Дьяков Виктор Елисеевич : другие произведения.

Дорога в никуда. Книга вторая, часть вторая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Часть вторая
  
   Внучка атамана
  
  Поселок Новая Бухтарма располагался на наиболее широкой полосе земли, что осталась от Долины после разлива водохранилища. Если старая, или Усть-Бухтарма была головной станицей, центром всего Бухтарминского края и волости, то Новая Бухтарма представляла столь часто встречающийся в советской действительности рядовой рабочий поселок. Ядро поселка образовали около двух десятков блочных жилых пятиэтажек с центральным отоплением и соответствующими удобствами и несколько двухэтажных сборно-щитовых, в которых размещались поссовет, милиция, клуб, отделение связи, дом быта, баня, неподалеку довольно большая кирпичная школа. В благоустроенных пятиэтажках, как правило, проживало цемзаводовское и поселковое начальство, некоторые учителя, инженерно-техническая интеллигенция и рабочие, которые многолетним усердным трудом и соответствующим поведением заслужили право на эти квартиры. В основном же, процентов семьдесят жителей поселка ютились в невзрачных квартирах в одноэтажных щитосборных домах и таких же бараках. Цементный завод находился в непосредственной близости от поселка, у самых гор. Его трубы дымили день и ночь, выбросы оседали в основном на поселок и вдоль водохранилища. Стеной нависающие над остатками Долины горы не давали тем выбросам распространяться в сторону. За двадцать лет существования завода ухудшилось не только состояние окружающего воздуха, но и пришла в почти полную негодность земля, пропитавшись цементной пылью. На этой, ставшей пепельно-серой почве, мало что вырастало. Лучше всех это знали владельцы дачных участков, которые завод выделял своим рабочим чуть ниже по течению на берегу водохранилища. Знало и руководство совхоза Бухтарминский. Потому его основные поля располагались не на побережье, а выше в горах. Владения совхоза простирались почти до самой воинской части, где начинались земли совхоза Коммунарский. Директором совхоза Бухтарминский являлся внук первого казаха-коммуниста Бухтарминского края Танабаева. Председателем тогда еще колхоза был и его отец, сын бывшего батрака Танабая, уверовавшего в советскую власть и возглавившего первый колхоз в Усть-Бухтарме. И вот теперь по наследству уже совхоз возглавил третий Танабаев. Совхозом "Коммунарский" руководил директор Землянский и руководил весьма успешно. "Коммунарский" являлся передовым хозяйством, Землянский не раз удостаивался всевозможных наград, имел ордена "Ленина", "Трудового красного знамени", "Знак почета". Конечно, земля в "Коммунарском" была лучше, чем в "Бухтарминском", но не настолько, насколько рознились показатели этих двух совхозов. По сути, между совхозами-соседями должно было быть обычное социалистическое соревнование. Но такового не было, и быть не могло. Тем не менее, вопрос о снятии с должности Танабаева, так же как в свое время и его предков не стоял никогда. Основной причиной было то, что в его лице торжествовала старая большевистская идея, взятая из слов пролетарского гимна: "кто был ничем, тот станет всем". Вот и поднимали Танабаевых на "щит", как одно из наглядных достижений советской власти. О нынешнем директоре тоже писали в газетах и книжках, с ним фотографировались писатели, космонавты, иностранные гости, восхищались биографией его семьи. Но, вот о том, что в его совхозе из года в год средняя урожайность не превышала 10-15 центнеров с гектара, а в соседнем Коммунарском была 20-25... про это не писали и не афишировали.
  
  С утра 3-го декабря, едва Ольга Ивановна появилась в школе, её вызывал директор... С тех самых пор как Ольга Ивановна, до 1983 года носившая фамилию бывшего мужа, вдруг стала Решетниковой и уже не таясь объявила, что истинным местом ее рождения является не дальневосточный детдом, как значилось во всех анкетах, а китайский город Харбин, и что она вовсе не сирота от рождения... К столь неординарным поступкам Ольгу Ивановну подтолкнула целая череда обстоятельств, в основе которых лежали довольно безрадостные для нее события. Сначала она развелась с мужем, электротехником работавшем на цемзаводе, отказавшимся дальше жить в таком, по его мнению, гиблом месте. Впрочем, муж уехал к себе на родину в Барнаул еще в 1977 году. Годом позже окончил школу ее сын Сергей, поступил в Новосибирский электротехнический институт, окончил его, служил двухгодичником в армии в Красноярске и после окончания службы там же остался жить и работать. Получилась так, что она фактически уже второй раз за жизнь потеряла семью.
  Явить миру свое "истинное лицо" Ольга Ивановна решилась после того, как умер Брежнев. Момент "явления", как ей казалось, был выбран верно. В восьмидесятых годах резко упал уровень снабжения во всей области. Люди, образно говоря, все более "клали зубы на полку". Многие из старожилов, живших в этих местах из поколения в поколение, начали вспоминать рассказы своих родителей, дедов, о том цветущем крае и сытой жизни, которые были здесь когда-то. На поверку оказалось, что не так уж мало в поселке и окрестных деревнях осталось и истинных свидетелей той жизни, стариков и особенно старух 70-ти - 80-ти лет. То есть людей, родившихся еще до революции и даже учившихся в усть-бухтарминском высшем начальном станичном училище, в котором преподавала мать Ольги Ивановны, Полина Тихоновна...
  
  Ольга Ивановна прошла на второй этаж в кабинет директора. В приемной поздоровалась с секретарём, бойко стучавшей на пишущей машинке пожилой женщиной, лицо которой при этом осветилось дежурной подобострастной улыбкой.
  - Зачем вызывает, не в курсе?- с бесстрастным лицом осведомилась Ольга Ивановна, зная истинную цену улыбки секретаря директора, первой школьной сплетницы.
  - Вроде хочет, чтобы вы помогли елку для школы достать,- шепотом, косясь на дверь директорского кабинета, поведала секретарь.
  Директор встретил ее в тон секретаря, той же подобострастной улыбкой:
  - Ольга Ивановна, голубушка,- директор, рыхлый круглолицый толстяк пятидесяти пяти лет, поднялся ей навстречу из-за стола. Над столом обязательный портрет Ленина. Когда после смерти Брежнева генсеки стали умирать со скоростью раз в полтора-два года, он и решил "повесить" Ленина, чтобы часто не дергаться.- Я вас очень прошу, сходите в Поссовет, вы же с Караваевой подруги. Попросите у нее, когда поедут в тайгу рубить елки для ДК, детсада и других административных учреждений, чтобы и нам срубили, большую, в актовый зал. А то неудобно, который год новогодний утренник под сосной проводим. Новый год положено с ёлкой встречать...
  Ольга Ивановна недовольно нахмурилась - по таким пустякам "напрягать" председательницу Поссовета, хоть она и была ее лучшей подругой, не хотелось, что она и обозначила в тоне своего вопроса:
  - И что... это прямо сейчас надо сделать?
  - Ну, а когда же, голубушка? У вас же сейчас по расписанию два "окна" подряд. А с автобазы, я узнавал, где-то на будущей недели под "Федулин шыш" специально машину отправят за елками.
  В близлежащих перелесках и на этом, и на другом берегу водохранилища ели не росли, только сосны. Потому за елками перед каждым Новым годом централизованно отправляли автомашину за шестьдесят километров в горы, в тайгу. Там рубили в основном молодые елочки, которые и продавали населению через поселковый хозяйственный магазин. Ну, а для официальных учреждений срубали несколько больших капитальных ёлок. Вообще-то школа имела свою "квоту" среди тех учреждений, но после того как председателем Поссовета избрали Марию Николаевну Караваеву, бывшую учительницу поселковой школы, в свое время очень сильно конфликтовавшую с директором... В общем, при Караваевой школе уже большие елки или не доставались вообще, или доставались такие, которые в актовый зал было стыдно поставить, лучше уж где-нибудь поблизости подходящую сосну срубить, что и делал директор, доезжая до ближайшего перелеска на своем "Москвиче".
  Мария Николаевна Караваева была на десять лет моложе Ольги Ивановны. Когда она в конце шестидесятых прибыла в школу на отработку диплома после окончания института, Ольга Ивановна, к тому времени уже достаточно опытный педагог ее опекала. С тех пор меж ними установились добрые приятельские отношения. В отличие от Ольги Ивановны, у Марии Николаевны с происхождением все было в порядке, и она этим пользовалась, не брезгуя делать возможную в провинции карьеру. Конечно, не осталась бы Караваева в поселке, предпочтя после отработки диплома "подняться" на областной уровень, если бы не вышла здесь за снабженца с цемзавода. Со временем ее муж стал начальником отдела снабжения завода, что тоже помогло Марии Николаевне со школы "перепрыгнуть" аж в Поссовет, да не просто, а в кресло председателя. Примечательно то, что ее свекровь, старуха-долгожительница и местный сторожил, аж 1906 года рождения, в свое время училась в Усть-Бухтарминском высшем станичном училище и узнав, что Ольга Ивановна является дочерью ее собственной школьной учительницы, научившей ее читать и писать... В общем, связаны Ольга Ивановна и Мария Николаевна оказались многими "нитями".
  Ольга Ивановна спустилась в вестибюль, навстречу, здороваясь и уступая дорогу, шли ученики. В основном это были болезненного вида, бледные мальчишки, девчонки, подростки. Впрочем, если у младших школьников худенькие лица и тонкие шейки вызывали жалость, то у некоторых подростков ущербный внешний вид сочетался со злыми глазами, на их щеках играл нездоровый румянец. То было вызвано не столько воздействием ущербной экологической обстановкой и наследственностью, сколько употреблением алкоголя "домашнего" производства и курением дешевой, а потому плохой "дури". Эту моду, курить анашу, завезли молодые новобухтарминцы, отслужившие в Афганистане. На учеников Ольга Ивановна смотрела спокойно. Она привыкла к этим мальчикам с хилыми грудными клетками и узкими плечами, к этим девочкам в основном без признаков груди и бедер... Но вот, невольная улыбка тронула губы старой учительницы - это в двери ввалились школьники из воинской части и впереди... Как не нарадоваться на такого красавца, Игорь Ратников - десятиклассник, ростом и статью выделялся изо всех. Похоже, не было глаз, которых бы он не привлекал к себе, завистливых и восхищенных. На ходу расстегивая куртку по пути к раздевалке, Игорь увидел Ольгу Ивановну...
  - Здрасте, Ольга Ивановна! Там мой папа приехал, хочет с вами поговорить. Он сейчас сюда придет,- выполнив поручение отца, Игорь побежал сдавать куртку.
  Ольга Ивановна посмотрела через большое окно вестибюля на школьный двор. У машины с будкой, привозящей "военных" школьников, стоял высокий подполковник в хорошо подогнанной шинели, с широкими и неестественно прямыми плечами, которые казались прямее, чем на самом деле, благодаря твердым металлическим вставкам в погоны. Рядом с ним стоял, переминаясь, похожий на длиннорукую обезьяну, среднего роста прапорщик Дмитриев, тоже хорошо знакомая Ольге Ивановне личность, ибо четырнадцать лет назад он окончил эту же школу. Она не стала ждать Ратникова, а одела пальто, старое, но хорошо сохранившееся с неброским искусственного меха воротником, и сама подошла к военным:
  - Доброе утро Федор Петрович, здравствуй Валера. Вы хотели со мной о чем-то поговорить?- она обратилась к подполковнику.
  - Здравия желаю,- молодцевато приложил руку к шапке и чуть поклонился Ратников.
  - Здравствуйте Ольга Ивановна,- суетливо зашевелился, будто ему что-то изнутри мешало спокойно стоять, Дмитриев, и поспешил сделать шаг назад и чуть в сторону, словно хотел спрятаться от своей бывшей учительницы, за своего нынешнего командира.
  - Да, если у вас найдется для меня немного времени,- произнес подполковник, окидывая взглядом невысокую, хрупкую пожилую учительницу в дешевом пальтишке, и отмечая про себя, что ее фигура совершенно не изменилась с того самого памятного дня в 1970 году когда он с ней разговаривал на "поэтическую" тему.
  Этот взгляд перехватила Ольга Ивановна и поняла его по своему... "Да, я одинокая, немолодая, бедная и не могу так одеваться, как ваша жена",- скорее почувствовал, чем прочитал Ратников в этом ответном взгляде, невольно смутился и отвел глаза. Ольга Ивановна и прочие школьные учителя, как и родители поселковых школьников, все были свидетелями случавшихся иногда приездов в школу жены командира воинской части. Они во все глаза смотрели, на это зрелище, как из будки величаво сходит, поддерживаемая под руку старшим машины с одной стороны и водителем с другой эта... Нет, расфуфыренной Ратникову, как ее за глаза звали поселковые бабы, конечно же, из зависти, назвать было нельзя, тут нужно совсем иное определение. Особенно шикарно подполковничиха смотрелась зимой. Она приезжала, то в пальто с огромным воротником из черно-бурой лисы, то в приталенной импортной шубе из блестящего меха, то в пальто с воротником из ламы, то в дубленке из монгольской овчины. Причем к каждой из этих одежд у нее имелась своя особая шапка или шикарный зимний платок. Подобного разнообразия зимнего гардероба, наверное, не было даже у жены директора Цемзавода. При этом она так шла, так несла себя. И потом, когда уже в школе эти шубы, пальто, или дубленка были сняты, тут уж мужчины аж жмурились - настолько одновременно удачно и вызывающе подчеркивали импортные платья, юбки, кофточки, сапоги... изобильные и ладные формы подполковничьей жены. А у Ольги Ивановны возникали ассоциации со строками из стихотворной поэмы любимого ее Павла Васильева:
  
  Охают бедра.
   Ходит плавно
   Будто счастьем
   Полные ведра не спеша
   Проносит она.
   Будто свечи жаркие тлятся,
   Изнутри освещая плоть,
   И соски, сахарясь, томятся,
   Шелк нагретый боясь проколоть.
   И застегнут на сотню пуговиц
   Этот душистый телесный клад.
  
  - Да, умеет одеваться,- констатировали факт учителя-женщины, а наиболее завистливые добавляли.- Имеет возможность достать.- А Ольга Ивановна, добавляли уже не в слух, а про себя.- И воздухом не таким дышит, и кушает не как мы тут, и муж у нее такой...
  
  Ратников мгновенно переборов смущение от "столкновения взглядов", перешел к делу:
  - Извините, мне надо с вами кое-что обсудить.
  - Вы, наверное, хотите поговорить со мной об успеваемости Игоря по моему предмету?- высказала наиболее вероятное Ольга Ивановна.
  - Нет-нет... я не насчет детей. У меня к вам не совсем обычная просьба. Прошу вас, уделите мне минут пятнадцать-двадцать, и желательно, чтобы нас никто не услышал,- нагнал некой таинственности подполковник.
  - Вы меня тоже извините, но у меня сейчас дела, я должна отлучиться в Поссовет, и сколько там пробуду, не знаю,- ответила Ольга Ивановна, не в состоянии даже примерно догадаться, что за дело к ней вдруг нашлось у подполковника.
  - А мы подождем. Давайте мы вас до Поссовета подбросим, а потом назад привезем. Вы, не против?
  - Если вас это действительно не затруднит... спасибо.
  Дмитриев тут же выдвинул лестницу, а подполковник галантно предложил руку, на которую Ольга Ивановна благодарно кивнув, оперлась, поднимаясь в будку.
  
   2
  
  - С какой нуждой Ивановна?- Мария Николаевна отделила озабоченное лицо от телефонной трубки, которую, тем не менее, продолжала слушать.
  - С просьбой Маша, с просьбой, с чем же еще к тебе сюда ходить,- отвечала Ольга Ивановна, снимая пуховой платок и усаживаясь напротив председательницы.
  - Ты бы хоть раз просто так, поболтать зашла,- изобразила недовольную мину Мария Николаевна, небрежно кладя трубку на аппарат.- С просьбами ко мне и без тебя тут целыми днями ходят. У меня от них и так голова кругом идет. Вода, уголь, дрова, текущие крыши... Бес попутал, на эту чертову должность согласиться, совсем не бабье это дело.
  - Так откажись,- с усмешкой посоветовала Ольга Ивановна.
  - Поздно, Ивановна, сейчас уж впряглась в воз, просто так из этих оглобель не вывернуться. Номенклатура, даже такая захудалая как моя должность, это знаешь такая трясина, она живой не отпустит, нет. А ведь все это ты меня тогда с толку сбила. Если бы ты тогда сказала, не ходи Машка, я бы и не пошла, а теперь вот... и пути назад уж нет.
  - Да брось ты Маш. Что я не помню, как ты еще в школе говорила, хоть куда, только из этого школьного гадюшника ноги унести. Забыла что ли?- Ольга Ивановна расстегнула пальто.
  - Ох, и не хочу вспоминать, как вспомню, так вздрогну. Поверишь, до сих пор как директора вашего встречу, так от одного его вида поганого на весь день настроение портится. Не знаю, как ты столько лет там выдерживаешь, этот педколлектив терпишь, пропади он пропадом, серпентарий чертов,- Мария Николаевна сделала жест рукой, словно отмахивалась от жалящего насекомого.- Ладно, говори, с чем пожаловала, да еще с таким мощным эскортом. Гляжу, тебя на машине привезли, сам командир воинской части,- всматриваясь в окно, откуда видна была военная машина, председательша говорила с легкой иронией.
  - Ой, Маш... да это как-то случайно получилось. Собралась к тебе идти, а ему что-то надо от меня, не пойму чего. Ну и предложил, давайте подвезу,- с некоторым смущением пояснила Ольга Ивановна.
  - А чего ты теряешься? На твоем месте, будь я одна, я бы такого подполковничка мигом охомутала,- бедово сверкнула глазами председательница.
  - Ну, ты, это ты, а я - это я. Да и о чем тут говорить, я против него старуха. А потом ты, наверное, забыла какая у него жена.
  - О, да... Это верно. Таких баб тут у нас во всем поселке не сыскать. Конечно, одевает он ее, но там есть и на что одевать,- с оттенком зависти проговорила Мария Николаевна.
  - Да ну тебя Маша. Вроде умная серьезная баба, на такой должности сидишь, а не перебесилась до сорока лет, черти что на уме,- с улыбкой отмахнулась Ольга Ивановна.- Давай-ка о деле поговорим. Я к тебе, собственно, вот с чем. Вы машину к Федулину Шишу планируете за елками
  посылать?... Ну так и для школы одну хорошую, большую, чтобы в актовый зал поставить.
  - Извини Ивановна, лично для тебя, все что смогу, а для этого гада ничего не сделаю. Пусть сам топор берет, едет и рубит, и чтобы его там волки или медведь задрали, сволочь эту,- незамедлительно отреагировала председательница, давно уже ненавидевшая директора школы.
  
  Это случилось четыре года назад в ноябре 1982 года, вскоре после смерти Брежнева. Тогда только избранная председателем Поссовета Мария Николаевна, пригласила на званый банкет в поселковый ДК своих бывших коллег из школы и наиболее влиятельных, высокопоставленных людей поселка. Присутствовали директора цемзавода, рыбзавда, совхоза, и прочие всевозможные местные начальники. Не понятно, что ударило тогда в голову Танабаеву, наверное, невысокого качество шампанское алма-атинского производства, а может ему, единственному за столом казаху, захотелось чем-то выделиться. Ни с того, ни с сего директор совхоза вдруг начал хвастать. Нет не успехами его совхоза, которых не было, он заявил, что является в поселке единственным потомственным начальником, так как получил свой пост как бы по наследству, и является советским руководителем уже в третьем поколении.
  - А вот ты Василий Степаныч, скажи, кем был твой отец?- обратился он к директору рабзавода, чем привел его в полное замешательство, ибо тогда еще Василий Степанович считался вроде бы сыном мифического красного партизана, погибшему в боях с белобандитами. Старик подумал, что Танабаев каким-то образом раскопал правду о его истинном отце и со страха едва не потерял дар речи. Но тот, тут же и развеял эти страхи, не дожидаясь ответа, выразил свою версию:
  - Ты знать его не знаешь, кто и что он. А у меня дед один из первых местных коммунистов, и первый председатель местного колхоза, отец первый председатель совхоза. Понимаешь, что это такое? Это дииинастия...
  С тем же вопросом захмелевший Танабаев стал докапываться до других приглашенных. Естественно никто такой родословной как он похвастать не мог, все, что называется, оказались начальниками в первом поколении, происходили из семей простых рабочих, крестьян или мелких служащих. Да и перед советской властью предки нынешних поселковых начальников особыми заслугами не отметились. Ну, и ко всему, большинство оказались пришлые, со стороны. Только трое кроме Танабаева: директор рыбзавода, заведующий автобазой, да начальник снабжения цемзавода являлись местными уроженцами. С происхождением Василия Степановича, опять же, с официальной точи зрения, все было ясно. Но и более молодые, зав автобазой и главный снабженец цемзавода, на приставания к ним с тем же вопросом Танабаева, тоже реагировали весьма странно, отнекивались, жаловались на память и старались как можно скорее отойти от надоедливого директора совхоза. В конце-концов со своим вопросом Танабаев подсел и к новоиспеченной председательнице поссовета...
  Танабаев, как потом выяснилось, считал чуть ли не личным оскорблением, что на такой важный пост назначили женщину, вчерашнюю училку. Ведь в казахских семьях женщина, по большому счету, вообще за человека не считалась, а тут... Пьяный, вызывающий тон, грубость, все это произвело сильное негативное впечатление на Марию Николаевну, тогда еще скромную и очень стесняющуюся своего избрания, и тем, что стала вровень с местной элитой. Ее муж, тот самый начальник отдела снабжения цемзавода, скрываясь от Танабаева, куда-то запропастился, и, естественно, за жену не вступился. Зато рядом оказался директор школы, с которым у Марии Николаевны уже сложились довольно натянутые отношения. Растерявшаяся Мария Николаевна на вопрос о происхождении даже не успела ответить, как в таких случаях отвечают обычно, что родители ее люди простые, но честные, работали от зари до зари, никогда ни чужого, ни государственного не брали... Но за нее, вдруг, стал отвечать директор школы, отлично знавший личное дело своей бывшей учительницы:
  - Отец тракторист из уланского района, мать на ферме дояркой работала, а она сама, выучилась на стипендию от колхоза...
  Танабаев, сам директор совхоза, не мог не знать, что посылаемые от совхоза стипендиаты в сельскохозяйственные и педагогические ВУЗы поступают фактически без экзаменов, и, как правило, это троечники. Раскачиваясь на стуле, уже не контролировавший себя, Танабаев громко расхохотался:
  - Все ясно, я таких степендиатов уже несколько человек выучил... знаю я их... И тебе место на той ферме, где мать твоя работала...- он еще хотел что-то спросить, но не успел.
  - А свое место ты хорошо знаешь?!- этот вопрос был задан с такой ненавистью в голосе и так четко, что его хорошо расслышали едва ли не все присутствующие. Его задала сидевшая рядом с новой председательницей ее подруга, немолодая учительница поселковой школы Ольга Ивановна Байкова.
  Танабаев аж онемел от такой, как ему в тот момент показалось наглости, но тут же оправился, ответил как попавший в засаду горбатый Карпуша Жеглову из последней серии недавно показанного на Центральном телевидении фильма "Место встречи изменить нельзя":
  - А это кто еще тут гавкает? Я то свое место знаю, мой дед...
  - Твой дед у моего деда в батраках из милости жил и его баранов пас!
  В наступившей гробовой тишине Ольга Ивановна, невысокая, сухонькая, прямая как спица, гладко причесанная... с гордо поднятой головой удалилась из банкетного зала. Тогда никто ничего толком не понял, разве что Василий Степанович "просчитал", что нежданно-негаданно обзавелся родственницей, но он, конечно, не обмолвился об этом и словом даже в кругу своей семьи. А Ольга Ивановна вскоре принесла в Поссовет, где уже хозяйничала ее подруга, свои истинные метрики, выписанные в городе Харбине, справку о крещении из Никольского собора того же города... метрики и справка были необычные, написанные по-дореволюционному с ятями. Она попросила Марию Николаевну помочь вернуть ей девичью фамилию и заменить паспорт. Мария Николаевна не могла отказать, хоть и долго отговаривала. Уж очень эта фамилия, Решетникова, могла Ольге Ивановне повредить, ибо непосредственно ассоциировалась с белым офицером, расстрелявшим коммунаров, чей культ вот уже седьмой десяток лет насаждался здесь, в Бухтарминском крае.
  После того банкете Танабаев притих. Но поползли слухи, теперь уже исходящие из уст еще живых очевидцев, несколько по иному трактовавшие историю знаменитого деда Танабаева, нежели в "растиражированной" официальной версии. Теперь уже все в округе узнали, что дед потомственного директора совхоза до своего "взлета" действительно батрачил у станичного атамана Фокина, и никогда не был никаким красным партизаном. Дальше-больше, и в ЧК он не служил, а был всего лишь нештатным осведомителем-стукачем и коммунистом стал уже гораздо позже, так сказать, по разнарядке - в волости срочно нужен был хотя бы один коммунист-казах из местных. Танабай подходил как никто: бывший батрак, бедняк, хорошо говоривший по-русски. Так он стал коммунистом. И в председателях в 30-м году он оказался по совокупности тех же причин: коммунист, казах, бывший батрак - живое олицетворение строки из "Интернационала". Всё это очень сильно ударило по престижу директора совхоза, и он, затаив обиду, не упускал возможности, чтобы расквитаться. Пытался "настучать" даже в обком партии. Видя, что районные и областные власти никак не воздействуют на, по его мнению, все более наглевшую "белогвардейку", Танабаев через свои связи организовал-таки приезд из Алма-Аты той самой комиссии с фронтальной проверкой. Одна из членов комиссии и спровоцировала Ольгу Ивановну. Но выгнать ее совсем из школы - это той комиссии оказалось не под силу. За Решетникову горой встали, прежде всего, в ОБЛОНО. Видимо, в Усть-Кменогорске сумели сделать определенную карьеру на ниве просвещения некоторые из потомков казаков 3-го отдела бывшего Сибирского казачьего войска.
  Тут как раз продолжилась чехарда с генсековскими смертями - Андропов, Черненко. Ну, а когда Горбачев объявил свою Перестройку с Гласностью, тут Ольга Ивановна вообще в моду вошла, а главное и другие, произошедшие от казаков, новобухтарминцы начали о себе заявлять, что они тоже не Иваны и Марьи отцов своих и дедов не помнящие. К Ольге Ивановне стали наведываться, звать в гости и когда она приходила, доставали из сундуков старые, пожелтевшие фотографии, на некоторых из которых она узнавала и знакомых ей с детства по фотографиям из харбинских семейных альбомов, дедов, бабок, дядю, совсем юных отца и мать... Выяснилось, что еще живы несколько старух, успевших поучиться у ее матери, а муж ее подруги, тот самый начальник снабжения цемзавода, являлся внуком казака, служившего под командой её отца у Анненкова. В его семейном фотоальбоме оказалась фотография, запечатлевшая отправку станичной сотни на Семиреченский фронт в феврале 1919 года. На той сильно потрескавшейся фотографии священник с кадилом обходит строй казаков, держащих в поводу коней.
  Стали ощущаться новые веяния - белогвардейцев повсюду неофициально начинали реабилитировать. В областной газете "Рудный Алтай" даже появилась статья об атамане Анненкове с его большой фотографией. Тон статьи был вроде бы нейтральным, но в ней атаман уже именовался не садистом и палачом, а одним из виднейших деятелей белого движения. Ну, и как бы в резонанс с изменением политической конъюнктуры власти Серебрянского района решили отменить обязательный "обряд" выезда детей в Александровское ущелье, где у памятника казненным коммунарам юные пионеры клялись "быть готовыми к борьбе за дело коммунистической партии".
  
  Посодействовать привезти в школу большую елку для актового зала Мария Николаевна наотрез отказалась, демонстративно переведя разговор:
  - Слушай Ивановна, ты вчера "Джейн Эйр" смотрела по телевизору?... Видела какой мужик в главной роли... как там его фамилия, забыла?
  - Тимоти Далтон. У тебя Маша, чем старше становишься, тем больше мозги завихриваются на этой почве,- с улыбкой покачала головой Ольга Ивановна.
  Потом вновь зазвонил телефон, и Мария Николаевна надолго припала к трубке. Едва закончила говорить, зазвонил другой аппарат, райкомовский. Ольге Ивановне оставалось только откланяться. Выходя из здания Поссовета к дожидавшимся ее военным... тут ей пришла в голову "спасительная" мысль:
  - Федор Петрович, а вы за новогодними елками для себя какой-нибудь транспорт посылаете?
  - Конечно, где-то недели через две гусеничный тягач в горы, в тайгу пойдет. У нас и место запримечено, каждый год там елки рубим. Вот Валера старшим и поедет,- подполковник кивнул на сутулившегося в своей танковой куртке прапорщика.- А вам что, елка нужна?
  - Не мне, тут другое. Нам в школу елка нужна, но только большая, чтобы в актовый зал поставить, это метра четыре высотой,- в голосе учительницы сами-собой образовались просящие интонации.
  - Какую надо, такую и привезем. Это все в наших силах. Верно Валера?- обратился к прапорщику подполковник, незаметно ему подмигивая.
  - Конечно. Ольга Ивановна, я сам и срублю, и привезу,- тут же заверил Дмитриев.
  - Ой, спасибо! Прямо не знаю, как вас и благодарить Федор Петрович. Вы же хотели о чем-то со мной поговорить? Поедемте в школу у меня еще одно "окно" есть, там прямо в кабинете и поговорим...
  
  В кабинете русского языка и литературы, с портретами Пушкина, Толстого, Горького и Маяковского на стенах, батареи порового отопления были вроде бы горячие, но проклеенные простой бумагой двойные рамы окон сильно "сифонили". Потому Ольга Ивановна осталась в накинутом на плечи пальто, а Ратников лишь расстегнул шинель.
  - Так чем же я могу быть полезной нашей славной армии,- с улыбкой спросила Ольга Ивановна, когда она уселась за свой учительский стол, а подполковник разместился на ближайшей парте.
  Ольга Ивановна никогда не забывала о той первой встрече с тогда еще старшим лейтенантом Ратниковым. Но то произошло так давно и при последующих мимолетных встречах Ратников ни разу о том не упомянул, так что старая учительница не сомневалась, что он вряд ли о том разговоре уже и помнит, да и по всему с годами его интерес к поэзии явно уменьшился.
  - Меня к вам собственно Валера Дмитриев надоумил обратиться. Он сказал, что на местной автобазе заведующий вроде бы вам родственником приходится,- Ратников говорил негромко, чтобы если кто и подслушивал у дверей не смог бы ничего толком расслышать. Он замолчал, ожидая реакции на столь неожиданное начало разговора, но Ольга Ивановна никак не отреагировала, и подполковнику ничего не оставалось, как продолжать "раскрывать карты".- Понимаете, у нас возникла серьезная проблема с автотранспортом. Я не знаком с заведующим автобазой, и не могу напрямую к нему обратиться с просьбой, отремонтировать нам машину. И вот я бы хотел как-то через вас...
  - Вы хотите, чтобы я замолвила за вас слово перед заведующим?- удивленно посмотрела на подполковника учительница.
  - Да... если это конечно вас не затруднит... А елку мы вам достанем, обязательно,- тут же поспешил добавить Ратников.
  - А с чего вы взяли, что заведующий ко мне прислушается,- Ольга Ивановна усмехнулась,- в этом вас тоже Валера Дмитриев убедил?
  Ратников только развел руками. Видя его замешательство, Ольга Ивановна негромко рассмеялась:
  - Да, не родственник он мне. Просто наши родители и деды родом из этих мест. Мы, как бы это сказать, самые коренные местные жители, и нас тут сейчас, ну может быть десятая часть от общего населения поселка, а то и меньше. Вот и пытаемся помогать друг другу, если можем, конечно. Ладно Федор Петрович, я записку напишу Григорию Павловичу с просьбой оказать вам возможное содействие. А уж как он решит, и как вы с ним договоритесь... В общем, ничего обещать не могу.
  Она вырвала листок из блокнота и стала писать...
  - Спасибо вам,- поспешил поблагодарить Ратников, и тут же словно куда-то спеша зачастил,- И еще, Ольга Ивановна я слышал начальник снабжения цемзавода, он тоже из ваших, ну сторожилов местных. Не могли бы вы и ему вот так же записку черкнуть? А то, понимаете, нам следующим летом надо будет дорогу от шоссе до дивизиона "поднимать", а для этого песок и гравий нужны...
  На этот раз учительница лишь укоризненно покачала головой:
  - Вы Федор Петрович максималист, ей Богу. За елку хотите меня на сто двадцать про-
  центов использовать. Нет, пока что не могу, давайте до другого раза оставим, а пока и этого достаточно. И еще, это я уже к вам как к отцу обращаюсь. Обратите внимание на успеваемость Игоря. Он после подмосковной школы стал откровенно пренебрегать гуманитарными предметами. Так можно нахватать троек в выпускном классе и, сами понимаете, общая картина его аттестата будет выглядеть не лучшим образом, если рядом с пятерками по физике и математике, ну еще по физкультуре будут тройки по литературе и истории. И передайте мою обеспокоенность супруге...
  
   3
  
   В Харбине, в женском лицее-гимназии, где Ольга Ивановна училась до 1945 года, то есть до своего одиннадцатилетия, уклон, наоборот, был в гуманитарную область. Ведь там все устраивали по опыту и подобию системы просвещения существовавшей в Российской Империи. То была очень громоздкая и довольно сложная система, включавшая министерские, церковно-приходские и казачьи школы, находящиеся под различным управлением, финансированием и предоставлявшие неоднозначное и, как правило, не очень качественное начальное образование. Но средние учебные заведения в первую очередь гимназии, как гражданские, так и военные (кадетские корпуса), обладали высококвалифицированными преподавательскими кадрами и давали очень качественное в первую очередь гуманитарное образование. Те преподаватели, бежав от революции и гражданской войны в Маньчжурию, создали и на том островке старой русской жизни такие же точно учебные заведения с теми же порядками и уровнем обучения.
  На что надеялись её родители в 1945-м? Сейчас Ольга Ивановна понимала, что переберись они тогда вовремя в Шанхай, не дожидаясь вступления в Маньчжурию Красной Армии, наверняка, и сами бы остались живы, и ее судьба сложилась бы совсем иначе. Как у тех ее одноклассниц, что потом из Шанхая попали с родителями в Америку, Австралию... и уже, наверное, забывшие свой родной язык, любовь к которому им так настойчиво прививали в гимназии. Но родители хотели вернуться на родину. Они бредили своей Усть-Бухтармой, и даже Красная Армия им со временем стала казаться не столько большевистской, вражеской, сколько русской, своей. Как же они тосковали, из года в год все сильнее, с тех времен, с которых Ольга Ивановна начала себя помнить, тем более под японским протекторатом жить было уже не столь вольготно как ранее. Хотя, в общем-то, именно семья Решетниковых в материальном плане жила и при японцах очень даже неплохо. Русские в Харбине вообще продолжали жить по-русски. Так же функционировали церкви, справлялись все основные православные праздники, в том числе и знаменитый Крещенский крестный ход с купанием в проруби. Стало меньше, но по-прежнему имелось в достатке русских библиотек, магазинов, фирм, всевозможных клубов и общественных организаций. Фактически до лета сорок пятого года в Харбине сохранялся этот осколок дореволюционной русской жизни.
   Почему отец думал, что ему простят службу у Анненкова, а мать в Беженском комитете и потом в Бюро по делам российских эмигрантов, на что надеялись!? Их арестовали через несколько дней после торжественного вступления в Харбин Красной Армии, обоих сразу, а одиннадцатилетнюю Олю отправили в детский дом, располагавшийся в Приморском крае. Что сталось с родителями, она узнала только в пятьдесят восьмом году, в разгар хрущевской оттепели - они оба умерли в лагерях, отец в 1947, мать в 1949м. Оба прожили по пятьдесят два года, столько, сколько сейчас в 1986-м было Ольге Ивановне.
   В том детдоме состав воспитанников был очень разношерстный, впрочем, как и воспитателей. Тут присутствовали и всевозможные "дети врагов народа" и просто выловленные бродяжки, беспризорные, коих в военные годы немало появилось на просторах страны Советов. Правда, почти все дети говорили, что их отцы погибли в боях с немцами или японцами, а матери от ударного труда в тылу. Кроме Оли "белогвардеек" в том детдоме не было, а она быстро поняла, что это ей необходимо скрывать, и она так же как все врала про красного героя отца и ударницу мать... Будь она помоложе годами, вряд ли бы выдержала столь резкую перемену, после уютной и сытной харбинской жизни, где ее окружала родительская любовь и забота, это полуголодное казарменное существование. Олю согласно возраста определили в пятый класс. Но ее гимназическая подготовка оказалась слишком высока для советской школы, высока даже без учета тех ставших совершенно ненужных для нее "буржуйских" дисциплин типа обязательных трех "живых" иностранных языков, "мертвой" латыни, игры на фортепьяно и главное без "Закона божьего", чему в старой русской системе образования уделяли особое внимание. Так вот, ее подготовка после гимназии была как минимум на класс выше. У нее хватило ума и осторожности особенно этим не бравировать, не выделяться, и даже иногда намеренно отвечать на "четыре", там, где она вполне могла бы получить "пять". Среди своих сверстниц девочек-детдомовок, где почти у каждой существовала своя "легенда" о происхождении, ее так никто и не смог "расшифровать". Но, конечно, в администрации детдома все о ней знала, но там тоже были заинтересованы, чтобы их подопечные поскорее забыли о родителях и выходили из детдома стопроцентными советскими людьми. Вообще-то, в том детдоме были очень неплохие и начальники, и преподаватели, некоторые из них тоже в свое время мытарились и "сидели". Когда Олю выпускали из детдома, ей отдали ее харбинские документы, и посоветовали потерять все это, и если она еще не забыла, то поскорее забыть о своих родителях, говорить, что круглая сирота, и на всякий случай сменить фамилию. Все эти советы ей дала старшая воспитательница, с которой они находились в очень хороших отношениях. Она же посоветовала после детдомовской семилетки, ни в коем случае не пытаться сразу учиться дальше, хоть у Оли и были отличные оценки. Потому что при поступлении в тот же техникум ее будут тщательно проверять с непредсказуемыми последствиями - ведь шел-то 1949-й год. Воспитательница посоветовала устроиться на какую-нибудь не очень престижную работу, куда брезгуют идти настоящие потомственные пролетарии и прочие с "чистыми анкетами", получить там рабочий стаж, и уже зарекомендовав себя "пролетаркой" попробовать учиться дальше. Это, сказала та воспитательница, девочка, твоя единственная возможность получить хоть какое-то образование и устроиться в жизни.
   Оля здорово играла роль простой советской сироты-детдомовки. И советы своей воспитательницы она усвоила очень хорошо. Она пошла в ремесленное училище, коих тогда в Союзе было пруд-пруди, и выучилась на швею. После окончания распределилась на фабрику. Она делала все как надо, старалась и в учебе, и в работе, в то же время никуда не высовывалась, в комсомол хоть и вступила, но на руководящие должности не претендовала. И заработала характеристику, в которой рядом с положительными качествами: скромная, трудолюбивая, аккуратная, с товарищами и подругами поддерживает хорошие отношения, были и так называемы отрицательные, малоинициативная, в общественной жизни участия не принимает... Два года Оля проработала на фабрике и попросила направление в педучилище. У нее получилось, ей поверили, что ее метрики утеряны, что родителей она не помнит, что они погибли, когда она была совсем маленькая, а ее добрые люди подобрали и сдали в детдом, а у ж там обогрели, воспитали и она за это власти советской благодарна по гроб. Конечно, если бы уже шел не 53-й год, все это вряд ли бы прошло, но Сталина уже не было, и олину ложь никто раскрыть не удосужился.
   Забыть отца и мать она просто не могла, даже если бы и очень захотела, и метрики она не утеряла, а спрятала. Как можно забыть тихое семейном счастье, совсем иную жизнь, где она просто была сама-собой, а не играла роль. Иногда во сне Оля видела родителей, прислушивалась к их разговорам. Она видела свой большой красивый дом, заставленный дорогой старинной мебелью, громадные кожаные кресла, в которых она так любила валяться, большие зеркала в тяжелых резных рамах, ковры, шторы, портьеры, граммофон и пластинки рядом на тумбочке, пианино, на котором мать регулярно заставляла ее играть, и иконы, всюду иконы, большие с золотыми окладами, в гостиной и в других комнатах. Когда ложилась спать на голодный желудок, ей снился обильный родительский стол, и она маленькая капризуля не желает есть то то, то это. Видела отца, высокого, с каждым годом все сильнее седеющего, но стройного и красивого, фигурой почти такого же как на фотографиях из семейного альбома, где он красовался в форме казачьего офицера. Видела мать, роскошную даму, одетую то в одного меха и цвета шубу и шапочку, собирающуюся идти на праздник Крещения на Сунгари, то в длинное бирюзовое бальное платье с голой спиной, в черных перчатках до локтей, придирчиво оглядывающей себя в зеркало, прежде чем ехать на какой-то званый вечер или благотворительный бал. Она вся в изумрудах, зеленые камешки мерцают в свете большой люстры, висящей в гостиной их дома, они и на ожерелье вокруг шеи, и в ушах, и на пальцах рук. Мать кажется Оле просто ослепительной, она визжит от восторга... и просыпается. Родители "посещали" ее только по ночам. В остальное время она была вся собрана в единый сгусток воли и нервов - она хотела не просто выжить, она хотела ни в коем случае не опуститься на дно жизни.
   После педучилища ее распределили в одну из школ в шахтерском поселке Приморского края, где она проработала недолго, ибо в то время строительство Бухтарминской ГЭС объявили всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Оля резко активизировалась на ниве общественной комсомольской жизни, вовсю изображая активистку и добилась, чтобы ее отправили на это строительство по комсомольской путевке... Что тянуло ее на родину своих предков? В тот момент она, наверное, и сама толком не осознавала. Она так много слышала от родителей и бывавших у них в гостях их друзей-земляков об Южном Алтае, и в их устах он представал невероятно прекрасным и желанным краем, лучше которого и быть не может. По их словам там и хлеб колосился гуще, чем где бы то ни было, и реки кишели рыбой, и травы выше человеческого роста, и мед необыкновенной сладости, и горы в голубой летней дымке так красивы, что глаз не отвести. Ее неосознанно, наследственно тянуло туда же, куда до конца своей жизни стремились мать с отцом. В советской стране со строгой системой прописки место жительства быстро поменять можно было только так, завербовавшись на какое-нибудь строительство, но наиболее эффективно было "прикинуться" энтузиастом-комсомольцем.
   Большое дело иметь специальность, диплом. Ольга не раз в мысленно благодарила свою воспитательницу из детдома. Девчонок на стройку приехало много, со всех концов страны, ехали в основном за женихами, ибо именно на таких крупных стройках обычно имел место избыток мужчин и определенный дефицит женщин. Но большинство девушек приезжало без специальности, кому везло, становились продавщицами, работницами столовых, любовницами начальников... большинству же дали в руки ломы, кирки, лопаты и отправили долбить котлован под шлюзовые камеры. Сотни молодых девчонок работали на мужской работе в нескольких километрах от Александровского ущелья, где расстреляли коммунаров, которые, вроде бы, положили жизнь за светлое будущие этих тогда еще не родившихся девчат, которые оставляли на этом котловане свое здоровье, свою молодость.
   У Оли была специальность, да еще такая востребованная, в строящемся городе энергетиков Серебрянске открывались новые школы и детсады. Молодые семьи появлялись как грибы после дождя, рождались и подрастали дети. Поработав пару лет учительницей младших классов, Ольга уже беспрепятственно, на законных основаниях поступила на заочное отделение Усть-Каменогорского пединститута. Тут же в Серебрянске она и замуж вышла за молодого электротехника, приехавшего из Барнаула для монтажа электрооборудования на строящейся ГЭС. В семейной жизни Ольга тоже с самого начала "играла роль", иной раз так в нее вживаясь, что и сама забывала, кем являлась изначально, и было ли это вообще: полненькая девочка-резвушка в большом уютном доме с няней-китаянкой, поедающая ананасы, отец, в сюртуке и котелке, мать в роскошном платье и шляпе. Если для ее родителей мечтой, светом в окне, темой сновидений была Усть-Бухтарма, то для нее сейчас... Харбин, сладостные воспоминания о золотом детстве.
   После 56-го года официально уже не было опасений подвергнуться дискриминации из-за происхождения. Но Ольга уже не могла не "играть роль". Даже с парнем, которому она нравилась, Ольга не могла до конца быть откровенной. Она и ему рассказывала "легенду", только слегка ее подкорректировав в связи с разоблачением "культа личности". Откуда она? Детдомовская, родители погибли в ГУЛАГе, были служащими, по чьему-то навету их арестовали и они сгинули в лагерях. Даже когда тот парень стал ее мужем, отцом ее ребенка, Ольга Ивановна долго потчевала его этой "легендой", не признаваясь, где в действительности родилась, и кто на самом деле были ее родители. Ведь тогда в 50-х - 60-х реабилитировали только жертвы сталинских репрессий, белогвардейцев никто реабилитировать не собирался, атаман Анненков оставался олицетворением белого террора и садистской жестокости, как и все, кто служил под его началом. Да и фамилия Решетников в области ассоциировалась прежде всего с анненковским офицером, расстреливавшим героев-коммунаров. Про тех коммунаров где-то в конце 50-х годов сняли пропагандистский фильм "Хлеб и розы" с артистами Кадочниковым и Самойловой в главных ролях. В том фильме не было правдивого отображения событий, более того все оказалось вымышлено от начала до конца и действие проходило совсем в другом месте, где-то в степной алтайской деревне, так же вымышлены были и имена главных героев.
   Для Ольги электротехник Алексей Байков являлся не лучшей партией, в том смысле, что он был родом из Барнаула, то есть почти местный. Она бы предпочла кого-нибудь со стороны, издалека. Но как говориться, любовь зла. Впрочем, о любви тут, наверное, говорить не приходится, она хотела претворить в жизнь последнее пожелание своей воспитательницы - сменить фамилию. Ко всему, ей уже шел 26-й год и природа требовала своего. В 59-м году она вышла замуж. Так Ольга Ивановна стала Байковой.
  
   4
  
   Первый после "окна" урок у Ольги Ивановны был как раз в 10-м классе. Детей в поселковой школе год от году становилось все меньше - падала рождаемость. Еще десять лет назад набиралось три полноценных десятых класса и пять восьмых, сейчас - один десятый и три восьмых. После восьмилетки в девятый класс шло менее трети учеников.
   Писали изложение. Ольга Ивановна читала текст, ученики слушали и потом воспроизводили его на бумаге. Большинство сидящих в классе, как юношей, так и девушек, имели явный дефицит собственного веса. Ольга Ивановна и сама после детдомовской голодухи, пришедшейся на ее возраст, когда в основном и формируется организм, так и не смогла "войти в тело". Та упитанная, упругая харбинская гимназистка, которую она видела в детстве, смотрясь в зеркало, осталась только в ее зрительной памяти, а девушкой и женщиной она всегда была худенькой, хотя очертания и пропорции фигуры смотрелись у нее достаточно привлекательно. Тем не менее, накопить даже к пятидесяти годам, хоть какие-нибудь естественные для женщины в возрасте излишки - это у нее не получалось. Сейчас, когда ей показывали старые еще дореволюционные фотографии, где иногда встречались и ее родители, деды и бабки, она удивлялась, почему в ее внешности так мало общего не только с матерью, но еще меньше с бабкой по матери, выглядевшей на фотографиях настоящей кустодиевской купчихой. Но на одной из свадебных фотографий своих отца и матери, она рядом со своей дородной бабкой-атаманшей увидала совсем худую пожилую женщину, и ей объяснили, что это ее вторая бабка. Ольга Ивановна поняла, что не только детдомовское и последующие недоедания виноваты в ее собственной худобе, тут, видимо, и гены бабушки Лукерьи сыграли свою роль. Глядя на ту же свадебную фотографию, она просто диву давалась, насколько же красивы и пригожи были ее родители в ранней молодости. Сейчас во всем поселке, она таких красивых людей вообще не видела. Едва ли не все местные жители несли какую-то печать ущербности, особенно бросались в глаза дети и подростки, которых она видела каждодневно. Тем разительнее выделялись приезжавшие дети из воинской части, особенно Игорь Ратников. Сестра, правда, у него подкачала, ну почти совсем как местная, хоть и не дышит с рождения этой цементной отравой. Зато он сам до чего же возмужал. Прошлый учебный год Игорь отсутствовал, жил и учился где-то под Москвой у родственников. Там же и невероятно быстро вырос, возмужал, превратился в настоящего богатыря. На такого юношу смотреть одно удовольствие. Ольга Ивановна и испытывала это удовольствие, глядя на Игоря, старательно выводящего буквы.
  
   Нельзя сказать, чтобы Ольга Ивановна не пыталась стать обыкновенной, рядовой советской обывательницей. Но превратиться в советскую мещанку оказалось не так-то просто. В городе Серебрянске, что возник при строительстве ГЭС, где она жила и работала с мужем, совсем не оказалось условий чтобы "забиться" хотя бы в семейную скорлупу. Да и скорлупы-то, своей отдельной квартиры, не было. Жили Байковы, как и другие молодые специалисты в семейном общежитии. От проникающего везде и всюду коллективизма спрятаться было негде: и на работе все на виду, и дома все общее, общая кухня, коридор, душ, туалет, все в курсе, что творится у соседей и наоборот. Истинные, урожденные советские люди, во всяком случае многие, к такому привыкли с детства, они иного и не видели, так же жили и их родители. Но Ольга Ивановна знала и иную жизнь и потому, опять же, не жила, а продолжала "играть роль", везде, и на работе, и во взаимоотношениях с соседями... и в семье. Постепенно отходя от отроческого страха, она все сильнее начинала ненавидеть окружающее ее мироустройство.
   Особенно тяжело было "выдерживать роль", когда приходилось водить учеников своего класса на обязательные экскурсии в Александровское ущелье к памятнику расстрелянным коммунарам, или сдавать в институтские сессии экзамены и зачеты по Истории КПСС и Научному коммунизму. После замужества вроде бы стало легче, но не надолго - ей все невыносимей становилось жить под "маской". В 61-м году у Ольги Ивановны родился сын, но в быту ничего не изменилось, ибо жилья в Серебрянске строили мало и получить свою квартиру в течении ближайших 10-ти 15-ти лет казалось нереально. К тому же строительство ГЭС завершили, и она уже перестала иметь статус ударной стройки коммунизма, что автоматически означало резкое снижение уровня снабжения промышленными и продовольственными товарами. Тут Ольга Ивановна и предложила мужу, ввиду бесперспективности дальнейшего пребывания в Серебрянске, переехать на жительство во вновь строящийся поселок Новую Бухтарму, где им наверняка предоставят, наконец, отдельную квартиру.
   До заполнения водохранилища Ольга Ивановна успела побывать на родине предков в Усть-Бухтарме. Ольга Ивановна, припоминая рассказы родителей, успела походить по улицам этой обреченной бывшей казачьей твердыни, увидела осевший земляной вал крепости, заколоченную церковь. В здании районной администрации, которая перебралась в Серебрянск, бывшем станичном правлении, когда-то сидел ее дед, станичный атаман Тихон Никитич Фокин. Нашла она и жилище своих дедов. Обширный атаманский дом за три десятка лет клубной деятельности и отсутствия настоящего хозяйского догляда превратился в большую полуразвалюху с покосившимся крыльцом и явно неисправной крышей. В старом решетниковском доме жили какие-то сторонние люди. Потом, когда все перебрались, пришли бульдозеры окончательно разрушить Усть-Бухтарму, сравнять ее с землей, чтобы дно рукотворного моря было ровным. Ольга Ивановна сходила и на кладбище, где испокон хоронили усть-бухтарминцев, но не нашла там и упоминания, ни о Решетниковых, ни о Фокиных. Ее предки, как отец с матерью, так и деды, будто бы и не существовали никогда на свете, сгинули без следа. А теперь и само место, где жили тысячи людей верно служивших России, должны были поглотить поднятые плотиной воды Иртыша и Бухтармы.
   А в непосредственной близости от новоявленного поселка уже вовсю строился цементный завод, самое большое предприятие всей округи, чтобы лишившимся плодородной пойменной земли людям, образно говоря, "дать кайло в руки", обеспечить истинной пролетарской работой. Это, конечно, если смотреть с идеологической точки зрения, а основная цель, с которой строился цемзавод, обеспечить стройматериалами бурно развивающийся и растущий бешеными темпами Усть-Каменогорск. Поначалу, пока его оборудование было новым, цемзавод являлся предприятием успешным и очень рентабельным, и потому сразу стал строить для своих рабочих и служащих жилье, благоустроенные пятиэтажки с удобствами. Именно ради этих квартир и шли работать на завод люди, бывшие жители Усть-Бухтармы, кто не уехал с родины, ради них гробили свое здоровье в самом высокооплачиваемом и вредном цехе, в "обжиге", ради них обрекали себя и своих детей дышать насыщенной цементной пылью воздухом. Впрочем, тогда, в начале 60-х, казалось, ничто не предвещало в перспективе экологической катастрофы. Никто даже помыслить не мог, что из-за специфического расположения окрестных горных хребтов, выбросы из труб цемзавода не будут рассеиваться, а почти все осядут здесь же на узкой полоске побережья водохранилища, на сам поселок цементников. Не могла этого знать и Ольга Ивановна, потому и без труда уговорила мужа, которому все равно грозило сокращение на прежней работе, а в Барнаул он не мог везти жену с маленьким ребенком, ибо там его родители жили в малюсеньком собственном домишке с его младшими сестрами. В общем, они без колебаний покинули общаговскую комнату в Серебрянске и поселились опять же в однокомнатной, но отдельной квартире в щитосборном домике в Новой Бухтарме. Муж сразу же устроился по специальности на завод и встал в очередь на получение благоустроенную квартиру, а Ольга Ивановна, отдав сына в ясли, стала учительницей Ново-Бухтарминской школы, тогда еще базирующейся в старом барачного типа здании-времянке.
   Со стороны поступок Ольги Ивановны казался вполне логичным. Она, как и все неизбалованные хорошей жизнью рядовые советские люди просто хотела обрести лучшее благоустроенное жилье. Но не только, что-то и незримо и необъяснимо тянуло ее сюда, куда так тянуло ее родителей, где они родились, встретили друг друга, полюбили, были счастливы... Супруги Байковы получили двухкомнатную квартиру с удобствами в 1969 году, тогда же когда была сдана в эксплуатацию и новая большая двухэтажная школа. В 1970-м область подключили к всесоюзному телевидению, что сразу привнесло резкий качественный скачок в мировоззрении населения Бухтарминского края. А в 1971 году в кинозале поселкового ДК показали фильм "Служили два товарища". Посмотрели его и Ольга Ивановна с мужем. Дома, после просмотра муж всячески восхищался игрой Высоцкого, его поручиком Брусенцовым, удивился и тому, как показали обреченно-геройскую смерть белых офицеров шедших топиться в море. На это Ольга Ивановна осторожно заметила, что подобные примеры вполне могли быть не только в Крыму, где происходили действия фильма, ведь Гражданская война была почти по всей России, и здесь тоже она шла, а у нас тут, дескать, только и известно, что о расстреле коммунаров и более ничего...
   - А ты как про это можешь судить, ты же не местная,- неожиданно оборвал ее Алексей...
   В тот вечер после киносеанса во взаимоотношениях супругов возникла первая по-настоящему крупная "трещина", ибо Ольга Ивановна впервые приоткрыла свою "маску". В нервном разговоре она сообщила, что не такая уж здесь чужая, что имеет здешние корни... Муж и его барнаульские родители были людьми, в общем, аполитичными, потомки переселившихся на Алтай в столыпинскую реформу крестьян. И гражданскую войну его предки умудрились пересидеть не воюя, ни за красных, ни за белых. Но уж очень они боялись казаков с Бийской линии, те несколько раз наскакивали на их деревню, забирали свежих лошадей, оставляя взамен своих больных и измученных, забирали и фураж с продовольствием, это вообще безвозмездно. То же самое делали и красные партизаны, и части регулярной Красной Армии, не говоря уж о том, что все они бесплатно становились на постой, пили и ели. В общем, у предков мужа не могло быть симпатий ни к одной из воюющих сторон. А в коллективизацию, тогда только поженившиеся, отец с матерью Алексея вообще перебралась в город. И поэтому родившийся в 1933 году Леша Байков, получил уже стопроцентно пионерское воспитание, которое и давало себя знать. После того как Ольга Ивановна, наконец, решилась "снять маску", открыться мужу (кому же еще?), тот был немало этим обижен, даже оскорблен. Одно дело восхищаться "беляками" на киноэкране, в уверенности, что все они либо убежали за границу или, вымерли как динозавры, другое, когда совершенно нежданно-негаданно через десять с лишком лет супружеской жизни выясняется, что родная жена все эти годы, выдавала себя за другую, врала про родителей, безвинно пострадавших советских служащих, что на поверку-то оказывается...
   Нет, муж не стал попрекать ее ни этим обманом, ни происхождением, да и Союз в 70-х хоть и по прежнему оставался "красным", но уже "полинял". Он просто посоветовал ей про это никому ни где случайно не проговориться, особенно сыну, и вообще лучше вновь "одеть маску", и продолжать жить под ней, а он сделает все возможное, чтобы этот разговор тоже забыть. Конечно, измученная "двойной" жизнью Ольга Ивановна ожидала не этого, она ожидала понимания, поддержки, но таковой не последовало. Естественно, после этого супруги стали отдаляться друг от дуга. К середине семидесятых только сын, да совместное жилье, которое не разделить, ни сменять было невозможно, связывали их. Алексея и раньше тянуло на родину, еще сильнее та тяга стала после того, как жена стала фактически чужим человеком. Поводом для его отъезда послужило известие, что младшие сестры сумели устроить свои личные жизни и покинули родителей. Старики остались одни, и Алексея уже ничто не удерживало в Новой Бухтарме. Он рассчитался на заводе и отбыл в Барнаул. В 1978 году окончил школу сын Сергей и поехал в Новосибирск поступать, пожалуй, в самый в то время известный технический ВУЗ к востоку от Урала, в НЭТИ, в котором к тому же занимал немалый пост один из техникумовских товарищей отца, сумевший сделать преподавательскую карьеру. С тех пор пять лет подряд сын приезжал к матери только на каникулы, да и то не на все, так как по дороге всегда останавливался в Барнауле у отца, бабушки и дедушки. Ну, а после окончания института в 1983 году, он опять же с помощью друга отца попал служить лейтенантом-двухгодичноком в хорошую часть, располагавшуюся в Красноярске, в самом городе. Еще во время службы Байков-младший, сумел подыскать себе место работы, в одном из тамошних оборонных предприятий, и с прошлого, 1985 года уже числился там инженером, с небольшим окладом, но по его словам с немалой перспективой на продвижение в будущем. Как сын относился к разногласиям матери и отца? Сначала с недоумением, сильно по-детски переживая, но по мере взросления, узнав истинную причину их разлада, он занял нейтральную позицию, ибо не мог осуждать мать, но и слишком многим был обязан отцу. Он видел, как неважно складывается судьба молодых инженеров, не имеющих ни каких, даже самым маломощных "толкачей", коего он приобрел благодаря многочисленным письмам и личным встречам отца со своим старым другом.
   С мужем Ольга Ивановна развелась, он нашел себе женщину в Барнауле, с которой сошелся. Так она осталась совсем одна со своей работой и своей памятью, которые и давали ей смысл и силы для дальнейшего существования...
  
