Слепой охотник
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Он развивал в себе необычную способность, не думая, что однажды она станет для него тяжким грузом, мешающим жить. Но, как оказалось, развивать её можно и глубже - и таким образом стать активным участником странных событий среди странных людей.
|
Прошу прощения у читателей за использование знакомого образа в несколько ином жанровом антураже (кхм, ну и сказанула:))
1.
Иногда он чувствовал себя одряхлевшим до столетнего старика, который, едва поднявшись утром с постели, не глядя, привычно тянется за палкой, будто без опоры на неё не встать. Только сам он тянулся за солнцезащитными очками. Потребность в них стала такой, что надевал даже утром, даже в собственной квартире, хотя рядом никого не было. Спохватывался и с досадой бросал назад, на столик. Очки - супер. Стёкла темнейшие - глаз не разглядеть. Кроме всего прочего, он поработал паяльником и прилепил к дужкам снизу небольшие пластиковые треугольники: они исключали случайность, что в сетчатке его глаз напрямую отразятся глаза другого человека.
Без необходимости из квартиры он не выходил. Несмотря на все уговоры родителей, пытавшихся пригласить к нему известных психотерапевтов, он только огрызался и всё больше замыкался в себе. Как объяснить этим дипломированным, что он знает, что с ним происходит? Как? Да ни один трезвомыслящий человек не поверит в то, что он может коротко объяснить!
Он ограничил себя до таких рамок, что на улице появлялся редко. Заработанные за прошлые годы деньги позволяли ему заказывать продукты в магазинах. Ещё удобней было, когда отец или приезжал сам, или присылал с работы подчинённых завезти сыну привычный набор продуктов... Так он постепенно переходил к существованию, близкому к прозябанию в тюремной камере-одиночке. Минус компьютер. Минус телевизор. Минус любое общение - особенно с незнакомым человеком. Из развлечений только чтение. Иногда приходил отец и сидел с ним за шахматами.
Он отказался от выхода на улицу в часы, когда люди гуляли или деловито шли на работу. После последней пары случаев, когда к нему, скрывшемуся за очками, подходили и всеми силами добивались взглянуть в глаза, он стал выходить по ночам или ранним утром. Отец уговаривал приехать на дачу, соблазнял красотами и большой усадьбой, где ему никто не помешает гулять на природе, а он вспоминал, как легко на расстоянии уловить глаза другого человека. И наотрез отказывался. Мать однажды, прошлым летом, вывезла его в лес. Зашли далеко. Единственный раз, когда оторвался на всю катушку, жадно впитывая цвета и краски и отчаянно мечтая жить где-нибудь в глухомани...
Мир на улице превратился для него в коричневый, в ожидании дождя, гризайль - в тонах, которые давали стёкла очков. Дома - в сплошное небо, в голубые и серые краски. Вниз, со своего верхнего этажа, он не осмеливался опускать глаза.
... Апрельское утро пообещало пасмурь и бесконечный дождь. И опущенные глаза людей, которые стараются пробежать быстрей, чем обычно, не застревая на странных ощущениях, которые могут заставить их подойти к незнакомому человеку.
Он натянул джинсы, джемпер, ботинки и куртку с капюшоном, который тут же надвинул на глаза, уже укрытые очками. Зонта брать не стал.
Инстинктивно подняв плечи, сунув руки в карманы куртки, он, ссутулясь, шагал по улице, легко обходя спешащих людей.
Впечатление города и недолгой, шаткой свободы.
Несмолкаемый гул, сплетённый из гудения транспорта, гомона прохожих, стука воды с крыш по гулким карнизам...
Прохладный сырой воздух, насыщенный запахами мокрого асфальта, камня и бензиновых паров...
Высокие здания, широкие площади.
Гризайлевые фигуры, мелькающие мимо и смазанные странным дождём, больше похожим на туман, слишком крупные капли которого провисли в воздухе и облепляют кожу... И болезненно замирающее сердце, когда кажется, что вот-вот к нему подойдут.
Порой ему казалось, что за ним следят. Но он, сжав зубы, не оборачивался, понимая, что это самовнушение.
... Он возвращался домой, когда на каменных ступенях остановки, мимо которой проходил, оступилась какая-то старушка, а потом из её рук вылетела трость.
Женщина была близко от него - и он машинально шагнул ей помочь. Убедившись, что она устоит на ногах и без опоры, бросился за тростью, которая, подпрыгивая с одной ступени на другую, покатилась к дороге и шлёпнулась прямо к колёсам подъехавшей маршрутки - ладно хоть катнулась к бордюру. Подняв палку из грязи - вода здесь, слава Богу, бурлила к решётке слива, - он машинально вытянул руку встряхнуть её от грязи и воды. И замер, приглядываясь. Такого он ещё никогда не видел. Трость оказалась раритетной - даже на его дилетантский взгляд. Мало того - украшена смутными резными узорами по всей длине, так ещё и мягко изогнутая рукоять, очень удобная в ладони, заканчивалась изящной миниатюрой - стилизованным чёрным черепом.
Трость так зачаровала, что он не сразу опомнился. А потом пошёл к старушке. Ругая себя спустя секунды, когда сначала отдал трость, а потом непроизвольно (воспитание, чёрт бы его!..) подал старушке руку, помогая крепче встать на ноги и уйти с опасных для неё ступеней. Слишком близкий контакт. Он отвык от такого... Но утешал себя, что вот сейчас уйдёт и она так и не взглянет ему в глаза.
Старушка оказалась очень даже энергичной. Держась за предложенный локоть, буркнула: "Спасибо, добрый человек...", необычно мягко встряхнулась всем телом, словно мокрая кошка, и взглянула на него. Он было отшатнулся... Старуха вцепилась в рукав его куртки, другой ладонью как-то узко обирая дождь со своего морщинистого худенького лица и зорко присматриваясь к "доброму человеку", словно он был без очков. Он отчётливо чувствовал этот взгляд, пытливо впивавшийся в его глаза.
