. Есть один минус.
- Какой? - насторожился я.
- Понимаешь, - Капитон понизил голос, и выдавил из себя, - они разговорчивые и хлебосольные.
- В твоих устах это звучит как ругательство или предостережение. Разве это может быть минусом? Это скорее плюс.
- Ну-ну. Хотя человек ты общительный, экстраверт, как и они. Попытай счастья.
Я воспользовался адресом, полученным от "капитана" и тем же вечером оказался, в прямом смысле слова, в объятиях у радушных хозяев Валеры и Веры, носивших фамилию Веселун.
Это были на редкость доброжелательные люди, а меня они встретили так, как встречают только близкого родственника, с которым не виделись долгие годы. Неподдельная радость сияла на их лицах. Они на меня не могли насмотреться. В этот миг, быть может впервые, я почувствовал, что не один на белом свете, кому-то дорог, нужен и кем-то любим. И непроизвольно стал улыбаться в ответ и объятиями отвечать на объятия.
Кроме хозяев меня так же радушно взвизгиваниями и мяуканьем встретил целый зоопарк. Три кошки, - британка Зоя, черепаховая Мурка и белая с глазами разного цвета Дора. И три собаки, "двортерьеры", Мальва и два её сына Браун и Грей.
Как только закончилась процедура знакомства, Вера засуетилась, стала хлопотать насчёт ужина. А Валера надел на меня тёплый тулуп, валенки, треух и предложил вместе с ним прогулять собак.
На улице мы какое-то время шли молча, а потом Валера доверительным голосом заговорил.
- Другой этого не поймёт, а ты поймёшь. Каких только борений мы с супругой не испытали за нашу долгую жизнь. Началось всё со свадьбы. Привёл кто-то на наше торжество старуху - гадалку. И жена из девичьего любопытства поинтересовалась у неё: "Что с нами будет, через двадцать лет?". Гадалка ответила ей: "Вижу тебя с синяком под глазом, а мужа твоего валяющимся на полу пьяным". Вера на эти её гадкие слова радостно всплеснула руками и ответила: "Слава богу. Значит, и через двадцать лет будем вместе". После этих её слов мать моя покаялась, призналась, что это она бабку-гадалку подослала, заставила комедию ломать. Но после Вериных слов прослезилась и сказала: "Раз уж ты так моего Валерку любишь, то делать нечего, я тебе его отдаю". Но случилось почти что так, как бабка нагадала. В девяностые годы, я был тогда офицером Советской армии, меня вместе с множеством других военнослужащих уволили из армии. Я запил, чтобы руки на себя не наложить, и это продолжалось долго. Пил так, что хоть святых выноси. За бутылку готов был не то что жену, родину продать. Кое- как совместными с моей матерью усилиями жена вытащила меня из этой ямы. Не успели дух перевести, с супругой случилась беда. Видимо, на нервной почве она ударилась в обжорство. Оказывается, это так же страшно, как и алкоголизм. Дошло до того, что она стала весить двести сорок четыре килограмма. На все упрёки матери я отвечал одно: "Мама, она терпела моё пьянство, и я потерплю её обжорство". Испытывала судьба нас на прочность, и брак наш всё преодолел, всё выдержал. Теперь вроде как всё наладилось, успокоились. Вот и думаем. Может, нам обвенчаться? Как ты на это смотришь?
- Положительно, - ответил я.
Больше часа мы с собаками гуляли, а вернувшись домой, Валера достал семейные альбомы и принялся мне показывать фотографии.
Всё это время он угощал меня настойками своего изготовления, под немудрёную холодную закуску. Сыр, оливки и варёный говяжий язык, нарезанный тонкими ломтиками.
Затем Вера принялась кормить меня борщом.
Борщ удался на славу. Бесподобный, багряный, ароматный, с мясом, с укропом, со сметаной, со свежим ржаным хлебом. Первую тарелку я съел с удовольствием и рассыпался в словах благодарности.