   5
  
   К проверке изложений Ольга Ивановна приступила сразу после окончания уроков. Тут к школе вновь подъехала машина с будкой, привезя вторую смену школьников и забирая первую. Впрочем, подполковник заехал не только для этого, а еще, чтобы поблагодарить Ольгу Ивановну:
   - Спасибо вам! Никак не ожидал, что ваша записка произведет такое впечатление на заведующего. Сначала, когда я заикнулся о своих проблемах, он на меня как на пацана посмотрел, но когда я записку показал, подобрел, сразу, чем могу...
   В своей радости подполковник совсем не опечалился известием об очередной тройке сына за изложение. Ольга Ивановна не могла не вспомнить, что когда о не лучших оценках Игоря узнавала мать, ее реакция была совсем иной. Она буквально на глазах из доброжелательной красавицы превращалась в подобие злобной мегеры, готовой как ругаться с учителем, так и жестко наказать сына... и все равно чертовски красивой мегеры. Видя, что подполковник совсем не настроен обсуждать дела сына, Ольга Ивановна решила воспользоваться моментом и поинтересоваться бывшим учеником, к которому Ратников, вроде бы, был настроен более чем благожелательно:
   - Да, кстати, Федор Петрович, давно хотела спросить, а как у вас Валера Дмитриев служит?
  
   Ольга Ивановна из-за того, что в институт поступила поздно, училась заочно и академотпусков по рождению сына и уходу за ним, окончила институт только в 1967 году, а первый свой десятый класс выпускала в 1972 году. Валера был из того первого выпуска. Когда она знакомилась с личными делами учеников своего класса, которой ей предстояло вести до выпуска как классному руководителю, то обратила внимание, что только у него и отец, и мать местные уроженцы...
  
   - Что, Дмитриев?- не сразу дошел до подполковника вопрос учительницы.- Ах да, он же тоже ваш бывший ученик. Ну что ж, к нему у меня претензий нет,- довольно нейтрально ответил Ратников, как и всегда отзывался о подчиненных в разговорах с посторонними.
   Видя, что насчет Дмитриева подполковник особо распространяться не хочет, Ольга Ивановна решила попутно спросить и еще об одном обитателе "точки", который с недавнего времени начал ее интересовать.
   - А вот есть у вас такой молодой офицер, его зовут Коля, а фамилия Малышев. Как вы его охарактеризуете?
   Теперь Ратников был просто поставлен в тупик. Если бы Ольга Ивановна не оказала ему столь ценную услугу, и могла оказать еще не одну, он бы наверняка возмутился: какое ваше дело до характеристик моих офицеров, это в конце-концов, военная тайна. Понимала это и Ольга Ивановна, но сейчас она не сомневалась, что подполковник просто не имеет морального плана разговаривать с ней подобным образом.
   - Малышев, а он, что тоже вам знаком?
   - А как же, он ведь довольно часто с вашими школьниками старшим приезжает. Потом еще в прошлом году он, узнав, что я потомственная сибирская казачка, пришел, отрекомендовался, рассказал про своего деда, который оказался примерно ровесником моего отца и так же как он был офицером белой армии. Так вот он интересовался тем, как тут жили до революции, про местных казаков. И я насколько смогла настолько удовлетворила его любопытство. Увы, у нас ведь официально бытует мнение, что местная история только с 17-го года началась. Тут ведь местных краеведов фактически нет, и молодежь понятия не имеет о том кто и как здесь жил до революции.
  - Как нет, в Усть-Каменогорске краеведческий музей есть, я точно знаю,- возразил Ратников.
  - Там-то есть, я даже с сотрудниками знакома, но они в основном кроме советского периода занимаются сбором документов об Иртышской линии, это станицы между Павлодаром и Усть-Кменогорском, в Барнауле там есть материалы о Бийской линии. А наша Бухтарминская, горная линия, про нее совсем никаких сведений. Даже о таких фактах, что Усть-Бухтарма являлась головной станицей и к ней относились несколько казачьих поселков таких как Северный, Феклистовский, Александровский, Березовский, Черемшанский, Вороний, почти все ныне здесь живущие и понятия не имеют...
  Ратников слушал Ольгу Ивановну и вспомнил ту свою двадцатилетней давности ночевку в Александровском ущелье. Интересно жива ли еще та сторожиха? В очередной раз вспомнил и давний "поэтический" разговор с Ольгой Ивановной. Но сейчас он про то ничего не сказал, а спросил совсем о другом:
  - Я слышал, что вы родились и жили в детстве в Китае?
  - Да, в Харбине, жила с родителями до одиннадцати лет.
  - Как там вам жилось, вспоминаете, наверное?
  Ольга Ивановна ответила не сразу, несколько секунд внимательно вглядываясь в подполковника. Он спрашивал с каким-то состраданием в голосе, и она решила быть с ним откровенной:
  - Да, Федор Петрович, конечно, вспоминаю, детство да еще счастливое забыть невозможно. Да-да, счастливое, как это не покажется вам странным. Конечно, все устраивались по-разному, но мои родители там жили неплохо. С китайцами отношения вообще были очень хорошие, с японцами посложнее, но тоже не сказать, чтобы невыносимые, просто так без причины они русских никогда не унижали. Поверьте, с некоторыми вроде бы нашими, советскими народами жить рядом намного тяжелее.
  - Вы говорите о казахах?- предположил Ратников.
  - Господь с вами Федор Петрович, вы, наверное, наслышаны, что я Танабаева и эту казашку-проверяющую из Алма-Аты на место поставила и поэтому всех казахов ненавижу. Нет, я не такая уж зашоренная дура, чтобы не видеть очевидного - и с казахами жить можно. Вы, наверное, в курсе, что на другом берегу водохранилища, в горах есть казахское село, Манат называется, ну которое у самого входа в Чертову Долину. Так вот, туда в войну несколько семей немцев заселили с Поволжья. Представляете, чистоплотных, трудолюбивых немцев в одно село с далеко не чистоплотными казахами, склонными часами смотреть на дорогу или горы, и ничего при этом не делать. И, тем не менее, немцы там прижились, у них родились дети, и за все эти годы никто их не унижал и не притеснял на национальной почве, не заставляли перенимать казахские обычаи, образ жизни. Они как были, так и остались немцами. Так же и любой другой народ с казахами бы ужился. Я часто присутствовала на всевозможных совещаниях и в Усть-Каменогорске, и в Алма-Ате, других городах Казахстана, разговаривала и сама видела, есть и такие народы, с которыми рядом жить или невозможно, или очень тяжело, я имею в виду в первую очередь турок-месхетинцев и чеченцев,- заключила Ольга Ивановна.
  - Не могу ничего сказать, ни о тех, ни о других, их в наши войска обычно не призывают. Хотя я слышал о них не раз и примерно то же, что и вы говорите. А вот насчет казахов вполне с вами солидарен, действительно с ними вполне можно ладить. Но вот то, что вы про китайцев и японцев сказали, признаться не ожидал,- покачал головой Ратников.- С Китаем, вон, отношения до сих пор никак не наладятся. Сейчас, еще куда ни шло, а вот пока Мао жив был мне казалось, что вполне возможна война. Слышали, они ведь постоянно предъявляют нам территориальные претензии, вроде считают что весь Казахстан китайским должен быть.
  - Да нет, Федор Петрович, тут все несколько сложнее. Дело в том, что Китай претендует не на весь Казахстан, а только на земли бывшего Джунгарского ханства. Это территория Алма-Атинской, Тады-Курганской, нашей Восточно-Казахстанской и большей части Семипалатинской областей. До середины восемнадцатого века здесь располагалось обширное и мощное государство, Джунгария. Китайцы в войне его уничтожили и естественно претендовали на эти земли, но успели только Синцзян захватить, а западную Джунгарию официально Россия застолбила. Так что если с этой точки зрения судить, здесь, в общем-то, совсем не Казахстан,- прочитала краткий экскурс в историю Ольга Ивановна.
  - Невероятно, первый раз об этом слышу,- изумился Ратников.- А эти самые, как их, джунгары... они то что, куда подевались, почему здесь казахи-то оказались?
  - Китайцы мстили джунгарам за набеги на их территорию и мстили жестоко. Потому джунгарские племена, которые уцелели разбежались. Например, доподлинно известно, что одним из таких племен являются калмыки. Они поспешили под защиту России, аж за Волгу убежали. Более мелкие племена тоже попрятались, вымерли, ассимилировались, но в основном они были уничтожены китайцами. А что касается казахов, ну так земля-то осталась пустой, вот сюда казахские скотоводы и стали гонять скот и заняли эти земли раньше, чем пришли переселенцы из России. Впрочем, если говорить о нашем Бухтарминском крае, то не казахи, а кержаки здесь самым старым местным населением являются после того как эти места покинули джунгары.
  - Надо же,- продолжал удивленно качать головой Ратников.- И откуда вы все это знаете, наверное, это еще с детства, от родителей слышали?
  - Да нет, это меня уже здесь, как раз усть-каменогорские краеведы и просветили. Это они соответствующие исследования провели и вот к таким выводам пришли, что весь так называемый Восточный Казахстан, Казахстаном стал только когда попал под власть России. А до того, кочевья и старшего и среднего казахских жузов распологались западнее и южнее, а сюда они сунуться не смели, потому что боялись джунгар. Наоборот, джунгары постоянно делали успешные набеги на казахов. Это конечно неофициальная версия, но на мой взгляд очень близкая к истине.
  Услышанное буквально повергло Ратникова в полуминутный задумчивый ступор, из которого он вышел опять же с помощью Ольги Ивановны. Она напомнила ему о Малышеве:
  - Что касается Коли Малышева, я вот в связи с чем интересуюсь. В сентябре к нам молодая учительница английского языка по распределению после института пришла. Так вот, она с ним познакомилась и встречается. Ей в общежитии для молодых специалистов комнату выделили, и он ее там регулярно навещает. А я эту девушку как бы опекаю, и потому хотела бы узнать получше, что за человек этот Коля,- Ольга Ивановна старалась, как могла вызвать, подполковника на ответную откровенность.
  Не сразу Ратников перенастроился от истории и политики на житейские проблемы сегодняшнего дня. Прошло еще с полминуты, прежде чем он окончательно осознал, о чем его спрашивают:
  - Погодите... эта молодая англичанка... Елена Михайловна, которая английский у моей дочери преподает?
  - Да-да, совершенно верно.
  - Видите ли, не знаю, что вам и сказать. Парень вроде неплохой, но сами понимаете сейчас молодежь, как бы это сказать... Ну, в общем, хоть он уже и третий год у меня служит, а я его как оказалось, не так уж и хорошо знаю,- Ратников виновато развел руками...
  
   6
  
  Валерий Николаевич Дмитриев появился на свет в Усть-Бухтарме в 1955 году. Его отец был тот самый мальчик, что родился от второго сына Силантия Дмитриева, фронтовика Прохора летом 1919 года. В годовалом возрасте он пережил перестрелку, произошедшую между продотрядниками и его отцом с дядьями, в ходе которой от шальной пули погибла его полугодовалая двоюродная сестра. Николай этого, конечно, никак помнить не мог и вырос, как и все его поколение стопроцентным советским человеком и во всех анкетах значился как выходец из крестьян-бедняков, что, в общем-то, уже и соответствовало истине. Ведь после разгрома и сожжения хутора, расстрела отца, остался Николай один с матерью, и безо всякого имущества. Мать до 30-го года, то попрошайничала, то нанималась батрачить к разбогатевшим в НЭП крестьянам-новоселам, и кое-как растила и кормила сына. И то, что началась коллективизация с раскулачиванием, для них стало благом. Теперь уже мать по всем статьям считалась беднячкой-батрачкой, и то, что когда-то Дмитриевы являлись богачами и владели хутором, это как-то забылось. В коллективизацию уже новые кулаки стали врагами советской власти, с которыми она безо всякой жалости и пощады расправлялась. В 32-м году они с матерью сумели перебраться в Усть-Бухтарму. Там им на жительство выделили комнату в одном из домов выселенных кулаков, в который тех в свою очередь вселили в 22-м, как пострадавших от казаков во время Большенарымского восстания крестьян-новоселов. Николай в школу так и не начал ходить: сначала, когда побирались и по людям жили некуда было, когда, наконец, свое жилье появилось ему уже стукнуло 13 лет и садиться за парту с восьмилетними, стало как-то неудобно и обидно. Однако просто болтаться по улицам парню не дали, стали привлекать к работе в колхозе, сначала пастухом, потом по мере взросления, он стал, и пахать, и сеять.
  На срочную службу его призвали в тридцать девятом, и Николай сразу же угодил на финскую войну. Хоть и неграмотный он был, а понимал, что в тридцати-сорокоградусные морозы воевать в буденновке невозможно. Взял да и спросил у политрука, почему, де, у финнов на головах теплые шапки-ушанки, а у красных героев матерчатые колпаки со звездами, которые на таком холоде к той голове буквально примерзают. Чтобы больше не задавал лишних вопросов, его сразу же спровадили на передний край. В начальный период войны, когда неудачно штурмовали линию Маннергейма, Николая ранили сразу в обе ноги, и его несколько часов до наступления темноты не могли вытащить с простреливаемой нейтральной полосы. Их оказалось там много раненых, истекавших кровью, просивших помощи, замерзавших. Николай не кричал, не тратил энергию, и может быть, поэтому выжил. Ночью до него добрались санитары, положили на плащ-палатку и выволокли к своим.
  Ранения оказались неопасными, но обмороженную кисть руки пришлось ампутировать. Это несчастье, как ни парадоксально, в дальнейшем сыграло для Николая определенную положительную роль - его инвалида, не взяли на Отечественную войну, и в колхозе, которым заправлял старый Танабаев, он не мог выполнять никакой тяжелой работы. В то же время, все остальное, как говориться, осталось при нем, и в условиях военного и послевоенного дефицита на мужиков, ибо с войны не вернулось и половины призванных, да и из тех кто вернулись было немало настоящих калек... В общем, нескладный, невзрачный, не умеющий ни читать, ни писать, и до того никогда не пользующийся успехом у женщин, Николай вдруг оказался едва ли не самым завидным женихом. Что такое кисть руки, когда у многих полностью нет рук, ног, глаз, прострелены легкие, вырезаны метры кишок, осколки возле сердца... Здоровье оно далеко не последнюю роль играет в семейной жизни. Но Николай не торопился жениться, он мстил своим сверстницам за то, что те в довоенную пору его откровенно игнорировали, предпочитая других, тех кто сейчас либо не вернулся с войны, либо вернулись тяжелыми калеками. Женился он только в 47-м на молодой вдове без детей, чтобы уйти в ее дом, оставшийся без хозяина, так как в одной комнате с матерью, в доме, являющейся фактически сельской коммуналкой, где ютились еще две семьи, ему уже существовать опротивело.
  Легкотрудник, так с раннего детства запечатлелось в памяти Валеры прозвище, которым наделила отца мать. Почему у таких работяг, какими были дед Силантий и его сын Прохор потомок оказался лодырем? Трудно сказать, может какие-то гены очень дальних предков возобладали, а скорее всего сама, так сложившаяся, жизнь Николая спровоцировала. Как в том рассказе Лондона, где мальчишка, подсчитавший количество движений, что он сделал, когда все свои детские годы ударно трудился на фабрике, вдруг впадает в депрессию и вообще отказался не только работать, но и делать, как ему казалось, любые лишние движения. Так и Николай, наработавшись досыта в тот период, когда детям положено играть, шалить, учиться в школе он, в силу сложившихся обстоятельств, оказавшийся в течении нескольких лет на легкой работе, в конце концов, настолько привык к этой прохладной жизни, что козырял своей культей, направо и налево, отказываясь даже рубить дрова дома. Его стыдили, ставили в пример инвалидов войны, которые умудрялись работать в колхозе не только без руки, но и на одной ноге. Но заставить его работать было уже невозможно. Единственно, что Николай любил, так это рыбачить, особенно зимой. Здесь он на удивление ловко управлялся с сетями и одной рукой, а в остальном... Единственной работой на которую он соглашался, это быть ночным сторожем колхозных амбаров. Любовь же к зимней рыбалки стала в конце-концов причиной его гибели. Уже после того, как они переселились из зоны затопления в Новую Бухтарму, в 1964 году Николай пошел рыбачить на лед. Но водохранилище это уже не старое русло Иртыша, где он знал какой лед в какое время, и где могут быть полыньи сделанные рыбаками, а где их никто никогда не делал. Здесь все было внове и появилось много новых пришлых людей в поселке и они делали полыньи где попадя. В одну такую полынью и попал Николай, выплыл, успел добежать до дома, но так застудился, что заболел и через два дня умер.
  А Валера в том же году ходил во второй класс... "Учись и трудись, - так учила его мать, происходившая из крестьян-новоселов деревни Селезневка.- Твой отец был неграмотный и легкотрудник, оттого и жил плохо, и кончил по-дурному. Не перечил Валера матери, но и поверить не мог, что через труд можно чего-то добиться, он видел слишком много примеров, что и те кто работали надрываясь жили почти так же плохо, как и лентяи. Тем не менее, Валера пошел явно не в отца, а видимо, в деда и прадеда, мать и ее родителей, он оказался природным трудягой. Правда времена уже наступили другие и детей недетским трудом не истязали. Несмотря на усидчивость и старательность учился Валера неважно, из класса в класс переходил хоть и без задержек, но тяжело. Так же со скрипом перешел он и в пятый класс, который в 1967 году приняла Ольга Ивановна. Постепенно, из года в год общаясь на родительских собраниях с его матерью, учительница узнала всю историю его ближайших предков, которая не могла ее не заинтересовать. Валера продолжал упорно и тяжело учиться, классная руководительница как могла ему помогала, ободряла, понимая, что дело тут даже не в умственных способностях вообще, а именно в способности учиться, быстро схватывать объясняемый материал. Далеко не всегда успешно учившиеся в школе люди, добивались впоследствии каких-то успехов в чем-либо, и наоборот, посредственные школьники, вдруг в зрелом возрасте преображались и становились весьма успешными. Ольга Ивановна иной раз ободряя старательных троечников приводила им в пример композитора Чайковского, у которого в детстве и юности его учителя не находили никаких способностей к музыке, а после 35-ти лет он неожиданно для всех начал писать гениальные музыкальные произведения. Такого рода объяснения не были приняты в советской школе. Эти примеры она помнила еще из своего гимназического харбинского детства, когда тогдашние ее учителя не стеснялись говорить, что Пушкин был далеко не лучшим учеником в Царскосельском лицее, а след, оставленный им в русской литературе от этого, тем не менее, не стал менее заметен.
  Закончив 8-й класс, Валера вместе с большинством таких же, как он троечников решил бросить школу и идти работать на завод, учеником токаря, или слесаря. Именно его Ольга Ивановна особенно долго отговаривала, говорила и с его матерью: дескать ты парень старательный, не лаботряс, успеешь, наработаешься, пока есть возможность учись, потом не будет таковой. Не для кого не было секретом, что на заводе, в так называемых, рабочих коллективах, молодые неокрепшие ребятишки и здоровье подрывают и будучи на побегушках у своих старших наставников очень быстро привыкают к алкоголю. Многие из бывших школьников вообще не работали, болтались по улицам сбиваясь в шпанецкии кодлы. Подростковое хулиганство вообще стала одной из характерных черт советских рабочих поселков, а Новая Бухтарма ввиду того, что большинство ее населения были рабочими и членами их семей, конечно же, получила такой статус. Впрочем, и сельхозработники тоже стали рабочими, а не колхозниками, ибо колхоз уже в бытность председателем сына Танабаева преобразовался в совхоз.
  Ольга Ивановна сумела уговорить своего ученика, Валера закончил десятилетку, и даже пытался поступать в техникум в Усть-Каменогорске, но неудачно. Зато закончил курсы шоферов при военкомате и срочную служил шофером на Севере. После армии устроился в поселковую автобазу, но там платили такую мизерную зарплату, что Валера, уже "ходивший" с девушкой и собиравшийся жениться, решил заработать денег на свадьбу. Он знал, что хорошо оплачиваемая работа на цемзаводе очень вредна для здоровья, но в поселке нигде больше таких денег не заработать, и опять же, только отработав определенное количество лет на цемзаводе можно было получить благоустроенную квартиру с удобствами. Так что деваться некуда. Валера не умел халтурить, беречь себя, изображать старание, он работал в полную силу, честно, заработал денег, женился... и через четыре года начал харкать кровью. К тому времени у них с женой уже родилась дочка. Провалявшись несколько месяцев в больнице, съездив в санаторий, он решил больше на завод ни ногой. Но куда еще податься человеку, отягощенному семьей, у которого тут же старится мать, в поселке, где крайне ограниченный выбор приложения своих сил. Здесь-то и пригодились те десять классов, что заставила его закончить Ольга Ивановна. Ведь только имея за плечами десятилетку и срочную службу, можно было с гражданки поступить на службу в армию по контракту, прапорщиком. Валера и воспользовался этой возможностью, закончил пятимесячные курсы прапорщиков и прибыл служить на "точку".
  
  Дмитриев довольно быстро договорился с бригадиром автослесарей о времени постановки дивизионной транспортной машины на ремонт. Имея санкцию самого заведующего это было несложно, тем более Валера многих слесарей знал лично еще с тех времен, когда сам здесь работал. Сейчас бывшие товарищи с легким ехидством и нескрываемой завистью расспрашивали его о службе, жизни:
  - Ну что Валера, как в "кусках-то" живется, небось, скоро свою машину купишь, платят-то сколь?
  На обидное прозвище "кусок", прилепившееся ко всем прапорщикам еще со старых времен, когда так презрительно именовали сверхсрочников... На это Валера не реагировал, на вопросы о зарплате и жизни на "точке" отвечал уклончиво, общими фразами. Да, он сейчас зарабатывает больше чем шофера и слесаря на автобазе, но не настолько, чтобы этим хвастать. А что касается условий жизни, тут тем более хвастать нечем, на "точке" жизнь скучная, жена таковой не довольна, то и дело сюда к матери своей уезжает. Так и приходится жить даже не на два, а на три дома, потому, как и своей родной матери помогать надо. Вот и сейчас Валера отпросился у Ратникова, чтобы после дел на автобазе, навестить сначала тещу, потом проведать мать, переночевать у нее, и завтра с той же школьной машиной вернуться на "точку".
  
   7
  
  После развода с мужем Ольга Ивановна не завела новой семьи. Это только в поговорке говорится "в сорок пять баба ягодка опять", а в жизни... Тем более она вовсе не выглядела ягодкой, как, впрочем, и подавляющее большинство женщин ее возраста в поселке. Но главная причина заключалась даже не во внешности Ольги Ивановны, а в том, что она больше не желала связывать свою жизнь с кем ни попадя. Ведь ее замужество явилось не результатом проявления каких-то чувств, то была в первую очередь необходимость. В очередной раз подчиняться необходимости она не хотела. Это в больших городах у женщин с определенными требованиями есть выбор, в маленьких поселках его почти нет. Выходить замуж за какого-нибудь оставшегося без семьи работягу в возрасте - у нее таких и мыслей не возникало, да и такие работяги, как изображенный артистом Баталовым Гоша из фильма "Москва слезам не верит" в Новой Бухтарме не водились. А немногочисленная поселковая интеллигенция, она вся на глазах, и ее представители соответствующего возраста, свободные от брачных уз... они ни коем образом не устраивали Ольгу Ивановну.
  Целью ее жизни стало... ожидание. Нет, не сказочного изменения в своей судьбе. Она чувствовала, ощущала то, что не ощущал никто вокруг нее. Скорее всего, это опять же происходило от того, что свои первые одиннадцать лет жизни Ольга Ивановна прожила вне советского общества, успела получить основы иного воспитания, образования и мировоззрения и потому не имела в зародыше стадного менталитета, закладывавшегося в советских людей с детских садов, младших классов начальной школы. Ну, и конечно, после десятилетий жизни "под маской", ей хотелось, наконец, "открыться", заявить о себе во весь голос именно здесь, на этой земле, которую многие поколения ее предков полили своим потом и кровью, и на которой являлись когда-то полноправными хозяевами. У нее не было женского счастья, не получилась семейная жизнь и осталось только это призрачная надежда, дождаться... Хотя, когда рассуждала трезво, коротая вечера в одиночестве в своей двухкомнатной квартире, понимала - может и не дожить. Ведь СССР великая сверхдержава, КПСС твердо держит власть, в ее распоряжении огромная мощная армия, КГБ, разветвленный номенклатурный аппарат. Такую мощь извне никто не посмеет не то, что свалить, тронуть. Оставалось надеяться на внутреннее тление, а оно, бесспорно, было, и на глупость, бескультурье высшего советского руководства, одурманенного манией своей исключительности. Великая глупость из-за потери чувства реальности случилась - СССР влез в войну в Афганистане. От подобной глупости в начале века погибла Российская империя, когда недалекий царь последовательно влез сначала в японскую, а потом и в мировую войну, чем измучил и надорвал страну. Но если тогда все предопределил рок - во главе страны встал монарх, который по своим способностям никак не мог быть руководителем великой империи, то в конце века все решила изначально порочная система "наследования" власти в высших эшелонах КПСС. При той системе после Сталина пробиться в ЦК и Политбюро людям грамотным, культурным, работоспособным, шансов оставалось очень немного, потому абсолютное большинство там составляли в первую очередь беспринципные карьеристы, отличавшиеся в первую очередь не умом, а хитростью.
  Когда Ольга Ивановна в последние дни декабря 1979 года услышала по радио о вводе ограниченного контингента советских войск в Афганистан, она сразу поняла, последыши большевиков (истинными большевиками, такими как Ленин, Троцкий, Сталин этих бездарных и малограмотных маразматиков считать было никак нельзя) допустили непоправимый промах, не отличив диких афганцев от цивилизованных чехов. Она догадывалась, что это начало конца советской власти. Той самой власти, с которой воевали ее отец и дядя, которая уничтожила и их, и ее мать, дедов и бабок, с самого детства искалечила и ее собственную жизнь. Будучи близкой подругой Марии Николаевны, она еще до ее избрания председателем Поссовета через ее мужа узнала о байских замашках директора совхоза Танабаева и правду о его предках. Путем несложных умозаключений, вспоминая разговоры своих родителей, часто говоривших о своей жизни в Усть-Бухтарме, она высчитала, что дед этого директора, которого сейчас считали не иначе как героем борьбы с белыми, не кто иной, как батрак ее деда, причем батрак весьма смирный, никогда не бунтовавший и не "качавший" права.
  В период прохождения предвыборной компании по выдвижению кандидатов во все Советы, начиная от поселкового и кончая верховным, учителей обязывали ходить по домам и квартирам, агитировать голосовать за кандидатов от блока "коммунистов и беспартийных". Ольга Ивановна старалась напроситься по тем адресам, где жили наиболее престарелые местные уроженцы. Там, между делом, она, вроде бы невзначай, заводила разговор о старой дореволюционной жизни. Старики соответствующего возраста и находящихся в доброй памяти были не очень словоохотливы, разве что те, кто каким-то "боком" соприкасались с красными партизанами. Ольга Ивановна понимала, кто предпочитает отмалчиваться, в красных партизанах, наверняка, не были, скорее всего, даже совсем наоборот. Куда разговорчивее оказались бабки. Из их рассказов, она особенно чутко улавливала сведения о бывшей станичной школе, или как его тогда называли высшем начальном училище, где учительствовала ее мать, о ее деде, станичном атамане Тихоне Никитиче Фокине. Особенно полезный контакт у нее получился со свекровью своей подруги. Ее звали Мария Макаровна, она являлась потомственной казачкой и успела проучиться в Усть-бухтарминском высшем начальном училище с 1916 по 1919 годы и обладала редкой памятью. Удалось найти и одного очень интересного деда, но тот был совсем древний, 1898 года рождения и почти не выходил из дома. Дети и внуки старика явно стеснялись и, по всему, не могли дождаться его смерти. Ольга Ивановна вызнала и причину этого - у деда на груди была вытатуирована "адамова голова" и надпись "С нами Бог и атаман Анненков!" Дед уже лет пятьдесят нигде при посторонних не снимал рубаху, но слух о татуировке все равно распространился. В молодости за эту свою надпись на груди, свидетельствовавшую о службе у Анненкова, он отсидел, но выжил, вернулся на родину... и много десятилетий жил с этим клеймом.
  Когда в конце 1983 года на том памятном банкете, Ольга Ивановна, так сказать, принародно разоблачила Танабаева, через несколько дней к ней на квартиру сама пришла свекровь Марии Николаевны.
  - Что, неужто уже разрешили?- с порога спросила Мария Макаровна.
  - Что разрешили?- не поняла вопроса Ольга Ивановна.
  - Вот так как ты, все про старую жизнь говорить?
  - А что я такого сказала?
  - Да, уж сказала, мне и сын и сноха все как есть передали. Я то все ждала-ждала, заарестуют тебя после этого, аль нет? Гляжу, вроде не трогают. Да вот еще Машка-то, сноха моя, говорит, что ты свою девичью фамилию взять хочешь. Так выходит ты самой Полины Тихоновны дочка?- старуха много раз до того встречавшаяся и беседовавшая с Ольгой Ивановной, смотрела на нее так, будто видела впервые.
  - Что вы в дверях-то стоите, Анна Макаровна, проходите, снимите валенки... вот вам тапочки, сейчас я и чаю согрею, поговорим, - Ольга Ивановна старалась перейти на непринужденную беседу, тем более, что стало возможным поговорить обо всем не таясь.
  - Ни за что не признала бы в тебе дочку Полины Тихоновны,- удивленно качала головой старуха,- проходя в гостиную.- Мать-то твоя уж очень из себя видная была и бабка тоже, это которая атаманша. Полина-то Тихоновна такой красавицей была, по всей нашей бухтарминской линии второй такой не сыскать, да и сейчас не встретить. Да чего там сейчас, сейчас народ против прежнего совсем квелый пошел. А за Полину Тихоновну сколько в женихи набивались, а она отца твово, значит, выбрала, Иваном звали его, а по отчеству не помню, тоже видный был, высокой такой... офицер. Я еще помню, как его ранетого привезли откель-то, тогда много казаков ранетых с обозом привезли и наших, и березовских, и александровских, и черемшанских. Дядю мово тоже тогда чуть живого довезли. Где-то тама бой у них был, много казаков побило. А отец мой он в энтот поход не ходил, дома осталси. Помню, только соберетси, коня, шашку с винтовкой приготовит, мама моя как накинется на нево: ты что дуралей, сиди дома, здесь над тобой не каплет. Кто у тебя здеся главный командер, станичный атаман, Тихон Никитич, дедушка, значит, твой, а он тебе никуда идтить не приказывал. Тятя мой поругался про себя, да и все бросил, осталси. Он тогда ведь еще не старый был и повоевать хотелось, и от друзей отставать стыдно. Сколько тогда здеся людей спаслося с того, что дед твой никого не понукал воевать, да приказы, что сверху присылали, не исполнял. Все про то знали, мой отец только через то и живой остался и не он один, а так бы всех тута замобилизовали. И когда советская власть пришла, стали тут спрошать, где был да что делал при Колчаке-то, мой-то тятя и ни при чем оказался, вот его и не тронули, хотя потом и хлеб весь в разверстку забрали и скотину тоже. Вот дядю мово чуть живого заарестовали, он так опосля ранения и не поправился. Раз у Анненкова служил, значит враг. Потом он так и помер в Усть-Каменогорске, в крепости. Пришлося отцу и евонных детей поднимать вместе со своими. Ох, Господи, как вспомяну, так плачу, как тяжко было жить первые годы при советской власти. Сейчас изо всех и родных и двоюродных одна я живая и осталась, но и от их дети породились и выросли и тоже детей народили. А не уцелей тогда отец-то мой, все бы мы загнули и родные и двоюронные. Вот так, спасибо деду твоему, много тут народу живыми осталися через него. Он же тут не только казакам послабления давал, он и мужиков и что в станице жили, и которые с деревень, что сейчас под водой, не трогал, не мобилизовывал, и оне многие через то живые пооставались. Хороший, умный дядька был. Только вот сам не уберегси. Да и как уберечси, должность то у нево была за все ответственная. Это сейчас Машка наша вроде и начальница, а мало за что отвечает, потому как тут и других начальников не счесть, и на цемзаводе директор свой, и в совхозе свой и ей они не подчиненные. А тогда станичный атаман он за все ответственный был и по гражданским делам, и по военным. Ну, и еще из-за брата отца твово он пострадал. Тот тогда в 19-м как приехал в станицу весь в черном, как сатана, ей Богу, форма черная, папаха черная и с ним таки же наехали верховые человек двадцать. Заставили оне Тихона Никитича заарестовать тех коммунаров и вроде как в крепость в Усть-Каменогорск погнали, да не довели всех в Александровском и постреляли. Не было бы тово расстрелу, может и уберегси бы твой дед,- прихлебывая чай, рассказывала Анна Макаровна.- А школу нашу, я как сейчас помню, большая, из бревен была, крыльцо, коридор и классы по бокам, а у дальней стены большое помещение под библиотеку отдано было. В библиотеку ту не только мы ученики, значит, но и со всей станицы народ ходил, кто читать любил. Когда потом красные пришли ту библиотеку первым делом всю переворошили и много книг прямо на школьный двор выбросили и увезли куда-то, чтобы больше книг про царей, генералов и казаков не было. А на уроках мы не столько сам урок слушали, сколько на мать твою Полину Тихоновну любовалися. Такая уж красавица была, и библиотекой она же заведовала, ключи у нее были. Там еще батюшка приходил из церквы, он Закону Божьему учил, ну и еще заведующий был, тот совсем старый учитель был, он с первых дней как у нас в станице школу-то открыли, так тут и работал. Парней, тех еще обязательно военному делу учили, ружья разбирать-собирать, лозу рубить, маршировали оне тут. Это все у них Иван Егорыч Щербаков, был тут такой, он учил... Потом лютую смерть принял, красные ему голову напрочь снесли. А нас девчонок, как сейчас помню, мать твоя отдельно собирала и всяким хорошим женским делам учила, как одеваться, прически делать, как за столом сидеть, ложку, вилку держать, с ножом есть, как перед кавалерами себя держать, всякие там приседания делать, чтобы на барышню походить, а не на раскоряку деревенскую. Она же гимназию в Семипалатинске заканчивала и всему тому училась. Как же те приседания-то назывались, дай Бог памяти, оне у меня лучше всех в классе получалися... нет забыла... кникен кажется...
  - Книксен,- поправила Ольга Ивановна.
  - Во-во, верно. И мальчишек она тоже наставить умела, но по-другому, когда мальчишки нас обижали, она им такую выволочку делала. Вы, говорит, защитники своего края и своих домов и девочек должны не обижать, а защищать от всяких варнаков. Ох, сейчас то совсем по-другому учат, а тогда вот так было...
  
  Заботы, что ожидали Ольгу Ивановну после уроков и после того, как она проводила подполковника, очень неприятные заботы - идти в дом недавно погибшего ученика школы-семиклассника. Случилась жуткая история. Этот мальчик поехал на выходные к родственникам в Зыряновск. В воскресенье после обеда он возвращался домой на рейсовом автобусе Зыряновск-Серебрянск. Дети очень часто ездили на этих междугородних маршрутах без билетов. Вообще-то ему был положен ученический билет, но он его почему-то не взял. Когда автобус доехал до центральный усадьбы совхоза "Коммунарский", с проверкой нагрянула женщина-контроллер. Обнаружив безбилетника, она высадила мальчика на первой остановке в попутной деревне, уже в надвигающихся зимних сумерках. В той деревне у мальчика не было ни родственников, ни знакомых и он пошел домой по шоссе, видимо надеясь, что его подберет попутка... Потом от него нашли только шапку и один валенок, даже хоронить было нечего... Стаи волков случались в Бухтарминском крае нечасто, но видимо в этот период таковая мигрировала из южного Алтая в высокогорные районы северного, где в тайге водилось еще много мелкой дичи, любимого волчьего корма.
  Школа собрала деньги, но никто не решался идти с ними в убитую горем семью. Ольга Ивановна взяла на себя эту ношу, как одна из старейших и уважаемых учителей. Мысли о предстоящем визите и передача денег вытеснили из сознания только что случившийся пространный разговор с подполковником. Впрочем, кое что Ольга Ивановна отложила в памяти для дальнейшего анализа. Прежде всего это, конечно, необходимость разобраться насколько серьезны отношения этого офицера с "точки" и опекаемой ею молодой "англичанки". Подполковник, явно что-то недоговаривал и об этом, видимо, было бы лучше поговорить не с ним, чтобы наверняка узнать, что за человек этот Коля, и не морочит ли он девчонке голову. Единственное удовлетворение она испытывала от того, что ей удалось выполнить поручение директора. Хоть и не через Поссовет, но большая под потолок елка в школу будет доставлена. В том, что Ратников выполнит обещание, она нисколько не сомневалась, тем более что ответственным за это назначен Валера Дмитриев.
  Ольга Ивановна вдохнула, взяла сумку, положила в нее конверт с деньгами и, одев пальто, направилась к выходу... На нее вдруг навалилась какая-то неведомая ранее усталость и захотелось как можно скорее пережить все предстоящие неприятности, муторные встречи, разговоры, заботы, дожить до 31 декабря, уединиться дома, лечь с ногами на диван перед телевизором и посмотреть... нет не посмотреть, насладиться "Иронией судьбы, или с легким паром". Этот совершенно аполитичный фильм показывали по ЦТ в новогодние праздники, начиная с 1975 года, и Ольга Ивановна его ни разу не пропустила. Как ни что другое это комедия действовала не нее расслабляюще-успокаивающе. Вся окружающая жизнь была настолько политизирована, что она как бы отдыхала от нее, когда смотрела этот фильм.
  
   8
  
  К старику-аннековцу Ольга Ивановна пошла уже в 1985 году, после смерти Андропова. К тому времени слухи о банкете, на котором Ольга Ивановна объяснила Танабаеву, кто он есть, распространились не только по поселку, но и по всему Серебрянскому району и окрестностям. Причем, как водится, слухи обросли самыми невероятными подробностями, которых не было в действительности, будто бы Ольга Ивановна явилась на банкет с казачьей ногайкой, которую хранила как память не то от отца, не то от деда, и ей прилюдно отхлестала директора совхоза. За это время "воодушевленные" ее примером, о своем белогвардейском прошлом заявили сразу несколько стариков, некоторые помнили и предков Ольги Ивановны. Гораздо больше объявилось потомков тех, кто либо воевали под командованием ее отца, дяди, либо учились у ее матери. "Клейменный" анненковец, раньше не выходивший из дома, из боязни, что его станут обзывать "беляком" мальчишки, теперь уже просто еле таскал ноги от старости. Но когда Ольга Ивановна, заранее договорившись, сама пришла, её приняли как дорогую гостью. И сын, и сноха, и уже взрослые внуки, все смотрели на нее почтительно и с благодарностью. Они столько лет стыдились своего отца и деда, а Ольга Ивановна своим поступком и наличием того обстоятельства, что ее за это не преследовали власти... это как бы неофициально реабилитировало всех местных "беляков" и их потомков, которых на поверку оказалось не так уж мало. Они, конечно, не понимали того, что инстинктивно ощущала Ольга Ивановна - эта реабилитация стала возможной лишь благодаря тому, что советская власть явно одряхлела, ослабла. Ее основной оплот, рабочие-пролетарии, крайне недовольные резким снижением своего жизненного уровня после начала афганской войны, уже не рвались вступаться за власть на, так называемом, бытовом уровне. Еще совсем недавно, в относительно сытое брежневское время, такое вот массовое "явление народу" бывших беляков и их потомков было бы не возможно, их бы тут же заклеймила позором, прежде всего рабочая общественность, после чего подключились бы компетентные органы, но сейчас...
  Ольгу Ивановну усадили за стол, поставили угощение, и только после этого из своей комнатешки, "к столу был подан" сам дед. Бывший анненковец столько пережил за свои "ошибки молодости" и за то, что остался жить на родине, да еще жил так долго. Когда его под руки вывели, и Ольга Ивановна поднялась ему навстречу, сгорбленный старик вдруг сердито отстранил руки сына, выпрямился. Он оказался неожиданно очень высокого роста, значительно выше и сына, и внуков. Пиджак, явно не его, а опять же сына, оказался ему широк в поясе, но короток и впору в плечах - все это стало очевидным, когда старик перестал сутулиться, расправил плечи.
  - Здравствуй дочка... Так, значит, вон она кто ты есть. А мы то все думали училка, да училка. А ты вона каких кровей, нашенских казачьих. Спасибо тебе, что калбитенка этова, Танабайку, принародно раскассировала... Я то ведь, конешно, знал из ково он произрос-то. Да, кто ж мне поверил бы, да и боялси, чесно признаю. А ты вот молодец, правильно, сколько же можно схоронясь от самих себя жить, смелая, сразу видать чья кровь в тебе. Отец-то твой, Иван Игнатьич, первый командир у Анненкова был. Он его самолично орденом за воинское умение пожаловал. Да, отчаянной храбрости и большого ума был человек. Я ведь в его сотне служил спервоначалу, когда он нас отсюда повел. Ординарцем он меня при себе определил...
  - Бать, бать... ты присядь, чего стоять-то и Ольга Ивановне тоже стоять неудобно. Садись, вот рюмочку выпей,- суетился сын, лысый полный мужчина, лет пятидесяти пяти, кладовщик из ОРСа.
  По всему, старик, принесший столько неприятностей своим потомкам, давно уже не удостаивался такой чести, быть приглашенным к общему столу, видимо, он питался отдельно. С другой стороны, на сына ему было обижаться грех. Другой в подобной ситуации давно бы сдал старика в областной дом престарелых, да и забыл о столь неудобном родстве, а этот нет, терпел, кормил. Вмешательство сына сбило "анненковца" с мысли, он опять ссутулился, съежился, и, тяжело переставляя ноги в валенках, прошел и осторожно сел за стол.
  Не сразу дед разговорился вновь. Ольге Ивановне пришлось неторопливо, исподволь повернуть разговор в нужное ей русло... В 19-м Порфирию Митрохину исполнился всего 21 год, возраст когда казаки только призывались на действительную службу и он холостой, молодой, бежал от опостылевшей ему домашней и полевой работы, добровольно вступив в сотню формируемую Иваном Решетниковым в помощь атаману Анненкову. Он мало, что мог вспомнить о деде Ольги Ивановны Тихоне Никитиче. Станичный атаман тогда для молодых казаков был, как в советское время секретарь райкома для рядовых граждан, то есть сидел высоко, и к нему не подступиться. А вот об Иване Решетникове дед говорил в охотку:
  - Орел был отец твой, дочка. Под Андреевкой, это село такое большое в Семиречье, сильно он отличился,- дед настороженно покосился на родичей, дескать, можно говорить про то, или нет, и тут же махнул рукой, видимо выпитая рюмка водки придала ему смелости.- Красные нас с пулеметов и орудий поливают, а батя твой сумел их обойти и с тыла к самой их батареи сотню вывел. Ну, атаковали, артиллеристов всех порубали, ну уж, а тут сам атаман, Борис Владимирыч, всей силой в лоб пошел. Наших устьбухтарминских казаков в том бою многих побило, и батю твоего ранило, да не пулей, коня под ним убило, и тот придавил его, ногу сломал. Наших тогда изо всей сотни, наверное, десятка два-три всего и уцелело. Я то сам в той атаке не был... Я ж говорю ординарцем при ем состоял, а еще в станице батя мой к нему подходил просил за мной присмотреть. Я ведь тогда еще неук был. Ну, вот он меня в атаку-то и не взял, пожалел, а послал к командиру полка с донесением, что атакует, чтобы тот всем полком поддержал его. Да не спроворился как-то тот командир, не повел полк и пришлось Иван Игнатичу с одной нашей сотней все делать. За тот бой ему сам атаман прямо в лазарете и крест повесил и в подъесаулы произвел. А есаулом он уже потом стал, когда мы всю эту красную Черкасскую оборону в прах разбили.
  Дед замолчал, что-то припоминая, но Ольга Ивановна, впитывавшая все воспоминания об отце как губка, не утерпела:
  - А потом, после того боя под Андреевкой, что было?
  - А... что говоришь-то?- словно спросонья спросил дед.- Что было?... То и было, кто убитый тех закопали... ох сколько там дружков моих легли. В братской могиле их, молебствие отслужили. Ну, а нас оставшихся по другим сотням разбросали. Раненых тоже много. Им в лазарете совсем худо было, мерли сильно, март месяц стоял, ветра сильные, по ночам холод аж зубами стучали. Ну, а я, значится, в том бою так уж получилось не участвовал и ни царапины не получил, отец твой да Бог тогда меня спасли. Меня потом значит Степан Решетников, дядя твой, к себе в сотню атаманского полка взял. Но туда попасть не просто было. Перед тем Степан Игнатич у брата свово Иван Игнатьича справился, в лазарет к ему ходил, спрашивал, как Порфирий Митрохин. Ну, а батя твой и говорит, справный казак бери ево к себе. Вот так я и стал атаманцем. Тама выдали мне черное обмундирование, папаху, шинель. Весь полк в черном ходил с ног до головы, и знамя у нас было черное. А в дивизии там еще были Черные гусары, да Голубые уланы, ну а мы, значит атаманца, Лейб-Атаманский полк,- неспешно, явно напрягая память, но с удовольствием повествовал дед о своей молодости, о том, о чем вынужден был молчать более шестидесяти лет.
  - Порфирий Прохорович, а эта надпись, ну татуировка у вас на груди, она как появилась?- осторожно осведомилась Ольга Ивановна.
  Старик помрачнел, он не мог не вспомнить сколько несчастий принесла ему эта татуировка... Но выпив вторую рюмку и пошамкав плохо держащимися во рту вставными протезами квашеной капусты заговорил вновь:
  - Оно, конечно, баловство. Знать бы тогда, что потом через это перетерпеть придетси. Средь нас, атаманцев, особливо молодых, вроде меня, атаман был ну как тебе сказать... Ох как мы ево любили. За него готовы были на всё - такой это был человек. Вот недавно газетку эту читал, "Рудный Алтай". Там про нево пропечатали, специально ходил очки себе выправлять в аптеку, чтобы стекла сильнее поставили, сам прочесть хотел. Патрет там евонный, атамана нашева, Бориса Владимирыча. Я ведь ево сколь раз самово как вот тебя сейчас видал - не человек, орел, в седле сидит как в ем родился, в бою всегда впереди, такой же как мы, весь в черном. В атаку как ангел смертный над землей летел, и пули ево не брали, а уж шашкой ево тем боле никто взять не мог. На коне скакал как хошь, в цирке так не скакали, хоть лежмя, хоть стоймя, нагами на седле, хоть вверх ногами, хоть под брюхом у лошади пролезть мог. Сказывали, один раз взял он взвод в соседней сотне и в разведку с ими поехал. Красные заметили и погоню отрядили. Кони у их свежее оказались и догнали они наших в степи и пошла рубка. Так атаман наш лично шестерых красных зарубил, казаки говорили никогда такова не видели, как он шашкой орудовал и конем управлял, и на стремя из седла выскакивал и даже на землю и тут же назад, чтобы от их шашек увернуться. Глядя на него, и остальные наши так тех красных в клинки приняли, что те своих убитых побросали, оборотились и вспять побегли...- старик помедлил, подумал. - А в статейке той мало правды про его написали. Он ведь не только огромной отчаянности был человек, но и о нас простых казаках заботился. В нашем полку почти всех по именам знал, и меня тоже. И когда он сам полк вел в бой, это была самая, что ни на есть великая честь.
  - А чего ж тогда до самого Китая отступали, если он такой герой был, ваш атаман,- вклинился в разговор, недавно пришедший из армии двадцатилетний внук, в свое время тоже учившийся у Ольги Ивановны.
  На него строго глянул отец, но дед на вопрос совсем не обиделся.
  - Сила солому ломит, да и самое верхнее командование у нас... Никогда бы красные тогда верх не взяли, кабы всей нашей силой командовали не Колчак с этим Ивановым-Риным, атаманом омским, а наш Борис Владимирыч. Потому как он мог и войска организовать, и порядок навесть, и приказы ево всегда в точности исполнялись. А у этих...- старик досадливо махнул рукой, едва не зацепив тарелку с капустой. - Когда Колчак-то с Омска побег, мы же совсем без снабжения осталися, ни патронов, ни снарядов. А одними шашками много не повоюешь. Тут и предательство началося, начальник тыла Асанов, полковник, к красным перебежал и семиреки нас подкузмили. Красные от Верного наступать стали, а оне Копал, крепость, на которой вся ихняя оборона держалась без боя сдали. Опосля этого красные к нам в тыл и вышли. Так что атаману нашему ничего и не оставалось, как в Китай отступать.
  - А вы в Китай, значит, не пошли?- спросила Ольга Ивановна.
  - Не... Перед Джунгарскими воротами, атаман нас всех построил и говорит, кто не хочет со мной идти в Китай, не неволю. Возвращайтесь и ждите меня вскорости назад. Большинство из нашего полка с им ушло, а мне уж больно не хотелось по чужбине мыкаться, да и из дому я первый раз так на долго уехал, заскучал сильно по отцу с матерью, да и невеста тут у меня осталась. Но если бы атаман приказал с собой идти, ни минуты бы не сумлевался, с ним бы ушел. Но он вона какой, понимал, что в таком деле неволить никак нельзя. Прощались тогда со слезьми. Я к атаману подошел, говорю, прости брат-атаман, если что, ну и он мне, и ты меня брат прости. Он нас всех братьями называл, а мы его брат-атаман. Он и всамделе как брат нам был, и жил как мы, все больше в седле, и ночевал в степи, никаких удобств себе не устраивал. Вина совсем не пил. После про него много чего говорили, неправда все это, брехня.
  - Ну, а то, что в газете написано было, что он специально беженцев, женщин, детей расположил рядом с полностью разложившейся сотней, чтобы и от тех и от других избавиться, это правда?- продолжала допытываться Ольга Ивановна.
  - Брехня,- недовольным голосом отвечал старик.- Не мог наш атаман так поступить. Своих бойцов он как отец любил, хоть и сам еще молодой был. Он же знал, что у многих казаков среди беженцев их семейства. Это все по случаю получилось. Тогда ведь все перемешалось особливо в тылу. А в сотне той верно, одне мазурики, ухорезы собраны были. Выпили они, вот им и стукнуло в головы дурные, над бабами поизголяться. Средь них там и один наш станичник был, по фамилии Арапов. Он ведь тоже сначала в офицерах ходил, а потом его атаман за какое-то злодейство в рядовые разжаловал. Ты то дочка знать должна про его. Ведь Арап-то этот за матерью твоей в ту ночь бегал.
  - Да, знаю. От мамы еще помню.
  - Ну, раз знаешь, не стану об том. Мать-то твоя тоже геройской оказалась, наповал того Арапа застрелила. Про то потом вся наша Семиреченская армия судачила. Арап он и есть арап, бандит каких мало. Из-за таких вот, на всю нашу армию и атамана поклеп пошел. Все, что оне творили, потом самому Борису Владимирычу приписали. А он не такой был, правда, расстреливал частенько, чуть что к стенке, но все по справедливости. А иначе как, людей то сколь у него под командой было, иначе порядок не навесть, не армия, а банда будет. А у нас порядок строгий был, слово атамана - закон. Не просто так мы писали-то на грудях "С нами Бог и атаман Анненков", недаром ему стремя целовали, когда прощались, и я целовал...
  
