Московские электрички достигали эту станцию уже на излёте. Преодолев полторы сотни вёрст, они выплёскивали здесь своих последних пассажиров, и устало плелись на запасной путь, в отстой, чтобы, переждав часа два-три, пуститься в обратный путь...
Среди немногочисленных пассажиров на платформу неуверенно ступил представительный грузный старик с внушительной колодкой орденских планок на пиджаке. В глаза прежде всего бросалась эта колодка, ведь в 2001 году в живых оставалось совсем немного истинных участников второй мировой войны, а столько наград можно было заслужить только на ней. "Параметры" колодки были следующие: четыре на шесть, то есть соответствовали двадцати четырём наградам. Причём те кто понимали толк в этих разноцветных полосках без труда определили бы, что три первых места занимали планки цветов ордена Славы... То есть, старик был полным кавалером этого солдатского ордена, что приравнивалось к званию Героя Советского Союза.
Опираясь на палку старик сошёл с платформы, предварительно пропустив спешащих, суетящихся более молодых пассажиров. По всему чувствовалось, что сюда он попал впервые. Сначала старик направился в двухэтажное здание, где размещалась диспетчерская и станционная администрация. Оттуда вышел довольно быстро, чем-то явно недовольный и пошёл в посёлок, раскинувшийся сразу за станцией.
В конце лета, после необычной для центра России почти двухмесячной жары установились прохладные пасмурные дни. Посёлок под стать погоде был серым, хмурым. Его жители вступили в двадцать первый век не зная, что такое горячая вода в кране, тёплый туалет, здесь жили даже в построенных полвека назад сталинских бараках, некое подобие асфальта имелось только на центральной улице, вблизи здания поселковой администрации.
Старик останавливал встречных, о чём-то спрашивал... Видимо, никто не мог ответить на его вопросы, все, к кому он обращался, глядели на него недоумённо, отрицательно качали головами. Наконец, примерно после десятка неудач, он адресовал свой вопрос женщине лет пятидесяти. Та, подумав, куда-то повела его. Они свернула в проулок с разбитой колёсным трактором грунтовкой и женщина указала на небольшой дом с палисадником, огороженный некогда ажурным, под "волну", а теперь накренившимся забором из высокого штакетника. Дом был под стать забору - он осел на один бок, но, тем не менее, смотрелся ещё достаточно крепким.
- Вот, заходите... Хозяина зовут Захар Фёдорович. Он здесь самый старый и всю жизнь на железной дороге проработал, старше его не найдёте,- сказала женщина.
- Спасибо вам... А собаки нет?- боязливо осведомился орденоносец.
- Да что вы... Заходите не бойтесь,- женщина скосила глаза на "колодку" ветерана. Она, по всему, удивлялась, как может человек, удостоенный стольких наград бояться какой-то собаки.
Старик осторожно вошёл. Во дворе было чисто, от калитки к дому вела выложенная плитками дорожка. Он долго напрягая слабые глаза искал кнопку звонка на двери, но так и не нашёл. Постучал... потом сильнее. В доме возникло какое-то движение.
- Кто там,- послышался старческий женский голос.
- Эээ... кхе-кхе,- прокашлялся старик.- Извините... Я это... Я бы хотел с Захаром Фёдоровичем поговорить.
Дверь не отворилась, но занавеска на террасе откинулась, и кто-то оттуда на него смотрел. Рассматривание затянулось, и старик почувствовал себя неловко.
- Я его надолго не задержу... мне хотелось бы...
- Он в огороде... на задах, у бани. Дом обойдёте, и прямо по дорожке идите до бани,- послышался голос из-за так и не открывшейся двери.
- Чёрти что,- негромко чертыхнулся старик, и пошёл мимо дома в огород, разделённый на аккуратные грядки с уже начавшей желтеть разнообразной растительностью.
Старика, с рождения городского жителя, огородная флора не занимала. Хозяина он действительно нашёл в дальнем углу огорода у старой, но крепкой, как и дом, баньки. Тот выходил из её распахнутой двери, держа в руках блюдо с древесной золой, сделанное из большой консервной банки. По всему, он чистил печку.
- Здравствуйте! Вы Захар Фёдорович!?
Хозяин приблизительно того же возраста что и гость, но в отличие от городского старика, малоподвижного, чрезмерно располневшего, он был сухой, жилистый, устойчиво стоящий на своих кривоватых ногах без помощи палки.