Вера тут же налила и поставила передо мной вторую тарелку. Её я съел, уже не чувствуя превосходного вкуса борща. Ел, если можно так выразиться, автоматически, забрасывая ложкой в рот содержимое тарелки. Но хозяйка на этом не остановилась. С шутками-прибаутками "знаем мы, как вас в бурсе кормят", поставила передо мной третью тарелку. Отказаться было нельзя, на меня смотрели счастливые хозяева, радующиеся возможности накормить "голодного" гостя. Третью тарелку, признаюсь, еле осилил.
Затем пошли в ход пельмени собственного приготовления в масле с уксусом и сметаной, за ними картофель-пюре с домашними свиными котлетами, салат из помидоров и огурцов, квашеная капуста и клюквенный морс.
Если учесть, что перед борщом Валера потчевал меня говяжьим языком и сырами, то вы поймёте, что места в желудке у меня было недостаточно, чтобы всё вышеперечисленное в него поместить.
Поэтому в процессе поглощения непрерывно подаваемых блюд я был вынужден два раза посещать ретирадное и освобождать желудок. Не подумайте, что я человек, неспособный сказать "нет". Я делал попытку отказаться от очередного угощения. Начал так:
- Чтобы не было обид...
Договорить мне не дали, хозяева, словно ожидая нечто подобного, перебивая друг дружку, заговорили сами.
- Мы на тебя не обиделись и никогда не станем обижаться, - говорила, задыхаясь от волнения, Вера, - кроме огромного уважения и преклонения перед твоим высоким выбором, стать семинаристом. И кроме желания, чтобы ты выучился на священника, у нас никаких других чувств никогда не было и не будет. У нас только одно родительское чувство к тебе. И ты это, надеюсь, уже успел понять.
- Успел, - икнув, подтвердил я, принимая очередную порцию из трёх шипящих котлет в свою тарелку.
- Никакой обиды! Даже тени обиды не может быть, - подтвердил слова супруги Валера.
Одним словом, не раз, про себя, я вспоминал слова Капитона про хлебосольных хозяев, которые были восприняты мною со скепсисом.
После убойного во всех смыслах ужина мы принялись играть в карты, домино и "лото", и во все игры хозяева мне поддавались.
Затем Валера профессионально музицировал на гитаре, и супруги хором пели. У хозяина квартиры был тенор, а у его супруги контральто. Особенно запомнилась мне песня в исполнении Веры "На горе колхоз, под горой совхоз, а мне миленький задавал вопрос" и припев этой песни: "А-я-яй-я-яй, О-ё-ёй-ё-ёй". Очень лихо это у Веры получалось.
В половине четвёртого, когда глаза мои начали слипаться, Вера предложила мне принять душ и ложиться спать. Она постелила новое бельё, на пододеяльнике была вышивка с маленькими разноцветными камешками. Я видел такое впервые.
Наконец меня оставили в покое. Но не тут-то было.
Ко мне пришли животные. Собаки легли на пол возле кровати, а кошки забрались на застеленную новым бельём постель. Белая кошка Дора легла мне на грудь. Я решил, что животные так расположились из-за того, что в этой комнате приоткрыта форточка и через щель в ней просачивался свежий воздух. Но пришла хозяйка и расценила это иначе. Умилившись идеалистической картиной, она присела на край широкой кровати и сказала:
- Животных не обманешь, чувствуют хорошего человека. А я по делу. Хочу кое-что рассказать. Другого раза может и не представится. Ведь тебе же интересно, как я похудела на сто сорок килограмм?
- Очень, - ответил я, хотя хотелось спать и мучила изжога.