   9
  
  После посещения семьи погибшего мальчика, Ольга Ивановна, преодолевая тяжесть на сердце, явившуюся следствием этого визита, вновь пошла в Поссовет. На улице смеркалось, в окнах горели огни. На этот раз пришлось подождать в приемной. У Марии Николаевны проходило заседание поселковой жилищной комиссии. Распределяли ордера на квартиры, которые цемзавод выделил поселку в своей новой, сдаваемой в будущем году пятиэтажке. Из-за закрытой двери кабинета доносились возбужденные спорящие голоса, и все перекрывающий фальцет председательницы. Наконец, заседание завершилось, члены комиссии вышли из кабинета, раскрасневшись как после бани, многие были явно недовольны, чертыхались вполголоса. Мария Николаевна сидела за своим рабочим столом мегера мегерой, но, увидев подругу, с облегчением улыбнулась:
  - Ох, Ивановна, думала, никого бы больше сегодня не видеть, а тебя вот увидала, и сразу как будто легче стало.
  - Что, с квартирами этими намучилась?- участливо спросила Ольга Ивановна.
  - Такое дело без мучений никак не решить. Вон в поликлинике половина врачей без квартир, молодые специалисты, учителей ваших трое, а завод опять квоту урезал. По закону двенадцать квартир должен был представить, а выделил всего девять. Опять жаловаться на них надо в область, а там... ааа,- Анна Николаевна беспомощно махнула рукой.- Слушай, когда твой дед, вот так же в старой Бухтарме командовал, он квартирным вопросом занимался?
  - Вряд ли, какие квартиры,- недоуменно отвечала Ольга Ивановна,- тогда ведь все в своих собственных домах жили.
  - А чем же он тогда занимался?- нынешняя председательница Поссовета смотрела на внучку атамана так, будто та просто обязана знать круг обязанностей деда, которого никогда не видела, и который руководил станицей более шестидесяти лет назад.
  - Ну, не знаю,- Ольга Ивановна пожала плечами.- Может быть, решал вопросы с землей, занимался межеванием наделов, к тому же тогда кроме личных юртовых наделов были и общественные земли, луга, покосы, пастбища. И учти, что тогда казаки еще и сторожевую службу несли в крепости и тут по всему этому берегу Иртыша разъезды рассылались, чтобы между казачьими поселками существовала сплошная сторожевая линия. Потом, очень важным был вопрос, за который станичный атаман в первую голову отвечал, это назначение молодых казаков на действительную срочную службу. И торговые дела тоже он решал, кого из купцов допускать торговать в станице и поселках, а кого гнать в шею, если прохиндей. И школой он занимался, и прочими социальными учреждениями. Тогда ведь была совсем другая жизнь.
  - Да, действительно, другая,- задумчиво согласилась Мария Николаевна, сейчас ни земли, ни домов своих ни у кого нет, все государственное. Землей Танабаев фактически один всей распоряжается, и земля сейчас вообще не ценится, зато жилье, хоть и казенное, но в большой цене, а его как раз и не хватает.
  - Чего не хватает, то всегда в цене, так всегда было,- вставила реплику Ольга Ивановна.
  - Да, верно. Вот люди и рвут глотки за эти ордера... Ладно, черт с ним со всем. А ты чего пришла-то, опять насчет елки?- решила переменить тему председательница.
  - Да, нет, с елкой я все решила, военные привезут. Я про Мишенковых, у которых мальчика волки загрызли. Ходила я к ним. Они требуют судебного расследования. Отец так прямо и заявил, если контролершу судить не будут, я ее тогда сам убью. Что делать-то?
  - А ничего, нет такого закона, чтобы ее судить. С работы ее уже уволили, и все. Она в Серебрянске живет, квартира там у нее, а мы же все к квартирам как проклятые привязаны. Вот и получается, и осудить не можем, и отослать куда-нибудь, чтобы глаза тут не мозолила, тоже не можем. Теперь будем ждать, грохнут ее или нет... Ладно, Ивановна, не бери в голову, иди домой, отдохни, а то на тебе лица нет. Телевизор посмотри, сегодня после "Времени" концерт Пугачевой в Чернобыле, который в сентябре был, будут показывать в записи. Ты же его тоже не смотрела?... Там, говорят, она своему новому фавориту, Кузьмину, рекламу делала. Я вряд ли посмотрю, устаю так, что едва дома поем, сразу спать валюсь, а у тебя же, говоришь, бессонница, посмотри, потом мне расскажешь...
  
  Дома, поужинав, Ольга Ивановна вспомнила, что в полдевятого начинается третья серия "Джейн Эйр". Фильм ей нравился, и она хотела посмотреть все его серии, но... Прежде всего ей хотелось в спокойной домашней обстановке, вооружившись лупой внимательно рассмотреть уникальную фотографию, которую ей сегодня передали в школе.
  Сходясь ближе со старожилами, Ольга Ивановна просила у них старые фотографии. Она хотела их переснять в поселковом Доме Быта, в фотоателье и сделать нечто вроде исторического фотоальбома. Ей находили такие фотографии, извлекая из старых сундуков. На них, все больше были запечатлены бравые казаки в папахах и с шашками. Снимались в основном перед отправкой на германский фронт. Фотографии времен гражданской войны почти отсутствовали. Видимо их уничтожили, боясь преследований ЧК. Но вот сегодня в дверь её кабинета во время перемены кто-то робко постучал. Это оказался ушастый мальчик-шестиклассник, которого она не учила. Он протянул старую пожелтевшую фотографию:
   - Вот, возьмите. Бабушка сказала вам отдать, а то, говорит, я умру скоро, а вы все равно выбросите. А ей учительнице-атаманше интересно будет, здесь мать ее есть.
   - Как, как ты сказал... атаманше? - чуть не расхохоталась Ольга Ивановна.
   - Это бабушка так вас зовет?- совсем смутился ребенок.
   То была старая потрескавшаяся фотография. Не сразу Ольга Ивановна сообразила, что на ней изображены высаживающиеся с баржи люди, сгружающие какой-то инвентарь, походные кухни... "Да это же приезд коммунаров на Гусиную Пристань",- сердце Ольги Ивановны учащенно забилось. Она стала пристально всматриваться в задний план, туда, где по ее предположению должны были стоять местные жители, казаки, пришедшие посмотреть на посланцев Ленина. Человек с фотоаппаратом, видимо, имел целью снимать именно коммунаров, их жен, детей. На фотографии картузы, пиджаки, ситцевые платья, изможденные лица... Но передний план почему-то получился не слишком четким, или просто эта часть фотографии хуже сохранилась. А вот задний смотрелся гораздо лучше: казаки, казачки, казачата... папахи, френчи, ермаковки, шаровары с лампасами, кубовые платья, длинные и широкие снизу и тугие, в обтяг сверху. Взгляды тревожные, суровые, исподлобья. Казаки в сравнении с приезжими в основном рослые, плечистые, много бородатых, казачки высокогрудые, полнотелые... И вот, наконец, на самом краю фотографии, чуть поодаль от группы казаков и казачек рядом с пролеткой, запряженной парой плохо различимых лошадей, молодая девушка как будто к этой фотографии подрисованная, будто из другого мира и времени, как сошедшая с картины Нестерова "Портрет дочери", в "барском" платье зауженном к низу, в шляпе с вуалью. Ольга Ивановна вглядывалась до боли в глазах. Сомнений быть не могло - это ее совсем еще молодая мать, приехавшая, по всей видимости, с отцом и женихом 1-го мая 1918 года посмотреть приезд чужаков из Петрограда. Вот только никого рядом с нею нет, ни жениха, ни отца, то ли отошли, то ли просто не попали в пределы обзора объектива...
  
   Под впечатлением от фотографии Ольга Ивановна уже не могла, как следует "переживать" за героев сериала "Джейн Эйр". Фотография "не отпускала", навеянные ею раздумья заставили окунуться в собственное прошлое, и уже смотря программу "Время" она как-то незаметно задремала прямо в кресле. Сон был кратковременным но, что называется, насыщенным и состоял из некой калейдоскопической "нарезки", своего рода сериал из коротких фрагментов того, что имело место быть въяве и домыслов-предположений. То она видит себя совсем маленькой и няня-китаянка одевает ее по-зимнему, чтобы вести гулять: сначала теплые ботиночки, потом пальтишко с белым, по всей видимости, заячим воротником, потом шапочку, на руки маленькую меховую муфточку. Именно та муфточка, почти такая же какие носили тогда в Харбине взрослые дамы и ее мать, позволяла и ей ощущать себя взрослой. Потом следующий фрагмент: она видит себя уже гимназисткой в синем "зимнем" шерстяном платье с черным каждодневным фартуком. Потом она уже в белом фартуке, который одевался по праздникам и в церковь. Следующий фрагмент - она опять гимназистка, но уже в "весенней" форме: опять же синяя пласированная юбка и белая блузка с синим галстуком... А вот она в сопровождении отца идет на каток, играет музыка, мимо весело со смехом проносятся на коньках гимназисты и гимназистки старшеклассники, и робко катаются младшие в том числе и ее одноклассницы. Она же недовольно торопит отца, чтобы скорей снял с нее ботинки и одел детские коньки на красивых белых сапожках... Потом новый фрагмент, она подслушивает родительский разговор, где мать восхищается то ли квартирой, то ли домом кого-то из своих знакомых и более всего тем, что у них спальня с отдельным туалетом. Отец отвечает:
  - Да не завидуй ты, Поля, у нас тоже дом отменный, а главное, Бог дал, Оленька и пригожая, и умница, а у них сын балбес, дурак-дураком...
  Потом "розовые" фрагменты сменяются строгими, но тоже цветными: она с родителями в церкви, молится, стараясь класть крест правильно, как это делает мать. Она чувствует особый присущий богослужению запах, видит золоченые одежды священнослужителей, тусклый свет многочисленных лампад и окладов бесчисленных икон. И тут же явь сменяется неким черно-белым домыслом полуфантазией, то чего она не видела, но то, что точно случилось уже в шестидесятые годы, в этот же храм врывается толпа китайцев одетых "под Мао", так называемых хунбейбинов и крушит все подряд, иконы, лампады, фрески...
  Ольге Ивановне в ее снах из прошлого часто виделись именно харбинские церкви, и не только оттого, что там их было много. Эти сны как бы восполняли отсутствие в ее советской жизни вообще всего церковного. Ведь ни в Серебрянске, ни в Новой Бухтарме, во всем районе не было ни одного храма. Из церковных праздников неофициально праздновали только пасху. Если празднованием можно назвать крашение яиц и исполнение "обряда" разбития - у кого крепче.
  
   Ольга Ивановна вздрогнув, проснулась. Ей стало страшно в полутьме комнаты освещенной лишь светом телеэкрана. По "Москве" уже шла трансляция концерта Пугачевой из Чернобыля. Не сразу удалось "переключиться" со сна, из прошлого в современность. Но зрелища всегда отвлекают. Отвлекло, заставило забыть довольно жуткую концовку кратковременного, но многосерийного сна и сейчас.
   Ольге Ивановне нравилась Пугачева. Она следила за певицей с момента появления ее на большой союзной эстраде в середине семидесятых, с ее первой ставшей известной песни "Арлекино". На ее глазах набирал силу и развивался ее талант, затмевая своим блеском и старших, и ровесников и более молодых. Но где-то года два назад Ольге Ивановне показалось, что Алла слишком рано стала осознавать себя Аллой Борисовной, перестала "пахать" и начала помаленьку "дурить". Концерт, который передавали из Чернобыля, подтвердил эти подозрения. Певица не "работала", она "играла" и явно "переигрывала", делая упор не на свой прекрасный голос, умение импровизировать на сцене, петь душой. Она, не понятно кого копируя, пыталась делать залихватские телодвижения, отпускала шутки и время от времени бросала в зал ура-патриотические реплики типа: "Только наш человек может выдержать такое испытание, которые легли на плечи доблестных ликвидаторов...". Это она несколько раз повторяла между песнями к месту и не к месту, а зрители, забившие зал, с восторгом это воспринимали, аплодировали. В том зале все восторгались суперзвездой и снисходительно относились к тому, что она привезла с собой и устроила там рекламу своему протеже Кузмину. Кузмин тоже спел дурным козлетоном несколько своих песен, которые рядом с пугачевскими хитами слушались жалкими поделками...
  
  "Взлет" Пугачевой пришлось на время когда руководители советской культуры явно дали слабину в борьбе с тлетворным влиянием "загнивающего Запада". На рубеже шестидесятых и семидесятых они еще как могли боролись с проникновением в Союз в первую очередь рок-музыки, но в конце концов капитулировали сначала перед "Биттлз", а потом и перед другими ее носителями. Так что на рубеже семидесятых и восьмидесятых британская рок группа "Смоки" уже вполне официально была допущена на советские телеэкраны. Ольга Ивановна была далека от рока, но поп-музыкой она всегда интересовалась и искренне приветствовала, что в семидесятых в СССР в эфир и на телеэкраны, опять же вполне официально, допустили сначала французскую, а потом и итальянскую эстрадную музыку и песни. Ольга Ивановне все же больше импонировали итальянцы. Она попросила сына записать ей на магнитофон наиболее известные хиты Джани Маранди, Тото Кутуньо, Адриано Челентано, Рафаелы Кары. Но чаще всего она любила слушать дует Аль Бано и Рамина Пауэр, их чудесные "Феличита" и "Чиисара"... Так вот, сравнивая Пугачеву с лучшими европейскими исполнителями, Ольга Ивановна не сомневалась, что она им как минимум не уступает. Но вот сможет ли она перешагнуть границы СССР и стран соцлагеря, получить мировое признание, мировую славу, сродни славы Эдит Пиаф, Элвиса Пресли, Биттлз, АББы?!... В этом Ольга Ивановна очень сильно сомневалась. И не потому, что у Пугачевой не доставало таланта или исполнительского мастерства, с ними-то как раз все было в норме. Советские правители, как дозировано пускали в Союз западное искусство, так же дозировано выпускали и свое. Оттого и случались, время от времени, побеги советских артистов на Запад, как это сделали впоследствии добившиеся мировой славы балетные танцовщики Нуриев и Барышников. Но эстрадные певцы не балетные артисты, которые несут искусство своим танцем, движением, то есть им не нужен язык. Потому, как казалось Ольге Ивановне, у Пугачевой было мало шансов стать столь же популярной в мире, каковой она являлась в своей стране - и власть в долговременное турне дальше соцлагеря не выпустит, да и языковой барьер помешает. В замкнутом советском обществе не было возможности массово и регулярно посещать зарубежные страны и, как следствие, в достаточной мере овладеть иностранными языками, петь на английском, как с успехом это делала та же шведская группа АББА. И здесь Ольга Ивановна видела, что Советский Союз, проигрывает не только экономическое соревнование. Он оказался неконкурентоспособным и в культурном плане. Те же музыкальные таланты конечно были, но либо не могли в достаточной степени развиться, либо как в случае с Пугачевой, Леонтьевым или Антоновым не могли выйти на мировую арену. Впрочем, и прорвы состоявшихся талантов, как это имело место в Российской Империи в 19 и начале 20 го веков советская культура, увы, не выдавала. Все эти сверхпопулярные в СССР Кобзоны, Лещенки, Самоцветы, Машины Времени и даже Песняры, с Верасами и Сябрами, увы были хороши только для "внутреннего пользования". Только в СССР могло быть востребовано и творчество Владимира Высоцкого, что бард несомненно осознавал и потому, даже став выездным, не делал попыток остаться на Западе.
  После недолгих мысленных "лирических отступлений" Ольга Ивановна вновь сосредоточилась на концерте. Она стала присматриваться к залу, на который время от времени наводил свою камеру оператор. Среди зрителей оказалось немало людей в военной форме...
  
   10
  
   В Новобухтарминской средней школе учителя в основном являлись выпускниками Усть-Каменогорского педагогического института. Были и выпускники других казахстанских педВУЗов. Подавляющее большинство учителей поселковой школы мечтали отсюда уехать, хоть как, но перебраться в большой город. Самым притягательным и достижимым конечно стал областной центр Усть-Каменогорск, город по казахстанским реалиям просто уникальный. Во-первых, по национальному составу, не менее 80 процентов его населения составляли русские, во-вторых, большое количество крупных технологически сложных предприятий военно-промышленного комплекса, имеющих прямое московское подчинение, которые до последнего времени оттуда же и "подкармливались". Владелец этих предприятий министерство среднего машиностроения СССР фактически и построило большую часть города с домами улучшенной планировки. Оно же возвело в центре города ледовый Дворец спорта и содержало хоккейную команду мастеров "Торпедо", именуемую в простонародье "Устинкой", лучшую в Казахстане. Будучи далеко не первым по числу жителей, город по уровню жизни, культурному потенциалу, внешнему виду уступал разве что столице республики Алма-Ате.
   Ольга Ивановна довольно часто, по нескольку раз в год ездила в Усть-Каменогорск. В шестидесятых то были в основном поездки на экзаменационные сессии, позже профессиональные командировки, например, на курсы повышения квалификации при ОБЛОНО. Город рос, строился, хорошел буквально на ее глазах. Так, в один из ее приездов в 1962 году, она присутствовала на открытии Дома Культуры металлургов, в 1965-м - первого широкоформатного кинотеатра "Юбилейный", расположившегося почти там же, где когда-то стоял храм Покрова пресвятой Богородицы, в 1969-м впервые увидела ледовый дворец спорта на пять тысяч зрительских мест, в 1970-м первый мост через Иртыш. Фактически на ее глазах создавалась и та величественная панорама набережной Иртыша от устья Ульбы, так называемой "Стрелки" где, располагались развалины старой крепости, до Речного вокзала. Эта набережная застраивалась ровной живописной линией новых 9-ти и 12-ти этажных домов, и по эстетике чем-то напоминала знаменитые морские набережные Рио-де-Жанейро и Гаваны. Ольга Ивановна очень любила бродить по этой набережной. Её коробило только название примыкавшей к иртышской набережной и вместе с ней образующую "Стрелку" набережной Ульбы, она именовалась "Набережной Красных горных орлов". Вообще в области волею советской власти наряду с коммунарами провозгласили культ этих самых "орлов", о подвигах которых конкретно никто толком не ведал. И только уже с приходом к власти Горбачева и объявления им Перестройки, стали появляться в печати некоторые вроде бы реальные факты. Таким образом, и Ольга Ивановна узнала то, о чем и сама давно уже догадывалась - подвигов-то особых и не было. Активизировались "орлы" лишь в конце 1919 года, когда колчаковский фронт рухнул, а Анненков ушел на юг, в Семиречье.
   Этим летом Ольга Ивановна ездила в Усть-Каменогрск, чтобы, воспользовавшись общей либерализацией в обществе, узнать о своем деде, расстрелянном в усть-каменогорской крепости. В областном КГБ ее не обнадежили, сообщив, что архив тюрьмы не сохранился, и потому найти соответствующие документы не представляется возможным. Но там же ей посоветовали обратиться к некоторым частным лицам, которые уже давно, по собственной инициативе занимались поисками исторических документов, и пытающихся писать свою, отличную от официальной историю города. В КГБ, конечно, не сказали, что за эти деяния те неформальные историки не раз вызывались в их ведомство, в здание перед которым стоял бюст Дзержинского.
   Хоть город и сильно разросся во все стороны и даже шагнул за Иртыш, на его левый берег, Ольга Ивановна любила только его старую часть. Обычно летом она приезжала на теплоходе, высаживалась на пристани Аблакетка, на автобусе добиралась до центра города и устраивалась в девятиэтажном здании гостиницы "Усть-Каменогорск". Ее прогулки начиналась от гостиницы по бывшей Большой улице, ныне переименованной в улицу Кирова. Она медленно шла вдоль ограды центрального парка, магазинов, прилавки которых год от году становились все беднее, доходила до небольшого, тем не менее, имеющего два зала, кинотеатра "Октябрь", бывший кинематограф "Эхо". На кинотеатре висела табличка, что здесь в марте 1918 года заседал первый устькаменогорский Совдеп. Далее, она доходила до набережной Иртыша и шла вдоль закованного в гранит берега к "Стрелке", месту впадения в него Ульбы. С этого места когда-то собственно и начинался город, здесь заложили крепость, узел обороны границ России от набегов степных народов. Но некогда мощная твердыня, а потом тюрьма сейчас имела жалкий вид, полуобвалившиеся выщербленные остатки стен, башен, вала. В бывших казематах размещались какие-то склады. Ольга Ивановна смотрела на все это и словно хотела угадать, в каком из этих ныне складских помещений провели свои последние дни дед и дядя.
   Знакомство с местными краеведами, собирающими данные по истории города, тоже не принесли желаемого результата, они в первую очередь интересовались своим городом, а в "уездной" и "волостной" истории ориентировались весьма смутно. Зато они изрядно просветили Ольгу Ивановну по поводу знаменитых людей, происходивших из Верхнеиртышья. Причем некоторые факты оказались просто ошеломляющими. Так, она даже не подозревала, что уроженец Усть-Каменогрска, известный писатель-сказочник Константин Волков, вовсе не автор своих знаменитых сказок: "Волшебник изумрудного города", "Урфин Джюс и его деревянные солдаты" и других, а всего лишь переводчик без зазрения совести присвоивший себе чужие, переведенные им произведения. Не ведом для нее оказался и такой факт, что знаменитый белый генерал Лавр Корнилов тоже родился в Усть-Каменогорске, в казачьей семье. Узнала много нового и о своем любимом поэте Павле Васильеве, о его безответной любви к Наталье Кончаловской, которой посвящал стихи, из-за которой дрался. Практичная Наталья предпочла талантливому, но бесхитростному и несдержанному Павлу хитрого и сдержанного Сергея Михалкова, который хоть и не хватал звезд с поэтического небосклона, но от жизни умел брать все возможное и даже больше... Поведали краеведы Ольге Ивановне и о письме, что прислал еще в 70-х годах откуда-то с Северного Кавказа в обком партии бывший член первого усть-каменогорского совдепа Семен Кротов. Этот уже тогда древний старик, слезно просил подтвердить его заслуги в деле становления советской власти в Верхнеиртышье. Для чего? Чтобы выхлопотать персональную пенсию, ибо "старый большевик" под конец жизни оказался совсем "на мели", полупарализован и существовал на никудышную пенсию по инвалидности. Его детей, оказывается, еще в 30-х годах репрессировали, и они погибли как враги народа, а он остался один и никто не верил в его героическое прошлое. Когда Ольга Ивановна спросила, зачем ей знать про этого Кротова, сотрудник краеведческого музея, человек явно не советского "разлива", с ухмылкой пояснил:
   - Ну, как же, если ваш дед был расстрелян по приговору о деле коммунаров в 1922 году, то им занималось уездное ОГПУ и именно Кротов, возглавлявший следственную комиссию. Таким образом, смертный приговор это его рук дело. Так что, судя по той хоть и долгой, но собачьей жизни, которую он прожил, и того, что случилось с его детьми... елей ему по делам.
   И все-таки, кое что конкретное, касательно судьбы своих предков, Ольга Ивановна узнала. Узнала не напрямую, а через личность некоего Павла Петровича Бахметьева. Оказывается, в период колчаковщины-аннековщины деятельностью всего большевистского подполья в городе и уезде руководил именно он, прятавшись под "личиной" страхового агента, под ней же ездил по деревням и станицам. Зачем ездил? Вроде бы сам собой напрашивался ответ: организовывал партизанское движение, боролся с белогвардейцами в их тылу. Но вот в чем заковыка,- объясняли ушлые краеведы, которые пользуясь объявленной гласностью и перестройкой, хотели теперь выяснить истинную правду, а не ту, что была написана в официальных "исторических документах", под диктовку компетентных органов. Так вот, выяснилось, что в период с лета 1918 по осень 1919 года, во время интенсивных, кровавых боев на Восточном фронте, в усть-каменогорском уезде, за исключением восстания в тюрьме не произошло ни одного мало-мальски крупного выступления против колчаковцев. И это тогда, когда совсем рядом полыхали крестьянские восстания в Славгороде, Змеиногорске, Шемонаихе, когда красные партизаны буквально терроризировали Бийскую казачью линию, не говоря уж о Черкасской обороне. Упоминались красные партизаны, действовавшие в районе Риддера, ставшие потом "отрядом красных горных орлов". Но были те партизаны настолько немногочисленны, плохо вооружены и организованы, что фактически никакой серьезной опасности для тылов белых не представляли. Все это время в уезде функционировала подчиненная сначала Временному Сибирскому Правительству а потом Верховному правителю Колчаку администрация, работали почта, телеграф, отделения сбербанка, по Иртышу ходили пароходы, велась бойкая торговля, работали всевозможные предприятия, добывалось золото, свинец, медь, цинк, сеяли и убирали хлеб, разводили скот... Со всего этого более или менее исправно в колчаковскую казну платились налоги, продукция отправлялась, как на снабжение действующей белой армии, так и за границу в качестве оплаты за военные поставки союзников.
   Так чем же тогда занималось большевистское подполье, руководимое Бахметьевым? Ответов на этот вопрос не было, были лишь догадки и гипотезы. Одна из этих гипотез звучала так: имитацией кипучей деятельности в тылу врага. С другой стороны благодаря этой имитации удалось уберечь край от кровавой междоусобицы, имевшей место в соседних областях и уездах, позволить людям пережить без голода и почти без крови это ужасное для всей страны время. И еще краеведы, на собрании которых присутствовала Ольга Ивановна, не могли прийти к единому мнению касательно личности самого Бахметьева. Кто он? Знали, что его прислали с Урала, а после изгнания колчаковцев, он возглавлял отдел народного образования уезда, основал, что-то вроде народного университета по подготовке кадров для ликвидации неграмотности среди крестьян-новоселов и казахской бедноты. А потом он так же внезапно пропал, как и появился. В этой дискуссии Ольга Ивановна узнала много интересного и для себя. Тот самый "несоветский" краевед доложил, что обнаружил в музейных архивах странную записку того же Бахметьева, датированную 1921 годом. В ней он просит начальника тюрьмы о разрешении свидании с женой для подследственного Фокина. Присутствующие на собрании краеведы, те что были в курсе о хлопотах Ольги Ивановны, сразу же на это обратили внимание. Ей показали эту записку, она держала в руках истончившийся от времени тетрадный листок, в котором неведомый ей Бахметьев просил о свидании ее бабки, с ее арестованным дедом. Это свидетельствовало, что Бахметьев каким-то образом был с ними связан. Возникла новая "тропка", идя по которой можно продолжить поиски. Теперь она могла сопоставить те факты, о которых узнала в Усть-Каменогорске с рассказами ново-бухтарминских старожилов и их потомков. То, что Бахметьев пытался помочь ее деду, свидетельствовало об одном, что они были знакомы и, скорее всего, имели какие-то общие дела. Вспомнились слова Анны Макаровны, что благодаря ее деду, тысячи людей остались живы и не попали под мобилизации, и как следствие под гонения ни при белой, ни при красной власти. А краеведы из Усть-Каменогорска эту же заслугу, за именно те же деяния в тот же период относят некому Бахметьеву. И тут же эта записка. Создавалось впечатление, что делали эти свои спасительные дела коммунист-подпольщик и станичный атаман, скорее всего, совместно...
  
   11
  
  В четверг 4-го декабря Ольге Ивановне предстоял очень трудный день - шесть уроков подряд без единого "окна", а вечером родительское собрание. После своего последнего "часа", она уже собиралась идти домой, когда к ней заглянула Елена Михайловна, та самая двадцатидвухлетняя учительница английского языка.
   - Ольга Ивановна, вы свободны?... Я хотела бы с вами посоветоваться,- легкая, светловолосая Елена Михайловна впорхнула в класс, а Ольга Ивановна вновь пришлось присесть на стуле, с которого она едва успела подняться.
   - Давай Лена. Только я тебя прошу побыстрее, а то у меня голова и ноги гудят. Хочу поскорее до дома дойти, лечь и таблетку принять, чтобы успеть до родительских собраний хоть немного отдохнуть,- не напрямую, но вполне определенно Ольга Ивановна высказала недовольство, тем что ее задерживают.
   - Простите пожалуйста, но я вас не на долго... Я на предновогодний утренник хочу со своими пятиклашками сделать постановку нескольких сцен из "Волшебника изумрудного города". Вы же знаете, автор этих сказок Волков и он родом из Усть-Каменогорска. Вы не могли бы мне помочь?
   Просьба была настолько неожиданна, что на мгновение поставила Ольгу Ивановну в тупик. В сознании сразу возник почти полугодовой давности разговоры с усть-каменогорскими краеведами, то что она узнала о "знаменитом сказочнике".
   - Видишь ли, Леночка... - Ольга Ивановна "с ходу" не знала, как реагировать на просьбу молодой коллеги.- Я вообще-то поклонница классической русской литературы и все эти, так называемые сказки появившиеся сравнительно недавно... Нет, милая, извини, боюсь здесь я тебе ничем помочь не смогу.
   - Ой, как жалко. А я так на вас рассчитывала,- на недурном личике "англичанки" запечатлелась разочарованная мина.
   - Леночка, я понимаю, тебе хочется чем-то всех поразить, заявить о себе. Правильно, ты молодой классный руководитель, но я посоветовала бы тебе взяться за что-нибудь попроще, и на русскую тему. А этого "Волшебника"... ну его к Богу,- Ольга Ивановна не стала раскрывать всей плагиатной истины волковского произведения и то, почему она не хочет помогать в ее постановке.
   - Вы думаете?- пребывала в растерянности молодая учительница.
   - Лучше со своими какую-нибудь песенку новогоднюю разучи.
   - Какую? "В лесу родилась елочка"? Это же для детсада, а больше и песен-то нету,- недовольно отреагировала на совет Елена Михайловна.
   - Зачем обязательно новогодние. Ну, например, песню "Прекрасное далеко". Помнишь, из фильма "Гостья из будущего". Замечательный текст и для подрастающего поколения очень актуален,- все с большей настойчивостью убеждала молодую коллегу Ольга Ивановна.
   - Может вы и правы,- задумалась "англичанка".
   - Конечно, права и тебе все это будет легче устроить. Не надо эти костюмы дурацкие шить, для всяких страшил и дровосеков. Времени-то до утренника осталось три недели, когда вы все это успеете? А песню разучить всего несколько репетиций надо, учительницу пения привлеките - вот и все дела.
   - Верно... Спасибо вам. Прямо сейчас же и договорюсь с Аллой Семеновной, если она еще в школе. Спасибо Ольга Ивановна, - Елена Михайловна еще раз поблагодарила и, было, побежала искать учительницу пения...
   - Леночка подожди, не торопись, Алла Семеновна уже ушла, я сама это видела. Успеешь, завтра договоритесь, время еще терпит. Я вот о чем спросить хотела. Ты уж меня извините, но поверь я не из праздного любопытства... У тебя с этим офицером, Николаем, серьезно?- Ольга Ивановна спрашивала по-матерински.
   - Елена вспыхнула, но тут же справилась со смущением и приняла доверительный тон, предложенный Ольгой Ивановной:
   - Не знаю, мы же совсем недолго знакомы.
   - Леночка я понимаю, ты молодая девушка и встречаться с парнем для тебя вполне естественно. Ну, а то что здесь кроме молодых офицеров для девушки с образованием, в общем, больше и кавалеров-то почти нет... это я тоже понимаю. Но ты хорошо обо всем подумала?
   - О чем?
   - О том, как ты будешь жить, если, например, свяжешь свою судьбу с ним. У тебя же в Усть-Каменогорске родители, квартира и ты собираешься после отработки диплома вернуться туда, в хороший благоустроенный город. А ты хоть представляешь, как живут семьи офицеров на тех же "точках"? А он молодой офицер и ему еще долго по ним мыкаться придется. Это только со стороны приятно смотреть на жену командира "точки" Ратникова. А ведь она всю свою семейную жизнь по "точкам" мотается. И потом, у нее такой муж, ради которого можно все это вытерпеть, он настоящая опора и защита для нее. Ты уверена, что Николай такой же? Стоит ли из-за него бросать то, что уже имеешь и идти на такой риск?- вопрос за вопросом задавала Ольга Ивановна.
   У Елены прямо на глазах румянец сменился бледностью. Слова пожилой учительницы, вызывали в ней неоднозначные, противоречивые чувства. По всему, ей нравился Николай, но в то же время и жить по дырам ей не хотелось. Последнее Ольга Ивановна знала наверняка, ибо Елена уже не раз в сердцах проклинала этот поселок, в который ее загнали, и с тоской вспоминала счастливые детские и студенческие дни, проведенные в одном из лучших городов страны.
   - До серьезного, надеюсь, у вас не дошло?- опять по-матерински осведомилась Ольга Ивановна.
   Вопрос прозвучал настолько естественно, что Елена нисколько не обиделась, а лишь утвердительно кивнула головой.
   - Вот и хорошо. Сама решай, но мои слова помни, и если что, приходи, советуйся, раз родителей рядом нет...
  
   Пусть сначала все взвесит. Одно дело просто время проводить с интересным молодым человеком, другое идти на близость. Пока же отношения между Леной и Николаем как раз вступили в "пограничную" фазу и Ольга Ивановна сочла нужным предупредить девушку о всей серьезности последствий неверного шага. За себя, увы, Ольга Ивановна в своей жизни решать могла не часто. Ее "правда жизни" вытекала, прежде всего, из специфического жизненного опыта, основанного на выработанной с детства способности приспосабливаться к советской действительности, и в то же время на достаточно отчетливых воспоминаниях совсем иной культурно-бытовой среды, в которой она жила до 11-ти лет. Этот "симбиоз" позволил ей не только легко постигать программы советских школы и института, но и видеть то, что большинство окружающих ее людей, советских провинциалов, не могли видеть. Почти все они, даже те, кто имел высшее образование, с рождения жили в СССР в "прокрустовом ложе" советской идеологическо-воспитательной системы и потому, как правило, не имели "бокового зрения", не говоря уж об "обзорном" или "заднем", только "прямое".
   Эта способность "кругового мировоззрения" позволяла видеть то, что было недоступно большей части советских людей. Например, будучи филологом, Ольга Ивановна осознавала, насколько невысок истинный уровень официальной советской литературы. Она с детства, еще в харбинской гимназии, заучив огромное количество стихов дореволюционных русских поэтов, как классиков, так и "второго ряда", давно уже сама для себя сделала вывод, что та же советская поэзия, как современная, так и раннего периода, если из нее исключить Есенина и Васильева, с прежней русской поэзией не идет ни в какое сравнение. Причем не имеет значения, что это за поэты, с пеной у рта поющие панегирики советской власти или позволяющие себе слегка подиссиденствовать. Знаменитую, разрекламированную толстыми литературными журналами троицу, "поэтов больше чем поэтов", Евтушенко, Вознесенского, Рождественского, она по своей классификации ставила ниже Некрасова, Тютчева, Фета, Баратынского, Языкова... не говоря уж о Пушкине и Лермонтове, Твардовского считала очень хорошим, но даже не выдающимся поэтом. Рубцова она очень любила, но считала, что он так до конца и не раскрылся до своей безвременной трагической гибели. Она всегда скептически относилась к женской поэзии, по этой причине не жаловала даже Ахматову с Цветаевой, не говоря уж об Ахмадулиной и Казаковой. Правда, когда стали широко доступны произведения Пастернака, а потом Мандельштама и Бродского... Эти, по ее мнению, действительно были большие поэты, во всяком случае выше всех прочих советских, опять же без Есенина и Васильева, которых она советскими считать отказывалась. Но в отношении этих поэтов имелась одна щекотливая деталь, неприятно поражавшая Ольгу Ивановну - все эти три выдающихся поэта оказались евреи. В стране с такими поэтическими традициями, при власти большевиков лучшими поэтами на Руси стали не Ивановы, Петровы, Сидоровы, которым советская власть вроде бы дала широкие возможности для получения образования, развития, творчества, а евреи. Более того, Пастернака, Мандельштама и Бродского, "подпирали" опять же не Ивановы-Петровы, а Давид Самойлов и особенно ей нравившийся, Юрий Левитанский, по ее мнению тоже превосходившие этих громкоголосых и трескучих Евтушенок-Вознесенских... То есть и "второй ряд" тоже в основном оказался еврейским.
   В Верхнеиртышье евреи отродясь не селились, но даже живя здесь, и имея "круговое зрение" Ольга Ивановна не могла не думать об очевидном: "Как же так, нас сто сорок миллионов русских, да еще в придачу к ним пятьдесят миллионов украинцев и белорусов, да еще несколько десятков миллионов людей других национальностей и все они не в состоянии конкурировать в интеллектуальном плане с двумя миллионами евреев?". Она никогда не была антисемиткой, но сделанные выводы не могли не породить чувства обиды за свой народ, ведь ситуация в поэзии примерно в той же пропорции прослеживалась едва ли не во всех областях интеллектуальной жизни страны. Она понимала, что представители тех народов, которые семьдесят лет назад находились еще фактически на стадии феодализма вряд ли способны, выдвинуть "прорву гениев", даже если отдельные индивидуумы и обладают соответствующими природными задатками. Как педагог она знала, как часто способности остаются невостребованными, мертвым грузом, не развиваются по самым разным причинам. Она искала и не находила причину того, почему ее народ довольно давно уже преодолевший стадию феодализма, и вроде бы имеющий после Октябрьской революции возможность стопроцентно получать образование, этой возможностью пользуется во много раз менее эффективно, чем те же евреи. Нет, это не пробуждало в ней ненависти или неприязни к евреям, но чувство недоумения и даже стыда за свой собственный народ - несомненно, и в то же время рождало вопросы к Советской власти - кому при ней стало "творить хорошо"?
   Неоднозначно относилась Ольга Ивановна и к еще одной известной личности. В семидесятых среди поселковых учителей по рукам стал ходить старый еще 60-х годов номер "Нового мира" с рассказом Солженицына "Один день Ивана Денисовича". Переплетенный вручную в твердые "корочки" журнал передавали из рук в руки. Многие читали просто из любопытства. Когда журнал попал к Ольге Ивановне... Она не могла не восхититься мужеством и гражданской позицией автора, не побоявшемуся написать такое, используя кратковременную хрущевскую "оттепель". Но признать Солженицына большим мастером слова, художником... Ей, влюбленной в прозу Бунина, Солженицын показался напрочь лишенным того в какой-то мере звериного чутья, которым писал Иван Алексеевич. Бунинские "Темные аллеи", "Холодная осень", "Легкое дыхание", "В Париже"... нет, в сравнении с этими рассказами-шедеврами "Одинь день..." ей показался скорее документальной, нежели художественной прозой.
  Впрочем, о творчестве Солженицына Ольга Ивановна знала не только по "Одному дню...". Еще будучи студентом, сын привез и подарил ей популярный в те годы в Союзе радиоприемник "Океан". По нему Ольга Ивановна по вечерам иногда "ловила" западные радиостанции, вещавшие на СССР: "Голос Америки", "Би-Би-Си", "Свободу"... Из этих передач она узнала о солженицынском "Архипелаге ГУЛАГ" и слышала отдельные главы. Впрочем, несмотря на интересные факты, манера изложения, язык автора ей и тут не понравился. Из этих же забугорных передач она узнала о тщательно скрываемой в СССР краже интеллектуальной собственности, перед которой даже бледнел поступок Волкова, присвоившего себе авторство популярной сказки. И все же в самый громкий скандал касающейся авторства "Тихого Дона" даже она оказалась не в состоянии так вот сразу поверить. А вот то, что Лебедев-Кумач присвоил себе чужие стихи, когда писал слова "Священной войны" ей показалось вполне правдоподобным.
  Подобные "глобально-литературные" мысли, впрочем, мучили Ольгу Ивановну не так уж часто. Куда чаще она размышляла, например, над фильмами, которые смотрела по телевизору, или в поселковом ДК. Тем же своим "обзорным зрением" она сразу определила, что фильм Меньшова "Москва слезам не верит", блестяще поставленная сказка, подарок на блюдечке с голубой каемочкой партии и правительству, всей Советской власти. Да за такой подарок, будь у власти умные люди, кинорежиссер должен был поднят "на щит", обласкан, завален всеми возможными званиями, премиями, благами. Именно по реакции официальной власти на этот фильм, Ольга Ивановна окончательно поняла, что и Афганистан и все прочие глупости верховной власти не случайны, потому что, как в Кремле, так и ниже, на министерском, республиканском и областном уровнях в основном сидят весьма посредственные, недалекого ума люди. Какими бы злодеями не были Ленин, Троцкий, Сталин, но бесспорно, то личности не случайно вошедшие в историю, наделенные недюжинным умом и волей, и даже относительная малообразованность Сталина многократно компенсировалась этими двумя качествами. А кто их сменил? Хрущев, Брежнев - малограмотные и хитрые властолюбцы. Но хитрость не ум, они пришли к власти только ради власти, и совершенно не соответствовали должности главы государства. Правда, после стариков пришел относительно молодой энергичный генсек, на него многие возлагали надежды по выходу из того тупика, куда явно загнали страну предшественники. Но Ольга Ивановна, имея в качестве первой подруги председателя Поссовета, была в курсе некоторых разговоров, происходящих в коридорах райкомов и обкомов. От Марии Николаевны она знала кое-какие неизвестные широкой общественности подробности из жизни Горбачева.
   Оказывается, свою первую награду, орден Ленина, будущий генсек получил в 17-ть лет, после окончания средней школы с серебряной медалью. Получил орден, будучи помощником комбайнера всего за одну уборочную! Как даются ордена комбайнерам здесь, в сельской провинции все знали, и чтобы мальчишка, вчерашний десятиклассник, удостоился высшей награды страны всего за полтора-два месяца работы! Это был нонсенс. Объяснялось все очень просто. Отец Михаила Сергеевича являлся председателем того самого колхоза и имел связи в ставропольском крайкоме. Вот он и "организовал" сыну орден, как до того "организовал" и серебряную медаль за окончание школы, скорее всего, оказывая воздействие на, от него зависящих, учителей той сельской школы. Имея орден и школьную медаль да еще подходящее происхождение, Горбачев без помех поступил на престижнейший юридический факультет МГУ. После окончания университета распределился на родину в Ставрополь! Где это видано, чтобы в стране Советов, выпускники отрабатывали диплом дома!? Еще один нонсенс, чудо воплощенное в реальность. Конечно в Ставрополе "сильными" родственниками была подготовлена "стартовая площадка" для успешной партийной карьеры Миши. В результате, уже в неполные сорок лет он смог стать первым секретарем крайкома партии. Будучи руководителем края, Михаил Сергеевич сумел "подъехать" к председателю КГБ СССР Андропову, регулярно лечившегося на ставропольских минеральных водах. Именно Андропов "вытащил" Горбачева с крайкома в Москву, в Политбюро. То есть, если первые руководители страны Советов пришли к власти в основном благодаря своим личным выдающимся способностям, "второе" поколения за счет искусства "подковерной" борьбы в ЦК и Политбюро, то Горбачев... Горбачев, прежде всего, был обязан своей карьерой ближайшим родственникам обеспечившим ему "ранний старт" и Андропову, благодаря которому он 47-и лет оказался в Политбюро, самым молодым и перспективным его членом. Это, конечно, был не Ленин, основавший партию, издававший газету, написавший тома политической литературы, безошибочно уловивший момент возвращения из эмиграции на родину, и момент когда надо было брать власть. Не Троцкий, возглавивший РВС в тяжелейший переломный момент Гражданской войны и сумевший создать боеспособную с железной дисциплиной Красную Армию, разгромившую белогвардейцев, во главе которых стояли профессиональные военные, генералы. Это не Сталин, одержавший победу в смертельной борьбе за власть с такими искушенными политиками как тот же Троцкий, Зиновьев, Каменев. Этот "чудесный грузин" оставив не удел и перебив и этих хитроумных евреев, и болтливых мечтателей типа Бухарина, "сконструировал" ГУЛАГ и с его помощью взнуздал и пришпорил страну, создал такую дисциплину страха, которой и при Николае Первом, прозванном палкиным, не было. Человеческая жизнь в его правление ничего не стоила, и жизнь была собачья, но результаты не заставили себя ждать, громкие, впечатляющие, кровавые, стоившие миллионы жизней и изломанных людских судеб: коллективизация, индустриализация, победа в войне, атомная бомба...
  Нет, Горбачев, конечно, не та личность, сам ничего выдающегося не сделал: школьная медаль - по блату, орден - по блату, в университет поступил опять же по блату, в Политбюро попал не за успехи в социалистическом строительстве, а потому что всесильного шефа КГБ хорошо ублажал во время лечения. О весьма посредственных способностях нового генсека говорило и то, что несмотря на учебу в лучшем учебном заведении страны, на престижнейшем факультете, он так и не научился правильно, грамотно говорить по-русски. Его гыкающая, часто нескладная речь оказалась ничем не лучше языка его откровенно малокультурных предшественников, Хрущева и Брежнева. В общем, выродились некогда железные и беспощадные большевики в обыкновенных чиновников-карьеристов со средними умственными способностями. В критический момент истории царь Николай Второй, человек с такими же средними способностями и оказавшийся у власти по наследству, последовательно влез в две неудачные войны и погубил Империю, которую двести лет по кирпичику создавали его предки, погубил себя и свою семью. В конце 70-х годов советское правительство, не чувствуя глубокого социального и экономического кризиса, по собственной инициативе влопалось в афганскую войну, тратит на нее миллиарды рублей, проливает кровь своих и чужих народов, а в это время в собственной стране не хватает обыкновенной еды. Ольге Ивановне с ее "круговым" мировоззрением иногда казалось, что ситуация очень напоминает ту, что предшествовала 17-му году. Но об этом она, конечно, ни с кем не могла поделиться, ни полсловом - ведь рядом все имели лишь "прямое" зрение, и ее бы никак не поняли.
  
   12
  
   Где-то с месяц назад, незадолго до октябрьских праздников в 10-м классе шел урок литературы. Это было последнее итоговое занятие перед сочинением по творчеству Шолохова. Ольга Ивановна как всегда проводила его в виде семинара, "дергая" учеников вопросами:
   - Яснова Таня, скажи мне, в чем социально-историческое значение романа "Поднятая целина"!?... Киреева!... Какие наиболее яркие персонажи романа тебе запомнились?...
   Ольга Ивановна в основном спрашивала девочек. Их в классе больше, и они значительно активнее, чаще поднимали руки и куда прилежнее готовились дома. А портить четвертные оценки, когда те уже выставлены, ей не хотелось и она шла по пути наименьшего сопротивления - спрашивала тех, кто был готов к уроку. И урок худо-бедно шел по своей "колее", как вдруг подал голос, молчавший дотоле Игорь Ратников. Он, видимо, решил "блеснуть" поощряемым в люберецкой школе, "нестандартным мышлением":
   - Ольга Ивановна, а почему в "Поднятой целине" враги советской власти представлены совсем не такими как в других произведениях про гражданскую войну? Они какие-то... ну чуть ли не положительные получились.
   В вопросе чувствовался явный подвох. Задававший вопрос ученик, наверняка ждал, что учительница с такой "белогвардейской родословной", тут же начнет всячески восхвалять есаула Половцева и поручика Лятьевского. Ольга Ивановна не подала вида, что разгадала подоплеку вопроса, и начала говорить вроде бы о совсем ином:
   - Ребята, кто из вас смотрел экранизацию романа Анатолия Ивановна "Тени исчезают в полдень"?
   Ученики в подавляющем большинстве подняли руки. В поселке было немного развлечений для подростков и вечерами многие из них смотрели по телевизору популярные телесериалы.
   - И как вы верите, что события данного фильма соответствуют реальности?
   Класс растерянно молчал.
   - Мне кажется, это ваше молчание говорит само за себя, вы не очень верите, что подобное могло иметь место в действительности, причем в непосредственной близости от наших мест. Для тех, кто не в курсе сообщу, что автор сценария фильма и романа Анатолий Иванов родом из нашей области из райцентра Шемонаиха, и по всему пытался описывать именно свою родину. И я тоже не верю. Конечно, что-то из показанного в фильме основано на реальных фактах, но в основном это вымысел, фантазия автора. А в события, описанные в "Поднятой целине" вы верите?
   - Да... конечно... верим...- после некоторой паузы послышалось ряд голосов.
   - А ведь "Поднятая целина" тоже в значительной части фантазия автора. Так почему же Иванову вы не верите, а Шолохову верите?
   Класс напряженно молчал. На свой вопрос Ольга Ивановна сама же и ответила:
   - Потому что Шолохов описывает события более правдоподобно. А правдоподобность достигается за счет того, что он старается беспристрастно описывать обе противоборствующие стороны. Он рисует реальных людей, их как положительные, так и отрицательные черты характера. Если бы он большевиков описывал как Иванов преимущественно в светлых тонах, а белых офицеров в темных, разве это было бы правдиво?... Нет. А так посмотрите, Нагульнов, неистовый большевик, мечтает о мировой революции, но в то же время и перегибщик, к людям относится как к мусору. А те же белогвардейцы, они такие же неистовые борцы за старую жизнь, и тоже готовы пролить моря крови, на людей смотрят как на стадо. Но, несомненно, есть в чертах их характеров и то, что не может не восхищать. Как вы думаете, о чем именно я говорю, кто ответит?
   Класс молчал. Находить положительные черты у заклятых врагов советской власти? Это было внове для советской школы. Наконец тот же Игорь поднял руку со своей задней парты:
   - Они смелые, не испугались вдвоем против троих. А этот поручик не испугался чекиста убить, который его допрашивал и глаз выбил.
   - Правильно, в мужестве этим людям не откажешь, как и в преданности своему делу. Это не опереточные персонажи, а люди, в реальность существования которых веришь, и не зависимо от их убеждений внушающие уважение к себе. Вот в этом и отличие настоящего глубокого писателя от поверхностного. И еще вопрос, как вы думаете, почему несмотря на увлекательный сюжет и обилие столь ярко выписанных персонажей в "Поднятой целине", это произведение не получило такой всемирной известности, как первый роман Шолохова "Тихий Дон", за который он, собственно, и удостоился Нобелевской премии?- продолжала все более усложнять свои вопросы Ольга Ивановна.
   На этот раз никто в классе не успел ответить, зазвенел звонок.
   - Ладно, будем считать это своего рода заданием на дом. Подумайте над этим?- Ольга Ивановна наблюдала, какую различную реакцию вызвало необычное задание у учеников...
  
   Тот памятный урок, Ольга Ивановна вспоминала постоянно. Вот и сейчас в конце рабочего дня она о нем вспомнила в связи с тем, что ей очень хотелось именно в выпускном классе дать один урок сверх программы. И тот интерес, который местные подростки выказали на уроке, посвященном творчеству Шолохова, позволял надеяться, что и ее сверхпрограммный урок будет ими воспринят с не меньшим интересом. Юноши и девушки, родившиеся и выросшие здесь, не должны чувствовать себя на отшибе основного культурного процесса, они должны знать не только писателей и поэтов из других мест, но и своих земляков. Ее ученики должны знать, что на их земле родился поэт настоящего, огромного таланта, и лишь его безвременная гибель не позволила ему стать по-настоящему большим поэтом, рядом с которым все эти евтушенки-вознесенские смотрелись бы не иначе как карликами, да и поэты-евреи наверняка бы потеснились. Ольга Ивановна буквально горела желанием провести урок о Павле Васильеве, изучение творчества которого не предусматривала школьная программа...
  