- Господи милосердный... - выдохнула она. - Да как же ты живёшь с этим?!
Он окаменел. Только эти слова и заставили не выдираться из невольного захвата. Не сбегать.
Прислушался к ней, всё ещё бормочущей шёпотом:
- Смертей-то... Смертей...
Мороз по коже: а то сам не знает. Она-то откуда?.. Но присмотрелся. Странная старуха. Она так пытливо вглядывалась в его глаза, словно и правда видела их, не замечая очков. А ведь стёкла тёмные. Специально выбирал... Может, и правда, видит? Только что ему с этого... Не поможет.
- Слышь, касатик, - уже спокойно сказала та. - А проводи-ка ты меня в местечко одно. Руки помоешь... Да и... Глядишь, и помогут тебе. Ни-иной Григорьевной меня звать. - Она так и сказала, отчётливо потянув на букве "и".
Правда, и сейчас, и чуть позже он не мог звать её по имени-отчеству. Хотелось только и называть старухой. Вслух - ладно, вспоминал про имя-отчество, но в мыслях...
Хуже, что он вдруг уловил: даже не предложи старуха проводить её, он бы послушно пошёл за нею, скажи она только одно слово: "Идём". Поразился этому открытию, но и впрямь покорно зашагал рядом. Правда, упрямо возразил мысленно кому-то, что не потому идёт следом, что командуют им, а потому, что не сбросишь же цепкую старушечью руку со своей. И в чём-то был прав, оправдываясь перед собой. Старуха шла тяжело, опираясь на его руку и легонько постукивая тростью по мокрому асфальту.
Шли недолго. Перешли дорогу, спустились к большому рынку, в котором он когда-то бывал на самом краю, на овощных рядах, - покупал яблоки. Сейчас, не будь ведущей его старухи, он бы потерялся в рыночных переходах. Впечатление, что постепенно входишь в неплохо организованную и благоустроенную пещеру со своими ответвлениями, постепенно перерастающими в настоящий лабиринт, в котором заблудиться - раз плюнуть. Но старуха шла уверенно, и он следовал за нею без вопросов.
Они спустились в громадный и очень людный, несмотря на утро и дождь, подвал. Пересекли его, вышли на какой-то двор, где он шарахнулся от грузчика, который будто специально прямо на него катил гружёную тележку. Старуха, замахнувшись на него тростью, недовольно прикрикнула: "Куда прёшь, охальник!", а тот весело отозвался:
- От бабы Яги и слышу!
Та только хмыкнула, нисколько не смущённая и не обозлённая, а даже польщённая, и поспешила вдоль стены - по крытому сверху коридору между основным зданием рынка и открытыми на улицу прилавками. Наконец она начала спускаться по небольшим ступеням в новое подвальное помещение. Он - следом, углядев только скромную вывеску "Фитоаптека". Хотел опередить, чтобы помочь спуститься, но старуха внезапно заспешила так, словно забыла о палке в руках.
Успел лишь чуть вперёд, чтобы открыть перед ней тугую дверь.
Она медленно и тяжело закрылась за их спинами. Но почему-то впечатления ловушки, как всегда с ним было в других, незнакомых помещениях, не получилось. Хотя здесь тоже находились люди, при виде которых он дёрнулся сбежать. Старушечья ладонь неожиданно жёстко обхватила его локоть, удерживая рядом.
Место представляло собой небольшой квадрат помещения, треть которого застеклили, а потом упрятали за витрины коробочки с сушёными травами. Слева расположился небольшой бар - с вывеской "Фитобар". Бар был так себе, суперскромный. На прилавке стоял, как ни странно, пузатенький чайник и несколько подносов с чашками, прикрытыми тканевыми колпачишками, такими плоскими, что они больше походили на крышки. И все чашки были такими разными - и по величине, и по рисунку! Ничего себе - фитобар... Но уже сейчас, в утреннее время, здесь, за двумя столиками, сидели женщины, и молодые, и пожилые; из весёлых чашек в горох они пили чай, наверное, заваренный на травах, и он вдруг остро позавидовал им и тоже захотел чаю - горячего. Пусть обыкновенного, но чтобы пить так - улыбаясь соседям и свободно разговаривая с ними. Смотреть - глаза в глаза...
Потом оказалось, что хозяйка этого фитобара прячется под прилавком. Резко появилась, разогнувшись, и сразу заметила вошедших.
- Ой, бабуля!
Пришлось напомнить себе, что видит девушку сквозь тёмные очки. С первого взгляда она показалась совсем тусклой. Как на старинной фотографии, которая пролежала не в самых подходящих условиях для её хранения. Слишком правильные черты лица, из-за чего смазывалось впечатление отличия от других. Словно кукла, которой забыли подкрасить брови, глаза, рот. Одета несколько неуместно для заведения, в названии которого есть слово "аптека", что он отметил, когда она вышла из-за прилавка: длинная широкая юбка, зелёного с зигзаговыми вкраплениями жёлтого и синего цвета, тяжело покачивалась в движении; кофточка с коротким рукавом, больше похожая на весёлую футболку, довольно мягко обрисовала грудь. Примечательностью внешности оказалась солидная светлая коса, свисающая через плечо.
Он буркнул: "Здрасьте", но, видимо, слишком тихо - ему не ответили.
- Что-то случилось? - быстро спросила девушка, больше обращаясь к "бабуле", хоть и поглядывая на гостя с любопытством.
- Идём-ка в твою комнату, - распорядилась старуха, указывая в нужную сторону своей тростью. - И чаю прихвати для него. Прозяб он.
Он пошёл, чувствуя обречённость. Попался.
Но знание, что следом пойдёт девушка с чашкой горячего чаю, заставило смягчиться. Оказывается, он и правда немного замёрз...