- Расскажу всё, как было, - пообещала Вера, - Не поверишь, но в двенадцатом году я весила двести пятнадцать килограмм. И совершенно не знала, что с этим делать. Мне моя тётушка подсказала, что есть в Москве такое заведение. Называется "Клиника института питания при академии медицинских наук". И вроде там мне могут помочь. Но я не знала, куда я иду. Ну, и вроде легла туда. Попала к диетологу. Пролежала там, по-моему, две недели и вышла оттуда, сбросив за эти две, может три недели, килограмм пятнадцать. Там продуманное питание, всё научное, очень минимальное. Вернулась домой. Ну, дома набрала, конечно. Потому что совершенно не знала, как себя вести. Прожила дома два года, конечно, никакой диеты не соблюдала. Набрала... Двести тридцать уже весила. В четырнадцатом году опять туда легла. По-моему, уже недели на три-четыре. Тоже какое-то количество, сейчас уже не вспомню, сбросила там. Опять, наверно двести разменяла. В меньшую сторону, разумеется. Ну и стала думать, как же дома поддерживать это всё сброшенное. Мы с мамой думали-думали, вроде продумали диету. Сколько-то месяцев я продержалась. Ну, потом, конечно всё вернулось. Ну, естественно в клинике проходишь всех врачей, это всё прилагается. Всё это больших денег стоит. Дома какое-то время, по инерции продолжаешь всё это. Изучаешь продукты, калории, белковость. У диетолога основной девиз - белок и овощи. Без соли, жира, сладкого, жареного и мучного. Вот пять "окаянностей", как я их называю. Вот, старалась всё это поддерживать, но всё равно, срывы были. И через год, в пятнадцатом году, я опять легла. И опять, значит, проходила всех врачей. Это обязательно. Но ещё посетила психотерапевта, который прописал мне антидепрессанты. Которые будут и успокаивать нервы, и одновременно несколько снижать аппетит. Поскольку всё моё обжирательство было на фоне моего психоза, вызванного алкоголизмом мужа. К тому же в это время ушли в мир иной мои дедушка с бабушкой, которых я любила больше жизни. И я совершенно не понимала, как жить без их поддержки. Ничего, Константин, что я так много говорю?
- Нет-нет, мне интересно, - уверил я.
- Хорошо. Если что-то непонятно, потом зададите вопросы. Вот и... Я была в страшной депрессии. Да. В две тысячи третьем году я бросила алкоголь, весь, напрочь. И алкоголь заместила обжорством. Тонны сладкого. Чего раньше я не ела, а тут стала жрать целыми упаковками. Четыре упаковки разных, сладких продуктов ежевечерне. Зефиры, мармелады, шоколады, торты, печенья, вафли. Ну, и так далее. Я сидела на сайтах онлайн-магазинов "Утконос", "Перекрёсток", магазин "О-кей". И заказывала, что хочу. На вечер была упаковка вафель, упаковка зефира в шоколаде, упаковка мармелада, упаковка вкусных шоколадных конфет с орехами. Ну, и так далее. Вот четыре упаковки разных видов каждый вечер. Это плюс к еде, разумеется. Тонны фруктов, самых сладких. Виноград, груши, бананы, мандарины, всё, что угодно. Был обжорный ряд. Ну и так далее. За раз съедала большую сковородку из двадцати котлет.