   На этот раз старшим на школьной машине приехал Дмитриев. Ольга Ивановна увидела его из окон своего кабинета. Мысли о Павле Васильеве сразу же сменились реалиями текущего дня. Воспользовавшись тем, что некоторых "военных" учеников задержали после уроков и машина с "точки" была вынуждена их ждать, Ольга Ивановна оделась, спустилась во двор. Валера подчеркнуто уважительно вышел из кабины и поздоровался, и после нескольких начальных фраз Ольга Ивановна спросила его прямо:
   - Валера, это ты посоветовал Федору Петровичу ко мне обратиться, насчет ремонта вашей машины?
   Прапорщик густо покраснел и смущенно признался:
   - Да... извините. Я ведь за автомашины на дивизионе отвечаю. Вот, думал делу помочь.
   Он опустил глаза к земле, совсем как в те годы, когда она была его классной и за что-нибудь укоряла.
   - Ну и как, помог вам заведующий?- продолжала строго вопрошать учительница.
   - Так точно... о многом договорились. Третьего дня свою автомашину на автобазу, в бокс пригоним,- как командиру рапортовал прапорщик.
   - Ну-ну, молодой человек, только в следующий раз, ты сначала меня в подобные планы посвящай. А то знаешь все это как-то... такое чувство, что тебя используют.
   - Извините,- по-прежнему не поднимал глаз Валера.
   Видя, что бывший ученик, кажется, искренне раскаивается, Ольга Ивановна заговорила более доброжелательно:
   - Ладно, я уже не сержусь на тебя. Я ведь, Валера, давно хотела спросить, как ты там, на "точке" живешь-то. Гляжу, ты уже совсем военным стал, отвечаешь "так точно" и "никак нет",- она ему по-свойски, по-родственному улыбнулась.
   - Да чего там... я же срочной два года служил и здесь уже третий год, хочешь не хочешь привыкнешь. А живу там... в общем, ничего живу, вот только жене не нравится. Я же прапорщик, а она, значит, прапорщица, офицерши ее по мелочи "клюют", да и работы там для нее нет. Сейчас, пока дочка маленькая еще ничего, а как подрастет да в школу пойдет... Сам вижу как тяжело многим детям по двадцать километров туда и обратно мотаться. Это такому бугаю как Игорю, сыну командирскому, хоть бы что, а другие не так эту дорогу переносят, а дочка, Катька-то, у нас тоже слабенькая уродилась. Жена, Валентина, так и говорит, подрастет дочка, мы с тобой там жить не будем,- откровенно и горестно поведал о своей боли Валера.
   - Ну, а ты сам-то, что обо всем этом думаешь?
   - Не знаю пока. У меня контракт на пять лет, еще два с половиной осталось. Ближе к концу буду думать, продлять или... - Дмитриев замолчал.
   - Что или?
   - То-то и оно, что на цемзавод опять идти мне неохота, а куда тут еще податься. На рыбзавод или в автобазу... сами знаете, как там платят. Но как цемзавод этот вспомню, как кровью плевался... прямо оторопь берет.
   - Да, дилемма,- задумчиво проговорила Ольга Ивановна.
   - Что вы сказали?- переспросил Дмитриев.
   - Говорю, что и ты на распутье.
   - То-то и оно, действительно две дороги, одна плохая, вторая еще хуже,- махнул рукой Валера.
   - В таких делах советчиков быть не должно. Это самому решать надо. Сам-то к чему склоняешься?
   - Прямо не знаю, жена замучила, каждый день грозит в поселок к матери своей насовсем уехать,- жаловался Валера.
   - А что Валентине твоей там совсем невозможно? Она же, насколько я помню, очень спокойной и терпеливой девочкой была.
   - Это только с виду, спокойная, тихая... Да там, знаете, любую довести могут. Не бабы - звери, да еще никто не работает, делать им совсем нечего, только сплетничать да скандалить.
   - Ну, а жена командира, Анна Демьяновна, она то, по всему, женщина умная, справедливая?- то ли спросила, то ли утверждала Ольга Ивановна.
   - Она-то... она там как царица, царствует, но не вмешивается, как на тараканов в банке на все это смотрит, или фильм по телевизору. А моя-то... она ведь и одета там хуже всех. Там же бабы... извините... женщины, все больше с городов, шмоток всяких у них полно, вот друг перед дружкой и выпендриваются от безделья. А моей где взять, всю жизнь здесь в поселке прожила, дальше Усть-Каменогорска никуда не ездила. А если чего из одежды хорошее к нам в магазин привезут, так ей редко что перепадает. А у меня что, у меня-то все в порядке, я свое дело делаю, и с командиром у меня отношения нормальные, а Валентине трудно, иной раз домой придет после этих магазинных перепалок, аж плачет,- лицо Дмитриева искажала гримаса, будто он сам ощущал боль жены.
   - Ясно,- понимающе кивнула головой Ольга Ивановна.- Что тут я тебе могу посоветовать Валера. Держись, ищи выход. Знала бы, как тебе помочь, помогла бы, а так не берусь. Разве что с Анной Демьяновной поговорить, попросить, чтобы взяла Валентину твою под опеку?
   - Не знаю... если вам не трудно,- в глазах прапорщика читалась благодарность.
   - Слушай Валера, еще вот хотела тебя спросить, ты же там за то время, что служишь всех на "точке" узнал. Скажи мне Николай Малышев, что за человек?- Ольга Ивановна решила, что теперь она может спросить бывшего ученика об этом, и тому уже будет неудобно отмолчаться или уклониться от ответа.
   - Колька?... Да как вам сказать. Вроде ничего парень. А вы в связи с чем интересуетесь-то?
   - Да, видишь в чем тут дело. Ходит он к нашей молодой учительнице, вот я и хочу узнать, серьезные у него намерения, или так, дурит девчонке голову,- решила говорить все напрямую Ольга Ивановна.
   - Вона, оно что. Слышал я про то, что он к кому-то тут ездит, Валя говорила. Только знаете...- Валера помедлил.- У него ведь, кажется, невеста есть в Ростове. Я это вообще-то не от него, а со слов его друга знаю, но за что купил, за то и продаю,- Валера несколько смутился. Ему хотелось и своей бывшей учительнице быть полезным и Малышева "подставлять" неудобно. Но вышло, как вышло.
   Ольга Ивановна поняла состояние Дмитриева и поспешила его успокоить:
   - Не бойся, я про это никому ничего не скажу. Просто девочку предупрежу, но на тебя никогда не сошлюсь. Спасибо Валера... Ладно, не буду больше тебя задерживать. Вон ваши школьники уже все вышли. И это, Валера, не забудь насчет елки,- решила и об этом напомнить Ольга Ивановна.
   - Так точно, не беспокойтесь, не забуду. И для школы срублю и вам лично тоже елочку привезу,- заверил Дмитриев, уже привычным жестом бросив ладонь к виску.
   - Ну, Валера ты и действительно совсем служивым стал,- рассмеялась Ольга Ивановна.
   - А как же, куда ж от природы денешься. Мой-то прадед из рекрутов, за верную службу царю и отечеству землю тут получил. Вот и я служу, может чего и выслужу... Извините, ехать пора, а то ведь машине сегодня еще один рейс успеть сделать надо, женщин на родительское собрание привезти,- Валера прервал разговор, видя что уже все школьники заняли свои места в будке.
  
   13
  
  Родительское собрание - это нервотрепка прежде всего для учителей-классных руководителей. Ввиду того, что Ольга Ивановна была лишена "высокой чести" руководить классом, она в последние годы уже не переживала за явку родителей, возможные эксцессы в ходе собрания и спокойно сидела в учительской, "подбивая" журналы. В это время остальные учителя, в подавляющем большинстве женщины, дружно подошли к окну.
  - Машина с воинской части приехала, "воячек" привезли,- кто-то прокомментировал то что происходило на школьном дворе.
  "Воячки", так в поселке за глаза именовали жен военнослужащих с "точки".
  - Эй, Лен, старшим-то твой лейтенантик приехал!- это уже относилось к молодой "англичанке" Елене Михайловне.
  - Ишь ты, Ратникова выползает... Бедный лейтенантик, такой кобылище слезть помогает. Это ж ему сколько сил потратить надо. Лен, на тебя не останется ха... ха...ха,- в учительской возник дружный ернический смех, тут же впрочем и смолкший, ибо все внимание женщин-педагогов вновь оказалось приковано к Анне Ратниковой
  - Глядите, да у нее опять новая шуба. Вот это да, я такой еще не видала!- забыв обо всем, женщины прильнули к окну.
  Достоинства очередной шубы, которую жена командира дивизиона впервые одела для выезда в "свет", что в описываемом конкретном месте олицетворял проселок Новая Бухтарма... Так вот, основное достоинство той шубы заключалось в том, что она буквально облегала верхнюю часть пышной фигуры подполковничихи, и была приталена. Мех смотрелся черным, но не совсем, а с каким-то синим отливом и блестел как у ухоженной домашней кошки. Наряды Ртниковой всегда вызывали повышенное внимание поселковых женщин, особенно в последние годы, когда в местных промтоварных магазинах и даже на базе ОРСа перестали появляться импортные и более или менее качественные отечественные товары. Женщины особенно остро страдали от дефицита промтоваров. Для того чтобы более или менее прилично одеться, приобрести сносного качества косметику, надо было очень далеко ехать. Даже в Усть-Каменогорске "выбросы" качественных промтоваров в 80-е годы случались крайне редко. Потому, снабжавшимся значительно лучше через систему Военторга, военным естественно завидовали и такие вот приезды женщин с "точки" всегда становились предметом обсуждения. В первую очередь поселковые женщины любили "перемывать кости" командирше. Её здесь уже давно знали, к тому же она, вне всякого сомнения, была самой видной изо всех "воячек", затмевая даже молоденьких лейтенатш. Впрочем, здесь все объяснялось довольно просто - за офицеров год от года все реже выходили красивые, образованнее, домашние девушки. Сказывалось снижение "рейтинга" офицеров как потенциальных женихов. Уже не срабатывал фактор ни более высокой зарплаты, чем у гражданских, ни лучшего снабжения. Эти "плюсы" не перевешивали "минусов": тяжелых бытовых условий жизни военнослужащих, и неспокойной, ненормировнной работы-службы. Но Анна Ратникова относилась к тому поколению, когда офицер был еще в цене, когда за них шли лучшие девушки.
  Зная, какое внимание привлекает именно она, Анна всегда, когда выезжала в школу на родительские собрания, имела целью не только получение информации об учебе и поведении своих детей, но и что называется, удовлетворить естественную женское желание - себя показать, услышать краем уха завистливые перешептывания местных баб. Почти в каждой женщине присутствуют в большей или меньшей степени эти два естественных качества - кокетство и стервозность.
  
  - Ишь, выхаживает... а сапоги-то, сапоги-то на ней какие,- продолжали исходить слюной и желчью учителя, буквально пожирая глазами, идущую от машины к ступенькам школьного крыльца подполковничиху.
  Ратникова шла величаво, гордо вздернув голову, не смотрела по сторонам, а только перед собой, отлично зная, что из окон школы на нее смотрят во все глаза. Идущие следом прочие "офицерши" явно терялись на ее внушительном фоне. У них и росточку было поменьше, и угадывающиеся под зимней одеждой женские округлости куда пожиже, и осанка не та. А главное они беднее, проще одеты - Анна не просто жена командира, она была и военторговским продавцом, что в эпоху товарного дефицита значило очень много. К тому же большое значение имело наличие проживавшей совсем рядом с Москвой сестры мужа. К ней Ратниковы заезжали всякий раз по пути в отпуск, останавливались на несколько дней, которые посвящали рейдам по московским магазинам, в основном по классическому маршруту: ГУМ, ЦУМ, Пассаж... Анна не сомневалась, что ее новые, этим летом купленные в Москве шуба и сапоги произведут в поселке фурор куда больший, чем прошлогоднее пальто с воротником из ламы. Хотя и тому пальто тоже досталось немало бабьей зависти - в поселке простые женщины зимой в основном носили телогрейки, а те же учительницы перелицовывали свои старые пальтишки с жидкими "искуственными" воротниками, воспоминание об относительном достатке семидесятых голов. Конечно, жены поселковой элиты имели возможность одеться получше, но в окружении скромно одетых женщин, та же Анна Николаевна стеснялась часто одевать имеющиеся у нее норковую шубу или дубленку и предпочитала ходить в пальто со старой полинявшей чернобуркой. Примерно по той же причине не решались особо кичиться богатством и прочие начальственные жены. Но и они завидовали Ратниковой, это по секрету сообщила Ольге Ивановне Мария Николаевна. И, прежде всего, завидовали тому, что подполковничиха могла хоть и нечасто, но вот так вырядиться, никого не стесняясь, и явно получая от этого удовольствие. Ольга Ивановна не завидовала, она анализировала, вспоминала рассказы родителей о том какие красивые и крупные были здешние казаки и казачки тогда, до революции. Те же свидетельства она читала в литературных произведениях одного из самых известных советских писателей, уроженцев Верхнеиртышья Алексея Пермитина, когда он описывал женщин происходивших из состоятельных семей дореволюционного Усть-Каменогорска, купчих, чиновниц, жен горных инженеров: статные, рослые, прекрасно одетые. То, что сейчас можно было сказать про Анну Ратникову, тогда можно было сказать про многих.
  - Ну, все, товарищи учителя!... Прошу расходится по классам, начинайте собрания. Я обойду все классы, буду фиксировать посещаемость,- директор напомнил о рутинных служебных обязанностях.
  Ольга Ивановна осталась в учительской. Ей не надо было проводить собрания, но в некоторые классы она собиралась заглянуть, попенять родителям за то, что они оставили без ответа ее записи в дневниках детей. Потом, надо поддержать молоденькую Елену Михайловну, которая вполне могла растеряться, если некоторые годящиеся ей в матери тетки-родительницы, вдруг начнут "брать на горло".
  
  Когда Ольга Ивановна все высказала в десятом классе, и повернулась уходить, вслед за ней, извинившись перед классной, скорым шагом, покачиваясь на высоченных каблуках, вышла и Анна Ратникова:
  - Ольга Ивановна, извините, можно вас на минутку.
  - Да, пожалуйста, Анна Демьяновна. Если вы хотите осведомиться по поводу успеваемости Игоря по моему предмету могу только повторить то, что позавчера говорила вашему мужу.
  - Да нет, я по другому делу. Вы еще задержитесь в школе?- задала совершенно неожиданной вопрос Ратникова.
  Ольга Ивановна с немалым удивлением снизу вверх смотрела на эту 38-летнюю круглоплечую и крутобедрую красавицу, отдаленно напоминавшую Федосееву-Шукшину в период ее расцвета (съемок фильмов "Печки-лавочки" и "Калина красная"), только, пожалуй, не имевшую тех характерных недостатков фигуры, что не позволяли актрисе слишком обтягивать бедра и открывать ноги выше колен.
  - Да, задержусь, мне еще в некоторые классы посетить надо, скорее всего я буду в школе до самого конца собраний.
  - Я вас очень прошу, пожалуйста, уделите мне минут пятнадцать-двадцать,- едва не молящим тоном просила Ратникова.- Я сейчас еще в другой класс забегу, где дочка учится, там посижу и постараюсь освободиться пораньше, чтобы вас не задерживать. Мне с вами надо обязательно поговорить. Где мне вас найти?
  - Скорее всего, я буду в учительской,- Ольга Ивановна непонимающе пожала плечами.
  - Нет... Понимаете, туда же другие учителя будут заходить, а мне бы с вами с глазу на глаз поговорить,- вновь молящее сложила ладони перед своей большой, к тому же поднятой тугим бюстгальтером грудью, Анна.
  - Ну, хорошо, тогда давайте у меня в кабинете русского языка. Знаете, где он находится?
  - Да-да, знаю, спасибо,- Ратникова смотрела с благодарностью.
  - Это вас, наверное, муж обязал?- смутно догадалась Ольга Ивановна.
  - Не только, мне и самой к вам надо...
  В кабинете у Ольги Ивановны Ратникова появилась минут через сорок. Ее лицо не выглядело довольным, что сразу своим "педагогическим зрением" определила Ольга Ивановна:
  - Что, Анна Демьяновна, видимо известия о детях вас не порадовали?
  - Дааа,- с некоторым раздражением протянула Ратникова.
  По всему на собраниях ей стало жарко и она, сняв шубу, держала ее в руках, оставшись в вишневом, облегающем платье, явно из очень дорогого материала, резко сужающемся от бедер к коленям и от этого несколько стесняющее движения. Но Анна каким-то чудесным образом умудрялась это неудобство трансформировать во вроде бы естественное качание бедрами. Она, придирчиво оглядев ближайшую парту, осторожно положила на нее шубу и подсела к столу хозяйки кабинета.- Прямо не знаю что и делать, старший балуется, силу ему девать некуда, младшая наоборот, тихая уж очень, стеснительная, никогда учительницу не спросит, даже если чего и не понимает. А ладно, это я уж как приеду с обоими разберусь,- с тяжким вздохом поведала Анна. - Я вот зачем к вам. Муж очень благодарен вам за услугу, что вы ему оказали, ну и,- Ратникова неловко потупилась, прежде чем продолжить.- Ольга Ивановна, вам не нужно что-нибудь из продуктов? Впереди ведь Новый год, а здесь у вас в магазинах на прилавках почти пусто. Я, правда, не в курсе, может здесь в школе учителям что-нибудь дают к празднику, наборы какие-нибудь?
  - Дают, догоняют и еще дают,- Ольга Ивановна невесело усмехнулась.- Мужские носки по две пары и чай грузинский вперемешку с индийским по пачке - вот и весь наш набор в прошлом году был, и в этом, говорят, такой же будет. Да и за этим-то, помню, чуть не драка была. На цемзаводе тоже кроме ливерной колбасы ничего рабочим не дадут к празднику. Так что, если это вам не затруднительно... но только за деньги, никаких подарков,- Ольга Ивановна тоже несколько смутилась, ибо понимала, что при таком тотальном дефиците продуктов, они станут подарком даже если за них и заплатить.
  - Вот и отлично,- Ратникова поднялась, явно собираясь выйти из класса.
  - Вы что уже, что-то привезли?!- не сдержала удивленного возгласа Ольга Ивановна.
  - Конечно, зачем тянуть. Я ведь, скорее всего, уже до самого Нового года к вам не заеду больше. Я сейчас, пять минут.
  Ратникова, накинув шубу на плечи, буквально выскочила в коридор, показав немалое для такой "фактурной" женщины проворство, спустилась в вестибюль, приоткрыла двери и крикнула в морозные сумерки, туда, где на школьном дворе стояла машина:
  - Володя, Бушков!
  От машины, где в окружении девчонок-старшеклассниц стоял очень симпатичный на лицо солдат-водитель, тут же послышался отклик:
  - Слушаю вас Анна Демьяновна!
  - Неси сюда коробку!
  
  Солдат внес за Ратниковой большую коробку из толстого картона, поставил прямо на учительский стол.
  - А теперь и ящик тоже неси,- приказала подполковничиха.
  - Понял,- солдат торопливо вышел.
  Ольга Ивановна плотно прикрыла дверь, хотя, без сомнения, солдата с большой коробкой видели некоторые учителя и теперь наверняка пойдут пересуды и сплетни. А Ратникова тем временем выкладывала на стол содержимое коробки: две палки полукопченой колбасы, пять банок сгущенного молока, банку растворимого кофе, три банки говяжьей тушенки и две свиной, конфеты... Вновь зашел солдат и уже на пол поставил дощатый ящик сверху закрытый оберточной бумагой.
  - Что это?- спросила Ольга Ивановна, глядя на ящик.
  - Это... Это мандарины, пятнадцать килограммов ... Давай Володя, неси яблоки,- вновь отправила водителя подполковничиха.
  Ратникова присела возле ящика на корточки. В другое время Ольга Ивановна немало бы удивилась, как эта женщина, при таких объемных формах, да еще на таких каблуках так легко и свободно присела, как юная не отягощенная излишками веса девушка... Но сейчас она не смотрела на мощную выпирающую "корму" подполковничихи, она смотрела на ящик, с которого та сняла бумагу. Там лежали оранжевые плоды, вкус которых она успела подзабыть, ибо уже лет восемь их сюда просто не привозили.
  
  Где-то до 1976 года Восточно-Казахстанская область по советским меркам снабжалась весьма неплохо. А областной центр Усть-Каменогорск вообще находился под фактическим патронажем министерства среднего машиностроения СССР, и первому секретарю восточно-казахстанского обкома Алма-Ата, Казахстан по большому счету были "не указ".
  У советского руководства всегда имела место особая любовь к некоторым союзным республикам, откуда происходили наиболее влиятельные члены Правительства. При Сталине началось процветание Грузии, при Хрущеве рывок в качестве жизни и территориальном росте (за счет присоединения Крыма) сделала Украина. При Брежневе процветание Украины продолжилось, но и некоторые другие союзные республики в зависимости от "способностей" своих первых секретарей делали определенные "успехи". В результате, к середине 70-х, РСФСР, Россия, основная, стержневая республика Союза, по уровню жизни населения, оказалась позади трех закавказских республик, умело перекачивающих всеми легальными и нелегальными способами средства из союзного бюджета в свои республиканские, трех прибалтийских - где уровень жизни определялся более высокой, чем в среднем по Союзу, культурой труда и быта. Украина умело использовала низкие внутрисоюзные цены на сырье и энергоносители, поступающие в основном из России, что позволяло динамично развивать как промышленность, так и сельское хозяйство, которое в условиях благодатного климата и плодородной земли обеспечивало в первую очередь внутриреспубликанский продовольственный рынок. За счет даровых энергоносителей процветала и Белоруссия, на территории которой был создан своего рода сборочный цех всего Союза. А искусно маневрировавший руководитель республики Машеров, поставил дело так, что вечно нищие белорусы, не имеющие ни полезных ископаемых, ни плодородной земли (в составе хоть Речи Посполитой, хоть Российской империи не было областей беднее белорусских), вдруг тоже зажили значительно лучше, чем в России.
  При таких "делах" до Брежнева все чаще стало доходить "шепотное" недовольство, что Россия, особенно к востоку от Москвы, живет много хуже всех этих "передовых" союзных республик, и там, особенно в небольших городах, поселках и деревнях такое плохое снабжение, что случаются случаи голода. Надо было что-то делать, как-то уравнять столь неравное положение. Урезать "подпольное" снабжение Закавказья в Политбюро не решились, зная насколько "горяча" кровь у тамошних джигитов, родной Украины - Брежнев не захотел, Белоруссии - с Машеровым, человеком очень "сильным" связываться не стали. Прибалтика не столь зависела от центрального союзного снабжения, ибо ту же сельхозпродукцию сама производила с избытком, а промтоварами обеспечивалась за счет хорошо налаженных каналов контрабанды через морские балтийские порты. Решили помочь России за счет Казахстана, где за исключением отдельных областей завязанных на оборонку и космос, жили ничуть не лучше. Ко всему тут еще и первый секретарь компартии Казахстана Кунаев крупно "лопухнулся". В один из визитов Брежнева в Алма-Ату, он, показывая генсеку город, повел его в магазины, которые по такому случаю ломились от продуктов. Брежнев, увидев продуктовое изобилие алма-атинских магазинов, изрек:
   - Хорошо живете, а вот Россия голодает.
   После этого снабжение Казахстана резко ухудшилось. Потом началась афганская война и вообще в магазинах стало, что называется "шаром покати", особенно в поселковых и сельских. С приходом к власти Горбачева, человека, который еще в бытность руководителем Ставропольского края спокойно замалчивал случаи массовых грабежей чеченцами скота в приграничных ставропольских селах с одновременным столь же массовым изнасилованием "джигитами" тамошних женщин и девушек... Конечно, этот руководитель изменений в сложившийся межреспубликанский "баланс" не внес: Россия к востоку от Москвы как была одной из самых голодных и неустроенных мест Союза, так и оставалась, только к ней теперь добавился и Казахстан, не имевший ловких и хитрых руководителей, умеющих "грести под себя".
  
   14
  
   - Господи, это же мандарины!- не смогла сдержать удивленного возгласа Ольга Ивановна.- Я их уже и вкус забыла.
   - Да... Вы уж извините, хоть и отбирала, но могут и гнилые попасться,- виноватым тоном сообщила Ратникова.
   В это время вновь вошел солдат-водитель и поставил на пол еще один дощатый ящик.
   - А это что?- все более изумлялась сказочным по местным меркам подаркам Ольга Ивановна.
   - Яблоки венгерские. Вот за них я вам ручаюсь, эти все хорошие. Здесь двенадцать килограммов. Представляете импортные яблоки в отличном состоянии два рубля за кило и эти полугнилые мандарины то же два,- возмущалась Ратникова.
   - Да-да, растерянно отвечала ошарашенная учительница, увидев такое количество дефицитнейших продуктов, которых, наверное, не имели к предстоящему празднику и члены так называемой поселковой "элиты".
   - Ольга Ивановна, если вы сейчас стеснены в средствах я могу и подождать, заплатите когда вам будет удобно,- продолжала демонстрировать благожелательность подполковничиха.
   - Нет-нет, я прямо сейчас расплачусь... Только вот не знаю, как я эти ящики и коробку домой донесу, а если их тут на ночь оставить, то весь кабинет так благоухать будет - коллеги меня не поймут,- явно просяще пояснила ситуацию Ольга Ивановна.
   - Ничего, мы не спешим. Сейчас давайте посчитаем, а потом мы все это прямо к вам на квартиру на нашей машине и довезем,- тут же предложила Ратникова.
   Стали считать. Ратникова достала маленькие пружинные весы-безмен, чтобы взвешивать товар, но Ольга Ивановна не позволила, заявив, что верит на слово и за все рассчитается без "контрольного" взвешивания. Когда перебирали конфеты, она увидела, что это давно уже исчезнувшие из свободной продажи шоколадные "Мишка косолапый" и "Красная шапочка". Даже в обязательных наборах для учителей к восьмому марта имелась только карамель, да и то алма-атинского производства, очень низкого качества.
   - Не беспокойтесь, конфеты все хорошие,- поспешила заверить подполковничиха,- это томские, там делают нормально и сахар почти не воруют.
   - Да-да... спасибо. На неделе сыну посылку в Красноярск отправлю. Пишет, у них там такая голодовка,- переводя взгляд с одного "дефицита" на другой, как завороженная говорила Ольга Ивановна.
   - В прошлый Новый год, к нам апельсины завезли, а вот в этот нет. Так что извините, развела руками Ратникова.
   - Да что вы, какие извинения... Прямо не знаю, как вас и благодарить.
   - Никак не надо. Это мы вас благодарить должны,- отмахнулась подполковничиха.- Да, если хотите, я могла бы вам кое что и из промтоваров привезти? Одежду, обувь. У нас иногда даже импортное привозят. У вас какой размер?
   - У меня?... Небольшой... сорок шестой... был, а сейчас, боюсь, и того уж нет, старею, усыхаю,- вымучила улыбку учительница.
   - А я вот наоборот, уже в пятьдесят четвертый не влезаю,- вроде бы с сожалением, но в то же время и с рисовкой, сама на себя, эдак вскользь взглянула Ратникова, дескать, да, вот я какая, баба в теле, но тут же вновь перешла к делу.- Кстати, самые модные платья, сейчас и идут, в основном, где-то на 44-46-й размеры. Я могу вам привезти на примерку.
   - Спасибо, Анна Демьяновна, но мне уже модные, как-то не по возрасту. А сапог зимних у вас там не бывает? Тут у нас в промтоварном... ну вы, наверное, и сами заходили, видели, только сапоги типа "чума" это просто ужас, или войлочные "прощай молодость". Я уже пятый год новых сапог купить не могу, а старые уже чинила, перечинила,- при этом Ольга Ивановна непроизвольно опустила взор на шикарные, с позолоченными пряжками сапоги Ратниковой, красиво и эффектно охватывающие ее полные икры.
   - С сапогами и у нас плохо, это самый, что ни на есть дефицит. А эти, что на мне,- Ратникова перехватила взгляд учительницы,- нет, таких нам не привозят. Это же швейцарские. В последний отпуск в Москве, в ЦУМе с утра до вечера за ними стояли в очереди попеременно с мужем. Знаете, там есть лестница, прямо с улицы выходит в отдел обуви на третьем этаже. Так вот мы еще на улице очередь заняли и потом по этой лестнице поднимались со скоростью один этаж за три часа. Измучились, пока отстояли, зато две пары сразу взяли, вот эти и еще одну ЦЭБы, чешские. Те не такие красивые, зато удобные очень, у них каблук ниже, не так устаешь. Но эти, конечно, лучше смотрятся, а ради красоты чего не вытерпишь,- Ратникова засмеялась.
  Ольга Ивановна тоже понимающе улыбнулась:
   - Вы знаете, одна из моих первых учительниц говорила: лучше иметь морщинку на лице, чем морщинку на чулке.
   - Понятно. Вы же в школе-то еще в эмиграции учились, а там, наверное, учителя-то были из благородных?- Ратникова не преминула показать, что она в курсе "жизненного пути" собеседницы.
   - Да... вы совершенно правы,- несколько смутилась учительница, явно не ожидавшая от подполковничихи такой проницательности.
   - Извините за нескромность, Ольга Ивановна, все хотела у вас спросить, вы, наверное, помните, как в то время в Китае было со снабжением, как там русские жили в материальном плане?- вновь задала несколько неожиданный вопрос Ратникова.
   - Да, как вам сказать, по-разному жили. А, что касается снабжения, знаете, я не очень хорошо все помню, маленькой была, но до сорок первого года, пока Япония в войну с Америкой не вступила, было буквально все, и что касается промтоваров и продукты любые. Правда, сами понимаете, капитализм это не наш социализм, там главное роль играют деньги, есть деньги, все купить можно, нет денег - ничего не купишь, хоть полки магазинов и ломятся от товаров и продуктов. А у нас, сами видите, главное не деньги, а возможность достать, - Ольга Ивановна с улыбкой кивнула на привезенные Ратниковой продукты.
   - Странно, ведь Китай всегда был, насколько я знаю, бедной отсталой страной, так почему же там все было, а мы вроде бы передовые развитые, и у нас сплошной дефицит?- вновь задала вопрос подполковничиха.
   - Понимаете, я не совсем в Китае жила, а в Манчжурии, тем более в Харбине, а тогда это был очень богатый и культурный город на половину с русским населением. Там ведь не только товары со всего мира привозили, имелась и своя развитая и разнообразная промышленность, пищевая, обувная и прочие. Русские и иностранные фирмы, что там только не делали и все очень высокого качества. Вот я у вас насчет обуви спрашиваю, а в Харбине работали несколько обувных фабрик, не считая всевозможных сапожных мастерских, и их продукция славилась не только в Китае. Об этой продукции даже Павел Васильев упоминал в своих стихах. Вы знаете поэта Павла Васильева, кстати, местного уроженца?- Ольга Ивановна с небольшим прищуром, словно экзаменатор посмотрела на подполковничиху.
   - Вообще-то слышала он, кажется, в Павлодаре родился, но вот стихов его я совсем не знаю, хоть у нас дома и большая библиотека, но его книги мне как-то не попадались,- несколько смущенно призналась Ратникова.
  - У вас не совсем точные сведения. В Павлодаре он провел свое детство, а родился здесь рядом, в Зайсане,- уточнила учительница.- А что касается его книг, то не мудрено, что их у вас нет, они вообще мало у кого есть. За все время у этого гениального поэта вышла всего одна книга в Ленинграде в 1968 году и то сравнительно небольшим тиражом. Я ее только в Усть-Каменогорске в читальном зале центральной областной библиотеки взять смогла. И у него есть такие строки:
  
   Пей, табашный, хмель из чарок -
   Не товар, а есть цена.
   Принеси ты ей в подарок
   Башмачки из Харбина.
   Принеси, когда таков ты,
   Шелк, что снился ей во сне,
   Чтоб она носила кофты
   Синевой под цвет весне.
  
  Ратникова задумчиво выслушала стихи и, покачав головой, спросила:
   - И в каком году он это написал?
   - Точно не помню, где-то в самом начале тридцатых годов,- ответила Ольга Ивановна.
   - Надо ж, сейчас мы за швейцарской, чешской, югославской обувью бегаем, в очередях стоим, а в тридцатых значит также бегали за харбинской?- то ли спросила, то ли сделала вывод подполковничиха.
   - Представьте себе, да. Только сейчас бегаем за заграничным товаром, а тогда хоть и то же за заграничным, но за русским, ведь те обувные фабрики русским купцам принадлежали... во всяком случае до того как японцы их начали помаленьку гнобить.
   - Надо ж... никогда бы не поверила,- вновь вроде бы задумалась Ратникова, но тут же как будто сбросив с себя излишнюю "мыслительность", вернулась в "день сегодняшний": - Так вы говорите насчет сапог? Что ж, хорошо, буду иметь в виду. Вы какой размер обуви носите?
   - Тридцать седьмой.
   - Что вы говорите, и у меня тоже... Что не верите? Серьезно, хоть я сама и большая, а нога у меня маленькая, с явным кокетством сообщила Анна.
   - У меня мама была, ну что-то вроде вас, тоже сама такая пышная, правда не такая высокая, а вот нога... у меня точь в точь ее нога, а самая я, увы, мелкая...
   Разговор становился все более непринужденным, будто и не существовало никакой разницы в возрасте, воспитании, прожитой жизни, нынешнем положении. От Анны Ратниковой все время исходил какое-то особое, тонкое, неземное, как показалось Ольге Ивановне благоухание. Она отметила, что подполковничиха не только хорошо со вкусом одета и накрашена... но и вот этот запах. Он был словно из ее далекого детства, опять напоминал о матери, так примерно пахло от нее, когда они с отцом уходили к кому-нибудь в гости, в театр, на балы. С тех пор подобных запахов Ольга Ивановна в своей советской жизни уже не обоняла.
   - Извините... эти духи... такой чудный запах. Это, наверное, французские?- не удержалась от вопроса Ольга Ивановна.
   - Нет, это "Белый лён", духи фирмы "Эсти Лаудер", американские,- охотно пояснила Ратникова. - Только не подумайте, что они у нас в Военторге продаются. Нет, нам в лучшем случае "Дзинтарс" привозят, да и то редко. Эти духи мы тоже в Москве достали.
  - Извините, Анна Демьяновна, вы говорите у вас духи "Дзинтарс" бывают. Я бы вам за них была так благодарна. Хотя, наверное, и без того уже вас обременила,- Ольга Ивановна смущенно как маленькая девочка потупилась и слегка покраснела.
   - Да что вы, нисколько. Зачем "Дзинтарс"? Вам понравился запах "Белого льна"? Ради Бога, я ведь их несколько флаконов привезла, даром, что ли столько в очереди стояла. Не догадалась, надо бы привезти. Но, в следующий раз я обязательно. Хотите, я еще и тушь для ресниц, и тени, и лак для ногтей, там все в одном наборе. Отличное качество, ни с нашими, ни с польскими не сравнить. Сейчас ведь хорошую косметику только в Москве и можно достать, да и то если время и силы есть, в очередях стоять. Не знаю, если бы там рядом сестра мужа не жила, тоже сейчас ходить бы не в чем было. У нас в Ярославле тоже пусто, без личных знакомств с продавцами и товароведами достать ничего невозможно. Хорошо, что у меня есть подруги знакомые, с которыми я вместе в техникуме училась, некоторые из них неплохо устроились, кое что могут. Но все равно, такого как в Москве там не достать. В Москве хоть и очередь отстоишь, но зато качественный, стоящий товар купишь, а не кота в мешке.
   - Да вот что еще, Анна Демьяновна, я хотела у вас попросить,- спохватилась, вспомнив просьбу Валеры, Ольга Ивановна.
   - Все, что есть у меня в магазине, я все могу вам предоставить, спрашивайте не стесняйтесь,- с готовностью отреагировала подполковничиха.
   - Нет, это не касается дефицитных товаров, у меня к вам просьба несколько иного рода. У вас на точке служит Валера Дмитриев. Это мой бывший ученик, вы, наверное, знаете. А его жена Валентина, она тоже училась у меня. Я точно знаю, что ей нелегко там приходится в моральном плане. Вы бы не могли хоть изредка чем-то ей помочь... ну, чтобы её не клевали хотя бы.
   - Это вам Дмитриев пожаловался,- догадалась Ратникова.
   - В общем да. Но вы не подумайте, он не о чем не просил,- поспешила выгородить бывшего ученика Ольга Ивановна.- Это я сама, хочу помочь своим ребятам. Если, конечно, это возможно.
   - Ну что ж,- подполковничиха усмехнулась, вам отказать я ни в чем не могу. Попробую помочь вашей бывшей ученице, если уж наши бабы будут ее слишком прижимать,- заверила Анна, хоть по всему ей этого совсем не хотелось делать.
  
   В школьной машине уже сидели все женщины с "точки", что приехали на собрание, не было только Ратниковой. Пришел Николай Малышев.
   - А где Анна Демьяновна?- задал он естественный вопрос, ибо уже было пора выезжать.
   - Как где, у учительницы этой, Ольги Ивановны, сидит. Полмагазина ей привезла, небось считают. Что хочет, то и творит... за наш счет,- ворчливо выразила свое недовольство "начальница штаба" Колодина.
   - А с чего это вдруг, она ей такие подарки делает,- спросила из будочной темноты жена офицера, переведенного на "точку" недавно и бывшая не в курсе местных дел.
   - Потому что училка эта не простая, сейчас тут в поселке она важной птицей стала, вот Демьяновна к ней и "подъезжает". Она знает к кому клинья бить, решила "просветить" новенькую Колодина.
   - Володя, Коля! Идите сюда,- на крыльце школы появилась Ратникова.
   Малышев вдвоем с водителем вновь загрузили ящики в машину, отвезли их на квартиру к Ольге Ивановне. А потом когда машина ехала уже назад, та же Колодина уничижительно пыталась набиться к Ратниковой в собеседницы:
   - А что, Анна Демьяновна, Ольга Ивановна действительно родственница того белогвардейского офицера, что коммунаров расстреливал?...
   В тот вечер машина на "точку" вернулась со значительным опозданием.
  
   15
  
   Нельзя сказать, что к середине восьмидесятых годов в Бухтарминском крае стало настолько плохо с продуктами питания, что некогда хлебный, мясной и рыбный край чуть не голодал. Нет, как раз в снабжении хлебо-булочными изделиями и той же картошкой проблем не возникало. Область жила примерно так же, как и большинство прочих располагавшихся к востоку от Москвы: и сыты не были, и с голоду не помирали. Не было перебоев и с молоком, но сливочное масло в магазинах отсутствовало, а если его изредка "выбрасывали", за него разгоралась настоящая "битва", давали не более трехсот грамм в одни руки. А вот что исчезло с прилавков почти "без следа", так это мясо и мясные изделия. Дефицитом стали даже "кости", так именовали мясной эрзац-продукт, остатки мяса и сухожилий остававшиеся на говяжих костях после того как с них срезали практически все мясо. Эти кости использовались для приготовления супов и в провинции они являлись очень популярным продуктом. Колбасой, да и то ливерной, раз в квартал "баловали" только рабочих цемзавода, отпуская ее в заводской столовой. Совхоз даже своих работников не мог обеспечить мясом в полной мере, не говоря уж о прочих поселковых "едоках". Можно, конечно, было обратиться за помощью к Землянскому, директору соседнего совхоза "Коммунарский". Он на землях некогда принадлежавших Кабинету Его Императорского Величества не только собирал приличные урожаи зерна, но и имел большое поголовье коров и свиней. Но, как и почти везде в Советском Союзе, тех кто "вёз" и обдирали сильнее, обкладывали повышенным государственным заданием. За те ордена, что ему давали, Землянского так "раскулачивали", что он только и мог оставлять у себя мяса и масла в количестве, не превышавшем потребностей его рабочих. Куда девались те тонны говядины и свинины, что регулярно отправлял совхоз "Коммунарский" в вагонах-рефрижераторах никто, в том числе и сам директор, не знал. Впрочем, при желании догадаться не трудно: и собственная страна полуголодная, и друзей всевозможных по миру, которые "жрать горазды", тоже хватало. Потому, зная, что военные снабжаются относительно неплохо, окрестные жители не могли не испытывать определенного чувства зависти. А периодические появления в поселке такой заметной личности как Анна Ратникова не могли не вызвать реплик типа:
   - Ишь, морду нажрала (или другую менее благозвучную, но более объемную часть тела), того и гляди лопнет...
  
   Ольга Ивановна, став обладательницей такого количества дефицитных продуктов, долго решала, как с ними поступить. Съесть самой? Увы, она уже настолько отвыкла от того, что называется "есть вволю", и еще с детского дома обрела привычку обходиться минимумом еды. Хотя она отлично помнила, что в более раннем своем харбинском детстве любила много и хорошо покушать, была достаточно упитанной девочкой. Но за время скудного детдомовского житья она растеряла все свои харбинские "запасы", стала поджарой и росла тоже плохо. Ко всему, в ее теперешней двухкомнатной квартире было просто негде до самого Нового года держать столько продуктов - в холодильник влезла едва четверть. Единственно от чего она не удержалась, так это сразу же съела три мандарина, любимого лакомства ее детства... Первым делом, с вечера Ольга Ивановна, как и думала, собрала посылку сыну, использовав максимально допустимый почтовый лимит в восемь килограммов. Следующий день был пятница, и она, подойдя к открытию почты, эту посылку отправила. Затем, пользуясь тем, что у нее по расписанию не было первых двух уроков, пошла в Поссовет, к Марии Николаевне. Когда выложила прямо на стол председательницы фрукты, по банке тушенки и сгущенки, та на минуту опешила, потом удивленно спросила:
  - Откуда такое богатство?
  - Жена Ратникова привезла. Вчера на родительское собрание приехала и нате вам. Когда я у ее сына классной состояла, ничего подобного, а тут, как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын,- прищурилась Ольга Ивановна.
  - Как она, как всегда разодетая в пух и прах, на руках с десяток колец, серьги золотые по полкило и задница в дверь не пролазит?
  - Да брось ты Маш. Красивая она баба и за таким мужиком живет, как говорится, не клята не мята, да еще на хлебной должности. Пусть форсит, пока не состарилась...
  Ольга Ивановна, будучи намного старше Ратниковой, не испытывала тех же бабски-ревнивых чувств как Мария Николаевна, которая была старше подполковничихи на немного и вроде бы тоже замужем за мужем-начальником, более того сама являлась едва ли не крупнейшим начальником в поселке. Тем не менее, все эти факторы не обеспечили ей того же ореола женщины "катающейся как сыр в масле", который имела подполковничиха. К тому же, обладательница самой заурядной женской стати, Анна Николаевна просто по-бабьи завидовала броской внешности Ратниковой.
  - А ведь, наверное, не просто так... а, дровишки из лесу?- председательница кивнула на принесенные подругой продукты.- Не иначе что-то ей от тебя надо, услугу какую-нибудь оказать.
  - Уже оказала,- усмехнулась Ольга Ивановна.- Я начальнику нашей поселковой автобазы записку написала, по просьбе самого Ратникова, чтобы помог военным машину отремонтировать. Понимаешь, просто так написала, не думая, что это возымеет какое-то действие. А он взял и согласился помочь. Сама не ожидала, а теперь вот в ответ презент, да еще какой.
  - Какой презент, она, что разве бесплатно тебе привезла?
  - Да нет, я бы и не взяла так. За все заплатила. Но ты же сама понимаешь, где сейчас, кроме как у военных, такое достанешь, тем более она продавец Военторга.
  Мария Николаевна взяла мандарин, очистила, отломила дольку, положила в рот, зажмурилась от наслаждения:
  - Ух!... Не могу... божественный вкус. В позапрошлом году я в последний раз мандарины ела, в Семипалатинске. Нас тогда туда на совещание собирали. Тоже вот так, в декабре. И в обкомовском буфете мандарины и апельсины давали.
  - А я в Семипалатинске уже забыла, когда и была, лет десять, наверное, прошло, и, признаться, ездить туда не хочу. Всякий раз жуткое впечатление он оставляет, особенно в сравнении с Усть-Каменогорском. Как там за это-то время, что-нибудь построили интересное, чтобы смотрелся получше?- поинтересовалась Ольга Ивановна.
  - Какое там, как был дырой, так и остался. Построили несколько двенадцатиэтажек на правом берегу, сразу как с моста съезжать, за гостиницей "Иртыш", и всё, а в остальном та же убогость. Чем в таком городе жить, лучше уж в нормальном поселке. Не в таком, конечно, как наш. А то, что касается Усть-Каманя, да там я бы с удовольствием согласилась жить, это не город, а сказка,- мечтательно закатила глаза Мария Николаевна.
  - А знаешь, ведь до революции Усть-Каменогорск был всего лишь уездным центром в Семипалатинской области, захолустный городишко втрое меньше Семипалатинска,- поведала Ольга Ивановна.
  - Да ну, быть не может,- удивилась не больно "сильная" в истории своего края председательница.
  - Это факт, есть исторические документы о том свидетельствующие. В 1913 году Семипалатинск считался богатым торговым городом. К востоку от Урала только Омск превышал его по количеству населения. Тогда в Семипалатинске жили пятьдесят тысяч человек, а в Верном, то есть в Алма-Ате - сорок, а в Уст-Каменогорске всего пятнадцать. Еще в Семипалатинске, помнишь, там довольно много таких бревенчатых двухэтажных домов?- продолжала просвещать не больно грамотную в гуманитарном плане подругу Ольга Ивановна.
  - Конечно... ветхие такие, много покосившихся, но люди в них до сих пор живут, там вроде коммунальные квартиры.
  - А до революции это были дома тамошних купцов. Об их богатстве, особенно хлеботорговцев и владельцев пароходов ходили легенды. Помнишь, в "Рудном Алтае" была статья, про то, как семипалатинские купцы преподнесли атаману Анненкову погоны из чистого золота,- продолжала свою "лекцию" Ольга Ивановна.
  - Поди ты!- не удержалась от восклицания председательница.- Никогда бы не подумала, что этот грязный паршивый городишко, был когда-то богатейшим,- Мария Николаевна взяла второй мандарин.- Так говоришь, тебе Ратникова много таких вот дефицитов поднесла?
  - Да, порядком, полтора десятка кило мандаринов, двенадцать кило яблок, несколько банок сгущенки, тушенки, конфет пару кило. Хочу всех наших обойти и от себя сделать небольшие презенты на Новый год, по нескольку мандаринов, яблок, конфет. Пусть детей побалуют на праздник, они уже давно этого не видели,- вздохнула Ольга Ивановна.
  - Кого это наших?- решила уточнить председательница.
  - Ну, как кого? Кто местного корня, здесь в Усть-Бухтарме родился, или в относящихся к ней поселках, их потомков. Я таких знаю больше двух десятков семей, кто не побоялись признать казачье происхождение,- пояснила Ольга Ивановна.
  - После твоих презентов, не сомневаюсь, что количество таких "смельчаков" резко увеличится,- усмехнулась Мария Николаевна.- Ну, а тогда мне-то за что, я-то получаюсь здесь не при чем, я же не казачка, или решила заодно и советской власти потрафить?- уже с вызовом спросила председательница.
  - У тебя свекровь и муж кто?- вопросом ответила Ольга Ивановна.
  Мария Николаевна смутилась и промолчала.
  - И дети твои получается казачьего рода. Так, что если сама такая гордая, советская, им отдай, скажешь от меня, с праздником,- в голосе Ольги Ивановны тоже зазвучали нотки обиды.
  - Ладно, Ивановна, не сердись. Прости ты меня, дурру, нашло что-то, сама не знаю... Мне тут с утра все настроение испортили, уголь на исходе, кочегарку скоро топить нечем будет, а вагоны затерялись где-то, завели вот... Прости, а,- понизив голос до "интимного" шепота, просила Мария Николаевна и увидев, что подруга понимающе улыбнулась, поспешила изменить тему разговора.- Так ты что бесплатно все это будешь раздавать, благотворительностью займешься за свой счет?
  - Не знаю, как получиться. Кто сможет деньги отдать, отдаст, а кто нет, так нет.
  - Ну, ты даешь, сама-то живешь, не жируешь. Нет, я, конечно, возьму, свекровь порадую, но изволь вот деньги получить. На сколько здесь?- председательница полезла за кошельком в сумку.
  - Маша, я ведь не просто так. Думаю, на доброту люди всегда ответят, не сразу, так после. И здесь тоже... Ты с мужем своим поговори. Не хочу я ему записки как зававтобазой передавать мимо тебя. Ты сама его настрой, чтобы он тоже со своей стороны чем-нибудь помог военным,- вкрадчиво говорила Ольга Ивановна.
  - А мой-то что может? У него запчастей для автомашин нет, у него оборудование для цемзавода, уголь, глина,- удивилась Мария Николаевна.
  - Может... Тут меня Ратников тоже попросил посодействовать. Дорогу они следующим летом ремонтировать собираются от шоссе до части. Там кажется километра три. Пусть твой прикинет, чем сможет помочь. У него ведь, наверняка, и гравий, и щебень, и еще что-то такое есть а? Надо же помогать друг дружке, чтобы не пропасть поодиночке,- рассмеялась Ольга Ивановна, довольная, что так ловко вставила модную "окуджавскую" строчку.
  - Смотри, Ивановна, уж не метишь ли ты в неформальные лидеры,- шутливо погрозила пальцем председательница...
  
  Из Поссовета Ольга Ивановна направилась в дом к старику Порфирию Митрохину и там тоже сделала небольшое подношение, потом обошла еще несколько "коренных" и всем передавала свертки с подарками. Ее не ждали и принимали подарки с изумлением, едва успевая поблагодарить, ибо Ольга Ивановна тут же откланивалась. Она, конечно, не могла "охватить" всех, выделяя в первую очередь семьи, где были совсем древние старики, или маленькие дети, таких набралось двенадцать семей.
  Уже с вечера того же дня начались ответные визиты, в ходе которых выяснилось, что в большинстве семей коренных усть-бухтарминцев ведется довольно успешное натуральное хозяйство, в основном на шести сотках дачных участков, которые выделялись цемзаводом и поссоветом. Ольге Ивановне понесли всевозможные варенья, соленья, холодцы, работники рыбзавода - копченую рыбу. Вскоре квартира вновь оказалась забита всевозможными продуктами в основном домашнего приготовления, и Ольга Ивановна собрала еще одну посылку сыну.
  