Комнатушка оказалась уютной. Две стены - сплошные стеллажи с книгами и с теми же склянками, а то и коробочками, тут же стояли подсвечники - ни одного, чтобы парой был, все разные. Третья стена, где предполагалось окно полуподвального помещения, завешена уютно-бежевыми шторами. Пахло здесь хорошо. Какими-то свежезаваренными травами, что ли? Ароматическими ли свечами?.. Особенно был хорош уголок, в котором стоял журнальный столик, а вокруг него три мягких кресла. На столике громоздился заляпанный жирными мутно-белыми восковыми потёками канделябр, в котором торчал несчастный, по впечатлениям, огарок с печально торчащим клювом - чёрным фитилём. Ещё валялась груда рассыпанных карт, кажется, таро? - поразился он. Правда, от порога да в тёмных очках рисунков на картах не рассмотреть: выглядели они почти чёрными. И тут же уныло мерцал полупрозрачный, кажется, голубой стеклянный шар, вделанный в подставку из мрамора и из-за своего цвета выглядевший в мягком, светло-коричневом интерьере несколько чужеродным.
Старуха снова ткнула тростью в одно из кресел и велела:
- Садись. - И тут же, обращаясь к девушке, которая, поставив на столик чашку с блюдцем для гостя, начала стаскивать с неё плащ, то ли попросила, то ли снова велела: - Посмотри-ка, что с ним. Сам он постесняется сказать.
- Я не... - начал он, слабо протестуя, и тут же закрыл рот. Она права: он, может, и хотел бы рассказать, но как с налёту что-то объяснять незнакомцам? Пусть сами сначала докажут, что им можно довериться. Смысл спорить? И он пошёл к столику, сбрасывая на ходу куртку и готовясь повесить её на спинку кресла. По дороге был перехвачен девушкой, которая просто протянула руку - и он (опять с удивившей его покорностью) отдал одежду ей.
Затем присоединился к старухе, которая кивнула ему на соседнее кресло. Сел и, уж здесь-то ни на миг не засомневавшись, схватил чашку с чаем, который плавно колыхал свои дымные прозрачно-коричневые волны. Глотнул, с удовольствием чувствуя, как сладковатая жидкость, пахнувшая чем-то знакомым, мягко облила горло, согревая его...
Когда чай остался только на дне чашки, поднял глаза на ощущение, что кто-то осторожно приложил палец к его переносице.
Девушка сидела напротив и, глядя на него в упор, смешивала карты.
- Меня зовут Ирина... И я тебя знаю, - монотонно сказала она. И замолчала, не сводя с него немигающих полуприкрытых глаз.
А он глянул на неё и засмотрелся на длинные пальцы, на карты, завораживающе снующие, будто прячась среди остальных в общей пачке и тут же выпрыгивая.
- Недолго. - Она снова замолчала, но он понял: "Недолго знаю". - Очки не снимешь? Без них быстрей будет.
- Не снимет, - ворчливо откликнулась старуха. - Боится, в глаза заглянешь - ему придётся... - И она почти злорадно ухмыльнулась ему, резко обернувшемуся к ней.
Этому он поверил.
И снял очки.
2
Ирина с самого начала заподозрила, что очередной несчастненький, властно приволочённый бабулей в фитоаптеку, ей знаком. И вообще он заинтересовал её. Слишком необычно, что человек, явно не старый, так сутулится и прячет глаза. Последнее ощущалось сильно. И как-то знакомо он сутулился. И в то же время несчастненьким не выглядел. Выглядел, скорее, зверем, который принюхивается и примеривается к чужой норе, в которую его запихнули против воли... Бабуля явно опять за старое - немного, но колданула, чтоб подчинился и зашёл.
Появилась надежда, что бабуля нашла ещё одного из своих.
Но, когда Ирина присмотрелась к незнакомцу, чуть не присвистнула. До бабулиного видения ей ещё работать и работать, но даже она разглядела...
Чуть не за руку завели его в комнату, в которой нужный или любопытный бабуле народ "проходил идентификацию", как любила та выражаться.
Взяв карты в руки и настроившись на незнакомца, Ирина с удивлением обнаружила, что парень не так уж и незнаком ей, что она не ошиблась и они где-то встречались. Встречи, правда, всегда были на уровне шапочного знакомства, а то и меньше. Тасуя карты, она видела этого человека всегда в помещении и в толпе - всегда или спиной, впереди себя, или быстро проходящим мимо. Лица не видела. Голову неизвестного на уровне глаз закрывало прозрачно-чёрное марево. Смерть на уровне глаз? Обычно Ирина видела её на уровне сердца.
Бабуля поддразнила незнакомца, и тот снял-таки очки.
Опаньки... Какие люди!.. И без охраны!
Эти тяжёлые светло-зелёные, слегка раскосые, намёком на азиатский разрез глаза, быстро взглянувшие на неё и тут же недовольно опущенные, она знала. Как знала вообще этого типа. Только странно: выглядел он отнюдь не на те годы, которые она в нём предполагала. Слишком серым и обрюзгшим казалось постаревшее лицо измученного, много на своём веку повидавшего человека... Она отложила карты. И озадаченно сказала:
- Я тебя знаю по университету. Худграф? Я права? Только не помню, как тебя зовут. Ты был, кажется, на последнем курсе.
На этот раз он не просто взглянул, а вскинул глаза, забыв, что должен их прятать.
- Ты тоже с худграфа?
- Первый курс проучилась и ушла.
- Почему?
Бабуля деликатно встала и удалилась, жутко довольная собой. Вернулась сразу, поставила на столик чайник, ещё одну чашку и плоскую вазу с пирожками и булочками. И, забрав свой плащ, исчезла уже надолго.
- Ну, я поняла, что живопись - это не для меня.
Она с интересом смотрела на него - на Женю, как он представился. И она сразу вспомнила - точно, Женя. Сын богатых родителей, лучший акварелист курса.
И он ощутимо расслабился. Да, беседа с человеком, с которым пересекался, пусть даже не зная его, - это не то, что разговаривают два совершенно незнакомых.