Бабушки не стало в восьмом году, я сдавала её квартиру. Весь свой заработок, условные тридцать пять тысяч... Всё это шло на онлайн-пищевые магазины. Итак, попала в пятнадцатом году к психотерапевту, и он мне прописал антидепрессанты. Немного притупился аппетит. И выйдя из клиники, я пару лет провела дома. В семнадцатом году снова легла в клинику. Да и в пятнадцатом году, когда я ложилась в клинику, во мне уже было двести сорок четыре килограмма. А когда я ложилась в клинику в семнадцатом году, во мне было двести тридцать шесть килограмм. В семнадцатом году я легла в клинику уже на полтора месяца. Соответственно это у нас сорок пять дней. Потому что нужно было что-то делать. И попала я к тому же психотерапевту. И он к моим антидепрессантам добавил ещё детское лекарство от эпилепсии. Побочка у него, у этого лекарства - полная блокировка аппетита. И лёжа в клинике эти полтора месяца в семнадцатом году, я сбросила двадцать четыре килограмма. Вышла из клиники, начала принимать это детское лекарство от эпилепсии и за год, дома, сбросила ещё шестьдесят девять килограмм. То есть в совокупности я за год похудела на девяносто три килограмма. На этом лекарстве от детской эпилепсии. То есть работали химические таблетки. Это не я работала, это работали таблетки. Это лекарство действительно блокирует аппетит, и ты становишься безразличной к еде. У тебя в мозгу не возникает никаких эротических фантазий по поводу еды. Абсолютно. Муж мне подобрал хорошее сравнение. Это то же самое, что бензин для автомобиля. Автомобиль едет по своим нуждам по городу или ещё где-то, у него загорается красная лампочка, он понимает, что у него кончается бензин. Он подъезжает на заправку, заливает в бак бензин и едет дальше. У него не возникает желания залить другой сорт бензина или заправится газом. Или там, я не знаю, переключиться на электрическое питание. Ему не нужно разнообразие. У него нет фантазий: "А попробую-ка я что-нибудь другое". Он просто заливает необходимое количество горючего для продолжения собственной жизнедеятельности автомобильной. Это самое главное, что убиваются фантазии, грёзы эротические, не побоюсь этого слова, к еде. Которые уничтожали мой мозг на протяжении сорока шести лет. У меня с детства были эти грёзы. Я мечтала о еде в своём мозгу. Это был номер один, эти мечты. Я так о мужиках не мечтала, как я мечтала о еде. Казанова так мечтал о женщинах, как я мечтала о еде. И это меня просто... Я была рабыней этого. Мне ничего больше в жизни не было нужно. Не нужна была дружба, мне не нужен был секс с мужчинами, мне не нужен был муж, не нужна карьера, не нужно зарабатывание денег. Мне не нужно было ничего в этом мире... Не нужно было искусство, кинематограф, театр. Ничего! Не нужны были родственники, не нужна была семья, дети потенциальные. Мне нужны были только грёзы о еде. Страшные, эротичные, липкие, мокрые сны о еде. Это просто чудовищно и омерзительно. И только когда я этого лишилась, я поняла, что сбросила чудовищные кандалы. Чудовищные, омерзительные, гадкие кандалы. Которые убивали меня на протяжении, я не знаю, почти шестидесяти лет моей жизни. Я профукала свою жизнь, пятьдесят лет своей жизни. Я служила патрубком все эти годы, между холодильником и унитазом. Я работала этой хреновиной пятьдесят лет. Вот на что я потратила всю свою жизнь. И только сейчас я ожила и последние восемь лет живу нормальной жизнью. Я себя хоть начала немного уважать. И вот буквально с восемнадцатого года, шесть лет назад, я буквально вздохнула, я ожила, и я поймала эйфорию. Я поняла, что держу бога за бороду. И в девятнадцатом году сделала чудовищный откат. Я опять набрала пятьдесят килограмм. Я поняла, что теперь могу всё. Я дико расслабилась. И с этими самыми таблетками, я опять начала жрать. "Они же работают. Я теперь опять могу жрать", - сказала я себе. И этот внутренний оппортунизм сыграл со мной злую шутку. Я расслабилась, опять начала всё жрать. И сладкое, и жирное, и солёное, и салаты, буженины, паштеты, сыры. Всё омерзительное, но всё такое вкусненькое. Я не заметила, как обратно набрала пятьдесят килограмм. И когда я пришла в клинику питания... А я периодически там лежу. Ну, там, во-первых, быстро худеешь. Там сразу совершенно отрезвляющая диета. И там я обожаю весь персонал. Там любят меня. Там прекрасные люди лежат вместе со мной, которых я знаю уже десять-двенадцать лет. Прекрасные, кстати, люди. Простые, со всей России. Мы до сих пор дружим. Потрясающие, люди. Уникальные. Поэтому я туда, как на курорт еду. И люблю всех очень. А персонал просто уникальный. И когда я пришла туда, набрав сорок шесть килограмм, это был такой позор. На меня смотрели. и я читала в глазах: "Ну что же ты, сестра? Зачем же ты всё профукала". Это был позор. Это была просто не победа, просто провал. Я была, как побитая собака, зажавшая хвост между задних лап. На меня смотрели, как на отверженную. Это меня так отрезвило. Это работало лучше любой победы. Потому что я опять взялась за себя. И на сегодняшний день я уже сбросила не девяносто три килограмма, а сто сорок шесть. И сегодня я вешу девяносто восемь, весив когда-то двести сорок четыре килограмма. Я разменяла сотню и я не успокоюсь, пока не достигну восьмидесяти килограмм. Вот, в принципе, всё, что я хотела о себе рассказать. Это работают таблетки. Это не я. Брошу таблетки, всё вернётся назад.
- Таблетки таблетками, но всё равно, вы героиня, - решил подольститься я в надежде, что исповедь закончилась и меня наконец оставят в покое.
- Героиня моя мама, которая в меня верила. Которая где-то находила сотни тысяч рублей. Потому что первые четыре раза, было всё впустую. И она где-то... Моя мама, которая на пенсии... Где она находила эти деньги, я не знаю. Это потом мне дали первую группу инвалидности и пошла какая-то пенсия в двадцать пять тысяч рублей. И мы её копили, чтобы я могла в клинике полежать. Это героиня мой врач лечащий, которая меня не бросила, и вела, и ведёт меня. Это мой муж, Валерка, его друзья, Алёшка, Сергей, Вениамин, Андрюшка, Толик, Капитон, Денис. Которые тоже верили в меня, не бросили. А теперь вот и ты Константин, которого, не побоюсь этого слова, божьим промыслом привела судьба к нам и сделала нашим другом. И ты тоже, знаю, веришь в меня. Будешь молиться за меня. Все вы. А я... Я, конечно, пыталась. Но таблетки просто чудо со мной какое-то сотворили. Они действительно превратили меня в другую. Я была обыкновенной пищевой наркоманкой, которая за дозу могла убить. Убить за дозу! Поверь мне, Костя. У нас двухкомнатная квартира. Я не могла пройти из одной комнаты в другую. Да что там комната. Я пяти шагов пройти не могла. Из кресла своего дойти до ванной и перенести ногу в ванную была не в состоянии. Просто поднять её не могла. Я подмыться не могла, у меня рука туда не дотягивалась. Была похожа на тиранозавра, у которого маленькие ручки и огромное тело. Ручки туда, до задницы, не дотягивались. Я вообще не могла помыться полгода. Вот что было трагедией. Проблемы были чудовищные. Простые действия невозможно было выполнить. Я изворачивалась, не знаю как. Я не понимаю, как это вообще было. Это было практически десять лет. Я не понимаю, как я выцарапывалась. Я не могла стоять дольше тридцати секунд. Мне нужно было или сидеть или лежать. Я не могла выйти из дома. Это жуткие бытовые проблемы. Жуткие!
- Лечение в клинике, вы говорите, стоит больших денег. А когда вы ложились на профилактику, тоже нужно было платить?
- Да. Но сейчас легче. Всё же ежемесячно двадцать восемь тысяч. Эту постоянную мою пенсию проиндексировали. Первую группу инвалидности мне дали. У меня и диабет, и морбидное ожирение. Так называемое смертельное ожирение, которое было. И гипертония, и по психическим показателям я тоже там сорок лет уже в психдиспансере на учёте состою. Ну, то есть накопилось на первую группу инвалидности. То есть сейчас это легче. Уже лет пять, как могу оплачивать эту клинику. Год я коплю. Год! На эту клинику. Но раньше-то такого не было. Восемь лет где-то мама находила эти деньги сумасшедшие. Мама пенсионерка, ей восьмидесятый год идёт. Так что это чудо какое-то. Господь помогал. Как? Не знаю.
- Вера всё это стоически переносила, - влез в разговор супруг хозяйки, который, оказывается, всё это время стоял в дверях, невидимый мной, - Мы же всё это время ещё и гостей принимали. И Веруня не показывала вида, что у неё такие трудности.