  16
  
   Обычно в те годы, до которых дожила Ольга Ивановна, женщины настолько отягощены повседневными бабьими заботами, о семье, муже, детях, а кое-кто уже и о внуках. Но тут все сложилось по иному, потому у нее было достаточно времени, чтобы предаваться воспоминаниям, что иной раз побуждало её мыслить, так сказать, в сослагательном наклонении. Она, конечно, понимала, что кроме душевной боли это ничего не доставит и, тем не менее, когда оставалась в одиночестве, после работы, в своей квартире, эти мысли исподволь проникали в ее сознание. Впрочем, "расклад", что было бы, не случись Октябрьская революция, почти не "рассматривался". Ведь тогда бы, наверняка ее родители народили бы много детей, и в зависимости от продвижения по службе отца жили бы либо в Усть-Каменогоске, либо Омске, а может быть даже в Москве или Санкт-Петербурге. То, что у них была бы дружная и счастливая семья Ольга Ивановна не сомневалась, ведь родители любили друг друга и ее, и в, общем, даже в изгнании, на чужбине они были счастливы, не смотря ни на что. А вот родилась бы у них в череде детей хотя бы отдаленно похожая на нее девочка? Куда чаще она задумывалась на тему, что стало бы, если бы мать с отцом не остались в Харбине ждать Красную армию и свою погибель, а уехали бы в Шанхай, и далее в Америку, Европу, Австралию... Что бы тогда случилось, кем бы она стала? Отрицательные варианты, типа нищенского, или "панельного" существования, ею тоже не рассматривались. Куда приятнее было мысленно "зрить" себя матерью многочисленного семейства, хозяйкой большого богатого дома, такой какой была ее бабка по матери. Но, тут же сами собой наползали мысли-противницы: говорить пришлось бы на другом языке, замуж выходить, скорее всего, за иноплеменника. Ведь русские эмигранты той первой волны, за исключением Харбина, канувшего в лету, нигде не сумели создать ни успешных обособленных диаспор, ни единых этнокультурных сообществ по примеру итальянских или греческих. Потому, разрозненные не дружные русские эмигранты в большинстве тяжело приживались на чужбине, купцы разорялись, офицеры шли в таксисты, дамы на панель или в модистки... за исключением тех, кто удачно выходил замуж.
   Впрочем, "сослагательные" мысли мучили Ольгу Ивановну и в отношении более близкого по времени советского прошлого. Почему ей не удалось создать настоящей, прочной семьи? Конечно, сейчас она отчетливо понимала, что выходила замуж за того, за которого не должна была выходить. Алексей вроде бы неплохой человек, и ей по молодости казалось, что она сможет "переделать его под себя". Он, конечно, тоже обманулся, приняв ее "маску" за истинное "лицо". А когда с годами эта "маска" с нее сошла, то ее истинное лицо ему, мягко говоря, не понравилось. Он не мог жить и мыслить иначе чем верой в то, во что его призывали верить с детства, в незыблемости чего он не сомневался. Когда она впервые призналась, кто она есть на самом деле, где родилась, в какой семье... Он в сердцах сказал то, что подумал в тот момент: "А я ведь верил тебе, верил, что ты настоящая детдомовка... советская!" С тех пор их совместная жизнь напоминала льдину, давшую трещину и эта трещина все увеличивалась в размере. Все чаще между супругами возникали непримиримые споры, как по пустякам, так и на "глобальные" темы. Впрочем, споры, иной раз, возникали у них и раньше. Например, когда в 69-м году американцы высадились на Луну, муж очень переживал, что империалисты обошли Союз, не зная как это объяснить, ведь до того советская космическая наука и промышленность, казалось, ушли далеко вперед. Ольга Ивановна попыталась высказать свою точку зрения, что де умер гениальный конструктор Королёв, и потому дело застопорилось. Алексей отреагировал по-советски:
   - Что, у нас кроме Королева ученых нет, заменить, что ли нельзя? Нет, тут наверняка какое-то вредительство, или шпионаж.
   - Поэты у нас тоже есть, а второго Пушкина нет,- назидательно проговорила Ольга Ивановна.- Так и тут. К тому же Королев успел в царской гимназии поучиться, а те, кто его заменили, видимо, советские школы кончали, а это далеко не одно и то же. И вообще успех американцев это такое же достижение всего человечества, как и полет Гагарина и не имеет большого значения в капиталистической или социалистической стране он достигнут, - из нее, из-под "маски", вдруг "полезла" непримиримая белогвардейка, и даже в какой-то степени космополитка.
   Подобные споры и несовпадения взглядов, возросли в "геометрической прогрессии", после того как Ольга Ивановна сняла "маску", и в конце-концов, сделали пребывание супругов в одной квартире просто невыносимым. Расстались спокойно без скандала, как только у Алексея появилась возможность уехать к родителям в Барнаул. Ольга Ивановна тоже устала от сосуществования с человеком, с которым не имела ничего общего, кроме сына. Их уже не сближала даже постель. Сейчас к старости она вдруг поняла, какая это важная составляющая супружеских взаимоотношений - хотеть друг друга. Через толщу времени и пережитого она вспоминала, как ей иногда нечаянно случалось видеть свою мать, прижимающуюся к возвращающемуся вечерами со службы отцу. Тогда девочкой она не все могла понять, но сейчас осознавала, что мать прижималась к отцу бедрами, животом, а крупная ладонь отца в это время трогала мать там где, казалось, трогать было неприлично. Она помнила родителей уже сравнительно немолодыми, и только теперь понимала, как же их влекло друг к другу в молодости. Ничего такого в ее взаимоотношениях с Алексеем не было даже в первые годы замужества, когда он еще верил в "советско-детдомовское" происхождение своей молодой жены. То, что их в общем-то никогда особо не тянуло друг к другу "телесно", это не казалось чем-то ненормальным, ведь вокруг очень многие супружеские пары жили именно так. Редко кто сохранял запал "медового месяца" уже на втором году семейной жизни. Куда чаще, чем любовь или даже просто физическое влечение, людей к замужеству понуждали обстоятельства. Так случилось и у Ольги с Алексеем, ей хотелось поскорее сменить фамилию, к тому же подталкивал обычный женских страх - остаться старой девой, вековухой. Алексей же преследовал свои цели. У Ольги как у молодого педагога имелась своя комната в семейном общежитии, а он намучился жить в одном помещении с несколькими холостяками, где нередко устраивались пьянки. Он очень боялся в такой компании спиться, или "словить" нож по пьяному делу. К тому же тогда ему молодая серьезная учительница, казалась подходящей невестой, которую не стыдно привезти и показать родне.
   Ольга Ивановна, несчастливая в семейной жизни, сама при случае наблюдала, как развиваются отношения между современными молодыми людьми. Как и в годы ее молодость, за этим процессом в пролетарской среде смотреть было неинтересно, здесь все было "поставлено" грубо, пресно и однообразно-примитивно. Обычно где-то случайно по-пьяни переспали, если она оказывалась беременной, родители девушки приходили к родителям парня, дескать, девка "залетела", надо жениться. Вот и вся любовь. И так получалось в самом лучшем случае. Бывало, что девушка "залетала" от "проезжего молодца" и либо делала аборт, либо становилась матерью одиночкой. Интеллигентной молодежи в поселке насчитывалось совсем немного, потому Ольга Ивановна так внимательно и с интересом следила за взаимоотношениями Елены и Николая. Старший лейтенант ездил к Лене регулярно с периодичностью раз-два раза в неделю. Его частенько видели у нее в комнате, в общежитии для молодых специалистов. Что молодая "англичанка" знает себе цену, говорило уже то, что она не стала "размениваться" на местных рабочих парней. В то же время ходили слухи, что с Николаем она себя держит более чем раскованно. Кто-то из учителей вроде бы даже мельком видел, что он "зажимал" ее после уроков прямо в кабинете английского языка. Та учительница прилюдно возмущалась: как можно, в школе, ведь ученики увидеть могут. Ольга Ивановна тогда промолчала, ибо не осуждала ни её, ни его. Если бы в годы ее молодости было бы поменьше этого официального ханжества, может быть и она бы насторожилась: а почему это её парень совсем не выказывает никакого желания где-нибудь в укромном месте "прижать" её, или положить руку на ее колено, когда они, например, сидели рядом в полутьме кинозала и смотрели фильм. Может быть, задумалась и поняла, что не она более всего прельщала тогда, мучившегося от сожительства в одном помещении с пьяницами-пролетариями, электротехника Алексея Байкова, а ее отдельная комната. Со временем она уже стала забывать, что и сама преследовала далекие от "прекрасной любви" цели. Сейчас она искренне белой завистью завидовала Елене, ее таким естественным и раскрепощенным отношениям с парнем. Ольга Ивановна только боялась, что та может потерять голову и потом горько пожалеть. Она давно уже хотела ее предостеречь, но не решалась: еще подумает, что старая разведенка хочет помешать ее счастью.
   В отношении, так сказать, между полами, Ольга Ивановна как педагог наблюдала большую перемену по сравнению с 50-ми и 60-ми годами. Официальные нормы морали, которые советская власть определила для "простого" населения, все больше уступали свои позиции. Та же девушка ударница, трактористка, крановщица, штукатурщица, маляр, целинница... в платке и спецовке, то что пропагандировали в 50-х, или комсомолка, студентка, спортсменка, вошедшая в моду в 60-х, все это в 80-х уже "не смотрелось", как не смотрелись и обэкраненные сверх целомудренные взаимоотношения тех лет. Все это подготовило почву для проникновения в среду советской молодежи веяний мировой моды. Если короткие юбки и купальники-бикини шестидесятых годов, как правило, не доходили до глубокой провинции, то в восьмидесятые уже повсеместно входили в моду все более открытые и обтягивающие одежды, особенно у женщин. Впрочем, Ольга Ивановна имела возможность видеть в этом не какое-то новшество, а восстановление несколько в иной форме того, что уже имело место в прежней российской жизни. Сейчас девушки, где только могли с любыми переплатами доставали облегающие джинсы, щеголяли в кофточках без бюстгальтеров, начиналась мода на оголенные пупки. Летом на водохранилище, где имелись и дома отдыха, и турбазы приезжало много отдыхающих, как из Усть-Каменогрска, так и из других мест и одевались те отдыхающие не только девушки, но и женщины весьма и весьма откровенно. Впрочем, в Новой Бухтарме по улицам поселка ходить в тех же купальниках было не принято. А вот в Усть-Каменогрске Ольга Ивановна такое видела. Как раз на той самой набережной "Красных горных орлов" в июле месяце этого года, когда она там была. В жаркие солнечные дни молодые девчонки, загоравшие на "омутах", в пересохшем русле Ульбы, в одних купальниках поднимались прямо на набережную и прогуливались по ней, демонстрируя свои фигуры, и не одна-две, а много, десятки. На них смотрят парни, мужчины... а им хоть бы что, и никто, даже старики не делали им замечаний. И она не сделала...
   Смешанные чувства тогда испытала Ольга Ивановна. Как педагог, она вроде бы осуждала, но опять же не могла не испытывать и определенного чувства зависти. Хотя, чему завидовать, тому, что эти девчонки родились позже её, в другое время, не голодали в детстве так как она, им нет необходимости приспосабливаться, как приспосабливалась она, и потому в основном они имеют и хорошие фигуры и возможность их показать, а главное на них не давит никакой моральный груз прошлого. Ведь их матери, наверняка, тоже прожили и в голоде, и в определенном страхе, и уж наверняка бы никогда не решились выйти на улицу в таком виде. С таким же основанием она могла завидовать и собственной матери, которая, несмотря на все то, что с ней случилось в Гражданскую войну, и на мучительную гибель в лагере... Она все же успела пожить настоящей, счастливой жизнью, о которой только может мечтать женщина. Она была красавицей, была любима, носила дорогие украшения, ходила в шикарных, самых модных в те годы нарядах, не боялась и не стеснялась оголять грудь и спину, даже когда ей было уже за сорок лет. А недавно Ольга Ивановна узнала от Анны Макаровны, что ее мать и в Усть-Бухтарме, будучи совсем юной, "форсила" от души. Переодевалась в мужскую казачью одежду и во весь опор скакала на коне, каталась на лыжах прямо с крепостного вала, а на нее тихо под нос гундели тогдашние старики и старухи, кто же посмеет вслух ругать атаманскую дочь. Зато вся молодежь смотрела на нее с восхищением, а дети, особенно девочки - боготворили свою отчаянную и прекрасную учительницу... "Господи, ведь не только у меня, у целого поколения, да не у одного, отняли нормальную, естественную жизнь эти уроды, заставили вместо любви, устройства семейного уюта, который объявили мещанским пережитком... Вместо этого фактически насильно погнали миллионы людей перекрывать реки, форсированно строить уродующие природу предприятия, распахивать Целину, сидеть и мучиться по гарнизонам и "точкам" военных. И все это ради того, чтобы в конце-концов люди опять пришли к тому же от чего их отвращали, к естественным человеческим ценностям...".
  Как это не покажется странным, в СССР нередко демонстрировали западные фильмы. Для проката закупались в первую очередь те, которые, по мнению руководства страны, рассказывали о "тяжелой" жизни трудящихся на Западе. Не ставили препонов и историческим кинолентам. Их демонстрировали, как по телевидению, так и в городских кинотеатрах, поселковых и деревенских клубах. На Ольгу Ивановну особое впечатление произвел показанный в конце семидесятых годов в поселковом клубе английский фильм "Леди Каролина Лем". Потом эту киноленту гневно раскритиковали в советской прессе. Дескать, не может быть великий поэт Байрон тем, кем он показан в фильме: гулякой, нечестным и аморальным типом. Такое же возмущение царило и среди педагогов ново-бухтарминской школы. А Ольга Ивановна со своим "обзорным зрением", напротив, про себя удивлялась тому, что английские кинематографисты не побоялись показать своего национального гения таким, каким он был на самом деле, и не стали писать с него "икону". Это говорило о полной свободе мышления и отсутствии всякой предвзятости, до чего советской интеллигенции, в первую очередь творческой, было еще очень далеко. А вот фильм знаменитого французского режиссера Бюнуэля "Скромное обаяние буржуазии" закупили и запустили в советский кинопрокат явно с целью заклеймить позором ограниченных, глупых, примитивных западных буржуа, все интересы которых ограничиваются только плотскими удовольствиями. Режиссер, конечно и ставил такую цель, но он явно не рассчитывал на советского зрителя, замученного продовольственным и промтоварным дефицитом. И на него в первую очередь впечатление производила не духовная деградация западной буржуазии, а красивые загородные дома, обилие пищи на званых обедах, что в фильме показано с таким "смаком", для женщин в первую очередь изысканные наряды от кутюр. То есть то, чего советские люди были напрочь лишены. Потому они не столько возмущались, сколько неосознанно завидовали и мечтали о такой жизни. Ольга Ивановна все это вполне могла объяснить, ведь она в отличие от окружающих примерно такую жизнь видела в детстве, воочию.
  
  В пятницу, когда подходили к концу занятия второй смены, Мария Николаевна позвонила в школу и попросила Ольгу Ивановну зайти к ней после уроков. Идя в Поссовет, Ольга Ивановна думала, что подруга задержит ее не на долго. Но та, чем-то сильно озабоченная, предложила ей снять пальто и присесть...
   - Слушай Ивановна, ты баба умная, хочу с тобой посоветоваться,- сразу без обиняков начала председательница.
   - О чем?- недоуменно спросила учительница.
   - Да, есть тут одно дело. Хочу тебе тайну открыть. Впрочем, какая там тайна, через несколько дней о ней все узнают... Меня в понедельник вызывают в Устькамань в облсовет, официально вроде бы для ознакомления с материалами сессии Верховного Совета Казахстана. Ты в курсе, что сейчас в Алма-Ате проходит сессия Верховного Совета, а на следующей неделе открывается очередной пленум ЦК компартии Казахстана?
   - Вообще-то читала в газете, но я как-то никогда за такие события не переживаю,- с иронией в голосе отвечала Ольга Ивановна.
   - Так вот на пленуме, возможно, Кунаева снимать с должности будут,- не обратив внимания на тон подруги, сообщила Анна Николаевна.- И нас, всех городских и поселковых руководителей по этому поводу хотят проинструктировать.
   - Неужели, вот те на, я вас не узнала, как говаривали казачки в линейных станицах Сибирского казачьего войска,- вновь несерьезно усмехнулась Ольга Ивановна.- Что-то не верится, обычно их с таких постов только вперед ногами выносят.
   - Горбачев, вроде, им сильно недоволен. И будто на его место русского ставить будет,- заговорщецки понизила голос председательница.
   - Они что?... Нет, быть не может, это же для казахов такая обида,- сразу стала серьезной Ольга Ивановна.
   - Вот и я о том же думаю. Пожалуй, единственно, что у нас в Казахстане более или менее хорошо, так это с межнациональными отношениями. Я когда на всякие там активы и совещания езжу, и в Алма-Ату и другие города... ну ты же знаешь. И вот что я тебе хочу сказать - спокойствие это обманчиво. В нашей области этого внутреннего напряжения не чувствуется потому как здесь семьдесят процентов населения русские. А вот на юге, особенно в Чимкенте, казахи часто уже в открытую выражают недовольство, - по прежнему вполголоса сообщала председательница.
   - Что ты имеешь в виду, какое недовольство?- заинтересовалась Ольга Ивановна.
   - Обижаются они, что в Союзе их за равноправных не держат. Дескать, мы по экономическому потенциалу третья республика в Союзе, а в Центре нас как считали полудурками, так и считают, во всем обходят и накалывают.
   - И где ж это их так сильно обошли?... Хотя, если, конечно, подумать основания для таких мыслей есть,- вслух размышляла Ольга Ивановна.
   - Тут и думать особо не о чем. Вон, даже у нас, в такой промышленно развитой области, как сильно за последние несколько лет снизился жизненный уровень. А я ведь сама видела, в других областях еще хуже. И самое непонятное, почему во многих других республиках люди живут заметно лучше, чем у нас. Казахи, которые борзые, считают, - это от того, что их лидеры имеют слишком мало веса в высшей партийной иерархии, в Москве. В Политбюро и ЦК один Кунаев, да и то разве что числится, а грузин, армян, украинцев полно и все они там вес имеют. Алиев, азербайджанец, очень большой вес имеет, и все они как могут своим республикам помогают. Сама подумай, тот же метрополитен везде есть и в Баку, и в Тбилиси, и в Ереване, и в Минске, на Украине аж в нескольких городах, даже в сейсмоопасном Ташкенте построили, а до Алма-Аты все очередь никак не доходит. Интеллигенция казахская очень обижается, что их ученых, артистов зажимают на общесоюзном уровне. Я сама слышала, как они в разговоре меж собой возмущались, почему Днишева в Большой театр не приглашают, на стажировки за границу не посылают, дескать, чем он хуже Соткилавы. Как ты думаешь, я в этом особо не разбираюсь, но вот слушала и того и другого... мне показалось, что Днишев действительно поталантливее будет. Тем не менее, казах в Алма-Ате безвылазно сидит, а грузин в Москве в Большом, в заграничные турне ездит,- в голосе и самой Марии Николаевны слышались нотки возмущения.
   - Что ж тут удивительного,- Ольга Ивановна бесстрастно пожала плечами,- действительно в Москве у многих союзных республик есть свое лобби, а у казахов его фактически нет, вот и весь ответ. И дотации, и снабжение и места для своих в той же Москве они же и выбивают.
   - Да я это и сама понимаю. Но почему-то там,- Мария Николаевна ткнула пальцем в потолок, эти кремлевские мечтатели до сих пор думают, что казахи такие же чурки, что были пятьдесят или хотя бы двадцать лет назад, что все эти несправедливости будут по-прежнему терпеть молча. Вот попробовали бы в Грузии, или Азербайджане поставить первым секретарем не своего, да и в других республиках. А здесь вон чего хотят учудить. Может так случится, что добром эта затея не кончится, и мы, русские, здесь в Казахстане как заложники окажемся, в результате этой топорной межнациональной политики. Ох, боюсь я, прямо сердце не на месте.
   - Ты, что, за Свету переживаешь?- догадалась Ольга Ивановна, что подруга боится за дочь, студентку-второкурсницу КАЗГУ, находящуюся в данный момент в Алма-Ате.
   - Ну да... она же там, в общаге университетской, вокруг одни калбиты и калбитки, кто ее там защитит, если что,- в глазах председательницы читалась нешуточная тревога.
   - Да Маша... понимаю я тебя. Действительно, обстановка сейчас не для таких экспериментов. Народ от этого продовольственного и промтоварного дефицита устал, озлоблен, даже такие терпимые и спокойные как казахи взорваться могут...
  
   17
  
   Брежневское правление многие воспринимали в 80-х годах с ностальгическими чувствами. Казалось, что при нем имели место определенная стабильность. Где-то до семьдесят пятого года хоть и потихоньку, но рос уровень жизни. А что еще нужно обычному среднему человеку, обывателю? А обывателей в любом более или менее цивилизованном обществе абсолютное большинство. И если бы и дальше приоритетом внешней и в первую очередь внутренней политики для советского руководства стало незначительное потрафление интересам обывателя, позволили ли бы ему и дальше обрастать личными машинами, дачами, благоустроенными квартирами, коврами, хрусталем, и главное, решили бы задачу прокорма тех же обывателей, чтобы у них имелось достаточно разнообразной еды... Но, почему-то эта политика, проводимая с середины 60-х, до середины 70-х, с ослаблением здоровья и работоспособности генсека, была его "ретивым" окружением скорректирована в сторону повышения расходов на внешнеполитическую экспансию и гонку вооружений. Эти "мероприятия" в какие цвета их не крась, и под каким "соусом" не подавай, всегда интересам обывателя чужды, ибо очень дорогостоящи и опасны, своего рода игра с огнем. В конце-концов доигрались до афганской войны, которая в основном и сожрала обывательские мечты о машине, даче, квартире... о сытой спокойной жизни.
   В рабочих поселках особенно тяжело стоял продовольственный вопрос, ибо туда все доходило в последнюю очередь. Но по союзным республикам рабочие поселки распределялись крайне неравномерно. Особенно много их насчитывалось в России, на Украине, Белоруссии, Казахстане. Но Украина имела благодатный климат и как следствие развитое пригородное сельское хозяйство, сравнительно богатые колхозы и совхозы, которые были обязаны продавать большую часть сельхозпродукции внутри республики. Белоруссия сильного и авторитетного лидера в лице Машерова, который много делал для улучшения снабжения своей республики, а после его гибели в автомобильной катастрофе уже налаженное "дело" продолжили его ученики-последователи. А вот в России и Казахстане... Впрочем, в России очень резко своим снабжением выделялись Москва и Ленинград, которые посредством "продовольственных" электричек подкармливали и прилегающие к ним области. Областные города "кормились" значительно скуднее, причем чем дальше на восток тем хуже, ну а что касается рабочих поселков и малых городов снабжение там в 80-х годах стало совсем плохое. В Казахстане в это время, пожалуй, только Алма-Ата оставалась более или менее сытой. Тем не менее, внешне в республике наблюдалось относительное спокойствие, стабильность. Более того, в отличие от населения ряда других союзных республик, где в основном тайно, а кое-где и явно, многие мечтали об выходе из состава СССР и обретении независимости... Среди казахов таких настроений, как правило, не прослеживалось. Подавляющее большинство не только властьпридержащих номенклатурных деятелей, но и простых людей были полностью лояльны советской власти и о выходе из Союза не помышляли.
   Ольга Ивановна по путевкам РОНО два раза ездила отдыхать в санатории. Первый раз в Абхазию, второй в Фирюзу под Ашхабадом. Там она воочию убедилась, что к советской власти и русским тамошние жители испытывают куда большую "аллергию" чем казахи. Абхазы были злы как на русских, так и на грузин, хотя при этом жили намного лучше, чем в среднем по Союзу и считали это само-собой разумеющимся. По неофициальным подсчетам в Грузии вообще, и в Абхазии в частности насчитывалось во много раз больше чем в среднем по Союзу личных автомашин, личных домов, как правило больших и в хорошем состоянии, и подпольных миллионеров на душу населения. И с едой там было все в порядке. В нищей и полуголодной России ходила поговорка: русский всю жизнь работает, чтобы купить "Запорожец", еврей год, чтобы купить "Жигули", грузин неделю, чтобы купить "Волгу". И хоть грузины с абхазами жили лучше всех в Союзе, жизнью своей большинство из них были явно не довольны, им хотелось жить еще лучше. И те и те искренне считали, что этого им не позволяют русские и потому ненавидели их почти так же как друг друга. Ненависть друг к другу у них очень часто изливалась в форме изнасилования "враждебных" женщин. Насилуя друг друга, и те, и те не упускали случая изнасиловать русскую. С этой целью местные молодые люди нападали на отдыхающих "дикарями" семейные пары. Пострадавшие если даже обращались в насквозь продажные местные органы правопорядка, то ничего не могли доказать. Безопасно отдыхать там было возможно только в ведомственных санаториях, хотя изредка случались пострадавшие и среди санаторных отдыхающих. Ольга Ивановна побывала в Абхазии во время громкого процесса над местными джигитами, которые решили не ограничиться насилием над рядовыми отдыхающими, а покусились на дочь большого московского прокурорского чина. Она проводила медовый месяц вместе с молодым супругом в ведомственном санатории. Уверенные, что столь высокое покровительство обезопасит их и на Кавказе, молодожены, в общем, вели себя довольно развязно. А кавказские джигиты, как правило, от представителей других наций такого не терпят, развязными и наглыми, имеют право быть только они - их так воспитывают с детства. Они избили мужа, а молодую жену, как водится, изнасиловали втроем на его глазах... Невероятно, но московский чин не смог тягаться с местными подпольным миллионерами, ибо среди тех джигитов оказались их сыновья. Эти "мандариновые" короли сумели с потрохами купить кого надо в Москве, не говоря уж о местных милиции и прокуратуре. По решению суда насильникам дали всего по два года условно.
   Именно тот памятный отдых в Абхазии позволил Ольге Ивановне обнаружить определенное лицемерие в творчестве известного советского писателя, абхаза по национальности Фазиля Искандера, ставшего в восьмидесятых годах очень модным. В своих многочисленных автобиографических повествованиях о мальчике Чике, он вполне осознанно допускал такие сцены, когда, например, тот же Чик на морском пляже кидает втихаря камешки в загорающую толстую тетку. О том, что отдыхающая тетка русская, не говорится. Но кем же, еще могла быть загорающая на пляже в Сухуми. И та, по всему уже далеко не юная женщина, по мнению писателя, от этого получала большое удовольствие. Автор "оставлял за скобками" уверенность в том, что тупой, воспитанный в духе "марксизма- интернационализма" русский читатель никогда не догадается, что в свою абхазскую немолодую женщину Чик никогда кидаться камешками не будет. Для абхазов и прочих кавказцев это страшное оскорбление, чреватое кровной местью, а для простых невластьимущих русских нет, их и не так оскорблять можно, причем совершенно безнаказанно.
   В Туркмении имела место несколько иная ситуация. Туркмены выказывали крайнее недовольство тем, что поселившиеся в республике русские далеко не всегда уважают их обычаи и, наоборот, живут лучше, чем местные. А многодетные туркменские семьи, которых в республике было очень много, еле сводили концы с концами, а в некоторых вообще голодали. Ольга Ивановна знала, что подобная ситуация имела место и в Таджикистане, и в Узбекистане. В этих республиках политика союзного центра на выделение лучших земель под хлопчатник привела к тому, что собственное производство продуктов питания не покрывало потребностей быстрорастущего населения. Таким образом, Казахстан оставался в Союзе одним из немногих островов относительного межнационального согласия. Казахи в своем подавляющем большинстве терпимо относились, и к русским, и к прочим населяющим республику народам: немцам, корейцам, татарам, уйгурам... Обстановку, правда, напрягали чеченцы и турки-месхетинцы, высланные в Казахстан так же как немцы и корейцы в годы Великой Отечественной войны. Они не все вернулись на Кавказ после хрущовской реабилитации, а продолжали жить там же, куда их выслали при Сталине. В местах их компактного расселения всегда возникали очаги межнациональной напряженности, ибо и они ни с кем не могли ужиться, и с ними никто. Но этих чрезмерно "горячих" горцев насчитывалось сравнительно немного, и потому можно было с полным основание говорить, что в республике царили относительные порядок и спокойствие.
   Почему, зачем надо рисковать разрушить этот мир, тем более, что Казахстан действительно один из трех важнейших вместе с Россией и Украиной, если можно так сказать, "краеугольных камней" в фундаменте Советского Союза? Неужели не понимает этого Горбачев и прочие члены Политбюро? К тому же казахи очень терпимая нация, терпимее не только известных своей несдержанностью народов Кавказа, они терпимее прибалтов и среднеазиатов, где русских в лучшем случае недолюбливают, терпимее "западенций" на Украине, где "москалей" многие откровенно ненавидят. Все это казалось настолько нелепо, что Ольга Ивановна до конца не могла поверить Марии Николаевне. И в самом деле, неужто то, что видит председатель какого-то занюханного Поссовета, не видят в Кремле, в Политбюро, все эти люди, сделавшие головокружительную карьеру, возглавившие огромную сверхдержаву, руководящие почти тремястами миллионами людей, к мнению которых прислушивается весь мир?... С другой стороны, если все так, ей бы радоваться, осознавая очередную фатальную ошибку, которую готова была совершить та самая власть, что беспощадно уничтожила ее предков, сломала жизнь ей самой. Но радости не было. Какая-то внутренняя интуитивная тревога за будущее щемила сердце. Она помнила, как переживали за все, что творилось в Советской России, особенно во время войны ее родители, также имевшие все основания ее ненавидеть, помнила большую карту на стене в гостиной, на которой отец регулярно отмечал изменение линии фронта, как он радовался, когда немцев разбили под Сталинградом. Видя радость родителей, радовалась той победе и она, восьмилетняя ученица 2-го класса харбинской гимназии. Да, родители ненавидели советскую власть, но очень переживали за страну. То же самое сейчас ощущала и она. В то же время Ольга Ивановна видела в окружающих ее людях в основном полную апатию. Они все воспринимали с полнейшим равнодушием, лишь тихо ропща на кухнях, все - и недостаток товаров, продовольствия, и гробы из Афганистана. Казалось, так же спокойно они воспримут и гибель страны. Ни относительно сытые грузины с армянами и азербайджанцами, ни полуголодные узбеки с таджиками, а главное, не станут спасать страну и русские с украинцами - основные нации Союза, настолько велика была эта усталость, всенародная апатия.
  
   Придя домой после разговора с Марией Николаевной, Ольга Ивановна обнаружила в почтовом ящике плотно набитый конверт. Писал тот самый краевед из Усть-Каменогорска, что нашел в архивных завалах музея записку Бахметьева начальнику тюрьмы:
   "Уважаемая Ольга Ивановна! Считаю своим долгом сообщить Вам, что несколько дней назад к нам в город приезжал в творческую командировку писатель из Москвы. Писатель малоизвестный, если не сказать совсем не известный. Тем не менее, за какие-то заслуги его удостоили членством в Союзе писателей. Так вот, он собирал материал для своей новой книги, а пишет он как раз о коммунарах, присланных сюда Лениным в 1918 году. Доехать до Коммунарского у него духу не хватило, но у нас он поработал весьма плодотворно, излазил все архивы, и конечно посетил краеведческий музей, побывал на заседании нашего Общества краеведов. Одним словом, пытался разжиться информацией на халяву. Но это у него не получилось, пришлось ему потратиться на ресторан, ну, а я под шумок упросил его показать те материалы, что он здесь собрал, особенно в областном КГБ. Представляете, нас туда на порог не пускают, а ему пожалуйста. Вот что значит Москва и корочка Союза писателей. Кое какие из тех материалов, думаю, должны Вас заинтересовать, ведь судьба ваших родственников тесно переплетена с судьбой тех коммунаров..."
   Ольга Ивановна обычно придя после работы домой первым делом разогревала ужин, но сейчас увлеченная чтением письма забыла обо всем.
   "... Так вот, главными героями в книге этого писателя должен стать председатель коммуны Грибунин, его жена и дети. Повествование, конечно, предполагается выдержать в героических тонах. Но, исходя из тех материалов, что ему удалось собрать, из Грибунина героической личности никак не получается. Тут вскрывается весьма странная история с оружием и боеприпасами, которые в немалом количестве привезли с собой коммунары. Получается, что все это оружие аж до конца 1919 года лежало в земле спрятанное и не стреляло, хотя потребность в нем у местных красных партизан все это время была острейшая. Почему Грибунин, пока был жив, так никому и не открыл место его хранения? Тут можно только гадать. В то же время из КГБешных архивных документов становится ясно, что небезызвестный Бахметьев, руководивший уездным большевистским подпольем, имел связь с Грибуниным, неоднократно приезжал к нему. И опять вопрос, почему оружие так и не попало к партизанам, до самой гибели председателя коммуны. Лишь в ноябре 1919 года, когда Колчака уже фактически разбили, оно было отрыто и передано в отряд "Красных горных орлов". А после восстановления советской власти в Усть-Каменогорске Бахметьев, будучи членом УКОма партии и заведующим отделом народного образования, а также редактором уездной газеты "Советская Власть", совмещая столько должностей, то есть будучи человеком очень занятым, он в тоже время принимал самое живое участие в судьбе Вашего деда, заключенного в крепости, как раз по делу о расстреле коммунаров. Несомненно, здесь есть какая-то связь. Какая? Об этом тоже можно только гадать. Может быть вам там, на месте, в разговорах с усть-бухтарминскими сторожилами удастся что-то выяснить по этому поводу и пролить дополнительный свет. Со своей же стороны не могу удержаться, чтобы сообщить вам еще ряд фактов, которые мне удалось выведать у этого писателя. Прослеживая судьбы героев своей будущей книги, он доподлинно разузнал, как сложилась дальнейшая жизнь жены председателя коммуны Лидии Грибуниной и ее детей. Она сначала работала в уездном отделе образования и всячески пыталась скомпрометировать и видимо "подсидеть" Бахметьева. В КГБшном архиве обнаружено несколько ее докладных записок, где она обвиняла его в том, что тот тормозит начало судебного процесса над убийцами ее мужа и более того пытается выгородить бывшего усть-бухтарминского атамана Фокина, то есть вашего деда. Именно эти докладные записки, в конце концов, я думаю, и стали причиной того, что Бахметьева освободили со всех его постов и перевели в Семипалатинск на профсоюзную работу, а потом и вообще он подался к себе на родину, на Урал. В то же время, судя по всему, именно Грибунина сумела убедить следователя уездного ГПУ, небезызвестного Вам Кротова, организовать громкое дело и подвести под расстрел как можно больше казаков. Что Кротов в своих карьеристских устремлениях и сделал. В результате расстреляли, как непосредственных исполнителей (таких как ваш дядя), так и не принимавшие никакого участия (как ваш дед). Но и сама Лидия Грибунина карьеры в Усть-Каменогорске не сделала. По всему от нее, как и от Бахметьева, поспешили избавиться. Грибунина с детьми уехали вскоре после приведения приговора в исполнение, но в Петроград вернуться они не смогли. Они поехала на родину мужа в Витебскую губернию к его родственникам. Там она тоже попыталась сделать партийную карьеру, была даже избрана секретарем волостного комитета партии, но то ли не справилась, то ли еще что. В общем, ее перевели заведовать отделом материнства при горздраве. Тем не менее, эта дама как влезла на руководящую работу, так с нее уже и не слезала, но, как я упоминал, большой карьеры не сделала, видимо не помог ни статус вдовы замученного белыми коммуниста-героя, ни наличие редкого по тому времени среди руководящих советских работников гимназического образования. Закончила она не то редактором, не то зам редактора какой-то мелкой областной газетенки. Один из ее сыновей сумел сделать относительно неплохую карьеру в войну, стал полковником, но выше не пошел. Второй стал журналистом, но малоуспешным. Где и когда упокоилась Лидия Грибунина, видимо, главная виновница вынесения несправедливого приговора вашему деду, писатель-москвич так и не выяснил, но доподлинно узнал, что замуж она больше не выходила и, судя по всему, по жизни была очень несчастна. Ну, а что касается второго виновника расстрела вашего деда, Семена Кротова, то о его судьбе вы все знаете. Я поинтересовался у этого писателя и судьбой Бахметьева. Тут вообще полный мрак. Среди наших устькаменогорских исследователей бытует устойчивое мнение, что он стал впоследствии известным писателем Б..., но москвич этой версии не поддержал, сказав что следы Бахметьева теряются после его отъезда из Семипалатинска и никакого отношения к Б... он не имеет...".
   Ольга Ивановна читала письмо и перед ней проходили картины жизни вроде бы совсем посторонних людей, этой женщины и неведомого ей Бахметьева, ставших такими же песчинками в те далекие времена, когда социальный шторм кого-то бросал вверх, кого-то вниз, кого-то губил и мало кого осчастливил.
  
   18
  
   Перед выборами депутатов в поселковые, районные и областные Советы, поселок разбивался на микроучастки, и назначенные школьные учителя обязаны были обойти всех потенциальных избирателей, чтобы уговаривать их в день выборов прийти в поселковый ДК и "отдать" свой голос. Конечно, результаты тех выборов предопределялись заранее, но явка избирателей должна быть почти стопроцентной, и чтобы процесс голосования проходил как можно быстрее. Такой ерундой занимались по всей стране, играя в "скоростные" выборы, при этом повсеместно именно на учителей возлагали обязанности самодеятельных агитаторов. Ольга Ивановна ввиду своей "неблагонадежности" на эти и многие другие подобные мероприятия, проводимые, как правило, в выходные дни (не с уроков же снимать учителя), в последние годы не задействовалась и , вдруг, неожиданно для себя, осознала, что учитель, это не такая уж "каторжная" неблагодарная работа. Если заниматься только тем, чем собственно учителю положено, то есть давать уроки, и проводить чисто внутришкольную работу, то оставалось достаточно свободного времени и для отдыха, и для своих личных дел. Увы, это благодатное время наступило слишком поздно, у Ольги Ивановны к этому времени, личных дел почти уж и не осталось, и она... Она с субботы обычно сидела дома, смотрела телевизор и прочитывала накопившиеся за неделю газеты.
   В субботу 6-го декабря Ольга Ивановна с утра просмотрела программу телепередач в областной газете "Рудный Алтай". По алма-атинскому каналу не оказалось ничего особо интересного. Она бы, в общем, не прочь была посмотреть передачу "28" из серии "казахстанцы в ВОВ". Ей, конечно, была хорошо известна официальная версия истории подвига 28 гвардейцев панфиловцев, но... Но наряду с официальной героико-патриотической версией тех событий, она как-то в кулуарах на совещании в РОНО услышала и иную, передаваемую шепотом, на ухо друг другу. То был слух, что данный подвиг всего лишь плод фантазии корреспондента "Красной Звезды". Хотелось бы услышать, как теперь оценивают те события, по-прежнему, или в связи с Перестройкой и Гласностью, внесли некоторое коррективы. Но, увы, передача шла на казахском языке. Такова была специфика всех республиканских каналов в союзных республиках: часть передач шло на так называемом языке коренной национальности, а часть на русском. Так же по Алма-Ате регулярно шли передачи "Диалектика обновления". Эта и прочие, так называемые "перестроечные" передачи шли строго на русском, но Ольге Ивановне уже успела от них так устать, что не могла смотреть и слушать эту пустопорожнюю галиматью. Все новостные передаче по Алма-Ате тоже смотреть не имело смысла, они в основном дублировали таковые же передачи московского канала. Как всегда московская программа оказалась куда насыщеннее и интереснее. Здесь фильмом "Сестры" начиналась трилогия по роману Алексея Толстого "Хождение по мукам". Этот фильм Ольга Ивановна смотреть не хотела, по причинам неприятия самой личности писателя и его творчества. А вот соревнования по фигурному катанию на приз газеты "Московские новости" она как раз смотреть собиралась, ибо считала фигурное катание не столько спортом, сколько искусством. И особый интерес у нее вызывала начинающаяся вечером в полдевятого передача "Семья Лакшиных говорит с Америкой" из серии "Правда из первых уст". А пока что Ольга Ивановна принялась просматривать газеты за неделю. Так же как и неинтересные телепередачи, она пропускала всевозможные официозные газетные статьи. В них, как правило, говорилось одно и то же. Слегка задержалась на передовице "Казахстанской правды" от 3-го декабря. В ней сообщалось о начале работы сессии Верховного Совета Казахской ССР, и приводился текст доклада председателя президиума Макашева. Выступление изобиловало общими, трафаретными фразами: "Близится к завершению стартовый год год двенадцатой пятилетки, ознаменованный претворением в жизнь выработанной апрельским 1985 года Пленумом ЦК КПСС и одобренный 27 съездом партии курса на ускорение социально-экономического развития нашей родины...". В "Казахстанке" за 4-е декабря, все в тех же восторженных тонах сообщалось о принятом на сессии Верховного Совета законе о государственном плане развития Казахской ССР на 1987 год, где рост национального дохода определялся на 4,3%, а промышленного производства на 4,5%. Ольга Ивановна регулярно читая про все это "громадье планов", как общесоюзных, так и республиканских, долго не могла понять, как при таких цифрах развития, которые если верить официальной советской статистики были выше чем в США и прочих странах Запада, Советский Союз все никак не мог догнать и тем более перегнать их по уровню жизни. Со временем, опять же, благодаря тесному знакомству с председательницей Поссовета, она стала это понимать. Понимать, что цифры те "хитрые", и определяются в первую очередь ростом оборонной промышленности, что все эти миллионы тонн стали и прочих металлов идут не на что иное, как на производство танков, гаубиц, ракет, атомных подводных лодок и так далее. Все это не будешь есть, и во все это не оденешься, это производство не дает никакой отдачи, ибо ведет только к росту с последующим складированием вооружений. Так неужто, "там наверху" и сами не задаются очевидным вопросом: если по цифрам все так хорошо, почему же в магазинах одна вермишель и минтай?
   Нет, Ольга Ивановна давно уже вполглаза пробегала весь этот официоз и останавливалась только на том, что ее заинтересовывало по-настоящему. В той же газете не могло не вызвать интерес сообщение о том, что в Чимкенте начал действовать один из первых в республике кабинетов по обучению пользованием персональных ЭВМ, оснащенным отечественными машинами "АГАТ" и "ДВН-2М". Ольга Ивановна уже много раз слышала об этой чудо-машине неофициально именуемой по "западному" компьютером. Все в один голос утверждали, что в Европе и Америке эти компьютеры уже получили широкое распространение, и у нас тоже есть соответствующие разработки. Она слушала и не могла понять... как это набрать на экране монитора текст и потом его можно не стуча часами на пишущей машинке, а просто нажав кнопку распечатать на специальном устройстве в любом количестве. В это невозможно было поверить. В то же время она понимала, что если такое устройство создано, то какой толчок это сулит развитию буквально всего: литературы, науки, искусства, делопроизводства... Ведь это получается, что квалификацией машинистки, печатника сможет при желании овладеть каждый. И тогда буквально каждый сможет иметь в своей квартире собственную типографию, и не только это. Ольгу Ивановну особенно впечатляла возможность именно самой, без посторенней помощи набирать и печатать тексты. В стране, где долгие годы даже печатные машинки гражданам разрешалось иметь только с соответствующего разрешения, людям, не обладающим разборчивым почерком, свои мысли или творческие изыски воплотить весьма сложно. У Ольги Ивановны был очень мелкий и неразборчивый почерк, и хоть официального запрета на приобретение печатных машинок частными лицами давно уже не было, в свободной продажи их тоже не имелось. Так, что самой научиться печатать практически не представлялось возможности, разве что начать выполнять обязанности секретаря директора. И вот она читает, что через несколько лет печатать можно будет с помощью ЭВМ и они будут доступны всем. Нет, в это действительно поверить было трудно. Но если все таки поверить и такое случиться... Тогда она сможет в печатном виде представить уже почти написанные от руки в нескольких толстых общих тетрадях свои мемуары. Она, конечно, хотела их издать, но как где-то в редакции или издательстве показать свои каракули. Даже если и возьмут, половину не поймут. А писать она стала четыре года назад, писать о своей жизни с самого начала, как себя помнила. Писала о родителях, постепенно припоминая все новые эпизоды из своего детства. Писала о детском доме, о приезде в Восточный Казахстан...
   Именно заметка о грядущей компьютерной эре отвлекла Ольгу Ивановну от просмотра газет и переключила на "правку" своих мемуаров. Она вдруг вспомнила эпизод из детства, когда родители пригласили в дом какого-то важного для них гостя, приехавшего в Харбин из Шанхая по делам, то ли в Бюро по делам эмигрантов, где работала ее мать, то ли еще по каким-то. Даже она, семилетняя девочка, только что поступившая в гимназию поразилась осанке и суровой мужской красоте гостя. То оказался герой гражданской войны, войсковой старшина Бологов. Тогда ему было примерно столько же лет, сколько и ее отцу, что-то около сорока пяти. Но если отец, давно уже став гражданским человеком, и смотрелся соответствующе, в большей степени приказчиком, коммивояжером, служащим фирмы Чурин и Ко, то Бологов даже гражданские костюм и шляпу, носил как воинский мундир. Нет, это бросилось в глаза не ей несведущей малышке, то потом сказала отцу мать. О чем говорили родители с гостем, она не слышала, ибо её отправили срочно гулять на их широкий, огороженный глухим забором двор. О Бологове она узнала уже в гимназии. Как советских школьников воспитывали на героических подвигах отдельных красных героев, таких как Блюхер, Чапаев, Котовский, то харбинскую молодую эмигрантскую поросль, так же на героях из стана белых. Например, тамошняя русская молодежь имела традицию посещать могилу генерала Каппеля и фотографироваться на ее фоне. И одной из самых ярких личностей, конечно, являлся он, енисейский казак Григорий Кириллович Бологов.
   С красными Бологов начал воевать в чине сотника у себя на родине в Минусинске в 18-м году. За исключительное умение управлять вверенными ему подразделениями, он за два года вырос в чине до войскового старшины. Особенно отличился Бологов в самом конце Гражданской войны, когда, казалось, основные части белых были полностью деморализованы. В ходе последнего наступления белых на Хабаровск и Волочаевку, он, командуя дивизионом своих енисейцев, всегда брал верх над красными, даже если противник превосходил их числом и качеством вооружения. Вершиной же его полководческой деятельности стала оборона села Ивановки в сеньтябре-октябре 1922 года, то есть в последние дни существования Белого Приморья. Казачья дружина в количестве 300 человек под командованием Бологова отбила два штурма целой дивизии красных партизан. Красное командование, взбешенное этими неудачами, решило наглядно пристыдить партизан, которые не сумели взять важнейший стратегический узел обороны противника, даже имея более чем десятикратное преимущество в силах. Оно прислало всего лишь полк, но отборный, регулярной Красной Армии, составленный из слушателей курсов младших командиров, который и должен был показать, что значит настоящие красные герои. В том полку каждый пятый являлся коммунистом, а почти все остальные комсомольцами, многие были удостоены отличий и благодарностей от командования, в том числе и личных командарма Блюхера. То был полк - краса и гордость всей Дальневосточной Армии. В нем насчитывалось 900 бойцов и командиров, прекрасно вооруженных и экипированых. В РККА всегда имелись части пользующиеся особым расположением и доверием командования и политотделов. В них шел особый отбор, их лучше вооружали, кормили, одевали. Вот один из таких полков и направили в третий раз брать Ивановку, которая костью застряла в горле победоносно наступающей Красной Армии. Весь день 16 октября красноармейцы с пением "Интернационала" беспрерывно атаковали Ивановку, а потом предприняли и последнюю, ночную атаку. Из девятисот красных бойцов на колючей проволоке перед позициями енисейцев остались лежать и висеть более трехсот человек, но Ивановку им взять так и не удалось. Только после этого красное командование опомнилось и перестало бесполезно губить людей. Они предприняли наступление на других участках фронта и енисейцам пришлось оставить хорошо укрепленное село без боя, чтобы избежать окружения... Когда Ольга Ивановна слышала, частенько исполняемую по радио песню приамурских партизан, особенно ее куплет:
  
   И останутся как в сказке
   Как манящие огни
   Штурмовые ночи Спасска
   Волочаевские дни
   ..................................
   Ольга Ивановна с детства знала всю правду о тысячах замерзших под Волочаевкой красноармейцев, и сотнях легших в ту штурмовую ночь в Ивановнке, селе, располагавшемся недалеко от легендарного Спасска. Потому ей эти слова говорили совсем иное, чем прочим советским людям.
  
  От писания мемуаров Ольгу Ивановну уже после полудня отвлек звонок в дверь. На лестничной клетке стоял совершенно ей незнакомый среднего роста пожилой человек. Он представился:
   - Я Артюхов Василий Емельянович, главный агроном совхоза "Коммунарский".
   - Очень приятно, чем могу быть полезной,- с некоторым недоумением отозвалась Ольга Ивановна.
   - Дело в том,- человек несколько помялся,- что девичья фамилия моей матери... Злобина...
  
   19
  
   Совхоз "Коммунарский" создавали в свое время с пропагандистской целью, на землях, где в 1918 году посланцы вождя мирового пролетариата начинали строить свою Коммуну. К тридцатым годам, когда начали организовывать на тех залежных землях колхоз, уже ни питерцев, ни их потомков в окрестных селах почти не осталось. Кто погиб, кто просто умер, другие как-то куда-то рассеялись. Колхоз организовали из случайных людей, и он сначала особенно не преуспевал. К тому же на пойменных землях вблизи Усть-Бухтармы урожаи были заметно выше. Возрождение "Коммунарского" произошло в 60-е, когда колхоз преобразовали в совхоз, а пойменные земли Долины оказались затоплены разлившимся водохранилищем. Теперь уже в "Коммунарском" оказались самые плодородные в Бухтарминском крае земли. Но все равно совхоз особо не "гремел" до начала 70-х годов, когда директором назначили Землянского. Новый директор буквально за несколько лет превратил среднее хозяйство в передовое, где производилось столько сельхозпродукции, сколько в трех соседних совхозах вместе взятых. И это при примерно равных посевных площадях и количестве рабочих. Центральная усадьба совхоза поселок сельского типа "Коммунарский" находился почти в том же самом месте, где когда-то стоял палаточный лагерь питерских коммунаров. Естественно, на центральной площади перед правлением совхоза соорудили обелиск, посвященный коммунарам к которому на 1-е мая и 7-ое ноября возлагались цветы...
  
   - Вы... вы родственник Никандра Алексеевича Злобина атамана поселка Александровский?!- не могла сдержать изумления Ольга Ивановна.- И вы же, главный агроном совхоза "Коммунарский"!?... Что же вы стоите, проходите пожалуйста!
   - Представьте себе, да,- Артюхов, настороженно оглянулся на дверь соседней квартиры, за которой послышался шорох и переступил порог. По всему сказывалась привычка многолетнего сокрытия своего истинного происхождения.- Не просто родственник, а самый настоящий правнук. А вы значит... Ну, в общем, про вас я все знаю. Как говориться, слухами земля полнится. Вот, значит, терпел терпел я, а сейчас думаю, если внучка станичного атамана, да еще к тому же и племянница сотника Решетникова, не боится себя назвать и предков не стыдится, так почему же мне... И так почти всю жизнь слова лишнего сболтнуть боюсь. Вот что, Ольга Ивановна, так вас кажется зовут... Я сейчас по делам приехал, мне в ваше совхозное правление надо, один вопрос с Танабаевым решить. Его трактористы видно спьяну под озимые с полгектара наших паров запахали и засеяли. А потом нам бы с вами поговорить, а? Я думаю, нам есть, что сказать друг другу...
   Часа через три Артюхов уже сидел в квартире Ольги Ивановны за столом и пил чай с клубничным вареньем из последних подношений.
   - Главным агрономом я пять лет назад стал, случайно, благодаря Землянскому. Наш директор умеет отличить толкового работника от пустомели. Когда он стал директором, я простым зоотехником состоял. Он меня приметил и говорит, поступай в институт на заочное. Я в отказ, дескать, какая учеба, семья на руках и четвертый десяток идет, да и не поступить мне, техникум то давно уже кончил, все позабыл, экзамены не сдам. Тогда он мне письмо рекомендательное в сельхозинститут написал, в Омск, который сам кончал. У него там приятели остались и в администрации, и среди преподавателей. Так вот в сорок лет я кое как институт-то закончил, а потом главным агрономом и стал,- не без гордости поведал Артюхов.
   - И что, Землянский не интересовался вашим происхождением?- не могла не задать этого вопроса Ольга Ивановна.
   - Нет. Да я и сам, как и не помнил, чья дочь моя мать. В графе социальное происхождение писал из крестьян. Мать моя в два года сиротой осталась. Ее отец, то есть мой дед в 19-м погиб, а прадеда в 20-м убили. Бабка из Александровки с мамой моей на руках убежала и под своей девичьей фамилией скиталась. Потом уже в одной кержацкой деревне за тамошнего мужика замуж вышла, все их законы и веру приняла. Ну, а кержаки ее не выдали. В тридцатых ту деревню дико раскулачивали и бабка уже со своей новой родней и оттуда бежали в обычную новосельскую деревню, там осели, и ей в третий раз веру менять пришлось, теперь уже на советскую. И мать моя тоже как положено пионеркой и комсомолкой была, и аккурат за три года до войны замуж вышла, а я в 39-м году родился. Поверите, отец мой только после моего рождения узнал, чьей снохой оказалась его теща, и чья внучка его жена. Но и он молчал, ни я, ни брат пока не выросли, ничего не знали. Воспитывались как положено, октябрятами, пионерами, комсомольцами и были уверены, что наши деды в гражданскую воевали в красных партизанах. А на поверку оказалось, что по линии отца мои предки вообще в гражданскую не воевали, сидели в своей деревне и землю пахали. А со стороны матери дед у Анненкова служил, а прадед поселковый атаман, вместе с вашим дядей коммунаров расстреливал, а потом возглавлял отряд белых партизан, или как тогда все говорили белоказачью банду.
   - А вы знаете, как ваш дед погиб?- спросила Ольга Ивановна, пристально глядя на прихлебывающего чай Артюхова.
   Тот в ответ взглянул на собеседницу и мрачно улыбнулся:
   - Судя по вашему тону и глазам, и вы это знаете. Он погиб, спасая своего командира. А его командир был Иван Решетников, то есть батюшка ваш, верно?
   - Верно,- вздохнула Ольга Ивановна и почему-то виновато опустила глаза.
   - Это мне мать рассказала, когда я уже вырос. Как обухом по голове мне были все эти ее рассказы. Потом лет десять я в таком вот раздвоенном состоянии жил. Казалось весь насквозь советский, красный, а уж и какую-то червоточинку в себе чувствовал, фильмы, книжки, которым раньше безоговорочно верил, уже по иному воспринимал, истину меж строк пытался выяснить,- допив чай, Артюхов рассказывал историю своего "раздвоения" и как бы избавлялся от какого-то давно уже лежавшего на его душе груза.
   - Да, представляю ваше состояние. Тем более сейчас, когда вы во главе огромного передового социалистического хозяйства, правая рука директора-орденоносца. Кстати, а вы сами разве не орденоносец?
   - Хитрая вы Ольга Ивановна,- рассмеялся агроном.- Я уж настолько хорониться привык, что на людях о своей материнской родне стараюсь не вспоминать. А вот при вас решил, наоборот, о советских наградах умолчать, а вы не дали... Есть, конечно. В восемьдесят третьем план на сто десять процентов сделали. Ну, Землянскому, "Ленина" дали, а мне "Знак почета". А грамот всяких и благодарностей не счесть и областных, и республиканских, и союзных.
   - Вы коммунист?- продолжала "допрос" Ольга Ивановна.
   - А как же без этого. Разве может быть главный агроном совхоза беспартийным. А вот то, что вы обмолвились про наш совхоз, как передовое социалистическое хозяйство, то я вам вот что скажу - все это чистой воды липа,- с обезоруживающим простодушием признался Артюхов.
   - Как это... липа?- не поняла Ольга Ивановна.
   - А так. Все это своего рода бег в мешке. И все мы, директора, агрономы, бригадиры, простые рабочие, соревнуемся в этом беге. Землянский лучше других в этом мешке бегает, вот и все.
   - Я вас как-то не совсем понимаю,- выразила недоумение Ольга Ивановна.
   - Чего тут понимать, вы и сами отлично знаете, никаких таких преимуществ социализма и коллективизма в ведении сельского хозяйства нет и быть не может. Наша нынешняя урожайность на десять-пятнадцать, а то и на тридцать процентов ниже, чем была до революции. Это я вам как агроном говорю.
   - Даже в вашем совхозе?- по-прежнему не верилось Ольге Ивановне.
   - Я и говорю конкретно о нашем совхозе, а в других еще хуже. У Танабаева урожайность почти в два раза ниже, чем была не тех же землях у крестьян-новоселов, которых сюда привезли по столыпинской реформе. А если брать пойменные прииртышские и бухтарминские земли, где сеяли усть-бухтарминские казаки, так у них в два с половиной - три раза урожайность была выше, - уверенно констатировал Артюхов.
   - Простите, вы так утверждаете. Вы, что специально занимались этим вопросом, и откуда у вас данные о дореволюционных урожаях?
   - Как откуда? И очевидцы еще некоторые живы, и есть статистические данные в областном архиве. Вся разница, что тогда урожай в пудах считали и сбор с десятины, а сейчас в центнерах и с гектара. А про ту жизнь я от бабки, пока жива была, успел немало узнать. Удивительное дело, она до 71-го года дожила, кругом уже советская власть больше пятидесяти лет стоит, и Усть-Бухтарму затопили, а она все не могла забыть, как александровские казаки усть-бухтарминским завидовали. Дескать, там и центр волости, и церковь и школа, и почта с телеграфом, и сберкасса при ней, и жили намного богаче и земля лучше...
   - Погодите,- перебила Ольга Ивановна.- Я все же никак в толк не возьму. Ваш совхоз, судя по газетам, в среднем собирает по двадцать-двадцать пять центнеров с гектара, верно?
   - Официально, да,- кивнул Артюхов.
   - Как это официально?- вновь была поставлена в тупик Ольга Ивановна.
   - Я вам это после объясню. Вы мне сначала скажите, о чем спросить-то хотели?
   - Ну, как, если все так, как вы говорите, что до революции собирали на десять-двадцать процентов больше, то значит средняя урожайность тогда была где-то тридцать центнеров. И это как вы говорите у крестьян новоселов, столыпинцев. А что же тогда в Усть-Бухтарме у станичников было, еще больше, все сорок? Но этого просто не могло быть, при той агротехнике и полном отсутствии минеральных удобрений. Или я что-то не понимаю?- Ольга Ивановна вопросительно смотрела на собеседника
   - Хорошо считаете Ольга Ивановна, не знал бы, что вы филолог, принял бы за математичку,- сделал неожиданный комплимент агроном.- Только вы не учитываете то, что я уже вам говорил, что советское хозяйствование, это не честный, так сказать, бег, а бег в мешке. А теперь об официальных наших двадцати пяти центнерах с га. Их мы собираем благодаря неучтенным полям, которые спрятаны далеко в горах, на самой границе с Лениногорским районом, там есть такие плоскогорья с вполне приемлемой почвой. Но дорог туда нет, ни одна машина не проедет, только трактор или лошадь с телегой. Про их существование не то, что проверяющие инспекторы из обкома не знают, большинство наших рабочих, если даже и слышали, никогда там не бывали. Благодаря этим полям мы и повышаем свою среднюю урожайность. Так же имеем неучтенные стада коров, свиней, овец, благодаря чему легко выполняем, а если захотим, то и перевыполняем план по мясу и молоку. Признаюсь, что тайные неучтенные поля выдумка не сегодняшняя, ее впервые здесь еще в НЭП опробовали, как средство сокрытия от продналога истинного количества засеянного и собранного хлеба.
   - А какая же тогда у вас реальная урожайность?- не могла задать уже очевидного вопроса Ольга Ивановна.
   - Двадцать, в лучшие годы. А так шестнадцать-восемнадцать.
   - И что такая практика применяется и в других хозяйствах?
   - Повсеместно.
   - Это значит, у Танабаева вообще...
   - Да, у него на самом деле 10-12 центнеров на круг собирают,- подтвердил Артюхов.
   - Ужас!
   - То еще не ужас, настоящий ужас в другом. Тут дело даже не в Танабаеве, а в том, кто его, а до него его отца и деда ставили руководителем земледельческого хозяйства, и превратили их в династию потомственных председателей-директоров, а фактически заставили их заниматься не своим делом. Вы случайно не помните из рассказов ваших родителей, чем занимался дед Танабаева, когда батрачил у вашего деда?
   - Признаться нет, я ведь тогда еще девочкой была, и если в разговорах родителей что-то такое и говорилось, то я просто не воспринимала,- виновато пожала плечами Ольга Ивановна.
   - А я могу предположить с вероятностью не менее девяноста процентов, он или занимался лошадьми, или пас баранов. Казахи ведь потомственные скотоводы, накопили в этом деле большой опыт, они никогда до советской власти не обрабатывали землю, у них не может быть навыка земледельца, который накапливается в ходе смены многих поколений. Знаете, как Землянский определяет время начала пахоты и сева, он это никому не доверяет, даже мне. Сам едет в поле, берет в руку ком земли, нюхает ее, мнет, трет, чуть не жуёт, а потом только говорит - здесь можно начинать, или, нет, еще не время. Он ведь тоже потомственный крестьянин, его предки в Омскую область по той же столыпинской реформе прибыли, а до того на смоленщине землю пахали. А Танабаев... откуда может быть у него такое чутье. Вообще-то с казахами советская власть по свински поступила, еще хуже, чем цари. При царях-то их степь только по краям обкорнали, посадив там сначала целых четыре казачьих войска, а потом еще и новоселов заселили. А при Советах вообще все лучшие пастбища целинными землями объявили и распахали. Эта целина в будущем еще аукнется. А дали бы им возможность как раньше кочевать, да скот без ограничения держать, они бы, может, всю страну мясом завалили. А хлеб растить... ну не их это дело...
   Уже собираясь уходить, чтобы ехать в сгустившихся сумерках домой на совхозном "УАЗе", Артюхов развязал свой рюкзак и достал оттуда большой кусок свиного сала, эдак кило на три:
   - Я знаю, что у вас тут в поселке с продуктами туго. Вот хочу в знак уважения и в честь нашего с вами знакомства преподнести такой вот подарок. Может, и не угодил, но что бы я мог еще вам привезти?... Сало хлебное, домашнего приготовления, жена отлично умеет его солить. Свинью только перед октябрьскими праздниками закололи, так что свежайшее.
   - Василий Емельянович, да лучшего подарка по нынешним временам, не найти. Действительно у нас тут с продуктами... и говорить не хочется,- Ольга Ивановна в сердцах только махнула рукой, с благодарной улыбкой тут же приняв увесистый презент.
   - Надеюсь, теперь мы с вами будем поддерживать связь. Ведь мы, в общем-то, в некотором роде кровная родня. Ведь ваш отец и мой дед кровью породнены, не так ли?
   - Да, конечно... вы совершенно правы. Только вот не знаю, как вас мне-то отблагодарить. Господи, совсем из головы вон,- Ольга Ивановна поспешила к холодильнику, где у нее еще оставалось немного яблок, мандаринов, конфет.- Вот примите и от меня, пожалуйста, в подарок.
   - Надо же... Чего не ожидал, так это того, что здесь учителей так снабжают. Это вам, что по линии РОНО выделили? Почему же тогда в нашу школу ничего такого не завезли? Наши-то педагоги прямо чуть не плакали, пока мы их на полное совхозное обеспечение не взяли,- Артюхов удивленно таращил глаза на кулек, который ему презентовала в ответ учительница.
   - Да, что вы. Какое там РОНО. Это... знаете, у нас тут учатся дети с воинской части, ну что на краю ваших земель располагается. Так вот это мне жена командира той части привезла, - призналась Ольга Ивановна.
   - Ратникова Анна Демьяновна?
   - Да... Вы ее знаете?
   - Ну, как вам... скорее ее мужа. У него с нашим директором давно уже хороший контакт налажен,- Артюхов загадочно-хитро улыбнулся.
   - Что вы говорите?
   - Да, в уборочную он присылает нам своих солдат, в помощь, ну и мы в долгу не остаемся. Деловой мужик этот подполковник. Начальство его уже столько лет на "точке" маринует, а он не горюет, и времени зря не теряет. Я конечно не совсем в курсе, но наверняка знаю, они с Землянским не одно взаимовыгодное дело провернули. Он, Ратников, тоже не плачет, что ему дали плохой "мешок", он приноровился и в нем бегать...
  