Они поговорили, уточняя общие точки давнего соприкосновения. И, когда он расслабился, она спокойно спросила:
- Что с твоими глазами? Почему вокруг них смерть? - Он ожидаемо снова напрягся, явно не желая говорить об этом, и она добавила: - Я всё равно узнаю, только лучше было бы, если б ты мне сам рассказал. Времени терять не хочется.
- А твоя работа? Разве тебе не надо идти в эту... фитоаптеку? Или в фитобар? - Он снова упрямо ссутулился, сидя на стуле и облокотившись на стол. Только головой качнул в сторону двери.
- Нет. Не надо. Здесь хозяйка - бабуля. Я только помощница.
- Ты гадаешь... - Женя не договорил.
- Не только. Иногда получается узнать, почему происходит то или другое.
- А... - Он закрылся и явно ничего не хотел рассказывать о себе.
Ну ладно. Не хочешь, так не хочешь. Ирина снова взяла карты, разглядывая его густые, какие-то неопределённо-русые волосы. Кажется, давно не стригся. Отросшие волосы на концах прядей своевольно торчат... Снова машинально начертила мысленный крест на его лбу и уставилась в центр, продолжая тасовать карты. Ого, из квартиры почти не выходит. Ничего себе... Зверь-одиночка. Она чуть не фыркнула, несмотря на его плачевный вид.
Рассеянно отодвинула на край стола две чашки, вазочку и чайник.
- Положи на стол три монеты.
- А сколько вообще платят за гадание?
- Ты - нисколько. Тебя привела бабуля.
Он помешкал, но выложил на край стола три монетки, которые она сразу передвинула в центр.
Пальцы заработали быстрей, легко ощущая гладкую поверхность старинных карт.
- С чего всё началось?
Она увидела местный Арбат, ту его часть, где обычно сидят художники. Несколько ребят с мольбертами, время от времени переглядываются, улыбаются друг другу.
Женя упёрся взглядом в столешницу, вспоминал.
Он постоянно хотел взглянуть в сторону чуть ниже своей группы - "свою" Ирина угадала по тому, как ребята легко болтали с ним. Там, чуть на отшибе, неясный силуэт девушки без мольберта, просто с кипой альбомных листов.
- Кто она - эта девушка, которая стоит чуть в стороне?
Даже не шевельнулся. Но по зажатой позе поняла, что он в смятении.
Карты разлетелись по столу, а она так и не взглянула на них, продолжая быстро перекидывать их по столу - из обычного цыганского креста в скандинавский и обратно. Руки невесомо работали над столом, словно быстро касались клавишей пианино.
- Алёна, - сказала она, и Женя вздрогнул.
Руки стремительно собрали колоду и закрыли её.
Ирина увидела сразу, что Арбат вокруг него исчез. Воспоминание в хаотичных картинках перешло в стадию осмысленной рассудочности.
Всё. Он готов рассказывать сам.
- Что такое автописьмо - знаешь? Это когда карандаш работает сам по себе. Алёна - примитивист, - хмуро сказал он. - С хорошими задатками графика. И у неё есть дар автописьма. Неконтролируемый. Он иногда прорывался - и тогда она писала с живых портреты мёртвых людей. Ну, в будущем. Я... позавидовал. Хотя вроде и завидовать нечему. И попробовал развить в себе эту способность. А она... - Он не договорил, зло скривив губы. - Она появилась. Тоже спонтанная. Потом Алёна выяснила, что можно помочь тем, кто появлялся мёртвым на бумаге. У меня получилось и это. Вот только... Через несколько лет я... Они пошли ко мне толпами. Они все лезли, чтобы я их писал. И чтобы вытащил из смерти. Буквально требовали... Потом стало хуже: я начал тем же автописьмом спасать их. И у меня не хватало сил. Я слабел так, что сам умирал. И я... начал прятаться. На Арбат больше не ходил. Но теперь это необязательно - ходить туда. Они... сами ищут меня. Достаточно заглянуть мне в глаза... А они все норовили взглянуть именно в глаза. Днём мог подавить автописьмо... Ночью... всё равно начинал рисовать. Во сне. И во сне начинал исправлять... Просыпался - глаза жжёт, будто из баллончика брызнули. Иногда чувствовал себя так, будто меня плашмя сбросили с балкона... Будто приходил упырь, пока я спал, и высосал меня до последней капли...
Он рассказывал медленно, то и дело прерываясь, то и дело морщась, словно презирал себя за слабость. Как же - исповедовался полузнакомому человеку в самом сокровенном. Говорил, глядя на свои руки.
Помолчал немного, хотел было поднял глаза, но, видимо, по привычке, отвёл.
- Вот и всё. - Снова закрылся. Потом всё-таки взглянул на неё. - Ну и? Ты сказала - можешь узнать про меня. А... Ты можешь узнать, как это прекратить?
- Значит, ты всё-таки контролируешь автописьмо? Если контроль срывается только ночью, когда ты спишь? - задумчиво уточнила она.
- Да. Рука ведёт, но я знаю, что делаю.
Теперь она поняла, почему цвет волос у него неопределённый. Проседь в русых волосах почти незаметна... Небольшое разочарование, что сразу не поняла, кто именно Женя, быстро пропало под желанием попытаться разобраться в его личном деле.
Ирина встала со стула, подошла к двери и закрыла её, накинув крючок. Затем взяла с ближайшего стеллажа две деревянные коробки - примитивные ларчики, и поставила их по бокам от отложенной колоды карт. Затем разыскала чёрные свечи в небольших медных шандалах. Поставила перед Женей - в их окружении водрузила прозрачный гадальный шар. Зажгла свечи и, наконец, выключила электрический свет.
Он почти не шевельнулся.
- Смотри на шар, - велела Ирина и откинула крышки деревянных коробок.
В темноте они остались вдвоём.