- Ну, я,- хозяин, отложив своё самодельное блюдо, с критическим прищуром рассматривал гостя, в первую очередь его увесистую "колодку".
- Я пришёл к вам... в общем, я ищу... мне надо поговорить с человеком, который работал на этой железной дороге ещё в войну. Я с Москвы, проехал уже несколько таких вот посёлков, где живут железнодорожники, но нигде не нашёл...- гость сбивался, чего-то явно смущался, почему-то вдруг вспотел, хотя было довольно прохладно. Он вытащил платок, снял серую кепку и отёр лысину, окаймлённую редкой, совершенно седой порослью.- Вот только здесь... на вас указали.
- Кто указал?- подозрительно спросил хозяин, продолжая мерить глазами гостя.
- Не знаю...- совсем растерялся приезжий.- Женщина какая-то... Говорит, что вы самый старый из бывших железнодорожников, ещё в войну работать начинали...
- Иш ты... сказала. Ноги бы ей... и язык,- зло оскалил свои вставные челюсти местный старик.- Ну, работал, ну и что? Что за нужда-то у тебя?... Ладно, пойдём в беседку... вона, еле стоишь. Лет-то тебе сколь?- хозяин пошёл вперёд, гость следом... в такую же как и все прочие постройки, словно вросшую в землю этаким боровичком, коренастую беседку.
Здесь, видимо, хозяин отдыхал в жаркую погоду, или тёплыми летними вечерами, на это указывало наличие койки, небольшого самодельного стола, тумбочки и табуретки.
- Садись,- хозяин кивнул на табурет, а сам опустился на скрипнувшую панцирной сеткой кровать. Так с какого года будеш-то?
- С двадцать третьего.
- С двадцать третьегооо!- удивлённо протянул хозяин.- А чего ж в таких годах и шляишси... дома чтоль не сидитси? Ишь с Москвы сюды приволокси... небось, квартера есть, и льгот по ноздри,- хозяин недоброжелательно кивнул на "колодку" гостя.- Я вот с двадцать шестого, а уж который год от дома дальше магазина не хожу... Сливу будешь? Ноне хорошая уродилась, аж ветки гнутся. Сейчас я свою старуху кликну...
- Нет, Захар Фёдорович, спасибо... у меня желудок слабый... Я ведь ненадолго, мне всего лишь узнать надо... если вы конечно в курсе.
- Что узнать-то, если я тебя первый раз вижу, о чём я могу быть в курсе-то?- хозяин, вновь скрипнув кроватными пружинами, подложил себе за спину подушку без наволочки.
- Вы... вы работали именно на этой железной дороге в конце сорок первого года... в ноябре-декабре?- гость смотрел на хозяина настороженно, с какой-то надеждой.
- Ну, допустим... работал. Лет-то уж сколь прошло. Тебе надо-то чего? Ты часом не писатель, может тебе чего надо о героическом труде в тылу во время войны? Так счас это уж не интересно никому, да и не помню я уж. Мне ж тогда всего пятнадцать годов было-то. Не успел в ремеслуху поступить, а мужиков с дороги почти всех мобилизовали, а нас, сопляков, и на путя, и на сцепку, потом и составы проверять приноровились. А куда деватьси, раз некому. Сутками, напролёт вкалывали. А кто вспомнит, спасибо скажет... а?- хозяин в сердцах махнул рукой.- Ты-то, вона, чай на фронте орденов-то нахватал? А нас тута не награждали, только вот здоровья смолоду не меньше высосали... Потом ещё и попрекали, почему-де не воевал... чуть ли не дезертиром... вроде как за бронь эту спрятался. А то, что на нас пацанов всю мужицкую работу навалили, это уже не в счёт... ещё и на фронт попасть успеть должон был...
Гость терпеливо выслушивал прорвавшуюся застарелую обиду, изредка поглядывая на часы, наконец, он вежливо перебил:
- Извините... я бы хотел успеть на ближайшую обратную электричку... Мне бы узнать... Помните ли вы чего-нибудь об одном эшелоне, который, возможно, прошёл через вашу станцию двадцать восьмого ноября сорок первого года?
- Ты что... ха-ха... думаешь я все поезда, что здесь проходили помню? Ну, ты даёшь... чудак-человек... Знаешь, сколько эшелонов я здесь осмотрел да обстучал?