  20
  
   Когда, проводив гостя и вымыв посуду, Ольга Ивановна включила телевизор, там уже заканчивался репортаж о произвольной программе в парном катании. Но на начало передачи "Правды из первых уст", которую очень хотела посмотреть, она успела.
   Событие действительно было неординарным. Семья американских врачей Лакшиных, переехали на постоянное место жительства из США в СССР. И вот теперь с их участием устраивали чисто пропагандистскую передачу-телемост, которую с американской стороны вел известный телеведущий Донахью, а из Москвы восходящая звезда советской тележурналистики Познер. Лакшины, видимо, за что-то очень сильно обиделись на Америку. И эта обида буквально выплескивалась из уст, как главы семейства, так и его жены. На вопросы с другого конца телемоста они реагировали заранее запрограммированной антиамериканской риторикой. Американцы, похоже, оказались не очень готовы к диалогу и сведения о жизни в СССР черпали из своих средств массовой информации. Так, одна из участниц с американской стороны, задала вопрос, как теперь Лакшины добывают в Москве пропитание, выстаивая огромные очереди. На это последовал ответ, что в Москве прекрасное снабжение и в очередях они еще ни разу не стояли. На вопрос, чем сейчас занимается доктор медицины Лакшин, глава семейства бойко ответил, что тем же, чем и ранее, наукой, ибо является начальником отдела в одном из московских медицинских НИИ, с окладом пятьсот рублей в месяц...
   Ольга Ивановна, глядя на экран, понимала, что Лакшины вовсе не врут. Они на самом деле не стоят в очередях, и сам Лакшин действительно сразу получил высокий пост и соответствующую зарплату... потому, что это им здесь все сразу "дали". Из этих людей "сделали" нечто вроде разменных фигур в большой политической игре, и они, приехав в Союз около года назад, так до сих пор и не поняли, что 99% населения страны живут совсем не так, даже в Москве, не говоря уж о провинции. Те же его нынешние коллеги, такие же начальники отделов, чтобы добиться своей должности и получать пятьсот рублей, прошли через такое "чистилище", что наверняка ненавидят этого взбалмошного американца, которому все это свалилось просто так. Зарплата в пятьсот рублей, то, что так небрежно было произнесено Лакшиным и, видимо, считалось им не такими уж большими деньгами, ведь рубль по официальному курсу где-то приравнивался к доллару. В США наверняка и они, и многие другие средние американцы имели куда более существенные доходы. Так вот, пятьсот рублей в месяц в СССР получали, если не единицы, то крайне небольшое количество людей. Ольга Ивановна с полной уверенностью могла сказать, что во всем серебрянском районе такой зарплаты не имел никто. Директор цемзавода, самый высокооплачиваемый человек в районе получал где-то 450 рублей, Анна Николаевна, председатель Поссовета - 300, главврач поселковой больницы не более 250-ти. Все эти данные Ольга Ивановна, сама со всей своей педвыслугой, получавшая 200 рублей, знала от Анны Николаевны. Конечно, на уровне обкома и руководства крупнейших усть-каменогорских предприятий зарплаты были куда более весомы, к тому же в СССР имело большое значение к какой "кормушке" то или иное должностное лицо прикреплено. И от качества той "кормушки" качество жизни человека и его семьи зависело даже больше, чем от размера зарплаты. По всей видимости, Лакшины и не догадывались о подобной "градации", разделявшие советских людей на различные "пайковые" категории. Их, видимо, сразу как крайне ценных кадров прикрепили даже не к НИИШной кормушке, где работал глава семейства, а к центральной, кремлевской, и конечно свежеиспеченная "советская" семья не испытывала никаких материальных затруднений, тех с которыми буквально с рождения свыкались подавляющее большинство их новых соотечественников. Потому они, в общем-то, были достаточно искренни, отвечая на вопросы Фила Донахью. Они просто не знали, а может и не хотели знать того, что в действительности творилось вокруг них.
   Конечно, московские "кормушки" не чета областным, тем более районным. Ольга Ивановна знала самые "обильные" из районных, это прежде всего райкомовский спецраспределитель, ну и отдельным, относительно сытым "островком" являлся серебрянский зенитно-ракетный полк со своими "филиалами-точками", одна из которых и располагалась в двадцати километрах от Новой Бухтармы. Причем, если к полковой "кормушке" были прикреплены более сотни семей офицеров и прапорщиков, то к райкомовской не более двух десятков семей, имевших спецснабжение. А всякие там освобожденные третьи секретари комитетов комсомола и всевозможные инструктора, те "кормились" немногим лучше простых смертных. В этой связи вся эта райкомовская и горкомовская "мелочь" рвалась сделать карьеру, выйти на должности, где положено спецснабжение. Однажды Ольга Ивановна стала невольным свидетелем откровений одного из таких молодых "рвачей". То случилось еще в начале 80-х, когда только отправили на пенсию первого секретаря обкома Протазанова, и в обкоме началась определенная "чистка" старых кадров. Ольгу Ивановну в числе прочих педагогов пригласили в райком партии на инструктаж по проведению агитации к очередным выборам. Кроме учителей в зале серебрянского ДК присутствовали и другие лица, которых также задействовали в агитационной компании. Прямо за спиной Ольги Ивановны расположились несколько райкомовских комсомольских работников. Из их приглушенного разговора стало ясно, что один из них только что получил назначение в обком, видимо на какое-то освободившееся в связи с "ротацией кадров" место. По этому поводу этот счастливец, не обращая внимание на инструктаж, вполголоса, но взахлеб делился со товарищи своей радостью, и звучала та радость так:
   - Все ребята, считайте, я уже на настоящие рельсы встал. Теперь все в моих руках. Зарекомендую себя в Устькамане, получу квартиру и дальше. Ни перед чем не остановлюсь, на цырлах ходить буду перед кем надо, землю грызть, но больше в эту дырюгу не вернусь, разве что с проверками наезжать буду. Да, ребята, заживу, в обкоме там же совсем другой расклад, другие горизонты. Водку, только хорошую пить буду, и хорошей колбасой закусывать, все кончился "ливерный" период. А если повезет, так и бутерброды с икрой жевать буду, хватит, поел дерьма...
   - Ты уж нас-то там не забудь...- пытался напомнить о себе, его менее удачливый коллега по районной комсомольской работе.
   Но счастливец-выдвиженец его не слушал:
   - Через год-другой в ВПШа поступлю, а оттуда прямая дорога на хорошие обкомовские, а то и республиканские партийные должности. Так что ребята лет через десять я уже буду либо в Усть-Камане значимым человеком, а то и в саму Алма-Ату переберусь. Всё сделаю, если надо по головам пойду, но прорвусь...
   Ну, а что "позволяли себе" те кто "прорвались" и их близкие Ольга Ивановна знала отлично на примере широко известных "бриллиантовых" и прочих делах дочери Брежнева. Были и, так сказать, местные наглядные примеры. Особенно "прогремел" случай, имевший место где-то в конце семидесятых годов...
   В послевоенные годы Усть-Каменогорск рос и развивался бурными темпами. За период с 1959 по1980 его население выросло вдвое, со ста пятидесяти до трехсот тысяч. Довольно высокий для Казахстана уровень жизни горожан стимулировал развитие не только общей культуры, но и стремление культурно, полноценно жить и отдыхать. В многочисленных спортивных секциях города занималось немало юных усть-каменогорцев, которые летом выезжали на отдых в специальные спортивные лагеря, или в места под эти лагеря приспособленные. В один из летних месяцев группа гимнастов и гимнасток, в которую входили дети 12-13 лет, во главе с тренером, девушкой - кандидатом в мастера спорта, высадились на пристани одной из турбаз, после чего совершили пятнадцатикилометровый марш по бездорожью вдоль берега. На пути им попалась изумительной красоты бухточка-заливчик, образовавшаяся в расщелине меж двух пологих сопок, поросших соснами и зарослями шиповника. Здесь же нашли и удобное место для палаточного лагеря, небольшую площадку покрытую галькой. Смолистый воздух, чистейшая и успевшая прогреться до 20-22-х градусов вода, относительное мелководье - все это побудило тренера остановится именно здесь. Но насладиться отдыхом, совмещая его со спортивными тренировками дети смогли лишь в течении трех суток...
   В то время единолично и твердой рукой областью руководил Александр Константинович Протазанов. Фактически это был удельный князь. Ставленник всесильно союзного министерства среднего машиностроения, он, что называется, "в упор не видел" казахстанское руководство. Более того, казахов он во всеуслышанье именовал оскорбительным прозвищем калбиты, всячески унижал и высмеивал секретарей райкомов-казахов с левого берега Иртыша, когда они приезжали на областные совещания. Руководители - казахи втихаря жаловались в Алма-Ату Кунаеву. Но тот лишь разводил руками, чуть не в открытую признавая, что этот первый секретарь обкома ему не по зубам, ибо самой Москвой поставлен. "Царствуя" таким образом уже более десяти лет, Протазанов вконец обнаглел. Он на манер Сталина любил приглашать на свою загородную дачу-резиденцию руководителей районного звена, там напоить их до поросячьего визга, в том числе и женщин, и потешаясь, наблюдать за их поведением в этом состоянии. Об этом Ольге Ивановне рассказывала Анна Николаевна. По своим каналам она узнала, что однажды на такое "дачное совещание" была приглашена первый секретарь серебрянского райкома, уже немолодая женщина и Протазанов, лично заставлял ее пить, а потом в таком непотребном виде танцевать перед всеми приглашенными...
   Так вот, ту же самую пустынную бухточку, где разбили свой лагерь юные спортсмены, облюбовали участники послесвадебного "круиза", осуществляемого на личном теплоходе-яхте первого секретаря обкома. Женился не кто иной, как сын Протазанова. Конечно, такого соседства отпрыски хозяев области терпеть не захотели. Детям и их тренерше предложили немедленно освободить место. Но дело было уже вечером, и идти назад на турбазу 15 километров в ночь... Девушка-тренер отказалась вести детей по горам в темноте, более того посмела пристыдить изрядно поддатых вожаков областного комсомола, занимавшихся обеспечением это "свадебного путешествия". Ее избили, а для острастки и нескольких пытавшихся встать на защиту своего тренера мальчишек. Тут же по рации связались с Усть-Каменогорском, а оттуда поступила команда пригнать машину из ближайшего населенного пункта, чтобы вывезти детей. Ближайшим селением оказался казахский аул, где с большим трудом нашли исправный грузовик. Но дороги к той бухточки не было, и он не доехал километров восемь. Уже в темени по горной тропе детей фактически под конвоем гнали эти восемь километров... чтобы ничто не мешало сановным молодоженам и их приспешникам наслаждаться жизнью.
   Этот инцидент "спрятать" не удалось. Вроде бы через Алма-Ату о нем доложили в Москву, хотя раньше и не такое обычно не выходило за границы области. То ли этот доклад, то ли еще что, или все по совокупности "переполнили чашу терпения", а может, сказался возраст Протазанова, но в 1981 году его без лишнего шума проводили на пенсию.
  
   Сейчас вспоминая тот случай и подобные ему, Ольга Ивановна не могла не задуматься: а как вели себя в дореволюционное время царские губернаторы, наместники и прочие высшие чиновники. Она хоть и отрывочно, но помнила многое из слов своего отца, произносимых им в спорах с гостями в их харбинском доме, в разговорах с матерью. Некоторые свои мысли отец озвучивал многократно, потому они и остались в ее памяти. Он говорил, что старую Россию во многом погубил бессовестный карьеризм большинства чиновников всех рангов, их стремление служить не интересам России, а выслуживаться перед начальником, ради собственных выгод. Он упоминал и конкретные имена каких-то генерал-губернаторов, атаманов и прочих высоких чинов, приводил примеры, как делали карьеру в мирное время в царской армии, или назначались чиновники на "хлебные" места в губерниях, уездах и волостях. Рассказывал отец и про то, как на германском фронте в армейских частях большинство офицеров относились к солдатам как к скотине, про ту сословную пропасть, что лежала между офицерами и нижними чинами. Отец утверждал, что если бы в строевых частях Русской Императорской Армии высшее командование смогло бы добиться взаимоотношений хотя бы отдаленно напоминающих отношения между офицерами и рядовыми в казачьих частях, то никакие бы большевики не смогли развалить Армию, а с нею и всю Империю. Но никто, ни царь, ни генералы не делали в этом направлении ни малейших поползновений...
  Ольга Ивановна безоговорочно верила отцу. Но даже если он и прав, так чего же добились в конце концов большевики, ради чего делали революцию, спровоцировали Гражданскую войну с миллионами жертв!? Чтобы вместо сановников-дворян над столь же бесправными простыми людьми издевались выбившиеся к власти коммунисты, партийная номенклатура и их родичи!? Или для того, что бы делать ту же карьеру по чиновничьей или армейской линии могли не ограниченное число лиц из дворянского, и в меньшей степени, купеческого, разночинного и казачьего сословия, а карьеристы смогли выходить из самых "широких слоев", всего народа, то есть появилось куда больше возможностей прыгнуть из пешек в ферзи, или говоря проще и нагляднее "из грязи в князи"? В результате... если посмотреть на первых лиц государства, то они едва ли не все начинали на периферии. Но сказать, что эти пробившиеся к вершинам власти партийные чиновники, что-то из себя представляли значимое вряд ли можно. Судя по их речи, выступлениям создавалось впечатление, что они, позаканчивав свои ВПШ и институты, так и не научились просто грамотно изъясняться по-русски. И ради того, чтобы эти люди получили возможность учиться, сделать карьеру, тогда, в революцию и гражданскую войну, перевернули страну, организовали беспримерное в мировой истории "кровопускание", сделали несчастными и изгнали миллионы людей, причем не самых худших, живущих в тогдашней России. В последнем Ольга Ивановна никогда не сомневалась, ведь перед ней постоянно стояли образы ее родителей.
  
   Мысли, навеянные телемостом "Москва-Вашингтон", настолько "отключили" Ольгу Ивановну от реальности, что она "очнулась", когда уже по телевизору вновь показывали фигурное катание. Танцоры исполняли произвольный танец. Но она уже не могла воспринимать происходящее на экране. С трудом поднявшись и выключив телевизор, она легла в постель и погрузилась в сон, который явился продолжением ее недавних размышлений, где в хаотичном калейдоскопе перемешались Лакшины, фигуристы, комсомольцы-рвачи и ее родители...
  
   21
  
   Вся вторая неделя декабря для Ольги Ивановны стала обычными буднями, с утра до вечера уроки, совещания, разговоры в учительской. Большинство учителей вовсе не спешили домой, где их ожидали опостылевшие домашние дела, дети, готовка, ругань с домочадцами. Ольге Ивановне тоже вроде бы незачем спешить домой, но там ее ожидало ее дело, ее мемуары. Когда несколько лет назад она начинала над ними работать, сама перед собой поставила задачу писать в день по три четыре листа в большой общей тетради. Однако, такой график выдержать оказалось просто невозможно. Иногда, она приходила с работы настолько уставшей, что вообще была не в состоянии написать ни строчки. В другой раз просто не писалось. Она могла просидеть несколько часов едва осилив тетрадную страничку, или написав много и перечитав написанное тут же нервно все перечеркнуть. Путем проб и ошибок Ольга Ивановна поняла, что для нее знаменитый метод Олеши "ни дня без строчки" не приемлем. Потому за мемуары она садилась только когда чувствовала что действительно очень сильно хочет их писать... А если такового желания не возникало, лучше было просто заняться чем-то другим, посмотреть тот же телевизор.
  
  Во вторник директор собрал весь педколлектив и объявил, что завтра 10 декабря международный день прав человека, и каждый классный руководитель старших классов должен выступить перед своим классом со спущенным сверху тематическим докладом: "Что такое права человека и как они соблюдаются в СССР и странах капитала?" Учителя, особенно не гуманитарии, сразу стали возмущаться, это де не их профиль, что это должны проводить учителя истории и общствоведения, их дело разъяснять ученикам статьи Конституции. Ольга Ивановна скромно помалкивала, она не классный руководитель и это ее не касалось. Хотя она бы могла объяснить поселковым старшеклассникам, что такое права человека и как советская Конституция их гарантирует. Право на труд, на жилище... медобеспечение... образование...
   О, да трудиться в советской стране все имели право и даже обеспечены этим так называемым трудом, то есть работой. Советская пропаганда, как одно из главных преимуществ социализма перед капитализмом выдвигало именно это - отсутствие в СССР и других странах социализма безработицы. Но тот маленький фактик, что все эти обеспеченные работой советские трудящиеся работают по-разному совершенно не учитывался. Кто-то просто ленив от природы, кто-то ненавидит ту работу, которой его "наделили" и мечтает о другой, но соскочить с опротивевшего "дела" почти невозможно. При этом зарплата у большинства рядовых рабочих, служащих, колхозников не сильно отличалась. Такой "расклад" имел место почти во всех сферах жизнедеятельности советского общества. Высшая партноменклатура, устроила себе особую, обеспеченную госснабжением жизнь, своего рода коммунизма для ограниченной группы высших руководителей и членов их семей. А подавляющее большинство остальных граждан обрекло жить под девизом: "От каждого по способностям, каждому по труду". Но на самом деле вторая часть девиза звучала несколько иначе: "каждому поровну". Но это "ровно" в восьмидесятых годах стало слишком малозначимым в реальном материальном исчислении. И потому первая часть: "От каждого по труду", и раньше особо не "звучавшая", сейчас совсем не работала из-за полного отсутствия стимула. Труд, работу, особенно на промышленных предприятиях презрительно именовали "вкалыванием". Само-собой по хорошему, в охотку никто уже не "вкалывал", разве что на особо высокооплачиваемых предприятиях и учреждениях работавших на оборонку и космос. В области имелись такие предприятия в Усть-Каменогорске, Лениногорске, Зыряновске. Но таковых было относительно немного, а на других люди в основном не работали, а вкалывали, получая за это от ста пятидесяти до двухсот рублей, на которые с каждым годом становилось все труднее приобрести нужные для жизни товары хотя бы среднего качества. Превратить свои деньги в хороший, качественный товар простому человеку можно было, только поехав в большой город и дождавшись там "выброса" такового, и отстояв многочасовую очередь.
   Право на жилище... Ольга Ивановна, чье детство прошло в просторном харбинском доме родителей, где у нее была своя отдельная комната... Для нее это советское право иметь на семью из трех человек не более двух комнат, а если детей двое и дети онополые, то тоже две... И лишь при условии если ты большой начальник, то в качестве кабинета положена еще одна комната. Эти права и блага, положенные всевозможным начальникам, чем выше, тем больше, все это и породило в советском обществе столь нездоровую тягу делать карьеру, выпрыгнуть, приподняться, чтобы отовариваться в спецраспределителе, иметь большую, чем у других жилплощадь. В обществе, где в пику капитализму деньги сбросили с "пьедестала", самым притягательной ценностью стала власть и к ней стремились всеми правдами и неправдами. В результате "наверх" пробилось много людей, многократно преступивших на своем "пути" те или иные моральные нормы, и уж наверняка они рассчитывали за все свои риски и унижения еще больше унижать "нижестоящих", в том же духе вели себя их дети и близкие.
   Право на медицинское обслуживание... Ольга Ивановна проживала в поселке, где было много легочных больных, и отлично знала, как это право осуществляется. Лучшие врачи, так же как и лучшие выпускники медвузов, как могли, избегали работать и распределяться в рабочие поселки, ибо там очень трудно и скучно жить, а главное отсутствовала всякая перспектива, как карьерного роста, так и повышения уровня своей квалификации - учиться не у кого. По этой причине в новобухтарминской поселковой больнице врачи за редким исключением были, что называется, третьего сорта, да и тех не хватало. То же самое можно сказать про районную серебрянскую больницу, где только главный хирург Абердиенко являлся по настоящему классным специалистом. Один хороший врач на целый район! Естественно, что смертность, как в поселке, так и в районе год от года росла. Но эти сведения были строго засекречены, а Ольга Ивановна, предварительно побожившись молчать, узнала их все от той же Марии Николаевны. Молчала она и о том, что знала доподлинно от своих родителей, что до революции в Бухтарминском крае не только женщины, но многие мужчины, в первую очередь кержаки, жили по сто и более лет, а сейчас, при самой заботливой и гуманной советской власти немногие переходили рубеж шестидесятилетия.
   Право на образование... Казалось бы Ольга Ивановна по роду своей деятельности должна была быть в этом вопросе наиболее компетентна. Но она в основном могла судить только о средней школе. Закончив заочно областной педвуз, она лишь по-наслышке знала, что значит для простого без связей человека получить настоящее качественное образование. То есть поступить в престижный, сулящий по окончании перспективу ВУЗ. А вот что касалось среднего, средне-технического и средне-специального образования, то здесь да, здесь весь народ имел такие права. Даже если и не хотел учиться, его заставляли чуть не силком заканчивать минимум восемь классов. К чему это приводило, Ольга Ивановна знала отлично. В результате у учителей совсем не оставалось рычагов, чтобы воздействовать на нарушителей дисциплины, прогульщиков и двоечников, ибо их всех предписывалось выпускать из школы минимум с восьмилеткой, то есть с неполным средним образованием. Сколько сил, нервов-здоровья стоило это учителям? Но ведь мучились не только учителя, те кто хотел учиться тоже страдали от соседства с теми кто не хотел. И те, кто не хотел, тоже мучились, ведь их заставляли делать то, к чему они не имели желания, пристрастия, способностей, наконец. Причем многие из тех "трудных" учеников, окончив таки на липовые тройки восьмилетку, с грехом пополам умевшие читать и писать, потом, сбросив с себя груз морального давления ненавистной им школы, становились вполне нормальными рабочими цемзавода или совхоза, шоферами, рыбаками на сейнерах, обзаводились семьями и становились уважаемыми людьми, при этом почти ничего не помня из школьной программы. Так зачем же нужно им это обязательное восьмилетнее образование, стоившее столько испорченных нервов, своих и чужих? Ольга Ивановна хоть и не одобряла дореволюционную систему образования, когда получить то же среднее образование для людей из простого народа было крайне сложно, но и вот такое насильное обучение, когда в школе держали всех под ряд, тоже считала глупостью. Она не сомневалась, в конце-концов именно это и снизило общий уровень советской средней школы, и тот факт, что после смерти Королева, среди его учеников не нашлось равного ему, чтобы занять пост генерального конструктора космических кораблей, она считала закономерностью. Ведь средняя школа фундамент высшей, а от просадки фундамента и высшие этажи проседают.
   Формально любой выпускник средней школы, техникума, ПТУ имел возможность поступить в любой советский ВУЗ. Но на самом деле это было далеко не так, имелась возможность подать документы, но поступить... В СССР точно также как в любой капиталистической стране имелись элитные ВУЗы, куда выходцам из низов путь заказан, окончи он школу хоть с золотой медалью. Те чудеса, что еще в сталинское время сотворили Миша Горбачев и его будущая супруга Рая Титаренко, приехавшие с сел и поступившие в МГУ, то в общем-то чудом не было. Ведь по советским меркам и Миша и Рая не являлись обычными сельскими юношей и девушкой, они были детьми председателей колхозов, то есть детьми советских помещиков, которым в своих сельских школах могли обеспечить их окончания с медалями, даже если те и не "тянули" на них. Отец Горбачева даже орден сумел своему сыну "сделать". А простым абитуриентам, как правило, приходилось искать ВУЗы поплоше, окончание которых, увы, не гарантировало ни продвижения, ни хорошего заработка. Но и в них ребятам с глухой провинции поступать становилось все сложнее, ибо на вступительных экзаменах в первую очередь оценивалась подготовка, то есть натасканность, а не наличие способностей. А натаскаться на тех же подготовительных курсах при институтах к конкретным экзаменационным вопросам юношам и девушкам с крупных городов было куда проще, чем ребятам с поселков и тем более с деревень.
   И сейчас глядя на десятый класс, которому предстояло выпускаться в наступающем 1987 году, Ольга Ивановна могла поручиться, что наверняка поступит в хороший институт только один выпускник, сын директора цементного завода. Он поступит в московский горный институт, ему там благодаря связям отца уже забронировано место. Примерно также два года назад поступила в КАЗГУ Светлана, дочь Марии Николаевны. Может быть, если до вступительных экзаменов родители успеют нанять платных московских преподавателей и таким образом натаскать сына, в какой-нибудь московский ВУЗ поступит и Игорь Ратников. Но это уже под большим вопросом, хоть парень конечно очень способный, и внешне привлекательный. Экзаменаторы женщины наверняка не устоят, дадут такому поблажку. Остальные... даже лучшим, кто учится на четыре и пять, не стоит ездить дальше Усть-Каменогорска, да и там поступить шансы есть разве что на негуманитарный факультет пединститута, или в непристижный "стыр-дыр", так в народе именовали усть-каменогорский строительно-дорожный институт. А на тот же исторический факультет пединститута при конкурсе пятнадцать человек на место просто так, без "лапы", даже с отличными знаниями поступить почти невозможно. Ну, а учитывая, что в последние семь лет поселковая школа не дала ни одного медалиста... Впрочем, Ольга Ивановна была уверена, что здешние дети ничуть не менее способны чем в Усть-Каменогорске, Алма-Ате, Москве... просто у них другие возможности для саморазвития. И информационные возможности не те, даже в местной библиотеке ограниченный набор литературы, да и, чего греха таить, школьные учителя в большинстве довольно малоквалифицированны. Вот и говори после этого о праве на образование и равные для всех условия его получения.
   За годы Советской власти правящий класс, высшая партноменклатура, заменившая в своем лице класс дворян, купцов и высшего духовенства... Он, в общем-то, и классом-то не стал, так небольшая группа управляющих страной людей и их домочадцев. Но разрыв их с массами простонародья был столь же велик, как и у имущих классов Российской Империи. Но так как их было мало, и жили они в основном скрытно за толстыми стенами спецдомов и высокими заборами спецдач, народ их жизни не видел и такой же ненависти и зависти, как к господствующим дореволюционным классам, не испытывал. В дореволюционной России, "сытые" классы составляли до десяти процентов населения, и они жили открыто, и оттого вызывали всеобщую неприязнь остальных девяноста процентов. Но тогда и сам народ был крайне неоднороден, от откровенно нищих, просто бедных малоземельных или безземельных крестьян, до середняков и крестьян зажиточных, мещан, разночинцев... Большевикам удалось уничтожить именно это неравенство в среде простонародья. В СССР почти весь народ стал жить в неофициальной "честной бедности", не стало нищих, но не стало и зажиточных. Это состояние общества обеспечивало относительную социальную стабильность, но в то же время отбивало охоту к труду у трудолюбивых, ибо хорошо трудиться не имело никакого смысла. К относительно хорошей жизни можно было выйти только став начальником, что, опять же, стимулировало карьеризм.
  
   22
  
  Жизнь летом и зимой в Бухтарминском крае очень сильно отличалась, но не до такой степени как до революции. Зимой Бухтарминский край все же стал более доступен, чем в старое время. Сейчас на "большую землю" даже в разгар зимней непогоды можно было почти со стопроцентной вероятностью попасть на поезде Усть-Каменогорск-Зыряновск, курсировавший раз в сутки. Прочие пути через горные перевалы по-прежнему были слишком трудны и непредсказуемы из-за заносов, оползней и снежных лавин. Ну, а путь через лед водохранилища и "Чертову Долину" действовал лишь с конца января по март, пока стоял достаточно крепкий лед. Но этим путем ездить рисковали не многие. Дорога здесь не шоссейная, а грунтовая, фактически такая же какой она была и до революции, и так же надо соблюдать крайнюю осторожность при пересечении "Чертовой долины". Не дай Бог попасть туда в буран, занесет вместе с машиной, потом только весной найдут, когда снег растает.
  Летом край преображался, в первую очередь из-за того, что открывался регулярный водный путь. Живописные места на побережье Бухтарминского водохранилища облюбовали для строительства многочисленных ведомственных турбаз. А в нескольких километрах от Новой Бухтармы построили дом отдыха республиканского значения "Голубой залив". Потому летом население бывшей Долины значительно прибывало за счет отдыхающих. Для некоторых жителей Новой Бухтармы "Голубой залив" являлся местом и работы, и добычи некоторых дефицитных продуктов, время от времени завозимых в дом отдыха.
  Именно развитие судоходства по Иртышу, наряду с индустриализацией местные советские руководители часто представляли как одно из важнейших достижений советского периода. Красавцы теплоходы на подводных крыльях с мая по ноябрь ходили строго по расписанию едва ли не на всем протяжении реки. При этом в пропагандистских целях всячески подчеркивалось, что именно благодаря подъему уровня воды в Бухтарминском и Усть-Каменогорском водохранилищах стали доступны многие ранее недоступные районы не только в верхнем течении Иртыша, но и ряд мест в бывшей долине Бухтармы, где до плотин вообще не существовало судоходства. Когда этим летом Ольга Ивановна посещала заседания усть-каменогорских краеведов, те однажды разбирали письма потомков старых иртышских лоцманов и капитанов. Ольга Ивановна тоже поневоле окунулась в ту "ауру" любопытнейшего собрания, проходившего в областном краеведческом музее, в ходе которого узнала немало интересного.
  Оказалось, что Верхнеиртышское пароходство образовалось еще в 1902 году. И тогда капитаны, водившие пароходы по руслу реки, были очень известные и уважаемые люди, их знали в лицо. Хозяевами самых крупных пароходных компаний являлись купцы-миллионеры с обыкновенными русскими фамилиями: Корниловы, Плотниковы, Плещеевы... Десятки пароходов ходили вверх по реке до самого Тополева мыса, что располагался на берегу озера Зайсан. То есть, пароходы фактически плавали так же далеко, как и сейчас после сооружения на реке гигантского каскада гидроузлов. Необычен оказался и перечень грузов, которые перевозились по реке. Тогда, в начале века Россия вела довольно интенсивную торговлю с Китаем. Оттуда завозили кожи, овчину, хлопок, туда шло: железо шинное, железо листовое, казаны чугунные, деготь, телеги на окованном ходу, спички, сахар, мануфактура, керосин... То есть на экспорт шли в основном промышленные товары, а завозилось сырье. А ведь советская пропаганда упорно забивала в мозги, что царская Россия была отсталой, аграрной страной со слаборазвитой промышленностью. Как же эта страна тогда торговала мануфактурой, железом, керосином... перевозила все это на пароходах, построенных на тобольских верфях? Ольгу Ивановну заинтересовал попавшийся ей на глаза архивный документ, вернее фотокопия раритетной семипалатинской газеты за 1906 год. Там было помещено объявление, в котором говорилось, что 20 июля сего (1906) года из Семипалатинска до Тополева мыса отправляется пассажирский теплоход "Пермяк". Далее указывалась пристань, где производилась посадка и номер телефона... Невероятно, в 1906 году, оказывается, в Семипалатинске уже работал телефон. Также в объявлении сообщалось, что на пароходе имеются буфеты, а для пассажиров первого и второго классов - газеты и журналы. Даже для Ольги Ивановны, с ее "обзорным зрением" это было откровением, она никак не ожидала, что в начале века, в "отсталой" России да еще в глубочайшей её провинции существовал такой уровень "сервиса". Ведь на современных теплоходах, несмотря на их вихревую скорость, пассажиры набивались как селедка в банку, и никаких буфетов, тем более газет, журналов и в помине не было.
  
   На водохранилище в начале декабря лед еще был очень тонок, но рыбаки не могли удержаться от соблазна и в выходные дни десятками устремлялись на застывшую гладь с пешнями и прочими приспособлениями для подлёдного лова. Несмотря на наличие в окрестностях поселка рыбзавода, его продукция в свободную продажу не поступала, фактически вся она, за исключение того, что уворовывали рабочие, загружалась в вагоны-рефрежераторы и куда-то отправлялась. Так что выловленная в водохранилище рыба являлась немалым продовольственным подспорьем для ново-бухтарминцев. Но это удовольствие в декабре было далеко не безопасным, и не только от того, что лед тонок, а еще и от того, что многие рыбаки выходили на лов изрядно поддатыми.
   Несмотря на то, что в стране уже второй год велась активная антиалкогольная компания и в свободной продаже резко сократилось количество спиртного, особенно водки... Пить меньше не стали, самогон гнали, как в частных щитосборных домах, так и в благоустроенных квартирах, гнали из зерна и картошки, которые воровали в том же совхозе. Как правило, то был очень низкокачественный продукт, но искусственно созданный дефицит спиртного рождал спрос и на этот суррогат, который, что называется, "бил" по мозгам и ногам, отравлял организм. Уже на шестой день декабря вышеизложенные обстоятельства стали причиной гибели двух рыбаков, рабочих с цемзавода, которые просто замерзли пьяные на льду. Еще через два дня утонул, провалившись под лед, еще один. Теперь вместо подготовки к новогодним праздникам в трех семьях похороны. На заводе и в школе собирали деньги для материальной помощи семьям погибших (у двоих из трех были дети школьного возраста). Старики говорили, что раньше, до заполнения Бухтарминского водохранилища люди в декабре всегда уже без опасения переходили Иртыш по льду и даже переезжали на санях запряженных лошадьми. На этот счет Ольгу Ивановну "просветила" Анна Макаровна:
   - Раньше тута места знали, где лед толще был и там всегда переправу мастерили, воду с соломой мешали и дорогу прямо на тот берег делали. Зимой то была самая короткая дорога на Семипалатинск, а ежеле Осиновый перевал заметало, так другой и не было. А сейчас то вона как широко стало, сейчас уж таку дорогу не сделать. Пока весь лед толстым не станет, и ездить нельзя до самого февраля...
   Они стояли на окраине поселка, недалеко от берега. Мария Макаровна жестами показывала, где раньше делали переправу через Иртыш, а Ольга Ивановна всматривалась в далекий противоположный правый берег, который отстоял местами от левого более чем на семь километров. Туда, в конце 19 года так же по льду ушли отсюда ее отец и мать. Вернуться сюда им было уже не суждено. Может даже их счастье, что они, влюбленные в ту свою Усть-Бухтарму, не узнали во что превратили их некогда хлебную и обильную Родину. Зато все это познала их дочь, стремившаяся сюда, влюбившись в эти места заочно, наслушавшись их воспоминаний, рассказов об некогда прекрасном крае.
   Несмотря на рыбацкие трагедии, хроническое невыполнение плана на цемзаводе, рыбзаводе и совхозе, несмотря на пустые полки магазинов... народ в поселке ждал праздника Нового года. В этом году в магазины вместо обычного советского шампанского завезли "Игристое". Его смели сразу и припрятали до праздника - не чокаться же в новогоднюю ночь под бой курантов самогонкой. Вот только ходили слухи, что ставшую обязательной предновогоднюю комедию "Ирония судьбы или легким паром" по ЦТ из-за этой антиалкогольной компании уже не покажут, а люди за десять лет к ней так привыкли. Несмотря на все эти неудобства и чудачества власти, новому молодому генсеку пока что еще верили, он вроде, что-то пытался делать, правда с водкой, конечно, погорячился, но в остальном создавалось впечатление, что страна вот-вот заживет лучше. Что значит лучше? А что простому человеку надо - чтобы еда и промтовары в магазинах имелись, да чтобы не было боязно сыновей в армию отправлять, сейчас когда есть опасность попасть в Афган, да чтобы девушки и женщины могли не опасаясь шпаны вечерами по улицам ходить... И если бы хоть один из этих "вопросов" Горбачев смог разрешить. Но многие верили, что он пытается.
  
   Мария Николаевна в понедельник 8-го декабря поехала на областное совещание в Усть-Каменогорск. Вернулась она с зыряновским поездом через день и в четверг, сказавшись больной, на работу не вышла. Ее свекровь, Мария Макаровна, примчалась в школу и прямо с урока вызвала Ольгу Ивановну:
   - Зайди ты, Христа ради, к нам, к Машке нашей, не знаю, что с ней такое творится. Лежит со вчерашнего дня, говорит больная, а врача не велит вызывать, не в себе она. Когда приехала, водкой от нее пахло. Первый раз такое с ней, вот с утра, наверное, голова то и болит с непривычки. На Сашку чуть не матом понесла... Я уж и подходить к ней боюся, и меня отругает. Что то там случилося у нее. Зайди, поговори с ней, она ведь одну тебя и слушает...
   После уроков Ольга Ивановна пошла к Караваевым. Семья председателя поселкового совета занимала четырехкомнатную квартиру. Все кроме дочери-студентки, учившейся в Алма-Ате, и мужа были в сборе. 13-ти летний сын и свекровь ходили на цыпочках, боясь потревожить Марию Николаевну. Ольга Ивановна почувствовала запах сигаретного дыма едва вошла в спальню. Спросила как можно бодрее:
   - До меня дошел слух, что наша управительница-благодетельница заболела. Но раз она может курить, значит со здоровьем все в порядке.
   Мария Николаевна в домашнем халате и неубранной головой лежала поверх застланной кровати и смотрела на ковер, укрывавший противоположную стену, словно пыталась разгадать тайну, скрытую в хитросплетении вытканного на нем узора.
   - Ты, Ивановна? Чего пожаловала?... Хотя понятно, не иначе свекруха к тебе бегала. Ладно, садись поболтаем,- Мария Николаевна подобрала ноги, освобождая место на углу кровати.
   - Чего это с тобой, Маша... сама на себя не похожа?- Ольга Ивановна села рядом.
   - Станешь тут не похожей,- председательница достала из прикроватной тумбочки пачку сигарет и зажигалку, закурила.- Мой терпеть не может, когда от меня табаком пахнет. А я таким образом от него избавляюсь, когда не хочу чтобы над душой стоял. Вот и сегодня, на обед пришел, поел кое как и деру дал. Теперь до девяти вечера на работе сидеть будет, это точно,- Мария Николаевна натужно засмеялась.
   На всем облике председательницы чувствовалась какая-то тревога, что-то вроде растерянности, она словно пряталась в своей спальне, лишь бы не идти в Поссовет, в свой кабинет...
   - Маш, что-то случилось? Если не секрет скажи, может легче станет.
   - Ты же знаешь, от тебя у меня секретов нет,- затянулась сигаретой и тут же ее затушила о пепельницу стоящую на тумбочке Мария Николаевна.- Вот с мужиками я на эти темы не могу по серьезному говорить. О чем не говори, мужик на меня, прежде всего как на бабу смотрит. Они уже заранее уверены, что баба существо глупое, и в политике тем более не кумекает, и весь ее ум меж ног. И с бабами тоже не могу... кроме тебя. Как посмотришь, и в самом деле, либо круглая дура, либо действительно не головой думает, а тем самым местом. Слушай, Ивановна, я от свекрухи слышала, что дед твой в Гражданскую войну так дело поставил, что сначала всю волость от белых спасал, когда они свои мобилизации и реквизиции проводили, а потом и с красными умудрялся договариваться, и пока его не арестовали тут ни продотряды, ни ЧК не свирепствовали. И что в Уст-Бухтарме во время той войны жили, чуть ли не как у Христа за пазухой, ни убийств, ни грабежей, ни насилий не было, как в том же Большенарыме или Шемонаихе. Представляю каково ему тогда приходилось меж двух огней-то... Поверишь, и мое положение сейчас тоже чем-то его напоминает. Только вот боюсь в отличие от твоего деда сделать я ничего не смогу. Как-то все само-собой катится под уклон, все быстрее и быстрее, вот вот полетим куда-то, боюсь что в пропасть.
   - Погоди, в какую пропасть, ты это о чем?- не поняла тревоги подруги Ольга Ивановна.
   - О том, милая моя. Вот позавчера собрали нас всех вместе, председателей городских, поселковых и сельских советов со всей области. Сам первый выступал, доложил обстановку, а я по его словам уже чую, волнуется первый, тревожится, хоть и бодрячком держаться старается. Помнишь наш разговор, про то, что Кунаева, возможно, снимут?
   - Ну...
   - Так вот это правда, сто процентов. Нас собирали, чтобы конкретно проинструктировать на случай возможных демонстраций протеста и тому подобных выступлений,- Мария Николаевна в какой-то фатальной отрешенности откинулась на подушку.
   - Подожди, подожди... Каких выступлений? Ты хочешь сказать, что все уже решено, что вместо Кунаева русского ставят?... Кого?
   - Не знаю, первый не сказал, и никто не в курсе, но вполне возможны стихийные выступления казахов,- все также отрешенно говорила Мария Николаевна.
   - Ну, а тебе-то чего боятся. У нас в поселке казахов не более десяти процентов. И большинству из них глубоко наплевать, кто там во главе республики встанет,- успокоительно произнесла Ольга Ивановна.
   - Это я не хуже тебя понимаю. Первый, когда нас инструктировал в первую очередь на Зайсанский и Уланский районы упор делал, там процент казахов не менее трети. Я вообще не о том переживаю. Помнишь, о чем мы с тобой в последний раз говорили? Неужели Горбачев совсем ничего не понимает? Да, Кунаев никудышный руководитель, но он уже столько лет у власти, к нему привыкли, как привыкают к старой мебели. Как ни оценивай его деятельность, но он во многом способствовал межнациональному согласию в республике. Ох, и плохо же все это кончится, недалекий человек этот Горбачев, заварит кашу, потом всем миром не расхлебать,- весь облик Марии Николаевны выражал крайнюю обеспокоенность.
   - Постой Маша. Они там большие начальники, а ты тут по сравнении с ними, извини, букашка... Так чего ж ты за них так переживаешь, за их ошибки, это они за свои решения переживать должны. Брось, с тебя спрос маленький, а с них большой, раз взялись целой страной управлять,- все пыталась успокоить подругу Ольга Ивановна, хотя сама была далеко не так спокойна как на словах.
   - Сама не знаю, что со мной, Ивановна. Я ж говорила тебе, чувство какое-то пакостное внутри сидит и не отпускает. Вон про Горбачева все, молодой, энергичный, жена у него красивая модная, не то, что у прежних, кошелки. Я ж так на него надеялась, ну думала, наконец, после тех старперов пришел умный, по-настоящему образованный человек, этот страну выведет на дорогу, заживем, наконец, по-человечески. Сколько дураков можно терпеть, один другого сменяют. Только Андропов был более или менее умный человек, а так Хрущ - дурак кукурузный, Брежнев дурак-орденоносец, Черненко - тоже дурень, и этот не лучше их на поверку, только и радости что относительно молодой. А с другой стороны, значит сидеть долго будет, совсем страну угробит. И жена у него... ну такое впечатление с Марса прилетела, не жила в Союзе. Ну, разве можно так одеваться и во все кинокамеры со своими туалетами лезть, когда в стране такой дефицит, бабам вон одеть нечего? Я как на него и на нее посмотрю... Ты же знаешь, я физиономистка, по лицам могу любого человека охарактеризовать... ну может быть не любого, но в восьми случаях из десяти, наверняка угадаю.
   - Да, есть у тебя такой талант,- подтвердила Ольга Ивановна.
   - Так вот, балаболка он, пустозвон и очень ограниченный, а она жеманница, разыгрывающая из себя царицу Клеопатру. Оба они пустые, ничтожные люди. Вот я когда на Тетчер смотрю, сразу вижу, та - баба кремень. Вот какие нам сейчас руководители нужны,- сделала неожиданный вывод Мария Николаевна.
   - Ну, это уж ты хватила,- не согласилась Ольга Ивановна.- Сама же говоришь, все они были не семи пядей и Хрущёв, и Брежнев, и Черненко, и ничего не рухнуло, никакой вселенской катастрофы не случилось.
   - Верно, Ивановна, не случилось, а почему? Потому что наше с тобой поколение в атмосфере страха воспитывали. Союз ведь не Ленин, а Сталин создал, на страхе построил и страхом скрепил. И при всех этих Хрушевых и Брежневых народ еще тот страх помнил, и что они не вытворяли все терпели, и кукурузу и дочки брежневской закидоны, и то что в Афган залезли... И все народ безмолвствовал, как у Пушкина. Но время-то идет, поколения меняются, страх тот молодежи уже не ведом и потому что они хотят творить уже нельзя, сейчас высшему руководству уже мозгами шевелить, работать надо. А они туда наверх выбрались не для того чтобы работать, а чтобы просто насладиться властью, то есть ею злоупотреблять. Злоупотребляют на всех уровнях. Помнишь, как здесь у нас Протазанов чудил? Но это на уровне области, а на уровне страны уже так нельзя. Если бы Горбачев это понимал, то хотя бы на жену прикрикнул, чтобы одевалась поскромнее, да вперед не лезла, при нашей нищете это же так раздражает... Нет, не понимает. А теперь еще и с этим Кунаевым. Это же очередная крупнейшая ошибка, которая может дорого стоить всей стране. Афгана мало, Чернобыль ничему не научил...
  
   23
  
  Только благодаря тесной дружбе с председательницей Поссовета Ольге Ивановне удавалось сохранять прописку сына и держать эту двухкомнатную квартиру за собой, хоть Сергей и не собирался возвращаться жить в поселок. Она чувствовала себя в своей квартире как в крепости и оставаясь одна ощущала меньше одиночества, чем среди людей, ибо тут безо всяких помех могла предаться воспоминаниям, размышлениям, а если возникало желание, то и переносить их на бумагу.
   И вот, наконец, она одна, со своими мыслями. Телевизор обычно не мешал ей думать, вот и сейчас она включила его. По Москве шел мультфильм, где попугай голосом артиста Хазанова травил байки прочему животному миру некого, по всему, московского двора. Тут и жирнющий кот, в лопающихся от пережора джинсах, в свою очередь стал рассказывать, сколько он съел, будучи с хозяевами на даче, сметаны и рыбы. Издевательский мульт, как и песня в исполнении белорусских эстрадных певцов, группы "Верасы", где имелись такие невозможные для большинства советских семей строчки: "шоколада полный дом, мармелада полный дом...". Видимо в останкинской телестудии не больно задумывались, что трансляции ЦТ идут на всю страну, а в стране-то далеко не во всех местах не то что коты, но и люди имели возможность есть досыта, тем более шоколад с мармеладом. Ольга Ивановна переключила телевизор на Алма-Ату. Там пела молодая казахская эстрадная певица Роза Рымбаева, сильным, пронзительным голосом, в то же время лишенным мелодичной глубины. Она пела какую-то казахскую народную песню. Ольга Ивановна раздраженно выключила телевизор. И тут же, невольно подумала: "И петь-то казахи разучились...". Впрочем, она сама отлично понимала, что это не так. Просто Рымбаева по уровню своего мастерства не заслуживала той известности, того зрительского внимания, которое имела. Как и многие другие не заслуживали того же, хоть и имеют звания народных, на их концерты не достать билетов, но на деле они в основном были "сделаны" той же властью, которой они потрафляли, а та за это давала им звания и гнобила по настоящему талантливых конкурентов. Когда-то еще относительно молодой Ольге Ивановне нравилась Галина Зыкина. Сейчас она вдруг сама для себя открыла, что Зыкина и Рымбаева чем-то очень похожи: у обоих чрезвычайно сильный, но безо всякой изюминки, давящий на слушателя голос. Разве так пела Лидия Русланова, или действительно блестящие казахские певицы Роза Жаманова и Бибигуль Тулегенова? У них у всех тоже были уникальные по силе голоса, но как они пели! А эти... не певицы, а трубы ирриехонские.
   Не лучшего мнения Ольга Ивановна была и о некоторых прочих эстрадных певицах, не понимая, чем можно объяснить их быстрый "взлет" и зрительские симпатии. Впрочем, обосновать успех некоторых из них она все же, как ей казалось, могла. Так популярность относительно молодой Лаймы Вайкуле она объясняла только ее национальностью - в русской интеллигентской среде всегда с некоторым пиитетом относились к выходцам с Прибалтики, наделяя их едва ли не аристократическими чертами. Видимо и Вайкуле неофициально считалось этакой едва ли не остзейской баронессой. Ольга Ивановна, коей в Харбине среди гимназических преподавательниц и матерей своих подруг иногда действительно приходилось видеть настоящих аристократок, ничего этакого благородного в манерах и внешности латышской певицы не находила. Ей она казалась скорее прибалтийской крестьянкой с хутора. Сначала примерно того же мнения Ольга Ивановна придерживалась и о Людмиле Гурченко, но со временем, наблюдая за этой актрисой и певицей, поняла, что это не так. Шарм, исходящий от нее имел какое-то несоветское происхождение, в ней присутствовало что-то от Вертинского и одновременно грубая, простонародная хабалистость. Отчего произошел такой вроде бы несовместимый "синтез", Ольга Ивановна поняла, когда случайно узнала о происхождении Людмилы Марковны, дочери потомственной русской столбовой дворянки и пробивного выходца из украинской крестьянской семьи. А вот кто из современных эстрадных певиц действительно демонстрировал этакий "королевский" стиль, и в умении одеваться, и подачи себя зрителю... В этом плане Ольге Ивановне нравилась ленинградская певица Ирина Поноровская. Она не знала происхождение певицы, но смотрелась она явно не "от сохи".
  