Ирина придвинула стул к столику, так что край его теперь упирался ей в колени, а руки нависали над столешницей. Женя безнадёжно смотрел вглубь голубого стекла, а она - на него, ожидая нужного мгновения... Готово. Он перестал думать, заворожённый жёлтыми бликами свечного огня по голубовато-прозрачным поверхностям шара.
Руки словно сами взяли карты и принялись их раскладывать по поверхности стола. На три карты, которые так и останутся нетронутыми, она уложила его монеты. Время от времени то одна ладонь, то другая, будто независимо от хозяйки (что и было на самом деле) дёргалась к раскрытым ларцам и выхватывала какой-нибудь предмет, который сейчас, в отрешённом состоянии, Ирина не могла бы определить тактильно. Предмет укладывался в картину выложенных карт, а иногда менял их расположение.
Первой сгорела свеча слева. Дымок, еле видимый, вкрадчиво потянулся к картам и предметам, будто лакируя, смягчая полученный рисунок. Потом сгорела свеча справа - дымок нырнул под ладонь гадалки и обвил её, заставив снова вынуть из ларца новый предмет - банку, раскрутить крышку и косым крестом обсыпать серой кладбищенской землёй выложенные на карты предметы.
Когда Ирина снова зажгла свечу и подняла глаза, Женя смотрел не на шар, а на неё. В свете беспокойного огонька он выглядел совсем стариком.
Да, именно так... Тени легко и насмешливо вылепили из его лица маску бесстрастного старика с больными глазами, с мешками под ними. С уголками тонких губ, опущенными не то в дьявольской усмешке, не то в горькой ухмылке недоверия.
- Жень, помнишь, где выключатель? - деловито спросила Ирина. - Включи, пожалуйста, свет.
Когда он повернулся от двери, она сидела задумчивая, облокотившись о стол и уперев подбородок в кулачок. Изучала комбинацию.
- И что мне скажет кудесница, любимица богов? - без тени усмешки спросил он, прислонившись к дверному косяку.
Зато она даже мельком заметила, как он брезгливо морщился, поглядывая на предметы, оказавшиеся на столе: кроличья лапка, обрывки разных шкурок, сухие черви и жуки, мёртвая птица и высохшая до косточек и порванной кожицы лягушка.
- Кудесница пока может чётко сказать только одно, - проговорила Ирина, снова изучая расположение карт среди ингредиентов гадания. - Как убрать эту способность - не знаю. Но знаю, как смягчить твою участь.
- И как же? - Он снова немедленно сел напротив.
- Не оставляй автописьмо на ночь. Если встретился с тем, на кого сработал твой дар, пиши сразу портрет, но не исправляй его. Ведь у тебя есть потом возможность видеть то, что ты нарисовал? Днём ты знаешь, что нарисованное - автописьмо, так? Как только закончил портрет, немедленно ставь на нём косой чёрный крест - хоть чёрным фломастером. Требовать от тебя помощи он не сможет. А я пока посоветуюсь кое с кем, и мы посмотрим, можно ли закрыть твою способность.
Он смотрел спокойно, вдумчиво. Спросил:
- Я так понял - помогать нельзя. Почему?
- Не знаю, - сказала она. - Мне говорят карты - я говорю тебе.
Молча смотрел, как она снова собирает по коробкам-ларцам странные предметы, а потом складывает карты в колоду, встряхнув предварительно с них пыль в мусорную корзину. Безо всякого интереса спросил:
- Давно этим занимаешься?
- Года три.
- То есть теперь я могу выбирать, кому надо помочь, а кого закрыть крестом, потому что ему лучше не помогать?
Она приготовилась к новой, не очень желанной, набившей оскомину беседе - о том, как становятся гадалками, а он опять повернул не к тому. Впрочем, он прав. Так жить - это не жить. Естественно, что он хочет выбраться из этой.... пропасти. Но почему он хочет сохранить её - свою наработанную способность? Ведь косвенно он подтвердил это, упомянув о желании помочь тому, кому надо. Изучающе посмотрев на него, она сказала:
- Вообще-то ты можешь помочь любому, кто действительно нуждается в этом. Даже если это незнакомый тебе человек... Если сможешь углубить свой дар, сможешь научиться видеть человеческую суть.
- Как ты - с картами? Или есть другой способ?
Прежде чем ответить, она снова раскинула карты. Те падали с глуховатым стуком, словно не картонные, а пластиковые.
- Да. Как с картами. Ты талантлив, - сказала она. - Возможно, тебе удастся... Видеть суть - это отпустить руку с карандашом или с красками и рисовать характер человека. То есть рисовать не внешность, а внутреннее состояние. Настроение. Предполагаемую жизнь. Но в это надо вживаться. Смотреть на человека не как на модель. Это тоже автописьмо, но почти без выхода на бессознательное.
Дверь вдруг глухо стукнула, а потом в неё нетерпеливо постучали. Женя поднял глаза. Ирина раздражённо вздохнула, сразу сообразив, кто такой уверенный рвётся к ней, и встала. Из коридора донёсся нетерпеливый стук, а потом недовольный мужской голос:
- Ирина, ты свободна?
3
Понять нетрудно, что Ирине не нравится бесцеремонный (дверь закрыта, а он ломится) гость, хоть она его и знает. Женя не собирался встревать в чужие отношения. Он выжидал, пока она откроет дверь, чтобы поздороваться с кем бы там ни было, и распрощаться. Не то что не терпелось опробовать её совет, но...
Кажется, Ирина неплохо знала характер своего знакомого: со вздохом откинув крючок, она поспешно отступила.
Дверь распахнулась так, словно гость торопился застать хозяйку комнаты на чём-то неподобающем. Женя сидел сбоку, так что даже хмыкнул от того бешеного концентрата энергии и силы, что ворвался в комнатушку.
- Работаешь? - рявкнул высоченный темноволосый красавец, сощурив синие глаза на Женю.
- Да, а ты мешаешь! - без паузы после "да" сообщила ему Ирина. Кажется, она его в самом деле хорошо знала, если сразу выпалила две информации на одной интонации, лишь бы не перебил.