- Понимаете... это был, по-видимому, не совсем обычный эшелон. Он именовался двадцать восьмой литерный. Может вы что-то о нём...- гость, не спускавший глаз с собеседника осёкся. Ироническая улыбка сползла с худого лица старого железнодорожника, едва он услышал номер...
- Двадцать восьмой?...- хозяин нахмурился.- А тебе это зачем?
- Да так... надо,- вновь почему-то смутился гость.- Я видите ли... Мне необходимо знать, что это был за эшелон, куда следовал, что вёз... Я понимаю, вы удивлены, но думаю, сейчас это уже не представляет никакой тайны... Я, к сожалению, не могу сказать зачем мне это, но поверьте мне это необходимо знать... если вы конечно помните. А если нет... Может, вы посоветуете к кому обратиться? Вы ведь наверняка знаете кого-то ещё из старых ...
- Зачем тебе,- угрюмо перебил хозяин,- и откуда ты знаешь про этот поезд?
Гость, поняв, что хозяин несомненно что-то знает, на глазах воспрянул духом:
- Понимаете, это долго рассказывать... да и если по правде, я не хочу говорить о том, что связывает меня с этим эшелоном, но я вас прошу...
Хозяин неожиданно не по старчески резко поднялся и, отвернувшись от гостя, стал смотреть на свой огород через застеклённые как на веранде стены беседки. Помолчав, он твёрдо произнёс?
- Вот что орденоносец, не знаю, чего ты хочешь, но пока ты мне всю правду не выложишь... ту про которую долго рассказывать, я тебе про тот эшелон ни слова не скажу... и никто не скажет. Не найдёшь больше, кто ещё помнит. От той жизни, что нам досталась, мало кто до старости дожил... Может, из тех, кто тогда здесь работал и в самом деле один я и остался. А в министерстве, в архиве ничего не узнаешь, только даром нервы издёргаешь. Здесь он прошёл тот литерный, через нашу станцию проследовал, да недалёко ушёл...
2
Зима в сорок первом была ранняя. Снег выпал в начале ноября, а в середине ударили по настоящему зимние холода. Природа пришла на помощь России, нещадно морозя рвущихся к Москве немцев. А вот южнее блокированного Ленинграда положение стабилизировалось. По обе стороны линии фронта войска собирались зимовать. Рыли и благоустраивали укрытия, землянки, блиндажи, запасались всевозможным топливом, в первую очередь дровами, ибо зима, судя по "прелюдии", предстояла жестокая и огонь в "тесной печурке" придётся поддерживать постоянно.
В одну из студёных ноябрьских ночей полковой разведчик Володя Сытинов пошёл в обычный рейд на ту сторону к "фрицам", в надежде разжиться, если повезёт, "языком"... По видимому, с той же целью на нашу сторону полз немецкий разведчик по имени Курт. Они столкнулись лоб в лоб на нейтральной полосе... Трудно предположить кто бы первым успел выстрелить, скорее всего одновременно... Они с минуту, показавшейся вечностью, смотрели в глаза друг друга, держа пальцы на спусковых крючках... молодые, сильные, ловкие... ведь в разведку, кого попадя не берут. Осветительная ракета озарила заснеженное поле и два белых бугорка на нём, двух солдат вражеских армий, в зимних маскхалатах... Минута напряжённости прошла, Курт улыбнулся, отложил свой "шмайссер" и полез за пазуху... Немец достал пачку сигарет и протянул Володе...
Они стали встречаться регулярно, сигналя друг-дружке ночью фонариками и ползком добираясь до условленного места в воронке от авиабомбы. Между ними установились деловые, бартерные отношения. У немцев большим спросом пользовалась советская тушёнка и шерстяные вязаные вещи. Ну а Володя получал от Курта зажигалки, губные гармошки, шоколад... Потом Володя выгодно обменивал свои "трофеи" у полковых старшин, начальников вещевой и продовольственных служб. О его "торговле" прознал командир полка. Он вызвал разведчика и потребовал прекратить сношения с противником. Он был хороший мужик, тот подполковник и "закладывать" своего разведчика не хотел - просто за себя боялся.
Володя в очередной раз встретился с Куртом и как обычно на полурусском-полунемецком языке, с помощью жестикуляции объяснил ситуацию. Явно расстроенный Курт, поразмыслив, предложил "задобрить" володиного командира. Для этого он "организовал" Володе "языка", оберлейтенанта, который в свою очередь "не давал жизни" самому Курту. Он провёл Володю прямо к отхожему месту своих офицеров и подал знак когда "обер" пошёл облегчиться...