  Отвлечься на телевизор не удалось, и мысли навеянные сегодняшними откровениями Марии Николаевны вновь овладели сознанием. Нет, у Ольги Ивановны не было того беспокойства, тревоги, что всецело овладела ее подругой. Она просто удивлялась ее реакции. Она ее знала как женщину целеустремленную, напористую, с явно выраженной карьеристской жилкой. И то, что та в такой растерянности... Неужто все действительно так серьезно? Караваева хоть и мелкий чиновник в областной иерархии, но вхожа в весьма высокие кабинеты, имеет обширные знакомства, постоянно слышит разговоры, ведущиеся в коридорах и курилках облсовета и райсовета, обкома и райкома. Ольга Ивановна пыталась анализировала ситуацию. Ну, снимут Кунаева, поставят русского. Неужели это способно поколебать основы порядка в стране? Действительно, не все ли равно простым людям кто будет разъезжать на секретарской "Чайке" и помахивать рукой с трибуны во время демонстраций на первое мая и седьмое ноября?... Так то оно, так, но действительно в последние годы настолько ухудшилась жизнь, что люди обозлились, а тут еще ко всему и удар по национальному самосознанию. Но согласиться с Марией Николаевной в том, что в Москве не понимают, на что идут, она не могла. Потому и спустили в области директивы проинструктировать руководителей низшего звена советской власти о возможном проявлении недовольства. Значит, все они понимают. Понимают и все-таки делают? Действительно, с огнем шутит Горбачев. Сам ведь на Северном Кавказе вырос, наверняка знает, что кавказцев так вот обижать нельзя. А почему же тогда казахов можно? Вон даже в автономиях такого себе не позволяют, ни в Чечено-Ингушетии, ни в Дагестане, ни в Татарии, ни в Башкирии. Везде первые секретари представители, так называемых, коренных национальностей. А тут целая союзная республика. Нет, похоже, эти последыши большевиков и в самом деле окончательно выродились, элементарную ситуацию просчитать до конца не могут...
   Вновь сами собой из дальних уголков памяти, как это часто с ней случалось, стали проясняться фрагменты услышанных ею родительских разговоров. Они нередко спорили, а после того как Оля подросла и ей уже стала не нужна китайская няня и в доме из прислуги осталась только приходящая повариха, спорили довольно громогласно. И главный вопрос спора частенько был: кто виноват? То есть, кто конкретно более всех виновен в гибели Российской Империи. Чаще всего родители приходили к общему выводу - монархия выродилась. Морально слабый царь, находясь под каблуком неумной, психически неуравновешенной жены, сам отдал власть, которую тут же стали рвать друг у друга всевозможные проходимцы и авантюристы. В конце концов, самые организованные и беспринципные из них, большевики, захватили ее полностью... Когда уже после 1942 года Красная Армия стала пересиливать немцев, отец читал газетные сводки с неким двойственным чувством, с одной стороны он радовался успехам хоть и Красной, но в то же время русской армии, с другой... Как-то он в сердцах сказал матери:
   - Ну, теперь большевиков уже ни за что не сковырнуть, они за эту войну так укрепились, такой авторитет в стране и мире заимели. Не знаю, чего теперь нам и ждать-то.
   На это мать, подумав, ответила:
   - Ждать остается одного, когда и они выродятся...
   Вот оно, свершилось то, что пророчила Полина Тихоновна Решетникова. Они, наконец, выродились, и не в состоянии выдвинуть из своих рядов по настоящего умного, волевого лидера, способного правильно распорядится имеющейся у него властью, накормить свой народ, сделать жизнь спокойной и устроенной. Нет, что касается последнего, коммунисты этого не планировали, болтать болтали, но в целом ни Политбюро, ни ЦК никогда благосостояние народа выше своих политических амбиций не ставили. Они всегда прежде всего хотели, чтобы их (советское руководство) уважали в мире, то есть боялись, и мнимое уважение народа тоже достигалось через страх. С исчезновением страха исчезло и это принудительное уважение власти. То что не чувствовали там наверху... это отчетливо чувствовала Мария Николаевна Караваева, мелкий советский чиновник, расположившаяся в низу советской иерархии, в непосредственной близости от масс простых смертных.
   Все эти умозаключении, насчет вырождения большевиков, не доставляли Ольге Ивановне особой радости. Видимо ей, нынешней, скромной, пожилой, одинокой учительнице, на генном уровне передалось от родителей и дедов, то чего, пожалуй, и в зародыше не было у высших партийных чиновников страны Советов. Ольга Ивановна не могла не переживать за судьбу страны. Какими бы ни были царь Николай и Керенский ничтожествами, но от них большевики унаследовали хоть и разрушенную, но единую и несмотря ни на что мощную державу. За десятилетия своего владычества, они даже преумножили ее мощь, вышли в космос, вооружились ядерным оружием. Но ради этих достижений коммунисты выпили все "соки" прежде всего из русского народа, и кажется, окончательно его "надорвали". Ведь ту же лошадь во время длительной и тяжелой дороги необходимо хорошо кормить. А большевики плохо кормили даже основного "коренника", русский народ, кормили по остаточному принципу, не давая себе труда думать о том, что он несет основную нагрузку. "Пристяжные", те и сачкануть могли, делать вид что "тянут", а то и "виснуть" на постромках, умудряясь при этом получать от "возниц" лучшие порции "овса". Впрочем, разве можно "пристяжных" винить за это, ведь они не считали тот "воз" своим. Неужто не видят, что загнали, вот-вот упадет "коренник"!?...
   Ольга Ивановна не заметила, как за размышлениями произошло то, что в последнее время частенько с ней приключалось. Она забылась, задремала в кресле напротив выключенного телевизора, видя очередной, навеянной раздумьями сон... Рыжей масти коренник, измученный непомерной поклажей, висящими на постромках пристяжными, исполосованный кнутом ездового хрипит, бьется, из взнузданного рта выступила кровавая пена. А ездовой все машет и машет кнутом, а пристяжные, те что черной и желтой масти и прочие, все косят на него глаза - сдохнет или нет, но сами не тянут постромки, а ждут когда коренник окончательно обессилит, чтобы вонзить в него зубы... И опять, в этом нет их вины, они же в эту "телегу" не по доброй воле запряжены, а вот коренник тот сам, по доброй...
  
   Ольга Ивановна вздрогнула и проснулась тяжело "переваривая" кратковременный "экскурс" в подсознание. И тут ей неожиданно экспромтом пришла мысль, что государство от разрушения и погибели может спасти... армия. Да-да, огромная мощная армия, она не даст развалиться стране, не даст пристяжным выскочить из упряжки, даже если коренник и окончательно выбьется из сил. А там может и ездовые опомнятся, сообразят, что нельзя на одном кореннике все время выезжать, к тому же и кормить его лучше некоторых пристяжным не мешало бы. Может и "кнут", наконец, окажется в руках у здравомыслящих и деятельных людей. Впрочем, "за кадром", в подсознании Ольги Ивановны уже созрело понимание, что и "пристяжные" "пристяжным" рознь, что есть и такие, которые не прочь помочь кореннику, но вот почему-то "овсом-сеном" и их обносят и бьют сильнее, а сейчас и вообще замахиваются, чтобы так ударить... А вот тех кто виснут, изображая немощь, как ни странно и по "холке гладят", и овса куда больше и лучшего качества дают. Ох, неужто ездовые в очередной раз хотят обидеть такого пристяжного... и тогда уж наверняка "коренник" останется один и его явно хватит ненадолго...
  
   24
  
  Ольга Ивановна пришла к выводу, что осуществить вынашиваемую в последнее время мечту провести урок на тему, не предусмотренную школьной программой лучше всего в пятницу 12 декабря, ибо с понедельника начинается Пленум... и чем там кончится неясно. А пока обстановка вроде спокойная и можно рискнуть.
  Этот урок она хотела целиком посвятить какому-нибудь писателю, или поэту уроженцу Верхнеиртышья. "Кандидатов" было несколько, наиболее известные из них: Волков, Иванов, Пермитин, Васильев. Волкова и Иванова она отвергла, первого, после того как узнала истинное происхождение его популярных сказок. Иванов, хоть и приобрел к восьмидесятым годам большую известность благодаря удачным экранизациям романов "Тени исчезают в полдень" и "Вечный зов", но он был противен Ольге Ивановне своим явным враньем и "прогибом" перед советской властью. Пермитин? Его романы, особенно "Первая любовь" очень нравились ей. Он с такой красочностью описал свой родной Усть-Каменогорск в период предшествующий первой мировой войне и революции, именуя его Усть-Утесовском. Тем не менее, и он, возможно, против воли, нарисовал все привилегированные слои общества того времени только черной краской, а простонародье почти сплошь в "светлых" тонах. Зато природа Южного Алтая у него получилась великолепно - многоцветная, благоухающая, живая, так же живописно он описал охоту и рыбалку. Однако, как только доходило до социальных тем, сразу же переходил на черно-белое изображение. А в последней части своей знаменитой трилогии, он вообще как ослеп, описывая быт писательской общины тридцатых годов в Москве так, будто рядом не идет грызня за власть, не арестовываются и уничтожаются люди, ведь под этот "молох" попал его друг и земляк Павел Васильев...
   Конечно, по-настоящему большим поэтом являлся именно Павел Васильев, ибо обладал дарованием сопоставимым с талантом самого Есенина. И по "социальному признаку" Васильев более всех импонировал Ольге Ивановне. Будучи сыном учителя станичной школы, он досконально знал казачью жизнь и красочно описывал ее в своих стихотворениях и поэмах. Правда в ряде его произведений также звучали просоветские нотки, но Ольга Ивановна чувствовала, что это всего лишь вынужденные "пассажи", иначе поэта тогда, в 20-х и 30-х годах, просто бы не печатали. Когда Васильев начинал писать о казаках, он не мог скрыть настоящего своего отношения к ним, своей любви и восхищения, боли за трагическую участь их постигшую. Ольга Ивановна посчитала своим долгом выкроить один урок из учебного плана в выпускном классе и посвятить его именно творчеству Павла Васильева.
  
   Перед уроком Ольга Ивановна волновалась. Нет, она не боялась, что кто-то потом ее "заложит" за тему, не предусмотренную программой. Она боялась, что ее не поймут ученики. Как не крути, но они все "продукт" коммунистической системы воспитания, а воспитывать молодежь коммунисты, в общем, всегда умели. Это уже потом, когда человек поживет, помучается в очередях за всевозможным дефицитом, переживет массу всевозможных несправедливостей, то годам к сорока он может уже и с раздражением начнет относиться ко всей этой пропагандистской газетно-радио-телевизионной трескотне. И соответствующие фильмы уже не в такой степени оболванивают его, более или менее искушенное сознание. А шестнадцати-семнадцатилетние подростки, выросшие в провинциальном поселке, поэтапно становившиеся сначала октябрятами, потом пионерами, комсомольцами... Они ведь искренне верят, что красные это сплошь благородные, храбрые и великодушные, а белые - трусливые, вероломные и жестокие, каковыми они изображены в таких фильмах как "Неуловимые мстители", тех же "Тени исчезают в полдень", "Конец атамана", "Транссибирский экспресс" и многих других. Одному более или менее нейтральному фильму "Служили два товарища" явно не под силу противодействовать валу "красной" кинопродукции. Потому Ольга Ивановна испытывала тревогу и волновалась...
   - Ребята... сегодня... сегодня у нас будет не совсем обычный урок. Мы закончили предыдущую тему, и прежде чем идти дальше, я бы хотела один час посвятить ознакомлению с творчеством поэта, которого нет в школьной программе, но который вполне достоин быть в нее включенным. Это наш с вами земляк, современник Шолохова и Маяковского, невероятно талантливый поэт Павел Васильев,- Ольга Ивановна замолчала.
   В классе воцарилась тишина - ученики были явно сбиты с толку, не понимая, зачем это их учительнице понадобилось "втюхивать" им поэта, которого нет в обязательной школьной программе, и которого никто не знал.
   - А если по программе его нет, значит, мы и сочинение по нему писать не будем?- осведомился один из учеников.
   - Нет, не будет, ни сочинения, ни опроса,- подтвердила Ольга Ивановна.
   В классе повеяло неким всеобщим облегчением, а некоторые девочки, обычно дисциплинированно слушающие учительницу, как бы расслабились - чего напрягаться, если за это не будут выставляться оценки.
   - Знать этого поэта нужно не ради оценки, вам это нужно потому, что вы здесь родились, в верхнем течении Иртыша, и другой родины у вас не будет, поймите это ребята. Все писатели и поэты, которых вы изучали, они родились далеко отсюда. А Павел Васильев родился здесь, совсем недалеко от нас, в Зайсане, тогда этот город был казачьим поселком. А как вам должно быть известно здесь на месте водохранилища тоже была казачья станица Усть-Бухтарминская. И здесь, и в Зайсане жили и несли службу казаки 3-го отдела Сибирского казачьего войска...
   Ольга Ивановна старалась не касаться гражданской войны, в общих чертах описала историю Бухтарминского края до революции и кто такие были казаки, после чего поспешила непосредственно перейти к творчеству Васильева. Но, конечно, избежать разговора о гражданской войне оказалось невозможно, ибо ею были пронизаны те стихотворные строки, которые она собиралась читать. Постепенно волнение прошло, она видела, что ее слушают внимательно, в глазах десятиклассников, во всяком случае, явного большинства, обозначился неподдельный интерес. Этот урок отличался от прочих, прежде всего тем, что здесь, пожалуй, впервые за всю учебу, им говорили совсем не то, что прописано в учебнике. И только благодаря наступившей Перестройке, ослаблению идеологического пресса, учительница известная как своим белогвардейским происхождением, так и явно нестандартными взглядами, решилась частью своих несоветских мыслей поделиться с учениками. Ольга Ивановна видела, что сумела сразу овладеть вниманием класса и продолжала уже со спокойным вдохновением. Кратко она рассказала биографии поэта, и перешла непосредственно к стихам:
   - Я вам сейчас прочитаю стихотворение, оно называется "Лагерь". В нем описан небольшой эпизод гражданской войны и попробуйте его проанализировать:
  
  Под командирами на месте
   Крутились лошади волчком,
   И в глушь березовых предместий
   Автомобиль прошел бочком
  
   Война гражданская в разгаре,
   И в городе нежданный гам, -
   Бьют пулеметы на базаре
   По пестрым бабам и горшкам.
  
   На сеновале под тулупом
   Харчевник с пулей в глотке спит,
   В его харчевне пар над супом
   Тяжелым облаком висит.
  
   И вот солдаты с котелками
   В харчевню валятся, как снег,
   И пьют веселыми глотками
   Похлебку эту у телег.
  
   Войне гражданской не обуза -
   И лошадь мертвая в траве,
   И рыхлое мясцо арбуза,
   И кровь на рваном рукаве.
  
   И кто-то уж пошел шататься
   По улицам, и под хмельком
   Успела девка пошептаться
   Под бричкой с рослым латышом.
  
   И гармонист из сил последних
   Поет во весь зубастый рот,
   И двух в пальто в овраг соседний
   Конвой расстреливать ведет.
  
   Ольга Ивановна закончила читать. В классе по-прежнему стояла тишина. Ученики не знали, как реагировать на эти строки, так не похожее на те, что они "проходили" и заучивали по программе типа: "Как родная меня мать провожала..." или "Ваше слово товарищ маузер".
   - В этом стихотворении показана без прикрас, и в то же время без лишнего очернения, истинная картина гражданской войны, где люди одной страны воюют друг с другом. Причем более всех от нее страдают даже не солдаты воюющих армий, как это бывает в войнах международных, а простые люди, которые оказываются на линии огня совершенно случайно, которые не воюют ни за одну сторону и, тем не менее, тоже гибнут. В стихотворении, как вы видите, поэт не фиксирует открыто ни красных, ни белых. Здесь показана просто гражданская война, ее ужас и несправедливость, в первую очередь к таким вот случайным людям, как тот харчевник, погибший от шальной пули, или двух в пальто, которых безо всякого суда и разбирательств спешат на всякий случай расстрелять,- поясняла Ольга Ивановна.
   - А кто их, и харчевника, и этих в пальто, красные или белые?- наконец созрел вопрос из класса.
   - Да не все ли равно, ведь могли и те, и те. Поймите это ребята,- с грустной улыбкой покачала головой Ольга Ивановна.
   Класс молчал, переваривая услышанное. Посредством этого "нейтрального" стихотворения Ольга Ивановна осторожно, как бы перекидывала мост уже к более политически акцентированным произведениям поэта:
   - Ребята, теперь я хочу представить вашему вниманию фрагменты из главного произведение Павла Васильева, поэмы "Песнь о гибели казачьего войска". Эта поэма как и многое из творчества поэта очень долго находилась под запретом, и не получило широкой известности. Но вы должны знать это произведение нашего выдающегося земляка, проникнутое болью за наш родной край и за судьбы людей здесь живших. Из этих строчек вы поймете, насколько сильно поэт влюблен в свою родину, в Прииртышье. Сибирские казаки воевали за белых, они два столетия служили царю, а советская власть была им чужда, непонятна и они ее не приняли, о том и говорится в следующих строках поэмы:
  
  Что впереди? Победа, конец
   Значит не зря объявлен поход,
   Самый горячий крутой жеребец
   Под атаманом копытом бьет.
   Войско казачье - в сотни, да вскачь.
   С ветром полынным вровень - лети,
   Черное дерево - карагач,
   Камень да пыль на твоем пути!
   Сотни да сотни,
   Песни со свистом,
   Пролит на землю
  Тяжелый кумыс
  Гладит винтовки Гусиная Пристань,
  Шашками машет Тополев мыс.
  
   Ольга Ивановна положила конспект урока на стол, в классе по-прежнему тишина и предельное внимание. Наверное, с таким же удивлением и вниманием где-нибудь потенциальные диссиденты впервые "поймав" на транзисторный радиоприемник слушали "Би-Би-Си" или "Голос Америки".
   - Кто из вас знает, что такое Гусиная пристань?- обратилась она к классу.
   С места на этот раз ответа не последовало, зато поднялась одна рука. Ее подняла девочка из числа серых мышек, старательная, но учившаяся весьма средне.
   - Это... это деревня, которая сейчас на дне водохранилища. Там мои бабушка и дедушка жили, и мама родилась,- покраснев, то ли от смущения, то ли еще от чего, ответила ученица.
   - Правильно Настя. Гусиная Пристань это населенный пункт на берегу Иртыша, через который переправлялись все грузы по реке из Усть-Бухтармы и в нее, своего рода порт на Иртыше, ну а Тополев мыс, это поселок на берегу озера Зайсан. В ходе гражданской войны, Красная Армия, как вы знаете, одержала победу, но... но я хочу чтобы вы поняли, что то была не обычная война. Сейчас идет переосмысливание тех событий, и все чаще ее называют не войной угнетенных с господствующими классами, а братоубийственной, ведь в ней русские воевали с русскими,- Ольга Ивановна смело могла так говорить, в этом классе все ученики были только с русскими, или с украинскими фамилиями. Ни одного из тех немногочисленных казахов, что учились в поселковой школе, на этот раз в десятом классе по различным причинам не оказалось. Ольга Ивановна продолжала.- И в самом деле, если мы посмотрим на самых выдающихся деятелей, как красных, так и белых, то и там, и там имелись выходцы из самых различных слоев общества. Тот же Владимир Ильич Ленин - сын действительного статского советника, то есть потомственный дворянин и в среде его ближайших сподвижников немало выходцев и из дворян и из интеллигенции. Ну, а те же белые генералы, которых очень долго считали почему-то аристократами, на самом деле часто происходили из низших сословий. Например, генерал Деникин - внук крепостного крестьянина, а генерал Корнилов сын казака, кстати, Корнилов тоже наш земляк, родился в Усть-Каменогорске...
   Ольга Ивановна видела, что ее слова производят ошеломляющее впечатление на многих учеников, большинство которых уже состояли членами ВЛКСМ. Некоторые явно оказались не готовы к тому, чтобы во все это поверить... Ольге Ивановне некогда было разбираться в психологическом воздействии своих слов, ведь у нее имелся только этот урок, за который она, вне всякого сомнения, получит внушение или даже выговор, и потому второго урока уже наверняка не будет.
   - Белые в этой братоубийственной войне потерпели поражение, и поэт откликается на их трагическую судьбу следующим образом:
  
   Торопи коней, путь далеч,
   Видно вам, казаки, полечь.
   Ой, хорунжий, идет беда,
   У тебя жена молода.
   Неизвестен путь и далечь,
   Видно вам, казаки, полечь!
  Кто же смерти такой будет рад?
  Повернуть бы коней назад
  Через волны чужих пшениц
  До привольных своих станиц.
  
   - Кульминация поэмы это отступление белоказачьей армии атамана Анненкова в Китай. У Анненкова были черные знамена, а его армию поэт сравнивает с отбитым от стаи, то есть от основных сил белых, от Колчака, волчьим косяком. Послушайте и оцените образность, с которой автор доносит эту трагедию:
  
   Белоперый, чалый быстрый буран,
   Черные знамена бегут на Зайсан.
   А буран их крутит и так и сяк,
   Клыкастый отбитый волчий косяк.
   Атаман, скажи-ка, по чьей вине
   Полстраны в пожарах, в дыму, в огне?
   Атаман, откликнись, по чьей вине
   Коршуном горбатым сидишь на коне?
   Белогрудый, чалый быстрый буран,
   Черные знамена бегут на Зайсан.
   Впереди вороны в тридцать стай,
   Синие хребтины, желтый Китай.
   Позади как пики торчат камыши.
   Полк Степана Разина и латыши.
   Обступает темень со всех сторон.
   Что побитых воронов - черных знамен.
  
   Класс безмолвствовал, наверное, даже до самых последних учеников дошла мощь и трагическая красота поэтического слова, а Ольга Ивановна продолжала пояснять:
   - Без сомнения, хоть поэт и называет казаков волчьим косяком, но он скорбит о гибели павших и безрадостной судьбе на чужбине оставшихся в живых. Он не рассматривает гражданскую войну как войну зла с добром, он рассматривает ее как трагедию. И я вас прошу не рассматривать ее, как это делалось раньше, это очень сложное и многогранное историческое событие. Еще раз повторяю, прежде всего, это великая трагедия нашего народа. К этому еще пятьдесят лет назад призывал в своём творчестве и Павел Васильев. Конечно, тогда в 30-х годах писать такие стихи было крайне небезопасно, что и предопределило гибель нашего гениального земляка в застенках НКВД в 1937 году...
  
   Это был пятый урок. Шестого у Ольги Ивановны в расписании не значилось. Она сидела в кабинете, выпив валерьянки, и успокаивалась. После окончания шестого урока в дверь негромко постучали, на пороге стоял Игорь Ратников.
   - Разрешите Ольга Ивановна,- здоровенный парнище, обычно не отличавшийся стеснительностью, сейчас смущенно переминался.- Можно вас спросить?
   - Да конечно, Игорь, что ты хотел?
   - Это... Так значит здесь тоже жили казаки... и многие ребята, что здесь учатся, ну это, их потомки?
   Ольга Ивановна улыбнулась, столь неожиданному образу мыслей десятиклассника.
   - Да, есть, как бы это сказать, настоящие природные казаки, но очень немного. Здесь ведь сейчас в основном население со стороны, пришлое. Потом тут и до революции не только казаки жили, но и крестьяне, которых по столыпинской реформе сюда из центральной России переселили. Та же Настя Атемасова, которая сказала, что ее мама в Гусиной пристани родилась, наверняка из тех крестьян-новоселов.
   - А я почему-то думал, что казаки только на Дону жили,- откровенно признался Игорь.
   - Ну что ты, и здесь тоже была казачья линия, и вообще в России насчитывалось двенадцать казачьих войск. Просто донскому казачеству своеобразную рекламу сделал своим творчеством Шолохов. Другим так не повезло. Но сейчас снят запрет с творчества Павла Васильева, и я думаю страна, наконец, узнает и о сибирских казаках...
   Игорь ушел, глубоко задумавшись, а Ольга Ивановна все более уверялась, что этот, почти подпольный, урок ей удался.
  
   25
  
  Учителей обязывали подписываться на "Учительскую газету" и еще какой-нибудь центральный политический орган печати. Многие педагоги всячески пытались этого избежать, дабы не тратить напрасно деньги. И в самом деле, девяносто процентов учителей поселковой школы составляли женщины и они, как правило, газет либо вообще не читали, либо читали очень мало. Ольга Ивановна, опять же, за отсутствием семейных забот, газеты и выписывала, и читала. Кроме "Учительской" она выписывала "Комсомолку", несомненно самую интересную изо всех советских газет, "Правду", "Казахстанскую правду" и "толстый" литературный журнал "Знамя". Самый популярный "толстяк" "Новый мир" ее привлекал меньше из-за слишком прямолинейной продиссидентской позиции, а вроде бы прорусский "Наш Современник" отталкивал слишком уж примитивным патриотизмом и невысоким художественным уровнем публикуемых произведений.
  В газетах почти всю вторую половину 86 года печатали регулярные репортажи, хронику событий с Чернобыльской АЭС, а также статьи под рубрикой: курсом ускорения и перестройки. И вообще шла санкционированная с верху компания по "расшевелению" страны. Пытались таким образом стимулировать явно угасший энтузиазм советских людей, призывали хорошо и самоотверженно трудиться. Но из-за резкого снижения рождаемости сократилась доля молодежи в общей численности населения в тех союзных республиках, которые в основном поставляли "комсомольцев-добровольцев", России, Украине, Белоруссии. А люди среднего и, тем более, старшего возраста на такие призывы уже не "клевали".
  В том, что их поселок находится еще не в самом плачевном состоянии, Ольга Ивановна убеждалась, когда ей приходилось бывать в райцентре, будучи вызванной на совещания в РОНО. Серебрянск, город возникший между побережьем Иртыша и деревней Пихтовка, располагавшейся в трех километрах ниже самого узкого места, где Иртыш, пробив "дно кофейника", вырывался из Долины. Эта "дырка" представляла собой примерно 150 метровый проход между двумя нависшими над рекой утесами. Немудрено, что именно здесь решили перегородить Иртыш плотиной. Город, возникший во время строительства ГЭС и принявший от затопленной Усть-Бухтармы функции райцентра, с тех самых пор, с начала шестидесятых, все более хирел. Его население сократилось с 25 тысяч до 11-ти. В Серебрянске кроме ГЭС имелся еще средних размеров завод неорганических веществ и ряд мелких предприятий легкой и пищевой промышленности.
  Прохаживаясь по хорошо знакомым ей улицам, где прошла ее далеко не радостная молодость, Ольга Ивановна воочию видела, каким неприглядным стал город, про который когда-то писали во всех центральных советских газетах, рожденный энтузиазмом тысяч молодых людей, прибывших на ударную комсомольскую стройку. Сейчас те уже постаревшие энтузиасты регулярно приезжали сюда на юбилейные празднества, день начала перекрытия Иртыша, пуска первого энергоблока... В городе имелась всего одна гостиница, и Ольга Ивановна частенько встречала тех ветеранов, ибо тоже останавливалась там же. Это были люди в основном больные, с трудом передвигающиеся, плохо видящие, со свистом, тяжело дышавшие, говорившие и слушавшие с помощью специальных устройств и слуховых аппаратов. Они были ещё даже не древние старики, ее ровесники или чуть старше, и тем не менее смотрелись они развалинами. На строительстве ГЭС они, тогда еще молодые и здоровые, оставили и молодость, и здоровье, сделав несчастными не только себя, но и своих жен, свои семьи. Ольга Ивановна хорошо помнила тогдашнюю городскую газету, выходившую со статьями о строительстве, они напоминали сводки с места боевых действий: вчера бригада, работавшая на строительстве шлюзовой камеры Љ3 дала 110% дневной нормы, или: квартальный план по вводу в строй енного энергоблока превышен на 20-ть процентов. Работали круглосуточно в четыре смены.
  И вот теперь она видела тех строителей-ударников, которых после этой ГЭС послали еще куда-то, на Ангару, Енисей... Их чествовали, награждали, обеспечивали бесплатный проезд, но мало кому, кроме тех, кто сделал на таких стройках карьеру, этот ударный труд принес настоящий достаток и настоящее семейное счастье, многих вообще не завели семей. Холодная иртышская вода, стужа зимой, промозглые сырые весны и осени... и пропаганда активистов, призывавших преодолевать трудности не считаясь с личным. О здоровье тогда вообще говорить было не принято, но получалось так, что призывали не считаться со своим здоровьем, не обращать на него внимание. Ведь молодых так легко сагитировать, то есть обмануть, увлечь. Как увлекали их предков в гражданскую войну лозунгами-химерами, так же и в 50-х-60-х лозунгами о грядущем коммунизме, де надо только вот немного постараться, построить все эти станции и заводы и тогда заживем. В те годы людей еще можно было поднять в так называемые "трудовые атаки". Но в 80-е этот "лимит" уже исчерпали. У нового поколения не мог не родиться вопрос: наши деды-прадеды воевали в гражданскую, чтобы их дети хорошо жили, следующие поколения совершали коллективизацию и индустриализацию, победили в Великой Отечественной Войне, поднимали Целину, выполняли семилетки и пятилетки, запускали спутники, перекрывали Волгу, Иртыш, Ангару, Енисей, чтобы их дети, наконец, зажили сыто и устроено, а сами жили плохо и терпели это ради потомков. Но когда же, когда!? В начале 60-х недалекий Хрущев вроде бы даже назвал конкретную дату этого самого "счастливого завтра", построения коммунизма - 1980 год. Именно тогда наступит эра полного изобилия. Но вот они, наступили восьмидесятые. Где же она, жизнь-то счастливая, где обещанный коммунизм, где оно изобилие???
  Тем не менее, руководство страны по-прежнему спускало в области и края предписания, требующие повышать темпы промышленного развития, уровень производительности труда. "Кнутом", который должен был подстегнуть становящихся все более инертными советских людей, стала госприемка. Ожидалось, что несколько крупнейших предприятий области тоже вот-вот должны откликнутся на этот почин.
  
  В Серебрянске, у Ольги Ивановны было немало знакомых, особенно в среде тех с кем она работала в тамошней школе еще в свою бытность молодым педагогом. Один из этих знакомых, учитель-историк, стал директором одной из трех серебрянских школ. Будучи немного старше Ольги Ивановны, он все свои силы положил, чтобы организовать при школе музей... музей декабристов. Казалось, какое отношение имеет верхнеиртышье к декабристам. Оказалось, имеет. Дело в том, что здесь отбывал ссылку один из братьев Муравьевых-Апостолов. И отбывал он ее не где-нибудь, а в Бухтарминской крепости. Никогда не состоявшая с этим директором в дружеских отношениях, Ольга Ивановна, тем не менее, решила посетить его музей. Ее интересовал не Муравьев-Апостол, ее интересовала Бухтарминская крепость, но, конечно, свой визит она объяснила именно интересом к личности декабриста.
  Школу, в которой она начинала работать учителем младших классов еще в конце 50-х годов, Ольга Ивановна посетила в конце прошлого учебного года, в мае. Директора-музейщика на месте не оказалось и его пришлось ждать. Школа располагалась рядом с городским стадионом. На рубеже 50-х и 60-х, в период строительства ГЭС на том стадионе устраивались всевозможные пышные празднества, публичные награждения, митинги, соревнования, спартакиады. Сейчас он смотрелся обветшавшим, как и весь город: запущенное футбольное поле почти без травы, кое как посыпанная шлаком беговая дорожка, поломанные скамейки на трибунах. Ольга Ивановна дожидалась директора в вестибюле такого же старого школьного здания и смотрела на стадион, где шел урок физкультуры в одном из старших классов. В этом построенном еще в 50-х годах школьном здании не было предусмотрено спортзала, и когда позволяла погода, учителя физкультуры использовали для проведения уроков стадион. В открытые настежь окна было хорошо и видно, и слышно, что там происходит. Ученики, по всей видимости, 9-го класса сдавали нормативы по бегу на километр. Бежали девочки. Ольгу Ивановну привлек крик одного из зрителей-мальчишек, наблюдавших за бегом с трибуны:
  - Быстрее костыли передвигай, жиртресина!... Бешбармака обожралась сука калбитская, еле жопой шевелит!- вторили ему другие такого же хулиганистого вида пацаны.
  Ольга Ивановна посмотрела на беговую дорожку. Она хорошо просматривалась из вестибюля школы, ибо стадион находился, как бы в небольшой впадине заметно ниже школы. Бегущие девочки были в основном такие же, каких привыкла видеть Ольга Ивановна и в своей школе, худые и голенастые, в спортивных тренировочных костюмах, которые сидели на них почти так же как на мальчишках. Но две девочки заметно отстали, к тому же, они отличались от остальных тем, что смотрелись весьма полными, и на них спортивные костюмы не висели как на вешалках. Одна из отставших была русской, вторая казашкой. Но с трибуны хулиганистые пацаны, сплошь русские, адресовали свои оскорбительные выкрики только казашке, будто рядом не бежит едва передвигая свои обтянутые трико толстые ляжки другая толстуха. Впрочем, справедливости ради, надо было признать, что полнота русской девочки, в отличие от казашки все же смотрелась скорее аппетитной, нежели отталкивающей. Тогда Ольга Ивановна не обратила внимания на тот эпизод, тем более, что тут как раз подошел директор. Она вспомнила его уже сейчас, когда, после разговора с пребывающей в состоянии почти транса Караваевой, стала размышлять о межнациональном согласии в стране. Ведь национальная неприязнь как была, так и продолжала существовать на самом естественном, бытовом уровне. Ею в большей или меньшей степени были заражены очень многие. Её предки-казаки испытывали неприязнь к киргиз-кайсацам, как результат векового немирного соседства. Но сейчас с самых высоких трибун громогласно объявили о создании новой общности, единого советского народа. Еще один блеф, вранье, как и с коммунизмом, неприязнь она как была, так и осталась. Вон даже детям не нравится, что в полуголодном городе в какой-то казахской семье едят мясо, когда его нет в свободной продаже и большинство вынуждено "поститься". А вот то, что русская девочка тоже по всему неплохо кушает, такого раздражения уже не вызывает. Хотя не будь там этой казашки, может, и та вторая вызвала бы похожую антипатию, тем более спортивный костюм на ней был явно импортный, дорогой - или дочь какого-нибудь местного начальника, или офицера из штаба воинской части, расположенной в городе, которую снабжали по линии Военторга.
  
  Директор искренне обрадовался интересом проявленный Ольгой Ивановной к его музею. До Перестройки он не вызывал одобрения у чиновников в РАЙОНО за то, что в небольшой школе под него заняли помещение, которое вполне можно было приспособить под учебный кабинет. Но вот декабристы вновь вошли в моду, и едва ли не всех официальных гостей, прибывавших в город, обязательно вели в музей, который, нежданно-негаданно стал достопримечательностью города наряду с плотиной ГЭС и памятником расстрелянным коммунарам. Впрочем, то был музей всего одного декабриста, Матвея Муравьева-Апостола, которого в 1829 году перевели отбывать ссылку по состоянию здоровья из Вилюйска в Бухтарминскую крепость, в местность с сухим, здоровым климатом... Да, тогда здесь был очень здоровый климат.
  - Представляете, он, аристократ, подполковник гвардии, герой Отечественной войны 1812 года, прошел путь в несколько тысяч километров вот в этих лаптях!- чуть не захлебывался от восторга директор.
  Это был главный экспонат музея - лапти декабриста. Где их добыл директор, оставалось тайной, как и их подлинность. Другие экспонаты оказались не столь оригинальны, то ли рубище, то ли рубаха, какие-то полуистлевшие документы, обиходные предметы и утварь того времени, макет дома, где помещался ссыльный Муравьев-Апостол...
  - Здесь он жил три года, в доме статского советника Бранта. Занимался обучением детей коменданта крепости майора Головина. Он даже здесь женился на дочери местного таможенного чиновника...
  - Извините Иван Никитич, я вас перебью, вы говорите здесь, но вы же имеете в виду не Серебрянск, а Усть-Бухтарму, тамошнюю крепость,- сочла нужным поправить директора Ольга Ивановна.
  - Да какое это имеет значение. Той крепости давно уж нет, она затоплена. Я всем кто приходит так и говорю, что здесь, здесь это было. А кто ж такие тонкости знает, про крепость?
  - Я знаю,- изменившимся тоном, сухо произнесла Ольга Ивановна, показывая, что она столь пренебрежительным отношением к "деталям" обижена.- В то время, в 1829 году, здесь располагались всего лишь рудник да пристань названная Серебрянкой и маленькая деревушка Пихтовка, а там (она чуть не сказала, у нас) была крепость с гарнизоном, таможня и большая станица...
  Ничего нового от посещения музея Ольга Ивановна не узнала. Директор оказался никудышным краеведом, и его больше интересовала не историческая точность, а внешняя сторона дела - он хотел на старости лет хоть немного прославиться за счет этого Матвея Муравьева-Апостола, второстепенного декабриста, правда брата знаменитого Сергея Муравьева-Апостола.
  
   26
  
   Дисциплина в новобухтарминской школе оставляла желать лучшего. Кроме нотаций, ничем более существенным на учеников педагоги воздействовать не могли. Угрозы снизить оценку, или даже оставить на второй год были недейственными, и означали всего лишь сотрясание воздуха. В системе советского образования существовал такой же "план", как на предприятии по выпуску продукции, или в МВД по раскрытию преступлений. Претворялась в жизнь жесткая установка на достижение всеобщего среднего образования. Вот и попробуй после этого ставь двойки и оставляй на второй год... и сами же учителя окажутся виноватыми, крайними. Тем более, невозможно никого исключить из школы за плохое поведение. В таких условиях единственным более или менее приемлемым способом воздействия на нарушителей дисциплины оставалось вызывать родителей и жаловаться уже им. Но с падением престижа семьи и роли в ней отца, как главы семейства, и это являлось далеко не всегда действенным. Труд педагогов становился невероятно тяжелым, иногда просто невыносимым. И как следствие в пединституты (за исключением исторических факультетов, позволявшим сделать номенклатурную карьеру) поступало немного народу, и отбора как такового фактически не было.
   Ольга Ивановна, иной раз, проходя по длинному школьному коридору уже по звукам, раздающимся из-за дверей классных комнат, могла судить, кто проводит урок, учитель который может "держать" класс, или тот который не может. Когда подходила к своему кабинету тоже слышала шум, но едва она входила там воцарялась тишина. Таких учителей, которых либо уважали, либо боялись, в школе было немного. Часто подобная "квалификация" учителя определялась не возрастом и даже не опытом педагога. Случалось, что, имея тридцатилетний стаж, учительница предпенсионного возраста ничего не могла поделать с "архаровцами", и наоборот молоденькая, только что пришедшая с института пигалица вдруг так себя "ставит", что на ее уроках даже десятиклассники "тише воды, ниже травы". В любом деле нужен талант, или хотя бы способности. Но в результате невысокого престижа учительской профессии в СССР учителями часто становились те, кто ими никак не должны были быть. Когда главными чертами педагога становились характер и воля, на второй план отступал такой фактор как интеллект учителя. Потому многие педагоги за рамками своего предмета были, в общем-то, достаточно "дремучими" людьми. Особенно этим грешили учителя негуманитарии, большинство из них не читали никаких книг и даже писали с ошибками. Встречались и такие, кто и свой-то предмет знали весьма поверхностно в объеме школьного учебника. Ольга Ивановна отчетливо, не хуже чем родителей и свой харбинский дом, помнила свою харбинскую гимназию, тамошних преподавателей и учениц, своих подружек из далекого детства. Конечно, там не держали тех, кто не хотел учиться, и дисциплина была совсем иной.
  Начав помогать молодой "англичанке" Елене Михайловне, Ольга Ивановна вскоре обнаружила, что та довольно быстро втянулась в работу и уже через месяц вполне сносно управлялась со своим пятым классом, состав которого являлся достаточно разношерстным. Ей дали класс "В", то есть третий по счету и последний. Ведь при переходе из начальной школы в среднюю сначала изо всех учеников набирают наиболее сильный класс "А", затем похуже "Б", на эти классы, как правило, ставили сильных опытных классных руководителей, чтобы впоследствии из них сделать "передовиков-маяков", предназначенных прославлять школу на районных и областных уровнях. Ну, а в "В" попадали те, кто не подошли в "А" и "Б".
   - И все же у Елены Михайловны тоже далеко не все получалось. Однажды Ольга Ивановна застала её в слезах.
   - Что случилось Леночка?- встревожилась она за нее.
   Та вытерла глаза, явно преодолевая рыдания.
   - Не могу... не могу... уволюсь, уеду... пусть диплома лишают, это уже не возможно терпеть! Ольга Ивановна, понимаете, меня ученик... послал... понимаете,- Елена Михайловна вновь зарыдала.
   - Кто... Хныкин?- предположила наиболее вероятное Ольга Ивановна, ибо этот второгодник, несмотря на еще малый возраст, стал уже абсолютно неуправляем и обещал за годы, оставшиеся ему до получения "гарантированного" неполного среднего образования еще испортить учителям немало нервов.
   - Да... Как быть, прямо не знаю. Идти директору жаловаться? Огласка ведь теперь будет на весь поселок, как оплеванная ходить буду!
   - Так... подожди. Как это случилось, еще кто-нибудь слышал?- сразу "включилась" в переживания молодой учительницы Ольга Ивановна.
   - Нет, я его одного вызвала и стала отчитывать за то, что с уроков постоянно сбегает, учителям грубит. А он меня вот... пошла ты, говорит. Потом повернулся и ушел. И главное домой к нему нет никакого смысла идти, вы же знаете, отца у него нет, а мать для него не указ. Что теперь делать, не знаю?- растерянно шмыгала носом Елена Михайловна.
   - Успокойся Леночка, и никому больше про это не говори, даже коллегам не вздумай проболтаться. И директору не надо. Он же тебя первую и обвинит в неумении работать с классом, а помочь не поможет. Ты выжди дня два. Я знаю этого Хныкина, он вспыльчивый, но не злой мальчишка. Он за это время отойдет, а ты делай вид, будто ничего не произошло, а потом опять его вызови, и спокойно, без нервов с ним поговори. Я уверена, он сам прощения попросит и у тебя с ним больше конфликтов не будет. А если ничего не получится, я с ним тогда сама поговорю...
   Через неделю Елена Михайловна пришла благодарить Ольгу Ивановну за совет:
   - Ой, спасибо вам... Ведь могла бы дров наломать. Поверите, действительно, сам прибежал, извинялся, божился, что больше такого не повторится.
   - Ты, Леночка, от него особенных то сдвигов в поведении не жди, ты, главное, добейся, что бы он тебя слушался и с твоих уроков не сбегал. А если другие жаловаться на него приходить будут, особенно не усердствуй. Хоть ты и классный руководитель, но они-то тоже учителя, а не урокодатели, и опыта у них побольше твоего, так что пусть будут добры на своих уроках и посещаемость и порядок обеспечить, а не бегать чуть что к классному руководителю. У нас тут немало таких, готовых покрывать за чужой счет свой непрофессионализм и слабохарактерность...
   После этого случая у Ольга Ивановна возник вопрос к самой себе: возможно ли было такое, чтобы ее мать, в бытность молодой учительницей устьбухтарминского высшего начального училища, вот так же "послал" кто-то из ее учеников? И вообще, было такое возможно в тех дореволюционных школах, училищах, гимназиях? Из своего детства она ничего вспомнить не могла, ибо тогда в Харбине обучение девочек и мальчиков было раздельное, и в их женской гимназии такого случиться просто не могло. Но она, опять же, в этой связи вспомнила свой последний визит в Усть-Каменогорск этим летом, когда не один день просидела в краеведческом музее на улице Урицкого, в поисках документов имеющих отношение к ее деду. На глаза ей попалась очередная ветхая бумага, свидетельствовавшая, за что ученикам в те предреволюционные годы снижали оценки по поведению. Причем тогда оценивалось не только поведение в школе, но и вообще поведение в повседневной жизни. В одной станичной школе оценку по поведению снизили трем ученикам, и за что... Первому мальчику за "курение табаку", второму за то же и "мотание по станице в позднее время". И одной девочке была снижена оценка за "смех и разговоры в церкви". И наверняка, за эти "проступки" те казачьи дети подвергались обструкции в школе, а уж дома... Ведь это был позор для всей семьи.
   С удивлением ознакомилась Ольга Ивановна и с перечнем предметов, которые преподавались в высших начальных станичных училищах. Кроме "Закона Божьего", "Русского языка и словесности", "Арифметики", в том четырехклассном начальном училище преподавали: "Начала алгебры", "Геометрию", "Географию", "Историю России", "Естествознание", "Физику", "Рисование и черчение", "Физические упражнения" для мальчиков, и "Рукоделие" для девочек. То есть большинство предметов той начальной казачьей школы, соответствовали нынешней средней. А для получения среднего образования надо было кончать либо гимназию, либо кадетский корпус, коммерческое училище, либо после начальной школы поступать в реальное училище. Что такое гимназия, Ольга Ивановна очень хорошо помнила, хоть и успела проучиться в ней всего четыре года, конечно с советской школой она не шла ни в какое сравнение. Но она понимала и другое, что правда, то правда - тот сословный характер образования в Российской Империи позволял получать это очень качественное образование далеко не всем. И гимназии, и даже высшие станичные училища заканчивали лишь немногие из российских подростков того времени. Немало крестьянских детей вообще не имели возможности ходить в школу по самым различным причинам, а те кто ходили, довольствовались министерскими и церковно-приходскими начальными школами, уровень преподавания в которых, как правило, был крайне невысок. Размышляя об образовательном уровне усть-бухтарминцев перед революцией, Ольга Ивановна приходила к выводу, что тогда во всей станице была всего лишь одна женщина с законченным средним образованием - ее мать. Мужчин со средним образованием насчитывалось, конечно, больше, ведь в станице имелись и почтово-телеграфное отделение, и таможня, не говоря уж о том, что некоторые молодые станичники учились и заканчивали кадетские корпуса и реальные училища, а ее отец к тому же закончил и юнкерское. Увы, узнать хоть что-то более конкретно не было никакой возможности, архив станицы Усть-Бухтарминской не сохранился.
   Сейчас в Новой Бухтарме на восемь-девять тысяч жителей приходилось наверное несколько десятков людей с высшим и еще больше со средне-техническим образованием, и за исключением глубоких стариков едва ли не все имели как минимум неполное среднее, полученное в школе. И что, это как-то сказалось на уровне культуры и общего развития населения?... Что же лучше, то сословное, далеко не для всех, но несомненно очень качественное среднее образование, канувшее в лету вместе с самой Российской Империей, или нынешнее советское всеобщее среднее образование, превратившееся в профанацию образования как такового и муку для педагогов? Ольга Ивановна имела много свободного времени и ее частенько одолевали эти не находившие ответов вопросы. Впрочем, избыток свободного времени рождал не только вопросы о качестве образования, но и массу других. О том же сословном делении российского дореволюционного общества ее отец всегда говорил с крайним возмущением, подчеркивая, что эта сословность как путами опутывала страну и не давала ей нормально развиваться. Он любил приводить в пример свою собственную учебу. Он, сын казака, чудом попавший в кадетский корпус, но окончивший его по первому разряду, то есть с хорошей успеваемостью, получил право поступать без экзаменов только в Оренбургское казачье юнкерское училище, котирующееся среди всех военных учебных заведений Империи весьма невысоко. А отпрыски сибирской военной аристократии, после того же кадетского корпуса, получали направления в престижные петербургские и московские юнкерские училища, откуда прямиком шли в гвардейские казачьи полки, дислоцирующиеся в столице империи и там, как правило, быстро добивались должностного продвижения, чинов и наград. В то время как периферийные офицеры для достижения оных должны были буквально "прыгать выше головы". Похожая градация имелась и у штатских чиновников. Например, для любого дворянина после окончания гимназии была прямая дорога в университеты, куда доступ основной массе населения был вообще закрыт. В условиях, когда около 70% населения страны вообще было неграмотно, такая сословная система образования не могла не вносить глубочайшего раскола в общество. На этом и основывал свое обвинение правящих классов Иван Игнатьевич Решетников: царь, аристократия и высшие чиновники, словно ослепнув, не видя проблем внутри своей страны, вбухивали миллионы золотых рублей в строительство того же Харбина, на проведение активной внешней политики, безоглядно ввязывались в войны. Когда маленькой девочкой Ольга Ивановна слышала эти обвинения... она, конечно, ничего не понимала. И как ей удалось все запомнить? Она и сама не могла себе этого объяснить, тем не менее, она все помнила, и сейчас очень хорошо понимала.
   И опять возникал все тот же уже многократно формулируемый ею вопрос-вывод: так, что же в конечном счете изменилось, зачем же делали и революцию и все прочие преобразования, если социального равенства как не было до революции, так и нет сейчас, в обществе так называемого "развитого социализма"? Зачем устранили ту верхушку общества, которая, какой порочной она ни была, тем не менее, накопила за века господства в стране немалые духовные и интеллектуальные ценности? Чтобы вместо нее встала нынешняя, у которой нет ни того, ни другого, что видно по интеллекту ее последних вождей? Что же, ждать пока эта верхушка проглавенствовав столетия тоже накопит этот интеллектуальный слой? Но судя по последним событиям не удержаться им у власти и одного столетия, и опять есть опасность, что страна окажется почти на нуле, как в Смутное время, или после Революции и Гражданской войны...
  
   27
  Детство у большинства людей плавно перетекает в юность. У Ольги Ивановны оно кончилось, счастливое, беззаботное внезапно в сентябре 1945 года. Хоть при японцах в Харбине уже не было той свободы, что имела место до них, но русские белоэмигранты продолжали жить едва ли не так же, как и до 1932 года. Ходили в церковь, справляли праздники, ели, пили, влюблялись, учились в русских школах и гимназиях. Правда, в большинстве ВУЗов японцы упорно изживали преподавание на русском языке, а русские фирмы национализировали или разоряли... Но вот такого, что бы те же японские солдаты врывались в русские частные дома и грабили их - о таком и помыслить никто не мог. Хотя, в то же время в отношение к китайцам японцы могли допускать полное беззаконие. Так одним из самых ранних осознанных воспоминаний Ольги Ивановны стал произошедший где-то на рубеже тридцатых и сороковых годов инцидент. Она смутно помнила, как в дом прибежала крайне возмущенная мать, нагруженная всевозможными сумками. Она стала жаловаться отцу, что их служанку китаянку, с которой она ходила на базар, бесцеремонно прямо на улице забрал японский патруль и вместе с прочими случившимися там же китайцами погнали на пристань, разгружать какую-то баржу со срочным грузом. Такое случалось нередко, японцы хватали первых попавшихся им под руку китайцев и заставляли делать какую-нибудь тяжелую разовую работу, естественно не платя за нее ни гроша, и часто не делая разницы между мужчинами и женщинами. Русских для таких авралов они никогда не привлекали, ни мужчин, ни тем более женщин. В тот раз японцы заставили прислугу отдать все сумки хозяйке, то есть матери Ольги Ивановны и, подталкивая прикладами винтовок, погнали бедную женщину на пристань. Возмущенная Полина Тихоновна обратилась к японскому офицеру, командовавшему этой "операцией" со словами: а кто же понесет теперь мои сумки? Возможно, она думала, что японец не знает по-русски и не поймет её, лишь констатирует ее возмущение таким произволом. Но японский офицер понял и, улыбнувшись, ответил на ломанном русском:
   - Мадам, ваша служанка несколько часов будет работать на японскую императорскую армию. Если хотите, можете ее здесь дождаться, но вы такая большая, что сможете эти сумки донести и сами.
   - Хам, наглец... узкоглазый урод!- кричала мать.
   Отец же утешал ее и без лишних эмоций разъяснял:
   - Ничего не поделаешь Поля, они сейчас тут хозяева...
   Такой злой Оля свою мать еще никогда не видела, разве что еще раз уже в 1943 году, когда японцы ввели запрет на балы, любимое развлечение русских белоэмигранток и конкретно Полины Тихоновны, которая и на пятом десятке на них блистала. Ох, знали бы они, кто придет на смену японцам, и как будут вести себя те "сменьщики", так называемые свои, русские, советские, какие балы-маскарады устроят они русских харбинцам.
  