Красавец надменно взглянул на Женю, благо позволял не только рост, но и положение: стоя - на сидящего. Тот не шевельнулся, откинувшись на спинку стула и внимательно рассматривая незваного гостя. Таких только для фэнтезийных картинок рисовать: широкие плечи, на которые так и просится какой-нибудь длинный плащ рыцаря-пилигрима; тонкое лицо жёсткое, выразительное и отчётливо высокомерное - брови вразлёт; аристократический нос - длинноват, с лёгкой горбинкой, цвет небольших глаз очень необычный - слишком яркий. Женя даже решил, что синева, возможно, не своя - наверняка всё-таки цветные линзы...
Неизвестный встал рядом с Ириной и таким собственническим жестом положил на её плечо ладонь, что... Девушка, не глядя, повела плечом и стряхнула его ладонь - инстинктивно, будто не поняла, кто именно стоит рядом.
- Я пойду, - пробормотал Женя, тяжело поднимаясь со стула и забирая тёмные очки. - Спасибо.
Перехватил короткий взгляд Ирины: "Жаль".
Что - жаль? Что уходит? Или - что оставляет её с этим?
Разбирайтесь сами. Своих проблем хватает...
Закрывая дверь, он расслышал негромкое:
- Кто-то из наших?
Что ответила девушка, он уже не слышал. Вышел в маленькое помещение фитоаптеки. Покрутил в руках очки. Надеть? Нет? Не видя, уставился на стойку фитобара. Ирина... Нет, не вспомнил. На последнем курсе не до того было. Выставки - одна за другой. Договоры на зарубежные. Экзамены... Как и предполагал, в реале она выглядела иначе. Очень мягкая. Простушка без косметики на лице. С косметикой будет другая... Когда улыбнулась, узнав его, лицо стало более выразительным. Запоминающимся. Судя по общению со своим стремительным красавцем, умеет настоять на своём. Впрочем, всё это философия. Надо решать вопрос с очками.
Взгляд на себе почуял сразу. Неспешно поднял глаза. Рядом с женщинами, которые пили свой чай, сидела Нина Григорьевна. Старуха задумчиво смотрела на него, словно пыталась узнать что-то. Спросить у неё - что? Сидела она, держась за свою необычную трость, которой поигрывала, рассеянно покачивая, и круглые маленькие глаза чёрного черепа рукояти отсвечивали зелёным, попадая на направленный свет.
Женя сунул очки в карман и пошёл к двери. Проходя мимо старухи, кивнул:
- До свидания.
- Проводить тебя к остановке? - спросила она.
- Нет, спасибо. Дорогу я запомнил.
Закрыл за собой дверь и остановился, сообразив, что забыл спросить: когда же Ирина узнает у "кое-кого", как закрыть его натренированную способность автописьма? Впрочем, дорогу в "Фитоаптеку" он теперь всегда найдёт.
Сейчас больше не то что волнует, но заставляет нервничать всё та же проблема. Едва дверь за ним закрылась, он снова машинально надел тёмные очки. А ведь... Снять сейчас? Женя насторожённо огляделся. Нет, слишком много народу на рынке. Вот выйдет на улицу, минует остановку... Время утреннее - на обычной улице встретится человек пять-шесть... Он поёжился. Из них хоть один упырь, да будет.
Вот и проверим.
Именно эта его всегдашняя страсть: проверять себя и свои возможности, "искать новые пути развития", как выражался отец, - и столкнула однажды в бездну, ключом к которой стало автописьмо... Он не спеша шагал по улице, привычно ссутулившись, и размышлял. Упырь. Его собственная метафора. Так он называет людей, которые тянут энергию с других, более слабых, и которых кое-кто зовёт энерговампирами.
Дойдя в мыслях до "более слабых", он обозлился и прекратил думать о тех, кто сильней, чем он... О тех, кто может заставить - его... "Ненавижу..."
... Дождь прекратил сеять свой туман, наверное, за время гадания. И желание снять очки, увидеть город в настоящих красках, заставляло руки вздрагивать от нетерпения.
Когда до дома осталось минуты две спокойной ходьбы, когда навстречу пошли два старика, неторопливо беседующих друг с другом, Женя рывком снял очки. Утро ударило по глазам светом и брызнувшим в стороны широчайшим пространством, чёткими линиями и блеском луж. Серые тучи как-то поднялись, и он даже зажмурился, когда в маленький, пронзительно голубой просвет между ними рвануло солнце. Оно быстро исчезло, оставив после себя лишь несколько тонких туманных колонн, будто пронизавших тучи.
Женя, насторожённо остановившийся, нехотя ухмыльнулся - и тягучие минуты просто стоял на месте. А может, выжидал, пока те двое не пройдут. А они и прошли, не обращая на него никакого внимания, слишком занятые своей беседой, чем каким-то чудаком, который только-только в этакую пасмурь сообразил снять солнцезащитные очки.
У подъезда он опять постоял немного, не в силах заставить себя сразу зайти в ограниченное, а потому постылое пространство квартиры - из этой бесконечности, в которой были улицы, дома, дороги, газоны, мокрые после дождя; лужи, в которых покачивалось, а то и трепетало, сморщившись от ветра, серое небо... Наконец Женя развернулся и медленно вошёл в подъезд.
Лифт скрипнул и вознёс его на последний этаж. Остановился.
Дверцы начали расходиться перед ним. Он терпеливо ждал.
Руку с кулаком-утяжелителем, выстрелившую между дверцами лифта ему в лицо, Женя перехватил за кисть на голом инстинкте, успев отшатнуться.
Неизвестный тип бросился на него с такой яростью, что Женя отпрянул не от нападения, а именно от его злобы. Но пойманную руку он всё же резко заломил неизвестному назад, одновременно шагнув вперёд и мимо него. Круто развернул противника лицом к себе - ещё успел удивиться: как по весу противник-то легковат. Удар коленом под дых - услышал выдохнутое хеканье. Мгновенный шаг назад от отяжелевшего на его поддерживающей руке тела - и ногой в бедро послал его в стену. Треснется - можно и поговорить, какого...