- Да-да, - согласилась супруга, - я из такой породы. Я никогда не жалуюсь. Кто меня знает, вам это подтвердит. А потом я люблю гостей. Я без гостей вообще бы не выжила. Веришь мне, Костя?
- Верю, - засвидетельствовал я.
- Это смысл нашей квартиры. Она так и задумывалась, как дом для всех, а не только для нас с мужем. Мы здесь только ночуем и ждём вас всех сюда. И по-другому мы не мыслим своей жизни. Эта квартира нам в полном смысле не принадлежит. Это дом свиданий, в хорошем смысле этого слова.
- Я это уже ощутил на себе, - подтвердил я и поинтересовался, - а нужно ли, уважаемая Вера, вам снижать вес до восьмидесяти килограмм? Рост у вас какой?
- Метр семьдесят два. Дело в том, что я столько весила в начале восьмидесятых. То есть сорок лет назад, когда я ещё школьницей была. В восемьдесят втором году я школу окончила. Я худой-то никогда не была. Я была всегда пышечкой. Но я помню, что со своими восемьюдесятью кило я в метро через три ступеньки скакала. Я хоть и толстенькая была, но я была активной, в волейбол играла. Просто хочется активности.
- Как бы вам в другую крайность не впасть. Не стать худой, как щепка.
- Нет. Диетолог мой - молодец. Она говорит: "Вера, вы должны свою белковую норму в день обязательно набирать. Это очень важно. Потому что белок строит весь организм. И не дай бог, чтобы вы минимизировали этот белок. Это единственные кирпичики, которые должны работать в организме. Не сокращайте эту норму". Поэтому я слежу за своим питанием. И творог, и отварное мясо, яйца. То есть она меня контролирует. Я всё равно два раза в год ложусь в клинику под её пригляд. Я все анализы там, всех врачей... То есть у меня в порядке всё становится ещё и с внутренними органами. Ты понимаешь? У меня здоровье улучшилось. Казалось бы, я так издевалась над своим организмом. Двадцать три года жизни обжорство. Я, к сожалению, курить продолжаю. И крепчайший чай, почти чифирь, пью. А сердце в норме, печень пришла в норму. Холестерин в норме. Казалось бы, я столько над собой издевалась... Диабет у меня. А всё вроде в норму приходит. Господь даёт мне второй шанс, и я постараюсь им воспользоваться.
Когда в начале шестого меня оставили в покое я попытался заснуть и даже на какое-то мгновение провалился в беспамятство. Но спал плохо. Словно уключины на лодке, скрипела защёлка на форточке, терзаемая порывами ветра. Проснулся без четверти шесть. Встал с отведённой мне царской постели, оделся и удрал.
Провожали меня любвеобильные и в противовес своим хозяевам молчаливые животные. В коридоре, где я обувался и надевал куртку, они сгрудились вперемешку, собаки и кошки. Жались друг к дружке и смотрели на меня добрыми, мудрыми, понимающими глазами.
Уходя, я оставил Валере и Вере письмо. Повинился, что никакой я не семинарист, а учусь непонятно где, неясно на кого и что будущность моя неопределённа. Признавался им в сыновней любви. Благодарил за гостеприимство. Просил извинить за то, что нет возможности пожить со столь хлебосольными хозяевами чуть дольше. Извинялся, что ушёл, не прощаясь. Обещал дать о себе знать, как только позволит случай. Завершал я послание такими словами: "постараюсь стать лучше и научиться любить людей так, как любите их вы. Ещё раз спасибо за радушный приём. Да хранит вас Бог. Искренне любящий вас, студент Константин Квасов".
Заявившись в комнату общежития с утра пораньше, я, не раздеваясь, завалился на свою продавленную койку.
- Ты где всю ночь пропадал? - беспокойным голосом поинтересовался Арефьев и, не дождавшись ответа, залепетал, - Я понимаю, что не прав, но... Вале жить негде. Она...
- Пусть живёт, - перебил я Саню и тихо, уже засыпая, добавил, - только постарайтесь вести себя скромнее.