За "языка"-офицера Володя получил свою первую "Отвагу", но командир не "подобрел". Тогда Володя рассказал ему всё как есть про "языка". Командир схватился за голову, не зная как поступить - не дай бог всё вскроется. Это грозило трибуналом не только разведчику, но и ему лично... Впрочем, вскоре и самому командиру понадобились услуги Курта...
В полк с проверкой приезжал командующий армией и командир, зная генеральские слабости, захотел перед ним предстать в выгодном свете. Володя срочно "вызвал" Курта и заказал ему ящик коньяка. За него немец запросил полушубок с валенками - крепнущие день ото дня морозы определяли спрос... Командующему так понравился французский коньяк, что он недопитую половину ящика забрал с собой, пообещав "толкнуть" понравившегося ему командира на бригаду. Ну а командир на радостях представил так услужившего ему Володю аж к "Красной звезде"...
Тем не менее всё это могло очень плохо кончиться, потому что полковой особист через своих осведомителей дознался таки про нежелательные контакты разведчика Сытинова, и неблаговидную роль во всём этом командира полка. И не миновать бы Володе штрафной роты, а командиру ещё похуже, если бы... не двадцать восьмой литерный.
Когда командир вызвал Володю в свой штабной блиндаж, разведчик подумал, что подполковник заведёт свою старую "песню" про "монастырь" под который они оба будут подведены в случае... Но командир был не один, а с каким-то нездешним офицером. Незнакомец держался уверенно, по-хозяйски, а командир напротив заметно волновался.
- До нас дошли сведения, что вы имеете регулярные связи с немцами?- сразу начал допрос приезжий, чьих знаков различия Володя не разглядел, так как тот был в телогрейке одетой поверх гимнастёрки. Несмотря на успокаивающие знаки командира, Володя так растерялся, что буквально застыл в ступоре, не говоря в ответ ни слова. Ему уже мерещился трибунал...
- Так имеете или нет?- спокойно, без выражения переспросил приезжий.
- Боится он, товарищ полковник, имеет, но как я уже вам объяснял, это всё с моего ведома. Он сумел втереться в доверие к противнику и благодаря этому добывает сведения. Таким образом, он даже сумел взять ценного языка, офицера, за что представлен к награде...
- И ящик коньяка он тоже благодаря этому вам добыл?- перебил приезжий, показывая, что он в курсе "теневых" дел полка.
Все эти подробности, конечно же, были изложены в докладном рапорте полкового особиста. Но судьбе было угодно распорядиться так, что володин неофициальный "канал" на ту сторону фронта оказался в тот момент нужен кому-то на очень большом "верху", и вместо трибунала разведчика ожидал очередной орден.
- Ваш знакомый с той стороны может организовать мне встречу с кем-нибудь из офицеров АБВЕРа?- перешёл тем временем к "делу" полковник.
- Не знаю... А что такое АБВЕР?- изумился Володя.
- А ещё разведчик... Что же вы не знаете, как называется армейская разведка немцев? Могли бы у своего приятеля осведомиться, а не только валенки на вино менять.
Володя вновь тревожно взглянул на своего командира, но тот тут же успокоил его:
- Так надо, товарищ полковник из Москвы, у него важное правительственное задание. Ему надо неофициально встретится с каким-нибудь немецким офицером-разведчиком...
Пришлось полковнику из Москвы ползти в "заветную" воронку вслед за Володей. С той стороны Курт также сопроводил немецкого офицера, правда, не столь высокого чина. Полковник после нескольких минут "стыковочных" переговоров, потребовал чтобы Володя покинул воронку и обождал вне её, пока он переговорит с немцем. То же немецкий офицер приказал Курту. Разговор наедине продолжался всего минут десять-пятнадцать... Володя неслышно подполз к воронке с другой стороны и вторую половину разговора кое-как сумел подслушать, благо говорили больше по русски - немец лучше знал язык противника чем полковник. Тем не менее что-то уразуметь из доносившихся обрывков фраз было трудно...