Тот ещё летел на сближение со стеной, а сбоку к изумлённому Жене, хищно пригнувшись, метнулся ещё один - тоже какой-то вихлястый и сухощавый, с согнутыми по бокам руками - справа тускло блеснуло лезвие ножа.
"Вот чего мне для полного счастья не хватало..." - хотелось воображаемо процедить сквозь зубы, пока одним разворотом уходил от удара ножом снизу. И ногой по почкам вколотил нового противника, не успевшего развернуться к нему, в лифт. Оттуда и послышался сухой перестук упавшего ножа.
Двери лифта неспешно закрылись, и кабина поехала туда, куда её послал Женя.
На первый этаж. Успел сунуть в кабину кулак - стукнуть по кнопке щитка.
Кто такие?
Кто послал?
Не предупредив, что столкнутся с человеком, умеющим драться?
Или об этом факте не знали?
И главный вопрос: за что?
Он не спеша подошёл к подвывающему, приткнувшись к полу под стеной, типу. Поднял за ворот куртки, прихватив часть плеча. Шваркнул типа спиной о стену, заставляя встать на ноги.
- Кто такой? - суховато спросил Женя, спокойно глядя в карие глаза, с ненавистью вперившиеся в него. - Считаю до трёх, - ухмыльнулся он. - Промолчал - дал согласие на недобитка. Меня понял? Кивни.
Тот дёрнулся, пытаясь вырваться.
- Понял, - уже ледяным тоном констатировал Женя. - Ладно. Раз сказал, так для проформы сделаю это. Раз. Два. Три.
Вместе с высказанным "три" противник резко дёрнулся уже не в сторону, а вниз - просто-напросто рухнул на пол всей тяжестью тела. Расстёгнутая куртка осталась в руке изумлённого Жени: парень выпал из неё - и сразу, без перерыва, невероятно изогнувшись, прямо с пола, помогая себе руками, шустро, чуть не ласточкой сиганул в сторону. Там, всё ещё на коленях, юркий противник уже гибкой ящерицей вильнул за лифт, и вскоре послышался панический дробный топот, постепенно затихающий вниз.
Постояв в лёгком недоумении, Женя критически оглядел куртку - нечаянную добычу победителя, и легонько встряхнул её. Явно не утяжелена какими-то интересными предметами, вроде огнестрельного оружия. В карманы лезть побрезговал.
Огляделся. Мусорить на площадке не хотелось. Подошёл к подъездным окнам, которые выходили во двор, открыл форточку. Этот, сбежавший, выскочит как раз вовремя, чтобы получить падающую вещь от снисходительного победителя. Ну, если он сообразит оглянуться на дом и если куртка не свалится на крышу над подъездной дверью.
Женя вошёл в квартиру воспрянувший духом.
Хм. Немного помахал кулаками, а как успокоился. Сходить, что ли, пару раз в родную секцию? Давненько там не был.
Постоял в прихожей, глядя в зеркало и не видя его. Поухмылялся. Без очков он встретил сегодня несколько человек. Все на будущее живы. Автописьмо молчит. Потому как судорога пальцев, словно сжимающихся вокруг карандаша, обычно начинается сразу.
А если попробовать заняться тем самым углублением? И выявить ту самую суть человека, которого пишешь? Ну, заняться тем, что подсказала Ирина?
Но, едва он прошёл в угловую комнату - застеклённый зал-мастерскую, как мгновенно забыл о работе с карандашом. Давным-давно оставленные мольберты с незаконченными акварелями мгновенно притянули его взгляд. Он прошёл мимо двух, задержался у третьего, вгляделся. Рассеянно взял с тумбочки забытую чашку с высохшим кофе, так же машинально поставил её на место...
Где-то через несколько часов он торопливо заканчивал последнюю акварель, будто кто-то освободил его руки и душу. С обычным для себя, недавнего, блеском он, сегодняшний, воспроизвёл сияющий под солнцем мокрый после дождя переулок: блестящий чёрный асфальт, фигурки людей под яркими зонтами, тёмные стены высотных домов, кусочек ослепительно голубого неба, - лишь сбоку, за крышами высоких домов, наметив край уходящей чёрной тучи.
Он очнулся, когда нужный свет пропал с его стороны дома.
Ухмыльнувшись, посмотрел на законченные акварели - и восхищённо выругался, когда зазвенел мобильник.
- Как же ты догадалась... - пробормотал он и бросил: - Леокадия? Добрый вечер.
- Женечка! - мелодично пропел грудной женский голосок. - Я очень (ты слышишь?), очень надеюсь, что вечерок для нас с тобой добрый-предобрый. Как у тебя дела, мой талантливый друг? Что ты можешь сказать прекрасного своей верной почитательнице и вообще доброй женщине?
- Загляни завтра, - предложил Женя. - Посмотришь.
- О! - обрадовалась Леокадия и тут же приторно заканючила: - А можно, я сразу с Витенькой приеду? Ты ведь не разочаруешь свою любимую почитательницу? И Витенька сразу отнесёт в мою машинку чудесные творения моего признанного всеми гениальнейшего гения?
Женя почувствовал, что его привычно тошнит от её уменьшительно-ласкательных словечек. Торопливо сказал:
- Лео, приезжай, как хочешь. Но сейчас я должен торопиться.
- Всё-всё, милочка Женечка! - заторопилась искренне обрадованная агентша. - Хорошего тебе вечерочка! До завтра!
Он почувствовал голод и ушёл на кухню, захватив с собой блокнот и карандаши. Приготовив себе быстрый перекус и устроившись прямо за столом, деловито принялся зарисовывать лица тех, кто напал на него на лестничной площадке. Узкое лицо, короткий нос, небольшие глаза; почти пропавший, узкий в ниточку рот, короткие волосы - тип с ножом. Примерно такое же узковатое лицо того, выпнутого в лифт... Нет, лица неинтересные. Но азарт, близкий к вдохновению, заставил запечатлеть обоих.