   Красная Армия вошла в Харбин 25 августа 1945 года. А второго сентября на банкет в честь победы над Японией в Большой зал Железнодорожного собрания был приглашен весь цвет города, самые известные представители русской интеллигенции: предприниматели, врачи, железнодорожники, артисты и прочие состоятельные граждане. Прямо с банкета их затолкали в машины и отвезли в тюрьму, а оттуда в теплушки и отправили в Союз, в лагеря. После этого СМЕРШ начал проводить повальные аресты в городе. Отец с матерью все это время безвылазно сидели дома и никуда не пускали Олю, ведь не работали никакие фирмы, магазины, не функционировали и гимназии. Дом... О, до мельчайших подробностей Ольге Ивановне иногда снился их дом и прилегающие к нему улицы Нового города, вдоль которых были высажены деревья одного типа: одна улица сплошь березы, на другой - тополя, другие - вязы, орех. Во дворе их дома росли кусты душистой сирени, от которых весной во время цветения шел такой аромат. Мать каждый год высаживала под окнами астры, георгины, бальзамин, а небольшую летнюю беседку обвивали заросли вьюна. Помнила она и ту прекрасную церковь, на освещение которой в сорок первом году ходила вместе с родителями, и которую, как она недавно узнала, в 66-м году взорвали хунбейбины. Тогда она не понимала значение этого события, но сейчас не могла не удивляться - в сорок первом накануне вступления в мировую войну японцы разрешили русской общине города открыть новый храм. Это в тот период, когда в самой России были уничтожены тысячи церквей. Все эти воспоминания о доме и о том, что с ним связано, лились бальзамом на душу Ольги Ивановны. А вот что случилось потом, она уже не могла вспоминать без боли сердечной.
   Дом Решетниковых сначала просто ограбили. Пришли какие-то солдаты. Они под видом обыска перевернули все вверх дном, забрали многие ценные вещи, в том числе, что были подарены Оле родителями и знакомыми на праздники и именины, золотые крестики, перстеньки, ладанки с красивой инкрустацией. Никогда потом у Ольги Ивановны не было таких красивых и дорогих украшений и безделушек. Мать порывалась что-то отстоять спасти, но отец, понимавший, чем это может кончится, сдержал ее. Они все трое со слезами на глазах наблюдали, как разоряется их гнездо, которое они с такой любовью обустраивали и обживали, а Оля, так другого и не знала. Ольга Ивановна на всю жизнь запомнила те свои слезы и рыдания, когда штыками разрезали матрац на ее кровати, ища и там золото и ценности. После того "обыска", стало ясно, что занятия в гимназии, в пятый класс которой Оля перешла, уже не возобновятся. К ним приходили знакомые, делились впечатлениями о массовых арестах и обысках, рассказывали, что молодых девушек просто хватают на улицах, затаскивают в подвалы СМЕРШа, насилуют, а потом вывозят на окраину города и там оставляют, что так пострадали уже многие. Оля тогда еще не знала значения этого слова - изнасилование, но помнила, как испугалась мать, и явно испугалась за нее, как она тихо говорила отцу:
   - Но она же еще совсем маленькая, ее не должны...
   С детским любопытством она прислушивалась к этим разговорам, и когда ее отсылали в свою комнату, приникала ухом к двери. Так она услышала рассказ знакомой матери о том, как советские солдаты бесчинствовали в одном богатом купеческом особняке. Насилуя женщин, они приговаривали:
   - Вы все тут белогвардейское отродье, схоронились и жировали, пока мы там кровь проливали и хлеб пополам с отрубями жрали... имеем право вас сытых, гладких помять...
   После этого отец сказал матери:
   - Нам еще повезло Поля, что тогда просто ворье зашло. Если бы тебя или Олюшку вот так же... я бы достал револьвер спрятанный и убивать бы их стал. И тогда все бы мы пропали.
   Но радовался отец рано, в самом конце сентября, поздно вечером, к ним вновь пожаловали с обыском. На этот раз то оказалась настоящая следственная группа СМЕРШа и они предъявили официально выписанный ордер на обыск. Когда они вошли, возглавлявший группу офицер обратился сначала к отцу:
   - Вы, есаул белой армии Иван Игнатьевич Решетников?
   - Бывший есаул,- дрогнувшим голосом уточнил отец.
   - А вы, значит, супруга есаула, сотрудница белогвардейского Бюро по делам русских эмигрантов Полина Тихоновна Решетникова?...
   Обыск проводили очень тщательно. Никакого грабежа не было, но "вывернули все наизнанку". Обнаружили спрятанный револьвер отца, и браунинг, когда-то спасший ее мать, нашли и кортик. Майор-смершевец, руководивший обыском с удивлением спросил, разглядывая кортик:
   - Откуда он у вас, ведь вы казачий офицер, а не морской?
   - По случаю достался,- уклончиво отвечал отец
   - Зачем вы его хранили?
   - Да так, как что-то вроде символа.
   - Какого символа?
   - Им убивали Россию,- на полном серьезе отвечал отец.
   - Интересно...- смершевец внимательно посмотрел на отца и больше уже ничего не спрашивал, хоть явно ничего не понял.
   Ничего не поняла тогда и Оля, как и сейчас не могла "расшифровать" слова отца и Ольга Ивановна.
  
   Родителей арестовали, а Оля одна осталась в доме и провела остаток ночи без сна, пугаясь каждого шороха. Прощаясь, мать наказывала, как рассветет, одеться потеплей и бежать к их хорошим знакомым, супружеской паре, жившим в районе Модягоу. Знакомые не были замешены ни в каких "белых" делах, а жена к тому же являлась Олиной преподавательницей в гимназии. Пара была бездетна и мать, видимо, понимая, что их с отцом судьба решена, надеялась, что преподавательница возьмет Олю к себе и потом сумеет выбраться из этого ада, эмигрировать. В крайнем случае, если не будет возможности добраться до преподавательницы, мать наказывала идти в другую сторону, в китайский район Фудзядан в дом многим обязанной Решетниковым их бывшей прислуги, чью семью родители Оли приютили во время страшного наводнения 1932 года. Возможно, так бы оно и вышло, если бы Оля, перепуганная и измученная бессонной ночью, не заснула, и в тревожном сне проспала слишком долго. Ее разбудили военные, которые пришли уже за ней, велели одеть пальто, взять самые необходимы вещи и увели, закрыв и опечатав дом... дом в котором она была счастлива как никогда потом. Счастье кончилось сразу в ту сентябрьскую ночь, и по большому счету больше никогда к ней не возвращалось. В Харбине сентябрь, это едва ли не лучшее время года, тепло, безветренно - благодать. И эту благодать, и ту тревожную ночь, когда она в последний раз, мало что, в общем, понимая, видела родителей, Ольга Ивановна помнила хорошо, отчетливо, будто то случилось совсем недавно.
  Ей, особенно в последнее время, часто снились сны о Харбине, о ее детстве. В условиях товарного и продовольственного дефицита и мучительных очередей за всем, чем только можно, когда казалось вот-вот соль и спички исчезнут с прилавков, ей вдруг стали сниться харбинские продовольственные магазины и лавки довоенного периода, когда Маньчжурия еще не надорвалась от военных поставок. При этом довольно скудное существование сороковых годов, когда ввели карточки на хлеб и ряд других продовольственных товаров в ее памяти запечатлелись не так ярко. Возможно потому, что мать, являясь к тому времени уже довольно влиятельной чиновницей в Бюро по делам русских эмигрантов, к распределению тех же продовольственных карточек имела самое непосредственное отношение. Но и тогда голода в городе не было, особенно летом и щедрой маньчжурской осенью, когда базары заполнялись всевозможными овощами и фруктами...
  Сейчас, когда Ратникова привезла ей венгерские яблоки и абхазские мандарины, Ольге Ивановне явственно припоминался именно осенний харбинский зеленый базар, и море, изобилие фруктов там продававшихся. Тогда в конце 30-х и 40-е, несмотря ни на что там продавались и бананы и грейп-фруты, арахис, молодые очень вкусные побеги бамбука, а также замечательные китайские пельмени из самых различных сортов мяса, с зеленью, всевозможные сыры. И это в условиях идущей не так уж далеко оттуда, в том же Китае, войны. Сейчас чуть ли не во всем огромном СССР сыр самого плохого качества "выбрасывали" нечасто и его брали в драку. В Новой Бухтарме в свободной продаже он был только один раз за весь 1986 год, перед праздником седьмого ноября. Снились ей и знаменитые харбинские гастрономы. Хотя мать частенько "стонала", что раньше, до японцев, выбор там был куда богаче, но Оля тогда еще не родилась, и ей не с чем было сравнивать. Она сравнивала сейчас, все свои десятилетия советской жизни с теми харбинскими гастрономами. Среди учителей Ново-Бухтарминской школы ходили разговоры о казахстанских немцах, уехавших на ПМЖ в Западную Германию. Они писали оттуда, оставшимся в Союзе родичам и друзьям, о бесчисленных сортах колбас и сыра, продающихся в тамошних магазинах. Учителя не могли в это поверить. Ольга Ивановна верила, ведь она помнила то, что видела собственными глазами. Ее мать делала покупки в чуринском гастрономе, потому, что как жена служащего фирмы могла покупать с определенной скидкой. Ольга Ивановна не могла помнить, например, что за консервы там продавались, но помнила, что их было много, и они были с красочными этикетками. А колбасы, в выборе которых она тоже участвовала, вернее мать делала вид, что с ней советуется: колбаса чайная двух видов, с чесноком и без оного, колбаса польская, краковская, московская, ливерная... Причем та ливерная была совсем не такая, на какую в 80-х в основном "посадили" весь советский народ.
  До декабря 41-го года в Харбин привозили товары со всего мира, их было так много, что глаза разбегались. Особенно разнообразен был выбор перед различными праздниками. То же мясо, которое в советской действительности всегда было дефицитом, в Харбине на базаре висело на крюках бесчисленными коровьими, свиными и бараньими тушами вперемешку с гусями, утками, фазанами. Яблоки, что в большинстве северных и восточных районов СССР люди вообще не знали, там стояли плотно уложенные в огромные корзины, а зимой укрытые ватными одеялами от морозов. Причем уличная торговля не прекращалась до темноты. Ольга Ивановна отчетливо, будто то случилось вчера, помнила, как в том же чуринском универсальном магазина в Новогодние праздники детей приветствовал Дед Мороз, угощавший их конфетами. Так же Дед Мороз приносил на дом своим подписчикам детский журнал "Ласточка", который для Оли выписывали ее родители. А на пасху продавали сувенирные яйца всех размеров и цветов, даже шоколадные яйца. Олю родители баловали, и она ни в чем не имела отказа, тем более в лакомствах. А рыба... Во всех советских провинциальных магазинах уже несколько лет продавался только минтай, да иногда сельд-иваси, больше никакой рыбы не было, словно все окрестные моря и реки разом обезрыбели. А из снов возвращающих в детство: всевозможные сорта копченой рыбы, семга, сельди, угри, бочки заполненные красной икрой... И чудо, вообще немыслимое в советской действительности - у Чурина даже зимой продавалась свежая клубника. Ну, а что касается мандаринов, при виде и запахе которых у Ольги Ивановны даже защекотало в носу... Она почти въяве помнила, как на том же харбинском зеленом базаре они лежали целыми огромными кучами, как какой-то картофель. Причем если советских людей раз в год на Новый Год, да и то далеко не всех, одаривали однообразными кисло-сладкими абхазскими плодами, то в Харбин их привозили из разных районов Китая и были они самых разных сортов, размеров, расцветки и вкуса. Она не помнила названия тех сортов, но в них хорошо разбиралась их служанка, имя которой выветрилось из памяти Ольги Ивановны. А орехи, каких только она не перепробовала их в детстве, грецкие, миндальные, фисташковые, арахис... Детская память запечатлела в первую очередь лакомства, а они в ее детстве были весьма разнообразны и доступны. А сейчас большинство советских детей были напрочь лишены этих лакомств. Хлеб, единственное, чем советская власть вроде бы обеспечивала свой народ вволю. Но что за хлеб выпекался в провинции вообще и в верхнеиртышье в частности, в краю, который до Революции являлся житницей, родиной знаменитой верхнеиртышской пшеницы? Хлеб в Ново-Бухтарминской пекарне выпекался в основной серый и лишь изредка белый. Качество? Те, кто бывали в Москве, Ленинграде, Алма-Ате и пробовали тамошний хлеб, говорили, что качество хлеба выпекаемого в Восточно-Казахстанской области очень низкое, не сравнить с тем, что пекут в столицах. А в Харбине, в лавках города ее детства, Оля ела хлеб: круглый как пшеничный, так и ржаной, ситный, сайки, французские булки, московские калачи, баранки, бублики, сушки... Многое из этого ее нынешние ученики не видели за всю свою жизнь и естественно не знали таких названий. А чай, Ольга Ивановна с того же детства запомнила эти неповторимые ароматы, коими благоухали бесчисленные сорта китайского чая, который любила самолично заваривать ее мать. И какой пресный безвкусный по сравнению с теми сортами был даже лучший в СССР чай, так называемый тридцать шестой, состоящий из смеси индийского чая и грузинского.
   У харбинских гимназисток иногда случались свободные часы, когда не было уроков, и они бегали в близлежащее молочное кафе, чтобы полакомится свежими сливками, варенцом, кефиром, творогом и сметаной. Но наибольшей популярностью у девочек пользовались всевозможные кафе-кондитерские, где от обилия сортов конфет, кренделей, пирожных просто разбегались глаза. В своих снах Ольга Ивановна, давно уже крайне неприхотливая в пище, казалось, вновь ощущала неповторимый вкус этих лакомств, оставшийся там в ее счастливом, беззаботном детстве.
  
   28
  
   Обычно московские газеты приходили в Новую Бухтарму с двух-трехдневным опозданием. Потому и передовица в "Правде" за восьмое декабря "Скидок не будет" в поселке прочитали только одиннадцатого. Вообще-то модные перестроечные статьи в газетах или ежедневные телепередачи типа: "О гласности" или "Госприемка: проблемы качества", почти никто не читал и не смотрел. Вся эта суета, казалось, была где-то там далеко, в Москве, на верху, а сюда на глухую периферию доносились лишь отголоски посредством всех этих СМИ. И вот, в передовице главной газеты страны, сообщалось, что с Нового Года на госприемку продукции переходят целый ряд предприятий Восточно-Казахстанской области. Это были в основном крупные комбинаты, расположенные в Усть-Каменогорске: свинцово-цинковый, титано-магниевый, мебельный и располагавшийся в поселке Глубоком медеплавильный. Областная пресса, естественно тут же "откликнулась" на это событие восторженными отзывами, причем почти каждая статья заканчивалась призывами и прочим предприятиям области поддержать почин передовиков. Под прочими конечно подразумевался и Ново-Бухтарминский цемзавод. О госприемке на таких "мальках" как рыбзавод того же поселка, конечно, и не думали. Однако и руководство цемзавода совсем не рвалось в передовики-маяки, да и не с чем было. Оборудование за двадцать с лишком лет эксплуатации настолько износилось, что ни о каком суперкачестве выпускаемого цемента не могло быть и речи, да и количество выпускаемой продукции каждый год понемногу неуклонно снижалось. К тому же выходить с инициативой и "прозвучать" на всю страну, как это сделали усть-каменогорцы, весьма рискованно. На завод тогда зачастят всевозможные проверяющие и газетчики из Москвы. А что они увидят? Да не на заводе, там в условиях производственного процесса тем же корреспондентам-дилетантам можно любой лапши на уши навешать. Что они увидят вокруг и вблизи завода? Выбросы заводских труб, осевшие на поселок? Увидят серую траву летом и такой же серый снег зимой, увидят болезненных рабочих и таких же членов их семей, живущих в поселке, увидят сам поселок, плохо благоустроенный, утопающими либо в грязи, либо в пыли, такой же убогий и ущербный как его обитатели.
   Именно так Мария Николаевна объяснила Ольге Ивановне, почему областное руководство
  цемзавод "отмазало" от госприемки. Действительно там, в Усть-Каменогорске, куда легче со всеми этими зваными и незваными гостями справиться. Там город как сверкающая новая игрушка, гостям можно устроить прогулку по Иртышу, полюбоваться красивейшей набережной, сводить в ресторан, на хоккей, да и устроить их в отличных гостиничных люксах. Тем не менее, весь поселок был уверен, что все дело как раз в плане, который завод уже который год не может "вытянуть". Но Мария Николаевна шепотом, словно боясь, что в ее кабинете есть подслушивающее устройство, сообщила, что так же план давно уже не выполняет и глубоковский завод, да и усть-каменогорцев с оным не все в порядке. Так что дело всего лишь в наличии удобств для "гостей" и культурно-развлекательной базы. А в Новую-Бухтарму зимой и добраться непросто... Этот разговор между подругами произошел двенадцатого декабря в пятницу. Ольга Ивановна, довольная, что провела-таки свой "неформальный урок", заскочила как обычно после работы в Поссовет и Мария Николаевна, в свою очередь, отошедшая от приступа меланхолии, не отказалась поболтать. Она распорядилась, чтобы секретарша приготовила чай и уже за чаепитием, после обсуждения госприемки, вдруг принялась расспрашивать Ольгу Ивановну о внутришкольных сплетнях. Особенно ее интересовал произошедший этой весной необычный случай, когда учительница биологии Анжела Аршаковна, по национальности армянка, двадцати семи лет, совершенно неожиданно вышла замуж за своего бывшего ученика, на девять лет ее моложе. Уже сам этот факт необычен, но еще более необычным стало то, что взрослая армянка вышла не просто за мальчика, а за казаха.
   Ольга Ивановна мало общалась с этой, пришедшей три года назад в поселковую школу, учительницей. Биологиня являлась племянницей, давно уже работавшего в поселковой больнице, врача-гинеколога. Как известно, армяне очень роднятся, и помогать родственникам у них святое дело. Так и в этом случае, севший на хлебное место гинеколог взял на себя заботу о племяннице, которой пришла пора выходить замуж. Почему на родине ей не нашли жениха-армянина? Этого никто не знал, хотя она обладала весьма сносной внешностью. Здесь же ей все три года дядя и его жена пытались найти подходящую партию. Конечно, поселок для этого оказался не вполне соответствующим местом. Выходить за простого русского работягу? Этого конечно не хотели ни далекие родители Анжеллы, ни приютивший ее дядя. Армяне в своем большинстве, в общем, всегда были не прочь породниться с русскими... но только не с рядовыми. Простых русских они просто презирали. Ведь среди армян живущих вне Армении этих простых людей, плебса почти не наблюдалось. Встретить армянина в любой советской республике было делом обычным, они жили везде. Но встретить там армянина в ранге простого рабочего, или колхозника было невозможно. Армяне могли быть служащими, инженерами, врачами, портными, учителями, могли работать в семейной строительной бригаде... но только не "вкалывать" на госпредприятии или в колхозе - эти профессии для них считались позорными.
   Так вот, Анжелла искала жениха, вернее дядя искал, среди инженерно-технического персонала цемзавода, "забрасывал удочки" и в воинские части, как на "точку" Ратникова, так и в управление полка в Серебрянске, пытался "протоптать тропку" и в Поссовет, и в ОРС, и всюду, где только могли обитать относительно молодые люди непролетарских профессий. Врач-гинеколог специальность дефицитная и очень нужная, и потому знакомства у дяди имелись обширные. Но, увы, для него, видимо, стало неприятным откровением, что армянки совершенно не котируются в русской среде как невесты. В Казахстане случались браки русских с немцами, татарами, крайне редко с казахами, армяно-русских семей практически не было. Почему? Причин много, но основных две. Русским парням, как правило, армянки не нравились внешне, а русских девушек отпугивали слишком строгие нравы, царящие в армянских семьях, где молодая сноха обязана всячески угождать, на грани унижения, родителям и родне жениха. В армянской же среде во главу угла всегда ставили материальное благосостояние. Они любили похвастать тем, что среди советских, они одна из самых состоятельных наций. И это действительно обстояло так. Народ, который по своему историческому "возрасту" на планете уступал разве что евреям, тем и выжил, сохранил себя, что постоянно приспосабливался к различным историческим коллизиям, что творились рядом и вокруг. Приспособились армяне и к Российской Империи, приспособились и к Советской Власти и приспособились весьма неплохо, материально живя лучше большинства народов СССР. И, несомненно, в недрах армянского общества жила выпестованная за тысячелетия существования непоколебимая вера - все сгинут, а армяне останутся. Впрочем, они конечно в этой вере не уникальны, схожий с ними путь в мировой истории прошли и евреи. Но армяне в отличие от самого старого народа на планете более бесхитростно и напористо врастали в общество тех стран, приспосабливались к тем народам, к которым "прислонялись. И все ради единой, инстинктивно продиктованной, завещанной предками цели, выжить, уцелеть как народ, даже путем частичного слияния с другими народами...
   Но в случае с Анжеллой желаемого "слияния" никак не получалось. На неё не клюнули ни молодые инженеры, ни перспективные комсомольские работники, ни ухватистые ОРСовцы, презрительно кривили губы и холостяки-офицеры. В конце концов Анжелла совершила неожиданный для армянской девушки поступок, поругалась с дядей и его женой, съехала с их квартиры в общагу, и приступила к поискам суженого сама. И нашла...
   Армянская родня Анжеллы вся встала на дыбы. Жених, вчерашний десятиклассник из семьи рядовых рабочих совхоза и ... казах! Казахи в армянской иерархии народов стояли очень низко, и выходить армянке за казаха, считалось своеобразным мезольянсом, унижением всей нации. Ольга Ивановна хорошо помнила все перипетии этой истории, начавшейся весной и закончившейся летом этого года. В него оказались втянуты не только семьи жениха и невесты, но и администрация поселка, руководство совхоза и школы. Таким образом пыталась всех "поднять на ноги" и не допустить свадьбы родня Анжеллы. Ольга Ивановна не дождалась, чем все это кончится, вышла в отпуск и уехала в Усть-Каменогорск, искать следы сгинувших там в начале 20-х годов деда и бабки. О состоявшейся свадьбе она узнала уже вернувшись. Вообще вся эта громкая возня и суета, несколько месяцев к ряду потешавшая весь поселок, её совершенно не трогала, те люди ей были совершенно чужды и неинтересны. И сейчас, когда Мария Николаевна спросила:
   - А как там эта Барсегян, говорят, цветет за молодым мужем?
   - Это ты про Анжеллу Аршаковну? Цветет? Не сказала бы. То, что поправилась, это верно, но лучше бы она на диету села. У ее новых родственников, похоже, к совхозному мясу доступ есть, вот она и злоупотребляет,- возразила Ольга Ивановна.
   - Во-во, и я слышала, полгода всего замужем, а разнесло ее с их бешбармака, как двух беременных.
   - Ой, Маш, не хочу я про нее говорить, и вообще... Ну, не понимаю я этого, отправиться сюда за тысячи километров от дома, чтобы сыскать жениха, и не найдя такового, соблазнять мальчика, своего бывшего ученика. Ну, это не то что аморально, это вообще какое-то ненормальное влечение, расшибусь но замуж выйду, все равно за кого,- презрительная мина запечатлелась на лице Ольги Ивановны.
   - Да, верно говоришь мать. Я ведь чего тебя спросила-то. Они ведь заявление подали на отдельную квартиру, как молодая семья. Это они наверняка от его родителей съехать хотят. Не дай Бог ребенка рожать соберется, тогда ведь придется их тоже на очередь ставить. Она не беременная случайно?- на этот раз нешуточно забеспокоилась Мария Николаевна.
   - Успокойся, нет пока. Я ж как никак пока еще достаточно зрячая, чтобы беременную бабу от просто жирной отличить, тем более от безобразно жирной. Знаешь, есть бабы толстые, но на них приятно смотреть, а тут...
   - Знаю про кого ты, про твою новую подружку Ратникову,- с нотками ревности перебила Анна Николаевна.
   - Ну, хоть бы и ее взять, а эта Анжелла... вроде и молодая еще, а разожралась до непотребства. Она и раньше не больно красива была, а сейчас так вообще ужас. Но, не беременная, за это я ручаюсь...
  
  13-го в субботу Ольга Ивановна с утра чувствовала себя неважно, по всему поднялось давление как реакция на смену погоды. Потому до обеда она буквально ничем заниматься не могла. Зато после обеда ей стало легче и она наконец смогла сесть за правку своих мемуаров, на этот раз дело пошло и она так заработалась, что едва не забыла про ужин... Ну, а в десять вечера Ольга Ивановна не смогла отказать себе в удовольствии посмотреть фильм снятый по произведениям Зощенко "Не может быть". Такого типа экранизации, этакие бытовые кинокомедии приносили, и успокоение, и отдых душе. Хотя официально "поднятая на щит" соцзаказная кинокомедия "Веселые ребята" ей была просто противна. Почему этот пустой, глупый фильм считался классикой советского кинематографа? Потому что тогда, в тридцатые годы, лучше никто не снимал? Многие именно так и думали. Но как же тогда оценить немой "Броненосец Потемкин", снятый еще раньше? Ольга Ивановна, конечно, не поверила тому, что там изображалось, это тоже был социальный заказ. Но гений режиссера сделал из этого "заказа" мировой шедевр. А "Веселые ребята", эти противные ужимки, кривляние Орловой, Утесова и прочих... А вообще, больше всех из отечественных фильмов ей нравились современные сатирико-бытовые ленты Рязанова: "Берегись автомобиля", "Вокзал для двоих", "Служебный роман", "Гараж", ну и конечно "Ирония судьбы...", а также блестящий говорухинский детектив "Место встречи изменить нельзя". Эти фильмы она могла смотреть по многу раз, и не могла понять почему тот же Рязанов, по всему, не имеет такого же признания в мире, как, например, поляк Вайда. Впрочем, смутно она догадывалась, видимо потому, что в его фильмах показана неестественная для того же западного зрителя жизнь, а потому и совершенно ему непонятная - там где советский человек смеется и аплодирует, западный, хоть зритель, хоть кинокритик, лишь недоуменно пожмет плечами. Они просто не могли понять всю глубину этой советской, экспериментальной жизни, как ее буквально всем организмом чувствует человек советский, тем более наделенный таким "талантливым зрением" как Эльдар Рязанов.
  В то же время иной раз Ольга Ивановна просто диву давалась, когда один и тот же режиссер ставил фильмы настолько один от другого отличающиеся, что, казалось, их никак не мог создать один человек. Самым ярким примером такого несоответствия ей виделась Татьяна Лиознова. Как могла она сначала поставить пустейший, насквозь соцзаказный, фальшивый и неправдоподобный сериал "Семнадцать мгновений весны" и вот совсем недавно на экраны вышел "Карнавал", фильм глубокий, на все времена, с прекрасно сыгравшей главную роль Ириной Муравьевой. То что "Мгновения" властью приняты благосклонно и получили кучу советский премий и наград, а "Карнавал" остался незамеченным... Это Ольгу Ивановну не удивило - соцзаказ всегда и во все времена оплачивается куда щедрее всевременных шедевров.
  
  29
  
   В воскресенье 14 декабря у многих жителей поселка выходного как такового фактически не случилось по причине того, что в продуктовом магазине "выбросили" свиные ножки. То, что кто-то из руководства ОРСа сподобился побаловать людей этими ножками, чтобы жители поселка могли к Новому Году сделать холодец, стало проявление невероятной для столь голодного времени заботы. Очередь вытянулась из помещения магазина и еще метров на сто на улице. Узнав про ножки, поспешила к магазину и Ольга Ивановна. Одна из ее "родительниц" пустила учительницу впереди себя где-то в середине очереди. Но стоять ей долго не пришлось. Проходившая мимо одна из внучек "анненковца" Митрохина подошла к ней и зашептала на ухо:
   - Вам ножки на холодец нужны?... Что же вы нам-то не сказали? Мы свинью на следующей недели забивать будем. Хорошая свинья, большая, мы вам и на холодец и так мяса продадим, не дороже этих...
   Ольга Ивановна с благодарностью эту помощь приняла. Она сказала пустившей ее родительнице, что стоять не будет, де замерзла и ноги болят. А сама побежала домой, срочно отогреваться горячим чаем. Но по пути встретила Анну Николаевну, возле подъезда своего дома в простой душегрейке и платке выбивавшую подвешенный на веревке палас. Узнав, что Ольга Ивановна стояла в очереди за ножками, она не на шутку рассердилась и стала выговаривать:
   - Ты что, мать? Я тебе подруга или кто? Зачем ты по этим очередям толкаешься, мерзнешь и ноги натружаешь, почему ко мне не обращаешься!?
   - Понимаешь Маш, ну не собиралась я вообще холодец-то делать. А тут соседка снизу стучит в дверь, говорит в магазине ножки "дают". А я возьми и поддайся этому стадному чувству, тоже подхватилась и побежала. Да и не ожидала, что там такая очередь. Хотела уж вернуться. А тут меня в очередь пустили, отказываться неудобно, думала вроде недалеко, достою,- оправдывалась Ольга Ивановна.
   - Ну и что достояла, вон синяя вся,- Анна Николаевна укоризненно показывала на подругу палкой, которой выколачивала ковер.
   - Да нет, не стала, ушла, там еще часа два стоять, не меньше, - не стала уточнять, что ей пообещали ножки в другом месте, Ольга Ивановна.
   - Ну, ты даешь, Ивановна. Ведь вроде умная баба и лет уже сколько, а туда же, полезла. Тебе что эти ножки так нужны? Хочешь тебе без очереди, с черного хода их продадут? Но не советую, там такого привезли, что и брать не стоит. Поверь мне.
   - Да ладно, я и так уже раздумала... Слушай, если время есть приходи ко мне, поболтаем, а то я стоять уже не могу, ног почти не чувствую.
   - Да, ладно беги... Я сейчас вот только с ковром разделаюсь и зайду к тебе,- заверила Мария Николаевна...
  
  Председательница пришла, когда Ольга Ивановна уже напилась чаю и, лежа на диване, смотрела первую серию фильма "Д, Артаньян и три мушкетера" по Алма-Ате.
   - Что там идет-то?- сразу поинтересовалась Мария Николаевна, едва вошла в квартиру.- Ой, и ты эту дрянь смотришь!? Я как увижу Боярского в роли Д,Артаньяна, так мне прямо дурно становится. Сколько лет ему было по книге?- спросила она, снимая сапоги и одевая пододвинутые хозяйкой тапочки.
   - Девятнадцать ему было.
   - А Боярскому когда снимался, наверное все сорок,- гостья подсела к столу, куда Ольга Ивановна поставила для нее чашку с блюдцем
   - Ну, сорок не сорок, а далеко за тридцать это точно,- с улыбкой отвечала Ольга Ивановна.- Да я это так, почти и не смотрю. Я песни в основном слушаю. Вот что в этом фильме удалось так это песни, особенно музыка.
   - А кто ее автор?- Анна Николаевна отхлебнула чай.
   - Дмитрий Дунаевский, сын Исаака Дунаевского,- просветила подругу Ольга Ивановна.
   - А, ну тогда все понятно, еврей.
   - По отцу, конечно, еврей, а вот кто у него мать, не скажу. Но знаешь, я как-то интервью с ним видела, не помню уж в какой передаче, но у него такие широченные, мощные плечи. Помнишь, как выглядел внешне его отец? Обыкновенный тщедушный еврейчик. А этот смотрится просто богатырем, только лицо интеллигентное. Думаю мать у него не еврейка, и фигура ему по ее линии досталась,- пояснила Ольга Ивановна, подкладывая уже варенья.
   - Ох, Ивановна, и откуда ты это все знаешь? Я вот смотрю телевизор, не то что, кто там музыку или слова написал, артистов не всех запомнить могу. Ну, кроме, конечно, самых кто раздражает, таких как этот Боярский.
   - У тебя, Маша работа слишком ответственная, тебе от нее отвлекаться никак нельзя. А я, сама знаешь, сейчас на облегченном варианте учительского труда. Мне же нет доверия, а значит и нервотрепки меньше,- засмеялась Ольга Ивановна.
   - Да нет Ивановна, ты всегда лучше всех во всем этаком разбиралась,- не согласилась Мария Николаевна, отпивая чай и заедая вареньем.
   - Ну, не знаю откуда это у меня. Я ведь даже не столько сам фильм смотрю, а то как актеры играют. Наверное, если бы суждено мне было жить в большом городе, я бы стала завзятой театралкой. У меня ведь родители едва ли не каждую неделю в Харбине в театры ходили и меня иногда брали. А здесь вот только и остается телевизор смотреть.
   - Ну, и как ты вот этот-то фильм... как, по-твоему, хорошо здесь артисты играют?- Анна Николаевна, приложив ложечку с вареньем ко рту, вопросительно смотрела.
   - Смотря кто, хотя, в общем, здесь актерский ансамбль не очень. Вся четверка мушкетеров... так среднего уровня. Кстати Боярский, я думаю, не самый худший из них. А вот от Табакова я большего ожидала. Его король как тот же кот Матроскин получился. Впрочем, почти все его роли очень однообразны. Ну, а Фрейндлих, это конечно большая актриса. Так, что кроме нее здесь и выделить некого,- дала свою оценку Ольга Ивановна.
   - А я вот не могу так определить, хорошо или плохо играет артист. Мне, или нравится, или нет. Вот Боярский, сразу говорю - не нравится. А вот Высоцкий - очень нравился. Причем именно его кинороли, а вот песни уже не так. Не пойму, почему от его песен так все буквально балдеют, а я вот нет. Зато его в "Место встречи изменить нельзя" сколько раз смотрела и без конца смотреть готова. А тебе, насколько помню, он раньше не нравился, а сейчас как?
   - Знаешь, Маша, как актер он действительно очень хороший, характерный. Есть актеры характерные, которые отлично играют роли, соответствующие их собственных характерным особенностям. К таковым и относится Высоцкий. Из той же когорты Гурченко, Миронов, Михалков. А есть такие актеры, которые могут любую роль отлично сыграть. Помнишь "Любовь и голуби", ты еще говорила, что не могла узнать актера, который старика играл?
   - Да-да, только в конце сообразила, что это Юрский,- подтвердила Мария Николаевна.
   - Ну, вот... мне лично такие актеры больше нравятся, для которых нет границ в творчестве, все равно кого, но они сыграют правдиво и достоверно. Такие как Юрский, Смоктуновский, Евстигнеев, Петренко, из женщин та же Алиса Френдлих, Гундарева. А что касается Высоцкого, я как думала о нем, так и думаю - артист отличный, а поэт так себе, уж больно нарочито люмпенского у него много, в расчете на интерес непритязательного слушателя, отсюда и успех в первую очередь у молодежи. Помнишь, я тебе говорила, как Сережку своего за отсутствие художественного вкуса ругала, когда он часами мог его магнитофонные записи слушать...
  Они увлеклись разговорам об артистах и не заметили, как фильм кончился, и уже шла передача на казахском языке. Ольга Ивановна переключила телевизор на Москву, там шел "Сельский час"... Анна Николаевна словно очнулась, и до того раскрепощенно-расслабленная, вновь вернулась в "оболочку" председателя Поссовета и заговорила озабоченно:
   - Завтра в Алма-Ате начинается Сессия. Помнишь, я тебе говорила, что нас предупредили о возможных эксцессах?
   - А может все обойдется и по-тихому пройдет, как обычно и никого не тронут?- попыталась успокоить подругу Ольга Ивановна.
   - Если бы так, я бы и не нервничала. Но у меня точные данные, Кунаева снимут,- допила, наконец, чай Анна Николаевна.
   - Еще будешь?
   - Нет спасибо.
   - Даже если и снимут... Да, не переживай ты так. Перемелется как-нибудь,- успокаивала Ольга Ивановна.
   - Боюсь, если и перемелется, то такая мука получиться, такие пироги с нее, что они всем нам поперек горла встанут. Я вчера со Светой своей по телефону разговаривала. Христом Богом умоляла ее все эти дни в общежитии сидеть и носа не высовывать. Она не понимает ничего, а я ведь не могу ей всего по телефону-то сказать, не дай Бог, подслушают да настучат, обвинят в разглашении государственной тайны, и нагнетании паники. Ох, прямо не знаю, сама не своя хожу... Вот, к тебе зашла думаю отвлекусь. Вроде об артистах заговорили, я и забылась, а тут опять, хоть что делай, а все об том же думаю...
  
   После ухода Караваевой Ольга Ивановна попыталась смотреть телевизор. Но мысли о предстоящем пленуме буквально лезли в голову, "отравляя" настроение, мешая воспринимать происходящее на телеэкране. Ольга Ивановна выключила телевизор - он совсем не способствовал борьбе с этими "мозгомучениями". Она попыталась сесть за мемуары, но и это не получилось. Пленум, Кунаев, казахи, безмозглое Политбюро... она совсем не хотела об этом думать, но ничего не могла с собой поделать. Наконец, усилием воли она заставила себя найти те думы, которые доставили-таки удовлетворение, так сказать, уму и сердцу.
   Она стала думать об артистах и припомнила, что в том же фильме "Служили два товарища" режиссер не сразу мог выбрать, кому играть две главные роли, какую Высоцкому, а какую Янковскому. Ольга Ивановна стала размышлять, как бы сыграл Янковский, являвшийся сыном белого офицера, роль Брусенцова. Конечно, не так как сыграл ее Высоцкий, сын советского офицера. Наверняка его Брусенцов не был бы столь плебейски грубым, скорее всего он получился бы этаким "по-янковски" аристократически-меланхоличным. Но нельзя было не признать, что именно в этой роли Высоцкий на сто процентов сумел использовать свои превосходные актерские качества, когда ему вместо положительного, но совершенно безликого, инертного Некрасова достался отрицательный, но яркий и сильный Брусенцов. Сейчас она мысленно сравнила этого белого офицера... со своим отцом. Получалось, что Иван Ратников был чем-то средним между тем, что воплотил на экране Высоцкий и тем, что мог бы воспроизвести Янковский. Отец был не столь груб и ограничен как герой Высоцкого, но наверняка сильнее и ярче, того образа, что мог бы воплотить Янковский в силу своего характера...
  Потом Ольга Ивановна вспомнила о последнем письме того самого краеведа из Усть-Каменогорска, где он сообщал ей интересные факты, узнанные им при общении с московским писателем, вознамерившимся писать книгу о коммунарах. На то письмо надо было отвечать. Этим и решила она заняться. Отвечать лишь словами благодарности, или какой-либо другой формой вежливой отписки ей не хотелось. Ведь краевед, звали которого Виктор Киреевич Грязнов, очень ей помог, и без него вряд ли бы она "продвинулась" так далеко в деле поиска следов своих пропавших предков. Кое что о Грязнове Ольга Ивановна знала. Он был где-то чуть старше ее, в семейной жизни несчастлив. Женщины-сотрудницы музея втихаря ей поведали - оттого и пропадает целыми днями на работе потому, что дома его постоянно "достают" за маленькую зарплату жена и незамужняя почти тридцатилетняя дочь, грозят разменять квартиру и уйти от него. Ольга Ивановна также знала, что Виктор Киреевич окончил исторический факультет Усть-Каменогорского педа в пятидесятые годы, благо тогда еще не было такого сумасшедшего конкурса именно на этот факультет и можно было поступить без блата. В школе он преподавать по каким-то причинам не смог и более двадцати лет работал в музее. И еще, однажды в разговоре он поделился с Ольгой Ивановной кое чем сокровенным, о чем не мог сказать ни коллегам, ни домашним, никому более:
   - Вот вы Ольга Ивановна следы своих дедов ищете... завидую я вам. Знаете почему? Потому что не боитесь. А я ведь тоже про своих родственников далеко не все знаю. Ну, конечно не про всех... в общем, про одного, вообще ничего, про деда по отцу. Представьте себе, и раньше боялся и сейчас побаиваюсь, и на работе не поймут, а дома еще пуще, заживо съедят. Будут пенять, что вместо того, чтобы где-нибудь подработать, он какого-то мифического деда искать взялся. А ведь я доподлинно знаю, что мой дед по отцу вовсе не отчим моего отца, кто таковым официально считается. Своего настоящего деда я даже не имени, ни фамилии не знаю. Бабка своих двух сыновей полностью на отчима переписала. Отец и дядя мой, конечно, помнили своего настоящего отца, но как и бабка они до самой смерти про то молчали. А вот причину, по которой молчали, я знаю, двоюродная сестра от отца своего, то есть дяди моего как-то узнала. Он, мой настоящий дед, участвовал в подавлении знаменитого восстания в Усть-Каменогорской тюрьме в июле 1919 года и даже получил за то какое-то отличие от отдельского атамана. Потом его мобилизовали, он ушел на фронт и уже не вернулся. Скорее всего погиб. Вот так, смотрю на вас, а самому стыдно, вроде на таком месте сижу, а до сих пор ничего не сделал, чтобы хоть что-то разузнать, хотя бы фамилию...
   Когда Ольга Ивановна услышала от Грязнова его исповедь, ей показалось, что она когда-то, отдельные фрагменты этого повествования уже слышала. Но тогда, она конкретно так ничего и не вспомнила. Откуда в ее памяти возникла эта неясная ассоциация: что-то связанное с восстанием в Усть-Каменогорской тюрьме. Сейчас, думая об этом Ольга Ивановна сумела полностью "освободиться" от мучающих ее мыслей, навеянных разговором с Марией Николаевной, и опять же с усилием, до головной боли, заставляла себя вспоминать, воспроизводит фрагменты своего далекого детства, что она уже делала много раз и это "занятие" стало для нее привычным. И она действительно вспомнила, немного, но как ей показалось, то немногое, будет очень важно и желанно узнать и Грязнову, так много для нее сделавшему. Словно боясь, что эти хрупкие воспоминания ускользнут из ее памяти, Ольга Ивановна стала спешно писать письмо:
   "Уважаемый Виктор Киреевич! Большое спасибо за Ваше письмо и за то, что Вы по-прежнему проявляете ко мне, постороннему для Вас человеку, такое участие. Прежде чем о моих делах, хочу Вам сообщить некоторые сведения, которые я почерпнула всего лишь из своей памяти, потому не могу поручиться за полную их достоверность. Тем не менее, мне кажется, они будут Вам очень интересны. Помните, что Вы говорили мне о своем настоящем деде, который пропал в Гражданскую войну. Так вот я сейчас достаточно отчетливо восстановила в памяти тот факт, что мои отец и мать принимали большое участие в судьбе жены и детей одного из сослуживцев моего отца по девятому Сибирскому казачьему полку. Тот однополчанин отца, насколько я помню, был родом из Усть-Каменогорска и в гражданскую оказался в Забайкалье и вместе с забайкальскими казаками переехал жить в приграничный район Китая, в Трехречье, и там жил со вдовой забайкальского казака. У той вдовы и свои дети были, и от него у нее тоже родился сын. Однополчанин отца погиб в 1929 году во время конфликта на КВЖД, когда Красная Армия фактически уничтожила все казачьи поселки в Трехречье. Вдова с детьми сумела бежать и добраться до Харбина. У нее был адрес моих родителей, и она пришла к ним. Мои родители ей помогли. Тут дело не только в том, что отец с ним служил в Первую мировую войну в одном полку, но и в том, что он, как и ваш настоящий дед принимал участие в подавлении восстания в Усть-Каменогорской тюрьме. Причем здесь он уже воевал рядом с братом моей матери, тогда кадетом Омского кадетского корпуса. Потом он даже вроде присутствовал при его гибели, но это я не помню в деталях. В общем, и отец и мать, в память о нем много помогали этой женщине и ее детям. Они жили в Харбине где-то до 40-го или даже 41 года. Хорошо помню, как к нам приходил ее младший сын, мальчик несколькими годами меня старше. Мы даже играли вместе возле нашего дома, он катал меня на санках. Потом они куда-то уехали и оттуда писали и родители, вроде, опять посылали им деньги.
   Не знаю, имеет ли отношение все это к вашему деду. Но, сами посудите, совпадения и немалые есть. Попробуйте выяснить, служил ли ваш настоящий дед в те годы, в девятом полку. Господи, о самом главном-то забыла. Фамилия того однополчанина отца Дронов и звание вахмистр. Имя, отчество, к сожалению совсем не помню..."
  
   30
  
  В СССР люди в возрасте в основном свое свободное время проводили у телеэкранов. Впрочем, других развлечений у них, в общем, и не было. Если пожилые европейцы, японцы и североамериканцы имели возможность много путешествовать, то в СССР с его жестким ограничением для граждан выезда за границу и отсутствием развитой инфраструктуры организации отдыха внутри страны... телевизор оказался вне конкуренции.
   В первую неделю декабря на двух программах, что транслировали на область несомненным "гвоздем" стал демонстрируемый по Москве английский сериал "Джейн Эйр". Неизбалованные зрелищами жители поселка по вечерам с удовольствием приникали к экранам и сопереживали тем естественным человеческим страстям и прочим коллизиям этого чисто "капиталистического" фильма. Ольга Ивановна хорошо помнила, как с тем же интересом в 70-х люди смотрели многосерийную "Сагу о Форсайтах". Как ни крути, а советские люди, так сказать, русского разлива, тянулись к европейской культуре, европейской системе ценностей. Что касается советских других "разливов", например казахов, то им куда ближе оказались те же индийские мелодрамы. Ольга Ивановна читала роман Бронте "Джейн Эйр" и на вопросы коллег в школе, как ей фильм, откровенно призналась, что фильм получился сильнее, чем сама книга, чего коллеги оценить не могли, так как романа не читали. Мнением Ольги Ивановны в таких случаях интересовались всегда, ибо ее считали знатоком не только русской, но и мировой литературы. Не мудрено, ведь основы этого знания она успела получить в начальных классах классической русской гимназии города Харбина. Также в учительской обменивались мнениями о идущей по субботам трехсерийной экранизации романа Алексея Толстого "Хождение по мукам". Ольга Ивановна раньше не один раз смотрела эти фильмы и старалась от комментариев воздерживаться, но сейчас она, наконец, решила высказать то, что думала по этому поводу:
   - Вся эта трилогия - яркий пример, когда писатель посвятил свой талант службе властьимущим и немало в ней преуспел, но как художник потерпел полное фиаско, сотворив искусно исполненную фальшивку, в которой до девяноста процентов лжи...
  Конечно, истинные советские педагоги, даже под влиянием "ветров Перестройки" не могли с ней согласиться. Они уже архаично привыкли считать Алексея Толстого столпом отечественной литературы, непререкаемым авторитетом. А на слова Ольги Ивановны реагировали уклончиво или молча, дескать, что еще можно ожидать от белогвардейки, а некоторые искренне сожалели, что Перестройка дала слишком много воли таким вот. Лет десять назад КГБ незамедлительно отреагировало бы, не говоря уж о РОНОшном и ОБЛОНошном руководстве, за публичное охаивание признанного классика советской литературы. Даже конкретные примеры, приводимые Ольгой Ивановной, что в романе искажены до неузнаваемости некоторые исторические фигуры, такие как Мамонт Дальский, Махно, генерал Деникин и прочие деятели белого движения... Она не могла никого убедить - педагоги оказались просто не готовы мыслить не по-советски. Правда многие, особенно молодые задумывались над ее словами, и в этом Ольга Ивановна видела добрый знак.
   Еще одно телевизионное действо, что широко обсуждалось в поселке, это конечно международные соревнования по фигурному катанию - любимое зрелище в первую очередь всех женщин независимо от возраста. Видя красивые костюмы фигуристов, праздничную обстановку соревнований, жители поселка словно забывали об окружающей их убогости, нищеты, скучном бытие. Они наяву лицезрели мир грез, прекрасных принцев и принцесс, купающихся в золотых лучах прожекторного света, лучах славы. Ольга Ивановна тоже была ценительницей фигурного катания, хоть сама в последний раз одевала коньки в том же далеком харбинском детстве. В ее советском детстве, отрочестве и юности стало уже не до коньков. Но даже здесь сказывалось ее "обзорное" зрение, ибо она не разделяла ура-патриотичных пристрастий многих своих коллег-учителей, которые, как и положено стопроцентным советским людям, считали советскую школу фигурного катания самой передовой и как бы не выступали наши, они всегда лучше всех. Соглашаясь с общепринятым мнением, что, конечно, в парном катании советским парам нет равных, она в то же время считала, что новые чемпионы мира в танцах на льду Бестемьянова и Букин, несмотря на суперсложность их программы, допускают слишком много неэстетичных, иногда просто безобразных поз и движений во время своих выступлений. Ей куда больше нравились предыдущие чемпионы англичане Торвилл и Дин. Так что и здесь мыслила она не по-советски.
  
  Когда Ольга Ивановна, проводив подругу, написав письмо Грязнову, вновь расположилась у телевизора, к ней неожиданно пожаловал еще один гость. То был экс директор рыбзавода Василий Степанович Зеленин. Нельзя сказать, что двоюродный брат сторонился ее, нет, он просто, образно говоря, "держал дистанцию". После того памятного "выступления" Ольги Ивановны в 1983 году на банкете, он где-то месяца через два зашел к Ольге Ивановне и... Петр Степанович представил фотографию своего отца, рассказал историю своего рождения и жизни, словно доказывая, что является сыном Степана Решетникова. Нет, он не настаивал, все оставив на волю Ольги Ивановны, хочешь верь, не хочешь - не верь. Ольга Ивановна поверила и не только потому, что очень хотела иметь хоть одного кровного родственника. Не поверить было трудно еще и потому, что даже разменявший седьмой десяток Василий Степанович, имел много общих черт не только со своим отцом, но и со своим дядей, ее отцом, которого она очень хорошо помнила. Потому она ни сколько не сомневалась - это действительно ее двоюродный брат. Да и с какой стати ему врать, зачем? Но более всего удивил объявившийся родственник в конце той встречи. Он попросил их родство не афишировать, и вообще обо всем этом молчать...
   Ольга Ивановна выполнила ту просьбу, нигде, ни полслова. И в том, что все-таки об их родстве как-то узнали, не было ни малейшей ее вины. Все разболтали, в основном, его жена и дети. Таким образом, весь поселок и окрестности узнали, что директор рыбзавода оказывается не сын простой батрачки, вернее сын, но от кого, от кровавого палача Степана Решетникова. Случись это "открытие" пораньше, Петру Степановичу, наверное, и до пенсии не дали в директорах доработать, и в областное КГБ наверняка бы не один раз вызвали. Но сейчас к нему, тем более к пенсионеру, уже никто никаких претензий не предъявлял, да и отца его, как-то уже не "квалифицировали" как белобандита и палача. Тем не менее, афишировать свое родство с Ольгой Ивановной Петр Степанович не торопился. И вот вдруг в воскресенье пожаловал... Ольга Ивановна никак не ожидавшая такого гостя, засуетилась, стала приглашать в комнату, накрыла стол из остатков того, что ей привезла Ратникова и более поздних "даров", чем немало удивила брата:
   - Ишь ты... откуда ж это все, где достала?
   - Да это с воинской части жена командира вот продала,- Ольга Ивановна была искренне рада визиту брата, который за три года не сделал ни одной попытки с ней сблизится, как, впрочем, и члены его семьи.
   - Понятно, знаком я и с Федором Петровичем, и с его супругой, и в гостях у него бывал, и они у меня... Ну, это когда я еще рыбзаводом командовал, а сейчас, на кой я им старый,- со смешком поведал Василий Степанович, усаживаясь за стол.- Я, Ольга Ивановна вот, собственно, с чем к тебе,- решил по-свойски перейти на ты двоюродный брат.- Ты уж извини, что не захожу к тебе... не могу я с тобой как положено родственникам отношения поддерживать. Раньше бы надо прийти да все объяснить, но так уж вышло, то одно, то другое. Пойми меня и не обижайся, не кори. Тебя я понимаю, у тебя вся жизнь советской властью изломана, родители от них погибли. На твоем месте и я бы их ненавидел и старину любил. Но я не ты, пойми, у меня совсем другая жизнь и судьба.
   - Постойте, Василий Степанович, как же другая. Ваш отец тоже коммунистами расстрелян,- Ольга Ивановна в отличие от гостя не могла пересилить себя и называть двоюродного брата, который был на 13 лет ее старше, на ты.
  - Другая Оля, другая. Отец что, его я не знал и узнал-то кто он уже взрослым. А так я ведь всем советской власти обязан, никогда ею не притеснялся, напротив, и выучился, и не последним человеком был. А в войну... мой-то год весь воевал, сколько народу там побило, а я бронь имел, и жизнь, и здоровье сохранил. А представь, что стало бы, если бы тогда белые верх взяли, даже если бы и родился я? Что, женился бы тогда отец мой на простой батрачке, которую в услужение взяли, чтобы твоей матери тяжелую работу не делать? Мне-то мать про ту жизнь в доме Решетниковых много порассказала, как твоя мать могла и до десяти часов спать, а моя с пяти утра вставала и корову доить бежала. Отца она без памяти любила, потому и терпела, а тот даже не смотрел в ее сторону. Если бы тогда в начале двадцатого года не прибежал как пес побитый, и просто с голодухи не "осчастливил" мать, когда на заимке прятался, я бы и на свет не появился...- Василий Степанович замолчал, увидев, что Ольга Ивановна отвернулась и нервно кусает губы.- Извини меня сестренка, не надо бы об этом, жизнь-то она вон как и с тобой, и с родителями твоими обошлась... извини. Но только возьми тогда белые верх, признал бы отец меня своим сыном? Да ни за что. Он же тогда бы наверняка в белых героях ходил, и уж конечно другую бы себе невесту подыскал, а не мать мою. А то, как же, брат-то на атаманской дочке женат, а он что батрачку возьмет? Вот и прикинь сестренка после этого, какая меня судьба ожидала бы... безотцовщина, нагулянный. Да меня бы даже в ту станичную школу, где твоя мать учительствовала, на порог не пустили. Кем бы я стал!? С детства баран бы пас и в тех же батраках всю жизнь. А при Советской власти я вон в люди, в директора вышел,- Василий Степанович замолчал и прочему-то виновато отвел глаза.
  Ольга Ивановна минуты три стояла как в ступоре, потом будто очнулась и стала подавать гостю чай с дареными конфетами, ее лицо приняло непроницаемое выражение и по нему нельзя было определить, какое впечатление произвели на нее слова родственника. Наконец, когда Василий Степанович стал осторожно вприкуску пить чай, она заговорила:
  - Я не знала своего дядю Степана Игнатьевича Решетникова, но я знала своего отца Ивана Игнатьевича, и думаю, не на столько они друг от друга отличались, чтобы один из них был просто бессовестной сволочью. Мой отец сволочью не был, значит, и брат его тоже не был. И зная, что у него есть сын, он бы никогда от него не отказался. Даже если бы и не женился на вашей матери, то все бы сделал, чтобы вы не остались пастухом.
  Ольга Ивановна встала из-за стола, отошла к окну и отодвинув штору стала смотреть на улицу сквозь тюль. Петр Степанович отставил недопитую чашку еще более нахмурился, на его лице резко обозначились даже те морщины, которые ранее были не очень заметны - он понял что Ольга Ивановна обиделась, и обиделась сильно. Он подошел к ней и осторожно положил руку на ее плечо.
  - Ты эт... Оля... прости, лишку я хватил, да и вообще не о том мы говорим совсем. Ведь и ты всю жизнь без сестер-братьев, и я вот тоже. Ведь промеж нас согласие должно быть, а я тут развел, если бы да кабы, да чтобы было... ты уж прости. Это родня моя все, жена да дети. Поверишь, ведь это они мне все растолковали, что я тебе сейчас тут изложил, у меня то и мыслей таких не было, чтобы на отца своего... какой бы он там ни был. Ты и их не суди строго, боязно им. Их-то, жены моей родителей, ох как в коллективизацию здесь били. У Нюры моей на ее глазах, ей тогда пять лет всего было и отца забрали, и из дома все подчистую выгребли в 31-м годе. Сколь лет потом ее подкулачницей дразнили, с тех пор она вот и боится и сейчас боится, что через родство с тобой опять мы все пострадать можем. Она ж и меня сколько ругала за то, что я насчет отца открылся. Вон слышала что говорят, вроде Горбачева все одно скинут и опять кто-нибудь типа Сталина придет и всех на цугундер. Ты уж прости нас сестренка, все мы тут кто постарше с измальства запуганы перезапуганы, и детям тот страх передался. Разве что внуки того страху иметь не будут, а с нас какой спрос, жила бы и ты с рождения в Союзе, и ты такой же была бы...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"