Полковник упорно втолковывал немцу, что двадцать восьмого ноября с такого-то вокзала в такое-то время отправится литерный поезд, под тем же что и дата отправления номером. Потом он сказал, что такое же сообщение будет передано и на других участках фронта. Немец уточнил время отправления эшелона, поинтересовался почему выбран столь странный способ сообщения. На что полковник раздражённо предложил вспомнить, какой сейчас день, и что таким образом намного быстрее. Потом... потом полковник не то попросил, не то пожелал, чтобы всё произошло где-нибудь в поле, подальше от населённых пунктов. Что именно Володя не понял. При расставании немец удовлетворённым голосом произнёс:
- Это большая ошибка, недоразумение, что мы воюем друг с другом, у нас же есть общий враг, о чём свидетельствует этот замечательный поступок вашего руководства...
Когда ползли назад, с лица полковника не сходило выражение, которое бывает у карточного шулера, удачно сыгравшим спрятанным в рукаве фальшивым козырем.
3
Скептическая с прищуром улыбка Захара Фёдоровича по мере рассказа гостя постепенно гасла, и ближе к концу повествования его морщинистое лицо выражало что-то вроде сострадания.
- Иш ты...- он покачал головой.- Тебя звать-то как?
- Владимир Карпович.
- Вот что, Карпыч, ты как насчёт того, чтобы пропустить по стакашку? У меня самогон старуха гонит чистый "Абсолют", ей бо...
- Благодарствую, не могу я... сердце, и почки барахлят, да и вообще здоровье... гнилой весь.
- Ну-ну... извини... понимаю... Здоровье-то на фронте оставил?
- Да как сказать... Может и там. После сорок первого меня из-под Ленинграда перебросили. О той встрече, что я организовал, начальство строго-настрого приказало молчать, а ещё лучше забыть... и наградили, "Красное знамя" дали,- гость ткнул в четвёртую по счёту планку, сразу за орденами Славы.- За "языка" всего "Отвагу", а за то что полковника с немцем свёл, аж "Знамя" отвалили. Потом я уж докумекал, что мне как бы отступного дали, чтобы молчал и перевели на другой фронт, с той же целью... Правда, перевод кстати оказался. В полку том мне уже не вмоготу стало. И особист волком смотрел, видит око да зуб неймёт, и зависть кругом... Награждали-то тогда в начале войны очень редко, а я быстро два ордена и медаль отхватил, и все как-то не по делу, дуриком... Потом мне уж так не везло. Я и под Орлом был, и Днепр форсировал, и под Балатоном... Но за следующие награды уже кровью, здоровьем платить пришлось. Ранен был три раза, правда не тяжело, а вот при переправе, зимой в воду упал, воспаление лёгких схватил, еле до госпиталя довезли... Но демобилизовался вроде относительно здоровым, слава Богу не калекой, да и молодой ещё был... В общем можно сказать повезло.
- Ещё бы, не повезло... на передовой ведь был, да ещё разведчиком,- уже с уважением произнёс хозяин. Но гость в ответ снисходительно улыбнулся.
- На передовой не разведчики в первую очередь гибнут, а рядовые пехотинцы, те кто в атаки ходит, и атаки отражает... Ладно, это я к слову. Так вот, когда у меня дети ещё малые были, всё спрашивали, а сейчас внуки. За что дед этот орден, а этот? Это же всё враньё, что у них одни дискотеки да компьютеры на уме, они и интересуются, и поверишь, гордятся, что дед у них герой. Как до этого "Знамени" доходит, не знаю, что и говорить. Чую умирать уж скоро, а так и не знаю, о чём там говорили, зачем встречались, что за эшелон? Ерунда вроде, а как заноза в голове сидит, и сердце гложет. Понимаю, верно ты говоришь, правду мне никто не скажет, ни в министерстве, ни в архиве, только на вашего брата железнодорожника надежда.
- Ну Карпыч, ты даёшь... У тебя как в той поговорке, седина в бороду, бес в ребро, только у тебя другой бес. Вона сколь лет жил и ничего, а тут на старости, вынь да положь... правду. А внукам... Соврал бы чего, ведь у тебя, поди, сколько случаев было за что надо наградить, а не наградили. Вот ты бы такой и прицепил к этому ордену,- хозяин скрипуче засмеялся.- Вона, сколь сейчас ветеранов, которые передовой и не нюхали. Повесят тоже планки эти медалей юбилейных и прут везде без очереди, все в льготах по уши. Они не стесняются, врут про подвиги свои направо-налево... Ты эт извини Карпыч, ты-то конечно заслужил, а эти!? Да рази ж это можно... да хоть бы два года в окопах, под пулями, в холоду, в сырости и потом столько жить?... Они, брехуны эти за ваш счёт, настоящих фронтовиков, тех, что в земле давно, кто не дожил, сейчас жируют, их льготами пользуются. Таких как ты, сколь осталось то, раз-два и обчёлся, а тех, здоровье сберёгших?... Ты эт... не обижайси. Разве не прав я?- хозяин вопросительно воззрился на гостя.
- Да я не обижаюсь... Прав, конечно. Все ребята мои, с кем я связь после войны держал, перемёрли, да и я уж в землю гляжу. А этих про кого ты тут... Думаю сейчас их процентов восемьдесят от всех оставшихся в живых ветеранов. На каждого настоящего фронтовика получается где-то четыре таких, что по штабам да тылам отирались, в заградотрядах сидели, или самый край войны захватили. А девчонок, тех медсестёр, что раненых из под огня вытаскивали, ещё меньше, одни ППЖухи живые остались орденами бренчат, что в постелях полковничих да генеральских заслужили. Да чёрт с ними... Мне самому... понимаешь, самому покоя нет... Ты скажи, а то... сам не знаю, почему-то боязно с этим умирать. Если знаешь, помоги Фёдорыч.
Хозяин кряхтя стал шариться в тумбочке в поисках курева, но не нашёл и с недовольной миной вновь уселся на своё ложе. Он не торопился отвечать.
- Может, всё-таки выпьем?- он просительно посмотрел на гостя.- Разговор легче пойдёт, да и память прояснится.
- Ты как хочешь, а я не буду... Боюсь до дома не доеду.
- Один я не пью,- хозяин вздохнул и как-то обречённо заговорил.- Я тебе только то могу сказать, что в том эшелоне ехали эвакуированные, но кто... Слух тут пустили, что цельный эшелон одних евреев пойдёт, дескать, бегут кривые ружья.
- Что... весь эшелон, одних евреев?-недоверчиво спросил гость.
- То-то и оно семьями ехали, с детьми, с вещами, вагоны хорошие, не теплушки. А литерным пустили, чтобы, значит без задержки, строго по графику шёл. Я ведь проверял его, тогда на нашей станции все эшелоны тормозили, для осмотра ходовой части. У одного вагона букса не в порядке была. Доложил по начальству, а мне, не лезь, до следующего осмотра дотянет и ладно. Сверху, с Москвы его на контроле держали, что бы ни где не задерживался. Сейчас, как тебя послушал, и до меня дошло, неспроста всё это, специально гнали его.
- Куда, зачем?- не понимал гость.
- На тот свет... Эшелон этот в сорока километрах отсюда разбомбили, вдребезги. Кто там недалеко, в деревнях жил, говорили, что столько самолётов налетело, не один воинский эшелон не бомбили так. Никто там не уцелел. Да и как уцелеть было. Я когда его обстукивал, всё удивлялся, зачем это к эшелону с эвакуированными, шедшим в тыл, два вагона с боеприпасами подцепили... Так бабахнуло, что ошмётки на несколько километров разбросало.
- Выходит, тот полковник немцам про этот эшелон говорил...- в прострации произнёс гость.
- Выходит, что так... Да видишь ли в чём дело, не евреи там ехали. Я ведь помню их. Что вчера было не помню, а это... Мимо меня, за кипятком выскакивали. Люди-то в основном непростые, в польтах дорогих, шляпах, бабы тоже хорошо одетые. Рядом с ими даж неловко было в валенках да фуфайке замасленной. Добра тоже много везли. Потом наши ребята туда ездили... вещички, которые уцелели, подбирали. Я не ездил... на чужом горе не разживёшьси...
- Подожди, подожди,- перебил гость,- как не евреи? Ведь всё же сходится, именно этим полковник мог немцев заинтересовать, эшелон с евреями разбомбить.
Хозяин тяжело вздохнул и отрицательно покачал головой.
- Тогда нам всё одно было, и народ мы простой, малограмотный, еврей ли нет ли, вряд ли отличили, тем более мы мальчишки. Нам все одно, раз хорошо одет да говорит учёно, значит еврей, а там ведь такие и ехали. Да был у нас один старик, лет шестидесяти с лишком, наставником его к нам мальцам приставили. А он по бабской части ужасный спец был, как начнёт рассказывать, сколь у него их за жизнь было. Так вот он нам с самого началу сказал не евреи это, ни одной, говорит, бабы-еврейки в том эшелоне не было, вот так. Ну мы его на смех, дескать, ты что Филипыч шшупал их чтоль, онеж тут всего-то минут пятнадцать и стояли. А он и говорит, я каждую бабу по породе узнаю. Еврейка если толстая, то как студень рыхлая, а если худая, то чахлая и квёлая. А там бабы были, если худые так шустрые, быстрые, а если толстые, как из сбитьня, аж через шубы всё выпирает. Русские, говорит, то бабы были или хохлушки и по всему сытой породы, барских, да купеческих кровей. Ну мы тогда не поверили ему, думали блажит старый, цену себе набивает. Так и до сих пор здесь верят, что действительно так, евреи то были.
- И мне кажется что так,- задумчиво произнёс гость.
- Так да не так!- неожиданно повысил голос хозяин.- Сам подумай, зачем было ради евреев такие антимонии разводить? Угнали бы на Колыму, да заморозили, как всегда делали. Нет, этих ни как не могли они арестовать, видно знатные люди, всем известные. Втихаря хотели от них избавиться. А евреев... их и тогда в народе не больно любили, за них ответ бы не пришлось держать.
- С чего же ты Фёдорыч так решил... основываясь только на домыслах этого старого бабника?- по-прежнему не внимал доводам хозяина гость.
- А на всём... Не Филиппыч, я и сам кое что видел... Тогда то молодой был, не понимал. Никому никогда не говорил, тебе вот первому... Поп православный в том эшелоне ехал, на платформу выходил... и не случайно ехал, с другими, теми в польтах и шапках дорогих разговаривал, с ними он был. Понимаешь?... Я то уж потом как старше стал допетрил, не мог поп с евреями ехать...
Гость сидел, как будто отключившись, уставившись в какую-то точку на стене беседки.
- Слышь, Карпыч... Не кори ты себя... ты в этом деле... Наверное тот полковник и те кто его посылал не мучались опосля. Видно каких-то важных в тот эшелон собрали, на которых власть зуб имела... чтобы всех разом, немецкими руками, и на войну списать... Давай-ка выпьем... а Карпыч?
- Вот это дело... Ты не боись, ежели что, я тебя в дому спать уложу... я мигом... у меня закусь, грузди солёные, на зубах хрустят, любой желудок примет,- тараторил повеселевший хозяин...
Через три часа два едва держащихся на ногах старика кое как доплелись до станционной платформы.
- Ну зачем тебе ехать, Карпыч?- заплетающимся языком пытался отговорить гостя хозяин.
- Не могу Фёдорыч, дома с ума сойдут,- также невнятно отвечал гость.
- Да подожди... куда ты лезешь, не надо в вагон. Я тебя с комфортом отправлю, с сопровождающими. Пойдём в головной к машинисту,- хозяин тянул шатающегося гостя за рукав.
Выписывая кренделя, они дошли до первого вагона, готовящейся к отправке электрички, вызывая усмешки и недоброжелательные реплики, спешащих на посадку пассажиров:
- Нажрались... в чём душа держится... сто лет в обед, а туда же... а этот ветеран... хорош.
Старики доплелись до головы поезда, и Фёдорыч по хозяйски громко постучал в кабину машиниста.
- Кто там ещё,- из окна высунулся мужчина лет тридцати пяти.- А это ты дядь Захар. Что сегодня праздник какой... с чего на бровях-то?- добродушно спросил машинист.
- Цыть...! Мишка, слушай меня внимательно.
- Слушаю, дядь Захар,- продолжал улыбаться машинист.
- Вот видишь человек... настоящий... герой, заслужонный, воевал... по настоящему воевал...
- Вижу,- теперь машинист с усмешкой обозревал второго, едва держащегося на ногах старика.
- Вот что... ты его там у себя посади... чтобы к сортиру поближе... понял... перебрали мы... иначе никак нельзя было... такое дело... И что бы ты его до самой Москвы довёз... потом мне доложишь. Понял?
- Понял дядь Захар, довезу,- уже без ухмылки, серъёзно отвечал машинист.
- Это ещё не всё... Как на вокзал привезёшь, сведи туда, где отдыхаете... от себя ни на шаг, положи, поспит пусть, а сам вот к нему домой по этому номеру позвонишь, за ним приедут,- Фёдорыч протянул машинисту листок из записной книжки,- И чтобы всё в точности... Человек заслужонный, герой... имеет все права...