Женя жадно выдул большую чашку кофе, ещё подумал: не слишком ли ему будет - взбадривающий напиток вдобавок к взбудораженному до сих пор состоянию? Сумеет ли заснуть потом... Но пальцы, соскучившиеся за последние месяцы (ах, чёрт - месяцы!), требовали работы.
Он перелистнул страницу, и... карандаш застыл. Ирина или тот неизвестный? Мужик интересней. Лицо очень оригинальное. Только вот... Не карандашом хочется его, а акварельными мелками.
Женя поставил на поднос кофейник, чашку, блокнот и всё перенёс к рабочему столу в мастерской. Пока шёл, вспоминал в мелочах черты лица, одновременно проникаясь настроением, впечатлением власти и самоуверенности неизвестного... Включил настольную лампу на всю мощь. Уселся со вздохом освобождения, пододвинул пачку мелков и вывалил их рядом с кипой листов.
Вгляделся в воображаемое лицо. В ярко-синие глаза.
... Думает - он особенный. Оттого и надменный. Но думает так не совсем зря. Есть что-то необычное в нём, в этом бешеном типе, который не умеет жить спокойно...
И застыл, когда понял, что пальцы скрючило в знакомой судороге.
Сопротивлялся недолго.
Спустил всех "бешеных псов" с поводка, решившись последовать совету Ирины.
Только мелькнуло разок удивление: её знакомый - упырь? Или?..
И - погружение в письмо, которое словно проходит мимо него. Почти. Похоже на безумное стремление рисовать, будучи страшно больным. Все линии будто чужой рукой и сквозь болезненную муть. Рисунок в целом не воспринимается, потому что линии его сознанием не контролируются. Но он видел. Как и обещала Ирина.
Взгляд прочистился, а последний мелковый огрызок выпал из дрожащих от напряжения пальцев, не сумевших его удержать. Но Женя мгновенно забыл об упавшем предмете, недоверчиво застыв перед листом, с которого на него зубасто ощерилась змеиная морда с прозрачными синими глазами, полными хрустального холода. Змеиная шкура переливалась поблёскивающими чёрными чешуйками и была выписана так тщательно, что внезапный зверь был готов вот-вот скользнуть с листа.
Зверь. Пресмыкающимся как-то не хотелось называть... это.
Хм... А он думал - рыцарь-пилигрим...
И что?
Женя озадаченно прикусил нижнюю губу.
Новый прорыв? Он может писать человеческую суть?
Так легко?
Ведь, насколько он понимал, он выписал суть неизвестного, который так властно обращался с Ириной... Змей. Искуситель? Или убийца?
Знает ли об этом его истинном лике девушка?
Ну... Небось, картишки раскинула - знает. Впрочем, ему-то какое дело до того, знает она, нет ли... Главное - он теперь, кажется, может отличить человека от упыря. Ну, когда карандаш в руке.
Он резко отдёрнул руку от стола. Зазвонил мобильник, переключая мысли. Мать.
- Мама, добрый вечер.
- Добрый вечер, Женя. Ты не занят?
- Нет.
- Поговорим?
- Отца опять нет?
- Нет.
- А Ольга? У бабушки?
Сестрёнка любила время от времени умотать к бабушке, которая обожала её и пестовала, как младшую дочь. Мать помолчала и вздохнула.
- Если не хочешь говорить, так и скажи. Настаивать не буду. Устала я. Дома пусто. И тяжело что-то, вроде и хочется чем-то заняться, а из рук всё падает. Ладно, не буду тебя загружать.
Мать, как всегда, говорит за двоих, сразу просчитывая ситуацию и приходя к горестному для себя выводу. Чаще всего реальному.
Женя медленно опустился на корточки достать маленький кусочек мелка. "Из рук всё падает". А ему дали шикарный совет, как продолжить нормальную жизнь.
- Мама... - медленно сказал он. - Как насчёт того, чтобы сходить куда-нибудь? Вечер уже.
Она молчала так долго, что он понял её и ухмыльнулся.
- Даже, скорее, так... - медленно же продолжил он. - Куда бы ты хотела сходить? Ресторан? Театр? Выставка?
Он терпеливо ждал, в воображении видя, как высокая женщина, всегда, даже дома, одетая в строгое платье, всегда с собственноручной стильной укладкой коротких русых волос, беспомощно открывает и закрывает рот, не зная, как отозваться на эту провокацию. И тут же подумал, что отец, сам замотавшийся в своём бизнесе, лишил мать возможности работать, а тем самым - бывать в компании, на людях. Именно этого ей часто не хватает. Единственная отдушина - младшая сестра, но та часто бегает к бабушке, где собирается куча кузенов и кузин. А мать боится ходить с нею, чтобы не стеснять ровесников дочери.
- Хочешь, закажу билеты на оперу? - спокойно предложил он. - Потом приеду за тобой на такси? Что сегодня дают?
- "Спящую красавицу", - машинально откликнулась она, а он снова ухмыльнулся. И об этом догадался - о том, что она сегодня просматривала любимые газеты с объявлениями, тоскливо примериваясь к ним. А потом чуть не со страхом спросила: - Но ведь ты... Ты и правда хочешь погулять со мной? Ты правда заедешь за мной?
- Правда.
- Тогда билеты закажу я, - заметно обрадовалась она. - И отцу позвоню, чтобы не искал нас.
- А может, не стоит ему звонить? - усмехнулся он. - Пусть поищет, понервничает.
- Женя, - укоризненно сказала мать. - У него важные переговоры.
Он хотел схохмить: "А у отца не важные бывают?" Вовремя сообразил, что начнёт спорить - сам обозлится и матери вечер испортит. А он сегодня - свободный. Во многих смыслах. И хочется отпраздновать. Поэтому сжал кулак и спокойно сказал: